Шон Смакер

Край Вечности

Shawn Smucker
The edge of over there
© Copyright 2018 by Shawn Smucker
© Николенко Е., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2022


Маме и папе. Спасибо за книги
Мария Лаво

Мария Лаво – значимая персона в американском фольклоре, и все же подлинная ее история неизвестна. Ходили слухи, что она родилась в 1794 году во Французском квартале Нового Орлеана. Отцом был белый плантатор, а матерью – чернокожая. Газеты объявили о смерти мадам Лаво 16 июня 1881 года, факт, весьма примечательный: ведь Марию продолжали видеть в городе и после предполагаемой гибели.

Она упокоилась на кладбище Святого Людовика в Новом Орлеане.

Легенда о семи Вратах

Предание гласит, что на свете существует семь Врат, через которые души попадают в загробный мир. У каждого континента Врата свои. Врата Африки скрываются под лапой сфинкса; Врата Азии – неподалеку от Храмовой горы; Европейские Врата – на парижском кладбище Пер-Лашез; Врата Южной Америки – под статуей Христа Спасителя; Врата Антарктиды – на Южном полюсе; Врата Австралии – в окрестностях кладбища Руквуд; Врата Северной Америки – на кладбище Святого Людовика в Новом Орлеане. Прямо в гробнице Марии Лаво.

Древо Жизни

Древо Жизни – знаменитый дуб, что растет в парке Одюбон в Новом Орлеане. Дерево зарегистрировано в реестре «Общества живых дубов». Официальное название – дуб Этьена де Боре. Обхват дуба – чуть менее тридцати пяти футов[1]. В списке доктора Эдвина Льюиса Стивенса, который включает сорок три дерева, приписанных к указанному «Обществу», Древо Жизни идет под номером тринадцать. Дереву подобного размера, вероятно, около пятисот лет или даже больше.

Пролог

Казалось, капли били прямо по коже, хотя все происходило только во сне. Абру окружали листья и ветки, по ним барабанил дождь. Именно тогда она поняла, что сидит на дереве, почти на самой макушке, и сразу же испугалась. Она вцепилась в ветку, на которой сидела, – слишком тонкую, чтобы выдержать человеческий вес, – и та мигом подломилась. Абра полетела вниз. В попытке ухватиться хоть за что-нибудь, она поймала еще одну тонкую ветку. Пришлось повиснуть там, раскачиваясь, и таращиться на свои ноги и землю далеко внизу.

А там, на земле, огромный волк схватил девочку зубами и отбросил в сторону. Мальчик бросился к мечу, взялся за рукоять и вскрикнул от боли, но упрямо размахивал клинком снова и снова. Меч попал в цель, и чудовище начало крениться набок, подобно судну, что вот-вот утонет. Когда монстр упал, рухнул и мальчик.

Абра изогнулась, чтобы рассмотреть, как там девочка. Интересно, где она? Именно в этот момент Абра и увидела всполох света и мужчину – или кого-то, принявшего его облик. Он опустился на колени рядом с лежащей, возложил руки ей на голову и закрыл глаза. Тогда Абра поняла – как всегда понимаешь во сне, – что тот человек пытается вдохнуть в девочку жизнь. Или призвать ее душу обратно, куда бы та ни отправилась.

Внезапно Абра будто стала слышать ушами той девочки. При этом она все еще болталась в воздухе, ее голову и обнаженные плечи осыпали брызги дождя, капли щекотали лицо. Абра висела на дереве, отчетливо чувствовала, как у нее из рук выскальзывает тонкая ветка, но по каким-то неведомым причинам вдруг услышала слова мужчины, который обращался к девочке, распростертой внизу.

– Абра, это очень важно, – шептал он. – Я должен кое-что тебе сказать.

Девочка у подножья и есть она сама, догадалась Абра-на-дереве. Но как только она поняла, что сейчас услышит нечто важное, тут же выпустила ветку.

«Мне уже пора удариться о землю!» – подумала она и бросила взгляд вниз. Земля и впрямь стремительно неслась на нее, и у Абры захватило дух.

* * *

Очнулась она на больничной койке.

Абра сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Стояла глубокая тишина, какая бывает лишь в больницах посреди ночи. Не совсем гробовая тишь – тихо попискивали опустевшие автоматические капельницы, жужжал кондиционер, где-то катились по плиточным полам колеса. Эта тишина – под завесой всего негромкого гула – была целебной. Ночью вся больница словно дремала, затаив дыхание.

В палату вошла медсестра. Абра притворилась спящей, но сердце билось как сумасшедшее, а глаза тревожно ворочались за сомкнутыми веками.

«Это просто сон, – уверяла себя Абра, – просто сон».

И все же что-то вырвало ее из этого сна, какой-то звук. Кому-то она понадобилась. И тут Абра снова его услышала – всхлип или тихий вздох. Откуда же он доносился? Не с потолка ведь… Может быть, через воздуховод?

Может, это Сэм?

Медсестра вышла в вестибюль, дверь за ней закрылась. Абра распахнула глаза, осмотрелась, и сразу на нее нахлынула боль – она шла из центра живота и распространялась по всему телу до самой шеи и ступней. Абра закусила губу, сдерживая крик, и бережно обхватила рукой живот, стараясь унять боль. Похоже, действие анестезии кончилось.

Кресло в углу, в котором раньше сидел отец, пустовало, но на подушках все еще виднелся отпечаток его тела. Наверное, папа ушел искать маму или отправился за чашечкой хорошего кофе. В любом случае в палате его не было: Абра осталась одна.

Она аккуратно повернулась, спустила ноги с койки, села и прислушалась. Кажется, снова тот звук! Он доносился откуда-то издалека и звал к себе, заставляя забыть о боли. Абра с тоской оглянулась на подушку. Вот бы снова улечься под одеяло и уснуть.

Но вдруг она нужна Сэму?

Абра осторожно поставила ноги на холодный пол, подалась вперед и соскользнула с кровати. Боже, как больно!

Полоски на подошвах больничных носков немного липли к полу при каждом шаге, шурша, словно отрывался пластырь. В тыльной стороне руки торчал катетер капельницы, трубки шли к двум мешкам с прозрачной жидкостью, свисавшим с чего-то вроде вешалки на колесах. Абра тащила ее за собой, и колеса поскрипывали в такт шагам. Стояла самая середина ночи, поэтому в палате царила темнота.

В вестибюль вела тяжелая деревянная дверь с металлической ручкой. Абра надавила на ручку и заскрипела зубами, когда та звякнула, открываясь, но кажется, никто ничего не заметил. Абра посмотрела в щелочку на пост медсестры: там было пусто, значит, дежурные заняты, а путь – свободен.

Абра тихонько выглянула в коридор и, крадучись, направилась к лифту. Створки раздвинулись – она скользнула внутрь – и задвинулись. Абра нажала кнопку «4», а потом поднесла руку к лицу. Катетер дернулся. Кожа Абры все еще пахла дымом пожара, от которого они с Сэмом еле унесли ноги. Запах был такой сильный, что Абра сморщилась. Интересно, что нужно сделать, чтобы смыть не только гарь, но и воспоминания о произошедшем? Ведь все случилось лишь утром, наверное, и суток не прошло.

Амарок.

Падение мистера Теннина.

Ядовитые речи мистера Джинна.

Абру пробил озноб, и она плотнее закуталась в больничную рубашку. Даже та пропахла дымом! Необходимо найти Сэма и убедиться, что с ним все в порядке. Обсудить произошедшее. Нужно же удостовериться, что это не сон!

На миг ей показалось, что лифт доставит ее прямиком в психушку – возможно, все это лишь галлюцинации и сейчас ее лечат, а она бултыхается в болоте безумия.

Боль снова скрутила все тело Абры, вместе с болью вернулись и воспоминания, которые она никак не смогла бы выдумать. Как она висела в пасти Амарока, а тот тряс ее, как тряпичную куклу. На миг Абра вспомнила, как ломались ее кости, и чуть не закричала, но только жалобно всхлипнула. И сразу на поверхность всплыл еще один скрытый образ – то, как она исцелилась. На теле остались лишь слабые следы. Это был просто сон или мистер Теннин вернул ее из какого-то неведомого места?

Абра снова задрожала. Двери лифта открылись. Она вышла наружу, готовясь отвечать на вопросы медперсонала. Сейчас ее отчитают и выдворят обратно в палату. Но вестибюль и на этом этаже оказался пустым. Стояла глухая ночь, но все равно где-то же должны были быть пациенты. Почему так тихо? Куда подевались медсестры и врачи?

Абра не знала точно, в какой палате лежит Сэм, только то, что из-за обожженных ладоней его разместили на четвертом этаже. Абра бросила взгляд на собственные ладони, снова принюхалась. Дым. Вспомнила, каким тяжелым был меч в ее руках, как быстро он полетел в мистера Джинна. Возможно ли это вообще? Разве она смогла бы запустить клинок на такое расстояние?

Содрогнувшись всем телом, как от удара током, она с досадой остановилась – колеса штатива капельницы скрипели слишком громко. Тогда Абра сняла пакеты и понесла их сама – по одному в каждой руке, а капельницу бросила в коридоре. Пакеты были теплыми, скользкими и тяжелыми, зато Абра теперь могла передвигаться бесшумно.

В поисках Сэма она ходила от палаты к палате, осторожно заглядывая в каждую. Что сказать ему, если он отыщется? Что ей вообще нужно? Доказательства – вот что. Своего друга. Старого доброго друга. Абра вдруг вспомнила о маме Сэма – впервые с тех пор, как они вышли из горящего леса.

Слезы подкатили к глазам. Абра заглянула в очередную палату и быстро отпрянула. Там лежал Сэм, но с ним был кто-то еще. Может быть, медсестра или врач?… Абра снова незаметно заглянула внутрь: женщина, что стояла в палате Сэма, была одета в медицинскую форму. Только туфли выбивались из общего вида. Большинство сестер носили белые теннисные туфли, а у этой на ногах красовались блестящие черные лодочки на шпильках. И волосы распущены по плечам, а не завязаны в пучок или хвост. Она задавала Сэму вопросы, но Абра не сумела разобрать слов. Сэм сидел, прижавшись к спинке кровати. Он покачал головой, затем что-то сказал и снова покачал головой.

Ахнув, Абра всмотрелась пристальнее: неужели это мама Сэма? Невероятно! Разве что… Древо Жизни каким-то образом все же ее воскресило. Со спины, даже в профиль, женщина ужасно походила на Люси Чемберс. Но Сэм отшатнулся от посетительницы и постарался отодвинуться как можно дальше. Вид у него был изрядно перепуганный. Никакая это не мама Сэма, тут же догадалась Абра. Она уже хотела ворваться и прекратить это безобразие, но что-то ей помешало. Абра боялась. От незнакомки веяло тьмой, и хоть ощущение было почти неуловимым, Абра задрожала. Она огляделась, надеясь, что в вестибюле появится медсестра. Куда все подевались? Почему никого нет?

Женщина подошла к изголовью кровати Сэма и низко склонилась к его лицу. Нет, это точно не медсестра! Абра встревожилась и собралась вмешаться или позвать на помощь, но тут женщина выпрямилась и повернулась к двери. К Абре.

Быстро, насколько позволили ранения, Абра скользнула за распахнутую створку двери палаты Сэма. Там как раз хватало места, нужно было только расправить плечи и как следует прижаться к холодной стене. Живот снова разболелся, и Абра до крови прикусила нижнюю губу. По щеке скатилась слеза. Абра почему-то знала: нельзя показываться этой женщине.

В щель возле дверных петель Абра увидела, что незнакомка остановилась на пороге палаты. Посмотрела налево, посмотрела направо, по всей видимости решая, куда же пойти, и уже почти вышла, как вдруг почему-то насторожилась, замерла и снова огляделась. А потом проделала нечто такое странное, что Абра никогда не поверила бы, если б не увидела сама.

Женщина приподняла лицо, закрыла глаза и принюхалась. Точно собака, которая пытается учуять добычу. Абра затаила дыхание. Незнакомка шагнула вперед, пропав из вида. Куда она пойдет? А вдруг закроет дверь и обнаружит Абру?

Но фальшивая медсестра пошла в другом направлении – в противоположную сторону. Абра слышала, как, уходя, незнакомка напевала мелодию – чужую, странную, – несколько простых нот, однако они пугали до ужаса. Ее словно окутывала тьма, которой не было никакого объяснения.

А потом женщина скрылась.

Абра выбралась из-за двери и заглянула в палату. Сэм спал. Не слишком ли быстро он заснул? Впрочем, если бы сама Абра сейчас оказалась в постели, отключилась бы за три секунды. Она уже хотела разбудить его и задать все свои вопросы, но живот снова скрутила изматывающая боль. Конца и края этой боли не было. К тому же Сэм спал так мирно…

Абра понимала, что ему нужен покой. Да и ей тоже. Поговорить можно и завтра.

И вдруг Абре пришло кое-что на ум, и она сразу забыла о Сэме и о себе, даже о терзавшей тело физической боли.

Меч! Меч все еще оставался в ее палате! А вдруг «медсестра» пошла его искать?

Быстро, как только смогла, Абра заковыляла по коридору, держа в руках прозрачные пакеты от капельницы. Дойдя до стойки, она водрузила их обратно и продолжила путь. С каждым шагом боль жгла все сильнее, но все мысли Абры были только о мече, спрятанном в сумке с вещами. О мече, который почему-то никто не заметил. Абра начала догадываться, что, когда нужно, меч умеет становиться невидимым – сливаться с окружающей обстановкой, как шов на штанах или тень в углу. А незнакомка – сумеет ли она его разглядеть?

Абра вошла в лифт, и этаж сразу же ожил. Откуда-то появились медсестры, к водному фонтанчику склонился пациент. К палате подошел врач и принялся листать карту. Это было поразительно: словно кто-то повернул выключатель и вывел больницу из странного сна.

«Наверное, дело в той незнакомке», – смекнула Абра. Та, как по волшебству, заставила всех замереть.

Абра нажала кнопку второго этажа. Вот бы лифт ехал быстрее!

– Давай, давай! – шепотом подгоняла его Абра.

Дз-зинь!

Лифт остановился на третьем этаже. Двери открылись. Абра постаралась принять уверенный вид, словно направляется именно туда, куда нужно.

Вошла медсестра и удивленно на нее посмотрела.

– Уже поздно, солнышко, – заботливо сказала она. – Не стоит разгуливать по этажам.

Абра кивнула и постаралась улыбнуться, но тут же широко распахнула глаза: знакомый страх окутал ее удушливой волной. Следом за медсестрой в лифт вошла странная женщина из палаты Сэма. Она пристально, сузив глаза до щелочек, уставилась на Абру. А потом слегка улыбнулась, и вид у нее при этом был чрезвычайно довольный. Незнакомка скрестила руки на груди и посмотрела на горящую кнопку «2» на панели управления.

Дз-зинь!

Медсестра вышла, Абра – следом. Странная женщина – за Аброй.

Абра поковыляла по коридору, оглядываясь через плечо. Незнакомка сильно отстала, но все же шла позади.

Какая боль! В живот словно нож вонзили. Необходимо поскорее добраться до кровати и нажать кнопку вызова персонала. Они уберегут ее от странной дамочки.

Абра уже собиралась войти в палату, но незнакомка перехватила ее за плечо.

– Постой-ка, – тихо прошипела она. Абра не обернулась. Руки у женщины были ледяные и причиняли новые страдания. – Кажется, то, что я ищу, – у тебя.

Абра не шелохнулась. Ей хотелось закричать, позвать на помощь. Больно стало так, что в глазах потемнело. Похоже, еще чуть-чуть – и Абра свалилась бы в обморок. Комната начала вращаться…

– Абра! – вдруг окликнул ее знакомый голос.

Папа! Он осторожно поднял дочь с пола. Таща за собой стойку капельницы, отнес и бережно опустил Абру в кровать, поправил подушку и накрыл одеялом.

– Где ты была? – взволнованно спросил он. – Тебе нельзя вставать и повсюду разгуливать.

Абра устало посмотрела на него:

– А ты где был, папа? Ты видел ту женщину, медсестру или врача?

Но сил объяснять что-то дальше уже не осталось. Абра тут же заснула глубоким сном. Ей снова приснилось, что она висит на дереве, а мистер Теннин хочет сказать ей что-то, что-то очень важное, но тут сон снова прервался.

На следующий день, когда Абра проснулась, у постели ее уже поджидал поднос с завтраком. Отец дремал рядом – в плюшевом кресле с деревянными подлокотниками. Абра села – ей определенно было лучше, хотя раны еще болели, – и взяла маленький пластиковый стакан с апельсиновым соком. А потом нашла написанную от руки записку, которая гласила:

«Поправляйся. Скоро увидимся».


Внизу стояли лишь две затейливо выписанные буквы: «К. Н.»

Часть I

Нежданный гость

Подумай о доме, что в Вечности ждет, У берега светлой реки. Там все ликом ясны, Душою прекрасны И помыслами чисты. Подумай о доме, что в Вечности ждет, О доме, что в Вечности ждет. Дьюит К. Хантингтон. Из гимна «Вечность»
1

Сэмюэл

Следом за мной идет мужчина. Он лысый, а вокруг глаз – складки морщин, словно кто-то бросил два камешка в пруд и по темной воде разошлись круги. От старости и нелегкой жизни лицо его оплыло. Под подбородком болтается сморщенная кожа. Среди морщин на лице – россыпь пятиконечных звезд, устремляющаяся к вискам. Почти прозрачные мочки ушей оттягивают туннели. Брови и губы сплошь в пирсинге. Я столько за всю жизнь не видел и не подозревал, что возможно поместить все это на одно лицо.

Но взволновали меня не морщины и не татуировки с пирсингом. Взволновали меня его глаза – они были похожи на то безбрежное море, куда в моем сне уплыла мать. Они вызывали во мне странное чувство, которое почти невозможно описать. Я бы не узнал его, если бы когда-то мне не довелось познакомиться с Теннином и Джинном.

Человек, который идет за мной по пятам, – один из них.

Уж будьте уверены. Глаза не врут.

Можно ли убить кого-то вроде мистера Джинна и остаться безнаказанным? Вероятно, нет.

Последние несколько месяцев я читал дневник Абры, вспоминал день, когда ушли ангелы, и думал: неужели все это и правда сошло нам с рук, мы избавились от мистера Джинна и вышли сухими из воды? Кажется, в детстве я был страшно напуган. Меня ужасала мысль, что придется заплатить за содеянное. Но с годами эти чувства растаяли. Я перестал бояться и начал задумываться – случилась ли битва ангелов за Древо Жизни на самом деле или это был лишь сон? Или же сон во сне? Дети – отличные притворщики. А вдруг мы с Аброй это выдумали?

Но все изменилось. Абра умерла и оставила мне в наследство дневник и меч. Почему именно мне? Ведь я все еще не могу даже притронуться к нему. Хотела, чтоб я его спрятал или как-то использовал? На всем белом свете никто так не осознает значение этого меча, как я, и все же, что с ним делать? Держать у себя дома – все равно что скрывать государственную тайну.

Все эти мысли пролетают в моей голове с молниеносной скоростью, потому что лысый старик с татуировками топает за мной через весь Дин к антикварному магазину мистера Пелле.

Туда, где все началось.

Вот проулок между антикварным и пиццерией. В отдалении – бейсбольное поле. Правда, в бейсбол больше никто не играет: люди потеряли к нему интерес, по крайней мере у нас, в Дине. Поле утопает в бурых сорняках и кустарнике. Поросль оплела сетку-рабицу, которая прежде служила оградой. Зимой, когда дует сильный ветер, ветки с грохотом бьются и скребут по металлическим звеньям.

Не знаю, что хуже: земля, поглощенная «прогрессом», или заброшенная земля. Мы желаем, чтобы все оставалось прежним, но нити, связующие настоящее и прошлое, все время переплетаются. Когда вы наконец возвращаетесь домой – если вам удается отыскать тот призрачный путь, – то понимаете, что он никогда по-настоящему вам не принадлежал, ничем нельзя владеть вечно. Наши дома, поля – все, что составляет пейзаж нашего детства, принадлежат нам очень недолго. Они ничего нам не должны.

Я бросаю взгляд на тротуар. Лысый все еще топчется там, иногда останавливаясь и посматривая на меня. Вокруг его глаз поблескивает пирсинг. Делаю глубокий вдох, дожидаюсь, когда незнакомец ненадолго отвернется, и сворачиваю в узкий проулок. Трость застревает в гравии, скользит по замерзшей грязи. Меня охватывает паника. Быстро, так быстро, как только могу, спешу прочь. Оглядываюсь – наверное, он сзади, вот-вот догонит. Черный ход антикварного магазина уже совсем близко. В эту самую дверь я вбежал много лет назад, спасаясь от дождя и молнии.

Уверен – дверь заперта, но все же нажимаю на ручку. Та вдруг поддается: открыто. Я только что сказал, ничто не остается прежним, но, войдя в подсобку магазина мистера Пелле, понимаю, как ошибался. Здесь совершенно ничего не изменилось, ничуточки. Даже пахнет в точности как тогда. Повсюду старые зеркала, комоды, каркасы кроватей без матрасов, светильники без лампочек и шкафы, что будто умоляют спрятаться за их дверцами. И в этих залежах мебели, скопище теней и причудливых очертаний, проходит узкая тропинка. Все та же узкая тропинка. Наверняка где-то здесь, в подсобке мистера Пелле, скрываются двери, которые могут привести вас куда угодно. Если знать, за каким сундуком поискать, створки какого окна распахнуть, то пролезть можно в любую нору во вселенной.

Я пробираюсь по пыльному заставленному помещению, мимо мрачных закоулков, теней и зияющих между ними дыр, словно иду по канату, натянутому между мирами. Стоит немного оступиться – и попадешь куда-нибудь не туда.

– Мистер Чемберс… – произносит тихий голос.

И хоть зрение еще не совсем привыкло к темноте, я знаю, кто меня зовет. Тот незнакомец. Человек со звездами вокруг глаз и невидимой ношей на плечах. Тени будто сами собой расползаются от нас по углам. Я стою, смотрю в его неповторимое лицо и чувствую, что теряюсь перед ним, как дитя, которое таращится в ночное небо.

– Сэмюэл Чемберс, – повторяет он.

Я киваю, хотя незнакомец не задавал вопроса. Он и сам знает, кто я, наверняка.

– Можем поговорить?

Не представляю, что ответить, поэтому просто еще раз киваю. Мне все кажется, в любую секунду на меня с небес снизойдет кара за ту давнюю гибель мистера Джинна. Сейчас незнакомец набросится. Но ничего подобного не происходит. Он лишь вздыхает и кладет мне руку на плечо. Похоже, намерения у него вполне мирные.

– Хорошо, – говорит он. – Я не хотел вас напугать.

Незнакомец идет к выходу, в ту дверь, откуда я только что пришел. Я медленно хромаю следом, и мы выбираемся наружу. Приходится все сильнее опираться на трость.

– Где мы можем поговорить? – спрашивает незнакомец.

Я оглядываю улицу. В Дине негде уединиться. Пойдем мы хоть в закусочную, кофейню или пиццерию – весь город будет на нас глазеть и трепать языками. Еще бы – с такой-то внешностью, как у лысого! Джерри – малый, что ухаживает за моей фермой, – тут же примчится узнать, все ли в порядке. Предложит денег – их он всегда предлагает в первую очередь, если что-то случается. Будто деньгами можно решить любую непредвиденную ситуацию, будто деньги – ответ на все незаданные вопросы.

– Я живу в десяти минутах отсюда, – устало сообщаю я. – Поедемте ко мне.

– Да, но вам придется меня подвезти, если можно. Я без машины.

– Ну, разумеется, – бормочу я. – Как вы вообще сюда добрались?

Он молчит и с улыбкой приподнимает продырявленную бровь.

– Все ясно, – ворчу я. – Вы даже не представились.

– Зовите меня мистер Генри.

– Когда люди предлагают называть их каким-то именем, – откашлявшись, бормочу я, – сразу кажется, что оно ненастоящее.

Он снова улыбается. Из-за всех его морщин, татуировок и пирсинга сложно понять, дружелюбная это улыбка или ухмылка. В воздухе внезапно веет холодом, как перед снегопадом.

Мы возвращаемся к моей замерзшей машине, рассаживаемся по местам и едем на север, оставляя Дин позади. Авто испускает клубы выхлопов, под серым небом царит тишина. Суровые зимние дни по-своему очаровательны: низкие облака висят над полями, ряды засохших стеблей кукурузы напоминают щетину на лице старого добряка-соседа. Горы покрыты облетевшими деревьями, окрашены в серый, коричневый и где-то даже фиолетовый, а в тенистых местечках, словно алмазные вены, затаились ледяные дорожки.

Порыв ветра ударяет о борт машины. В воздухе отчетливо пахнет снегопадом.

2

Притормозив в переулке у своей фермы, я сижу в машине и не двигаюсь с места. Сначала тридцать секунд, потом минуту.

– Вы в порядке? – спрашивает мистер Генри.

За всю поездку мы не обменялись и словом. Казалось, он ждал, что я начну задавать вопросы, но у меня было не то настроение. Кроме того, ведь именно он хотел со мной поговорить. Так что пусть начинает в любой момент.

– Все отлично, – отвечаю я, внезапно жалея, что пригласил его домой. Интересно, не обидится ли чужак, если я снова заведу двигатель, отвезу в город и попрошу его выйти из машины?

– Может быть, пойдем в дом? – спрашивает он.

– Подождите.

Больше всего на свете мне не хочется, чтобы Джерри увидел, как я веду в дом подобного персонажа. Я выжидаю, не появится ли сам сосед или его сын, но к этому времени они обычно уже возвращаются к себе на ферму. Зимой здесь почти нечем заняться. Фруктовые деревья стоят голыми, и даже не верится, что весной все вернется к жизни и тонкие ветки снова зацветут. В саду остались лишь высохшие растения да неубранный мусор.

Способны ли те из нас, для кого наступила зима их жизни, набраться мужества и поверить, что весна когда-нибудь вернется?

– Ну ладно, – вздыхаю я. – Идемте.

Мы выбираемся из авто, захлопываем двери, и с карниза амбара испуганно вспархивают голуби, устремляясь в лес, к холодным серым горам.

В зимней тишине хлопки дверей звучат неожиданно. По пожухлой траве я ковыляю к дому. Мистер Генри пытается поддержать меня под локоть, но я окидываю его суровым взглядом, и визитер отступает.

В доме тепло; я иду на кухню сварить кофе. Похоже, беседа выйдет долгой.

– Вам что-то нужно? – спрашиваю я, нарушая молчание.

Гость устраивается в кресле в столовой. Мужчина он довольно крупный. Удивительно, что такой старик выглядит все еще сильным. Когда он разговаривает, слышится глухое звяканье. Кажется, это из-за пирсинга на языке, металлической штанги, которая выстукивает на зубах мистера Генри азбуку Морзе.

– Я хотел поговорить с вами об Абре.

– Я имел в виду сахар или сливки в ваш кофе.

– Ах да, простите. Я пью черный. – Помолчав, он продолжает: – И все же нам нужно поговорить.

В душе растет тревога. Внезапно я настораживаюсь. Я знаю, почему этот человек здесь. Знаю, зачем он пришел.

За мечом.

– Об Абре? – небрежно переспрашиваю я, отводя взгляд. Притворяюсь, будто не понимаю, в чем дело. – Видите ли, мы с Аброй не общались много лет. Очень много. Мы сильно отдалились.

Нервы на пределе. Я разливаю кофе по чашкам, стеклянный носик кофейника стучит по фарфору, словно у кого-то от холода зуб не попадает на зуб.

От чашек поднимается пар, и запах меня успокаивает.

– Ваша на стойке, – говорю я, кивая на кофе мистера Генри, а сам направляюсь к столу с горячей чашкой в руке.

Я успел забыть то самое чувство, которое испытываешь в обществе подобных ему. Кажется, что рядом человек, а потом он подходит и садится за стол, и вот уже напротив словно бы целая эра, эпоха. Смотреть на него – все равно что смотреть на Большой Каньон, разглядывать все эти пласты в камне, которые повествуют о периодах истории Земли.

– Вы что-нибудь знаете о том, чем занималась Абра после того лета, когда умерла ваша мать?

– Откуда вы знаете о моей матери?

– Все о ней знают, – нетерпеливо отмахивается он.

Я только стискиваю зубы. При чем тут моя мать? Очень странно. Кто эти «все», которые о ней знают? Мне хочется расспросить подробнее, но я молчу, сам не зная почему. Возможно, он сбивает меня с толку, и потому я хочу сказать как можно меньше. Или боюсь выяснить о ней то, что вовсе не желаю знать из страха разочароваться.

– О вашей матери… – повторяет он, качая головой, и продолжает: – Так что вам известно о том, чем занималась Абра после ее смерти?

– Мы с Аброй были лучшими друзьями. Я кое-что дал ей. Дружбе пришел конец. Хотя это слишком сильно сказано – мы просто стали чужими.

– А вы могли бы помочь ей, знаете ли, – говорит он, потягивая кофе и поглядывая на меня поверх чашки.

Качаю головой и отвожу взгляд.

– Нет, – бормочу я себе под нос. – Мне всегда недоставало сил.

– Да бросьте. Это ведь неправда? – хмыкает Генри, придавая фразе вопросительное выражение.

Я смотрю прямо на него:

– Похоже, вы и так все знаете. И мне не нужно ничего вам рассказывать.

– Если запастись должным терпением и верой, наша слабость однажды может обратиться в величайшую силу. Эта перемена часто случается в миг крайней нужды. Слабость… – он помедлил, покачивая головой, – в силу.

– Сомневаюсь, чтобы со мной когда-нибудь происходило подобное.

– Возможно, вы в этом не нуждались. Что вы ей дали?

– В то лето? Я отдал ей коробку. Вместе со всем содержимым.

Он кивает. Разумеется, Генри знает о коробке, ведь мистер Теннин знал. После всего, что произошло у Древа, все они хотят ее заполучить.

– А недавно? Отдавали ли вы что-то Абре недавно? Или она вам?

Таращусь в темную гладь кофе в собственной чашке, и мне мерещится, что я смотрю прямо в глаза мистеру Генри. Будто они – его глаза – повсюду.

Я мысленно вызываю в памяти образ коробки, которую опустил в гроб. Атлас, записи. Я положил это туда, потому что решил – все кончено. Считал, что смерть Абры означает конец всего. Но затем ее муж отдал мне меч и дневник. Только для чего?

– Ничем не могу помочь. Я вас не знаю.

Голосом я пытаюсь дать понять визитеру, что пора уходить. Я слишком стар для всего этого и не имею никакого отношения к настоящим или воображаемым событиям, что происходят вокруг. Событиям, скрытым завесой тайны.

Завеса тайны, вновь про себя повторяю я. Именно так мы с Аброй называли все странности, что творились тогда. Словно обычная жизнь находилась по одну сторону этой пелены, а по другую…

А по другую – Древо, мистер Теннин, мистер Джинн, Амарок.

В ту пору, если как следует присмотреться, можно было увидеть тени. Но не сейчас. Я уже много лет ничего подобного не замечал.

– Ваша… осмотрительность похвальна. Но у Абры было кое-что нам крайне необходимое. – Помолчав, он осторожно, вкрадчиво продолжает: – Возможно, это у вас. Прямо здесь.

Мое сердце оглушительно колотится. Я не имею понятия, на чьей стороне этот человек. Не представляю, кто он – «мистер Теннин» или «мистер Джинн». Я отчаянно вглядываюсь ему в глаза, в поисках хоть чего-то, похожего на ответ. Возможно, проблесков доброты.

– Здесь для вас ничего нет, – машу головой я, и от волнения у меня перехватывает дух.

Гость кивает. Мочки ушей с туннелями покачиваются в такт. Он почесывает бровь с семью проколами в ряд.

Расстояние между нами – словно межзвездное пространство, и кажется, что мы с Генри разделены не столом, а сотнями световых лет. Как долго его слова летят ко мне? Сколько миров сгорает, пока я доливаю ему кофе?

– Если вы никуда не торопитесь, я расскажу вам историю, мистер Чемберс.

– Времени у меня полно, – пожимаю плечами я. – Взгляните на меня – ни друзей, ни семьи. Да и денег почти нет. Только куча свободного времени.

– Времени у вас меньше, чем вы думаете, – грустно улыбается он.

Я отпиваю кофе.

– Это насчет Абры.

Я киваю, и меня снова захлестывает знакомая грусть, правда, на сей раз без мрачных предчувствий.

– Тогда позвольте, я проясню. В основном мой рассказ будет об Абре, но он касается и других. Я долго собирал кусочки воедино. Многие годы, десятилетия. Были огромные пробелы. Недавно мне пришлось отворить двери, что никогда не должны были отвориться вновь. Я беседовал с непосредственными участниками событий и такими, как я. Годами тайно выжидал, ища ответы. Я всегда их искал. Все видел, но почти ничего не понимал. Я очень близко подошел к Краю.

Его голос звучит все тише. В дверь бьется ветер, дребезжат окна. К стеклу липнут мокрые хлопья, а потом они превращаются в снегопад, клубящееся гипнотическое облако.

– Вы знаете о ее поездке в Новый Орлеан? – спрашивает Генри.

– Только общее впечатление, – отвечаю я. – Она описывала ее в дневнике, но лишь парой абзацев. Должно быть, там произошло что-то страшное, о чем Абра не захотела писать. После той поездки она сильно изменилась и вместо цветистых описаний стала комментировать только реальные факты.

Мистер Генри кивает.

– А о Египте? – со вздохом спрашивает он. – Иерусалиме, Париже, Рио? Южном полюсе, Сиднее?

Я ошарашен, но стараюсь не подавать вида. Я и представления не имел.

– Это только самое основное. Были и незначительные путешествия, так сказать, по пути. Новый Орлеан оказался неожиданностью. Для всех нас. О том, что там выросло Древо, мы узнали только после ухода Теннина. К тому времени меч был у Абры. Повсюду поднимались тени. Мои сородичи переходили на другую сторону. Никому нельзя было доверять. Сразу два Древа! Немыслимо! Джинна заменило поистине безжалостное создание. Ее звали Коли Наал. И она хотела заполучить все, – сказал Генри, качая головой. – Все до последней мелочи. И не только здесь.

При звуках ее имени я вздрагиваю, как от сильной боли. Коли Наал… Я никому его не называл.

Он молчит, пристально глядя на меня – все ли из сказанного я понимаю?

– Вы слышали ее имя раньше, – говорит он, словно извиняется.

Я киваю.

– Она возжелала заполучить все до последней мелочи, – повторяет Генри. – Те, кто были до нее, все эти мистеры джинны, тоже этого хотели. – Он распахивает руки, словно желая обхватить Землю от края до края. – Им нужно было человечество и все их земли, но Коли Наал задумала завладеть большим. Завладеть всем.

Он понимает, что я не до конца схватываю его мысль, и добавляет еле слышным шепотом. Вздрагивая, будто произносит нечто кощунственное:

– Она хотела заполучить и Вечность.

– Вечность? – переспрашиваю я.

Мы сидим в моем скромном фермерском доме с замерзшими окнами, за которыми снег устилает землю, и таращимся друг на друга. Между нами на столе медленно остывает кофе. Между нами лежат вечность и галактики, города, дружба, мечи и тени.

Он пожимает плечами, словно я сам в какой-то момент все пойму.

– Никто не мог отправиться туда и сделать, что должно. Никто, кроме Абры. Это были смутные времена.

– Уж конечно, смутные, – тихо ворчу я, – если вы послали юную девочку вас выручать.

Когда он снова начинает говорить, голос старика становится уязвимым, будто умоляет его понять. Или простить. Не знаю, могу ли доверять ему после всего услышанного. Возможно, да.

– Абра была единственной, кто мог пройти туда. Надеюсь, вы все же поймете. Я бы и сам пошел! Но должна была идти она.

Молчу. Чашки на столе исходят паром.

– История началась за четыре года до того, как Древо появилось в Дине. За четыре года до того, как вы двое убили Джинна и Амарока. За четыре года до того, как ушел мистер Теннин. За четыре года до смерти вашей матери.

– Вы же понимаете, что на самом деле я не убивал Джинна, – тихо говорю я. – О нем позаботилась Абра.

Я словно трус, который пытается переложить на Абру всю грязь того лета и спасти собственную шкуру – вдруг этот человек желает мести? Но мне кажется, Генри знает о тех событиях намного больше меня, хотя я при них присутствовал, а он – нет.

Но старик продолжает свой рассказ, словно не слышит. Я гляжу мимо него в окно: снег уже идет сплошной стеной. Похоже, на подходе метель.

– Отчасти я сам нашел следы той истории, отчасти мне рассказали люди. Кое о чем пришлось догадываться.

Внезапно умолкнув, он кивает, словно доволен проделанной работой, и откидывается на спинку стула.

– Итак, насколько я могу судить, все началось в тот день, когда с лица земли исчезла Руби…

Часть II

Исчезновение Руби

Только глупцы не боятся. Мадлен Л’Энгл. «Излом времени»
3

В тот самый день, когда исчезла его сестра, и за несколько часов до того, как прошагать по Новому Орлеану до кладбища Святого Людовика, Лео Джардин, затаив дыхание, прятался в чулане. Пытаясь успокоиться, он перебирал в кармане отмычки – длинные тонкие стержни из набора взломщика, который подарил ему двоюродный дед. Правда, Лео его почти не помнил. Он погладил железки пальцами. Одни были изогнутые, другие прямые. Лео их все выучил на ощупь.

Вот эта – прямая, как стрела, – для взлома замков.

Эта – с зубцами – чтобы дотянуться и захватить.

Эта – с крючком на конце – как ответ на вопрос.

Отец вместе с доктором был наверху, в комнате сестренки Лео. Доктор – чья фамилия начиналась на «Н», но Лео так и не удалось ее расслышать или увидеть, как она пишется, – напоминала тонкую прямую отмычку из набора. Твердая, решительная и разговаривала всегда без сантиментов. Быстро приходила и уходила, выбирала только кратчайший путь и никогда не смотрела по сторонам.

Лео прислонился к стенке чулана, что примыкал к столовой, где отец и доктор после осмотров всегда обсуждали состояние здоровья Руби. Лео ждал, пока они спустятся.

В доме Амоса, отца Лео, была куча дверей. Массивная парадная дверь выходила на широкую террасу, укрытую сенью древних раскидистых платанов, чья кора осыпалась большими пластами, словно обгоревшая кожа. По обе стороны этой двери располагались два окна с плотными тяжелыми портьерами, надежными, будто ангелы-хранители. Когда портьеры задергивали, в дом не проникало ни единого лучика света.

Еще была дверь бокового входа. Она висела на хорошо смазанных петлях и отворялась совершенно бесшумно. Весьма гостеприимная дверь: каждый незнакомец спокойно стучался в нее или приоткрывал на несколько дюймов, прежде чем позвать хозяев.

Задняя дверь вела из кухни прямо в заросший азалиями двор. За рядами азалий возвышались кедры, наперегонки устремляясь прямо к солнцу. Нижние ветки их высохли и обломались, и только на макушке, так высоко от земли, будто боялись ее, красовались зеленые иглы.

А в самом доме было еще больше дверей, и за некоторые Лео ни разу не заглядывал. Например, та, что вела в отцовский кабинет. Да он бы никогда в жизни не посмел туда войти! Последствия были невообразимы. Оттуда часто доносились странные звуки и приглушенные разговоры. Выдвигались и звонко закрывались картотечные ящики, звякали замки, мягко жужжал циферблат сейфа. Щелк-щелк-щелк-щелк-щелк-щелк-щелк…

А еще была дверь на чердак, которая вела наверх, в пыльный сумрак. Отец никогда не запрещал туда подниматься – Лео просто не нуждался в подобном запрете. Чердачное помещение наводило на него ужас, Лео жутко боялся того, что мог там обнаружить.

Пожалуй, самой необычной дверью была небольшая крышка в полу кладовки в гостевой комнате. Лео ни разу не захотелось ее открыть. Когда он впервые обследовал дом, то заметил маленькое круглое кольцо и потянул незапертую дверцу, но она казалась совершенно безобидной, самой обыкновенной и скучной.

Иногда ему приходила в голову мысль узнать, что скрывается за той крышкой, но в удивительно неподходящее время – например, посреди ночи или когда Лео жил у матери. Но дома у отца, где дверца была в свободном доступе, ему ни разу не захотелось ее открыть.

Еще были двери спален и двери кладовых, тяжелые раздвижные двери и застекленные французские окна.

А самое главное – в коридоре, прямо у парадного входа, имелась дверь в чулан под лестницей. Скошенный потолок этого закутка постепенно спускался до самого пола. Там и затаился мальчуган. Застоявшийся воздух отдавал плесенью. Гладкие и неустойчивые доски деревянного пола могли в любой момент заскрипеть и выдать Лео, который вытянулся в струнку и прижался ухом к стене.

Дверь стояла чуточку приоткрытой: Лео было всего десять лет, и он еще боялся темноты. Боялся того, что скрывается в мрачных, недоступных взгляду глубинах. Если дверь закрыть, вдруг она больше не откроется?

В последнее время Лео начал сомневаться в историях, которые всегда принимал за чистую монету, – о королях и драконах, ангелах и демонах, тайных мирах и людях-невидимках. Даже в свои десять лет он знал, что вера от него ускользает. Уходит, просачивается, как мед сквозь трещину в кувшине. Но в чулане Лео внезапно снова поверил, что все это может оказаться правдой. Может быть, дело в темноте или тишине? Или в ощущении, что вокруг полно живых существ, невидимых глазу?

Лео выглянул в щелочку двери, и косой золотистый луч пересек его лицо.

Дом отца был старым, он весь охал и скрипел, когда по нему ходили люди. Один из тех домов, что беседуют с вами, если вы остаетесь с ними наедине, и вздыхают, вспоминая обо всех, кого когда-то знали. Столько происходило в этом доме, кое-что даже представить немыслимо, а иные события могли бы показаться вам совсем незначительными – вроде всхлипа, что знаменует окончание дружеских отношений, или взгляда, зажегшего пламя любви. Этот дом напоминал старика – немного чудаковатого, слегка сварливого, но в основном тихого и задумчивого. А еще дом ждал. Всегда ждал.

Лео почуял появление отца и доктора еще до того, как услышал их шаги, когда они начали спускаться по длинной лестнице с третьего этажа на второй, а потом на первый. Шаги отца были шаткими и неустойчивыми, без малейшего ритма. Охваченный суевериями, медицине отец не слишком доверял. Когда он куда-то шел, то всегда торопился и размахивал руками.

Вслед за отцом спускалась доктор. Ее шаги были совершенно непримечательными, она ступала твердо и расчетливо. Темп походки этой леди был настолько размеренным, что дирижер мог бы использовать ее вместо метронома, руководя симфоническим оркестром. Проходя мимо чулана, где прятался Лео, доктор помедлила и остановилась. Лео замер на месте. Ему померещилось, что она втягивает воздух, пытаясь уловить запахи, но он тут же подумал: «Какая чушь!».

Люди не принюхиваются, как животные.

Правда же?

Двое прошли мимо чулана по небольшому холлу и расположились в столовой. Лео затаил дыхание, чтобы лучше слышать.

– Мне очень жаль, Амос, – сказала доктор. Ее голос впитался в стены и побежал по дубовым плинтусам. Он звучал словно издалека и казался приглушенным.

– О чем это вы? – устало и хрипло переспросил отец.

Лео не видел его, но по звуку догадался, что отец при разговоре закрывает рот рукой, будто старается сдержать вопросы, иначе ему придется узнать диагноз, который он совсем не хотел слышать.

Доктор вздохнула.

– Мне жаль, – снова повторила она. – Ваша дочь не идет на поправку. По сути, девочка угасает. Я почти ничего не могу сделать.

Последнее предложение она произнесла очень быстро, словно пыталась быстрее вытолкнуть слова изо рта. Звуки снова впитались в стены. Лео стало любопытно, куда они деваются и можно ли найти их снова. А если процарапать штукатурку достаточно глубоко, отыщутся ли под ней все слова, что когда-либо слышали эти стены? Лео вдруг вспомнил о крышке в полу кладовки комнаты для гостей. Представил, как открывает ее, тянет тяжелую дверцу за маленькое кольцо, и из этой ловушки, как летучие мыши из пещеры, вырываются мощным потоком слова.

– Хорошо. Я отвезу ее в другую больницу. Найду кого-то, кто сможет помочь. Специалиста с квалификацией повыше вашей!

– Почти ничего больше нельзя сделать, – сказала врач. Она вовсе не рассердилась, услышав упрек Амоса.

Женщина говорила так же размеренно и прозаично, как ступала. Ни гнев, ни печаль отца ее не пугали. Своим ответом она отмахнулась от его чувств, как от роя надоедливых мух.

В доме снова повисла тишина, гораздо более впечатляющая, чем крик. Лео изо всех сил старался не издать ни звука. Когда Руби заболела, отец сделался очень раздражительным. Ей было всего пять лет, а дышала она хрипло, как старуха. Кожа стала бледной, почти прозрачной. Руби почти все время спала, и ее тошнило всем, что бы она ни съела.

– Если хотите, – предложила доктор, – я встречусь с вами и вашей женой, расскажу о состоянии девочки, и мы рассмотрим варианты.

Отец Лео засмеялся.

– Нет-нет, так не пойдет, – сказал он, а затем замолчал, будто подбирая слова. – Мать Руби в отъезде. Она уехала еще на прошлой неделе, но все случилось очень быстро. Не стоит ее беспокоить.

Лео вообразил, как мама где-то в другом городе ждет посадки в самолет. Вот она в своей форме, с фирменной сумкой. Мама тоже всегда шла напрямик, четко ставила цели и знала кратчайший путь к их достижению. Однако Лео легко мог представить, как она грызет ногти, гадает, все ли в порядке с ее детьми, и безотрывно смотрит на часы, следя за движением секундной стрелки. Лео уже видел подобное раньше. Интересно, о чем она думала, глядя, как уходят секунды?

Мать безумно любила Лео. Он не сумел бы объяснить, откуда это знал – просто знал, и все. А вот отцовская любовь как-то угасла, Лео это чувствовал. Руби заболела, и Амос стал одержим ее здоровьем. Больше для отца ничего не существовало. Он сидел рядом с дочерью, не обращая внимания на Лео, – тот мог болтать любой вздор, но отец только кивал и моргал в ответ, не отрывая взгляда от Руби. Иногда, входя в дом, Лео заставал отца, уставившегося на трещину в стене, дверную ручку или на полоску света. Сын словно перестал для него существовать, осталась только Руби и ее болезнь. Если долго смотреть на солнце, перед глазами у вас расплывается пятно, выжигая все прочее, так и Амос – он просто больше ничего не видел.

– Амос, – повторила доктор, будто его имя могло изменить ситуацию, повернуть ключ в замке и открыть дверь переменам к лучшему. Голос женщины звучал тише, спокойнее. – Амос, что вы намерены делать?

Странный вопрос. Лео услышал самый невозможный звук в мире – всхлип отца. Мальчуган едва не вышел из чулана на это посмотреть. Невероятно. Отец никогда не плакал – Лео думал, он даже не умеет.

Мальчик подался вперед, пытаясь рассмотреть, что происходит в столовой, и под ним скрипнула половица. Он затаил дыхание и перестал моргать, будто движение век могло его выдать.

Отец и доктор замолчали. На долю секунды Лео решил, что его обнаружили.

– Это какое-то проклятие? – пробормотал Амос. – Я что-то не так сделал? Навлек злые чары на малышку?

– Вряд ли… – начала доктор, но отец Лео ее перебил:

– Дело в этом доме? На нем какие-то древние чары? Если я сожгу его, моя дочь поправится? – Он говорил все громче и настойчивее, перебирая самые невероятные варианты исцеления. – Вы же знаете этот город, док. Сами представляете, на что способны местные. Повсюду тьма!

Женщина промолчала.

– А если мы убежим? Улетим? Тогда всё останется позади?

Когда отец произнес «всё», Лео понял, что он имеет в виду: болезнь, город, мать Лео.

И самого Лео тоже.

Отец готов был бросить все, включая сына.

Лео снова припал к дверной щели: сквозь нее он увидел еле различимую фигуру доктора, ее бледную светлую кожу, сложенные на столе руки, переплетенные пальцы. Одним из них она все постукивала и постукивала по руке. Люстра в столовой висела низко, прожектором освещая стол.

– Если вы хотите исчезнуть – я имею в виду исчезнуть по-настоящему, – сказала доктор, – я знаю кое-кого, кто мог бы помочь.