Мэтью Квортруп

Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы

Анне
«В своей книге Мэтью Квортруп мастерски соединяет воедино ключевые эпизоды бурной жизни и политической карьеры и предоставляет убедительные доказательства того, что нет лучшего пути к более глубокому пониманию настоящего, чем пересмотр прошлого». профессор Людгер Хелмс,Университет Инсбрука; автор многочисленных биографий
Печатается с разрешения литературных агенств Gerald Duckworth и Andrew Nurnberg.



Фотография на обложке Florian Gaertner / Photothek via Getty Images предоставлена фотоагентством Getty Images





© Matt Qvortrup, 2017

© Н. Лисова, перевод на русский язык, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Благодарности

Я хотел бы поблагодарить друзей и членов семьи, особенно моего отца Стефена (который всегда указывал мне на ошибки, если я начинал неправильно спрягать немецкие слова) и Нину, Себастьяна и Фреда, которые читали первые мои черновики.

Хотя эта книга не является официальной биографией, канцелярия Ангелы Меркель в Канцлерамте[1] отнеслась ко мне доброжелательно и вежливо и быстро отвечала на электронные письма и уточняющие телефонные звонки. Я благодарен также своим немецким коллегам доктору Барбаре Ханс (журнал «Шпигель»), доктору Монике Патер (Институт журналистики и теории коммуникации, Гамбургский университет) и профессору, доктору юридических наук Гельмуту Вольману (Университет Гумбольдта, Берлин) за полезные предложения.

Я хочу поблагодарить моих редакторов Петера Майера и Никки Гриффитс за стимулирующие и ценные беседы. Я очень благодарен своему агенту Майклу Элкоку, чье терпение и профессионализм стали легендой. И самое главное, я благодарен Анне, которая несколько лет терпела постоянное присутствие в доме другой женщины – Ангелы Меркель. Я посвящаю эту книгу Анне.

Предисловие

Все могло бы сложиться совершенно иначе, если бы в ту послевыборную ночь 18 сентября 2005 г. Ангела Меркель не подъехала в точности в тот же момент, что и канцлер Герхард Шрёдер. Как будто по воле судьбы два политика одновременно прибыли на традиционные послевыборные дебаты между лидерами партий в телестудии Цоллернхоф на Унтер-дер-Линден – знаменитой берлинской улице. Швейцар открыл дверь перед фрау Меркель, лидером оппозиции, со словами:

– Добро пожаловать, фрау канцлерин.

– Она не канцлер, я канцлер! – взорвался Герхард Шрёдер, занимавший пост канцлера Германии с 1998 г. Взволнованный и взбешенный политик, глава социал-демократов Германии, вошел в телестудию в расстроенных чувствах. – Вы что, всерьез верите, что моя партия будет вести переговоры с фрау Меркель? – гремел Шрёдер. Он давно привык к жестким и беспощадным политическим схваткам. Но Ангела Меркель просто сидела в студии, всем своим видом как бы говоря: «Нехорошо так говорить с дамой». Она завоевала симпатии зрителей и выиграла голосование. По существу Шрёдер, вспылив перед входом в студию Цоллернхоф, лишил себя канцлерского поста.

Меркель тогда не впервые воспользовалась своей политической интуицией, чтобы перехитрить оппонента. Женщина, которая не сумела напрямую выиграть выборы, вдруг взяла верх на переговорах. Она выиграла одобрение публики. Несколькими неделями позже Ангела Доротея Меркель (урожденная Каснер) принесла присягу в качестве первой женщины – федерального канцлера Германии и начала свой путь к тому, чтобы стать самым могущественным политиком Старого Света, практически королевой Европы.

Эта книга представляет собой первую серьезную биографию фрау Меркель; в ней рассказывается история профессионального и целеустремленного лидера, которого иногда называли «математиком власти», раскрывается личность, страсти и прошлое ничем не примечательного, скромного квантового физика, сумевшего всего за несколько месяцев подняться из политического небытия к вершинам власти. В книге прослеживается жизнь и эпоха женщины польского происхождения, выросшей при коммунистической диктатуре и бывшей одно время сквоттером и официанткой в пивной, которая затем стала канцлером Германии. Эту историю рассказывают не слишком часто, особенно по-английски. «Люди практически ничего не знают о 35 годах моей жизни», – сказала она в интервью журналу «Штерн» 18 ноября 2004 г. Сегодня, двенадцать лет спустя, это утверждение остается по сути верным. Многие слышали, что она выросла в Восточной Германии, изучала естественные науки и стала первой женщиной на посту Федерального канцлера Германии. Но остальные части ее жизни известны куда меньше. Тот факт, что она отличается язвительным юмором и способностью имитировать голоса – включая голос Папы Римского, – возможно, удивит многих. Некоторых удивит также, что ее личность сформировалась в результате христианского воспитания. Эти и другие факты, представленные в книге, до сих пор не обсуждались в более коротких книгах о ней, написанных или опубликованных на английском языке.

В конце 2015 г. образ Ангелы Меркель изменился: бывший прораб жесткой экономии, она стала единственным крупным лидером Европы, распахнувшим двери своей страны перед большим количеством беженцев. Германия в 2015 г. приняла более миллиона беженцев. Меркель, известная до того момента как осторожный лидер, предпочитающий тщательный анализ поспешным и импульсивным действиям, предстала перед всем миром совершенно преобразившейся. Казалось, она наслаждается своей новой ролью творца культуры, готовой принять и приветствовать этих новых граждан. Был ли это радикальный разрыв с прошлым? Что произошло? Неужели она потеряла чутье? От нее отвернулись многие сторонники. Было ли это еще одним доказательством железного закона власти, который гласит, что всякая политическая карьера заканчивается провалом?

А всего за несколько месяцев до этого казалось, что она не способна что-то сделать неправильно. Громкие похвалы в ее адрес звучали практически во всех остальных западных столицах. «Мы живем в “эпоху Меркель”», – как заметил британский аналитик и писатель Аластер Кэмпбелл. Фрау Меркель создала Европу и стала ее культурным символом.

Можно поиграть с гипотетическим вопросом: что, если бы Меркель тогда не стала канцлером? Мы никогда не узнаем ответа на него, но факт остается фактом: в ключевой момент европейской истории она была видным политическим деятелем. Ее стиль управления и то, как она вела свою страну и весь европейский континент сквозь бури следующих один за другим кризисов, в значительной мере сформированы ее прошлым и опытом в роли недооцененного политика, которого коллеги-мужчины всерьез не принимали. Она удивила всех своей цепкостью и неповторимым, ни на кого не похожим стилем. Конечно, и у нее случались просчеты. Ее приверженность делу приема беженцев и новоприобретенная страсть к толпам пришлых с Ближнего Востока не повысили ее авторитета на правом фланге политического спектра, да и, откровенно говоря, у многих коллег по партии. И все же на этом довольно позднем этапе своей карьеры Меркель, кажется, готова была проводить политику, которую считала морально правой, не оглядываясь на ее непопулярность.

Можно ли считать, что Меркель спасла еврозону? Можно ли обвинять ее в кризисе, связанном с беженцами? Историки вечно спорят о роли личности в истории. История – не просто результат деятельности великих людей: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали». Вероятно, Ангела Меркель видела это замечание немецкого философа и коммуниста Карла Маркса, но вряд ли оно произвело на нее сильное впечатление – будучи студенткой Лейпцигского университета им. Карла Маркса, она сдавала обязательный курс марксизма-ленинизма весьма посредственно.

Меркель тоже была жертвой судьбы и обстоятельств. Но жизнь человека определяют не только случайность и удача. Государственные деятели – это люди, которые умеют использовать обстоятельства, когда возникает такой шанс. «Судьба и душа человеческая – суть названия одного и того же понятия», – писал немецкий поэт-романтик Новалис, которого завораживали величественные жесты истории.

Действия Меркель определяли облик будущего, творя новый набор политических обстоятельств в политике и экономике, которые вынуждены были принимать все, где бы они ни жили, – в Берлине, Брюсселе, Москве, Афинах или в лагерях беженцев, разбросанных по Европе и Ближнему Востоку.

Эта книга – рассказ об истории Германии, увиденной через биографию скромного научного работника, которой, вопреки всему, удалось возвыситься и стать самой могущественной женщиной мира. Это хроника преображения женщины, считавшейся воплощением осторожности, но вдруг открывшей в себе глубочайшие убеждения. В ней рассказывается, как эта женщина встала на защиту христианских ценностей дома своего детства, когда она – к изумлению многих сограждан, – распахнула в 2015 г. двери для беженцев с Ближнего Востока. Возможно, она сможет объяснить также, почему фрау Меркель истратила значительную часть своего тщательно собранного политического капитала на продвижение глубоко непопулярной политики. Почему женщина, известная в первую очередь своей осторожностью, внезапно продемонстрировала всему миру такую решимость? Для ответа на этот вопрос нам понадобится полная история ее жизни.

Тем не менее, хотя сформировали ее достаточно ранние жизненные события, все факторы сложились вместе и дали эффект далеко не сразу. Так случилось, что произошедшую с Меркель метаморфозу можно датировать с математической точностью.

Дело было в конце октября 2015 г., когда лидеры стран Европейского союза собрались в Брюсселе. На повестке дня стоял один вопрос – миграционный кризис. Больше месяца из Сирии от ужасов так называемого Исламского государства люди бежали в беспрецедентных количествах. Относительно открытыми для отчаявшихся беженцев на тот момент казались только Германия и Швеция. Особенно встревожены были страны Восточной Европы. Неофициальным представителем тех, кто выступал против приема большего числа беженцев, стал премьер-министр Венгрии Виктор Орбан. Он был уверен в себе и своей позиции, поскольку чувствовал, что общественное мнение меняется в нужном ему направлении. Этот венгерский политик сказал с некоторой снисходительностью и намеком на «я-же-вам-говорил»: «Германия теперь выстроит стену, это только вопрос времени. Когда они это сделают, у нас будет Европа, которая мне нравится». В зале воцарилось молчание. Меркель опустила глаза, помолчала, а затем сказала коллегам, медленно и с нажимом: «Я долгое время прожила за стеной, и я не хочу возвращаться к этому».

Меркель не могла быть уверена, что это не погубит ее политически, но при этом не готова была отказаться от принципов ради политических дивидендов. В то время как остальные страны придумывали все более хитроумные политические ходы, направленные на то, чтобы не пустить к себе беженцев, Меркель дерзко заявила: «Я не буду соревноваться с вами в том, кто из нас хуже обойдется с беженцами». Прозвучало сказанное дерзко, но в реальности она лишь защищалась. До этого момента миграционный кризис шел, казалось, так хорошо, так гладко, с такой непринужденностью.



АНГЕЛА МЕРКЕЛЬ

Самый влиятельный политик Европы

Глава 1

Детство при коммунизме

– Я тоже умею так говорить, – едва ли не умолял слушателей политик и социал-демократ Пеер Штайнбрюк, пытаясь подражать мягкому разговорному тону своей оппонентки, Ангелы Меркель. Даже аудитории, состоявшей из верных сторонников партии, такая шутка не понравилась. Судя по результатам опросов, Штайнбрюк безнадежно отставал в рейтинге, и, кажется, все, что он делал, заканчивалось неудачей. Шел 2013 год, и Меркель уже почти восемь лет занимала кресло канцлера. Но если под другими главами правительства после нескольких лет непопулярного сокращения расходов и мер экономии кресло начинало шататься, то фрау Меркель была популярна как никогда. Прозвище Мутти (Мамочка) точно отражало стиль ее поведения. С избирателями она говорила мягко, почти успокаивающе. Внешне казалась рациональной, спокойной, осмотрительной и невозмутимой. Неудивительно, что герр Штайнбрюк (работавший министром финансов в правительстве Меркель во времена большой коалиции, с 2005 по 2009 г.) готов был выйти из себя. У него были причины для отчаяния: экономика Германии чувствовала себя неплохо, и фрау Меркель была бесспорным лидером своей страны и ведущим политиком Европы.

Результаты, собранные к ночи 22 сентября 2013 г., подтвердили худшие опасения Пеера Штайнбрюка. Христианско-демократический союз (ХДС) фрау Меркель и родственная ему баварская партия Христианско-социальный союз (ХСС) получили 41 % голосов избирателей. Их оппоненты – социал-демократы – получили жалкие 23 %. Чистая победа, которая в пересчете на места в парламенте дала Меркель чуть ли не 50 процентов; до абсолютного большинства не хватило всего лишь пяти мест. В стране с главным образом пропорциональной избирательной системой – случай беспрецедентный.

Меркель была популярна как никогда. Но была и небольшая проблема: Свободная Демократическая партия Германии (СвДП) – маленькая либертарианская партия, с 2009 г. исполнявшая в коалиции Меркель роль младшего партнера, на этот раз не сумела пройти в парламент. Меркель вновь пришлось заниматься тем, что она умеет лучше всего: искать компромисс. И вновь она не спешила. На формирование правительства у нее ушло больше двух месяцев – и это в то время, когда мир стоял на пороге нескольких кризисов: революция на Украине, незавершенная «арабская весна» и бесконечная сага о греческом долге и проблемной еврозоне. Но Меркель, по своему обыкновению, сохраняла спокойствие. Наконец, 27 ноября она представила новое правительство – еще одну большую коалицию ХДС/ХСС и социал-демократической партии Германии (СДПГ). Меркель осталась канцлером, Вольфганг Шойбле – тоже из ХДС – остался министром финансов, а социал-демократ Франк-Вальтер Штайнмайер переехал в Министерство иностранных дел, заняв пост, который он уже занимал при предыдущем правительстве национального единства с 2005 по 2009 г. Как всегда, только деловые соображения и преемственность – как лозунг перемен. Пееру Штайнбрюку места в правительстве не нашлось, зато председатель социал-демократической партии Зигмар Габриель стал вице-канцлером и министром торговли и промышленности. Он тоже был опытным политиком и в первом правительстве Меркель занимал пост министра окружающей среды. Все шло так, как она любит: по-деловому, надежно и уверенно.

Продолжалось это недолго. Два года и несколько кризисов спустя Меркель оказалась перед лицом одного из суровейших испытаний всей ее жизни: миграционного кризиса.

В Гейденау (это в Саксонии – одной из наименее процветающих земель юго-востока Германии) ярко светило солнце, когда Ангела Меркель вышла из своего лимузина BMW 7. День был теплый, теплее обычного, и местные чиновники, приветствуя канцлера Германии, потели в лучах послеполуденного солнца. Появившаяся из лимузина женщина, обычно носившая яркие брючные костюмы, на этот раз была одета в серое. Приветствуя мэра Гейденау Юргена Опица и премьер-министра Саксонии Станислава Тиллиха, она выглядела серьезной и встревоженной, но также и сосредоточенной. Охрана с беспокойством наблюдала, как три политика миновали вооруженных полицейских, и прошли сквозь укрепленные ворота в центр размещения беженцев.

Самый могущественный политик Европы – Ангела Меркель – на тот момент возглавляла правительство уже девять лет и девять месяцев. Она была бесспорным лидером своей страны и виднейшим политиком Европы. Все, даже ее оппоненты, сходились в том, что она реформировала Германию и превратила ее из «европейского больного», как считали многие экономисты, в богатейшую и экономически мощную страну на континенте. В отличие от коллег в других странах, в основном мужчин, фрау Меркель обладала стратосферным рейтингом. Она была «безальтернативна», как несколькими месяцами раньше сказал о ней ее политический оппонент Пеер Штайнбрюк. И избирателям она в основном нравилась, хотя в последнее время на ее долю пришлось немало критики.

В тот день критики Меркель тоже вышли на улицы. Всего в сотне метров от канцлера большая группа разгневанных протестантов выкрикивала: «Уходи отсюда», «Иностранцы – вон!» «Предательница» – было написано на плакате в руках крупной женщины с крашеными рыжими волосами и выцветающими татуировками.

Лето тогда выдалось трудным. Еще в начале года фрау Меркель заключила своего рода мирное соглашение с президентом России Владимиром Путиным – соглашение, в результате которого русское «вторжение» на Украину временно прекратилось. А в летние месяцы, когда в обычных условиях канцлеру полагался бы отпуск, фрау Меркель вместе с европейскими коллегами снова пришлось разбираться с проблемными греческими финансами и потенциальным разрушением Европейского валютного союза.

Теперь же она оказалась лицом к лицу с миграционным кризисом. Сотни тысяч беженцев из Сирии, Ливии и других мест потоком пересекали границы. Европа была в растерянности. И все же фрау Меркель сохраняла спокойствие. Перед лицом беспрецедентного притока мигрантов она сказала: «Мы разберемся», – и повторяла потом эту мантру всю осень с настойчивостью, заставлявшей вспомнить римского сенатора Катона Старшего, который все свои выступления заканчивал одной и той же фразой: «Карфаген должен быть разрушен».

В Германии шло сильное брожение. Число нападений на центры размещения беженцев оставалось тревожно высоким – 460 в месяц, что превышало суммарное число таких нападений за весь предыдущий год. К тому же Хорст Зеехофер, лидер Христианско-социального союза и премьер-министр южной федеральной земли Бавария, открыто выступил против канцлера, заявив, что он бы на месте Меркель ввел военное положение.

Добавим тревогам Меркель еще одно измерение. В тот же период выяснилось, что германская автомобилестроительная компания Volkswagen подделывала результаты экологических испытаний, пытаясь убедить общественность, что ее машины более экологичны и меньше загрязняют окружающую среду, чем на самом деле. Результатом вскрытия обмана стало увольнение генерального директора Volkswagen Мартина Винтеркорна, союзника Меркель, и резкое падение акций концерна. Реальная опасность краха крупнейшего автопроизводителя Германии была для канцлера очередным политическим вызовом. Более того, прозвучавшие заявления о том, что федеральный министр транспорта Александр Добриндт, возможно, знал о подделке результатов тестов на содержание углекислого газа, которую практиковал Volkswagen, добавляли и без того напряженной политической ситуации дополнительное измерение.

И все же политика – такая игра, где главное обвинить оппонентов, и Меркель повезло, что герр Добриндт был членом ХСС. Если бы баварский премьер стал слишком дерзким, у Меркель оказался бы под рукой скандал с Volkswagen, который легко можно было бы использовать в качестве разменной монеты. Цинично? Возможно, но такова политика. Тот факт, что у нее имелся рычаг давления на Добриндта, протеже Зеехофера, давал Меркель некоторую передышку. А передышка была необходима. Высокий прежде рейтинг в тот момент заметно упал. Встреча с разгневанной толпой в Саксонии в тот период не представляла для Меркель ничего особенного.

Фрау Меркель казалась невозмутимой; насмешки только придавали ей храбрости. Политики волей-неволей учатся жить под градом оскорблений; это часть их работы. Меркель реагировала даже с каким-то демонстративным пренебрежением; чувствовалось, что она видит и признает гневную толпу и хочет противостоять ей, хотя всегда делает это в собственном мягком стиле. Обычно политики изображают глухоту и делают вид, что не обращают внимания на гневные выкрики. Меркель поступала не так. Ее заместитель Зигмар Габриель назвал как-то протестантов «швалью». Меркель же выбрала иную стратегию. Нет смысла обмениваться взаимными оскорблениями с толпой. Гораздо лучше предложить окружающим позитивный взгляд на действительность, особенно если ты лидер. Так она и сделала. «Принять у себя людей, бегущих от тирании, это часть того, чем все мы занимаемся, часть наших представлений о самих себе, – заявила Меркель перед телекамерами. После этого она помолчала, взглянула вверх и прищурилась от попавшего в глаза солнечного света. – Не может быть толерантности по отношению к тем, кто сомневается в ценности других людей, толерантности к тем, кто не хочет помочь, когда помощь справедлива и гуманна».

При этом Меркель не просто защищает человеческое достоинство, она также делает все, чтобы поддержать самоуважение Германии; в ней воплотилась новая, открытая и толерантная страна – страна, которая сумела дистанцироваться от своего темного прошлого, в котором были и геноцид, и тирания, и неописуемые ужасы нацистских концентрационных лагерей. Демонстранты от всего этого не дистанцировались. На стенах рисовали свастику, многие центры размещения беженцев горели, а неонацисты выкрикивали лозунги, которых несколько десятков лет не было слышно. Фрау Меркель покинула импровизированную трибуну и остановилась, чтобы сфотографироваться с молодой мамой, держащей на руках малыша.

Ангелу Меркель мать тоже пронесла когда-то мимо вооруженных пограничников в суровый и враждебный мир. Она тоже когда-то была похожа на беженцев, которые теперь вливались потоком в ее страну. Может быть, все дело в рассказах, которые Ангела Меркель слышала в детстве, рассказах о миллионах беженцев, пересекавших границы Европы после Второй мировой войны; может быть, именно эти рассказы пробудили в ней чувство гуманности.

В сердце тьмы

В 1954 г. мать Ангелы Меркель, Герлинда, покинула родной город и вместе с дочерью, которой тогда было восемь недель от роду, отправилась на восток. Должно быть, юная мама выглядела испуганной и беспомощной, когда садилась вдвоем с малышкой Ангелой на поезд до Перлеберга, ничем не примечательного городка в коммунистической зоне оккупации на востоке Германии. Было что-то почти библейское в том, как 26-летняя мать несла своего первенца в корзинке – как Мириам несла Моисея в библейской истории Исхода. Герлинда направлялась в страну тьмы, в коммунистическое государство, которым управлял Вальтер Ульбрихт – деспот, посаженный на это место советским диктатором Иосифом Сталиным. Герлинда с дочерью ехали на восток к Хорсту, отцу девочки и мужу Герлинды; он поехал вперед, чтобы занять место пастора в официально атеистическом государстве.

Место, куда прибыли мама с девочкой, нельзя было назвать особенно привлекательным. С момента окончания Второй мировой войны в 1945 г. Германия была разделена надвое. Западные союзники – США, Великобритания и Франция – контролировали запад страны; восток же, напротив, держал в железном кулаке Советский Союз.

Восточные немцы жили плохо. В 1953 г. рабочие взбунтовались против марионеточного советского режима. Вальтер Ульбрихт, сын плотника из крупного юго-восточного города Лейпцига, не получил никакого формального образования и закончил только Международную ленинскую школу в Москве, где он учился в 1920-е гг. Во время Второй мировой войны Ульбрихт работал с Иосифом Сталиным и потому идеально подходил на роль исполнителя этой задачи – построения нового тоталитарного государства. Его жизненный путь выглядел как долгая подготовка к этой работе. В 1936 г., в начале Гражданской войны в Испании, он служил информатором коммунистической партии, выявлял и помогал устранять немецких добровольцев, несогласных со Сталиным. После этого он перебрался в Москву, где и жил с 1937 по 1945 г.

После падения нацистского режима в мае 1945 г. Советский Союз оккупировал восточную часть Германии, хотя западная часть ее столицы, Берлина, при этом осталась под контролем Западных союзников. Задачей Ульбрихта было создание государства. Учился он у своего хозяина и кумира Иосифа Сталина. «Оно должно выглядеть демократическим, но все должно быть под контролем», – был его девиз. Как лидер коммунистической партии (КПГ) он прекрасно понимал, что не все жаждут установления того, что Владимир Ленин, основатель Советского Союза, называл «диктатурой пролетариата». И правда, в 1946 г. коммунисты проиграли выборы в тогда еще едином Берлине. Невозмутимый Ульбрихт, верный своей стратегии построения нового коммунистического государства, которое выглядело бы как конституционная демократия, но на самом деле управлялось бы железной волей марксистско-ленинского режима, вынудил социал-демократов (СПГ) объединиться с коммунистами и образовать Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ). Режим даже организовал политическую партию, нацеленную на бывших национал-социалистов (Национал-демократическую партию Германии, НДПГ), чтобы вовлечь своих бывших врагов в систему.

На последовавших за этим подтасованных выборах небольшие националистические, номинально либеральные и консервативные партии, такие как Христианско-демократический союз (ХДС) и Либерально-демократическая партия Германии (ЛДПГ) получили символическое представительство. Но мелкие партии всегда проигрывали более крупной СЕПГ, которая чудесным образом получила более 90 % голосов из 99 % участвовавших в голосовании.

Система была демократической – на бумаге. На практике же все мелкие партии – известные как Блокпартиен, или «блоковые партии», – принимали лидерство СЕПГ. Те, кто выступал против системы (в первую очередь социал-демократы), встречали суровое обращение и, как правило, заканчивали в Хоэншенхаузен – тюрьме для политических оппонентов. Так что название Германская Демократическая Республика, которое официально получило новое государство, было несколько обманчивым. Это государство было скорее русским, чем германским, скорее диктатурой, чем демократией, и далеко не республикой, если считать, что при таком устройстве политической системы верховная власть должна принадлежать гражданам. Власть здесь была централизованной. Существовавшая прежде федеральная структура, состоявшая из нескольких отдельных государств-земель, была разрушена, несмотря на то, что конституция Восточной Германии, принятая в 1949 г., вроде бы защищала эти государства.

Однако не все шло по плану Вальтера Ульбрихта. Оппозиция СЕПГ все же существовала; его беспокоило, что процесс формирования коммунистического государства шел слишком медленно, а планы резкого роста производства оказались нереалистично амбициозными. Уровень жизни немцев, живших в западной зоне оккупации, быстро поднимался, не в последнюю очередь в результате реализации плана Маршалла – программа помощи Европе после Второй мировой войны. Программа восстановления Европы, как официально назывался этот план, был американской инициативой. Правительство США выделило 13 млрд долларов (что соответствует примерно 120 млрд долларов на момент написания книги – 2017 г.) экономической поддержки на помощь западноевропейским странам после войны. Эта схема, названная в честь тогдашнего госсекретаря США Джорджа Маршалла, никак не помогала рабочим на Востоке, которые, соответственно, не чувствовали никакого улучшения жизни. Они были сыты по горло пустыми обещаниями режима Ульбрихта. Коммунисты не собирались уступать – скорее наоборот. В начале июня 1953 г. Вальтер Ульбрихт издал декрет о том, что рабочие – служившие, по идее, становым хребтом так называемого «государства рабочих и крестьян», – должны повышать производительность труда.

Это требование вызвало бунты и восстания. Несколько дней, с 12 по 16 июня 1953 г., на улицах Берлина и Лейпцига бушевали баталии, а протесты шли во всех крупных городах Восточной Германии. 17 июня выступления были подавлены; советские танки и восточногернманская полиция применили силу и вынудили прекратить протесты. Драматург Бертольд Брехт, вернувшийся после войны из США и поселившийся в Восточной Германии, с обычным остроумием так охарактеризовал сложившуюся ситуацию в стихотворении «Решение»:

После восстания 17 июня секретарь Союза писателей приказал раздавать на Сталиналлее листовки, в которых можно было прочитать, что народ потерял доверие правительства и что возвратить его он может только удвоенной работой. Не было бы разве проще правительству распустить народ и выбрать новый?

Ульбрихт больше не мог делать вид, что народные массы с ним, хотя коммунистический режим делал все возможное, чтобы обвинить в беспорядках будто незаконно проникших в страну «западных фашистов». Вопрос о том, верило ли коммунистическое руководство собственной пропаганде, остается открытым. Народ нисколько не сомневался в том, что дела поворачивают к худшему. Не имея возможности голосовать на свободных выборах или пользоваться хоть какими-то базовыми демократическими свободами, люди выбирали единственное возможное для них в то время решение: уезжали.

Большое распространение получило тогда выражение «голосовать ногами», но первым его пустил в оборот лидер советских коммунистов Владимир Ленин; речь тогда шла о солдатах, дезертировавших из царской армии во время Первой мировой войны. Вновь это присловье возникло в Германии в 1950-е гг., когда сотни тысяч восточных немцев уехали в западные изобильные земли.

В те дни, за десять лет до строительства Берлинской стены, бежать было относительно нетрудно. Если бегство считать голосом, поданным на своеобразный референдум по оценке режима, то массовая эмиграция того периода, по существу, стала выражением недоверия Ульбрихту. В 1951 г. от режима бежали 165 000 человек; в 1952 г. эта цифра выросла до 182 000; в 1953 г., в год восстания, она достигла максимума в 331 000 человек. При численности населения, оценивавшейся в 18 млн человек, такая массовая миграция неизбежно должна была повлечь за собой экономические последствия.

Массы народа двигались на запад, а Герлинда с дочерью Ангелой, как мы уже видели, ехали на восток. Хорст, муж Герлинды, покинул северный город Гамбург несколькими месяцами раньше и теперь должен был впервые увидеть свою дочь. Гамбург, крупнейший город Ганзейского союза (торговой и оборонительной конфедерации торговых городов северной Германии, основанный в Средние века), был величественным и гордым городом. Именно в нем, одном из первых, зародился в позднем средневековье, когда расцвели торговля и производство, финансовый капитализм. Однако в 1943 г. в ходе операции «Гоморра» британские и американские бомбы сравняли центр города с землей, да и весь город был почти полностью разрушен. Во время единственного налета погибло более 40 000 мирных жителей, было разрушено 214 350 из 414 500 домов и квартир; от некогда процветающего города мало что осталось.



Пастор Хорст Каснер – или Хорст Казмерчак, поскольку именно такое имя он получил при крещении, – был священником польского происхождения, получившим образование в университетском городе Гейдельберге, расположенном на верхнерейнской низменности на юго-западе Германии. По окончании учебы Хорст сдал теологические экзамены и женился на Герлинде Еньщь, учительнице английского языка.

Мы почти ничего не знаем о начальном периоде жизни Каснера. Он родился в 1925 г., а его отец Людвиг был старшим офицером полиции в одном из районов столичного Берлина, Панкове. Первоначально семья была католической, но затем, когда Хорсту было четыре года, обратилась в протестантство (а именно в лютеранство) и изменила фамилию на более немецкозвучащую – Каснер. Каснеры были религиозны, и смена религии не была вызвана простым оппортунизмом. Хорст прошел конфирмацию в лютеранской церкви и решил после военной службы заняться изучением теологии. Он сумел получить место в Гейдельбергском университете Рупрехта и Карла, старейшем и, возможно, престижнейшем университете Германии, и проучился там четыре года. Вскоре после выпуска в 1952 г. Хорст уехал в Билефельд, промышленный городок на северо-западе страны, где изучал «практическую теологию» в лютеранской теологической семинарии Церковного Университета. После этого молодому человеку предложили временный пост замещающего пастора в церкви Крещения Господня в небольшом пригороде Винтерхудер на севере Гамбурга. Это был промышленный район, служивший вследствие этого во время войны мишенью для многочисленных воздушных налетов. Молодому социально ориентированному пастору там было чем заняться. Но не работой единой жив человек. В 1952 г. Хорст встретил Герлинду.

Герлинда Еньщь была северной красавицей из семьи, принадлежавшей к среднему классу, и тоже польского происхождения. Родилась она в 1927 г. в Данциге (сегодняшний Гданьск), где ее отец Вилли Еньщь был видным политиком и директором гимназии – академической средней школы. Данциг, порт на Балтийском море, был немецким городом в той части Польши, которой было позволено остаться германской после Первой мировой войны.

Воспитание Герлинды напоминало воспитание, описанное в романе Томаса Манна «Будденброки»; ее семья состояла из достаточно успешных коммерсантов и чиновников, для которых теперь, когда установившийся порядок вещей стремительно менялся, настали трудные времена. После гиперинфляции 1920-х гг. и экономического кризиса семья сдалась и переехала в Гамбург.

Герлинда, миниатюрная блондинка с голубыми глазами, должно быть, влюбилась в высокого атлетически сложенного священника Хорста с первого взгляда. А может быть, она не устояла перед его решимостью, энтузиазмом и горячностью. В то время, когда мир семимильными шагами шел к открытой конфронтации между Советским Союзом и США (на тот момент уже обе страны обладали ядерным оружием), невозмутимый на первый взгляд Хорст Каснер жаждал проповедовать слово Господне и распространять послание Иисуса Христа в атеистическом коммунистическом государстве Восточной Германии. Хорст и Герлинда поженились в 1953 г. и поселились в доме священника при церкви Крещения Господня. Это была спартанская, но относительно безбедная жизнь. У лютеранской церкви хватало прихожан и средств, из которых можно было черпать. Но время было исключительно напряженным. Смерть Иосифа Сталина в марте 1953 г. ничего принципиально не изменила в политической ситуации: она если и изменилась, то к худшему. Никто на Западе – не говоря уже о Востоке – не знал, что будет делать дальше Советский Союз. Новый советский лидер Никита Хрущев пока оставался неизвестной величиной. На этой стадии ничто не говорило о том, что этот советский человек, родившийся на Украине, изменит внешнеполитические цели и стратегии второй по могуществу мировой сверхдержавы. До его «секретного доклада» на XX съезде партии, в котором разоблачались «культ личности и его последствия», оставалось еще три года.

Хорст Каснер имел представление о ситуации на Востоке. Кое-кто даже считал, что он по крайней мере симпатизировал основным принципам социализма. Позже он получил известность как «красный Каснер», но коммунистом, как мы увидим, он не был. Его симпатии к социализму, которые не отрицали ни он сам, ни его дочь, имели гуманитарную и демократическую природу. Его социализм был близок тому, что проповедовал Берни Сандерс, а не тому, что строил восточногерманский режим или сегодняшняя Северная Корея.

Мотивации молодого пастора носили в основном религиозный, более того, евангелический характер: «Я отправился бы куда угодно, чтобы проповедовать слово Господа нашего, даже в Африку», – говорил он. Но его призвание лежало куда ближе к дому. Церковь хотела, чтобы он вернулся на Восток, откуда приехал.

Восточная Германия была преимущественно лютеранской страной. Мартин Лютер, чей бунт против папы в XVI веке дал начало Реформации, происходил из Виттенберга в Саксонии – с юга той территории, что стала Восточной Германией, и в XX веке его земляки продолжали исповедовать его учение – в той мере, конечно, в какой им позволялось это делать. Но коммунистический режим всячески затруднял жизнь верующим. Известно, что Карл Маркс объявил религию опиумом для народа, и режим Вальтера Ульбрихта старался как можно сильнее затруднить для лютеран следование их религии. Несколько христиан – не только пасторы, но и другие сотрудники церкви – подверглись преследованиям. Мало того, фестиваль молодых христиан был запрещен на том основании, что христианская ассоциация «Молодая община», во многом напоминающая американскую YMCA, незаконна, при том, что на самом деле никаких подобных законов никто не принимал. Чтимый идеал – верховенство закона – среди коммунистов был не в моде, и к 1953 г. более 3000 студентов были исключены из своих учебных заведений за принадлежность к христианской молодежной организации. В конце того же года преследование лютеран усилилось: коммунистическая молодежная организация Союз свободной немецкой молодежи (ССНМ) силой захватила Шлосс Мансфельд – замок, принадлежавший до того молодым лютеранам.

Евангелическая церковь Германии (ЕЦГ) – организация, представляющая лютеранскую церковь по всей Германии, – направила руководству Восточной Германии резкое письмо, в котором просила правительство положить конец преследованию лютеранской молодежи и дискриминацию студентов-христиан. Режим ответил налетами на офисы «Молодой общины» в Дрездене. Неудивительно, что число священнослужителей в советской зоне оккупации падало. Именно поэтому руководство лютеранской церкви стало набирать на Западе пасторов, готовых рисковать жизнью и здоровьем на Востоке.

Ганс Отто Вёльбер, один из старших коллег Каснера в Гамбурге (позже он стал епископом местного собора), сказал молодому коллеге, что он нужен в Восточной Германии. Поскольку сам Каснер был с Востока, убедить его оказалось нетрудно – хотя он пошутил при этом, что те, кто едет на Восток, «обычно полные идиоты или коммунисты». Мы не знаем, как отреагировала на такую перспективу Герлинда. Она в то время ждала первенца, и решение покинуть западную зону никак не могло быть простым. Семья начала готовиться к переезду. Хорст уехал первым, а Герлинда на некоторое время осталась, чтобы дождаться родов.

Ангела Доротея Каснер родилась в Элимской больнице – весьма уважаемой больнице, расположенной в гамбургском районе Аймсбюттель, – 17 июля 1954 г. Родиться в современной больнице, имеющей тесные связи с лютеранской церковью, – настоящая удача и отличное начало жизненного пути. Даже сегодня эта больница гордится своими религиозными корнями и подчеркивает свою преданность «самым высоким стандартам медицины и ухода в сочетании с христианской традицией любить ближнего своего». Построенная в 1927 г. больница была частично разрушена во время войны и в тот период, когда родилась Ангела, все еще восстанавливалась. Принадлежала она лютеранской общине Северной Германии. Тот факт, что Герлинда была замужем за служителем протестантской церкви, помог ей получить место в этой больнице: быть женой пастора иногда полезно.

Всего через восемь недель после рождения Ангелы ее мать отправилась в Восточную Германию. Маленькую Ангелу она несла в корзинке, поскольку денег на коляску в семье не было.

Отсутствующий отец

Жизнь в коммунистической части Германии была нелегка, и не только экономически. Коммунистический режим прохладно относился к приезжим. Герлинде запретили преподавать в школе, потому что ее предметы, английский язык и латынь, считались контрреволюционными и буржуазными. Вообще, на Восток она приехала только «из любви к моему отцу», сказала позже ее старшая дочь. Если читать между строк, становится очевидно, что она отнеслась к переезду, мягко сказать, без энтузиазма. Хотела ли она работать полный рабочий день – неизвестно. В 1950-е гг. лишь 45 % женщин старше восемнадцати пополняли собой трудовые ресурсы. Так что Герлинда, оставшаяся только домохозяйкой и матерью, не была исключением. Однако тот факт, что выбора в этом вопросе у нее не было, и подозрение, что она подвергается дискриминации из-за того, что приехала с Запада, сильно затрудняли ей жизнь под недремлющим оком Большого брата – сталинистского государства. Тем не менее, она справилась и сосредоточилась на воспитании трех своих детей – Ангелы, Маркуса (1957 г. р.) и Ирен (1964 г. р.).

Герлинда как могла старалась не допустить, чтобы ее дети подверглись слишком сильной идеологической обработке со стороны коммунистического режима. У нее были реальные причины для тревоги. Сама она выросла в нацистской Германии (в 1933 г., когда Адольф Гитлер захватил власть, ей было четыре года) и из первых рук знала, как этот в высшей степени тоталитарный и репрессивный режим побуждал детей шпионить за своими родителями, и как его организации вторгались в повседневную жизнь граждан. Каждый день после школьных занятий Герлинда Каснер собирала своих детей вокруг себя и тщательно прорабатывала все, что им в тот день говорили в школе. Можно сказать, что она выслушивала доклады детей обо всем, что происходило в школе, и одновременно давала им возможность высказаться. Ежедневные разговоры должны были ограничить действенность промывания мозгов, обычного для восточногерманских школ.

Позже ее дочь рассказывала корреспонденту газеты: «Каждый день мама проводила с нами два часа, за которые мы все “выкладывали”, как я это называла. Я благодарна родителям за то, что они таким образом давали мне возможность высказаться». Несмотря на тяготы и дискриминацию, Герлинда, по рассказам большинства знакомых, была «непосредственной, гостеприимной, бесстрашной и открытой женщиной», любившей, как и ее дочь, пошутить.

Первоначально молодая семья поселилась в Квитцове, около 20 км к востоку от границы между Западной и Восточной Германиями и около 80 км к северо-востоку от Берлина. Приход был маленький, всего примерно 400 душ. Молодую пару ждала тяжелая жизнь. Позже Ангела Меркель вспоминала – хотя никак не могла сама этого помнить, – что ее отцу «пришлось научиться доить коз, а одна старушка научила маму варить суп из крапивы. Единственными средствами передвижения были какой-то мопед и велосипед».

Молодой пастор и его жена справились. Во всем городке только у них, да еще у местной учительницы, было какое-то образование сверх школьного, так что, помимо пасторских церковных обязанностей, они помогали местным жителям с оформлением документов и вообще поддерживали их в то время, когда режим начал укреплять свою власть над страной. Местные фермеры все время находились под подозрением в контрреволюционности, у одного из местных землевладельцев отобрали четыреста гектаров земли… Самоубийства становились все более обычным делом.

Гонения на христиан несколько утихли в 1955 г. В это же время возросла напряженность между двумя Германиями. 6 мая 1955 г. Западная Германия вступила в НАТО – оборонительную организацию, созданную для предотвращения советского вторжения. Через несколько дней, 14 числа, Советский Союз организовал Варшавский договор, где Восточная Германия стала одним из основателей. Официально этот договор был заключен для защиты коммунистических стран от гипотетической агрессии Запада. На самом же деле это было еще одно средство контроля стран, находившихся под властью коммунистов.

Становилось ясно, что Германия, скорее всего, останется разделенной если не навсегда, то, по крайней мере, надолго. На Западе христианский демократ Конрад Аденауэр – почти восьмидесятилетний канцлер Западной Германии, вернувшийся из политического небытия, чтобы руководить страной, – произносил речи с агрессивными нападками на восточногерманских коммунистов. Вместе с министром экономики Людвигом Эрхардтом – экономистом и адептом свободного рынка – он выпустил акции для обычных граждан (так называемые «народные акции»). Аденауэр и Эрхардт строили систему популярного капитализма, в которой идеалы первого из них – католическая социальная этика – сочетались бы с моделью свободного предпринимательства второго. Новым фундаментом западногерманской политики стали социальная рыночная экономика и союз с Америкой.

Многие, включая и Хорста Каснера, скептически относились к Аденауэру и Эрхардту. Каснер и другие ему подобные считали, что принятие канцлером Германии американских ценностей идет вразрез с немецкими традициями, историей и культурой и противоречит идеалам социал-демократии, существовавшим до захвата власти нацистами. В первую очередь, возможно, многим казалось, что размещение американских войск на земле Западной Германии отдает плохо прикрытым нагнетанием военной истерии со стороны Аденауэра. Особенно широко такое отношение распространилось среди протестантского духовенства, склонного к левому либерализму и скептически настроенного по отношению к канцлеру-католику. Религиозные взгляды давали Аденауэру еще одну причину для того, чтобы легко относиться к возможному разделу страны. В конце концов, при отделении восточной части страны католики в Германии должны были остаться в стабильном большинстве.

От внимания Советов, и особенно КГБ, не ускользнула эта динамика. Они попытались использовать внутренние разногласия и наивность некоторых протестантских пасторов, в том числе и Хорста Каснера. Коммунисты поняли, что было бы невозможно – а может быть, даже контрпродуктивно, – и дальше преследовать христиан; в конце концов, 70 % членов Коммунистической партии сами были христианами. Разумнее было включить лютеран, или, по крайней мере, их лидеров в систему, ведь таким образом восточногерманской тайной полиции (печально известной как Шта`зи) было бы легче отслеживать их действия.

В начале 1958 г. коммунисты организовали в Праге, столице Чехословакии, Христианскую конференцию мира. Хорст Каснер был приглашен и принял участие в этом форуме, где много говорилось о «миролюбивом Советском Союзе» и «агрессивном Западе». Официально это мероприятие организовал восточногерманский профессор теологии Вернер Шмаух, но за его спиной стояли Коммунистическая партия Восточной Германии и министр по церковным вопросам Клаус Гизи, которые и дергали за ниточки. Клаус – отец Грегора Гизи, ставшего позже членом федерального парламента от Левой партии и последним председателем СЕПГ. В отличие от мягкого сына-гуманиста полвека спустя, Гизи-старший был твердокаменным коммунистом. Он использовал собрание в Праге для выявления христианских лидеров, которых могла бы использовать его партия. И Каснер неосмотрительно позволил себя использовать. Пытаясь спасти свои церкви и наивно веря, что Коммунистическая партия на их стороне, Каснер и некоторые из его коллег стали теми, кого Ленин, как говорят, называл «полезными идиотами».

Риторика становилась все жестче, но граждане двух Германий по-прежнему могли относительно свободно пересекать границу, разделившую Запад и Восток. Политики все еще пытались найти общий язык: в 1955 г. германский канцлер Конрад Аденауэр посетил Москву, и в том же году Советский Союз признал Западную Германию.

Сельская жизнь в Восточной Германии

Не одной политикой живет человек. Хорст и Герлинда имели возможность ездить на Запад и навещать родных, а их маленькая дочь часто гостила в Гамбурге у бабушки Гертруды. Примерно в два года, приехав домой от бабушки, она заговорила с почти идеальным гамбургским акцентом. Говорить Ангела научилась раньше многих детей, а вот ходить у нее никак не получалось. Родители опасались, что у девочки что-то не так, и вниз по лестнице мама носила ее на руках. «У меня была легкая спастика», – признавалась позже Ангела. Все детство ей было трудно подниматься по ступенькам и даже ходить.

В Квитцове семья Каснеров прожила недолго. Через три года они переехали в Темплин, среднего размера город с 20 000 населения в 100 км к северу от Берлина. В отличие от прежнего места жительства, Темплин был не глухоманью, провинциальной и ничем не примечательной, а городом с историей; кроме того, он в значительной мере был сформирован событиями современности. В 1930-е гг. в специально построенном для него замке неподалеку от города жил один из нацистских руководителей Герман Геринг. В середине 1950-х гг., примерно в то время, когда Каснеры поселились в городе, там была развернута военная авиабаза 16-й воздушной Краснознаменной армии (воинское объединение ВВС РККА и ВВС СССР, принимавшее участие в Великой Отечественной войне). По восточногерманским стандартам Темплин был чуть ли не космополитичным городом, и присутствие в нем множества русскоговорящих военных было одной из причин, по которым Ангела Меркель выучила этот язык в совершенстве.

Должно быть, Каснер хорошо потрудился в своем первом приходе, в Квитцове. Он получил повышение, возможно благодаря солидным связям. Председателем Союза евангелических церквей ГДР в то время был Альбрехт Шёнхерр. Этот священнослужитель сотрудничал с режимом, хотя больше по необходимости, чем в результате какой-то преданности делу коммунизма. Молодой пастор Каснер произвел на герра Шёнхерра впечатление человека, не только преданного делу церковного служения, но и испытывающего к теологии искренний интеллектуальный интерес. Позже Шёнхерр вспоминал, что молодой Каснер был одаренным педагогом. Поэтому выбор его в качестве главы вновь организованной Темплинской богословской семинарии – учебного заведения по подготовке теологов, желавших стать пасторами лютеранской церкви, – был вполне естественным.

Семья Каснера поселилась на втором этаже комплекса Вальдхоф, в котором размещалась также школа для детей с особыми потребностями – группы населения, с которой коммунистический режим испытывал трудности. Детям Вальдхофа разрешалось свободно гулять вокруг и участвовать в различной деятельности в саду и в мастерских при церкви, что было необычно для того времени. Когда Каснеры только появились, центр Вальдхоф был обшарпанным и захиревшим, но мало-помалу они восстановили здание, не без помощи учащихся-инвалидов. Подруги Ангелы не любили сталкиваться с «чокнутыми», как называли местные жители обитателей школы, но на маленькую Ангелу общение с людьми с особыми потребностями оказало сильное формирующее влияние. Позже она сказала, что именно тогда поняла, что «счастье не имеет отношения к здоровью» и что те, кому меньше всего повезло в жизни, часто отличаются самым позитивным к ней отношением.

Пастор Каснер прекрасно проявил себя на новом посту, где пастырские обязанности как таковые были достаточно ограничены, а основной задачей было обучение будущих пасторов. «Каснер был необычный человек, – вспоминал позже один из его коллег. – Когда он говорил, все слушали. Он имел авторитет». Этот относительно молодой человек (главой учебного заведения он стал всего в 31 год) обладал харизмой. Живи он в открытом обществе, он, вероятно, стал бы профессором, но система не предоставила ему такой возможности.

Каснер не был противником идей социализма, хотя и в демократической форме, но коммунистический режим не привечал пастора. Штази следила за каждым его шагом и вела на него подробное досье. Тот факт, что назначил его на это место Шёнхерр, известный сторонник режима, не производил, кажется, никакого впечатления на недремлющих секретных агентов. Создается впечатление, что Каснер, по крайней мере на этом этапе, был сравнительно наивен. В 1957 г., согласно досье, хранившемуся в архиве Штази, он предостерегал против милитаризации коммунистического государства и против «очарованности формой, парадом и блестящими военными наградами». И намекая, кажется, впрямую на Ульбрихта, он предостерегал также от «тех, у кого слова расходятся с делами». К Каснеру был прикреплен специальный агент, который должным образом доложил все это по команде. Каснер мог, в принципе, что-то заподозрить, – позже подозревал точно, – но на этом этапе он понятия не имел, что находится под наблюдением Штази.

В тоталитарных режимах руководство всегда одержимо стремлением продемонстрировать всему миру волшебное единство ведущего и ведомых. Тоталитарная политика – всепоглощающая деятельность, и всякий, кто не отдается всем сердцем исторической задаче партии, вызывает недоверие. Каснер, безусловно, относился к этой категории, по крайней мере до тех пор, пока не научился соответствовать. «Он никогда не принимает участия в выборах», – такое обвинение можно обнаружить в другом досье на него в конце 1950-х гг. Пастор Каснер очевидно относился к классу тех, за кем требуется наблюдение. Он представлял собой, как утверждается в другом документе Штази, потенциальную угрозу режиму. «Пастырь для молодых людей, использующий все доступные ему средства для привлечения молодежи в церковь. К нашему государству относится отрицательно. Демонстрирует чрезвычайно отрицательное отношение к политике и мерам, принимаемым нашим государством».

Именно из-за таких взглядов в 1958 г. Каснера выбрали представителем на Конференцию мира. В политике это называется «пригреть». Вместо того, чтобы сурово обойтись с пастором-идеалистом, Штази решили превратить его в полезный инструмент. Получив толику свободы, Каснер – сам того не зная – мог оказаться полезен режиму.

С точки зрения режима разумно было позволить Богословской семинарии существовать, так как шпионам и секретным агентам дешевле было собрать всех потенциальных контрреволюицонеров в одном месте. Вскоре семинария стала центральным учреждением лютеранской общины земли Бранденбург и не только ее. Большинство пасторов северной части Восточной Германии какое-то время – кто больше, кто меньше – гостили в Вальдхофе. Здесь они жили в больших спальнях, где мог формироваться своего рода общинный дух, посещали краткосрочные курсы и семинары по составлению проповедей, пастырской заботе и литургическим вопросам. Иногда обсуждались и более острые политические темы. Многие из бывавших в Вальдхофе пасторов позже стали открытыми критиками режима, в их числе и Райнер Эппельман. В момент падения Берлинской стены он высказывался откровеннее многих, а после воссоединения Германии стал политиком (см. главу 3).

Трудно сказать, насколько Каснера можно считать ответственным за критические настроения среди студентов и правда ли он прямо поощрял их. Нападок в его адрес по поводу конформизма и того факта, что он вроде бы во всем соглашался с режимом, звучало достаточно. Большинство критиков, однако, не понимает до конца, с какими трудностями сталкивались практикующие христиане при диктатуре такого типа. Конечно, среди критиков всегда найдутся и те, кто действительно готов рисковать жизнью и здоровьем, но не всякий человек рожден для мученичества. Иногда лучше примириться с могущественным врагом, чтобы не быть раздавленным.

Отказ Каснера от всякой конфронтации и хорошие отношения с епископом Шёнхерром приносили свои плоды, по крайней мере до определенного момента. Власти позволяли Темплинской богословской семинарии быть своеобразным убежищем в тоталитарном государстве. И это заведение, хотя и находилось под постоянным наблюдением агента Штази под псевдонимом «Центрум», стало тем не менее чем-то вроде островка безопасности для тех, кто был критически настроен по отношению к режиму. Студенты могли читать и обсуждать книги, даже те, что были недоступны или даже запрещены в Восточной Германии. Бывшие участники таких дискуссий вспоминают, что споры в Вальдхофе кипели жаркие. «Каснер не был настоящим критиком режима, но он был открыт для дискуссии, – сказал Руди Панке, богослов, ставший позже открытым критиком коммунистической системы. – Каснер, – продолжал пастор Панке, – не выбирал выражений, когда говорил о властях, спорил, как критически настроенный рационалист, и выглядел как прусский офицер. Он был типичным представителем протестантизма как рационалистической религии».

Каснер не был счастливым человеком и временами, кажется, жалел, что вернулся на Восток. Еще один участник семинаров в Вальдхофе вспоминает, как «после выпивки» Каснер рассказал коллегам, «как он покинул Запад по доброй воле и как напряженно работал, и тем не менее он был убежден, что все напрасно и что церковь – еще при его жизни – потеряет влияние, а большинство приходов останется без пасторов».

Возможно, это отчаяние было результатом стресса, тревоги и перегрузок на работе. Каснер всегда работал в полную силу, может быть, даже слишком усердно. Его часто не было дома, и его жене и старшей дочери – которая много времени проводила с отцом, когда их семья жила в Квитцове, – трудно было мириться с его отсутствием. Когда он возвращался домой поздно вечером, маленькая Ангела часто выходила к воротам встречать его. По ее собственным словам: «Хуже всего было то, что он говорил, что придет в такое-то время, а сам появлялся на несколько часов позже. Но когда мы все были вместе и ужинали вместе, семьей, все было замечательно».

По всем рассказам, в отношениях Ангелы с отцом было много безответной любви. Зигмунд Фрейд порезвился бы вволю, читая рассказы Ангелы.

«Мой отец всегда много работал, – рассказала позже Меркель в одном откровенном интервью. – Работа и отдых стали неразличимы и слились в одно. И иногда, мне кажется, обязанности, возможно, приносились в жертву его работе. Папа был занят, он был чрезвычайно скрупулезен и внимателен к деталям. Печально, но ребенку не всегда легко, когда все у него должно быть идеально. По отношению к другим он всегда был понимающим и открытым, но когда мы, дети, что-то делали не так, он всегда реагировал совершенно иначе».

Становятся ли дети похожими на своих родителей? Есть ли другие причины, по которым у них развиваются привычки и манеры поведения? Каковы бы ни были истинные ответы на эти вопросы, представляется очевидным, что Ангела, когда выросла, унаследовала перфекционизм своего отца и его абсолютную преданность работе.

Эту же преданность делу и рвение она продемонстрировала в 1961 г., когда пошла в школу. Ангела была чрезвычайно одаренной девочкой и всегда выполняла домашние задания. Но в сталинистском государстве школа – это не только академические достижения. Дети и подростки всегда являются первой мишенью неустанной идеологической обработки, сопровождающей более грубые формы подавления и принуждения. При тоталитарной диктатуре образовательный процесс используется для усиления пропагандистской деятельности режима.

Восточная Германия – не исключение. Когда Ангела начала учиться в местной начальной школе, школе имени Гёте, она сразу же столкнулась с вездесущим государством, игравшим роль Большого брата. Дочь пастора, которой тогда едва исполнилось шесть лет, убеждали вступить в юные пионеры. Эта организация наставляла маленьких детей в деле коммунизма. Ангеле не позволили вступить в нее. Хорст и Герлинда сказали старшей дочери: «В школу должны ходить все, но не всем обязательно быть пионерами». Решение Каснеров в отношении дочери не осталось без последствий, хотя и не слишком заметных. Коммунистический режим хорошо умел оказывать давление, не прибегая к грубой силе, и случай Ангелы в этом смысле типичен. Училась она хорошо, так как была спокойной девочкой, усердной и послушной. Она была лучшей в классе. Но победительницей конкурса на лучшего ученика года она не стала. Почему? Элементарно: она не была пионеркой. Все почести достались однокласснику Ангелы по имени Бодо. Но как настоящий друг, обладающий врожденным чувством справедливости и честностью, часто характерной для маленьких детей, этот мальчик спросил у учительницы: «Ангела получает те же оценки, что и я, так почему она не получает награды?» Учительница холодно ответила, что Бодо, в отличие от Ангелы, пионер. Даже в таком нежном возрасте дальнейших объяснений не потребовалось.

Несколько недель спустя в классе вновь обсуждалось членство в пионерской организации. Ангела хотела в нее вступить. Ее родители, прекрасно понимая последствия, которые может повлечь за собой отрыв от коллектива – в конце концов, и Хорст, и Герлинда в свое время вынуждены были вступить в Гитлерюгенд, молодежную организацию нацистов, – на этот раз дали дочери разрешение. Так что Ангела – девочка, которая, по словам ее отца, всегда стремилась к гармонии, вступила в пионеры, которые гордо считали себя «боевым резервом партии».

Как пионер – а позже и действительный член Союза свободной немецкой молодежи (ССНМ, ассоциации молодых коммунистов), – Ангела получила возможность сверкать, а со временем и получать награды. Одноклассники вспоминают ее как «первую ученицу, намного превосходившую остальных». Один из учителей, у которого, когда Меркель стала известной личностью, взяли интервью, вспоминает ее беззаботной и счастливой девочкой, которая носилась по школе «в голубом джемпере ССНМ».

Вряд ли такой выбор одежды указывал на глубокую идеологическую преданность делу коммунизма, в конце концов Ангела тогда только начала учиться в школе. Представляется сомнительным, что она так сразу поддалась идеологической обработке государства Ульбрихта. Разумеется, она принимала участие в пионерских мероприятиях и демонстрировала при этом большой талант организации небольших торжеств. Но в основном ее внимание было сосредоточено на учебе. Она добилась больших успехов в изучении русского языка – языка страны, известной как (без малейшей оруэлловской иронии) «наш большой социалистический брат». Учительница русского вспоминает, как маленькая фрейлейн Каснер трудилась усердно и без устали, и говорит, что в ней рано проявились черты упорного и неутомимого взрослого политика Ангелы Меркель. «Она была, – вспоминает учительница, – исключительно трудолюбива… На остановке в ожидании автобуса она непременно учила слова. Она никогда не позволяла себе делать ошибки, но иногда все же казалась немного отстраненной».

Тот факт, что в юности Ангела научилась бегло говорить по-русски, объясняется, скорее всего, не просто ее собственным желанием. Кажется, она сама где-то обмолвилась, что изучала русский с первого класса. Однако внимательное изучение школьной программы подсказывает, что русский в школах преподавали только начиная с четвертого класса. Согласно приказу Министерства образования, русский был единственным изучаемым языком, и учащиеся занимались им по шесть часов в неделю, так же как математикой. Искусству, рисованию (отдельный предмет), истории и физкультуре посвящали по одному часу в неделю. На изучение немецкого языка и литературы выделялось семь часов.

Должно быть, это была инициатива родителей Ангелы, ведь изучение русского языка было не только удобным способом показать всем, что она – а следовательно, и ее семья – твердо стоит на партийной линии, но и давало девочке в старших классах возможность читать нужные литературные произведения (к примеру, Льва Толстого) в оригинале. Но даже если родители Ангелы стратегически обдумывали и планировали ее образование, то сама она, очевидно, с удовольствием изучала язык великих русских писателей Федора Достоевского, Льва Толстого и Александра Пушкина. Много позже на вопрос о русском языке она ответила ностальгически. «Русский, – сказала она, – очень красивый язык, полный эмоций, он немного напоминает музыку, но также немного грустный».

Еще одним предметом, в котором она с ранних лет показывала большие успехи, была математика. При тоталитарных режимах интеллектуалы часто изучают точные науки и математику. Достаточно вспомнить Андрея Сахарова в Советском Союзе – блестящего физика, ставшего критиком режима. Произошло это, возможно, не только потому, что этот исключительно умный человек всей душой жаждал понять законы природы и абстрактной алгебры, но также потому, что «объективные» естественные науки трудно вписать в марксистские «законы общественного развития». Марксисты утверждают, что коммунизм – это наука; непогрешимое учение о том, в каком направлении должна развиваться история. Если социологию, историю и даже биологию можно преподавать – и действительно преподавали – так, чтобы они соответствовали базовым догматам марксизма-ленинизма, то естественные науки были вне рамок контроля над мыслями со стороны государства. Изучать математику было «безопасно». Ангеле, как и ее брату Маркусу, исключительно легко давалась математика и работа с числами. Позже Маркус стал ученым, профессором физики в университете Франкфурта. Младшая сестра Ангелы Ирена не пошла в университет, а выучилась на врача-трудотерапевта. Учителем Ангелы по математике был Вольф Донат. Он состоял в СЕПГ, но когда много лет спустя его попросили рассказать о бывшей ученице, ставшей знаменитостью, он ответил с энтузиазмом: «Она была чудесна, спокойна, логична, всегда готова работать – с такими ученицами приятно быть учителем». Ангела, как и полагается таланту, расцвела и добилась успехов. Через несколько лет она была финалисткой национальной математической олимпиады. Эта дочь пастора была той самой идеальной ученицей, которую восточногерманское государство могло предъявлять всему миру как доказательство эффективности социалистического строя.

Последние каникулы на Западе

Тем временем в мире за стенами школы разгоралась Холодная война. В ноябре 1958 г. советский руководитель Никита Хрущев потребовал, чтобы западные державы вывели свои войска из Берлина в течение шести месяцев. Они не вывели. Мэр города социал-демократ Вилли Брандт выказал открытое неповиновение, чем завоевал поддержку и уважение союзников, в первую очередь американцев. Этот ультиматум послужил запалом для продолжавшегося три года конфликта, еще сильнее углубившего противоречия между Востоком и Западом.

Родственники по-прежнему имели возможность ездить с Запада на Восток – и с Востока на Запад (хотя и с некоторым трудом). Каснеры по-прежнему могли бывать в Гамбурге и навещать бабушку Гертруду. Ничто не указывало на то, что власти под руководством Ульбрихта могут навсегда закрыть границу, не говоря уже о постройке стены. И правда, на одной из пресс-конференций восточногерманский лидер ясно заявил своим слегка неестественным пронзительным голосом: «Никто не собирается возводить стену».

Историки спорят о том, был ли Ульбрихт искренен, когда говорил об этом. Лидер коммунистов был откровенно встревожен исходом из страны образованных восточных немцев. Но сомнительно, чтобы стена вокруг Берлина и укрепленная граница от Чехословакии на юге до Балтийского моря на севере стали ответом на эти проблемы. Есть данные, свидетельствующие о том, что Берлинская стена была построена по прямому требованию Хрущева. Согласно позже опубликованным протоколам, 1 августа 1961 г. Ульбрихт имел долгий телефонный разговор с советским руководителем.

Хрущев пребывал в сильном раздражении. Последние данные свидетельствовали, что только в 1960 г. сталинистское государство покинули более 200 000 восточных немцев. Это разозлило Генерального секретаря Советской коммунистической партии: «Два года назад, когда я выступал на вашей партийной конференции, все было под контролем. Что случилось?»

Ульбрихт, знавший этого советского диктатора украинского происхождения еще со времен, проведенных в Москве, отозвался о ситуации замечательно сухо. Он ответил: «Люди выдвигают требования, которые мы просто не можем выполнить». Даже коммунисты могут быть реалистами и признавать, что никакая политическая система, какой бы авторитарной она ни была, не может выдержать массового несогласия народа.

Но Хрущеву было не до этого. Объяснение Ульбрихта его не удовлетворило. Хрущев вышел из системы, где воля Генерального секретаря – закон, а неподчинение наказывается длительным пребыванием в Сибири, а то и чем похуже. Так и теперь: в ответ он загремел, что Берлин необходимо отрезать от остальной страны и что Ульбрихт должен безотлагательно построить железную стену вокруг города.

Ульбрихт, живший в Москве во времена сталинских погромов, подчинился приказу. Началось строительство. Такова политика тоталитарной автократии. Во время короткого телефонного разговора, в результате того, что Хрущев вышел из себя, было принято важнейшее геополитическое решение.

Десять дней спустя, в пятницу 11 августа, Каснеры возвращались после отдыха в Баварии у матери Герлинды. Они ездили туда на своем автомобиле «Фольксваген-жук». Хорст заметил, что вокруг необычно много солдат. При пересечении границы они видели, что в лесу сгружали и складывали большие катушки колючей проволоки. Их снедала тревога; казалось, вот-вот что-то должно случиться. Это были последние каникулы, которые Каснерам суждено было провести с бабушкой Гертрудой. Два дня спустя, в воскресенье 13 августа, когда Каснеры собирались в церковь, до них дошла новость о том, что коммунистический режим выстроил то, что было названо в сообщении «антифашистской защитной стеной».

Ангела, которой тогда только что исполнилось семь лет, помнит этот день, пошатнувший основы ее мира. «В то воскресенье отец читал проповедь. Атмосфера в церкви была ужасная. Я никогда этого не забуду. Люди плакали. Мама тоже плакала. Мы не могли понять, что произошло». А произошло событие почти беспрецедентное в человеческой истории. Целая страна была обращена в тюрьму. Помимо укрепления границы колючей проволокой и наблюдательными вышками, весь Западный Берлин был обнесен 155-километровой стеной высотой четыре метра. В демократических государствах первейший долг правительства – защищать своих граждан, но в Восточной Германии правила были иными. Многие ее подданные были убиты государством, когда пытались убежать из страны. За 28 лет существования стены 173 немца были застрелены при попытке перелезть через нее.

Вилли Брандт назвал Берлинскую стену «стеной позора». Кроме того, он сделал блестящий ход политического символизма: расклеил по городу плакаты с фотографией Вальтера Ульбрихта и его собственными словами: «Никто не собирается возводить стену». Эти плакаты были ясно видны с восточной стороны, но в остальном Запад был бессилен и не мог сделать в ответ ничего существенного.

Возведение Берлинской стены стало, как она позже сказала, «первым политическим воспоминанием» Ангелы Меркель. Холодная война вступила в новую фазу, и жизни уже никогда не суждено было стать прежней. По крайней мере, до 1989 г.

Глава 2

В тени Берлинской стены

«Мое имя произносится Ангéла, – настаивала маленькая девочка, – с ударением на втором слоге, Ангéла». Хельга Габриель, учительница музыки, вздохнула; вид у нее был немного усталый. Она назвала эту семилетнюю девочку «Áнгелой», с ударением на первом слоге. Но ее ученица отличалась перфекционизмом и могла иногда быть очень занудной; в ней можно было разглядеть многие черты Люси из американского комикса «Мелочь пузатая» или Лизы из мультсериала «Симпсоны». Музыка не была ее любимым предметом, да и успехов особых в ней она не демонстрировала, хотя фрау Габриель признавала, что у маленькой фрейлейн Каснер «неплохой певческий голос». Может быть, она проявляла излишний энтузиазм (она всегда хотела быть лучшей) и слишком много говорила. Но учительница не слишком расстраивалась. Ангела – или Кази, как называли приятели дочь пастора, – как правило, была хорошей ученицей. Она была из тех, кто продолжает записывать, когда остальные дети начинают шуметь и хулиганить; как говорят, взрослая голова на детских плечах, чье поведение иногда могло показаться ханжеским. Но в целом она была довольно милой девочкой, хотя и немного властной. Учительница готова была мириться с нечастыми проявлениями апломба.

Жизнь в школе имени Гёте была бедна событиями, и появление ученика, демонстрирующего напористость и инициативу, всегда приветствовалось. Ангела, безусловно, демонстрировала и то и другое. Она продолжала блистать в математике и русском языке и даже участвовала в бесчисленных состязаниях, организованных весьма конкурентной образовательной системой Восточной Германии. Но иногда ей случалось покидать реальную почву. Она от природы была неловкой девочкой и даже ходила слегка неуклюже, поэтому ее намерение стать фигуристкой было встречено с молчаливым изумлением.

Никто, однако, не недооценивал ее упорства или того, как семилетняя девочка тщательнейшим образом готовилась ко всему. Она ничего и никогда не оставляла на волю случая. Ее девиз, слегка раздражавший других детей, звучал так: «Никакой некомпетентности!» Раздражало это кого или нет, но этот девиз точно описывает подход Ангелы к любому делу. Несколько десятилетий спустя, когда Ангела стала канцлером Меркель, ее внимание к деталям и одержимость точностью фактов вошли в историю. И многие черты характера, которые позже стали ассоциироваться с самой могущественной женщиной-политиком в мире, заметны были уже в детстве. Поведение Ангелы-школьницы, даже в начальной школе, сильно напоминало ее поведение и действия на пике политической карьеры.

Приведем в пример событие, о котором Ангела часто рассказывала, – историю с вышкой для прыжков в воду. В третьем классе учитель физкультуры, вечно озабоченный (на него давили сверху) поиском спортивных талантов для успешной олимпийской сборной Восточной Германии, предложил Ангеле прыгнуть с трехметровой вышки. Она знала, что прыжок в воду головой вперед может быть болезненным, и учитель ожидал, вероятно, что девочка прыгнет ногами вперед, а затем объявит, что это не для нее. Это сэкономило бы ему немало времени. Ангела никаким боком не входила в его список потенциальных будущих олимпийцев, так что он не сильно беспокоился. Но Ангела всегда поступала так, как ей говорили. Она взобралась на двенадцать ступенек, нерешительно шагнула к краю и уставилась на воду. Было очень страшно. Она отвернулась от края, но вниз не спустилась. Она ходила по площадке вышки взад и вперед, анализируя ситуацию. Остальных детей это позабавило, и некоторые мальчики начали смеяться. Но Ангела продолжала анализ. Наконец, когда звонок возвестил конец урока, она бросилась в воду вниз головой. Прыгуньи в воду из нее не получилось, но зато она сумела набраться храбрости и нырнуть. Одноклассники не смеялись: никто из них не нырнул с вышки. Ангела нырнула – после того как проанализировала ситуацию.

Прокрутим время вперед на 44 года и рассмотрим ситуацию, когда канцлер Германии Ангела Меркель вновь оказалась в сложной ситуации и вновь занялась анализом: стоит ли прыгать. На этот раз ее решение должно было повлечь за собой серьезные последствия для других людей, помимо нее самой, – для сотен миллионов людей, если быть точным. Германское правительство считало себя в относительной безопасности по отношению к финансовому кризису, охватившему мир после краха американского инвестиционного банка «Леман Бразерс» в 2008 г. Это была серьезная ошибка. Всего через несколько недель экономика крупнейшей страны еврозоны испытала на себе последствия американской катастрофы.

У Меркель почти не было опыта работы с экономическими вопросами. Прежде она была министром охраны окружающей среды, а еще раньше – министром по делам женщин и молодежи. Ее знакомство со сложными экономическими вопросами было примерно столь же тесным, как знакомство Ангелы-школьницы с искусством прыжков в воду. Как много лет назад на вышке, она колебалась, тянула время и, казалось, не могла принять никакого решения. И, как в школьном бассейне в Темплине, некоторые из мальчиков (в данном случае закаленных политиков из ее собственной ХДС и Социал-демократической партии) начали шептаться за ее спиной: она «испугалась», «недостойна», «не на своем месте».

Но затем, когда время для колебаний подошло к концу, она приняла неожиданное решение. Рассмотрев все возможные политические последствия, она объявила, что Германское правительство гарантирует все сбережения в немецких банках. Объявление это она сделала с уверенностью и решимостью, удивившими ее коллег. Обстановка стабилизировалась, а Меркель заработала уважение.

В зрелом возрасте Меркель вспоминала историю прыжка с вышки всякий раз, когда соотечественники – вкупе с иностранными средствами массовой информации – критиковали ее за нерешительность. Как и маленькая Ангела, которую не волновало, что говорили про нее одноклассники, взрослый политик никогда не поддавался критике. Более того, колебания она всегда рассматривала как достоинство. Всесторонний анализ ситуации был признаком силы и уверенности, а не наоборот. Меркель говорила: «Я храбра, когда необходимо принять решение. Но мне нужен небольшой разбег, и я люблю, если это возможно, подумать, прежде чем прыгнуть. Я всегда люблю знать, что со мной произойдет, даже если из-за этого я становлюсь менее непосредственной». Германские средства массовой информации продолжали критиковать ее за склонность к излишнему анализу. Но она занимается этим всю свою жизнь. Один политический журналист из сенсационной газеты «Бильд» описал Меркель как «женщину, превратившую промедление в своего рода искусство».

Школьницей Ангела представляла собой своеобразный тип личности. Она не была необычной или странной, не была она и изгоем, но при этом, несомненно, отличалась от окружающих. Нет никаких указаний на то, что ее обижали, хотя некоторым мальчикам нравилось дразнить ее. Большую часть времени она проводила в тесной компании четырех девочек, но другим детям – даже мальчикам – она вроде бы тоже нравилась. У нее, как у очень организованной девочки, прекрасно получалось организовывать вечеринки. К тому же – и возможно, это самое важное, – она всегда готова была помогать менее одаренным учащимся. Бывшая одноклассница Меркель вспоминает: «Она всегда готова была помочь, и если у кого-то возникали проблемы, он всегда мог к ней обратиться. Если кто-то туго соображал, Ангела объясняла трудный материал без всякой заносчивости». Переходя от детства к юности, она сменила свои немного властные манеры на поведение девочки, которая любит смеяться, шутить и подражать чужим голосам. Неудивительно, что на всех подростковых фотографиях Ангелы мы видим дерзко улыбающуюся девочку-подростка.

Уравновешивающее действие пастора Каснера

Быть дочерью пастора было не всегда легко. В отличие от остальных учащихся школы имени Гёте, Ангела носила джинсы и нередко западные кроссовки. Она делала это не в погоне за модой, хотя, безусловно, окружающие воспринимали ее обновки именно так. Это был признак нужды. Мать Ангелы по-прежнему не могла работать – власти бы ей не позволили, – а ее отец получал от церкви довольно скромное жалование примерно в 600 восточногерманских марок. Это было чуть меньше средней (на середину – конец 1960-х гг.) заработной платы, которая составляла 655 марок. Однако после 1960 г. значительная доля женщин Восточной Германии начала работать, отчего у многих семей появился второй источник дохода, и семья пастора Каснера нуждалась в помощи. Вэстпакете, или «Западные пакеты», – подарки от гамбургских друзей и родных – стали существенным дополнением к его скромному заработку. Кроме того, эти пакеты служили символическим напоминанием о политической ситуации и единственной оставшейся ниточкой, связывающей семью Каснеров с бабушкой Гертрудой в Гамбурге, которую Ангела не видела с момента появления в августе 1961 г. Берлинской стены.

Однако в некоторых отношениях семья Хорста была более зажиточной, чем многие его соотечественники. В семье было два автомобиля. Большинству восточноевропейцев приходилось ждать чуть ли не по десять лет, чтобы приобрести трабант – исключительно неэкологичную восточногерманскую машину, которая постоянно ломалась. Трабант ездил на двухтактном двигателе и символизировал собой разницу между примитивной автоиндустрией Восточной Германии и ее изысканным западным аналогом, снабдившим буквально каждую работающую семью своей ауди или BMW – а то и порше. У Каснеров был трабант, но им не пришлось годами дожидаться возможности его купить, как другим семьям. Более того, им разрешили приобрести и вторую машину, фольксваген, купленный на деньги, присланные им родственниками с Запада.

У такого благоволения властей к пастору были свои причины. Коммунистическое правительство постоянно нуждалось в твердой валюте, и одним из способов ее получения было разрешить некоторым тщательно отобранным гражданам получать деньги из-за границы. Кроме того, дав лютеранскому пастору разрешение купить вторую машину, государство могло возбудить недовольство среди его прихожан и таким образом вбить клин между ним и его паствой. Используя ту же тактику, режим разрешал пастору Каснеру выезжать на Запад – в Италию, Западный Берлин и даже Соединенные Штаты. Власти знали, что он никуда не сбежит. Право на поездки не распространялось на его жену и детей. СЕПГ и Штази нельзя отказать в хитрости, и обычно такая тактика срабатывала.

Каснеров в Восточной Германии не преследовали, но держали на коротком поводке. В целом жизнь христиан там улучшалась, но, хотя официально их больше не клеймили как «врагов трудового народа», они по-прежнему служили объектом скрытой дискриминации, да и наблюдали за ними как никогда внимательно.

Как мы уже видели, Хорст Каснер и раньше старался приспособиться к режиму, хотя посвященные ему документы в архивах Штази указывают на то, что за закрытыми дверями он мог нелицеприятно высказываться о коммунистах. Еще до постройки стены он принял участие в организованной режимом Конференции мира в Праге. В том же 1958 г. он принял приглашение пастора Шёнхерра, главы лютеранской церкви Восточной Германии, и вступил в так называемый кружок Вайсензее – официальный дискуссионный форум для профессоров богословия и лютеранских пасторов, который, согласно документам недремлющей Штази, представлял прогрессивных богословов – иными словами, тех, кто готов был сотрудничать с режимом.

Власти активно искали потенциальных коллаборационистов, и Каснер стал настоящей звездой. В Восточной Германии ничего и никогда не оставляли на волю случая, все там имело политическое измерение, связанное с конфликтом Востока и Запада. В отличие от большинства других организаций, лютеранская церковь, или евангелическая церковь Германии, не раскололась после разделения Германии надвое. Она имела влияние на сердца и умы многих восточных немцев.

Политбюро, высший орган Коммунистической партии, особенно тревожило поведение очень уж откровенного епископа Берлина. Епископ Отто Дибелиус формально возглавлял церковь земли Бранденбург (области вокруг Берлина), где расположен Темплин. Будучи яростным критиком коммунистического режима, он написал открытое письмо властям Восточной Германии, в котором дерзко заявил, что «в тоталитарном государстве не может быть справедливости». Восточногерманские власти в ответ объявили, что епископ Дибелиус представляет «церковь НАТО». Но коммунисты понимали, что просто заклеймить лидера лютеран «фашистом и империалистом» было бы контрпродуктивно. Ни одна диктатура не может опираться только на репрессии. Иногда, чтобы избежать возникновения серьезной оппозиции, необходимо допускать небольшое инакомыслие. Репрессивная терпимость часто является эффективным оружием.

Вальтер Ульбрихт был мастером подобных схем. Вопреки прежнему своему жесткому отношению к христианам он заявил в восточногерманском парламенте, что никакого конфликта между христианством и гуманитарными целями социализма не существует. Конечно же, это было не искреннее заявление, а тактический ход. В реальности священнослужители постоянно подвергались слежке, а в бесконечных отчетах Штази о них говорилось в уничижительном тоне. Вообще, тайная полиция была всюду. Ханна Арендт, американская писательница и философ немецкого происхождения, сделавшая себе имя на анализе тоталитаризма, заметила в книге «Происхождение тоталитаризма», что тайная полиция была самой изощренно эффективной частью в остальном плохо работающем тоталитарном государстве: «Над государством и за фасадом мнимой власти, в лабиринте многочисленных контор, стоящих за каждой перестановкой во власти, а также в хаосе неэффективности скрывается властное ядро страны, сверхэффективные и сверхкомпетентные службы тайной полиции». Именно эта организация постепенно усиливала слежку за Каснером и его семьей.

В начале 1960-х гг., когда Ангеле было лет десять, специальный агент, приставленный к ее отцу, внедрился в Темплинскую богословскую семинарию и докладывал по команде о каждом движении пастора. Хорст Каснер – может быть, потому, что был умен, может быть, по наивности, а может быть, просто потому, что у него не было выбора, – соглашался с политикой Ульбрихта, по крайней мере, официально. Дома и даже в разговорах с коллегами по Вальдхофу он был более критичен. Официально же вместе с епископом Шёнхерром Каснер начал продвигать идею, получившую известность как «церковь при социализме».

Каснер отлично справился с задачей обмануть информатора Штази. Около 1967 г. у Штази окончательно сложилось мнение о нем как о безобидном конформисте. Так что когда он принял участие во встрече деятелей евангелической церкви Германии со священниками и епископами с Запада, многие из которых были критически настроены по отношению к Восточной Германии, недреманный информатор Штази доложил, что Каснер «публично осудил епископа Дибелиуса» и готов «работать на политику Политбюро Восточной Германии». Доверие режима Каснеру было так велико, что ему даже прочили главную роль в одной из хитроумных схем. Не в качестве платного агента, следует заметить, но лишь в качестве человека, которому режим доверял. Вопрос, как всегда был связан с трениями между двумя частями лютеранской церкви. Епископ Дибелиус должен был скоро уйти в отставку, и необходимо было подобрать кандидата на его место.

Логично было бы ожидать разрыва: власти на Востоке могли бы просто запретить восточным немцам связываться с ЕЦГ. Но такая грубая сила – последнее средство. СЕПГ предпочитала более тонкую форму контроля, и у нее был хитрый план. На встрече Политбюро 18 января 1967 г. было согласовано, что вместо раскола Восток выдвинет кандидата на пост епископа Берлина. Восточный немец на этом посту означал бы своего рода политический переворот.

Тут-то и пригодился Каснер. СЕПГ воспользовалась своим влиянием – ну и немного угрозами и запугиванием, – чтобы вынудить церковные светила земли Бранденбург номинировать на эту должность Гюнтера Якоба, богослова и члена СЕПГ. Каснер был одним из светил. Под наблюдением агента Штази отец Ангелы вместе с коллегами съездил в Западный Берлин и надлежащим образом – и, судя по всему, убедительно – представил епископа Якоба. Судя от рапорту информатора, работа была сделана хорошо.

Однако этого было недостаточно. ЕЦГ не стала глотать наживку и выбрала Курта Шарфа. Новый епископ оказался бельмом на глазу Восточной Германии. Хотя тон его оказался менее громогласным и, может быть, более дипломатичным, чем тон его предшественника, ясно было, что он точно так же не желает отпускать грехи режиму Ульбрихта.

Неудача попытки внедрить своего человека в ЕЦГ вынудила Политбюро сменить тактику. Теперь они хотели порвать с негодяями – «капиталистами» и «фашистами». Епископу Шёнхерру, все активнее выступавшему рупором режима, предписано было сформировать в Восточной Германии отдельную лютеранскую церковь. Каснер поддержал эту идею. Ему удалось убедить Штази в том, что его обращение к коммунизму было искренним. Агент, докладывавший о каждом его шаге, теперь не жалел для него похвал. Человека, которого когда-то описывали как «врага социалистического государства», теперь хвалили Штази как человека, «защищавшего политику нашей страны».

Можно спорить, стремился ли Каснер обмануть их или действительно начинал искренне верить. Многие осуждали его за всегдашнюю готовность к компромиссу. Манера поведения, которую описывают как отстраненную и даже немного надменную, не могла, разумеется, завоевать Каснеру много друзей и серьезно раздражала многих его коллег. Его попытки тонко балансировать между критикой режима и доверием правящей партии многим представителям духовенства приходились против шерсти. Пастор Райнер Эппельманн, более молодой коллега Каснера, особенно сильно злился на бывшего наставника: «Что за полный осел, – думал я про себя!»

Было ли это осуждение справедливым? Легко высказывать праведный гнев, стоя в стороне, а стремление к мученичеству – не всегда самый моральный путь. Для человека, который должен был заботиться о семье, готовность к компромиссу может служить доказательством пособничества режиму. Может быть, критика Каснера Эппельманном и была искренней и понятной, но даже он не посмел обвинить старшего коллегу в том, что тот был официальным агентом режима.

Возможно, Каснер действительно был более склонен искать компромиссы и сотрудничать с режимом, чем некоторые другие, но делал он это не за деньги. В Вальдхофе часто бывал Рихард Шрёдер, еще один критик режима. Так вот Шрёдер, ставший после 1989 г. профессором богословия в престижном Университете Гумбольдта, защищал Каснера от обвинений в пособничестве, хотя и признавал, что режим считал отца Ангелы «надежным» человеком. «Каснер не был конформистом. Его колледж был окном на Запад, где были выступающие и книги с Запада, где гостей не отбирали тщательно, чтобы убедиться, что они придерживаются коммунистической партийной линии».

Не менее важно, возможно, и то, что в те времена не было никаких признаков того, что коммунистический режим рухнет в каком-то представимом будущем, если это вообще когда-нибудь произойдет. Можно понять, что Каснер хотел укрепить и консолидировать те шаткие основания, которые лютеранская церковь имела в этом по-прежнему официально атеистическом государстве.

Социализм с человеческим лицом и смерть мечты

В конце 1960-х гг. отношения между Востоком и Западом немного наладились. Неминуемая угроза ядерной войны, достигшая своего пика в 1961 г., когда президент США Джон Кеннеди пригрозил воспользоваться ядерным оружием, чтобы остановить размещение Советами баллистических ракет на Кубе, отступила. Появилось ощущение осторожного оптимизма; чувствовалось, что отношения между Москвой и Вашингтоном улучшаются. Две сверхдержавы договорились ограничить использование атомной бомбы, состоялись визиты на высоком уровне, а Хрущев в 1964 г. во время поездки в Америку нахлобучил на голову ковбойскую шляпу. Казалось возможным – ну, почти, – что страны советского блока смогут развиться во что-то, напоминающее гуманистический вариант социализма.

Восточная Германия не была таким же коммунистическим государством, как Советский Союз при Сталине или как нынешняя Северная Корея. Граждане «государства рабочих и крестьян» имели возможность слушать зарубежное радио и смотреть западные телепрограммы. Как вспоминала Ангела, «если в нашем доме появлялись представители государства, к примеру, учителя, мы всегда переключали телевизор с 7-го канала (Западногерманское телевидение) на 5-й (Восточногерманское государственное телевидение)». Так что хотя Восточная Германия и была диктатурой – к тому же хитроумной, – ее граждане имели представление о том, что происходит снаружи, в большом мире, и тем более в западной части страны.

Каснеры интересовались политикой и следили за новостями с Запада. По всем рассказам – включая и ее собственные, возможно, слегка окрашенные в розовый цвет воспоминания, – Ангела исключительно живо интересовалась текущими делами: «Я пробиралась в девчачий туалет с транзистором и слушала дебаты в Коллегии выборщиков перед тем, как в Западной Германии выбрали президентом Густава Хайнемана». Тот факт, что у Ангелы был маленький радиоприемник, уже указывает на смягчившееся в 1960-е гг. отношение к этому вопросу.

В 1963 г. стареющий канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр неохотно ушел в отставку в возрасте 87 лет; его сменил на этом посту Людвиг Эрхардт. В 1965 г. Эрхардт предложил Кремлю займ в 25 млрд долларов в обмен на политические свободы и объединение когда-нибудь в будущем. Он даже намекнул, что не будет ждать возврата этих денег. Советы отвергли это предложение; вообще, ни одна из сторон конфликта не приняла его всерьез. В первую очередь, это предложение продемонстрировало наивность Эрхардта как международного государственного деятеля. Дородный экономист хорошо умел обращаться с числами и финансами, но оказался лишь любителем, когда дело дошло до высокой политики, дипломатии и международных отношений. Во всяком случае, он ушел с поста, где его сменил Курт Георг Кизингер – консерватор, он был вынужден объединиться с социал-демократами в коалиционном правительстве. Вилли Брандт стал вице-канцлером и министром иностранных дел.

Для многих представителей левого политического крыла Кизингер был очень спорной фигурой. В свое время он работал в нацистском министерстве пропаганды и дружил с противоречивым философом и национал-социалистом Карлом Шмитом. С другой стороны, репутация его заместителя Вилли Брандта была безупречной, в отличие от репутации самого Кизингера. Брандт не только активно участвовал в сопротивлении нацистам, но и был антикоммунистом и откровенно выступал против Восточной Германии. В момент сооружения стены он был мэром Берлина, и именно он стоял рядом с Джоном Кеннеди, когда президент США произнес свое знаменитое: «Я – берлинец».

Можно спорить, имело ли все это значение для тех, кто жил на Востоке. Воссоединение Германии в то время не казалось реальным, так что обитатели Востока искали надежду в других местах. Мало того, некоторые вообще не слишком вздыхали по единой Германии. Каснер – хотя он определенно не был коммунистом – относился к этому вопросу довольно равнодушно и лелеял надежду на германское государство, основанное на какой-то форме гуманного социализма. По-видимому, он вдохновлялся развитием событий в Чехословакии, где настроенный на реформы словак Александр Дубчек, лидер Коммунистической партии, строил государство, которое очень сильно отличалось от полусталинистского режима Вальтера Ульбрихта.

Как член Центрального комитета Чехословацкой коммунистической партии Дубчек возглавил бунт против авторитарного лидера партии Антонина Новотного. СССР, судя по всему, доверял Дубчеку. Его родители были коммунистами, да и сам он родился в Советском Союзе, и такая родословная давала ему право на некоторую свободу. Новотного застали врасплох. Как человек, который всегда следовал партийной линии и никогда не противился своим хозяевам в Кремле, он не боялся, что русские его сместят. Ошибочно считая, что Москва его поддержит, он пригласил Леонида Брежнева, который в 1964 г. сменил Хрущева, в Прагу на подавление дворцового переворота.

Советского лидера – унылого технократа с густыми бровями, ставшими его своеобразной визитной карточкой, – Новотный не впечатлил, а оппозиция к нему просто поразила. Почувствовав, что представительный Дубчек, идеально говоривший по-русски, достойнее прежнего руководителя, Брежнев оставил Новотного без поддержки. В январе 1968 г. Дубчек стал первым секретарем КП Чехословакии – и немедленно начал реформы. Это был период настоящей эйфории, описанный позже чешским автором Миланом Кундерой в романе «Невыносимая легкость бытия». Весной 1968 г. Дубчек и его коллеги-реформаторы пустили в оборот фразу «социализм с человеческим лицом». Эти события получили известность как Пражская весна по названию столицы Чехословакии, где и разворачивался этот эксперимент по строительству гуманного социализма.

Хорст Каснер, вдохновленный таким развитием событий, испытывал в то время настоящий энтузиазм. Многие интеллектуалы на Западе чувствовали то же самое. Гельмут Голлвитцер, профессор богословия из Западного Берлина, написал получивший немалую известность очерк под названием «Почему я социалист и христианин». Многие протестантские богословы последовали примеру Голлвитцера, стали критиковать капитализм и защищать социализм, оставаясь при этом противниками той версии коммунизма, что существовала в Советском Союзе.

Каснер всегда громко критиковал чрезмерную алчность и общество потребления. Верный своим христианско-социалистическим убеждениям, он критиковал преобладающую в мире систему капитализма: «Значение имеют только деньги. Производители должны получать прибыль, а потребители – покупать, причем покупать больше, чем вам нужно. Рыночную экономику прочно вбивают в наше сознание, мы не должны в ней усомниться. Все превращают в “рынок”, даже саму природу».

Для человека, который в глубине души верил в неправоту капиталистической системы и жаждал какого-то гуманного социализма, сочетающего в себе христианскую любовь к ближнему и социальную справедливость, Пражская весна выглядела весьма привлекательно. Каснер верил, что все его компромиссы того стоили. Наконец-то, после всех тягот начального периода, на горизонте появился социализм с человеческим лицом; казалось, его вера в некую форму гуманного христианского социализма вот-вот оправдается.

Вдохновленные Дубчеком, в июле 1968 г. Каснеры отправились на каникулы в город Крконоше на севере Чехословакии, где сняли у чешской семьи небольшую квартирку. Ангела, которой на тот момент было 14 лет, наслаждалась путешествием и радовалась возможности провести хоть немного времени со своим всегда занятым отцом; ее мать с нетерпением ждала шанса отдохнуть немного от домашних обязанностей. В семье, у которой они сняли квартиру, был сын того же возраста, что и Ангела. Она в то время все больше становилась экстравертом и никогда не упускала возможности пообщаться со всеми вместе и с каждым в отдельности. Естественно, больше всего она разговаривала с сыном семейства. Он собирал марки и как-то сказал, что у него есть марка с портретом Антонина Новотного. Позже Ангела так описывала этот случай:

«Я увидела, что мальчик рвет марку на кусочки и бросилась к нему, спрашивая, зачем он уничтожает одну из своих марок. И он сказал мне, что теперь Дубчек – великий герой и что, следовательно, маркам с портретом Новотного место в мусорной корзине».

Тот факт, что новый режим начал продвигать Дубчека как «великого героя» и что даже лидеры Пражской весны с готовностью подписывались под культом его личности, должен был заставить Хорста и Герлинду задуматься. Этого не произошло. Их подхватила волна энтузиазма и перспектива нового рассвета демократического социализма. Каснеры попросили чешскую семью пару дней присмотреть за детьми, пока сами они съездят в Прагу и на месте вдохнут воздух революции. В Праге они на себе испытали тот не поддающийся определению дух свободы и надежды, что отличает все подлинные революции. После двух дней, проведенных в столице Чехословакии, пастор и его жена вернулись к детям, можно сказать, окрыленными. Возбужденные и вдохновленные, Каснеры вернулись в Темплин. Но продолжалось все это недолго.

На следующей неделе Ангела поехала на выходные в Берлин навестить бабушку. Рано утром в воскресенье 21 августа она услышала по радио новости. Пражская весна закончилась. Советские танки и бессердечные репрессии вдребезги разбили мечту, казавшуюся такой реальной, манящей и настолько близкой, что, казалось, ее можно потрогать. Телепередачи с Запада, которые смотрели все восточные немцы, были полны знакомых образов Красной армии, избивающей мирных граждан, моливших о пощаде, – все было точно так же, как в Берлине в 1953 г. и в Будапеште в 1956 г.

Французский философ Бернар-Анри Леви назвал коммунизм «варварством с человеческим лицом», остроумно переиначив броскую фразу Дубчека – «социализм с человеческим лицом». Очерк Леви ознаменовал разбитые надежды левых. Но, в отличие от Леви, Каснер и его семья не могли критиковать режим.

Хорст и Герлинда были потрясены советским вторжением. Недремлющий информатор Штази это отметил и сообщил хозяевам, что, по мнению пастора Каснера, это вторжение «могло привести только к подавлению демократии в Чехословакии». Простая констатация факта, но в Восточной Германии этого было достаточно, чтобы слежка за ним возобновилась.

Ангела, что характерно, смогла разглядеть иронию ситуации; еще на каникулах ее позабавило, что сын хозяев квартиры, где они жили, немедленно избавился от марок с портретами Новотного. Через пару недель, в первый день нового учебного года, учащимся задали невинный вопрос: «Чем они занимались на каникулах?» Ангела начала было рассказывать историю о мальчике из Чехословакии, коллекционирующем марки, и о том, как он эти марки рвал, но учитель стальным взглядом буквально пригвоздил ее к месту. «Я сразу же поняла, что об этом говорить не стоит, и сменила тему». Ангела знала, как надо себя вести, чтобы не попасть в беду. Жизнь шла своим чередом. Она продолжала усердно трудиться и правильно себя вести. Никто, и меньше всего учителя, не заподозрил ее в «антисоциалистических» чувствах.

Олимпиада по русскому языку

После Пражской весны пастор Каснер, можно сказать, ушел в тень. Хотя семья Каснеров вела себя осторожно и старалась не раскачивать лодку, все они, не афишируя этого, придерживались прежних убеждений. Как подобает христианину, Ангела прошла конфирмацию. Она подтвердила свою веру в Бога в возрасте 15 лет. Кроме того, она продолжала вести работу в ССНМ и занималась там организацией различных мероприятий. Но успешнее всего она проявляла себя в учебе. Вероятно, у нее не было бы возможности добиваться таких успехов, если бы власти относились к ее отцу с бóльшим подозрением. Другим детям лютеранских священнослужителей и пасторов приходилось труднее. С теми, кто проявлял признаки недовольства или протеста, разбирались быстро, эффективно и безжалостно. Не при помощи (по крайней мере, в большинстве случаев) тюрьмы, пыток и т. п., но карьерные перспективы блокировали эффективно.

Христиан, несмотря на все заверения режима, по-прежнему выделяли из общей массы. Одной такой жертвой стал Ульрих Шенайх (после падения коммунизма в 1989 г. он стал мэром Темплина). Шенайх, сын священника-нонконформиста, не был членом ССНМ. По этой причине его, несмотря на исключительно высокие оценки, сочли неподходящим для учебы в EOS – элитной средней школе и, по существу, не допустили до высшего образования.

Ангела тоже жила в страхе; она постоянно боялась, что даже крохотный неверный шаг может погубить ее. Каждый день мать говорила ей, что нужно правильно вести себя – более того, что ей необходимо вести себя лучше, чем другие дети, – если она хочет попасть в университет. Она знала, что детей священнослужителей система подвергает дискриминации. Будучи спрошенной о профессии отца, Ангела не смогла бы скрыть от спрашивающих, что он пастор. Но немецкое слово Pfarer (пастор) произносится почти так же, как Fahrer (водитель). Произнеся первое из этих слов чуть-чуть неправильно, Ангела могла создать у слушателей впечатление о том, что ее отец относится к рабочему классу, а не является христианским священником – человеком однозначно буржуазным и реакционным. Действительно ли ей удалось обмануть кого-то таким способом, мы не знаем. Ее отец был достаточно известной фигурой, и маловероятно, что учителя не знали, что Ангела Каснер – дочь пастора Каснера. Но стремление идти в ногу с государством и подыгрывать режиму, одержимому трудовым народом вообще и рабочим классом в частности, несомненно шло ей на пользу и показывало, что эта девочка знает свое место.

В Восточной Германии обществом управляла политическая партия, готовая шпионить за своими гражданами и убивать их при попытке к бегству. Если считать тоталитарным правительство, которое стремится контролировать не только жизни людей, но и их мысли, то Восточная Германия, безусловно, была тоталитарным обществом. Это было одно из самых сложных автократических государств в истории человечества. Сюжет с фальшивыми счетами в фильме Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка «Жизнь других» (2006 г.) и описание в телесериале «Германия 83» не так уж далеки от истины, что может подтвердить всякий, кому довелось побывать в архивах Штази. И все же даже Ангела Меркель признает, что не все в ней было плохо. «У меня было чудесное детство. И этот факт люди с Запада часто упускают из виду, я имею в виду то, что не все в Восточной Германии было завязано на политику», – много лет спустя пыталась она убедить слушателей. Создавалось впечатление, что она испытывала странную потребность защитить государство, которое в свое время прикладывало все силы, чтобы контролировать ее жизнь.

Была ли Восточная Германия тоталитарным государством в том смысле, в каком это понятие рассматривают историки и социологи, – это, в конце концов, вопрос семантики. Режим, бесспорно, изо всех сил старался формировать своих граждан в нужном ему духе при помощи идеологической обработки и запугивания. Образование было важной частью подавляющей машины репрессий. Школы ничего не оставляли на волю случая, и школа, в которой училась Ангела, не была исключением. Часто говорится, что тоталитарные режимы хотели создать новый тип человека, который вписывался бы в образ идеологии исторического материализма. Ангеле и другим учащимся прямо говорили, что они посещают образовательное учреждение, «которое является обрабатывающим цехом, и что тем, кто не готов вписываться в общий шаблон, придется уйти».

Ангела поддавалась идеологической обработке, по крайней мере, внешне. Ей помогали усердие в учебе и спокойное уравновешенное поведение. Еще одним фактором, всегда говорившим в ее пользу, было почти безупречное владение русским языком. Каждый год школа организовывала состязания для знатоков этого языка. В Ангеле силен был дух соревновательности. «Что бы она ни делала, она во всем хотела быть лучшей», – воспоминал один из ее одноклассников. В русском она определенно была лучшей, а никакому другому предмету в восточногерманской школе не уделялось больше внимания и времени, чем языку Советского Союза. В 1969 г. Ангела получила разрешение участвовать в национальных состязаниях по русскому языку за девятый класс, хотя она тогда училась только в восьмом классе. Она завоевала бронзовую медаль. На следующий год она завоевала золотые медали в олимпиадах по русскому языку на городском, региональном и национальном уровнях. В награду она получила поездку в Москву в том году, когда Советский Союз отмечал сотую годовщину со дня рождения Ленина.

В гимназии

Результаты по русскому языку и математике по окончании школы второй ступени обеспечили ей место в другой школе, в высшей степени элитарной, – в расширенной средней школе, или Гимназии. В самом начале учебы в ней Ангеле и ее одноклассникам сообщили, что они должны вести себя достойно звания учащихся элитной коммунистической школы. Директор школы герр Габриель (женатый на учительнице музыки, учившей Ангелу в начальной школе) был коммунистом до мозга костей. Он бравировал тем, что возвращает подарки, присланные ему братом из «несоциалистической части страны», и давал ясно понять, что ожидает такого же поведения и от учащихся. Это было серьезной проблемой для Ангелы, которая, благодаря родственникам на Западе, пользовалась в основном западным гардеробом, потому что денег у Каснеров было совсем немного.

Чтобы дополнительно укрепить свой образ как человека бескомпромиссного, герр Габриель даже не допускал к занятиям учащихся, появившихся в школе с сумками из «Карштадта» – хорошо известного в Германии торгового центра: «Какие еще доказательства вам требуются? Разве сумка из капиталистического универмага не является доказательством антисоциалистических наклонностей?» Послушать рассказы, так он действовал прямо по учебнику Штази, где говорилось о тонком терроре и запугивании. Одного примера достаточно. Один из одноклассников Ангелы Бодо Ирке (после 1989 г. он стал местным политиком среднего звена в Социал-демократической партии) был предприимчивым мальчиком. От родственников на Западе он получал экземпляры «Браво» – безобидного, хотя и слегка низкопробного журнала, рассказывавшего о последних новинках поп-музыки и частной жизни западных знаменитостей. Почувствовав, что из этого можно получать прибыль, предприимчивый школьник начал продавать фотокопии страниц журнала своим соученикам, готовым платить немалые деньги за последние новости о таких людях и группах, как Дэвид Кэссиди, Донни Осмонд и Bay City Rollers. Герр Габриель поймал его на горячем. Молодой человек был на некоторое время отстранен от занятий и предупрежден, что повторение этого проступка приведет к полному исключению из школы. Повторений не было.

Учиться в гимназию пришла уже другая Ангела. Она не была больше пай-девочкой, какой ее знали в школе имени Гёте, теперь она любила погулять на вечеринках и втайне покуривала с приятелями. «Нам нравилось уходить курить в лес, и Ангела приносила сигареты», – вспоминал позже ее приятель. После рождения младшей сестры Ангела переселилась в отдельную комнату в маленьком, похожем на сарайчик, здании, примыкавшем к Вальдхофу. Бабушка из Гамбурга присылала ей открытки с картинами импрессионистов, и Ангела, которой особенно нравился французский импрессионист Поль Сезанн, увешивала ими стену. Как все подростки шестидесятых, она активно интересовалась поп-музыкой. Некоторым из ее приятелей нравились «Роллинг Стоунз», но Ангела их не любила (возможно, это ирония судьбы, но четыре десятилетия спустя партия ХДС использовала их песню «Энджи» в качестве основной музыкальной темы ее избирательной кампании). Вместо этого Ангела любила «Битлз», особенно Пола Маккартни. Во время поездки в Москву после выигранной олимпиады по русскому языку она купила первую в жизни пластинку, и это был сингл группы «Битлз» «Желтая подводная лодка».

Одноклассники и другие приятели Ангелы по школе и ССНМ любили заглядывать к ней в гости. Бодо, учившийся с Ангелой в одном классе с начальной школы, признавался, что пастор Каснер был немного «пугающим» и «суровым». Но, с другой стороны, он был «старым», как кажется старым подростку любой человек старше тридцати лет. Однако пастор редко бывал дома, а мать Ангелы была «милой» и «дружелюбной». Вальдхоф – и особенно комната Ангелы с множеством открыток на стенах – был местом постоянных сборищ.

Как все молодые люди, Ангела время от времени доставляла своим родителям беспокойство. Она хотела гулять с друзьями по вечерам, но мать запрещала ей ездить на мопедах с другими подростками; во всяком случае, она должна была появиться дома к определенному времени. Бунтовала ли она? Открыто нет. Она нашла компромисс, который не требовал прямого противостояния, – черта, позже характерная для Меркель-политика. Чтобы избежать родительского контроля, Ангела часто ездила в Берлин к бабушке по отцовской линии. Дедушка Людвиг умер в 1959 г., но его вдова Маргарита жила без особых забот и, возможно, потому, что была одинока, предоставляла внучке-подростку, когда та приезжала в гости, значительную свободу. Ангеле, которая становилась все большим экстравертом, разрешалось не ложиться спать до 10 часов вечера, а то и дольше. Она ходила по музеям, бродила по Восточному Берлину и заговаривала со случайными прохожими. Однако кутежи и гулянки ее не привлекали. Выпивка и мальчики – это было не для нее.

Как мы знаем, Ангеле суждено было стать лидером политической партии с названием, сокращаемым как ХДС. Один из ее одноклассников позже пошутил, сказав репортеру: «Ангела еще в школе была членом ХДС; только тогда это был клуб нецелованных». Ее учитель физики был такого же мнения, хотя и выразился иначе: «Ну, она не принадлежала к тем девочкам, на которых невольно оглядываются мальчики». Ангела с готовностью признавалась, что ее любовная жизнь в гимназические годы была довольно скучной: «Когда я училась в школе, мне иногда нравились мальчики, все это было довольно невинно. Но, с другой стороны, все происходило не так уж быстро. Мы тогда не принимались за это с такой готовностью, как сегодня. Во всяком случае, я была не из ранних». С некоторыми исключениями, она вполне соответствовала образу дочери пастора. Директор школы герр Габриель не помнил, чтобы Ангела Каснер была источником каких бы то ни было проблем: «Она уважительно относилась к старшим», а если и критиковала, то только «так, как все молодые люди всегда критикуют власть». Она не была настроена критически по отношению к режиму, признавался позже бывший коммунист. В некоторых отношениях Ангела казалась скорее конформисткой; она точно не проявляла никаких признаков критического отношения к сталинистскому государству, когда участвовала в тщательно срежиссированных мероприятиях, организованных ССНМ. Женщина, которой позже суждено было стать лидером крупнейшей консервативной партии Германии, была заместителем секретаря местной ячейки коммунистической молодежной организации. «Помнится, она довольно некритично принимала во всем этом участие», – вспоминал еще кто-то из учителей.

Сомнительно, чтобы вся эта деятельность была признаком преданности режиму. При диктатуре хочешь не хочешь приходится соблюдать общепринятые нормы, и Ангела никогда не пыталась скрывать тот факт, что в ССНМ она играла активную роль. «Да, – говорила она, – мне нравилось состоять в ССНМ». Почему? «Из-за досуговой деятельности. В Восточной Германии такие виды деятельности организовывала только эта группа». По всей видимости, она держалась в тени и следовала совету матери, чтобы не показаться подозрительной и не навлечь на себя недовольство властей. Все шло хорошо вплоть до последней недели пребывания в школе.

После двенадцатого класса Ангела, которой на тот момент было 18 лет, должна была выйти из школы с аттестатом зрелости – что приблизительно соответствует сертификату гимназии, но с упором на более академические предметы. 12 класс, в котором она училась, представлял собой группу чрезвычайно способных ребят. Ангела была одной из лучших учениц и в конце обучения получала высшие баллы по математике и физике, не говоря уж о русском языке. Такие оценки обеспечивали ей место в университете. Все, казалось, было решено и виделось в розовом свете. Однако один-единственный инцидент поставил под угрозу результат всех ее усилий.

В конце учебного года, как раз перед выпуском, классу необходимо было осуществить совместный проект – нечто вроде театральной постановки, призванной показать, что они ценят и понимают базовые постулаты коммунизма. Проект назывался Культурстунде, но при этом не был, как можно понять из буквального перевода названия, «часом культуры»; скорее, это было мероприятие, посвященное информированию или даже идеологической обработке учащихся. Как правило, сдача «часа культуры» была формальностью, но Ангела и ее класс чуть не испортили все дело.

Учащиеся тогда уже несколько месяцев сдавали экзамены и, конечно, устали. Усталость иногда заставляет подростков озорничать и не позволяет вовремя подумать о последствиях. Класс 12 не стал исключением из этого правила. Учащихся попросили подготовить и поставить пьесу о людях, сражающихся против «империалистов». Из контекста ясно, что от класса ожидали пьесу о Вьетнаме. Тогда эта страна Юго-Восточной Азии находилась в центре военного конфликта с Соединенными Штатами, коммунистический режим хотел использовать эту войну между повстанцами Вьетконга и Южным Вьетнамом, за которым стояла Америка, в пропагандистских целях.

Класс, конечно, понимал, чего от них ждут, но ребятам хотелось проявить чуть-чуть свободомыслия. Они считали, что находятся в относительной безопасности, поскольку всем им уже были предложены места в университетах. Они решили провести эксперимент и испытать границы дозволенного. Вместо того, чтобы поставить спектакль о Вьетконге (национальный фронт освобождения Южного Вьетнама), они выбрали для постановки композицию, посвященную их солидарности с Фронтом освобождения Мозамбика (ФРЕЛИМО) – левацкой, но не однозначно марксистской повстанческой организации, сражающейся против португальских колониальных властей в Мозамбике. На бумаге это был разумный выбор, который вполне соответствовал поставленной задаче.

Однако кое-кому из учащихся не хватило храбрости; говорят, что в их числе была и Ангела. Возможно, старшеклассники поняли, что постановка такой пьесы – не слишком хорошая идея. Петер Блисс, председатель школьного отделения ССНМ и товарищ Ангелы по 12 классу, пошел к учителю Чарли Хорну и сказал, что увы, класс не смог завершить работу над пьесой, и они не готовы сыграть ее.

«Ну, это ваша проблема, – сказал герр Хорн, на которого речь молодого человека впечатления не произвела. – Вы сами заявили такую тему, и теперь вам придется объяснить всей школе, почему вы не подготовили спектакль».

Незадолго до назначенного времени – двух часов пополудни – весь класс вышел на сцену. Вперед выступил Петер Блисс. «Я ожидал, что он скажет, почему представление не состоится», – сказал Чарли Хорн. Однако вместо того чтобы объявить об отмене спектакля, Блисс сказал, что представление состоится. «Мы продемонстрируем солидарность не только с вьетнамским народом, но также и с ФРЕЛИМО, сражающимся за освобождение Мозамбика», – объявил Петер перед началом представления пьесы.

Как будто одного предварительного заявления было недостаточно, класс пошел еще дальше. Заявив о поддержке борющихся африканских товарищей, ребята спели «Интернационал» (в то время официальный гимн международного коммунистического движения), но сделали это по-английски, на языке «империалистов» и главного врага – Соединенных Штатов. В качестве дополнительного штриха один из учащихся прочел стихотворение Христиана Моргенштерна – грубоватого поэта, в чьих произведениях всегда, кажется, присутствует какой-то скрытый смысл. Вполне в духе поэта, учащиеся дерзко продекламировали его стихотворение о кошечке из сборника «Песни висельника»: «Будь внимателен, человек, или окажешься всего лишь еще одной кошкой на стене». Упоминать слово «стена» в постановке, посвященной социалистической солидарности, да еще читать стихи, в которых можно усмотреть насмешки над автократическими системами, было весьма неосмотрительно. 12 класс играл с огнем.

Реакция школы дает нам некоторое представление о том взвинченном состоянии, в котором всегда живут бюрократы и чиновники тоталитарного государства. Директор Габриель, никогда, как мы уже видели, не отличавшийся терпимостью к несогласным, был в ярости. «Это будет иметь последствия», – кричал он. Его непосредственный начальник Клаус Флеминг, глава местного образовательного органа, был проинформирован о происшедшем. Флеминг потребовал, чтобы против молодых людей были немедленно приняты меры и предложил лишить их всех права обучаться в университете. Протест недопустим. Риск лишиться с таким трудом заработанных мест в высшем учебном заведении был не абстрактной угрозой и далеко не теоретической возможностью. Отказ в высшем образовании практиковался достаточно широко. И правда, как вспоминал учитель Чарли Хорн, «был случай, когда в соседнем Грайфсвальде все выпускники местной гимназии лишились своих мест после аналогичного инцидента».

Ангела была шокирована; ее родители, понятно, были шокированы не меньше. Много лет они во всем соглашались с системой, а сама Ангела вступила в ССНМ, отлично проявила себя в изучении русского языка и вообще была образцовой социалистической школьницей. И теперь минутная провокация угрожала погубить все, чего удалось добиться. Каснер был в отчаянии: «Я был в отчаянии и ужасно напуган. Я рассудил, что нужно обратиться к людям, с которыми я был знаком и которые занимали в системе более высокие посты». Он связался с епископом Шёнхерром и попросил старого друга помочь. Высокопоставленный священник сделал, что мог. В конце концов, Ангела, судя по всему, не была в числе зачинщиков, инициировавших постановку злосчастной пьесы. Возможно, она даже пыталась предотвратить конфронтацию, – по крайней мере, это утверждал епископ при обращении к властям.

Но в этой истории был еще один момент, который в конце концов и спас Ангелу. Конечно, при поступлении в гимназию учащихся отбирали по оценкам, но немалое значение при выборе играло и то, что у многих детей родители принадлежали к номенклатуре, то есть были частью правящей партийной элиты. Для Флеминга, местного бюрократа от образования, это представляло проблему. Отказать детям высокопоставленных партийных чиновников в возможности учиться в университете было бы сложно с политической точки зрения. Гнев влиятельных родителей мог вызвать непредвиденные последствия. Кроме того, амбициозный Флеминг опасался, что последствия этого эпизода могут помешать его дальнейшей карьере в партии. Если целому классу его элитной школы внезапно будет отказано в праве учиться в университете, в этом – по крайней мере потенциально – могли обвинить его, особенно если это произойдет в период его пребывания на посту. Даже если сейчас ему не поставят это в вину, позже подобного рода грязь может быть использована против него. В общем, он изменил свое первоначальное решение лишить провинившихся учащихся законных мест в университете.

Герр Флеминг и директор Габриель решили спустить эту проблему на тормозах, но один человек в результате все же пострадал. Имело место серьезное происшествие, и не предпринять ничего вообще было бы признаком слабости. Кого-то надо было принести в жертву. Несколько недель спустя учителя Чарли Хорна вызвали в кабинет директора: «Мне дали лист бумаги с признанием и заявлением о том, что я немедленно покидаю школу. И сказали: «Мы останемся здесь, пока вы это не подпишете».

Хорна понизили и перевели на более младшие классы, но с учетом всех обстоятельств можно считать, что он легко отделался.

Глава 3

Ангела в Лейпциге

Ангела хотела изучать медицину. Это была хорошая, уважаемая профессия. У нее были нужные оценки и целеустремленность, к тому же она доказала, что обладает необходимым вниманием к деталям. Поэтому ее родители были удивлены, когда дочь сообщила им, что поедет в Лейпциг, большой город на юге страны, чтобы изучать физику в Университете имени Карла Маркса. Мы не знаем, был ли это свободный выбор. Возможно, и даже весьма правдоподобно, что склонный к сверхконтролю режим Восточной Германии «подтолкнул» ее к изучению именно этого предмета. Но возможно также, что Ангела выбрала Лейпциг как удачный повод уехать из дома. Девятнадцатилетней девушке было душно в доме священника в Вальдхофе, а Темплин буквально вызывал у нее клаустрофобию. «Я хотела уехать» и «Больше всего я хотела выбраться из этого городка», – говорила она позже.

Существует много очень веских причин критиковать Восточную Германию и все остальные коммунистические государства, но необходимо признать, что студентам там оказывали материальную поддержку, какой больше не могут похвалиться почти никакие страны. Там не было платы за обучение, а все студенты получали безвозмездную стипендию в 190 марок – примерно третью часть среднего заработка квалифицированного рабочего. Более того, образование, которое получали Ангела и ее товарищи по университету, было очень высокого качества. Университет имени Карла Маркса, называвшийся до 1953 г. просто Лейпцигским университетом, имел завидную репутацию. Список выпускников у него выглядел солиднее, чем у большинства других германских – а также британских и американских, – университетов. Среди его бывших студентов – философы Готфрид Лейбниц и Фридрих Ницше, композитор Рихард Вагнер, национальный поэт Германии Иоганн Вольфганг Гёте, историк Леопольд фон Ранке; в естественных науках – это нобелевские лауреаты Вернер Гейзенберг и Густав Герц. Последний – племянник физика Генриха Герца, доказавшего существование электромагнитных волн, – тогда лишь недавно ушел в отставку. Ангеле предстояло учиться в университете с традициями качества, насчитывающими не одно столетие, и вполне современной известностью за первоклассное обучение в области естественных наук вообще и физики в частности.

Ангела и еще 70 первокурсников (что характерно, 63 из них были мужчинами) были в какой-то мере ограждены от идеологического влияния в изучаемом предмете. Законы физики не так просто включить в то, что Фридрих Энгельс в свое время назвал «научным социализмом». Позже Ангела сказала: «Я хотела изучать физику потому, что восточногерманский режим не мог просто отменить ни правила элементарной арифметики, ни законы физики». Несмотря на это – а может быть, именно поэтому, – студентам факультета физики и наук о Земле вменялось в обязанность слушать вспомогательные курсы по марксистской политической экономии и русскому языку и заниматься начальной военной подготовкой – и все это помимо изучения таких предметов, как квантовая механика, математика, классическая физика и электроника.

Университет всемерно старался внушить своим студентам, что академическая успеваемость должна идти рука об руку с активной преданностью коммунизму. Будущим студентам сразу говорили, что они должны «доказать свою готовность работать на благо социалистического общества». Большинство из них были членами ССНМ, а многие также состояли в Обществе германо-советской дружбы – пропагандистской организации, продвигавшей «дружбу» между Восточной Германией и СССР посредством грантов на путешествия и учебу.

Ангела не была членом последней из этих организаций, но позже открыто признавала, что вела в первой активную деятельность: «Будучи студенткой, я действительно состояла в ССНМ. Я даже работала секретарем по культуре и отвечала за покупку театральных билетов», – сказала она много лет спустя в ответ на неудобный вопрос журналиста о прошлом. Некоторые, возможно, увидят в этом ответе неявное признание того, что Ангела была больше, чем просто секретарем по культуре. Однако есть верные косвенные свидетельства того, что она не всегда строго придерживалась линии партии и даже отступала при случае от нее в сторону. К примеру, время от времени она посещала встречи Лютеранского студенческого общества. Она делала это, несмотря на двойственное отношение университета к организованной религии. Но ее приверженность христианской вере не означала, что она готова пожертвовать карьерой ради религиозных убеждений. Так, она отказалась стать студенткой-представителем Лютеранского общества. Что бы она ни говорила позже, приверженность христианству вовсе не была главной движущей силой в ее жизни.

Ангела тогда особенно не лезла в политику. Но опять же, с чего бы ей? Политика в Восточной Германии ничем не напоминала политику на Западе. Тем не менее, она продолжала интересоваться вопросами политики и следила за развитием событий по другую сторону железного занавеса. На тот момент всеобщее внимание на Западе привлекал один политик – Вилли Брандт.

Вилли Брандт: «Жизнь героя»

«Жизнь героя» – название симфонической поэмы немецкого композитора Рихарда Штрауса. В немецком языке эта фраза часто используется для обозначения величия, и одним из тех, чья жизнь описывается таким образом, является бывший канцлер Германии Вилли Брандт.

Политически 1970-е гг. были богаты событиями и в Восточной, и в Западной Германии. На Западе Большая коалиция консерваторов и социалистов распалась в 1969 г., и Вилли Брандт из социалистической СДПГ сформировал новую коалицию, на этот раз со Свободной демократической партией, выступавшей за гражданские свободы и свободные рынки. Но еще важнее (по крайней мере для тех, кто жил на Востоке) было то, что Брандт запустил свою новую Ост-Политик (политику по отношению к Востоку), целью которой было развитие прагматических отношений с режимом Ульбрихта без какого бы то ни было оправдания коммунистической системы.

Прежнее правительство Западной Германии проводило в отношении Восточной Германии жесткую и бескомпромиссную политику. В качестве мэра Берлина Вилли Брандт тогда был в авангарде противодействия режиму Ульбрихта и принимал участие во всех «обязательных антикоммунистических ритуалах и сопровождающей их риторике», как позже выразился один историк. Чтобы понять значение новой восточной политики Брандта необходимо разобраться в контексте этого нового направления.

Базовым постулатом западногерманской внешней политики до 1969 г. являлась так называемая доктрина Хальштейна, согласно которой Западная Германия ни в коем случае не должна была иметь дипломатических отношений ни с одной страной, признавшей Восточную Германию. Эта доктрина, названная по имени Вернера Хальштейна, заместителя министра иностранных дел Западной Германии, в теории была негибкой, а на практике реализовывалась весьма непоследовательно (Западная Германия имела дипломатические отношения с Москвой, несмотря на то, что Советский Союз признавал Восточную Германию, а Большая коалиция ХДС и социал-демократов даже признала такие коммунистические государства, как Чехословакия, Румыния и Югославия).

Под лозунгом «Перемены через сближение» Брандт начал работать с Востоком, не признавая официально коммунистический режим. Отчасти это означало, что он готов принять сложившиеся в мире реалии; Восточная Германия существовала, и объединение в обозримом будущем представлялось маловероятным.

Брандт, разделявший многие черты Джона Кеннеди – от телегеничности и харизмы до распутства, – стал иконой германской политики 1960–1970-х гг., а может, и дальше, и здесь уместно будет кратко рассказать о нем и о его жизни.

Он был рожден вне брака в северном городе Любеке в 1913 г. и получил при рождении имя Герберт Ганс Карл Фрам. В 1932 г. он закончил гимназию, но по политическим мотивам не был допущен в университет. Не имея возможности добиваться академической карьеры, он недолгое время обучался на экспедитора, но большую часть свободного времени при этом тратил на написание статей в разные газеты.

Став социал-демократом еще в ранней юности, после захвата власти нацистами в 1933 г. он бежал из страны и осел в Норвегии, где в совершенстве выучил язык и сменил имя, став Вилли Брандтом. Уже как норвежский гражданин он стал видным критиком нацистской Германии. В нескольких статьях, написанных по-норвежски, он зло осмеял гитлеровский режим и стал таким образом бельмом на глазу национал-социалистов. Когда Гитлер в 1940 г. оккупировал Норвегию, Брандт бежал в Швецию и научился писать по-шведски так, что мог и здесь работать журналистом. Кроме того, он негласно работал на норвежскую тайную полицию и даже ездил в нацистскую Германию под видом норвежского студента по обмену.

После войны Брандт отказался от норвежского гражданства и вновь стал гражданином Германии. Безупречный военный послужной лист человека, активно участвовавшего в сопротивлении тирании, обеспечил ему стремительное выдвижение на передний край германской политики. Многие политики, особенно из Христианско-демократической партии, прежде были неуместно близки к нацистам. Но только не Брандт, который сумел в полном объеме воспользоваться своей репутацией. В 1957 г. в возрасте всего лишь 42 лет он стал мэром Западного Берлина. А поскольку это был не только город, но и федеральная земля ФРГ, то Бранд, по существу, стал его премьер-министром и в этом качестве – членом германского сената (бундесрата).

Брандт не пользовался всеобщей любовью. В 1961 г., выдвинувшись на пост канцлера, он стал жертвой кампании по очернению, устроенной его политическими оппонентами. Канцлер Конрад Аденауэр из ХДС, признавая талант молодого политика, в то же время называл его «незаконнорожденным» и «так называемым Вилли Брандтом». Последний эпитет должен был заклеймить Брандта как предателя, оставившего Родину в трудный час. Ту же тактику использовал и Франц Йозеф Штраус – тучный, громогласный и напористый политик из баварской партии ХСС на юге Германии. Баварский политик во всеуслышание задавался вопросом, что на самом деле делал Брандт в изгнании, и намекал, что Брандт, может, вовсе и не немец.

Тем временем Конрад Аденауэр продолжал свои нападки, утверждая невероятное: что строительство Берлинской стены было частью операции Советского Союза, целью которой было продвинуть Вилли Брандта в канцлеры (стена была построена во время федеральной выборной кампании 1961 г.).

Ни одно из этих обвинений не основывалось на чем-то таком неудобном, как факты. Напротив, руководство Штази было в ужасе от перспектив, ожидавших Восточную Германию в случае канцлерства Брандта. Милитарист и солдат Холодной войны Аденауэр в кресле канцлера вполне отвечал целям коммунистической пропаганды. Брандт, с другой стороны, мог стать угрозой. У восточных немцев был личный интерес в переизбрании консервативного правительства. Они даже оказывали помощь, как позже выяснилось. Маркус Вольф, один из руководителей Штази, лично отвечал за доставку сфабрикованной дезинформации руководству ХДС и немецкой прессе; подготовленные Штази материалы должны были показать, что Брандт был кем угодно – от американского шпиона до агента гестапо. Все это было неправдой, но помогло Аденауэру и послужило целям коммунистического режима Ульбрихта.

После двух неудачных попыток стать канцлером (в 1965 г. он вновь выдвигал свою кандидатуру) и работы министром иностранных дел в Большой коалиции Брандт наконец выиграл в 1969 г. федеральные выборы. Он немедленно инициировал процесс реформ, целью которых было продемонстрировать, что в его части Германии социальная политика лучше, чем на будто бы «социалистическом» Востоке, а также – что не менее важно – что Западная Германия готова объясниться и извиниться за Вторую мировую войну. Время для этого давно назрело.

Супруги-психологи Александр и Маргарита Митчерлих в книге «Неспособность к скорби», оказавшей большое влияние, утверждали, что немцы в большинстве своем отрицают прошлое и делают все возможное, чтобы организовать своего рода коллективную амнезию в отношении периода нацизма. Психологи призывали своих соотечественников примириться с прошлым – начать процесс, получивший известность как «примирение с прошлым».

В чем-то Митчерлихи были правы. Сразу же после Второй мировой войны многие «капитаны индустрии», бывшие членами нацистской партии, остались на своих постах, причем с благословения Западных союзников, то есть США, Британии и Франции. В некоторой степени это было понятно и оправдано с практической точки зрения, поскольку позволяло Германии экономически вновь встать на ноги, а также внесло некоторый вклад в повышение уровня процветания, предотвратив таким образом радикализацию, порожденную лишениями 1920-х – начала 1930-х гг.

Политически признание того, что немцы должны искупить прошлые грехи, устраивало Брандта. Его политический оппонент и предшественник на посту канцлера Курт Георг Кизингер в свое время работал в отделе пропаганды Йозефа Геббельса и до сих пор общался с бывшими видными нацистами. Неспособность примириться с прошлым отмечала и политику восточногерманского коммунистического режима. Ульбрихт, как мы уже видели, включил бывших нацистов в систему, организовав для них политическую партию, НДПГ.

Однако в конце концов коллективное отрицание потеряло смысл. Даже те, кто были лишь пассивными зрителями, были виновны в том, что принимали преступления нацистского режима. Брандт хотел, чтобы его соотечественники вгляделись в свое прошлое, но, будучи политиком, он хотел одновременно заработать какие-то политические очки; он хотел показать, что он движется вперед и готов рассматривать вину Германии. Его визави на Востоке, с другой стороны, не мог или не хотел сделать то же самое. Это давало Брандту преимущество.

Политически Брандт испытывал сильное давление: от него ждали действий. Политика никогда не делается в вакууме. Студенческие бунты, потрясшие мир в 1968 г., имели множество самых разных причин и целей; протестанты в американских университетах Беркли и Колумбии выступали против Вьетнамской войны. В Париже в 1968 г. так называемый «французский май» представлял собой протест против все более автократических тенденций в президентском правлении героя войны генерала Шарля де Голля. В Западной Германии поколение 1968-го бунтовало против коллективной забывчивости старшего поколения. В первую очередь молодых протестантов возмущало то, что их по-прежнему учат профессора, бывшие когда-то нацистами, а управляют ими политики, которые – говоря дипломатическим языком, – соглашались с нацистским режимом.

Тот факт, что полицейская расправа со студенческими протестами в Берлине вызывала в памяти воспоминания о диктатуре 1930-х гг., не способствовала разрешению ситуации. Полиция даже застрелила одного из студенческих вожаков. О том, что Восточная Германия активно раздувает пламя недовольства, ходили слухи, но доказать в то время ничего не удалось. Только много позже вскрылось, что западногерманский полицейский, застреливший студента Бруно Онерсорга, был секретным агентом восточногерманской Штази и членом Коммунистической партии Восточной Германии, СЕПГ.

Отчасти именно из-за этого и для того, чтобы умиротворить чувства в обществе, выросшие из этих протестов, Брандт на следующий год был избран канцлером. И именно целям студенческого движения, а также коллективной вине немцев, он посвятил свое инаугурационное выступление перед германским парламентом, выдвинув лозунг «Wir wollen mehr Demokratie wagen» (в буквальном переводе это означает «Позволим себе больше демократии», но буквальный перевод не в силах передать поэтический смысл этого лозунга). Преданность демократии и репутация «хорошего немца» сделали Брандта авторитетным лидером – и одновременно поставили режим на Востоке в невыгодное положение.

Брандт был журналистом по профессии. Он знал силу средств массовой информации, особенно телевидения, и использовал их весьма эффективно. В 1970 г. он посетил Варшаву; произошло это сразу после заключения мирного договора с этой страной, в котором Германия признала линию Одер – Нейсе в качестве окончательной границы с Польшей. Во время этого визита он, традиционно для главы государства, посетил мемориал жертв восстания в еврейском гетто польской столицы в период нацистской оккупации. Тогда немцы без разбора убивали жителей-евреев – всего в гетто за время восстания было убито 13 000 человек, из которых 6000 были сожжены живьем.

День был пасмурный и неприятно дождливый, поэтому за Брандтом следовала только обычная группа политических корреспондентов и горсточка папарацци. Никто не ожидал ничего интересного. Но Брандт внезапно нарушил стандартный протокол. Он опустился на колени на мокрый асфальт перед мемориалом и опустил голову, как будто он – хороший немец – каялся за вину своих соотечественников. Это «Варшавское коленопреклонение», как его начали называть в Германии, стало одним из наиболее мощных жестов, предпринятых каким бы то ни было германским лидером после войны.

Конечно, Брандт был политиком до мозга костей и человеком с хорошо развитым чутьем на хорошую телевизионную картинку. Некоторые комментаторы были циничны. Гюнтер Грасс, нобелевский лауреат по литературе, одно время писавший для Брандта тексты выступлений, так описал «коленопреклонение» Брандта в романе «Мой век»:

«Моя газета никогда этого бы не напечатала. Им подавай сладкую сентиментальную водичку: “Он принял на свои плечи всю вину…” или «Внезапно канцлер пал на колени» или – если уж пересаливать по-настоящему – “Опустился на колени за всю Германию!” “Внезапно” – скажете тоже! Невозможно представить себе более тщательно рассчитанное действие. И можете быть уверены, что подсказала ему это та темная личность – ну знаете, его личный шпион и переговорщик, тот самый, кто так хорошо умеет впаривать немецкому населению отказ от исторических германских территорий. Теперь большой вождь – большой пьяница – изображает из себя католика. Преклоняет колени. Во что же верит на самом деле этот парень? Ни во что. Чистое шоу. Хотя, надо признать, с чисто политической точки зрения это был гениальный шаг».

Цинизм этого отрывка, несомненно, отражает ту смутную тревогу, с которой некоторый немцы, и не только бывшие нацисты, смотрели на Брандта. Опросы того времени показывали, что большинство немцев не одобряет его жест. Тем не менее, ему удалось четко заявить: Западная Германия примиряется со своим прошлым. Восточная Германия – намекал этот жест – этого не делает. Остальной мир оценил коленопреклонение Брандта. Неудивительно, что в 1971 г. он был удостоен Нобелевской премии мира, а несколькими неделями позже журнал «Тайм» назвал его человеком года.

Еще одним достижением Брандта и еще одной причиной, по которой на Востоке его ненавидели, была его деятельность в области социальных реформ. Западногерманское экономическое чудо и без того было проблемой для коммунистов. Социальными реформами Брандт хотел показать, что богатство в Западной Германии может быть распределено поровну, и что социальная рыночная экономика благотворна не только для богатых «капиталистов» (как утверждал Ульбрихт). Капитализм с человеческим лицом в исполнении Брандта был благотворен также для беднейших членов общества. Увеличение расходов на образование, здравоохранение и, самое главное, больше денег на адаптацию и переподготовку беженцев с Востока позволили Брандту серьезно надавить на коммунистов.

Тот факт, что эти реформы основывались на системе свободного предпринимательства, при котором акциями предприятий владело множество людей, был отмечен руководством Восточной Германии и окончательно подтвердил утверждение Брандта о том, что Западная Германия стремительно обгоняет свою обедневшую сестру. Восточногерманские коммунисты оказались в трудной ситуации. Подобно неудачливой футбольной команде, политбюро сменило менеджера. Вальтер Ульбрихт уступил место Эриху Хонеккеру – вялому пожилому чиновнику с резким голосом, абсолютно лишенному какой бы то ни было харизмы. Кое-кто ожидал, что новый восточногерманский лидер начнет реформы, пытаясь достойно ответить на политику Брандта. Первого он не сделал, а на последнее был принципиально не способен.

В некоторых отношениях Хонеккер превратил Восточную Германию в карикатурную диктатуру: режим, в котором фантастические лозунги и тщательно срежиссированные демонстрации должны были прикрывать катастрофический недостаток легитимности.

Хорошей иллюстрацией к этому утверждению может служить марш 6 октября 1974 г., организованный ССНМ в честь 25-й годовщины учреждения Восточной Германии. Когда 200 000 молодых людей прошли по Берлину с пением патриотических и социалистических песен, председатель ССНМ Эгон Кренц доложил, что «молодежь Восточной Германии подтвердила свою верность и выразила готовность неустанно работать на благо государства». Верил сам Кренц в то, что говорил, или нет, – вопрос открытый. Во всяком случае, одной из песен, которую не спели на этой демонстрации, оказался государственный гимн Восточной Германии «Возрожденная из руин». Хонеккер запретил его пение и объявил, что теперь гимн будет исполняться только инструментально. Дело было в том, что в гимне присутствовали слова «Германия, единое отечество», шедшие вразрез с политикой Хонеккера и с его убеждением в том, что две Германии останутся разделенными навсегда – или, по крайней мере, до мировой коммунистической революции.

Вишневый коктейль

Неизвестно, была и Ангела среди тех молодых людей, кто демонстрировал свою верность восточногерманскому государству маршем 6 октября, но это вполне вероятно. Она была членом ССНМ, хотя это, конечно, не значит, что она участвовала в марше по доброй воле, не говоря уже о какой бы то ни было демонстрации энтузиазма по отношению к режиму. Позже она говорила: «Я ненавидела несвободную Восточную систему». Может, и так, но она никак не проявляла эту ненависть публично ни когда была студенткой, ни после. Как говорится, Ангела не раскачивала лодку. Дело того не стоило, и ее не снедала страсть к протесту. В начале и середине 1970-х гг. политика не значилась в числе ее приоритетов. Физика – требовательная профессия, а она была усердной студенткой.

В ее жизни было кое-что и помимо естественных наук. Она вела активную социальную жизнь. На первом курсе университета она познакомилась с Ульрихом Меркелем, и они начали встречаться. Ульрих был на год старше нее, но учились они на одном курсе, поскольку он поступил в университет на год позже из-за обязательной военной службы. Сын мелкого предпринимателя, кажется, по уши влюбился в Ангелу, подрабатывавшую в то время официанткой в баре. Некоторое время он лишь наблюдал за ней, а познакомился во время экскурсии в Ленинград.

У Ангелы и Ульриха было много общих внеучебных интересов, и теперь Ульрих вспоминает то время как «очень приятное». «Мы вместе ходили в кино, мы ходили в театр и путешествовали – ну, насколько это было возможно в Восточной Германии», – вспоминал он. Судя по воспоминаниям Ангелы и Ульриха, годы, проведенные в Лейпциге, были беззаботными. Ангела продолжала вести студенческое общество и работать в баре. По ее собственным словам, она тогда «впервые испытала на себе капитализм», когда продала виски и вишневый коктейль и заработала денег. Неважно, был ли это действительно виски (который всегда был в дефиците) или водка (которую производили в промышленных количествах). Достаточно сказать, что ей это нравилось.

Два года спустя, в 1976 г., Ангела и Ульрих съехались и стали жить вместе. Им выделили небольшую квартирку. Жилье не было шикарным – туалет, к примеру, им приходилось делить еще с двумя парами, – но плата была низкой, по 20 марок с каждого, или пятая часть студенческой стипендии. Еще через год, 3 сентября 1977 г., они поженились. Ангела настояла на церковном венчании и на том, чтобы прошло оно в отцовской церкви, хотя венчал ее не отец. Обряд проводил один из молодых коллег пастора, чтобы тот мог, как положено, подвести дочь к алтарю.

Ангеле было 23 года, Ульриху 24. Она была на венчании в голубом; это ее любимый цвет и одновременно официальный цвет коммунистической молодежной организации, ССНМ. Была ли это любовь? Ангела, когда ей задали этот вопрос, ответила немного сдержанно: «Мы были решительно настроены на общее будущее, но в Восточной Германии вообще рано вступали в брак. К тому же, если ты был женат, тебе с большей вероятностью давали жилье. Так что у нас было не слишком много времени, чтобы узнать друг друга. Мне кажется, сегодня люди обычно не так спешат вступить в брак».

Ульрих ответил более прямо: «Конечно, мы были влюблены друг в друга».

На долгий медовый месяц времени не было. Оба учились на последнем курсе и должны были сдавать сложные экзамены. Помимо академических экзаменов, Ангеле нужно было сдать тест по физкультуре. Она должна была пробежать 100 метров – и сделала это, хотя и не слишком хорошо. Но в лаборатории у нее были великолепные результаты. Ее работа о некоторых аспектах ядерной физики была – исключительный случай! – опубликована в английском рецензируемом научном журнале Chemical Physics («Химическая физика»).

Ангела и Ульрих не слишком интересовались политикой, но не были и конформистами, которые всегда следуют линии партии. В 1977 г. западногерманский журнал «Шпигель» опубликовал отрывок из книги «Альтернатива», в которой неизвестный до той поры политический философ Рудольф Баро красноречиво критиковал восточногерманский режим с лево-социалистических позиций. Он писал: «Коммунистическое движение начиналось с обещаний решить фундаментальные проблемы человечества и найти ответы на экзистенциальные вопросы. Страны, называющие себя социалистическими, подписываются на это, но на практике получается совсем другая история». Эти жесткие, но несомненно верные слова и сделали книгу такой опасной для режима. Штази отреагировала стремительно. На следующий день Баро был арестован. Но его книгу удалось тайно вывезти из страны, и она сразу стала бестселлером. Баро был приговорен к 30 годам тюрьмы; его адвокатом был молодой человек по имени Грегор Гизи, сын восточногерманского министра по церковным вопросам. Позже Гизи-младший стал лидером Левой партии, но как адвокат он ничем не смог помочь Баро.

Ангела заинтересовалась этой книгой, хотя и не была согласна со всеми выводами автора. Она вспоминает, что «с группой друзей они изучали “Альтернативу” почти научно. Несколько вечеров мы провели за обсуждением книги по главам». Это подразумевает, что она была меньшей конформисткой, чем утверждали позже некоторые. Участие в дискуссиях о запрещенной книге, тем более владение ее экземпляром, были тогда уголовно наказуемы. В Восточной Германии такие преступления сурово наказывались.

Однако, несмотря на все репрессии, режиму Хонеккера не удавалось подавить политическое инакомыслие. Видные интеллектуалы, такие как ученый и философ Роберт Хавеман, были помещены под домашний арест; Рудольф Баро и певец Вольф Бирман (в 1970-е гг. этот фолк-певец был популярен далеко за пределами страны) были вышвырнуты из Восточной Германии. Они были лишены гражданства. Еще одним изгнанным интеллектуалом стал философ-марксист Эрнст Блох, автор книги «Принцип надежды», ставший вдохновителем левых студенческих волнений в США, Франции и Германии. Простое изгнание смутьянов стало любимым инструментов режима в борьбе с несогласными. Подсчитано, что изгнано и лишено гражданства было 665 человек.

Серьезной проблемой для режима стал, в частности, Вольф Бирман. Его отец, коммунист еврейского происхождения, был убит нацистами. Сам Бирман, родившийся в Гамбурге, в юности добровольно переехал на Восток, потому что верил в его социалистические идеалы. Его ждало горькое разочарование. В конце 1960-х гг. бывший студент, изучавший математику и философию, под влиянием Вуди Гутри и Боба Дилана начал писать песни и завоевал широкую популярность среди студентов. Ангела и Ульрих, как и многие другие, слушали его песни.

Несмотря на уверения в том, что он по-прежнему остается социалистом, – а может быть, именно поэтому, – Бирман стал серьезной помехой для режима. После концертного тура по Западной Германии восточногерманские власти заявили, что он утратил право на гражданство из-за своего «бесстыдства» и потому, что стал «классовым предателем». Людей и раньше изгоняли из страны, и в большинстве случаев они были только счастливы быть изгнанными, так что режим никак не ожидал такой сильной реакции. Двенадцать очень видных и до того момента лояльных партии интеллектуалов и писателей раскритиковали режим. Среди этих людей была и романистка Криста Вольф – единственный восточногерманский писатель, широко известный и популярный за пределами страны. Как автор романа «Расколотое небо» – истории о женщине, которая решила вернуться на Восток за несколько дней до возведения Берлинской стены, – Вольф для коммунистов была в каком-то смысле эталонным гражданином. Теперь же она стала одним из подписантов открытого письма Хонеккеру. Чтобы гарантировать, что письмо будет опубликовано, Вольф и другие подписанты тайно вывезли его из страны и передали французскому информационному агентству Франс Пресс, что уже само по себе было признаком несогласия и неподчинения. Волна поддержки Бирмана вылилась в спонтанные протесты, вспыхнувшие во многих университетах, в том числе и в Лейпцигском.

Интересно, что в архиве Штази есть фрагмент, написанный председателем ССНМ Эгоном Кренцем, в котором упоминается, что некий «студент-физик», «исключенный некоторое время назад из ССНМ и СЕПГ», судя по всему, «пытался собирать подписи в защиту Вольфа Бирмана» на вечеринке в студенческом баре «Жаждущий Пегас». «К счастью, – продолжает автор документа, «эту провокацию удалось прекратить». Возникает желание предположить, что этим студентом была Ангела, но на самом деле это почти наверняка не так. Ее не исключали из ССНМ, а в СЕПГ она никогда и не состояла. Более того, в докладе упоминается студент, а не студентка. Но Ангела наверняка была знакома с этим студентом, поскольку он тоже изучал физику, а она в то время работала официанткой в «Жаждущем Пегасе».

Ангела не принимала участия в студенческих протестах. Она сама это признает. На вопрос, была ли она в оппозиции к режиму, Меркель ответила:

«Ну, это зависит, безусловно, от того, что вы понимаете под оппозицией. Но я точно не состояла ни в одной из оппозиционных групп и не участвовала в кампаниях за гражданские права. Но мое мнение о Восточной Германии становилось все более критическим».

Тем временем в Бонне

В то время как политический режим Восточной Германии все глубже уходил в оборону и становился все беспомощнее, одна из составляющих этого режима продолжала одерживать верх над своими западными визави. Этим учреждением была секретная служба; Штази как охранное и шпионское агентство не уступало никому.

Ост-политик Брандта продолжала раскачивать восточногерманский режим. Брандт был угрозой, и избавиться от него оказалось непросто. После цепочки дезертирств из СДПГ и СвДП в ХДС/ХСС (консервативная партия), лидер парламентской оппозиции и Христианско-демократического союза Германии Райнер Барцель в 1972 г. предложил вынести вотум недоверия Брандту. Но, к удивлению многих наблюдателей, Брандт с честью вышел из этой ситуации; голосование прошло с результатом 260 голосов против 247. Он уцелел и продолжил борьбу. Хотя Брандт был политически очень живуч и умудрялся вновь и вновь при помощи неожиданных ходов брать верх над Востоком, его способность уличать режим Хонеккера в неблаговидных действиях внезапно пошатнулась. Казалось, он потерял способность удивлять своих оппонентов на Востоке. Никто не знал почему.

Ответ на этот вопрос стал шоком для всего мира. В пятницу 26 апреля 1974 г. крупнейшая германская газета «Бильд», обожающая жареные факты и сенсации, вышла с заголовком: «Арест. Доверенный сотрудник Брандта шпионил на Восток». Новость стала настоящим ударом и для самого Брандта, и для Запада. Его близкий советник и политический секретарь Гюнтер Гийом был шпионом Штази; Восточная Германия имела возможность предсказывать ходы Брандта, поскольку умудрилась подсунуть крота в самое сердце западногерманского правительства, в личный офис канцлера.

Это был, безусловно, успех Востока. Но Маркус Вольф, в то время глава внешней разведки Штази, отвечал неопределенно, когда его спрашивали об этом. «С одной стороны, это, конечно, был наш триумф, мы сумели внедрить нашего сотрудника в офис канцлера, но с другой стороны, его раскрыли, и это означало, что мы потеряли ценный источник, дававший нам ценную информацию», – рассуждал он. Последнее было серьезной проблемой, ведь теперь западные немцы стали подозрительными и всегда были настороже, а новый канцлер Западной Германии Гельмут Шмидт был очень серьезным политическим оппонентом – хотя и иначе, чем Брандт, – и вполне способен был обвести вокруг пальца своих восточных визави.

Ангела переезжает в Берлин и уходит от Штази

Готфрид Вильгельм фон Лейбниц был оптимистичным философом. Он выдвинул знаменитую идею о том, что мы живем в «лучшем из возможных миров» и что все, что кажется злом, есть часть высшего плана Господа нашего. Исторически такой взгляд на мир зло высмеял Вольтер, изобразивший Лейбница в образе наивного философа доктора Панглосса в своем комическом романе «Кандид». Эта философская позиция – но без религиозных обертонов Лейбница, – казалась жителям Восточной Германии весьма привлекательной. Коммунистический режим часто описывал собственное государство в терминах, которые легко можно себе представить в устах Лейбница. Еще одной заслугой Лейбница была организация в 1701 г. Бранденбургского научного общества.

Именно в этом престижном учреждении Ангела и начала свою научную карьеру вскоре после окончания университета в 1978 г. Ульрих тоже получил там место. Однако Академия наук, как позже стало называться Бранденбургское общество Лейбница, не была тем местом, куда она стремилась попасть в первую очередь. Стремился ли туда Ульрих, мы не знаем.

Первоначально она предложила свою кандидатуру в Технический университет Ильменау, небольшого городка с 30 000 жителей в центре страны, в Тюрингии. У Ангелы была впечатляющая биография, хорошие оценки и прекрасная характеристика. Неудивительно, что ее пригласили на собеседование, но само собеседование стало для нее сюрпризом. Встретили ее два офицера Штази.

Должно быть, по спине двадцатичетырехлетней выпускницы-физика пробежал холодок. Даже у ни в чем не повинных людей были причины бояться тайной полиции. Те двое не представили девушке никаких инкриминирующих данных и не пытались ее шантажировать. Они проводили с ней собеседование о приеме на работу, но собеседование неожиданного для нее характера. Вся необходимая информация была перед ними, в папочке на столе, и они просто хотели установить, все ли факты в этой папочке соответствуют действительности.

«Ну хорошо, и как часто вы слушаете западное радио? А когда вы в последний раз приобрели джинсы из Западной Германии?» – спрашивали они. Все ответы они знали заранее. Они были вежливы и даже доброжелательны. Они пытались завербовать Ангелу. Она не была врагом государства – для таких у них были другие методы. Так что, спрашивали они, не хочет ли она стать агентом?

Ангела колебалась, по крайней мере позже ей так казалось. Жесткий отказ от предложенной работы вызвал бы подозрения и, скорее всего, погубил бы ее карьеру; не исключено также, что он навлек бы несчастья на ее родных и близких. С другой стороны, согласиться означало бы шпионить за друзьями и родными, причем делать это в интересах политической системы, противником которой она в глубине души была. Так что она выбрала другое, довольно элегантное решение. Она сказала, что не в состоянии хранить секреты. Именно это всегда советовали ей говорить мать и отец: «Родители всегда советовали мне говорить офицерам Штази, что я болтушка и человек, который не в состоянии держать язык за зубами. Еще я сказала им, что не знаю, смогу ли сохранить это в тайне от мужа», – вспоминала позже Ангела.