— Она не сможет помешать тебе видеться с Аникой и помогать ей, если ты сам этого хочешь.

— Никс будет в университете, и оглянуться не успею. Глазго, вот она куда подалась. В Глазго! Блядь, за много миль отсюда.

— Тогда, возможно, ты ей больше не нужен. Может, пора отпустить все это.

— Блядская… СУКА. — Чарли взял свой бокал, но стиснул его в неверной руке так крепко, что тот лопнул. Во все стороны брызнула кровь, и Бенджамину пришлось сбегать за аптечкой. Он уговорил Чарли, что пора уже лечь, а когда заглянул через полчаса в спальню — увидел, что Чарли рухнул на кровать и уже спит без задних ног, полностью одетый и с включенным светом.

Назавтра спозаранку, в среду 15 июня, начался мощный ливень. Чарли не показывался из своей комнаты до часу дня. Бенджамин приготовил ему то-се на обед, но не смог Чарли отыскать. Сумка по-прежнему стояла у него в спальне, но самого его нигде не было видно. Через час Чарли прислал СМС, что ушел гулять, вернется к ужину, пусть Бенджамин не беспокоится. Дождь лил безостановочно. Бенджамин сидел на подоконнике и смотрел сквозь залитое дождем стекло, как река принялась подниматься, вода плескалась и сердито перла по мельничному рукотворному каналу, словно толпа раздраженных пассажиров, пытающихся протиснуться к турникетам на запруженной станции. Шум дождя и шум реки сделались громким, неутихающим фоном его мыслям, он мысленно писал и переписывал свой фрагмент для газеты и волновался за Чарли. Ближе к вечеру попытался отвлечься приготовлением затейливого карри.

Чарли вернулся к шести часам — мокрый насквозь, что немудрено. Ушел наверх и долго отсиживался в горячей ванне, переоделся. За ужином был гораздо спокойнее, чем накануне вечером. Бенджамину начало казаться, что Чарли даже чересчур спокоен. Он был явно глубоко подавлен, говорил очень мало. А когда говорил, то о деньгах.

— Думал, прогулка поможет мне все обмозговать, — сказал он, — но все упирается в деньги. Без денег я выхода не вижу. И так было много лет. Ебаных лет. Они все говорят, что станет легче. Что есть свет в конце тоннеля. Какой он длины, этот ебаный тоннель? Где, блядь, свет? Я пашу уже шесть лет. Шесть лет в праздниках. Ебаный Дункан Филд зарабатывает втрое больше, чем я. Вчетверо. Детям интереснее его дурацкие дымовые бомбочки и взрывы, хоть каждый день подавай. И чего я вообще лезу. — После долгой-долгой паузы он умоляюще посмотрел на Бенджамина и попросил: — Можно мне выпить, дружище?

— Тебе не кажется, что вчера принял достаточно? — проговорил Бенджамин.

Дина Рубина

— Ой, да ладно тебе. Всего одну.

Бенджамин кивнул:

© Д. Рубина, 2021

— Да пожалуйста.

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Чарли налил себе виски.

Фарфоровые затеи

Спать Бенджамин собрался рано. Чарли сказал, что тоже готов ко сну, но сначала хотел позвонить Ясмин. Даже из своей спальни Бенджамин слышал, что разговор пошел плохо и быстро превратился в свару. Все завершилось громким стуком (Чарли жахнул трубкой по столу?), открылась и закрылась дверь. Бенджамин распахнул окно и выглянул наружу. Стояла безлунная ночь. Дождь продолжал низвергаться. Бенджамин различил высокую, громоздкую фигуру-тень Чарли, тот метался внизу туда-сюда. А затем одним внезапным, решительным движением взобрался на стену террасы до самого верха. Встал под проливным дождем и поглядел вниз, в бурлящие, прущие, яростные воды, что бились под ним.

Бенджамин завопил:

— Чарли! Ты какого черта делаешь? А ну спускайся оттуда!

Памяти Асты Давыдовны Бржезицкой Она крошечная, смуглая, иссушенная – словно обжиг прошла. Седая косица, заплетенная сзади. Глаукома, уже оперированная, но прогрессирующая.
Чарли не шевельнулся. Забыв о дожде, секшем его с головы до пят, он стоял на стене, а затем раскинул руки, словно удерживал равновесие — или, может, изготовился прыгнуть.

— Чарли!

1. Просто жизнь

Прошло двадцать или тридцать секунд.

– Гуленька, деточка, не бойся, она не страшная, не укусит… Нет, не верит никому. Видишь, кто бы ни пришел, она под диван забивается. Деточка. Настрадалась от добрых людей…

— Чарли! Спускайся!

Что это за свертки ты вытаскиваешь, какого черта? У меня все есть, я сама тебя сейчас накормлю… Ну, не хочешь – сиди голодной. Ты не против, что я на «ты»? Имею право: девяносто лет – это уже не возраст, это эпоха…

Медленно, словно услышав голос Бенджамина впервые, Чарли повернул голову. Взглянул на друга. Лицо бледное, измученное, запачканное.

…Пойдем сядем на диван… он называется «Шурик». У меня сосед был Шурик, таксист, я упросила его поехать со мной купить новый диван. Вроде как он мой муж. Шурик говорит: «Да у меня на морде написано, что я таксист!» Но все ж поехал.

— А что скажут твои родители?

Они вперялись друг в друга минуту или даже дольше, Бенджамин умолял, Чарли глядел слепо, словно лунатик, у которого все это происходит во сне.

Заходим, видим – стоит этот благородный диван, бархатный. Одинокий. Продавщица говорит: «Он вам не подходит. Во-первых, дорогой, во-вторых, не раскладывается, в-третьих, он последний».

— Ты о чем?

А затем он осторожно развернулся, пригнулся и спрыгнул обратно на террасу. Остался сидеть на корточках, уткнув голову в ладони, пока Бенджамин не пришел, гремя по металлическим ступенькам, не обнял его за плечи и не помог вернуться в дом.

А Шурик ей: «Кто вам сказал, что нам нужно его раскладывать? У меня этих коек дома навалом. Заверните! Берем!»

— Ты возвращаешься из Италии с итальянцем и говоришь, что любишь его. Как они на это отреагируют?

* * *

Наутро Чарли проснулся и оделся к девяти часам. Когда он появился на пороге кухни с собранной сумкой и в пальто, Бенджамин жарил яичницу.

Я так много волновалась по разным другим поводам, но почему-то ни разу не вспомнила о родителях. И вот теперь благодаря Маргарет я вдруг увидела, сколько еще препятствий у нас на пути. Мало того что Беппи итальянец, он еще и католик. Это может совсем не понравиться моему отцу, ярому приверженцу протестантской веры. Мои родители были скромные, трудолюбивые, честные люди. Папино представление о развлечениях сводилось к футбольному тотализатору или игре в дартс в пабе на углу. Маме вполне хватало чашечки чая в минуты досуга в нашем маленьком домике на Боллс-Понд-Роуд. Беппи никак не вписывался в их мир.

Чарли проговорил:

— Меня это не волнует, — заявила я Маргарет. — Если я захочу быть с ним, они не смогут мне помешать.

— Пора мне оставить тебя в покое, по-моему.

— Нет, не смогут. Ну а ты-то сама уверена, что это не курортный роман? Что, если ты убедишь Беппи поехать в Англию, а потом решишь, что не любишь его? Не лучше ли оставить его здесь, а с собой взять только приятные воспоминания?

Бенджамин отозвался:

— Нет!

— Куда ты поедешь?

Я не верила своим ушам.

— Думаю, поживу пока у мамы.

— Возвращайся вместе со мной, и давай сразу отправимся на охоту за парой симпатичных английских парней, — предложила Маргарет. — Кому вообще это надо — выходить замуж за итальянца? У них жуткие характеры, и они всегда на грани истерики. Мне вот итальянец даром не нужен, даже самый милый. Думаю, завтра нам следует узнать, во что нам обойдутся билеты на поезд до Кале. Нам надо уезжать отсюда как можно быстрее.

Бенджамин кивнул.

Я вернулась в свою постель и лежала без сна, прислушиваясь к ровному дыханию спящей Маргарет. Если ей не терпится поскорее уехать отсюда, пусть. Она сказала чистую правду, но меня это ничуть не волновало. Я приняла решение.

— Позавтракай, и я тебя отвезу на станцию.



— Не беспокойся, я прогуляюсь в деревню. Сяду на автобус. Дождь хоть прекратился.

— Верно.

Когда назавтра вечером я встретилась с Беппи в баре у Анастасио, он ликовал. Его бывший начальник очень ему обрадовался. Ему не только предложили работу, но и повысили. Ему дали прежнюю должность Джанфранко — шеф ранга, и он будет обслуживать шесть столиков, подавая туристам овощи, мясо и рыбу на серебряном подносе или поджигая апельсиновый ликер на блинчиках «Сюзетт»[27] на круглом сервировочном столике.

Они обнялись.

Разумеется, все это представляло собой тщательно отрепетированное действо, проходящее по заранее продуманному сценарию. Например, они вносят в зал целого лосося, приготовленного на пару с сельдереем и репчатым луком, украшенного лимонными дольками и уставленного множеством соусников — тут тебе и сливочное маслице с лимоном, и хрен, и майонез, и горчица… Беппи надо будет отделить кусочек филе без костей, а затем подать его с соусом по выбору, красиво разложив на тарелке, и все это время Витторио, главный официант, будет следить за ним, чтобы убедиться, что он все сделает правильно.

— Спасибо за все, дружище.

— Это значительное продвижение по службе, — гордо заявил Беппи. — Как правило, второго помощника официанта сначала повышают до первого помощника, и только потом разрешают обслуживать клиентов. Теперь все эти богатеи будут сидеть за моими столиками. А это лишние деньги, Катерина, так что если не буду транжирить, то смогу и откладывать, и отсылать домой, в Равенно. Но это значит, что я не смогу поехать с тобой в Англию, по крайней мере не сейчас.

Когда Чарли ушел, Бенджамин включил телевизор. Канал «Новости Би-би-си». Все утро Бенджамин держал его включенным, фоново. Показали эпизод с Найджелом Фаражем — он презентовал новый плакат кампании «Уйти. ЕС». На плакате извивалась длинная очередь молодых людей, в основном мужчин, в основном темнокожих. Очевидно, мигрантов. Поверх этого изображения красными заглавными буквами значились два слова: «ПЕРЕЛОМНАЯ ТОЧКА». Ниже, шрифтом помельче: «ЕС подвел нас всех» и «Нам необходимо освободиться от ЕС и вернуть себе власть над нашими границами».

— Но когда-нибудь?

Бенджамин по-настоящему содрогнулся от грубой беспардонной ксенофобии этого образа. Самое уродливое из всего, что он видел в этой уродливой кампании. При первом же взгляде на этот плакат Бенджамин понял, что все решил. Постановив не тратить больше времени на свои публичные декларации, он выкинул из головы изощренные, уравновешенные слова, с которыми возился последние несколько дней, набрал стремительное, целеустремленное заявление из пятидесяти слов и отослал его в газету.

Он улыбнулся и поцеловал меня, но ничего не сказал.

Зазвонил телефон. Отец. Хотя после мини-инсульта произношение у него сделалось невнятным, непривычная живость в голосе слышалась однозначно.

Вечер был прохладный. Близилась осень, и римские модницы уже переоделись в шерстяные костюмы и элегантные свитеры. Только я по-прежнему ходила в ситцевых юбчонках и платьях собственного изготовления. Весь день у меня зуб на зуб не попадал, так что, когда Беппи предложил выйти из бара и немного прогуляться по Пьяцца Навона, я восприняла это без энтузиазма.

— Угадай, где я был? — спросил он.

— Но здесь так тепло, — сказала я. — Давай закажем еще выпить и посидим тут, а?

— В каком смысле — где ты был? Ты же не выходил из дома, да?

— Нет-нет. — Казалось, он едва мог усидеть на месте от возбуждения. — Пойдем прогуляемся. Там так красиво в темноте, когда все фонтаны начинают подсвечивать.

— Выходил.

— Но я там закоченею в этом тонюсеньком платье.

— Зачем?

— Мы быстро согреемся, вот увидишь.

— Голосовать. Я взял тот бланк, который ты мне оставил, заполнил и отправил.

Как всегда, я не смогла устоять перед его обаянием. Через десять минут я уже гуляла с ним под руку по Пьяцца Навона. В уличных кафе за поздним ужином или аперитивом еще оставались запоздалые посетители. И конечно, там были другие парочки — гуляли, как мы, под ручку или сидели у фонтанов.

Бенджамин ужаснулся.

Беппи молчал. Мы кружили по пьяцце, и его, казалось, донимали какие-то мысли. Я волновалась, не понимая, что с ним происходит. Что его гложет — уж не проблемы ли его сестры?

— Пап, тебе нельзя ходить одному до почтового ящика. Лоис или я могли бы это за тебя сделать. Врачи велели беречься.

— А помнишь, как ты в первый раз увидел меня за столиком кафе? Мы с Одри и Маргарет тогда пили там дорогущий кофе, — сказала я, пытаясь отвлечь его от тяжелых раздумий.

— Это ж несколько недель назад уже.

— Да, конечно помню. — Он улыбнулся. — Кажется, будто это было давным-давно, верно?

— Не так уж и давно, всего каких-то несколько месяцев назад, — напомнила я ему.

— Как ты проголосовал? — спросил Бенджамин, хотя и так почти не сомневался в ответе.

— С другой стороны, достаточно давно…

— Уйти, конечно. — И с вызовом добавил: — Ты и так знал, верно?

Мы остановились возле фонтана, издавна служившего местом наших встреч, и Беппи повернулся ко мне.

— А как же Софи?

— Достаточно давно для чего? — уточнила я.

— А что Софи?

— Для того чтобы я понял, как сильно я тебя люблю, — отвечал он так тихо, что я едва расслышала его слова.

— Сам знаешь, она хотела, чтобы ты проголосовал иначе. Это ее будущее, между прочим. Это ей здесь быть дольше всех нас.

— Я тоже тебя люблю, Беппи.

— Она милая девочка, но очень наивная. Я это ради нее сделал. Она мне еще когда-нибудь спасибо скажет.

Мне хотелось повторять ему это вновь и вновь.

— Ты как себя чувствуешь после прогулки, скажи мне?

Минуту он безмолвно смотрел на меня, будто решая, что сказать дальше.

— Немножко устал. Думаю, посижу.

— У меня почти ничего нет, Катерина, ты сама видела, — начал он. — Но с этим продвижением у меня, возможно, появятся перспективы. Так что единственное, что мне хотелось бы знать, — это…

— Окей. Лоис приедет ближе к четырем, хорошо?

— Да?

— Отлично. Я посплю, а потом мы выпьем чаю.

— У меня даже обручального кольца для тебя нет, но… Ты пойдешь за меня замуж, Катерина?

— Окей. Пока, пап.

Я ответила не сразу, слишком потрясенная, чтобы говорить.

— Пока, сын.

— Катерина? — В его голосе звенела тревога.

Удрученный этим разговором, Бенджамин вновь посмотрел в телевизор. Фараж стоял теперь перед плакатом, сиял, скалился и шутил с телевизионщиками. По низу экрана бежала подборка утренних твитов. Попался один от романиста Роберта Хэрриса[110]. Он гласил: «До чего же мерзкий этот референдум. Самое раздорное, раскольническое, расчетливое политическое событие за всю мою жизнь. Лишь бы в последний раз».

— Да-да, конечно да. Я выйду за тебя замуж.

Воистину, подумал Бенджамин.

— Нет, серьезно? — недоверчиво переспросил он.

* * *

— Серьезно.

В тот же день после обеда 16 июня 2016 года — Лоис составляла в кухне список покупок. Собиралась позвонить в лонгбриджское отделение «Маркса и Спенсера» по дороге к отцу. Работал приемник, настроенный на «Радио Два», но Лоис почти не обращала на него внимания. Музыка звучала пресная, а слушать новости Лоис бросила, референдум ей уже наскучил — как, похоже, и всем вообще.

Беппи на радостях испустил торжествующий вопль.

Однако вскоре после двух пополудни в срочных новостях прозвучало нечто, из-за чего остаток дня у Лоис парализовало. В ее избирательном округе напали на женщину — члена парламента, прямо на улице; женщина шла в местную библиотеку, где собиралась вести прием избирателей.

— Она согласилась стать моей женой! — объявил он посетителям уличного кафе. — Правда, я самый счастливый человек на земле?

А они одобрительно завопили в ответ:

Лоис об этом парламентарии ни разу не слышала. Ее звали Джо Кокс. Она представляла Бэтли и Спен, избирательный округ в Йоркшире. Молодая женщина. Нападение, судя по всему, оказалось ужасным. Кокс подстрелили и пырнули ножом. Нападавший вопил какие-то дикие, почти бессвязные слова, которые позднее истолковали как «Главное Британия. Это за Британию». Прохожий бросился на помощь, его тоже пырнули ножом. Нападавший удалился как ни в чем не бывало, но через несколько минут сдался полиции. Джо Кокс привезли в госпиталь в критическом состоянии.

— Auguri![28]

Прослушав новость, Лоис ощутила ужасную слабость и головокружение, ее накрыло измождением. Выключила радио, ушла в гостиную и легла там на диван. Через несколько минут ее охватила бешеная жажда, началась головная боль. Она вернулась в кухню, выпила стакан холодной воды и две таблетки обезболивающего, затем вновь включила радио. Никаких дальнейших новостей о раненой женщине-парламентарии не поступало — если не считать того, что после пяти обещали пресс-конференцию с полицией.

Я немного смутилась, особенно когда кто-то подослал к нам официанта с двумя праздничными бокалами просекко. Но когда мы уселись у фонтана, потягивая игристое вино, я почувствовала себя столь же счастливой, как и любая другая только что обручившаяся девушка. Меня ничуть не смущало отсутствие обручального кольца на безымянном пальце; не думала я и о проблемах, подстерегавших нас. Меня полностью поглотило одно-единственное чувство: я любима. У меня есть жених.

Неудержимо трясясь, Лоис поставила ноутбук на кухонный стол, включила его и погуглила Джо Кокс. Замужняя, мать двоих детей. Сорок один год — на той неделе сорок два. Популярный местный парламентарий, выбрали впервые чуть больше года назад, увеличила лейбористское большинство. Основательница общепарламентской группы «Друзья Сирии». Поддерживает «Остаться». Работает над докладом «География антимусульманской ненависти».

Мы даже не обсуждали предполагаемую дату свадьбы. И он, и я просто чувствовали себя на седьмом небе оттого, что мы вместе, и от души наслаждались нашим маленьким счастьем, созданным нами друг для друга.

Лоис знала, что не надо ей пытаться представлять себе подробности нападения, но ничего не могла с собой поделать. Обычный день — в той мере, в какой обычен любой день в эти необычайные времена, — будничная задача: дойти до библиотеки по знакомой улице, в компании своего управляющего и соцработника. И тут — удар ножом, стрельба, суматоха. И вдруг отменена повседневная жизнь, она лишена смысла непредсказуемым, убийственным насилием. В ту ночь в ноябре 1974-го… Лоис быстро встала — слишком быстро, — но тут же закрыла глаза и почувствовала, что теряет сознание, падает… Кухня постепенно вернулась в фокус. Лоис оперлась о стол. Судя по тому, как нападение описали по радио, выжить в нем никому не удалось бы, но невозможно же, что кого-то в таких обстоятельствах могут убить. Местный парламентарий, занимается своими повседневными делами, обычный четверг, обеденное время — не могло такого случиться. Лоис цеплялась за надежду — полностью осознавая, до чего это иррационально, — а минуты ползли мимо, и Лоис ждала, что скажет полиция.

Было уже поздно, когда он с прощальным поцелуем оставил меня у дверей пансиона синьоры Люси. Как я и предполагала, Маргарет уже крепко спала. В ногах кровати громоздились ее уложенные вещи. Обнаружив, что у нее достаточно денег, чтобы оплатить билет на поезд и паром до самого дома, утром чуть свет она уезжала. Совсем недавно при мысли о расставании с еще одним другом мне становилось грустно, но теперь все это отодвинулось на задний план, потому что Беппи выбрал меня. Отныне он и моя семья, и мой друг. Я полночи провалялась без сна, думая о нем.

Телевизор она включила ровно в пять. Пресс-конференция началась несколько минут спустя. Офицер полиции, дама в годах, с жидкими рыжеватыми волосами, сурово зачесанными на лоб, мрачно и монотонно бубнила поверх постоянного шума фотовспышек.

— Сегодня около часа дня, — начала она, — Джо Кокс, член парламента от Бэтли и Спенборо, подверглась нападению на Маркет-стрит, Бёрстолл. С глубокой скорбью вынуждены сообщить… — Лоис охнула и туго зажмурилась, — что от полученных ранений она скончалась.

— Нет-нет-нет-нет-НЕТ! — взвыла Лоис и бросилась на диван. Ее сотрясали рыдания. — Нет! — твердила она вновь и вновь. — Нет-нет-НЕТ! — Она встала и завопила телевизору: — Вы тупицы! — Подошла к окну, выглянула на тихую улицу и закричала, громче прежнего: — Вы тупицы — вы это допустили! — Подошла к журнальному столику, схватила газету, скомкала ее в шар и швырнула им в телеэкран; в последующие минуты она пинала мебель, швырялась подушками, колотила в стены кулаками. Разбила вазу и залила ковер водой. Сколько длился этот припадок, она не знала. В конце концов Лоис отключилась.

16

Примерно без десяти шесть она взялась прибраться. Эта работа оказалась до странного успокаивающей, и она почти все успела до того, как домой пришел Кристофер.

На следующее утро мне, чтобы проснуться, понадобилось несколько порций крепкого кофе Анастасио. Мы с Маргарет решили в последний раз позавтракать вместе, прежде чем она сядет в такси и поедет на вокзал. Решив кутнуть напоследок, мы купили два маленьких сдобных рогалика с сахарной пудрой и начинкой из заварного крема. Вдобавок Анастасио угостил нас пирожными с шоколадной начинкой и орешками, сообщив, что это за его счет.

— Что тут случилось? — спросил он, заметив первым делом состояние дома, а затем состояние самой Лоис. Обнял ее крепко, и ее вновь затрясло, когда она спросила его:

— Ты слышал?

— Как же мне будет их не хватать! — вздохнула Маргарет. — А еще мне будет не хватать свежей моцареллы и тоненьких ломтиков пиццы, что продают в магазинчике на углу.

— О парламентарии? Да, слышал.

В Италии она немного поправилась, но ей это шло.

Поцеловал Лоис в макушку, вдохнул запах ее волос, упиваясь непривычным удовольствием: жена льнет к нему.

— Через пару дней тебе придется довольствоваться сосисками и пюре с луковой подливой, — усмехнулась я.

— Как же грустно-то, а? Понимаю, каково тебе. Понимаю, что́ оно тебе напоминает.

Она нахмурилась:

Они обнимались еще несколько минут, пока Лоис более-менее не взяла себя в руки. Села за кухонный стол, а Кристофер все еще стоял над ней, гладил по волосам.

— Помню, помню, и не могу сказать, что с нетерпением этого жду. Как бы мне хотелось, чтобы и у нас дома можно было поесть итальянской стряпни. Я бы ничего другого и в рот не брала.

— Как отец? — спросил он наконец. — Я не предполагал, что ты так рано вернешься.

Хоть я и не была помешана на еде так, как Маргарет, но не могла не заметить, что даже в самых бедных итальянских семьях едят лучше, чем у нас, в Англии. Это были простые блюда, но всегда щедро приправленные чесноком или базиликом. Каждая отправленная в рот порция съедалась со смаком, а не проглатывалась наспех, лишь бы утолить голод.

— Отец… — проговорила Лоис. — Ой, блин, я вообще про него забыла.

— Может, тебе стоит попробовать приготовить дома что-нибудь из итальянской кухни? — предложила я.

— Правда? Он не звонил?

— А где я, по-твоему, раздобуду необходимые продукты? Нет уж, сосиски так сосиски, и пусть будет луковая подлива, как ты сказала.

— Нет. Поеду-ка я к нему поскорее.

Я ни словечком не обмолвилась ей о предложении Беппи. Во-первых, я боялась, что она не обрадуется за меня, а во-вторых, что у нее обязательно найдется какой-нибудь разумный довод — из тех, что я предпочла бы не слышать. Так что пока единственными, кто знал о нашей помолвке, были незнакомцы из уличного кафе. Я решила, что лучше оставить все как есть; по крайней мере, до тех пор, пока я не напишу родителям, сообщив им эту новость в письме.

— Я с тобой. Не надо тебе вести в таком состоянии.

Мы погрузили ее вещи в багажник такси и попрощались, стоя на обочине мостовой.

— Я собиралась еды купить по дороге.

— Скоро увидимся, — сказала она, обнимая меня на прощание.

— Давай сперва доедем к отцу. Я в любой момент могу отскочить и добыть что-нибудь.

— Да, будем надеяться, — ответила я.

Лоис пошла за пальто в гардероб и сказала рассеянно:

Глядя вслед увозившему ее такси, я снова почувствовала себя бесконечно одинокой. Но потом я напомнила себе, что теперь у меня есть Беппи и он не даст мне скучать.

— Уму непостижимо, как я могла о нем забыть. — Последний раз глянула в телевизор, прежде чем выключить. — Бедняга… Бедные дети…

Мне немного полегчало еще и оттого, что, когда я вернулась в пансион синьоры Люси, меня там ждало письмо. Оно пестрело американскими марками, а конверт был надписан мелким аккуратным почерком Одри. Я не могла ждать: вместо того чтобы взлететь вверх по лестнице в свою комнату, я, разорвав конверт, прочла его прямо внизу, в коридоре. Мимо меня то и дело сновали постоялицы синьоры Люси.

— Может, стоит ему позвонить?

И вот что там было написано:

— Что? — Она обернулась. Смысл вопроса дошел до нее не сразу. — Нет, я ему из машины позвоню.



Но ответа не было. Когда они подъехали к дому в Реднэле, Лоис заглянула в окно гостиной и увидела, что Колина в его привычном кресле нет. Она отперла входную дверь — и вот он, лежит вытянувшись на полу в коридоре, лицом вниз, совершенно неподвижный и — она это мгновенно поняла — совершенно безжизненный.

Дорогие Кэтрин и Маргарет,

Добила его прогулка к почтовому ящику. Вот так он пролежал, как Лоис впоследствии выяснила, примерно с часу дня. Смерть наступила через несколько часов. Это означало, что она, вероятно, могла бы его спасти — если бы не забыла приехать к назначенному времени.

простите, что так долго не писала, но я была так занята, что никак не могла выкроить минутку времени, чтобы сесть за стол с бумагой и ручкой. Держу пари, вы сгораете от нетерпения узнать обо мне и Луисе. Что ж, мы поженились… И я жду ребенка! У меня будет дитя медового месяца. Это не совсем то, на что я рассчитывала, но Луис радуется за нас обоих.

Старая Англия

Признаюсь, поначалу я думала, что совершила большую ошибку, приехав сюда. Когда я увидела его в порту, он был с длинными волосами и вообще без военной формы выглядел как-то неряшливо. А потом он отвез меня в квартиру к своей мамаше в Бруклине, и она оказала мне, мягко говоря, не очень теплый прием. Я уже хотела собирать вещи, но Луис повез меня на Кони-Айленд, и мы провели там целый день. Вот тогда-то я и вспомнила, за что я его полюбила.

Ладно, как бы там ни было, с тех пор как мы поженились, его мамаша немного оттаяла. Мы по-прежнему живем вместе, и я молю Бога, чтобы мы в скором времени смогли позволить себе собственное жилье. Луис берет дополнительные смены в доках, чтобы отложить лишних деньжат, а я работаю официанткой в дайнере. Он немного похож на бар Анастасио, тоже с зеркалами и кабинками, но посетители все как один заказывают яичницу-глазунью, а кофе на вкус — настоящие помои.

Я все время думаю о вас, девчонки, то и дело вспоминаю наши приключения. Правда, мы тогда здорово повеселились? Несмотря на то что дела мои сейчас далеко не так хороши, я не жалею, что приехала в Нью-Йорк. Мы с Луисом любим друг друга как сумасшедшие, и я уверена, что, как только мы сбежим от старой ведьмы, все пойдет как по маслу.

Не тяните с ответом, обязательно дайте знать, как у вас дела. Я так по вам обеим скучаю.

Вот что меня удивляет вновь и вновь во время поездок по моему избирательному округу: мы гораздо более едины и у нас гораздо больше общего, чем того, что нас разобщает. Джо Кокс, из первого выступления в Британском парламенте, 3 июня 2015 года
С любовью

Одри.

34



Сентябрь 2017-го

Письмо моей лучшей подруги только укрепило мою решимость. Если уж она смогла это сделать, я и подавно смогу, сказала я себе. В тот же день я села за стол и написала ей ответ. Письмо растянулось на несколько страниц; я рассказала ей обо всем, даже о том, что мы с Беппи помолвлены. Мне очень хотелось поделиться с кем-то этой новостью. Я не сомневалась, что она без труда поймет, что я чувствую. Как ни крути, она оказалась в похожей ситуации.

Здесь, на вершине Бикон-Хилла, краски в листве деревьев о приходе осени не возвещали. Леса, окружавшие лысую макушку холма, словно тонзуру монаха, — ели, сосны и другие вечнозеленые. И только если пройти по тропе до самого обрыва и глянуть вниз, по-над лужайками и фервеями муниципального гольф-клуба, можно приметить проблеск верхушек платанов, кленов и дубов, блеск багрянца и золота, провозглашающих конец лета и постепенную смену времен года. Здесь в тихое, почти безмолвное пятничное утро в сентябре, под небесами безоблачной синевы, Бенджамин и Лоис стояли торжественно, готовясь отдать последнюю дань памяти матери и отцу.

Однако с письмом родителям пришлось помучиться. Что-то мешало мне писать; я боялась, как бы они не попытались отговорить меня от этого замужества. Я не знала, удастся ли мне заставить их понять, какой он славный и как сильно я его люблю. Что бы я ни писала, все казалось мне фальшивым и неправильным, так что я в конце концов скомкала все черновики и сдалась. Проходили дни, и я выдумывала для себя все новые оправдания. Я снова начала работать у Анастасио, была занята и очень уставала. Синьора Люси попросила меня сшить несколько декоративных наволочек для ее диванных подушек. Одна из ее постоялиц захотела себе красное платье. В общем, у меня постоянно находились какие-то дела.

Прошло около двух недель с того момента, как Беппи сделал мне предложение, когда я в первый раз увидела Джанфранко. Он стоял в конце переулка, ведущего к пансиону синьоры Люси. Сообразив, что его заметили, он скрылся. Должно быть, он пустился наутек, потому что, когда я выбралась на улицу, его и след простыл.

О том, как следует поступить с его останками, Колин выдал очень подробные указания. Прах жены он хранил в урне на каминной полке у себя дома более шести лет и в своем завещании велел смешать его со своим и развеять с вершины Бикон-Хилла, высочайшей точки холмов Лики, чуть дальше мили от дома в Реднэле, где он провел всю свою супружескую жизнь. Он также велел развеять прах в день годовщины свадьбы — 15 сентября. Год, впрочем, не уточнял, и, на беду, 15 сентября 2016 года Бенджамин застрял в шотландской глухомани, в разгар мучительной недели, проведенной в компании из десятка начинающих поэтов и романистов, расставшихся с приличными деньгами ради того, чтобы впитать Бенджаминову писательскую мудрость. По счастью, в 2017 году этот день (а также еще примерно тридцать по обе стороны от даты) у него в дневнике был пуст. Лоис же, поскольку наконец устроилась библиотекаршей при каком-то оксфордском колледже и ежедневно моталась туда-сюда, решила, что по такому случаю ей полагается отгул.

Через два дня мне почудилось, будто я снова увидела его в толпе туристов на Пьяцца Навона. И потом, когда я покупала себе цветы на цветочном рынке Кампо-деи-Фьори, я повернулась и увидела, что он стоит в нескольких футах позади меня. И снова, поняв, что я заметила его, он стремглав бросился прочь.

Я начала беспокоиться, что он следит за мной, но боялась сказать об этом Беппи. Я не сомневалась: Беппи не знает, что Джанфранко вернулся в Рим. Так что я хранила молчание, но всякий раз, выходя на улицу, ловила себя на том, что мой взгляд скользит по толпе прохожих, выискивая его лицо.

И вот они, брат с сестрой, стояли на холме, переполненные воспоминаниями, оглядывали пейзаж, за сорок один год почти совсем не изменившийся — с тех пор, как Бенджамин привозил сюда Лоис на долгие прогулки, забирал из больницы во внешний мир, рассказывал ей путаные школьные байки и все пытался выманить из нее отклик, помочь ей забыть, пусть на несколько часов, ужас взрывов в бирмингемских пабах. Что правда, то правда: теперь на далеком горизонте, облаченные в белый алюминий, высились три башни новой больницы имени Королевы Елизаветы, чего не было в 1976-м, и, что ощущалось еще острее, не существовало больше Лонгбриджского завода, кое-где его заместили жильем, магазинами и зданиями колледжа, а кое-где попросту снесли, и остались в пейзаже обширные уродливые шрамы. Но в остальном вид был прежним — вид на Загородный парк Уэйзли и Френкли-Бичез, на Клент-Хиллз, Хэгли и Черную страну за ними. Это постоянство успокаивало: оно напоминало о недвижимости и преемственности в мире, который, казалось, менялся быстрее, чем Бенджамин с Лоис успевали понимать. Какими бы молодыми ни ощущали они себя изнутри, для постороннего наблюдателя они были уже в годах: Бенджамин с серебристой шевелюрой, Лоис в седых прядях и намеком на сутулость. Несколько месяцев назад ей исполнилось шестьдесят.

Порой я думала, что видела его, но потом оказывалось, что это кто-то другой. Отныне всякий раз, выходя на улицу, я испытывала беспокойство, а потому предпочитала отсиживаться дома или в баре у Анастасио, если рядом со мной не было Беппи.

Бенджамин извлек из кармана пальто переносную колонку, поставил ее на деревянную скамейку и воткнул в панель свой айпод-классик. В предвкушении этого мига Бенджамин уже прокрутил до нужной песни, оставалось лишь нажать на «плей». Музыка включилась громко: Бенджамину было плевать, кто ее сейчас услышит, кто станет свидетелем этой церемонии. Почти сразу вознеслись мягкие ладовые аккорды, безошибочно английские. Бенджамин закрыл глаза и на несколько секунд потерялся в музыке — в той музыке, которую слышал тысячи раз, но никогда от нее не уставал, в музыке, что говорила с ним тончайше, настойчивее всего прочего о его корнях, о его самости, о чувстве глубокой привязанности к этому пейзажу, к этой стране. Он повернулся к сестре, надеясь на миг их единства, на некий знак, что она чувствует так же. Но у Лоис на уме были дела попрактичнее.

Со своей первой зарплаты он купил мне теплое зимнее пальто.

— Я не могу снять эту чертову крышку, — сказала она.

— Это, конечно, не обручальное кольцо, но я подумал, что пальто тебе сейчас больше пригодится, — с улыбкой сказал он.

— Неудивительно, — проговорил Бенджамин. — Вряд ли ее открывали с тех пор, как навинтили. Ну-ка дай, я попробую.

Оно было синее, с меховым воротничком, и сразу мне понравилось. И все-таки, когда я раскрыла сверток, внутри у меня все перевернулось. Беппи купил мне это пальто, потому что надеялся, что я проведу с ним в Риме всю зиму.

С некоторыми усилиями ему удалось сорвать крышки с обеих урн. Лоис держала в руках Шейлину, Бенджамин — Колина, хотя вообще-то стопроцентной уверенности, что не наоборот, не было, поскольку предоставляло их одно и то же похоронное бюро и выглядели они неразличимо. Ну так и неважно это было на самом деле.

На меня разом навалились заботы. Сидела ли я за швейной машинкой у себя в комнате или наливала напитки клиентам Анастасио, я неизменно погружалась в тяжкие раздумья. Просыпаясь посреди ночи, я изводила себя тревожными мыслями, пока за окном не принимались щебетать воробьи, а сквозь щели в рассохшихся ставнях не начинали пробиваться первые утренние лучи.

— Ну что, окей? — спросил он, держа отцовы останки наготове.

И все-таки я ничего не сказала Беппи. Несмотря на то что мы были помолвлены, я решила вести себя осторожно, потому что боялась его потерять.

— Мы ничего не взяли с собой почитать, — отозвалась Лоис.

— Ты что, собираешься весь остаток дня здесь провести?

Я любила проводить с ним время. Иногда вечерами, когда он не работал, мы направлялись в сторону вокзала Термини; там на окрестных улицах было полно маленьких недорогих ресторанчиков. Беппи всегда знал, где самая вкусная еда. Я могла осилить лишь немного пасты с помидорами и базиликом, зато Беппи с легкостью поглощал большую порцию требухи или печенки, жаренного на слабом огне поросенка с только что испеченным итальянским хлебом с хрустящей корочкой или глубокую тарелку маленьких пухлых кальмаров.

— Нет, в смысле, почитать прямо сейчас. Стихи или что-то.

Он ел быстро, низко склонив голову над тарелкой, как человек, которому хорошо известно, что такое голод. И он всегда охотно говорил о том, что он сам пробовал приготовить. Всю дорогу назад к Пьяцца Навона он рассказывал мне о лично отобранных им специях и приправах, или строил догадки о том, что добавил в соус их шеф-повар, или на все лады превозносил свинину, которую тушили на слабом огне до тех пор, пока мясо не начинало распадаться на волокна. Меня неизменно поражало, как у него хватало духу думать о еде после того, как он весь день подавал ее другим, но, похоже, его это нисколько не утомляло.

— О. Ну… Просто подумай, что бы ты сказала сама. Попробуй импровизировать.

Несмотря на то что я по-прежнему высматривала в толпе Джанфранко, я ни разу его не обнаружила, когда со мной был Беппи. Возможно, он прятался где-нибудь в темном переулке, следя за нами исподтишка и предпочитая не попадаться нам на глаза.

— Окей, — проговорила Лоис нерешительно.

Я чувствовала себя в безопасности лишь под защитой Беппи, Анастасио или синьоры Люси, хотя ни один из них об этом не догадывался. Но как-то днем я оказалась одна за стойкой бара. Анастасио на минутку выскочил, чтобы купить газету, и, когда я подняла глаза, в дверях стоял Джанфранко и смотрел на меня в упор.

Бенджамин переключил айпод — на начало той же песни. Вновь взлетели аккорды, скрипка начала свой неспешный путь к небу.

Он изменился. Подростковый жирок исчез, вокруг глаз залегли морщинки. Минуту-другую ни один из нас не решался первым прервать молчание.

— Ну вот, — сказала Лоис. — Прощай, мам. Ты была нам всем чудесной матерью. Дала нам все, чего мы только могли желать.

— Катерина… — в конце концов выдавил он. Я едва его расслышала, мое имя он выговорил с явным трудом.

Сильно и широко Лоис взмахнула урной и выбросила ее содержимое в воздух. Бенджамин быстро произнес:

— Что тебе нужно, Джанфранко? — осведомилась я с напускной храбростью.

— Прощай, пап, — проделал то же самое, а затем, в чудотворной единомоментности, какая редко благословляла жизнь семейства Тракаллей, налетел порыв ветра, подхватил прах и понес его вверх, в небеса, где перед взорами Лоис и Бенджамина он заплясал, завихрился и слился в единый витой мазок, а затем его забрал с собой следующий порыв ветра, размел, развеял во все стороны, осыпал им дрок, вереск, высокую траву, тропу или просто утащил из вида; прах полетел к родным местам с чутьем зверя — или к дому, где Шейла была так счастлива, или к исчезнувшему заводу, где Колин провел столько плодотворных часов. И все это время струилась музыка — спокойно, решительно, скрипка взмывала, возносилась, как сам прах, пока тоже не стала лишь песчинкой в синем небе, слишком мелкой и далекой, более незримой для двух людей, стоявших у скамейки.

— Он отнял у меня работу, — произнес он, подойдя чуть поближе. — Сначала он отнял тебя, а потом и мою работу.

Наконец они оба сели и послушали музыку еще две с чем-то минуты, поначалу не стремясь разговаривать.

Бросив взгляд в окно, я увидела Анастасио. Он переходил улицу, зажав под мышкой газету.

А затем:

— Уходи. — Мой голос немного окреп. — Просто уходи, и все.

— Как красиво, — сказала Лоис, промокая глаза салфеткой. — Как называется?

Кто знает, что было у него на уме? К счастью, когда вошел Анастасио и многозначительно покосился на него, Джанфранко немедленно ретировался.

— «Взмывает жаворонок»[111].

— Увидимся позже, Катерина, ладно? — бросил он на ходу через плечо.

— Здорово ты придумал, — сказала Лоис, голос у нее дрожал, накатывали слезы, — вспомнить, какая музыка у них была самая любимая.

Анастасио в сердцах швырнул газету на пол:

Бенджамин улыбнулся.

— Какого черта ему здесь снова понадобилось?

— Нет, это у меня она самая любимая. Или одна из. Ты помнишь, чтобы кто-то из родителей хоть раз сказал, что им нравится какая-то музыка?

— Не знаю.

Лоис задумалась, а затем покачала головой.

Сначала я хотела все ему рассказать. Я так долго копила в себе страхи, что мне надо было с кем-то ими поделиться. Но только не с Анастасио — как бы он ни был добр, это все-таки был чужой мне человек.

— Ты прав. Или что они прочли книгу. Или сходили в художественную галерею. — Но тут пришло воспоминание. — Отцу нравился «Танец маленьких утят» на самом деле.

— Да так… ничего особенного, — пробормотала я и снова принялась протирать стаканы.

Анастасио покачал головой.

— Да, верно.

Они рассмеялись, и Лоис сквозь смех добавила:

— Не нравится мне этот парень. Что-то с ним неладно, — проворчал он. А потом подобрал с пола свой «Il Messagero» и прошел в одну из дальних кабинок, где, как он знал, он сможет не спеша насладиться чтением в тишине и покое.

— О боже, помнишь, как они эту песню ставили на рождественских праздниках и бегали по гостиной, размахивая руками, будто куры?

Примерно через неделю в бар явился Беппи в состоянии крайнего замешательства. Он сел за стойку, и когда я налила ему выпить, то заметила, что руки у него дрожат.

— Как такое забудешь? — сказал Бенджамин. Он в то время учился на втором курсе в Оксфорде, и наблюдать импровизированное выступление Колина даже в узком семейном кругу было одним из самых убийственных переживаний в его жизни.

— Я потерял работу, Катерина, — объявил он. — Они меня вышвырнули.

— Ну, я рада, что ты решил эту музыку сегодня не ставить, — сказала Лоис. — Вышло бы не очень сообразно.

— Что? Как они могли тебя вышвырнуть?

— Хотя… — сказал Бенджамин, вслушиваясь в вихри и фиоритуры скрипки, изображавшие причудливый полет жаворонка, — если вдуматься, это же тоже птичий танец. Просто выпендрежнее.

— Они обвинили меня в краже, но я этого не делал. — Он уронил голову на руки. — Клянусь Богом, Катерина, я этого не делал.

Они умолкли, и Бенджамин позволил мыслям идти вслед за музыкой. Он думал о Воне Уильямсе, о его представлениях о музыке как о «душе нации», о его многочисленных открытиях старинных английских народных мелодий, о том, как он помог спасти от почти полного забвения целую традицию, и все же не было, кажется, никакого противоречия, даже никакого напряжения между этим глубоким культурным патриотизмом и остальными политическими убеждениями Уильямса — вроде бы такими либеральными и прогрессивными. Бенджамин размышлял о том, как люто эта страна, эта терзаемая кризисом страна нуждается в таких вот фигурах…

Мало-помалу мне все-таки удалось вытянуть из него, что произошло. Витторио, главный официант, весь день не спускал с него глаз, и Беппи старался изо всех сил. В конце смены Витторио прошел за ним в раздевалку, где все официанты хранили свою верхнюю одежду.

Лоис же тем временем думала о совершенно других вещах.

— Он сказал, что к нему поступили жалобы, что в ресторане кто-то ворует. А через минуту я надеваю пальто, и из кармана выпадает вилка. А там и другие вещи: ножи, ложка, маленький соусник, — все лучшее столовое серебро. Я его туда не клал и ума не приложу, кто мог это сделать. Кто может так меня ненавидеть, Катерина?

— Хороший у них был брак, правда? — сказала она. — Этого у них точно не отнять.

Разумеется, я знала ответ, но по-прежнему боялась сказать. Мне на помощь, как всегда, пришел Анастасио. Он налил Беппи большой стакан виски и тихо произнес:

— М-м?..

— Твой друг Джанфранко, кто же еще.

— У мамы с папой.

Беппи резко вскинул голову, вытаращив глаза.

— О. Да, думаю. В смысле, не… не то чтобы пылкий, но это, наверное, и не было в их натуре.

— Джанфранко? Но ведь его даже нет в Риме.

— Лучше моего уж точно, — проговорила Лоис.

Анастасио многозначительно вскинул брови. Потом повернулся ко мне и сказал:

Бенджамин всмотрелся в нее. Ничего подобного ни разу от нее не слышал. Его это потрясло.

— Кэтрин, по-моему, вам с Беппи есть что обсудить. Пусть он спокойно допивает свой виски, а потом почему бы вам не пройтись вокруг пьяццы разок-другой? А я и один здесь управлюсь.

— Я себя такой виноватой чувствую, — сказала она, — и мне так жалко Криса. Он со мной застрял, на все это время. Прекрасно понимая, что он — не тот. Не надо было вообще за него замуж выходить. Я от Малколма так и не отошла. Никто мне его не смог заменить. Не надо было делать вид… У Криса из-за меня жизнь вышла говенная.

Делать было нечего: я накинула свое новенькое синее пальто и невольно потерлась щекой о мягкий меховой воротник. Разумеется, я страшилась этого разговора, но в то же время сознавала, что Анастасио прав. Пришло время Беппи узнать правду о своем друге.

Бенджамин попытался слепить ответ. Слова не шли. Лоис повернулась к нему и сказала:

Мы сели у фонтана. Когда мы приходили сюда в последний раз, наше настроение было намного радужнее. Рассказывая Беппи о неуклюжей попытке его друга провести со мной ночь в машине, я видела, что Беппи разъярился не на шутку. Таким бешеным я его еще не видела.

— Мы всегда считали, что это ты застрял в своей романтической одержимости. В семидесятых застрял. Но это я застряла, с самого начала я. Ты отпустил. — Захваченная судорогой внезапного плача, она склонилась вперед и сжалась в комок. — Мне надо отпустить, Бен. Мне надо отпустить.

— Почему ты раньше молчала?

Он положил ей ладонь на спину и робко поводил ею.

— Я боялась.

— Ну… у тебя же новая работа, так?