– Спасибо, что пытался помочь мне, – я протянул руку.

– Уже проверил. Этот парень никакого отношения к делу не имеет. Стечение обстоятельств…

Молчание. Иэн встал и пожал мою руку.

– Я зайду к тебе.

– Слушай, – сказал он, – я буду здесь на следующей неделе. В то же время. Ладно?

Через минуту дверь широко распахнулась. Галенко вошел торопливо. Одетый в форму, он выглядел внушительно. Солдатов поднялся из–за стола и поздоровался.

Я сочувственно улыбнулся и ушёл.

– Так, значит, не имеет? – Он вновь вернулся к ответу, уже услышанному по телефону. – Ты не торопись. По этому делу нужно все выяснить досконально. Не та ситуация… – В его голосе звучало беспокойство.

– Вот и я говорю – не та ситуация. Мальчишка к этому делу, как говорится, с боку припека. У него ключ Жестянников выкрал.

Глава 47. Охота

– Смотри! – этим словом он как бы снял свои сомнения. – А как же с Белкиным–то получилось? – Лицо Галенко выражало изумление. – Выходит, золото скупал? Ничего себе потерпевший! Ты не напутал, Солдатов?

Середина дня. Жаворонки разлетаются из-под моих ног. Высоко вверху, неразличимые, они поют свои песни. Лохматые овцы, которых пас какой-то неосторожный фермер, смотрели на меня так, будто никогда не видели человека. Длинное худое животное, хорёк или горностай, встало на задние лапы, осмотрелось, снова припало к земле и скрылось в дыре каменной стены.

Солдатов, не торопясь, достал из сейфа папку и протянул ему протокол допроса Белкина.

Далеко внизу на краю леса стоял белый грузовик.

– Нет, ты вдумайся, – возмутился Галенко. – Чего ему не хватало?

Если полицейские знали, что делают, то наверняка они сидели где-то в засаде.

Солдатов понимающе молчал.

За несколько часов я по тропинкам поднялся на гору. Дул ветер. Русла, которые пробили горные потоки, были похожи на морщины на лицах гор. Торчащие гранитные скалы были похожи на кости.

– Так! – Галенко опять взял в руки протокол и прочитал нужные ему строчки. – Значит, с этим делом у нас все в порядке. Доложить будет о чем.

Послышался сердитый звук двигателя. Красный квадроцикл приближался со стороны долины. Ездок на нём трясся, как кукла.

Солдатов понял, что по этому делу у Галенко есть свои планы.

Ему потребовалось какое-то время, чтобы доехать до меня.

– А хрусталь–то зачем били? – поинтересовался Галенко.

На его спине висел длинный чёрный чехол. Я знал, что в нём.

– Жестянников говорит, для того, чтобы мы несудимых, помоложе воров искали.

Шеридан Бенедикт остановил свой квадроцикл и слез с него.

– Выходит, отвод от себя делал? Так, что ли? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Да, сегодня в одиннадцать нас слушают в управлении. Разговор пойдет о милой твоему сердцу профилактике. Тебе обязательно надо быть там. Телефонограммой передали…

– Я вроде говорил тебе держаться подальше от гор, – сказал он, но без своей вечной злобы.

– Неужели раньше не могли предупредить? – Солдатов был явно расстроен. – Я на понедельник настроился. Сегодня не готов, – честно признался он.

Он устало рассматривал меня.

Расстроился и Галенко. О переносе совещания ему позвонили вчера, но предупредить об этом Солдатова он забыл. День был суматошный. Закрутило, завертело.

– Твоя бабушка только что вышла из больницы. Ты об этом пожалеешь. Если что-то с ней сейчас случится, ты будешь об этом жалеть всю жизнь, – голос Шеридана был гораздо спокойнее и мягче, чем обычно.

– Не понимаю тебя. Что значит – не готов? – насмешливо спросил Галенко. – До совещания почти два часа! Надеюсь, этого времени для подготовки информации хватит? Не усложняй.

Я открыл рот, чтобы ответить, сам не знаю что. Шеридан Бенедикт повернулся ко мне спиной и сел на квадроцикл. Мотор взревел, квадроцикл понёсся дальше, подпрыгивая на ухабах.

– Какой круг вопросов? – спросил Солдатов.

– Чёрт возьми, не смейте его убивать! – крикнул я вслед.

– Несовершеннолетние, рецидив, общественность. Разговор наверняка будет острым.

Я ещё долго наблюдал, как квадроцикл карабкается по заросшим травой склонам, цепляясь за землю как паук за стену. Я пошёл в том же направлении, в котором уехал Шеридан Бенедикт, хотя уже и потерял его из виду.

– Единственное, что беспокоит, – нет данных за месяц.

* * *

– До таких деталей не дойдут. Месяц – небольшой срок, возьми крупные вопросы, – со знанием дела посоветовал Галенко. – Оперативную обстановку, надеюсь, знаешь, ну и плюс ориентация. Готовься, не буду мешать. Я тоже пойду кое–что полистаю.

Было уже около пяти часов дня. Я шёл весь день, но так ничего и никого не нашёл. Солнце уже опускалось, за дальними горами блестело море. Ветряные генераторы на берегу крутились. На других склонах я видел гуляющих людей, которые стремились спуститься до наступления ночи. Но я должен был идти дальше.

– Понятно, – улыбнулся Солдатов. – Только насчет остроты вопросов не очень ясно…

Выстрел.

Без четверти одиннадцать в приемной начальника управления собрались работники райотделов. Приглядевшись, Солдатов увидел Галенко. Подтянутый, в отутюженной форме, улыбчивый и доброжелательный, он производил приятное впечатление.

Я остановился и прислушался.

Ровно в одиннадцать всех пригласили в кабинет. На стенах, обитых под светлый бук панелями, висела карта города с ломаными красными линиями границ районов. Начальник управления вышел из–за стола и стал по очереди здороваться со всеми. Подождав, пока все рассядутся, он спросил:

Ничего. Ни обрывков разговоров гуляющих, ни чириканья жаворонков. Только ветер.

– Начнем?

Я шёл быстрым шагом, осматривая склоны.

И сразу же стал сосредоточенным. С минуту помолчал, словно собираясь с мыслями.

Снова выстрел.

Я побежал.

– Итак! Необходимость сегодняшнего совещания вызвана осложнением оперативной обстановки в городе. Материалы проверок и информация, которой мы располагаем, свидетельствуют о том, что руководители райотделов недостаточно эффективно взаимодействуют с общественностью в предупреждении правонарушений. Администрация предприятий, производственных, учебных и других учреждений часто забывает, что борьба, например, с пьянством, аморальными поступками – это обязанность не только милиции. Работа эта комплексная. Вопрос о хулиганстве также нами рассматривался неоднократно. Видимо, стиль борьбы с ним остается прежним и методы те же. Людей, которые должны заниматься воспитанием, у нас достаточно. В городе есть дружины, советы общественности, творческие, спортивные организации, родительские комитеты, товарищеские суды, шефы, воспитатели, лекторы… – Полковник сделал паузу. – Нам нужно найти эффективные формы, чтобы всю эту массу людей вовлечь в дело. Один человек может объединить десятки, сотни подростков, молодых рабочих. Но часто эта работа подменяется совещаниями. Кое–кто разучился отвечать за то, что на него возложено…

* * *

Начальники райотделов засуетились, достали из папок подготовленные документы. Начальник управления, заметив это, улыбнулся:

Я не слышал ветра, только своё тяжёлое дыхание, стук пульса. Где-то, может, в одном из ущелий ближе к вершине, мог лежать раненый, умирающий волк. Мёртвый.

– Я знаю, у вас составлены хорошие отчеты о борьбе с пьянством, хулиганством и правонарушениями, с разбивкой всего этого по предприятиям, микрорайонам… Но уверен, что они не вывели вас на крупные профилактические мероприятия. Я правильно говорю, товарищ Галенко? Как в вашем районе с преступностью?

Оранжевый свет расползался по небу с запада. Моя длинная бледная тень лежала на траве.

Галенко встал и, положив руку на спинку впереди стоящего стула, взглянул на начальника управления.

Я стоял там, где горы спускаются к пологим холмам, идущим до самого Кендала. Внезапно впереди взлетел, мигая красными и зелёными огнями, вертолёт. По земле скользнул прожектор. Я неуверенно пошёл к его лучу.

– Я полностью согласен с вами в необходимости проведения широкой профилактики в масштабе всего города. Это большая помощь для всех нас.

Свет прожектора как гигантский палец метался по склону где-то в полумиле от меня. Потом вертолёт скрылся за горой и перестал жужжать. Я вышел на дорогу и остановился, чтобы отдышаться и сориентироваться. Моё сердце билось, как птица в клетке. Становилось всё темнее. Через десять минут я уже не смогу найти дорогу.

Солдатов невольно прищурил глаза. Он почувствовал, что Галенко несколько уходит от заданного вопроса, и с сожалением отметил про себя, что Галенко не будет говорить о разработанном комплексном плане профилактики, об эксперименте, который решили провести в своем районе.

Слева за скалой что-то засветилось, неясный свет превратился в два отдельных луча, и из-за поворота выехала машина. Она неслась ко мне по длинной дороге. Я смотрел, как она приближается. Пройдя последний поворот, машина ослепила меня фарами.

– Прошу конкретнее, – в глазах начальника управления мелькнула ироническая искорка. – Как у вас с раскрытием преступлений?

Наверное, ветер дул в сторону машины, потому что только когда она прошла последний поворот, я услышал звук двигателя: вой бензопилы.

– Преступления раскрываются более или менее успешно, – оживился Галенко и положил на стол красиво оформленные диаграммы.

Я прыгнул в высокие заросли вереска и побежал.

Начальник управления мельком взглянул на диаграммы.

Я пробежал секунд десять, а потом что-то ударило меня в спину.

На спину меня перевернул Стив Скотт. За его плечом появился другой силуэт. Его брат.

– Вы, конечно, сейчас думаете, что при хорошей раскрываемости можно ходить… в героях? Но можно рассуждать и по–другому. Иногда и высокая раскрываемость сопровождается высоким уровнем преступности. Эту строгую оценку работы забывать нельзя. Иначе впадем в грубую ошибку…

Я не мог дышать. Сердце лихорадочно билось, я пытался вдохнуть, но воздуха не было.

– Понимаю вас, – сдержанно произнес Галенко.

Они тащили меня по вереску обратно к дороге.

– Вы что–нибудь добавите? – спросил начальник управления Солдатова.

Я хватал воздух ртом, но в лёгкие он не попадал. Спина глухо болела.

– Самую малость. По существу вопрос вами поставлен верно. Дело не только в ракрываемости… – Тревожная мысль охватила его. Он понял, что то, о чем он станет говорить сейчас, не совпадает с мнением Галенко о значении профилактики, которого больше заботил процент раскрываемости…

Они вытащили меня на асфальт и собрались вокруг. Я видел, как мелькают их джинсы и спортивные штаны.

Солдатов вышел из управления слегка возбужденным. Голова гудела, как это обычно бывает после затянувшихся, бурно прошедших совещаний. «Ну ничего, – подумал Солдатов, то, что говорил начальник управления, это дело настоящего и будущего. И он поддержал мои соображения о комплексных мероприятиях и об индивидуальном подходе к каждому человеку, поведение которого внушает хотя бы малейшую тревогу». Но где–то в глубине души своей Солдатов почувствовал неудовлетворенность. И понял, что идет она оттого, что Галенко в своем выступлении резко повернул от недооценки профилактики к ее полному приятию, и от того, что начальник управления холодно отнесся к этому выступлению, видимо, почувствовал, что за обтекаемыми, в общем–то верными фразами Галенко подлинной заинтересованности в деле, которая рождается душевной болью, не было. Не увидел ее и Солдатов.

– Он помирает.

Все, что говорил Галенко, было правильным. Но Солдатов, сейчас вспоминая прошлые разговоры с ним, оценивая перемену в его взглядах, чувствовал, что и после обостренного разговора о профилактике в Галенко жила уверенность в том, что на первом месте в его личной работе пока что был все тот же процент раскрытых преступлений. Но разве можно не помнить о судьбах людей, споткнувшихся в жизни?

– Паническая атака небось.

Поставили на ноги. Я шатался, мою куртку зажали чужие руки.

Он чувствовал неудовлетворенность и оттого, что не сказал на совещании основного, что казалось особенно важным ему сейчас. Может быть, нужно было ему вести речь не столько о комплексных мероприятиях, не о том, что надо всем сообща навалиться на преступность, а о том, чтобы предупредить эту преступность, когда она находится в состоянии, так сказать, созревания. О том «часе профилактики», который он провел с мальчишкой, сидя за рулем «Жигулей».

Воздух!

«Нет, – тут же решил Солдатов. – Это выглядело бы беззащитно». И первым бы высмеял его репликами с места Галенко, которому подобное «лирическое отступление» вряд ли показалось бы уместным. Его размышления прервал Галенко, который стоял у подъезда вместе с другими начальниками райотделов.

Воздух.

– На работу?

Я жадно глотал его.

– Куда же еще?

Трое: Стив, его брат Дэнни, и Алекс.

– Пойдем вместе. Слушай, а у тебя задиристый характер. Я даже не предполагал… Ну чего ты накинулся на директора обувной фабрики из–за его общежития? И других директоров тоже задел…

На щеке Стива большой красный след там, куда я его ударил.

Солдатов неопределенно повел плечами.

Дул ветер.

– В машину, – сказал Стив.

– Ну какой я задиристый? В первый раз такой комплимент слышу. Всего–навсего изложил факты такими, какие они есть. Разве это дело – в буфете общежития наряду с кефиром и сардельками пивом и вином торговать? – Он перевел дыхание. – Вы не согласны со мной?

Дэнни засмеялся. Я пытался вырваться из его хватки, но ощутил боль в боку, и мои руки метнулись к телу, защищаясь.

– Согласен, согласен, – отрывисто проговорил Галенко. – Толку–то что от таких разоблачений?

Ладонь на спине подтолкнула меня вперёд, другая опустила мою голову, и меня бросили головой вперёд на пол вдоль задних сидений. За мной кто-то залез. Хлопнула дверь, машина сорвалась с места.

– А от того, что у фабрик и заводов пивные павильоны пооткрывали, от этого толк есть? Только одно это сводит на нет нашу профилактику среди молодежи…

* * *

– Ну и критиковал бы за это работников горторга – директора здесь ни при чем. Они, что ли, открывали? Думаю, что здесь ты был не очень прав.

Я лежал на полу поперёк оси, которая шла по середине машины.

– Они молчали. Конечно, с горторга спрос особый. Но и предприятия обязаны были свой голос подать – возражать против этих питейных заведений…

Куда мы ехали?

– У горторга план…

Я с трудом поднялся и сел на заднее сиденье. Рядом с Алексом.

Тяжёлый удар в грудь. Из темноты выплыл кулак. За ним – Алекс.

– От которого производственный падает. Во имя каких идеалов и принципов? Это не мелочь и не пустяк. Я бы по справедливости с этих директоров фабрик… – Солдатов не договорил. – С пьянством и хулиганством надо воевать не только штрафами, протоколами, лишением прогрессивки… От этого пьяница мудрее не станет. И вопрос автоматически не снимается. О борьбе с пьянством директора говорят постоянно. А кто из них посмотрел, что в медвытрезвителях делается? Должны же они понимать… И пятнадцать суток не только мера наказания, но и воспитание. За все время никто из общественности к нам не приходил. А в эти сутки молодых ребят воры и хулиганы обрабатывают. На письма наши не реагируют…

Лицо Стива показалось из-за переднего сиденья. Длинное и бледное.

– Да! Тут ты прав, – подтвердил Галенко, – об этом и прокурор говорил. На представления руководители реагируют слабовато. Все отчитаться хотят только в хорошем, а за просчеты никто на себя вину принимать не хочет.

– Всё хорошо, приятель? – я не видел улыбку, я её слышал.

Солдатов почувствовал, что Галенко смотрит на него выжидающе.

Я не ответил. Было больно дышать.

– Вот я говорил о комплексных планах. В других городах это уже делается. Можно и нам начать, хотя бы в качестве эксперимента.

– Мы собираемся убить… – начал Алекс.

– Именно, комплексный! А разрабатывать его тебе поручили в одиночку, – он подмигнул Солдатову.

– Заткнись, – оборвал его Стив. – Мы охотимся на волка.

Они дружно рассмеялись.

Я ничего не сказал.

– На стадии окончательной доработки и остальные подключаются. Так ведь решили.

– Вот, – Дэнни хлопнул брата по руке. – Поглядывай по сторонам, ладно?

Они вошли в райотдел и поднялись на второй этаж.

Лицо Стива исчезло.

– Это, наверное, к тебе, – усмехнулся Галенко и кивнул в сторону худощавого мальчишки, который при их появлении встал с деревянного дивана.

Какое-то время мы ехали молча, слышался только низкий звук двигателя. Дэнни не сбрасывал скорость на поворотах. Стив наклонился вперёд и высматривал что-то в чёрном небе.

– Ко мне, – серьезно ответил Солдатов. – По краже у Боровика допросить его надо…

– Пока что его не видно.

Вскоре после ухода Юры в кабинет Солдатова вошел Галенко. Солдатов отложил в сторону самодельную с цветным пластиковым набором ручку и внимательно посмотрел на него. Он почувствовал, что это не обычное, мимолетное посещение, почувствовал потому, что уловил в глазах начальника затаенную насмешливую улыбку.

– Мы убьём тебя, – прошептал Алекс мне на ухо.

– Ну что? – наконец спросил Галенко. – Уверен, что вместо допроса самоотверженно профилактикой занимался.

Радио зашипело, потом по нему заговорил голос, похожий на голос диспетчера такси. Я не смог разобрать слова.

Солдатов не ответил. Хотел, чтобы Галенко высказался до конца.

– Это на юге, – сказал Дэнни.

– Вот у меня свои парни растут, но времени на них в обрез, можно сказать, не остается. А на чужих… Ни мне, ни тебе их родителей не заменить. Это добренькое пожелание. Для нашей профессии главное – защищать общество… А семья – это семья. Ты что молчишь?

Мы спускались с гор, то тормозя, то снова набирая скорость. Я не двигался. Если бы я попробовал выпрыгнуть из машины на этой скорости, я бы разбился. Время шло. Мы выехали на большую дорогу, Дэнни вдавил педаль в пол. Меня вжало в сиденье.

– Я думаю, – отозвался Солдатов. – Интересно, как вы жизнь разделяете. На дом, семью, работу, отдых… Только вот можно ли одного человека, с его взглядом на жизнь в целом, разделить на две части, на три? Или он неделим?

Снова появилось лицо Стива.

– Все философствуешь, – усмехнулся Галенко. – Ты правильно пойми. Нам год закрывать скоро! А так… Широко замахиваешься. Не по своим силам дерево ломаешь.

– Нормально себя чувствуешь, приятель?

– Я не стараюсь ломать, – миролюбиво улыбнулся Солдатов. – Я хочу выращивать.

– Да, спасибо, приятель, – ответил я.

– Ну и что? – спросил Галенко. – Растет твое дерево?

– Заткнись, – Алекс ударил меня локтем в грудь.

– Вырастет!

Я вскрикнул от боли.

– Ты пойми, чудак, все это хорошее дело, если рассуждать отвлеченно. А когда перед тобой стоит задача раскрыть неотложное дело и, помимо него, еще другие на тебе висят, тогда убеждать пьяниц и судимых – это уж роскошь. Уголовный розыск – не просветительное учреждение. Здесь работа день и ночь. На другое времени не остается.

– Мы слушаем радио копов, – сказал Стив.

– Это не роскошь, а хлеб наш насущный. Не обижайтесь! – негромко сказал Солдатов. – По–моему, мы работу нашу по–разному понимаем. Она для вас от и до…

Стив так и сидел, обернувшись, но какое-то время ничего не говорил.

– Копы подстрелили волка, – сказал он наконец.

– Вот этого уж не ожидал! – сдержанно ответил Галенко и насторожился. – Я сутками не выхожу…

Голос по радио забормотал что-то, что было слышно только на передних сиденьях. Стив отвернулся, чтобы лучше слышать. В темноте что-то засветилось – фонарик телефона.

– Я не о времени. Я о пределах ответственности.

– Это около Картмела.

– Какой ответственности?

Мы поднимались по склонам и спускались с них. каждый раз, как машина подпрыгивала на ухабах, у меня внутри всё подпрыгивало вместе с ней.

– Ответственности за людей.

После особенно неожиданного прыжка Стив усмехнулся.

– И за воров тоже? И за грабителей? – Выдержка изменила ему. – Я жизнь свою потратил, чтобы людей защищать, чтобы воров этих в первую очередь…

Алекс сжал зубы и шумно втянул воздух. Стив, видимо, его услышал и снова обернулся.

– И за воров тоже ответственность. Заботы заслуживает каждый из живущих. Ни у кого нет второй жизни. А во вторую очередь? – спокойно спросил Солдатов.

– В чём дело, Алекс? Испугался что ли?

– А вторая очередь – дело суда, – отрубил Галенко.

– Нет.

– А третья очередь – колония? А четвертая очередь – опять наше дело – лови, раскрывай? – настойчиво спросил Солдатов.

– А ты? – спросил Стив.

– Это почему же? – не понял Галенко.

Я смотрел ему в глаза.

– А потому! – вдруг утратил спокойствие Солдатов. – Если наша ответственность кончается на первой очереди, то четвертой никогда не миновать. Поэтому нам долго придется сутками из кабинетов не выходить…

Резкий поворот. Глаза Стива расширились от страха, я оскалился.

Галенко засмеялся:

Он оскалился в ответ.

– Молодец! Хорошо ответил. Без церемоний. Молодец! – Он внимательно, с каким–то новым интересом смотрел на Солдатова. Потом сказал просто: – Ты, наверное, обо мне формулировку такую составил: чинуша, бюрократ, вроде того директора, который борется только за вал, а на ассортимент ему наплевать.

Мы немного сбросили скорость, проехали несколько поворотов, выехали на прямую дорогу, и меня снова вжало в сиденье.

– Это была бы глупость с моей стороны, Василий Степанович, – возразил ему Солдатов. – Если бы видел я в вас бюрократа, наверное, ушел бы в другой райотдел. Вы человек, если уж говорить начистоту, широкий и деятельный, но только иногда, как бы это потоньше сказать…

Дэнни резко затормозил и так же резко свернул на другую дорогу. Меня бросило в сторону. Под колёсами шуршал гравий, мы потеряли сцепление с дорогой. Я почувствовал страх, но мы тут же снова вернулись на асфальт.

– Чтобы не обидеть меня? – прищурился Галенко.

Мы неслись вдоль кустов по обочинам узкой дороги. Если кто-то выедет навстречу, мы врежемся.

– Да нет. Обидеть правдой вас не боюсь… Вы начинаете болеть делом, когда оно уже созрело, когда его уже разрывает изнутри. И разрешаете его хорошо. Хорошо, как хирург.

Я нащупал ремень безопасности.

Галенко довольно рассмеялся:

– Можешь притормозить, приятель? – попросил Алекс.

– Ты в самую точку попал. Не в смысле сегодняшнего разговора, а в смысле, как бы сказать, историческом. Я ведь в детстве мечтал стать хирургом.

– Что, трусы перепачкал? – крикнул Дэнни и надавил на газ.

– Вы, Василий Степанович, и на этой работе хирург в самом хорошем смысле слова. Все наши операции проводите с наименьшими потерями времени, наименьшими затратами сил. Вы за профилактику чисто хирургическую. Но есть и другая профилактика…

Стив засмеялся.

– Терапевтическая, что ли? – усмехнулся Галенко.

Алекс вцепился мёртвой хваткой в верхнюю ручку, прижался к двери и молчал.

– Извините за, возможно, неудачное сравнение, я назвал бы ее профилактикой занозы. Профилактика – это в первую очередь спасение индивидуальной человеческой судьбы. Но, спасая ее, мы тем самым спасем и общество от больших неприятностей. Поэтому в нашей работе всегда важно узнать все своеобразие человеческой личности, начиная от склада нервной системы и кончая ее взаимоотношением с окружающим миром. Чтобы делать это вовремя и успешно, надо избавиться от привычки мыслить общими категориями и штампами, научиться исследовать и жизнь и обстоятельства.

Я пристегнулся и наклонился вперёд, просунув голову между передними сидениями.

– На словах все гладко получается. В жизни – сложнее, – горячо ответил Галенко.

– А что, быстрее не можешь?

– Да, в жизни сложнее, – согласился Солдатов, – если забывать о человеке. Вот увидели бы мы вовремя Юру Калугина, в тот самый момент, когда он дома слезы сердитые втихомолку утирал, да подошли бы к нему, да узнали бы, в чем дело, уверен – кражи бы не было, и ключи злополучные лежали спокойно в кармане Боровика. И оба они, может быть, уж в шахматы или шашки играли…

Братья Скотты промолчали.

– Я согласен с тобой, – рассмеялся Галенко, – да только, понимаешь, не всегда хватает тех минут, которые бывают нужны для удаления этой самой занозы. Дела созревшие сыпятся…

Я откинулся обратно и рассмеялся.

– Потому и сыпятся, что из занозы созревают. Они… Галенко не дал ему договорить. Подошел и, хлопнув Солдатова по плечу, сказал:

Дэнни надавил на газ.

– Слушай, у нас с тобой трудная работа. Насчет профилактики я полностью с тобой согласен. Ты над планом поработай. И я подключусь. Вместе полковнику доложим. А насчет заноз… часто приходится делать выбор между ею и уже созревшим. Вот и приходится отсекать…

– Господи, Дэнни, – умоляюще проныл Алекс.

На этот раз договорить не дал Солдатов:

– Он движется к мысу, – сказал голос по радио.

– И поэтому раскрываемость у нас на высоте.

– Ты знаешь, где это?

– Тебя это радует? – поинтересовался Галенко.

Слова диспетчера я разобрать не смог.

– Радует, – ответил Солдатов. – В этом тоже большой смысл нашей работы. Только хотелось, чтобы поменьше людей в колонию попадало. Раскрыть преступление – это немало, а вот знать, что оно не совершилось, что ты остановил…

Мы молча мчались вперед. Когда въехали в деревню, Дэнни немного притормозил. Перед нами появился белый силуэт: девушка в поварской одежде с глубоким контейнером.

… Рабочий день в уголовном розыске всегда напряжен. Но сегодняшний закончился благополучно. Даже совещание у начальника управления, на которое Солдатов шел, заметно волнуясь, прошло удачно. И откровенный разговор с Галенко не оставил ненужных недомолвок.

Дэнни резко повернул.

Уже давно стемнело. На улице горели фонари. После солнечного дня похолодало. Через неплотно прикрытые рамы доносилось пофыркивание милицейского мотоцикла. Солдатов сосредоточенно работал над планом профилактических мероприятий. В наступившей тишине Солдатов услышал неторопливые женские шаги. Он встал из–за стола, распахнул дверь и увидел машинистку Тамару.

В лобовом стекле показалась припаркованная машина, Алекс закричал, девушка выронила контейнер, из него выплеснулась вода, мы сбили боковое зеркало припаркованной машины, пронеслись мимо девушки и вылетели из деревни. Несколько секунд мы молчали, радуясь, что избежали аварии. Потом Дэнни издал смех, похожий на автоматную очередь.

– Томочка, что задержались?

– Ну как ты, Люк? – лицо Стива снова появилось из-за кресла.

– Работа.

– У тебя отличный синяк, Стив, – ответил я.

– Что–нибудь срочное?

– Ну ты даёшь, брат, – сказал Дэнни, – Ты позволяешь ему так с собой разговаривать?

– Да нет. Завтрашний материал печатаю. Мне завтра день нужен.

– О, он за это получит, – ответил Стив, глядя на меня.

– Свидание, кино, театр?

– Посмотрим, как ему такое, – Дэнни снова надавил на газ.

– Лес…

Стрелка на бледно светящемся спидометре миновала середину.

– Завидую. А я вот уже с месяц не выезжал…

– Подтверждаю: он движется к мысу, – сказал голос из радио.

– Напрасно. В лесу сейчас красотища. Все пылает и красным и золотым. Съездили бы. У костра с дымком все заботы забудете.

– Быстрее, – сказал я.

– Взяли бы меня в свою компанию, – пошутил Солдатов.

– Вот же мелкий… – двигатель взревел, перекрыв голос Дэнни.

– Ого! – кокетливо улыбнулась Тамара.

Стрелка спидометра перескочила семьдесят[22].

– Очень хочется в лес. Эх, Томочка, вы не знаете, как вы счастливы.

Серый волк бежал.

Их разговор прервал телефонный зуммер. Солдатов быстро прошел в кабинет и снял трубку, напрямую соединявшую его с дежурной частью. Мягкое пощелкивание аппарата сразу же прекратилось. Докладывал дежурный.

Мама и папа ушли навсегда.

– Товарищ начальник! Тут одна гражданка к вам просится.

Я умер ещё тогда, в той катастрофе. Я мёртв.

– Какая еще гражданка? – отрывисто спросил Солдатов. – Вы объяснили ей, что сейчас неприемные часы?

Или нет. Сейчас я жив. Пульс прощупывается на моём запястье, я чувствую его слева на языке, кровь несётся через мой мозг как поток, стекающий с горы. За кустами несётся серый силуэт.

– Объяснил. Но она настаивает. Говорит, что по делу Шахова она. Хочет только с вами говорить.

Столько возможностей проносится мимо. Ничего ещё не решено.

– По делу Шахова? – быстро переспросил Солдатов. – Мы никого не вызывали. Хорошо. Проводите ее ко мне.

Я наклонился вперёд.

Он взглянул на часы, застегнул пиджак, привычным движением поправил галстук.

– Разгонись перед поворотом.

«Интересно, что привело эту женщину в уголовный розыск в такое время? Что она скажет и кто она?» – В раздумье он восстанавливал в памяти окружение Шахова, мысленно перебирал его связи.

Страх нельзя услышать. Но я слышал их страх. Дэнни и Стива.

В дверь постучали. Дежурный пропустил вперед женщину. Она перешагнула порог и остановилась.

– Разгонись.

– Проходите, садитесь, – пригласил ее Солдатов и жестом указал на стул.

Дэнни сбросил скорость перед поворотом. Я рассмеялся.

Женщину он не знал. Ей было около тридцати, а может быть, немного меньше. Красивая, одета неброско, но со вкусом. Нет, раньше он не видел ее. Никогда…

Мы повернули.

– Я Медвецкая, – назвала она себя. Ее большие глаза смотрели на Солдатова с подкупающим доверием и в то же время чуть настороженно. Она протянула руку – ладонь у нее была маленькая, а рукопожатие довольно уверенное, крепкое.

Он сбросил недостаточно.

– Разрешите идти? – обратился дежурный.

Посреди полосы стоял волк.

– Да, да! Конечно, – отпустил его Солдатов. Когда за дежурным закрылась дверь, вежливо улыбнулся Медвецкой. – Что у вас случилось? Рассказывайте.

Стив истошно заорал. Мы наклонились, раздался грохот, переходящий в рёв. Я ударился о спинку пассажирского сиденья, об окно. Клочья земли, меня рвануло…

Вверх ногами.

– Не хочу обвинять ваших работников в беззаконии, но их чувство ответственности по отношению к людям… – начала Медвецкая неожиданно гневно. Голос у нее был мягкий, грудной.

Всё остановилось.

– Успокойтесь, – остановил ее Солдатов, не дав договорить до конца. Остановил сознательно: он знал по опыту, что такое бурное начало предопределяет, как правило, разговор ненужно резкий, сумбурный и мало чего достигающий. – Вы не волнуйтесь, расскажите все по порядку. Как вас зовут?

– Зоя Павловна. Извините, пожалуйста! – Она посмотрела на него вопросительно. – Вы поможете мне?

– Постараюсь помочь, если это в моих силах, – ответил он мягко.