Элен Мари Вайсман
ЧТО ОСТАЛОСЬ ПОСЛЕ НЕЕ
Посвящается моему мужу Биллу, который всегда в меня верил
ГЛАВА 1
ИЗАБЕЛЛА
Государственная психиатрическая лечебница Уиллард, 1995 год
Изабелла Стоун застыла на растрескавшейся, покрытой рытвинами дороге, ведущей к утопающему в тени деревьев зданию психиатрической лечебницы Уиллард. Приходить сюда было ошибкой — девушку охватил животный ужас, и она с трудом заставляла себя передвигать ноги.
Но с другой стороны, чего ей бояться? Стояла суббота — обычный, душный августовский день. Теплый ветер разносил запах рогоз и водорослей, овевая им сосны, растущие слева от здания лечебницы. Становилось все жарче. От высушенной солнцем земли поднимались волны горячего воздуха, а цикады трещали в высокой траве, будто жужжащий живой термометр. С каждым часом эти звуки становились все громче и пронзительнее.
Стриженые газоны покатыми валами спускались от здания лечебницы к каменистым берегам озера Сенека. На его волнах покачивались парусные лодки, и длинный пирс, словно в приглашающем жесте, тянулся вдаль по поверхности искрящейся воды.
Но Изабелла — отец называл ее Иззи — не замечала ни теплых лучей солнца, гладящих ее по щеке, ни живописного пейзажа. В голове теснились воспоминания, которые она не могла прогнать уже много лет, — мертвое лицо отца в луже подсохшей крови и страшная рана на его виске. Она как будто застряла в чистилище… Неужели ей суждено вечно помнить ту ужасную ночь?
Иззи вышла из тени Чапин-Холла — массивного главного здания — и, прикрыв глаза, подставила лицо солнцу, стараясь выбросить из головы навязчивые мысли. Но когда она взглянула на трехэтажный кирпичный особняк в викторианском стиле, с арочными окнами, к горлу снова подкатил комок. Огромный трехъярусный купол с окнами-бойницами возвышался над черной мансардной крышей, а вокруг множились бесконечные чердачные слуховые окошечки, башенки и трубы. За каменной крытой галереей с обветшалыми колоннами скрывались массивные двустворчатые двери. Высокие окна были зарешечены и почти все, не считая окошек на чердаке и круглых отверстий-бойниц в куполе, заколочены изнутри. Здание было больше похоже на дом с привидениями, чем на место, где помогают людям.
Сколько трагедий повидал этот монструозный особняк? Какими пугающими воспоминаниями пропитаны его кирпичи, цемент и матовое стекло, намертво скрепленные и запечатанные кровью и слезами? Неужели она никогда не избавится от боли и отчаяния, а воспоминания тысяч несчастных душ так и будут жить в Чапин-Холле и других зданиях лечебницы Уиллард? Неужели это место навсегда останется печальным символом потерянных жизней?
Она судорожно сглотнула подступивший к горлу комок и повернулась к озеру, козырьком поднеся руку к глазам. Наверное, люди, проплывающие мимо на лодках, смотрят на лечебницу и думают, что эти кирпичные здания и идиллический парк принадлежат какому-нибудь загородному клубу или колледжу. На расстоянии все выглядит таким опрятным и благопристойным. Но она-то знала, что это не так. Она легко могла представить, как пациентов выводили в сад: кто-то сидел в кресле-каталке, кто-то ковылял сам, с трудом волоча ноги по траве. Больничные робы свисали с тощих фигур с остекленевшими глазами. На секунду она почувствовала себя одной из них и перевела взгляд на голубое озеро. Понимали ли пациенты, что жители городков на другом берегу залива ведут обычную жизнь: катаются на лодках, устраивают пикники, влюбляются, рожают детей? Могли ли они мечтать о свободе, возвращении в «нормальный» мир? Или совсем не думали о жизни, которой лишились?
К горлу снова подкатила тошнота, когда Иззи вспомнила, как ее мать, Джойс, лежала на кровати в психиатрическом центре Эльмира, раскинув руки и устремив бессмысленный взгляд к потолку. А ее волосы торчали в разные стороны. День был такой же душный, как сегодня, и тушь вместе с подводкой для глаз поплыла и размазалась по ее бледным щекам. Мать была похожа на забытого под дождем клоуна. Иззи тогда уткнулась лицом в бабушкину юбку и стала проситься домой. Она никогда не забудет бесконечные белые коридоры психиатрического отделения, запах мочи и хлорки, темные комнаты, пациентов в инвалидных креслах и кроватях среди обитых резиной стен. После этого визита ей несколько лет снились кошмары. Иззи умоляла бабушку не заставлять ее ходить туда. К счастью, старая женщина прислушалась к ее просьбе.
Девушка обхватила себя руками и побрела по разбитой главной дороге, осматривая гигантскую копию той зловещей больницы. Зачем она сюда приехала? Могла бы придумать, что у нее болит голова или крутит живот. Тогда ее место занял бы кто-нибудь из музейных сотрудников. Но она не хотела разочаровывать Пег — свою опекуншу, которая работала куратором выставок. Впервые с тех пор как ей исполнилось десять, после смерти бабушки, Иззи попала к опекунам, которым ее судьба была небезразлична.
Но меньше чем через год ей исполнится восемнадцать. Она знала, как все устроено, и отлично понимала: радоваться тут нечему. Как только перестанут присылать чеки, придется выживать самостоятельно. Стоит перерасти возраст, до которого дети находятся под опекой приемных родителей, как она станет бездомной. Иззи слышала истории о том, как другие подростки жили на пособие или продуктовые талоны, попадали в тюрьму или больницу, продавали наркотики. До какого же отчаяния нужно дойти, чтобы нарушить закон? А у нее пока все складывается неплохо, и ей не хотелось бы это портить.
Пег упросила Иззи съездить в старую психбольницу, чтобы отобрать самые интересные вещи, пока здание не разрушилось окончательно. Она согласилась, ни слова не сказав о том, что ее мучило. К счастью, Пег разрешила ей сначала осмотреться, поэтому Иззи не пришлось сразу идти внутрь вместе с остальными, спускаться в подвал, брести через морг, минуя десятки опустевших палат. Что бы подумала Пег, если бы узнала, что ее мутит от самой близости лечебницы Уиллард?
Она перешла по деревянному мостику высохший ручей и зашагала по узкой дороге к сосновому леску. Слева, на заросшем высокой травой поле, важно расхаживали казарки; круглые черные головки, видневшиеся над золотарником, походили на бархатистые верхушки камыша. В нескольких футах от дороги, в гнезде, свитом из тимофеевки и песчанки, вытянув шеи, лежали грязновато-желтые птенцы. Иззи остановилась, чтобы понаблюдать за ними. Глаза у птенцов были открыты, но сами они не шевелились. Она осторожно придвинулась к ним, опасливо поглядывая на взрослых казарок. Хотя Иззи подошла довольно близко, птенцы оставались на месте. Они лежали неподвижно, будто речная галька. Почувствовав, что в горле пересохло, Иззи сглотнула. Птенцы то ли умерли, то ли умирали.
Она опустилась на колени, взяла одного из них и осмотрела поникшее мягкое тельце: нет ли ран под крыльями или на животе, не сломаны ли ножки или шея? Нет, ничего. Мягкий пушок был еще теплым. Вдруг птенец моргнул. Значит, он жив! Может, они заболели, отравились химикатами или лекарствами, выброшенными из лечебницы? Иззи оглядела еще двух птенцов, но, не обнаружив никаких травм, положила их на место.
Разрешит ли Пег забрать гусят, чтобы выходить? Иззи вспомнила, что диких животных в таких случаях лучше не трогать. Может, казарка прибежит им на помощь? Иззи поднялась с травы и пошла дальше. В глазах стояли слезы. Она оглянулась. Где же родители птенцов? Хоть бы с ними ничего плохого не случилось! Вдруг гусята вскочили и поковыляли по полю, а встревоженная мать с гоготом бросилась им навстречу. Иззи заулыбалась и вытерла слезы. Надо же, они только притворялись мертвыми!
Облегченно вздохнув, она направилась к сосновой роще. В стороне от дороги, посреди поля, стояло покосившееся четырехэтажное строение. Разбитые окна прикрывали решетки, крыша обвалилась, а зеленая черепица и покореженное дерево почернели от времени. Здание выглядело здесь абсолютно неуместным. Оно было похоже на корабль, выброшенный из моря в тысяче миль от берега. Недалеко от него виднелись железные могильные кресты. Они окружали задичавшую поляну, словно кривые гнилые зубы. «Господи, это же кладбище лечебницы Уиллард!» Во рту у Иззи стало горько. Она резко повернулась и побежала обратно, к главному корпусу, к обветшавшим кирпичным зданиям, больше похожим на фабрику, чем на больницу. Эти строения соединялись с Чапин-Холлом, где находились палаты пациентов.
Пожарные лестницы были огорожены металлической сеткой, грязные окна скрывались за толстой решеткой, а из прогнивших рам сочилась черная грязь, стекавшая по кирпичным стенам. Двери и окна были заколочены изнутри, как будто кто-то хотел, чтобы живущие там воспоминания никогда не вышли на свет. Иззи вздрогнула. Сколько пациентов страдало и умерло в этом ужасном месте?
Кто-то окликнул ее по имени. Очнувшись, она обернулась и увидела Пег, которая с широкой улыбкой спешила к ней по дороге. Еще при первой встрече опекунша напомнила Иззи о хиппи, этих «детях цветов» шестидесятых. И сейчас она выглядела так же: Пег была одета в джинсовый комбинезон и цветастую цыганскую блузу, а ее голову венчала копна буйных кудряшек.
— С ума сойти! — воскликнула Пег. — Я и не знала, что лечебница такая огромная!
— Большая, это точно, — с готовностью подтвердила Иззи.
— А ты видела лодочную станцию и причал? — спросила Пег. — Первая пациентка лечебницы приплыла сюда на пароходе в октябре 1869 года. Ее звали Мэри Роут. Эта несчастная больше десяти лет была закована в цепи. Ее держали на привязи в богадельне округа Колумбия — без кровати, без одежды. В тот же день привезли еще троих пациентов — тоже в кандалах. Один из них сидел в клетке, наподобие птичьей.
Иззи посмотрела на пирс. Справа от причала стояла двухэтажная лодочная станция с разбитыми окнами и обвалившейся дранкой, делавшими ее похожей на чью-то помятую физиономию с нависшими веками.
— Дикость какая, — сказала девушка.
— Вот-вот, — подтвердила Пег. — Поэтому Уиллард и построили. Здесь лечили безнадежно больных людей, которых раньше держали в приютах и тюрьмах. Когда пациенты приезжали в новую лечебницу, их сразу мыли, одевали и кормили. И они спокойно отдыхали в своих палатах в основном.
— Значит, с ними хорошо обращались?
Пег помрачнела.
— Сначала хорошо, я думаю. Но со временем палаты переполнились, а здания обветшали. Печально, но половина из пятидесяти тысяч пациентов умерли в больнице.
Иззи закусила губу. Она не решалась попроситься обратно в машину. Пег улыбнулась и взяла ее за руку. Глаза опекунши загорелись.
— Пойдем! — позвала она. — Бывшая сотрудница хочет показать нам, что нашла в заброшенной мастерской. Похоже, что-то интересное! Ты должна это видеть!
Иззи внутренне содрогнулась, но послушно поплелась за приемной матерью. Что бы такого придумать, чтобы не ходить туда? Ничего не приходило в голову. Только совершенно глупые отмазки. А вдруг Пег подумает, что она сумасшедшая? Прошлым летом, когда Иззи приехала к Пег и Гарри, она не сомневалась: новые приемные родители, так же как все остальные, берут детей, чтобы получать за них пособие и заставлять бесплатно работать. Гарри был арт-директором в музее, и Иззи сначала решила, что с деньгами у них не густо. К счастью, на этот раз она ошиблась. Новые приемные родители были такими славными! Они не наседали на нее, не приставали с разговорами; они понимали, что молодой девушке порой хочется побыть одной. Они выделили ей в своем трехэтажном доме в Интерлакене комнату с окнами на озеро. Теперь у нее был собственный телевизор, DVD-плеер, компьютер. Они ей доверяли. Наконец ей подарили свободу, ни в чем не подозревая и не осуждая. И впервые за долгое время Иззи чувствовала себя нормальной.
И все же иногда ей не верилось, что это правда. Слишком удачно все складывалось. У нее было предчувствие, что кто-то или что-то обязательно все испортит. Вечно с ней так. Вдруг она вспомнила, что через два дня начнутся занятия в школе, и у нее засосало подложечной. Быть новенькой в классе — это такая засада!
Когда они приблизились к мастерской, Иззи бросило в жар. Внешностью она пошла в мать: серо-голубые глаза, темные волосы, белая матовая кожа. Но стоило ей разволноваться, как на груди и шее выступали красные пятна. Вот и сейчас кожа стала зудеть. Одно дело — прогуливаться по газонам лечебницы, и совсем другое — зайти в здание. Ей так хотелось сбежать, что сердце стало лихорадочно колотиться в груди. «Это всего лишь работа, — сказала она себе. — Моя мать тут ни при чем. К тому же давно пора забыть о детских страхах».
Она собрала длинные волосы в узел на затылке, чтобы ветерок охладил вспотевшую шею.
— Тебе не жарко в кофте с длинными рукавами? — спросила Пег.
— Нет, — ответила Иззи и потянула рукава вниз, зажав ткань в кулаках. — Она совсем тонкая.
— Когда я складывала белье после стирки, я заметила, что у тебя нет футболок с коротким рукавом, — продолжила Пег. — Может, пройдемся по магазинам, купим тебе новую одежду?
Девушка криво улыбнулась.
— Спасибо, — ответила она. — Но мне нравятся футболки с длинными рукавами. И ты зря беспокоилась — я могу сама стирать свои вещи.
— Да ладно тебе, — с улыбкой возразила Пег. — Почему ты всегда носишь закрытую одежду?
Иззи пожала плечами.
— У меня уродские руки, — пожаловалась она. — Тощие, и цвет синюшный.
— Многие девчонки позавидовали бы таким длинным и стройным рукам и ногам, как у тебя, — рассмеявшись, сказала Пег.
«Вряд ли они стали бы завидовать, если бы увидели шрамы», — подумала Пег.
Она перевела взгляд на озеро и увидела у берега людей, которые сидели за столиками для пикника, прогуливались, играли в мяч и бадминтон. Странные фигуры были одеты в старую поношенную одежду. Они еле волочили ноги, словно одурманенные наркотиками. Иззи остановилась как вкопанная.
— А это кто такие? — спросила она Пег.
Женщина поднесла руку к глазам, чтобы не слепило солнце и, прищурившись, посмотрела на берег.
— Наверное, пациенты Эльмиры, соседней лечебницы, — ответила Пег. — Рядом с озером есть кемпинг. Их порой привозят сюда отдохнуть.
На глазах девушки выступили слезы, и, не отрывая взгляда от земли, она устремилась вперед.
— Что такое? — встрепенулась Пег, бросившись за ней.
— Моя мать там лежала, — коротко ответила Иззи. — В Эльмире.
Пег положила ей руку на плечо.
— Прости. Я даже не подозревала.
Иззи вскинула голову и попыталась выдавить улыбку.
— Ничего. Это было давно.
— Когда захочешь об этом поговорить — только скажи. Если что, я рядом. Ты же знаешь, правда?
— Знаю, — подтвердила Иззи. — Спасибо. — И подумала: «Благодарю, но не надо».
Сколько ни говори, легче от этого не станет. Она не привыкла полагаться на окружающих людей. Пока бабушка не умерла семь лет назад, Иззи успела побывать у трех врачей, но они так и не смогли избавить ее от мучительных ночных кошмаров. Ничего не помогало. От врачей не было никакого толку. Куча экспертов в один голос утверждали, что мать Иззи была здорова телом и духом и поэтому должна предстать перед судом. Но Иззи знала: она стреляла в спящего отца, потому что сошла с ума.
Они дошли до мастерской. Бывшая сотрудница открыла дверь и провела Иззи, Пег и других музейных работников внутрь.
— Здесь пациенты упаковывали ручки и клеили бумажные пакеты, — бойко прочирикала она, словно показывала разноцветные стеганые одеяла на ярмарке.
Кроме пустых столов, в комнатах ничего не было. На облупившихся стенах висели покоробившиеся календари и старые огнетушители. Грузовой лифт давно сломался, так что Иззи и всем остальным пришлось карабкаться на чердак по крутой узкой лестнице, перешагивая через сломанные ступеньки, куски отвалившейся штукатурки и смахивая с лица паутину. Когда они забрались наверх, сотрудница повернула ключ в двери и навалилась на нее, чтобы открыть. Но дверь не поддавалась. Пег решила ей помочь. Она шагнула вперед и стала толкать дверь обеими руками. Наконец петли заскрипели, дверь со скрежетом открылась, и наружу вырвался затхлый воздух, словно чердак с облегчением выдохнул. Сотрудница повела всех внутрь.
На чердаке было такое пекло, что перехватывало дыхание. Пахло старым деревом, пылью, птичьим пометом. На полу валялись сухие листья, залетевшие когда-то внутрь через выбитое оконце. На гвозде висел выцветший лабораторный халат, а на полу валялись чемоданы, из которых, как из распоротого брюха, повылезло их содержимое: ключи, фотографии, серьги и ремни, блузки и кожаные туфли. Они давно смешались с грязью и листьями и напоминали полуистлевшие вещи, которые достали из могилы. В центре комнаты, покрытый толстым слоем голубиного помета, лежал саквояж, рядом валялась какая-то разорванная карта.
Под крышей стояли деревянные стеллажи, занимавшие почти все помещение. На одних было написано «Мужчины», на других — «Женщины», и все они были поделены на буквы от A до Z. Эти огромные стеллажи, перпендикулярные высоким стенам, создавали длинные коридоры, напоминающие проходы в бакалейном магазине или библиотеке. Но на полках стояли не товары и не книги, а сотни запыленных чемоданов, портпледов, кофров и сундуков.
— Что это? — изумленно спросила Иззи.
— Здесь хранили их вещи, — пояснила сотрудница. — Все эти сундуки и чемоданы остались от людей, которые поступили в больницу, но так никогда и не выписались из нее. Их никто не трогал с тех пор, как владельцы упаковали свой скарб перед отъездом. С того времени прошли десятки лет.
Иззи закусила губу. Из глаз чуть не брызнули слезы. Она вспомнила: раскрытый мамин чемодан стоит на столике у больничной кровати, а в нем лежит скомканное белье: лифчики, ночные сорочки… Она никогда не забудет, как впервые вошла в родительскую спальню после убийства отца. Бабушка попросила ее помочь найти и собрать мамины вещи. Иззи, словно в полусне, открывала ящики комода, вдыхая знакомый запах маминых духов, напоминавший о потерянном счастье. Из комнаты еще не выветрился запах пороха и крови. Она разглядывала родительскую кровать: изголовье, изножье, снятые поручни, прислоненные к стене спальни… Будто они наконец переезжают в дом побольше, как мечтала мама. Иззи захотелось опрометью броситься вон с чердака, пробежать вниз по лестнице, на свежий воздух, прочь от воспоминаний о несчастных загубленных жизнях.
— Это настоящий клад! — воскликнула Пег.
Она прошлась по рядам, осторожно касаясь кожаных ручек сундуков и чемоданов, с трудом читая таблички с именами и поблекшие монограммы. Вдруг Пег порывисто повернулась к бывшей сотруднице.
— И что вы сделаете с этими вещами? — спросила она, широко раскрыв глаза.
Женщина пожала плечами.
— Наверное, их отправят на свалку, — предположила она.
— Ни в коем случае! — возразила Пег. — Мы этого не допустим. Давайте отвезем их в музейное хранилище.
— Все, что ли? — удивилась сотрудница.
— Да, — твердо ответила Пег. — Разве вы не понимаете? Увидеть эти чемоданы — все равно что побывать на археологических раскопках или найти несколько старинных картин. Пациенты психиатрической лечебницы были лишены возможности рассказать о себе. Но их вещи поведают нам о том, что с ними стало. Нам очень повезло: мы можем воссоздать их жизнь до того, как их отправили в Уиллард! — Она взглянула на Иззи. — Здорово, правда?
Иззи с трудом выдавила улыбку, потому что ее грудь сдавило от ужаса, словно на нее положили холодную каменную плиту.
ГЛАВА 2
КЛАРА
Верхний Ист-Сайд, Нью-Йорк, Октябрь 1929 года
Восемнадцатилетняя Клара Элизабет Картрайт, затаив дыхание, стояла на роскошном персидском ковре возле отцовского кабинета. Она слегка подалась вперед, стараясь разобрать, о чем говорят родители за дубовой резной дверью. В детстве, разглядывая роскошную обстановку особняка — обшитые панелями коридоры, блестящие деревянные полы, портреты и зеркала в золоченых рамах, серебряный чайный сервиз на комоде из вишни, — она воображала себя принцессой в замке. Но сейчас деревянный декор и тяжелые шелковые портьеры стали напоминать ей тюрьму. И не только потому, что она три недели просидела под домашним арестом. Дом был похож на музей, набитый старой рухлядью и старомодным убранством. В нем стало душно от нафталиновых стереотипов и допотопных убеждений. Он напоминал ей мавзолей — последнее пристанище мертвецов. И она вовсе не хотела занять их место.
Клара выдохнула. Надо взять себя в руки. Она уже пыталась сбежать. А что ей еще остается? Из-за двери воняло гнилым деревом — так пахла отцовская сигара. Дым смешивался с лимонным ароматом воска для мебели, напоминая о том, как она часами томилась на этом самом месте со старшим братом Уильямом, ожидая ежедневной «аудиенции» с отцом — Генри Эрлом Картрайтом. Каждую пятницу, после уроков и прогулки в парке, они ждали у его кабинета до ужина, тихо переговариваясь, чтобы не раздражать отца. Освободившись, он вызывал их по одному и выслушивал отчет об учебе, в зародыше пресекая любое неповиновение и пространно объясняя, каких успехов обязаны добиваться дети их возраста. Они с Уильямом стояли с другой стороны огромного стола, подняв подбородки и устремив на него глаза; переминаться с ноги на ногу не дозволялось. В конце концов отец зажигал сигару и кивал головой — это означало, что он их больше не держит.
Их мать, Рут, четко дала понять, что разговоры о дисциплине и школьных отметках слишком утомительны для столь деликатной натуры, как она. Пока муж занимался этим трудным и неприятным делом, то есть воспитанием детей, она ложилась немного соснуть. Впрочем, несколько лет назад, когда Клара расцвела и превратилась в красивую молодую девушку, беззащитную перед уловками похотливых юнцов, Генри настоял, чтобы жена приняла на себя часть обязательств. Рут с неохотой подчинилась, но всерьез взяться за дело решила всего три недели назад. Что бы сказал Уильям, если бы узнал, что родители держат ее взаперти, как преступницу?
Когда Клара подумала о брате, ее сердце налилось свинцовой тяжестью, а на глазах выступили слезы. Полтора года назад его тело вытащили из реки Гудзон. Такое чувство, что это было вчера. Она вспомнила, какое лицо было у отца, когда он услышал печальную новость: его челюсти заходили ходуном, щеки покраснели. Он пытался переварить мысль о том, что его старший сын мертв, но не проронил ни слезинки. Клара чуть не бросилась на него с кулаками, чуть не закричала, что это он виноват. Впрочем, он бы не стал ее слушать. Его душа была закрытой, запечатанной книгой, в которой сухо и бесстрастно излагалось, как все должно быть. Она не обняла ни его, ни мать. Сердце обливалось кровью, но она безучастно наблюдала за тем, как они разыгрывали безутешных родителей. Она не хочет стать следующей жертвой, раздавленной железным кулаком Генри Картрайта, и сделает все, чтобы этого не случилось.
Она бы, наверное, сошла с ума, если бы не вечеринки по субботам в «Коттон-клаб», где она, забыв обо всем, смеялась и веселилась с друзьями. Последний раз она была там три недели назад. Кажется, что с тех пор прошло десять лет.
В детстве Клара изо всех сил старалась угодить родителям: усердно училась, следила за тем, чтобы в комнате не было ни соринки, никогда не перебивала и тем более не дерзила. Повзрослев, она поняла, что, по мнению родителей, они с братом должны быть ниже травы, тише воды. Родители считали своей обязанностью — накормить детей и дать им крышу над головой. А что еще? За последние два года, после первого исчезновения Уильяма, Клара научилась лгать с большой легкостью: она говорила, будто идет в библиотеку, а сама шла с подружками в кино на фильм с Чарли Чаплином, а то и в Центральный парк, где парни играли в скибол или стреляли в тире. Сначала, возвращаясь домой, она думала, что мать, подбоченившись, поджидает ее у входа, чтобы позвать мужа, который придумает для нее суровое наказание. Кларе казалось, что она слышит его срывающийся от ярости голос: «Твое место дома, ты должна учиться готовить и ухаживать за детьми, а не шляться по городу. Что ты себе позволяешь? Твоя фамилия Картрайт, черт тебя подери! Вот и веди себя прилично, а не то мигом окажешься на улице!»
Но со временем она поняла, что родители даже не замечают ее отсутствия. Сначала она думала, что они переживают за Уильяма, беспокоятся, не случилось ли с ним несчастья, не ушел ли он после ссоры с отцом навсегда из дома. Может, мать не такая уж бессердечная? Может, она и правда слишком чувствительна и ей не хватает душевных сил, чтобы волноваться сразу о двоих детях? Но постепенно до Клары дошло: пока сын где-то пропадает, а дочь занимается неизвестно чем, Рут преспокойно попивает чай со знакомыми дамами, обсуждает с рестораторами и флористами следующий светский прием, перелистывает журналы, смакует запрещенный виски и заказывает новые платья, украшения и меха.
После того как тело Уильяма вытащили из воды, мать перестала планировать торжества, но еще больше пристрастилась к алкоголю и каждый вечер напивалась до бесчувствия. Она утверждала, что виски благотворно действует на ее нервы, и отец, который выходил из кабинета только для того, чтобы поесть и поспать, следил за тем, чтобы его запасы своевременно пополнялись. Клара догадалась: родители только рады, что она им не докучает. Главное, чтобы она приходила домой к ужину, ровно к половине шестого. А если нет — пусть пеняет на себя.
Последние семь месяцев она говорила родителям одно и то же — она идет на спектакль с Джулией, Мэри и Лиллиан, а после переночует у кого-нибудь из них. Мать видела Лиллиан всего пару раз в жизни, но полностью одобряла ее встречи с подругами — на том основании, что их матери состояли в благотворительном женском комитете и ходили в ту же церковь, что и она. По ее мнению, раз Джулии и Мэри разрешают ночевать у Лиллиан — значит, это вполне допустимо.
Однако вместо того чтобы пойти в театр, они собирались у Лиллиан дома, укладывали волнами волосы и наряжались в расшитые стеклярусом платья-чарльстон с бахромой. Они спускали чулки до колен, чтобы все видели: они не носят корсет, и надевали туфли на высоких каблуках и с ремешками. На груди болтались длинные нитки жемчуга. В десять вечера жених Лиллиан приезжал за ними на «бентли», и они мчались в центр города. Следом ехал «роллс-ройс», в который набивались друзья ее брата.
Чаще всего они бывали в «Коттон-клаб» — модном местечке на углу 142-й улицы и Ленокс-авеню. Здесь любили развлекаться богачи. В дымной полутьме клуба Клара и ее друзья пили контрабандный джин, угощались вишней в шоколаде, курили, танцевали чарльстон и танго. Они слушали джаз в исполнении Луи Армстронга и порой так набирались, что с трудом стояли на ногах.
Именно здесь Клара познакомилась с Бруно. Он родился в Италии, в семье башмачника, и в одиночку приехал покорять Америку. Шик и блеск роскошного нью-йоркского клуба были ему в диковинку. И все же, когда она увидела его впервые, в белом жилете, галстуке, фраке и черном пальто, протискивающимся через толпу, Бруно выглядел так, словно был завсегдатаем этого заведения. Не замечая девушек, которые приглашали его потанцевать, не обращая внимания на закуски с икрой и тележки с мартини, Бруно упорно шел вперед, не спуская горящих глаз с Клары. А она в тот момент вальсировала с Джо — братом Лиллиан. Джо напился вдрызг и нес всякий вздор о своей работе на Нью-Йоркской бирже и о внушительном состоянии, которое позволит ему осыпать любимую женщину роскошными дарами.
Когда Клара увидела, что Бруно идет к ней, сердце громко застучало у нее в груди. Он выглядел рассерженным, словно кто-то посмел ухлестывать за его девушкой. Она решила, что он ее с кем-то перепутал, и приготовилась защищать бедного пьяненького Джо. Тот как раз наклонился, чтобы ее поцеловать, но она увернулась и высвободилась из его липких объятий. А потом даже не поняла, как так случилось, но Бруно вмешался и увлек ее за собой, оставив изумленного Джо в одиночестве посреди зала.
Они стали танцевать с Бруно. Он серьезно смотрел на нее, положив сильную руку ей на талию. Когда она рассмотрела его вблизи, он показался ей красивым, как Адонис: зачесанные назад черные волосы, рельефное лицо с гладкой смуглой кожей… Она опустила глаза, смутившись под его пристальным взглядом.
— Надеюсь, это был не твой жених, — низким голосом произнес он. Из-за акцента каждое слово звучало отчетливо и слегка экзотично.
Клара покачала головой, делая вид, что разглядывает другие танцующие пары. Лиллиан и Джулия сидели за барной стойкой, держа в руках бокалы с виски. Лиллиан перебирала жемчужины своего ожерелья, а Джулия щекотала какого-то красавчика пером своей головной повязки.
— Прости, что не дал тебе с ним дотанцевать, — сказал он. — Я боялся, ты мне откажешь, если я тебя приглашу. Ты меня прощаешь?
Она посмотрела в его черные, как эбеновое дерево, глаза, и обо всем позабыла. Клара молчала, не в силах отвести от него взгляд. Наконец она ослепительно улыбнулась, напустив на себя беззаботный вид.
— Пожалуй, — ответила она.
— Ты не думаешь, что я слишком напорист? — спросил он, слегка усмехнувшись.
— Нет, — возразила она, — но я…
И тут появился Джо. Он похлопал Бруно по плечу, тот обернулся, и Джо, ощерившись, занес кулак.
— Не надо! — закричала Клара, вскидывая руку.
Джо замер с поднятым кулаком.
— А вдруг он какой-то жулик? — брызгая слюной, взвизгнул он. — По мне, так он похож на альфонса.
— Ну что ты! — успокоила его Клара. — Мы просто танцуем.
— Точно? — грозно спросил Джо.
— Конечно! — ответила она. — Поговорим потом. И сходим вместе перекусить, хорошо?
Джо уставился на Бруно, прищурив налитые кровью глаза. Наконец он опустил кулак. Бруно улыбнулся, протянул руку и представился:
— Обещаю, что верну… — Теплыми пальцами он коснулся ее запястья: — Прости, я даже не знаю твоего имени.
— Клара, — зардевшись, ответила она.
— Обещаю, что верну Клару друзьям в целости и сохранности, — сказал он Джо.
— Ты мне зубы не заговаривай, — окрысился тот, — не то мы с приятелями мигом вышвырнем тебя на улицу.
— Уверяю тебя, — спокойно продолжил Бруно, — я порядочный человек.
Наконец Джо дернул себя за галстук, пожал ему руку и, пошатываясь, отошел в сторону.
— Потанцуешь со мной, белла Клара? — спросил он.
Клара кивнула, и он притянул ее к себе. Бусины ее платья прижались к его мускулистой груди, а стрелки на его брюках коснулись нежной кожи ее коленей. Элла Фицджералд еще не допела песню про заботливого пастушка, но Кларе вдруг захотелось присесть. У нее подгибались ноги, а внутри все ходило ходуном. В «Коттон-клаб» она танцевала с десятками мужчин; некоторые знали ее отца и надеялись снискать симпатию богатой невесты, другие искренне хотели получше ее узнать. Но никто не вызывал у нее таких чувств, как Бруно. Она крепче сжала его руку. Может, она перебрала джина? Или так подействовал на нее мускусный запах его одеколона?
— Все хорошо? — забеспокоился он. — Проводить тебя на свежий воздух?
Она покачала головой.
— Все отлично, — ответила она. — От алкоголя немного голова закружилась, вот и все.
— Не бойся, я тебя держу, — заверил он, наклонил голову и коснулся губами ее уха. От его теплого дыхания у нее по телу побежали мурашки. Тут песня закончилась, и он перестал покачиваться, но не выпустил ее из объятий.
— Хочешь пойти со мной и моими друзьями в кафе? — охрипшим голосом спросила она. — Мы всегда пьем кофе после…
— С огромным удовольствием, — согласился Бруно и нежно приподнял ее подбородок. — Но сначала я должен кое-что сделать, — с этими словами он впился в ее губы с такой страстью, что она чуть не вскрикнула.
Клара отпрянула от него, но потом сама прильнула к нему, словно растворяясь в его объятиях. Она больше не слышала ни смеха, ни звона бокалов — только оглушительный стук собственного сердца. Перед глазами поплыли звезды, а внизу живота разлилось приятное тепло. Наконец молодые люди оторвались друг от друга.
— Видишь, — сказал Бруно, — иногда лучше не спрашивать.
Она кивнула, не в силах произнести ни слова.
Позже, за ужином, они сидели за одним столиком, пили кофе и ели кусок яблочного пирога на двоих. Лиллиан, Джулия и остальные из их компании громко болтали и смеялись, заняв два стола напротив, но Клара и Бруно их словно не замечали. Он рассказывал ей о своей итальянской семье, о мечте добиться успеха в Америке. Клара, сама себе удивляясь, говорила с ним совершенно откровенно, совсем как с Уильямом. Она рассказала ему о сложных отношениях с родителями и чуть не разревелась, когда упомянула о гибели любимого брата. Бруно потянулся через стол и взял ее за руку. Он сказал, что больше всего мечтает о семье, где все любят друг друга и поддерживают, несмотря ни на что. Она мечтала о том же.
Когда ночь подошла к концу, они все еще не могли оторваться друг от друга. Спустя неделю они уже встречались в его квартире. А через месяц Бруно стал полноправным членом их молодежной компании, и даже Джо, брат Лиллиан, считал, что он «молодчага».
И вот сейчас Клара стоит у резной дубовой двери отцовского кабинета, прислушиваясь к низким раскатам его баритона, громыхающего, как замедляющий ход поезд. Мать всхлипывает и жалуется. Они о чем-то сердито спорят. Нет, они не ссорятся. Они говорят о Кларе, недовольные тем, что впервые в жизни она осмелилась их ослушаться.
Она, словно защищаясь, положила руку на живот и заморгала, прогоняя слезы. Праздник в честь помолвки должен состояться завтра вечером; фотограф, повар, важные друзья родителей уже выбраны и приглашены. Ричард Гэллагер, папин компаньон, позвал дюжину гостей, желая похвастаться тем, какая невеста досталась его сыну. Приглашения были разосланы десять дней назад, и всего несколько визиток вернулись с отказом. Джеймс Гэллагер, будущий жених Клары, отправил ювелиру кольцо покойной матери с двухкаратным бриллиантом, велев присовокупить к нему еще четыре камня. Рут купила Кларе платье и наняла парикмахера, чтобы он уложил ей волосы. Казалось, все устроилось наилучшим образом. Гости думают, что их пригласили на празднование годовщины свадьбы Рут и Генри, но перед ужином им преподнесут сюрприз: новость о помолвке Джеймса и Клары.
Вдруг она почувствовала запах гнилых яиц, исходивший от застоявшейся воды в вазе на вишневом приставном столике. Горло сдавил спазм. Она отошла от двери и зажала рот и нос рукой, едва сдерживая рвоту. Если она еще долго будет стоять в коридоре, репетируя свою речь, то упадет в обморок. Или ее вырвет. Сейчас или никогда.
Она постучала в дверь кабинета.
— В чем дело? — прогремел отец.
— Это я, — сдавленным голосом ответила Клара. Она тихонько кашлянула и продолжила: — Я, Клара. Можно мне войти?
— Входи! — рявкнул отец.
Клара положила руку на дверную ручку и стала поворачивать ее, но заметила, что второй рукой прикрывает живот. Кровь бросилась ей в лицо, и она опустила руки по швам. Она прекрасно знала, что мать внимательно за ней следит: измеряет взглядом раздавшуюся талию, подмечает разыгравшийся по утрам аппетит, подсчитывает испачканные кровью матерчатые прокладки под раковиной в ванной. Если бы Клара вошла в кабинет, положив руку на живот, она бы сразу поняла, что ее худшие опасения оправдались.
Клара сделала глубокий вдох и открыла дверь.
Мать сидела на розовой козетке рядом с кирпичным камином, обмахиваясь цветистым веером. Одну ногу она закинула на обитый стул. Каштановые волосы, как обычно, были уложены свободным узлом на затылке в стиле «девушек Гибсона». Клара удивилась, увидев, что ее длинная пышная юбка задралась, обнажив бледные лодыжки над зашнурованными туфлями с острым мыском. Мать говорила, что руки и ноги у приличной женщины всегда должны быть прикрыты, что бы ни случилось. «Наверное, она сильно расстроена», — подумала Клара.
Сложно сказать, в какой момент это началось, но постепенно Клара прониклась презрением к ее викторианским платьям, старомодным прическам, кольцам и брошам-камеям. Вычурные манеры и устаревшие выражения матери казались ей лицемерными. Девушку передергивало, когда она слышала в коридоре шелест ее многослойных юбок и стук каблуков.
Рут встала и поправила платье. «Лебединый» корсет подчеркивал тонюсенькую талию. Клара инстинктивно расправила плечи и втянула живот, надеясь, что мать не заметит отсутствие корсета.
Впервые Кларе пришлось его надеть, когда ей было всего шесть лет. Измерив ее талию, мать объявила, что она ужасно толстая и нескладная. По ее словам, если они немедленно не примут меры, осанке и здоровью Клары будет нанесен непоправимый ущерб. К тому же ни один мужчина, если он в своем уме, не женится на избалованной девице с талией толще семнадцати дюймов. В тот же вечер мать надела на нее тяжелый и жесткий корсет, строго объяснив, что снимать его можно только в случае болезни или перед купанием. Спустя неделю Клара развязала шнуровку посреди ночи, чтобы немного поспать. Утром мать обнаружила корсет рядом с кроваткой и рывком вытащила дочь из постели, чтобы хорошенько отшлепать. После этого она целых две недели связывала ей запястья шелковым платком, чтобы она больше не самовольничала. Чем старше становилась Клара, тем туже дюжая горничная затягивала ее корсеты. Когда ей исполнилось восемнадцать, талия достигла желанных семнадцати дюймов, но мать пренебрежительно фыркала, напоминая, что у нее-то всего шестнадцать! Она словно забыла, что Клара на два дюйма ее выше.
Девушка взглянула на мать. Та пришла бы в ужас, если бы обнаружила в шкафу Клары, в чемодане под старым шерстяным костюмом, новомодные украшения, заколки из перьев и платья с бахромой. Рут, словно прочитав ее мысли, фыркнула и отвернулась к окну, поджав губы. Отец поднял брови и, пожевывая сигару, постучал серебряной зажигалкой по столу. Он, как обычно, был одет в деловой костюм в тонкую полоску. Над его верхней губой изгибались густые, как у моржа, усы.
— В чем дело, я спрашиваю? — повторил он.
Клара разжала кулаки и сцепила пальцы на животе, стараясь унять дрожь.
— Можно с тобой поговорить? — робко спросила она.
Мать что-то прошипела и, шурша юбками, подошла к окну. Она отдернула занавеску и притворилась, будто смотрит на улицу.
Отец вытащил сигару изо рта.
— Если про завтрашний вечер, — сказал он, — то тут не о чем говорить. Праздник состоится, как планировалось.
Клара сглотнула. От волнения у нее свело живот.
— Конечно! — согласилась она. — И это правильно! Вы с мамой так давно не отмечали годовщину свадьбы.
Мать тут же отвернулась от окна.
— Ты прекрасно знаешь, зачем мы позвали гостей, — сказала она. — Все это для тебя! И Джеймса! Я впервые за много лет захотела что-то отпраздновать.
Клара разжала губы, пытаясь изобразить улыбку.
— Я знаю, мама, — сказала она. — Спасибо. Ты так старалась. Но я…
— Ты хоть понимаешь, как тебе повезло, что такой человек, как Джеймс, хочет на тебе жениться? — воскликнула мать.
«Ну надо же! — подумала Клара. — Ведь у меня столько недостатков и изъянов, что ни один нормальный человек не захочет взять меня в жены. А может, мама, так оно и есть? Джеймс не нормальный человек. Он жестокий и развратный негодяй. Впрочем, тебе плевать, лишь бы сбыть меня с рук. Главное, разлучить меня с Бруно».
Клара шагнула к отцовскому столу. Ее щеки разрумянились, а глаза наполнились слезами.
— Отец, — сказала она, — я не хочу выходить замуж. Тем более за Джеймса.
Он встал и вдавил сигарету в пепельницу. Толстые пальцы покраснели от того, с какой силой он это сделал.
— Клара, — заявил он, — мы это уже обсуждали. Мы с твоей матерью считаем…
— А что я считаю, разве не важно? — крикнула Клара. Ее сердце разрывалось на части. — Разве не важно, чего я хочу?
— Ты слишком молода и сама не знаешь, чего хочешь, — отрезал отец.
— Нет, — возразила Клара, глядя ему в глаза, — это не так. Я уже говорила. Я хочу учиться в колледже. — Она надеялась, что эта причина поможет уговорить родителей отменить помолвку. Или хотя бы отложить. Когда-то она собиралась поступить в колледж, чтобы стать секретарем или медсестрой и уйти от родителей. Она хотела сама зарабатывать себе на жизнь. Но теперь Клара мечтала о другом. Впервые в жизни она почувствовала чью-то любовь и заботу и больше всего на свете хотела жить с Бруно, выйти за него замуж. — Лиллиан будет учиться в колледже, — решилась она, понимая, что для отца это не убедительный аргумент.
— Да мне плевать, что делают твои подружки! — побагровев, заявил он.
— Мы не собираемся платить кучу денег, которые заработали тяжелым трудом, чтобы сплавить единственную дочь в колледж, где она сможет курить, пить и обжиматься на вечеринках! — завизжала мать.
Клара закатила глаза и насмешливо фыркнула. Скорее всего, мать напугала популярная песенка: «Она не пила, она не курила — она ведь в колледж не ходила!» Ну конечно, что еще от нее ждать!
— Мама, девушки поступают в колледж не для этого, — сказала Клара.
— Все из-за этого мальчишки Бруно! — воскликнула мать. — Это он виноват, тот иммигрант, которого ты притащила на ужин, верно?
Клара покраснела.
— Не знаю, мама. Так вот в чем дело? Вы хотите выдать меня замуж за Джеймса, чтобы я не досталась Бруно?
Она вспомнила тот ужасный вечер, когда он пришел познакомиться с родителями. Образы сменяли друг друга, словно снимки в игровом автомате: вот Бруно, улыбаясь, стоит в дверях; густые темные волосы зализаны назад, руки в карманах взятого напрокат смокинга. Клара поздоровалась с ним и поцеловала в щеку, вдохнув чистый аромат теплой кожи и приятный запах мыла и крема для бритья. Он пришел на пятнадцать минут раньше, потому что Клара предупредила его, что мать ненавидит опоздания.
Клара вытащила его руку из кармана и поправила галстук. Скрывая нервную дрожь, чтобы его не напугать, она велела ему сделать глубокий вдох и не забыть пожать отцу руку, а затем повела через фойе и по коридору в гостиную. Бруно, приоткрыв рот, разглядывал роскошные люстры и картины в рамах. Он был явно удивлен, увидев, в каком большом доме она живет. Она сказала ему, что ее отец работает в банке, чтобы он не оробел, узнав правду: Генри Картрайту принадлежала половина банка «Свифт», самого большого на Манхэттене, с филиалами в пригородах Нью-Йорка и других городах штата. А ее мать Рут была единственной наследницей универсального магазина одежды «Бридж Бразэрс».
Клара распахнула двери цвета слоновой кости, ведущие в гостиную, и жестом пригласила Бруно войти. Родители пили перед ужином чай. Мать сидела у камина, отец — рядом, положив руку на мраморную полку. Когда Клара и Бруно вошли в комнату, он поднял глаза, крякнул и взглянул на карманные часы. Мать сначала вскочила с сияющей улыбкой, но, увидев дурно сидящий смокинг и стоптанные ботинки Бруно, тут же села на место.
Клара, заскрежетав зубами, подвела Бруно к отцу. Она надеялась, что тот с интересом выслушает историю о том, как молодой человек в одиночку отправился попытать счастья в Америку — страну свободных людей, ведь дедушка сделал то же самое в 1871 году, когда перевез юную невесту из Англии в США. Но отец, словно не замечая протянутую руку, снова посмотрел на часы и объявил, что пора ужинать. Мать замерла с застывшей в воздухе тонкой рукой, словно разрешая Бруно коснуться ее пальцев. Он пожал ей руку и кивнул.
— Рад познакомиться с вами, миссис Картрайт, — сказал он.
Рут слабо улыбнулась, взяла мужа под руку, и они медленно прошествовали в столовую. Клара погладила Бруно по запястью и, закатив глаза, кивнула на родителей. Бруно нахмурился с недоуменным видом, потом набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. Она беззвучно прошептала: «Я тебя люблю» и поцеловала его в щеку. Он наконец улыбнулся. Они молча расселись вокруг стола — родители в его торцах, они с Бруно друг напротив друга. Чтобы посмотреть на него, ей приходилось выглядывать из-за огромных нелепых ваз с цветами, которые мать зачем-то расставляла по всему дому.
Порой Клара думала: может, она ставит их на стол, чтобы не смотреть на мужа во время обеда? Ведь ее, несомненно, раздражало, что он с хлюпаньем всасывает суп и торопливо жует. Он ел с большим аппетитом и даже жадностью, бросал в рот куски, не закончив жевать, хватал последнюю порцию птицы или рыбы, хотя остальные не успели к ним даже прикоснуться. Отец всегда заканчивал есть первым, и это безумно бесило ее мать. Пожалуй, манеры отца вполне соответствовали его жизненным принципам: он брал то, что хотел, не задумываясь об окружающих, ломился вперед, уверенный в своей безнаказанности. Клара решительно встала и отнесла вазу на комод в дальнем конце столовой. Рут не проронила ни слова и смотрела на нее, открыв рот.
Пока служанка разливала суп, мать упорно разглядывала тарелку. Генри сидел, уставившись на Клару и Бруно, и морщил лоб, оценивая положение. Девушка ерзала на стуле, ожидая, когда отец начнет разговор. Наконец она поймала его взгляд, но он сделал вид, что старательно раскладывает на коленях салфетку. Обычно Рут приходилось напоминать ему об этом.
Клара взялась за край скатерти и расправила плечи.
— Знаешь, отец, — начала она, стараясь говорить непринужденно, — Бруно проработал в доке всего полгода, но его уже назначили старшим в команде.
Отец что-то проворчал, взял ложку и принялся есть суп.
— Спасибо, что пригласили меня на ужин, — сказал Бруно. — Вы так любезны, что приглашаете в гости друзей вашей дочери.
Клара посмотрела на мать, ожидая ответа. В детстве она постоянно твердила, что о людях судят по их манерам. Она повторяла, что если человек говорит «спасибо» и «пожалуйста» — значит, он хорошо воспитан. Похоже, хорошие манеры имели значение только в том случае, если они подтверждали ее мнение. Мать опустила ложку в суп, не спуская глаз с тарелки, словно ничего интереснее она в жизни не видела. Кровь бросилась Кларе в лицо. Обычно, когда на ужин приходили гости, мать говорила без умолку обо всем на свете: искусство, театр, модные электрические приборы. Она засыпала людей вопросами, и порой это выглядело несколько навязчиво. Даже после гибели Уильяма она старательно разыгрывала роль радушной хозяйки. В конце концов, этого требовали правила приличия.
— Мама, — не выдержала Клара, — ты говорила, что молчать, когда к тебе обращаются, невежливо.
— Ах, — воскликнула Рут, — простите. — Она положила ложку, вытерла рот салфеткой и слегка повернулась на стуле. — Я не сразу поняла, что твой гость обращается ко мне. — Рут посмотрела на Бруно, приподняв брови. — Так что вы сказали, молодой человек?
— Я хотел поблагодарить вас за то, что вы пригласили меня в свой прекрасный дом, — повторил он.
— Всегда пожалуйста, — сухо отозвалась она и, не сказав больше ни слова, взяла ложку и продолжила есть. Каплевидные жемчужные серьги раскачивались у бледных щек.
Кровь закипела в жилах Клары. Вот, значит, как! Стоило им один раз взглянуть на Бруно, и они уже составили о нем мнение. И что же им не понравилось? Его одежда, работа, акцент, загорелая кожа? Клара сцепила руки на коленях, впившись ногтями в ладони.
Она говорила Бруно, что отец будет восхищен тем, как быстро он делает карьеру в морском порту. Она думала, он похвалит его за то, что он скопил достаточно денег, чтобы снимать квартиру. Бруно собирался сделать инвестиции, купить кое-какие акции. Клара утверждала, что отец с удовольствием даст ему совет, поделится опытом и, возможно, укажет благонадежного заемщика. Теперь она бранила себя за глупость. О чем она только думала, когда позвала Бруно домой?
Клара лихорадочно соображала, как быстрее положить конец этой пытке? Она притворилась, будто ест суп, хотя ее тошнило. Что чувствует Бруно? Видит ли он, как она расстроена? Понимает ли он, что она не ожидала от родителей такого, иначе никогда бы его не пригласила? Или он подозревает, что она специально это подстроила? Ее грудь и шея раскраснелись, щеки горели. Вдруг отец заговорил:
— Я бы хотел кое-что уточнить, — сказал он, впервые глядя на Бруно. Он замолчал и положил руку на стол, указывая пальцем на гостя. — Как ваша фамилия, кстати?
— Моретти, сэр, — ответил Бруно. — Бруно Моретти. Меня назвали в честь покойного отца.
— Хм-м, — протянул отец, задрав подбородок. — А чем он занимался в Италии?
— Он делал обувь. И очень хорошую, сэр.
— Ясно, — бросил он. — Итак, он был сапожником, а вы работаете в доке. Где именно? В порту на Саут-стрит?
— Да, сэр, — ответил Бруно с едва заметной улыбкой.
Клара слегка приободрилась. Она впервые осмелилась глубоко вдохнуть с тех пор, как Бруно появился в дверях ее дома. Они беседуют с отцом. Ну что ж, начало положено.
— И сколько же вы зарабатываете в доке? — спросил он.
— Папа! — не выдержала Клара. — Ты же сам говорил, нельзя спрашивать человека, сколько он зарабатывает.
Отец, нахмурившись, смерил ее взглядом.
— Полагаю, Бруно пришел сюда потому, что желает ухаживать за моей дочерью, — заявил он. — В таком случае, я имею право задавать ему любые вопросы.
— Верно, — с готовностью подтвердил Бруно, глядя на Клару. Затем он снова обратился к отцу: — Я зарабатываю достаточно, чтобы жить в собственной квартире, мистер Картрайт. Недавно я получил должность старшего в команде.
— Где находится эта квартира? — продолжил расспросы отец.
— На Малберри-стрит, сэр.
— В Маленькой Италии? — спросил отец.
— Да, сэр, — кивнул Бруно.
Отец что-то пробормотал и провел рукой по усам.
— Моя дочь привыкла к роскоши, — заявил он. — Вы и впрямь считаете, что сможете обеспечить ее на зарплату портового грузчика?
— Пожалуй, пока нет, сэр, — согласился Бруно. — Но я упорно работаю и не всегда буду грузчиком…
— Упорно работаете? И кем вы хотите стать? Сапожником, как ваш отец? Видите ли, дочь не может вечно рассчитывать на мою доброту. Вы же не надеетесь, что я буду снабжать вас деньгами?
Клара в ужасе взглянула на Бруно. Сердце стучало в груди, как молот по наковальне. Бруно изменился в лице и опустил глаза, уставившись на стол. Было видно, как кровь пульсирует в жилах на его висках. Но он растерялся всего на секунду. Почти сразу он гордо вскинул подбородок и смело встретил взгляд отца.
— При всем уважении, сэр, ваша дочь рассказывала, что, прежде чем заняться банковским делом, вы зарабатывали на жизнь, продавая обувь. Возможно, те самые туфли, которыми славилась мастерская моего отца. Сальваторе Моретти — слышали о таком?
К удивлению Клары, отец смешался. Он откинулся назад и тихо кашлянул.
— Нет, никогда.
— Возможно, потому, что в вашем магазине имелась только дешевая обувь? — продолжил наступление Бруно. — Туфли моего отца поставлялись в самые роскошные бутики.
Клара закусила губу, чтобы не рассмеяться. Она никогда не видела, чтобы кому-то удалось поставить отца на место. Но ее веселье быстро иссякло — она прекрасно знала, что никто не может безнаказанно подсмеиваться над Генри Картрайтом.
— Раз ваш отец известный производитель обуви, — ответил Картрайт, — то что вы делаете в Америке, почему работаете в порту?
Бруно сжал губы и покраснел. Наконец он кашлянул и сказал:
— Отец в прошлом году умер. Дело перешло в руки моего дяди и старшего брата. К сожалению, правы те, кто не советует работать с родственниками. Мы с братом не очень-то ладили. Чтобы не ссориться, я решил уехать. Кроме того, я всегда мечтал жить в Америке. Я поселился здесь, чтобы испытать себя и доказать, что я на что-то способен. Я знаю, у меня все получится, потому что упорства и решительности мне не занимать. В этом я похож на отца.
Генри откинулся в кресле, скрестив руки на широкой груди.
— Понятно, — заметил он. — Полагаю, вам следовало сначала добиться успеха, а затем уж приходить сюда и рассказывать об этом. Потому что, если честно, я пока не в восторге.
Клара бросила ложку в тарелку, и тяжелое серебро звякнуло о золотистый край фарфоровой тарелки. Она резко отодвинула стул и встала.
— Прости, Бруно, — сказала она, — прости, что заставила тебя прийти в наш дом. Я даже не думала, что у меня такие косные родители. Иначе я бы никогда не стала вас знакомить. Лучше бы мы поужинали у тебя в квартире, как обычно по пятницам.
Услышав это, мать ахнула. Кровь отлила от ее лица. Она прижала руку к горлу, и ее губы запрыгали, как полудохлая рыба.
— Ничего страшного, — успокоил ее Бруно. — Я понимаю, твой отец беспокоится…
— Нет, — отрезала Клара. — Нечего тут понимать. Пойдем, пожалуйста.
Бруно встал со стула. Клара обошла вокруг стола, чтобы взять его за руку, и, не оглядываясь, повела его прочь из столовой. Отец кричал им в спину и сыпал проклятиями, приказывая немедленно вернуться на место. Клара сделала вид, что не слышит.
Это случилось месяц назад. А три дня спустя после того злополучного ужина родители велели ей готовиться к свадьбе с Джеймсом. Ее посадили под домашний арест. Она не знала, навещал ли ее Бруно, потому что ей не разрешали открывать дверь и отвечать на телефонные звонки. Прислуге запретили сообщать ей, кто приходил или звонил.
Теперь, в кабинете, мать строго воззрилась на нее.
— Ты обязана относиться ко мне с почтением, — потребовала она. — Я забочусь только о твоей пользе. Я хочу, чтобы ты вышла замуж за Джеймса, потому что он хороший человек.
— Неправда! Он…
— Он позаботится о тебе. Ты будешь сыта, обута и одета, ты будешь жить в красивом доме! — воскликнула мать. — Он обеспечит тебе достаток, к которому ты привыкла.
— Наверное, это покажется тебе невероятным, — с трудом скрывая отвращение, ответила Клара, — но не все выходят замуж из-за денег. Некоторые делают это по любви.
— Не смей разговаривать с матерью в таком тоне! — крикнул отец, тряся брылями.
Слишком поздно! У нее в голове словно что-то щелкнуло. Решив высказаться начистоту, она не могла остановиться, видимо, гнев и разочарование, которые годами кипели в ее душе, вдруг выплеснулись наружу.
— Тебя же больше ничего не волнует! — воскликнула она, обращаясь к матери. — Главное, чтобы у тебя были побрякушки и красивый дом, а не дружная и счастливая семья.
— Это неправда! — с обиженным видом заявила мать. — Как ты можешь говорить такое, ты же знаешь, какие испытания выпали на мою долю! Ты злая, бессердечная девчонка! Твой брат никогда бы так не сказал! Неудивительно, что он ушел из дома. Он не хотел иметь с тобой ничего общего.
— Он ушел не из-за меня! — возразила Клара. — Он ушел, потому что отец его уволил, а ты за него не заступилась. Знаешь, иногда мне кажется, ты бы переступила через тело умершего сына, чтобы поднять доллар на улице.
Отец, сжав кулаки, с трудом протиснулся вдоль стола.
— Немедленно извинитесь, юная леди! — прорычал он. У него тряслись губы. — Свадьба с Джеймсом назначена на сентябрь. И все на этом! Хватит спорить!
Но у нее внутри что-то изменилось окончательно и бесповоротно, будто кто-то захлопнул тяжелую дверь. Долгие годы она не возражала против того, что родители полностью контролируют ее жизнь, начиная с одежды, которую ей следует носить, и заканчивая предметами, которые она должна изучать в школе. Мать велела горничной еженедельно обыскивать комнату Клары, чтобы убедиться, что она не прячет сигареты или алкоголь. Отец изъял из библиотеки «непристойные» книги и запретил учиться играть на пианино, потому что это «неприлично». Он решал, на что она потратит карманные деньги, он возвращал в магазин платья, которые ему не понравились. Возможно, это материнский инстинкт дал о себе знать, но Клара твердо решила, что больше не станет с этим мириться.
— Почему? — крикнула она. — Почему вам не терпится сбыть меня с рук? Потому что родители Джеймса богаты и вам больше не придется меня содержать? Или это ради бизнеса? Ты хочешь, чтобы его отец стал твоим партнером?
Генри схватил ее за плечи и потряс, впившись в кожу жирными пальцами.
— Какое ты имеешь право разевать рот? — проорал он, сверкая глазами от ярости.
Клара почувствовала, что он с трудом удерживается от того, чтобы не швырнуть ее через всю комнату. Она гневно взглянула на мать.
— Как ты можешь спокойно на это смотреть? — спросила девушка. — Муж тебе дороже, чем дети? Я знаю, как он поступил с Уильямом. Он избил собственного сына! А ты даже не вмешалась!
— Не надо приплетать сюда Уильяма! — взвизгнула мать.
— Почему? — не сдавалась Клара. — Отец его буквально растоптал. А теперь он сделает это со мной?
Мать приложила ко лбу тонкую руку и без сил уселась на козетку. Отец отпустил Клару, подбежал к жене и встал рядом с ней на колени.
— Посмотри, что ты наделала! — он в бешенстве взглянул на дочь. — Из-за тебя мать плачет!
Клара смотрела на родителей, чувствуя, как в груди разгорается годами копившийся гнев.
— Уильям так старался, — сказала она. — Он несколько лет работал на тебя днем и ночью. Он забыл обо всем, лишь бы добиться успеха. Но тебе этого было мало! Ты ни разу его не похвалил, чтобы он не получил то, что полагалось ему по праву!
Услышав это, отец встал, промаршировал по комнате в ее сторону и дал ей пощечину. Она качнулась, но удержалась на ногах и, прижав руку к горящей щеке, заморгала, чтобы не заплакать.
— В чем он провинился? — возмущенно спросила она. — Что он такого ужасного сделал, что ты перестал его любить?
— Имей в виду, — прорычал отец, — еще одно слово, и я…
— Ну да, конечно! — слезы покатились у нее по щекам. — Ты относился к нему хуже, чем к рабу, и все деньги забирал себе. Наконец он потерял терпение и решился постоять за себя. Ты не смог этого стерпеть и выгнал его из дома. — Клара разъяренно посмотрела на мать. — И ты ему не помешала! Ты даже не спросила Уильяма, что произошло. Тебя не интересовало, есть ли ему где жить и что есть!
— Сейчас же замолчи, слышишь? — проревел отец. — Или ты пожалеешь!
— Я ни о чем не жалею, — ответила Клара, — лишь о том, что раньше не поняла, что ты за человек.
Отец бросился к столу, поднял трубку телефона и набрал номер. Ожидая ответа, он смотрел на плачущую жену. Его лицо побагровело, обвислые щеки дрожали, на его вспотевшем лбу отражался свет люстры. Клара повернулась, чтобы уйти. Если она это сделает, то останется без денег. Если не сделает — окажется в ловушке. Другого выхода нет. Она взялась за ручку двери.
— Алло, лейтенант? — произнес в трубку отец. — Это Генри Картрайт. Пожалуйста, пришлите к нам кого-нибудь. Сейчас же. Происходит что-то странное. — Клара замерла у двери, чтобы узнать, что будет дальше. — Моя дочь Клара… похоже, она не в себе.
Клара дернула на себя дверь и выбежала из комнаты.
ГЛАВА 3
ИЗЗИ
Школа Лейкшор
Просунув большой палец под толстую лямку, Иззи накинула рюкзак на плечо. Где же нужный ей класс? Подростки толпились в коридорах, проносились мимо к своим шкафчикам, слушали музыку в наушниках, смеялись, болтали с друзьями. В школе, как обычно, пахло потом, жвачкой и карандашной стружкой. Раньше ей не приходилось бывать в таких школах, как Лейкшор. В ней учились с девятого по двенадцатый класс, и всего здесь было семьсот шестьдесят пять человек. Что ждет ее в Лейкшоре? Сложнее или легче освоиться в маленькой школе?
Утром она надела черную рубашку с длинными рукавами, джинсовые шорты и кеды. Почти все девчонки носили рваные джинсы с туфлями на каблуках или мини-юбки и грубые ботинки. Иззи растерянно посмотрела на документы, которые держала в руках. Кому их отдать — учителю или медсестре? Наверное, бумажки с фамилиями и телефонами опекунов понадобятся медсестре. А с расписанием занятий как быть? Отнести учителю или оставить себе? Она уже забыла, что нужно делать.
Наконец она увидела на двери табличку с фамилией учителя и направилась к ней, стараясь никого не задеть. Вдруг кто-то закричал, и два парня стали пробиваться через толпу: один был в футболке с рок-группой, другой, рыжий, с брекетами на зубах. Рыжий налетел на нее, чуть не опрокинув на шкафчики. Она завертелась вокруг своей оси и уронила бумаги. Волосы упали ей на глаза, а рюкзак слетел с плеча. Парень заржал, извинился и убежал. Она отбросила волосы со лба и стала шарить по кафельному полу, поднимая с него документы, которые мялись и рвались под чужими кроссовками, сандалиями и ботинками.
Наконец ей удалось прорваться через толпу. Иззи опустилась на колени и начала выхватывать бумаги из-под чужих быстрых ног, надеясь, что на нее не наступят. Она потянулась за последним листом, но не успела — кто-то его схватил. Иззи вскочила на ноги, чтобы пуститься вдогонку за вором.
— Эй! — крикнула она.