Разговор зашел о королевском посланнике. Один из повстанцев непререкаемым тоном заявил, что в лагерь явился самозванец, нанятый землевладельцами, и что армию, которая движется на нас, тоже собрали они. Протектор, по его убеждению, не имел ко всему этому ни малейшего отношения.

– Так оно и есть, – подхватил очнувшийся от дремоты Диксон. – Капитан Кетт с самого начала всячески доказывал свою верность лорду-протектору.

Кузнец по имени Милфорд, тяжеловесный, широколицый мужчина лет тридцати, недоверчиво покачал головой:

– Мастер Шардлейк, помните, вы сказали, что человек этот был одет в точности так, как подобает королевскому посланнику?

– Да, – кивнул я. – И, судя по описаниям, командир армии, с которой нам предстоит сражаться, – не кто иной, как маркиз Нортгемптон.

– А откуда вы знаете, как выглядит командир наших врагов? – подозрительно взглянул на меня Милфорд.

– Однажды мне довелось с ним встретиться. Я не делаю секрета из того, что в свое время служил его сестре, покойной королеве Екатерине Парр. Мне казалось, вы мне доверяете, – обиженно пожал я плечами.

– Я вижу, вы не хотите выпить с нами за компанию, – не унимался кузнец, судя по всему пребывавший в раздраженном настроении.

– Говорят, у законников слишком слабое нутро. С пива их мигом проносит, – попытался сострить кто-то.

– Попридержи язык, – буркнул Барак, наставив на шутника нож, прикрепленный к искусственной руке.

– Оставьте мастера Шардлейка в покое! – вмешался Воувелл. – Он уже не раз доказал, что мы можем считать его своим другом. А вы все так напились, что утратили разум и несете всякую околесицу. Дураку ясно, протектор нас предал, и рассчитывать на его поддержку теперь нечего. Мы сами должны заставить тех, кому принадлежит власть в королевстве, выполнить наши требования. Для этого нам предстоит разбить армию, которую Сомерсет направил против нас, учредить свое правление в Норфолке и распространить его на всю Англию, восстановить лагеря, что были уничтожены.

– Верно! – с пылом подхватил Нетти.

– А в качестве предостережения нам следует прикончить с десяток дворян, которых мы держим под арестом! – добавил Милфорд.

– Этого я не говорил, – покачал головой Воувелл.

– Капитан Кетт не хочет никого убивать, – веско произнес Гектор Джонсон.

– Только и слышишь отовсюду: «Капитан Кетт не хочет того, капитан Кетт не хочет этого!» – злобно процедил Милфорд. – Можно подумать, у него семь пядей во лбу. Сами видите, заручиться поддержкой протектора у вашего драгоценного Кетта не получилось. О Комиссии по огораживаниям по-прежнему ни слуху ни духу. Все прочие лагеря, кроме нашего, разогнали – угрозами или силой!

Мастер Диксон, совсем не такой пьяный, как казалось, вскинул голову:

– Не смей поносить капитана Кетта, приятель! Мы слишком многим ему обязаны. Ведь это он собрал нас всех здесь, создал этот лагерь, захватил Норидж. Он делает все, чтобы восстановить всеобщую справедливость. А ведь сам он отнюдь не голодранец, как некоторые. Мог бы спокойно сидеть дома, со своей семьей.

– Прошу вас, прекратите: подобные разговоры до добра не доведут! – взмолилась Джозефина, однако никто не обратил внимания на ее слова.

Мышка, разбуженная громкими голосами, расплакалась, и Джозефина поспешила в свою хижину.

– Нам предстоит серьезная битва, но мы победим! – провозгласил один из повстанцев, поднимаясь на шаткие ноги. – У нас достаточно сил, мужества и решимости! Пусть протектор предал нас, однако король по-прежнему с нами! Так сказал проповедник, которого я слышал сегодня. Но Милфорд прав: капитан Кетт чересчур мягкосердечен. Если мы казним нескольких джентльменов, это послужит нашим врагам хорошим предостережением.

Гектор Джонсон подошел к нему, сжимая рукоять ножа:

– Хватит уже понапрасну сотрясать воздух! Теперь ты солдат, а значит, должен выполнять приказы! Или ты позабыл об этом?

– Пошел к черту со своими приказами! – заорал кузнец, выхватывая нож из ножен.

Саймон Скамблер, вскочив, отчаянно замахал руками:

– Прошу вас, прекратите! Ведь мы же друзья! Мы не должны ссориться! Мы все должны быть заодно!

– Заткнись, чокнутый! – рявкнул Милфорд, поворачиваясь к нему. – Парни из Нориджа здорово посмешили нас рассказами о твоих дурацких выходках. – Подобно большинству мужчин, под воздействием алкогольных паров он давал выход обуревавшей его злобе. – Не зря тебя прозвали Грязнулей! Говорят, Грязнуля, ты большой любитель петь. Может, позабавишь честную компанию какую-нибудь песенкой?

Саймон пристально глядел на своего обидчика. Мне казалось, парень вот-вот разрыдается, однако он встал, отошел чуть в сторону от костра и запел. То была старая немецкая песня, которую мне доводилось слышать и раньше, называлась она «Иерусалим». Обычно ее исполняли под аккомпанемент лютни, но чистый, звонкий голос Саймона так завораживал, что все споры невольно стихли. Он пел, позабыв обо всем; над головой его расстилалось звездное небо и сияла луна, а вдали, в темноте, сверкали огоньки костров.

Моя жизнь полностью измениласьС тех пор, как мои грешные глазаУвидели Святую землю, столь почитаемую всеми.С тех пор я живу праведно,То, чего я желал больше всего, свершилось:Я вступил на землю,По которой ходил Господь, будучи человеком.О прекрасная и благодатная земля,Никогда прежде я не видел ничего подобного тебе.Никакая другая земля с тобой не сравнится.Какие чудеса здесь происходили!Дева родила Дитя,Которое повелевало сонмом ангелов.Ну разве это не чудо?

Когда Саймон смолк, несколько мгновений стояла тишина. Потом Гектор Джонсон начал аплодировать, и остальные последовали его примеру. Скамблер растерянно мигал, удивленный и обрадованный.

– Пожалуй, мне пора на боковую, – проворчал Милфорд, поднимаясь.

Все остальные тоже стали разбредаться по хижинам.

– Дружище, ты уберег их всех от драки, – сказал Нетти, похлопав Саймона по плечу.

– Да, ты у нас настоящий миротворец, – подхватил я.

На губах Скамблера блуждала улыбка, а в глазах застыло отсутствующее выражение, словно бы перед мысленным взором его все еще стоял Иерусалим.

– Хоть бы эта армия уже явилась побыстрее, – буркнул Барак. – Нет ничего томительнее ожидания.

– Уверен, нам не придется долго ждать, – заметил я.

Глава 62

Наступил вторник, тридцатое июля. Согласно донесениям осведомителей, армия Нортгемптона должна была прибыть в Норидж на следующее утро. День вновь обещал быть душным и влажным. Мы с Бараком вслед за толпой отправились к Дубу реформации, где перед повстанцами собирались выступить братья Кетт и капитан Майлс. Те, кому предстояло завтра вступить в бой, – лучники, копьеносцы, канониры – шли рядами под командованием своих сотников. Сегодня капитан Майлс и его подручные должны были спустить с холма несколько пушек и установить их напротив Епископских ворот.

Первым слово взял Уильям Кетт.

– Всего три недели прошло с тех пор, как мы собрались в Ваймондхеме, а кажется, с тех пор минула вечность! – начал он. – Завтра нас ждет новое столкновение с нашими заклятыми врагами – дворянами, притесняющими простой люд, такими как Пастон и Саутвелл… – Услышав эти имена, толпа сердито загудела. Кто-то выкрикнул, что главную защитницу папистов, леди Марию, давно уже пора вытащить из Кеннингхолла. Уильям, пропустив эти слова мимо ушей, продолжил: – Где сейчас продажнейший из чиновников Джон Фловердью? Затаился в Лондоне! Видно, он умнее, чем его товарищи, и понимает, что у них нет ни малейшего шанса одержать над нами победу!

Вслед за братом выступил Роберт, как всегда убедительный и напористый. Он увлеченно жестикулировал, на лбу у него выступали капли пота, которые он не давал себе труда вытирать.

– Наши враги смеют называть нас изменниками! – воскликнул он. – Но не мы, а они настоящие изменники, ибо мы храним верность королю Эдуарду! – Роберт смолк, выжидая, пока стихнут одобрительные возгласы. – Наши враги будут разгромлены и посрамлены и более уже не смогут причинить нам зла! Но злые их деяния не останутся безнаказанными! С разрешения его величества мы создадим комиссию, которая будет расследовать все преступления против простого народа. И в этой комиссии будет немало наших представителей.

Слова эти вызвали целый шквал ликующих криков и аплодисментов, хотя я заметил, что некоторые повстанцы, из числа самых бедных или же наиболее молодых, не разделяют всеобщего воодушевления.

Промокнув наконец пот со лба, Кетт указал на Джона Майлса:

– А сейчас наш славный капитан Майлс расскажет вам о воинской тактике, которую мы избрали.

Майлс выступил вперед. Лицо его под железным шлемом было исполнено решимости, а голос звучал отрывисто и четко:

– Друзья и братья! По донесениям наших осведомителей, неприятель намерен сначала захватить Норидж, а потом атаковать нас. Это нам на руку, ибо мы получаем возможность заманить противника в ловушку, измотать его и нанести сокрушительный удар, проникнув в город через Епископские ворота! На нашу удачу, враги совершили грубый просчет. Люди, более искушенные в военном деле, сначала атаковали бы лагерь, несмотря на то что возвышенное его положение дает нам значительные преимущества. Не скрою от вас, в армии неприятеля немало опытных офицеров, а также нориджских дворян, одержимых ненавистью и злобой. С ними их презренные приспешники – итальянские наемники, готовые сражаться с кем угодно ради денег. Они, хотя и напоминают своими нарядами попугаев, по праву считаются хорошими солдатами. Но мы многократно превосходим их численностью, ибо нас более пяти тысяч. У нас достаточно пушек и другого оружия, которым вы обучены владеть. На каждого вражеского солдата приходится трое наших воинов! А главное, мы знаем, что сражаемся за правду и справедливость! Сегодня вновь приходите на военные учения, ибо завтра вам предстоит применить свои навыки в бою!

Вновь раздался хор одобрительных возгласов, к которому присоединились Нетти и Гектор Джонсон. После того как Майлс закончил свое выступление, люди принялись расходиться. Мы с Бараком думали вернуться к себе в жилище, но до меня долетел резкий окрик капитана Кетта:

– Адвокат Шардлейк! Прошу, идемте со мной!

Недоуменно переглянувшись с Бараком, я послушно направился в сторону церкви. Туда же двигались и многие другие: Майкл Воувелл, Гектор Джонсон, Эдвард Браун, Питер Боун и Тоби Локвуд, старательно избегавший встречаться со мной глазами. Возглавляли шествие братья Кетт и капитан Майлс. Я вспомнил, что именно эти люди были на совещании у капитана накануне захвата Нориджа.

Войдя в церковь, Кетт сделал нам знак занять места у стола. Когда мы расселись, он задернул занавес, отделявший алтарную часть от зала, где скрипели перьями клерки.

Обведя нас глазами, Роберт произнес:

– Жена и дети капитана Майлса, обретшие приют в доме своих друзей в Лондоне, схвачены и брошены в тюрьму. Это известие вчера сообщил нам гонец, посланный Королевским советом. Он умолчал о том, каким образом была найдена семья капитана Майлса, однако заявил, что его родным будет дарована свобода в случае, если сам Майлс незамедлительно покинет лагерь и сдастся врагам.

Пристально взглянув на Джона, я заметил, что он выглядит измученным; сквозь загар, покрывавший щеки, проступала бледность.

– Я ответил решительным отказом, – отчеканил он, вскинув голову. – Еще до того, как я покинул Лондон, моя горячо любимая жена просила меня не покупаться на посулы врагов, как бы ни складывались обстоятельства.

– О том, где находятся супруга и дети Майлса, было упомянуто вслух лишь один-единственный раз! – грохнул кулаком по столу Кетт. – Это случилось здесь, на совещании, которое я созвал накануне прибытия королевского посланника. На этом собрании присутствовали все вы, и более ни одной живой души! – процедил он, вновь обводя нас пронзительным взглядом.

На несколько мгновений повисла тишина, которую нарушил Тоби Локвуд:

– Наверняка в Лондоне полно шпионов, которые могли выследить жену и детей капитана. Или гонец сообщил, что их отыскали иным способом?

– Нет. Но отныне на всех вас лежит подозрение. Вспомните, не сообщал ли кто из вас другому лицу о том, где скрывается семья Майлса? – Кетт вперил взгляд в меня. – Вы, случаем, не проговорились своему другу Бараку?

– Я никому ни словом об этом не обмолвился.

– Я тоже, – подхватил Майкл Воувелл. – Какая мне корысть болтать об этом?

– Заявляю, что никому ничего не говорил, – слегка дрожащим голосом произнес Гектор Джонсон. – Я верен нашему делу с самых первых дней. Рисковал жизнью в бою за Норидж. Вам это прекрасно известно, капитан Кетт.

– Среди нас присутствует один-единственный джентльмен – мастер Шардлейк! – обжег меня глазами Локвуд. – Возможно, втайне он хочет, чтобы мы потерпели поражение.

– А мы с братом – единственные здесь йомены! – вновь грохнул кулаком по столу Кетт. – Может, нас ты тоже обвинишь в том, что мы желаем восстанию поражения? Надеюсь, Локвуд прав и предателя надо искать в Лондоне. Но помните: до тех пор пока вопрос не разрешится, на всех вас лежит подозрение, – заявил Роберт, поочередно глядя в глаза каждому из нас; все бестрепетно выдержали его взгляд. – Что ж, приступайте к своим обязанностям, – кивнул он. – Мастер Шардлейк, сегодня под Дубом реформации вновь состоится суд над ворами. Прошу вас, помогите мастеру Доути. Я хочу, чтобы перед боем все запятнавшие себя позором были изгнаны из лагеря.

В угрюмом молчании мы покинули церковь. По лицу Гектора Джонсона текли слезы. Мысль о том, что на него легла тень подозрения, была для старого солдата невыносима.



Понурив голову, я направился к Дубу реформации; сознание того, что я тоже попал в число подозреваемых, камнем лежало у меня на сердце. Не было ничего удивительного в том, что Тоби Локвуд не упустил случая пошатнуть мое положение; я был рад, что Кетт поставил его на место. Но если предатель среди нас, то кто он? Разумеется, братья Кетт и Гектор Джонсон автоматически исключаются. Все остальные – Эдвард Браун, Майкл Воувелл и, надо отдать ему должное, Тоби Локвуд – всецело преданы делу восстания. С Питером Боуном я был знаком мало, но уже при первой нашей встрече он произвел впечатление человека, разделяющего идеи общего блага. В голову мне пришла мысль, которая уже посещала меня прежде: возможно, после потери обоих родителей Локвуд повредился в рассудке. Но, с другой стороны, именно боль утраты привела его в ряды мятежников. Так или иначе, мне трудно было представить, что Тоби из корыстных соображений пособничает нашим врагам. Возможно, теперь за мной вновь будут следить, подумал я. Что ж, скрывать мне нечего – как прежде, так и сейчас.

В то утро мне нелегко было исполнять свои обязанности; необходимость облачиться в мантию, невзирая на жару и духоту, отнюдь не улучшила настроение. Небо было сплошь затянуто серыми тучами, – по всей вероятности, вновь собиралась гроза. В большинстве своем подсудимые были признаны виновными в воровстве, хотя в паре случаев обвинение было отклонено за недостаточностью улик. Нескольких драчунов, в основном молодых парней, тоже приговорили к изгнанию из лагеря. После того как заседание было закончено, Доути сообщил мне, что завтра, во время сражения, он будет одним из командиров.

– Можете не сомневаться, я отправлю в ад немало джентльменов! – заявил он, несколько удивив меня своей свирепостью. – Им известно, что мы хотим мира и справедливости для всех, – продолжил он. – Тем не менее они решили уничтожить нас. Что ж, они за это поплатятся!



К обеду я вернулся в свое жилище. Все мужчины были на военных учениях, и около хижин сидели лишь тетушка Эверник, Барак, Джозефина и Мышка, игравшая куском древесной коры. Джозефина сообщила, что Эдвард ушел в Норидж. Наверняка для того, чтобы собрать наших сторонников, готовых дать отпор неприятелю, догадался я. Когда Джозефине понадобилось отлучиться в отхожее место, она попросила меня подержать Мышку. Малышка, капризничавшая из-за жары, сперва не хотела идти ко мне на руки и начала было хныкать, однако успокоилась, когда я крепче прижал ее к себе. Когда мать девочки вернулась, я заметил, что она выглядит усталой и расстроенной.

– Ты здорова? – спросил я.

– Вполне, – кивнула она и добавила с грустной улыбкой: – Похоже, мы поступили правильно, покинув Норидж.

– В этом нет никаких сомнений.

– Да, но что будет, если мы проиграем? – спросила моя бывшая служанка, глядя мне прямо в глаза. – Что будет, если они ворвутся сюда, в лагерь?



Надеясь успокоиться и воспрянуть духом, после обеда я, несмотря на жару, отправился на прогулку. Дошел до загона, где Саймон и несколько других парней объезжали лошадей, пытаясь усмирить самых норовистых. Скамблер, во всех прочих обстоятельствах неловкий и неуклюжий, буквально преображался, когда пел и скакал верхом, словно был рожден для двух этих занятий. Я долго любовался им, стоя у прочной деревянной загородки. Заметив меня, парнишка подъехал ближе и соскочил на землю.

– Здорово у тебя получается, Саймон, – сказал я. – Завтра ты поведешь коней в Норидж?

– Сегодня днем лошади потащат вниз пушки, а завтра… завтра я буду делать, что прикажут. – Он судорожно вздохнул, и я заметил, что в глазах его мерцают тревожные огоньки.

– Не сомневаюсь, ты справишься.

– Да, но вот только я боюсь… – Скамблер осекся, не договорив.

– Боишься нового кровопролития?

– Знаете, я все думаю: а вдруг меня убьют и я отправлюсь прямиком в ад? Тетя все время говорила, что я безбожник и отвергаю истинную религию, а значит, адского пламени мне не избежать.

– Когда я был таким, как ты, в Англии процветало католичество, и, поверишь ли, в жизни моей был период, когда я считал себя ревностным католиком. Потом наступило время перемен: король Генрих требовал, чтобы один год мы веровали так, а другой иначе. Нынче настала эпоха ревностных протестантов. Твоя тетя уверена, что слово истины можно услышать лишь в церкви, которую она посещает. Но чем эта церковь лучше всех прочих? – улыбнулся я. – Ты обладаешь добрым нравом, Саймон, и сроду никого не обидел. Уверен, это тебе зачтется. Знаешь, даже если адское пламя существует, нет человека, который заслуживает его меньше, чем ты, – добавил я, коснувшись рукой его плеча.

– Спасибо, мастер Шардлейк, – едва слышно пробормотал парнишка. – Надеюсь, вы правы.



Я неспешно вернулся к своей хижине. По пути я заметил нескольких человек, копавших очередную выгребную яму; к моему удивлению, среди них был Питер Боун.

Завидев меня, он слегка прищурился и кивнул:

– Да ниспошлет вам Господь доброго дня, адвокат Шардлейк. Как видите, я вновь выполняю обязанности землекопа.

Голос его звучал приветливо, однако в нем ощущалась некоторая настороженность, впрочем теперь, когда на нас обоих лежало подозрение в предательстве, в этом не было ничего удивительного.

– А я думал, вы сейчас занимаетесь военной подготовкой здесь или в Норидже.

– Где уж мне, хромоногому, воевать, – пожал он плечами и вытер со лба пот. – Все, что мне остается, – махать лопатой.

– Что ж, по крайней мере, вы будете в безопасности, – заметил я. – А работа землекопа чрезвычайно важна и необходима. Благодаря тому что в лагере достаточно выгребных ям, нам удалось избежать заразных болезней.

– Может, оно и так, – пробормотал Питер, пристально глядя на меня. – Но я предпочел бы сражаться. Теперь, когда я лишился и сестер, и своего дела, мне незачем дорожить жизнью. – В глазах его неожиданно вспыхнули гневные огоньки. – Возможно, если мы победим, протектор согласится выполнить наши требования. Тогда у всех нас появится надежда.

– Возможно, так оно и будет, – не стал спорить я.

Питер отошел в сторону и вновь взялся за лопату.

Глава 63

На следующий день – а то был последний день июля – гроза так и не разразилась. Небо по-прежнему было затянуто тучами, жара и влажность стали еще невыносимее. Я проводил время в обществе Барака, без конца твердившего о своем желании сражаться; как и всем прочим, нам оставалось лишь ждать грядущей битвы. В то утро те, кому предстояло вступить в бой, принимали Святое причастие по новому английскому обряду; преподобный Коннерс служил у Дуба реформации, а прочие священники – в других местах. Преподобный Коннерс вызывал у меня симпатию; можно было не сомневаться, что, причащая повстанцев перед сражением, он рискует навлечь на себя серьезные неприятности со стороны церковных властей. Наблюдая, как он причащает людей, многим из которых предстояло погибнуть еще до наступления нового дня, я был поражен искренностью и глубиной его религиозного чувства. Среди тех, кто стоял в очереди, я заметил Нетти и Гектора Джонсона. Барак последовать их примеру не пожелал – равнодушие к религии, присущее моему другу смолоду, не изменило ему и сейчас.

Сам я последний раз причащался давным-давно и ни разу не делал этого по новому обряду. В последние годы правления старого короля соблюдать правила приходилось из политических соображений, дабы продемонстрировать свое благочестие. Ныне я ощутил, как душа моя возвращается в прошлое, в пору детства и юности, когда я не был еще убежденным протестантом, но, как и все в ту пору, незыблемо верил в догматы католической церкви. Мне припомнились те далекие светлые времена, когда, принимая облатку, тело Христово, я чувствовал, что таинственным образом воссоединяюсь с Богом. Нахлынувшие воспоминания немало удивили меня; мне казалось, что, став свидетелем бесчисленных злодеяний, творимых как протестантами, так и католиками во имя Божие, я безвозвратно утратил религиозное чувство. Но сегодня, подчинившись внезапному порыву, я присоединился к очереди ожидавших причастия. Мысль о том, что я не принадлежу к числу людей, которым сегодня предстоит рисковать жизнью, заставила меня вспыхнуть от стыда; тем не менее я остался.

Настал мой черед, и преподобный Коннерс подал мне хлеб и вино со словами:

– Тело Господа нашего Иисуса Христа дается тебе во исцеление души и тела для жизни вечной. Кровь Господа нашего Иисуса Христа, пролитая за тебя, дается тебе во исцеление души и тела для жизни вечной.

И вновь, как прежде, я ощутил таинственное единение с Небом. Преподобный Коннерс кивнул мне и улыбнулся светло и радостно. Я поспешно отошел, дабы не задерживать других. Чувство, посетившее меня на мгновение, исчезло, успев, однако же, оставить в моей душе неизгладимый след.



Вместе с прочими обитателями лагеря, непригодными для битвы, – стариками, женщинами, ранеными, пострадавшими во время штурма Нориджа, – я направился к гребню холма. Барак, подойдя ко мне, сообщил, что Джозефина с ребенком остались в своей хижине; Джозефина, снедаемая тревогой за Эдварда, не хотела показываться на люди. Стоя на вершине, мы наблюдали, как вниз, сверкая шлемами, пиками и алебардами, стекает бесконечная живая река. Я увидел отряд, возглавляемый Гектором Джонсоном. За людьми следовали повозки с пушками, оставлявшие на дороге глубокие борозды; Саймон был среди тех, кто подбадривал выбивавшихся из сил лошадей. За пушками появилась группа всадников, вооруженных пиками. Впереди ехали братья Кетт и Джон Майлс; на лицах всех троих застыло суровое сосредоточенное выражение. Повстанцы громогласно приветствовали их. Людской поток не иссякал, хотя, по моим подсчетам, вниз спустилось уже не менее тысячи человек. Оказавшись у подножия холма, повстанцы занимали указанные им позиции на берегу и замирали в ожидании.

На вершине мы простояли почти весь день. Никаких признаков приближавшейся армии по-прежнему не наблюдалось. Устав от ожидания, я на какое-то время задремал. Меня разбудила Джозефина, поднявшаяся на гребень с Мышкой на руках. Я сообщил ей, что пока ничего не произошло, и она вернулась в хижину. Я вновь погрузился в дрему, из которой меня вывел бесцеремонный толчок. То был Барак, указывавший на дорогу, по которой во весь опор мчался верхом мэр Кодд в сопровождении нескольких повстанцев. Они пересекли Епископский мост и въехали в распахнутые городские ворота. Мы с Джеком недоуменно переглянулись.



Вечером этого дня в лагере появился Эдвард Браун, пришедший лишь затем, чтобы успокоить жену, а потом вновь вернуться в город. Усевшись на пороге хижины, он обнял прильнувшую к нему Джозефину и приступил к рассказу о событиях, произошедших сегодня в городе:

– Прошлым вечером я проскользнул в Норидж с северной стороны, стена там во многих местах обвалилась. Наши люди собирались в богатых домах, хозяева которых дали из города деру. Мы ждали всю ночь и все утро. Наконец, вскоре после того, как церковные колокола пробили полдень, мы увидели на дороге клубы пыли. Это и была армия. Не меньше пяти сотен солдат в полном вооружении. Устрашающее зрелище, доложу я вам. Думаю, примерно такое же войско было брошено и против повстанцев из Оксфордшира. Они остановились где-то в миле от Нориджа и направили к воротам Святого Стефана посольство – какого-то человека в расшитой золотом мантии и еще нескольких, одетых попроще.

– Очередной королевский посланник? – осведомился я.

– Вроде того. Началась канитель, которая тянулась несколько часов подряд. Посланник, понятное дело, требовал, чтобы город был сдан без боя. Но Августин Стюард, который вышел ему навстречу, заявил, что решение о сдаче Нориджа может принять лишь мэр Кодд.

– Мне казалось, его держат под стражей во дворце графа Суррея, – заметила Джозефина. – Говорят, бедняга так напуган, что даже малость повредился в рассудке.

– Это чистая правда. Тем не менее мэра доставили в Норидж, чтобы он дал согласие сдать его, – усмехнулся Эдвард. – В общем, все шло именно так, как мы того хотели. По нашим планам армия Нортгемптона должна войти в город, который станет для нее ловушкой.

– Мы видели, как Кодд скакал в Норидж, и никак не могли взять в толк, зачем он там понадобился, – сообщил Барак.

– Кодд, разумеется, не стал чинить армии никаких препятствий. Августин Стюард вышел вперед и вручил Нортгемптону – низкорослому рыжебородому замухрышке – меч, символ городской власти. Рядом с Нортгемптоном стоял молодой граф Шеффилд и отчаянно задирал нос. Про него рассказывают жуткие вещи: якобы он так избил свою любовницу, что она осталась изуродованной навеки. Ясное дело, после этого Шеффилд прогнал бедную женщину прочь. Но так или иначе, армия въехала в городские ворота. Я своими глазами видел этих итальянцев, о которых ходило столько разговоров. Их было несколько сот, и все они вырядились так, словно собрались на праздник, а не на войну: яркие дублеты с разрезами, чтобы видны были белые рубашки, а на шлемах – павлиньи перья. Но честно скажу, в седле они держались ловко. Ну а вслед за ними ехала наша норфолкская знать, решившая, что теперь можно ничего не бояться. – В голосе Эдварда послышалось откровенное презрение. – Сэр Джон Клир, сэр Генри Бедингфелд, сэр Ричард Саутвелл.

– Саутвелл? – переспросил я.

Мои предположения оказались верными. Он действительно вернулся в город вместе с армией.

– Ну да, куда же без него, – усмехнулся Эдвард. – Сэр Ричард ведь близок к Тайному совету и после смерти старого герцога стал чуть ли не самым важным человеком в Норфолке. Кстати, именно он внес меч в городские ворота, шествуя перед Нортгемптоном.

Я вспомнил свою встречу с Саутвеллом, выходившим из церкви Святого Михаила. По словам Кетта, он приезжал в лагерь, дабы заключить соглашение, которое обеспечило безопасность леди Марии и уберегло от разорения его собственные владения. Можно не сомневаться, меньше всего на свете Саутвелл хочет, чтобы этот тайный договор получил огласку. И все-таки у него хватило смелости вернуться в Норидж.

– Горожане не пытались сопротивляться? – спросил Барак.

– Нет. Нортгемптон и прочие вельможи отправились обедать в дом Августина Стюарда. От них, как и от их лошадей, буквально пар валил. Проделать верхом путь из Лондона в такую жару – не шутка. А что до сопротивления – скоро они узнают, где раки зимуют. – Эдвард взял ребенка из рук Джозефины и прижал к себе. – Я не могу остаться здесь на ночь, любовь моя. Но не переживай, все идет как по маслу.

Поужинав вместе с нами у костра, Браун ушел. Джозефина отнесла задремавшую Мышку в хижину и сказала, что попытается уснуть сама. Барак тоже чувствовал себя усталым и намеревался лечь; в сгущавшихся сумерках я в одиночестве вернулся на свой наблюдательный пост. Полчаса спустя я стал там свидетелем вспышки безудержной жестокости – единственной за все время существования лагеря. До меня долетели шум и отчаянные выкрики на чужом языке. Обернувшись, я увидел, как несколько повстанцев – все в латах, вооруженные пиками – тащат волоком молодого парня, одетого в точности так, как описывал Эдвард: в яркий дублет и шлем с павлиньими перьями. По лицу одного из мятежников текла кровь, у другого кровоточила рука, наспех перевязанная тканью. Я присоединился к толпе зрителей, привлеченных шумом.

– Посмотрите, какого петуха мы поймали! – крикнул один из повстанцев, светловолосый юнец.

– Кто это? – удивленно спросила одна из женщин. – Похож на бродячего фокусника!

– Это кусок дерьма! – презрительно бросил юнец. – Мы с парнями шли по северной части города и наткнулись на маленький отряд этих итальянских ублюдков. Разогнали их в разные стороны, а этого захватили в плен. И почему только говорят, что итальяшки хорошие солдаты? На самом деле они трусливы как зайцы.

Пленник что-то злобно крикнул по-итальянски и тут же получил удар пикой.

– Хватит верещать!

Один из повстанцев сбил с итальянца шлем и вырвал украшавшие его перья:

– Без этого дурацкого петушиного хвоста он вполне мне сгодится. Защитит башку лучше, чем мой прежний, помятый.

– Давайте разденем парня догола! – заорал светловолосый. – Их командира зовут Малатеста; говорят, это значит «скверные яйца». Посмотрим, каковы яйца у этого типа!

Его товарищи встретили это предложение взрывом хохота. Многие зрители смеялись тоже. Через несколько минут разорванная одежда итальянца уже валялась на земле, а сам он остался в нижнем белье, на котором темнели пятна пота. В следующее мгновение белье с него сорвали тоже, обнажив мускулистое тело, покрытое многочисленными шрамами, оставшимися от прошлых кампаний. Он попытался закрыть пах ладонями, но двое повстанцев отвели его руки и заглянули пленнику между ног.

– Обычное хозяйство средней руки, – разочарованно протянул один из них.

– Стыдитесь! – раздался голос тетушки Эверник, присоединившейся к толпе зрителей.

– Заткнись, старая карга, или недосчитаешься зубов! – рявкнул парень, раненный в руку. – Видела, что он со мной сделал? – Повстанец указал на свою рану.

Я тревожно озирался по сторонам, надеясь увидеть кого-нибудь из командиров, способных положить конец этой жестокой потехе.

– Что вы будете с ним делать? – спросил кто-то из зрителей. – Отведете во дворец графа Суррея?

– Нет, слишком много чести! Мы его просто-напросто вздернем на стене! – с жуткой ухмылкой сообщил светловолосый.

Повернувшись к пленнику, он, по-прежнему ухмыляясь, нарисовал в воздухе петлю. Глаза итальянца расширились от ужаса.

– Как бы нам не навлечь неприятностей на свою голову! – задумчиво произнес один из повстанцев.

– Да эти ублюдки-итальяшки наверняка убили пропасть славных норфолкских парней! – взревел белобрысый, поворачиваясь к товарищу. – Неужели мы теперь будем разводить с ним церемонии?

– Если об этом узнает капитан Кетт, вам не поздоровится! – выкрикнул из толпы какой-то старик. – Он запретил убивать пленных!

Я не спешил вмешиваться, ибо понимал, что ненависть, которую повстанцы питали к наемникам, может излиться на всякого, кто попытается спасти итальянца от расправы. Тем не менее, пересилив себя, я все-таки сделал шаг вперед. И заявил:

– Этот человек совершенно прав. Капитан Кетт распорядился доставлять всех пленных во дворец графа Суррея. Ни один из них не должен быть убит.

– Заткнись, чертов горбун! – взревел повстанец, раненный в руку. – Твои паскудные дела нам хорошо известны. Из-за тебя моего приятеля Силаса обвинили в воровстве и вышвырнули из лагеря прочь. Хоть ты и вырядился, как простой человек, ты один из этих сволочных джентльменов и всячески изворачиваешься, чтобы только им угодить. С какой стати ты вздумал заступаться за эту гниду?

– Если вы его убьете, капитан Кетт вас накажет, – отчеканил я.

– Никакого капитана Кетта здесь нет! – процедил один из повстанцев. – Хватит уже разговоров! Вздернем эту мразь, и делу конец!

Пленника увели. Один из парней поднял с земли его сапоги, другой схватил стальной нагрудник, третий – разорванный дублет и штаны. Мне оставалось лишь следовать за толпой, которая двинулась в сторону дворца графа Суррея. Вскоре итальянец и его мучители скрылись за высокими стенами. Через несколько минут я увидел на вершине стены нескольких человек. Они волокли пленника, на шею которого уже накинули петлю. Привязав другой конец веревки к одной из статуй, украшавших стену, повстанцы столкнули свою жертву вниз. Обнаженное тело несколько раз дернулось и безжизненно обвисло. Все произошло ужасающе быстро. Довольные зрители кричали, свистели и улюлюкали.

– Господи, война всегда превращает людей в зверье, – пробормотала тетушка Эверник, стоявшая рядом со мной.

– Некоторые люди всегда остаются людьми, – ответил я, глядя в темноту, усеянную огоньками костров; издалека доносились глухие раскаты грома.

Глава 64

Всю ночь я не мог сомкнуть глаз, томимый воспоминаниями о жутком происшествии. Выйдя из хижины, я уселся на кочке, поросшей травой, и устремил взгляд на Норидж. Стояла глухая ночь, беззвездная и безлунная, ибо небосвод был плотно затянут тучами. Мир и покой, воцарившиеся в моей душе после причастия, ныне исчезли безвозвратно. Сумрак рассекали лишь отсветы огромного костра, полыхавшего в городе, насколько я мог судить, на рыночной площади. Внезапно тишину взорвал оглушительный грохот, заставивший меня подскочить: это наша пушка нанесла по городу первый удар, знаменующий начало битвы. Несколько минут спустя до меня донеслись воинственные крики, и я, ничего не видя в темноте, догадался, что повстанцы устремились по мосту к городским воротам. Время для атаки было выбрано весьма удачно; в отличие от солдат Нортгемптона, жители Нориджа прекрасно ориентировались на городских улицах даже в кромешной тьме. Я опустил голову на руки, думая о своих друзьях: Саймоне и Нетти, Гекторе Джонсоне и Эдварде Брауне.

Через некоторое время все стихло. Я с нетерпением ждал рассвета, который, казалось, нарочно медлил, точно так же как и гроза, которую предвещали отдаленные раскаты грома. Возможно, на этот раз гроза пройдет мимо, подумал я.

Наконец рассвело. Стоило мне бросить взгляд вниз, как сердце мое мучительно сжалось. Вне всякого сомнения, атака оказалась безуспешной. У подножия холма колыхалось людское море – необозримая толпа повстанцев. На траве валялись тела убитых, в стороне перевязывали раненых. Однако я догадался, что, как и во время первого штурма Нориджа, значительная часть нашего воинства находится в резерве. Из северной части города, от Покторпских ворот, долетел звук трубы, и с вершины вниз устремился мощный людской поток. Вновь раздались пушечные удары, более мощные, чем прежде. Выстрелы были нацелены на стены Большого госпиталя; я видел, как они рухнули под градом ядер. Несколько тысяч человек пересекли мост и ворвались в Норидж. Сперва я никак не мог понять, почему канониры избрали себе именно эту цель, но затем сообразил: Холм-стрит с одной стороны ограждали мощные стены собора, а с другой – стены госпиталя. Это позволяло солдатам Нортгемптона превратить улицу в ловушку для нашей армии. Однако теперь, когда стены госпиталя рухнули, ничто не мешало повстанцам вырваться на просторы полей, расстилавшихся за Холм-стрит.

«Да, горожанам, дома которых находились поблизости, не позавидуешь, – пронеслось у меня в голове. – Впрочем, вполне возможно, что их предупредили заранее и они заблаговременно покинули свои жилища».

Не менее трех тысяч человек – наш резерв, – спустившись с холма, устремились в город, дабы вступить в схватку с армией Нортгемптона. Многие дома, стоявшие вдоль Холм-стрит, были охвачены пламенем; я не мог решить, подожгли их случайно или намеренно. Мятежники наступали, продвигаясь на запад, в сторону пустоши Святого Мартина. Там завязалась рукопашная, продолжавшаяся несколько часов подряд. К полудню войска Нортгемптона дрогнули; со своего наблюдательного пункта я видел, как они сначала отступили к площади Тумлэнд, а потом направились к замку.



На исходе дня мятежники, изможденные, покрытые кровью и грязью, начали возвращаться в лагерь. Некоторые хромали, другие, не в силах нести оружие, волочили его по земле. Вернувшихся было мало, что наводило на мысль об огромных потерях. Однако Нетти сообщил мне, что многие из наших остались в Норидже вместе с братьями Кетт, дабы поддерживать в городе порядок и обеспечивать раненым должный уход. От него я узнал также, что в боях погибло не менее четырех сотен повстанцев, хотя потери, которые понес неприятель, превосходят наши чуть ли не в два раза. Проиграв схватку на пустоши Святого Мартина, армия Нортгемптона целиком обратилась в бегство. Вечером мы вновь отправились к склону, откуда открывался вид на Норидж. Дома на Холм-стрит по-прежнему горели, и я видел, что пожары полыхают по всему городу. На память мне пришло, что лет тридцать назад большинство нориджских домов было уничтожено опустошительным огнем; увы, судя по всему, ныне городу угрожала подобная участь. К нам присоединилась Джозефина с Мышкой на руках. Впервые за много дней она казалась спокойной, ибо Нетти сообщил ей, что видел Брауна, живого и здорового, в обществе Майкла Воувелла и Тоби Локвуда, также целых и невредимых. По словам юноши, Эдвард попросил его успокоить Джозефину и передать жене, что армия Нортгемптона бежала, а город всецело в наших руках.

Маленькая Мышка уснула у меня на коленях. Нетти, устроившись рядом на земле, негромко рассказывал о событиях минувшего дня:

– В первой атаке, ночной, я не участвовал. Для нее отбирали лишь тех, кто хорошо знает город и может ориентироваться в темноте. Армия Нортгемптона устроила лагерь на рыночной площади. Они развели там громадный костер, так чтобы он освещал прилегающие улицы, и, конечно, выставили караульных.

Я вспомнил, что трактир, в котором остановились Изабелла и Чаури, находится как раз на рыночной площади.

– А что сталось с людьми, которые жили по соседству?

– Они сделали то, что сделал бы каждый на их месте, – заперли двери своих домов и опустили ставни на окнах. Насколько мне известно, никто из них не пострадал. Так вот, наши ворвались в город и бросились к площади. Они кричали: «К оружию, к оружию!» – рассчитывая запугать врага. Но хотя темнота на улицах была нам на руку, когда завязалась схватка, мы потеряли многих. У них, конечно, тоже были убитые, но меньше, чем у нас.

Нетти смолк и устремил взгляд к стенам, окружавшим дворец графа Суррея. Обнаженное тело итальянского наемника по-прежнему болталось в петле. Я рассказал ему о расправе, свидетелем которой мне довелось стать. Выслушав меня, Нетти равнодушно пожал плечами:

– И поделом ему. Они убили множество наших.

– Война меняет людей, – вздохнула Джозефина. – Когда я была маленькой девочкой, я своими глазами видела это во Франции. Мужчины забывают о том, что такое жалость. – Она посмотрела вдаль, на огни Нориджа. – Солдаты с радостью проливают чужую кровь и сжигают чужие дома. От деревни, где я жила с родителями, остались лишь горы пепла.

Несколько мгновений мы все хранили молчание. Потом Нетти продолжил свой рассказ:

– А утром мы начали еще одну атаку, главную. Но прежде наши друзья в городе сказали Нортгемптону, что у Покторпских ворот якобы собралась огромная толпа повстанцев. Мы надеялись, что он клюнет на эту хитрость и пошлет туда бо́льшую часть своей армии. Но он отправил к воротам лишь нескольких человек и с ними – королевского посланника и трубача. Услышав звук трубы, наши люди начали спускаться с холма. Новый посланник повторил то, что говорил прежний: обещал нам помилование, если мы разойдемся. Но ему объяснили, что он зря обзывает нас изменниками: мы свято храним верность королю. Изменники – это те, кто попирает закон и творит несправедливость.

– Верно, – кивнула Джозефина.

– В общем, от всех этих разговоров не было никакого проку! – усмехнулся Нетти. – Тут как раз шарахнули пушки, госпитальные стены рухнули, и мы ворвались в Епископские ворота. Да, вот это была битва так битва! – Голос его зазвенел от волнения. – Я и думать не думал, что когда-нибудь увижу такое. Бог свидетель, наши показали себя настоящими храбрецами. Никто из них не дрогнул. Говорят, мастер Фалк прикончил графа Шеффилда в схватке на Холм-стрит. Мы прорвались к пустоши за церковью Святого Мартина. Там собрались их главные силы. Они пальнули по нам из пушек, но нас это не остановило. Когда дошло до рукопашной, итальянцы оказались куда смелее, чем англичане. Наверняка многих солдат Нортгемптона заставили воевать против нас их господа, и они сражались без всякого пыла. – Нетти сжал кулаки. – Именно поэтому мы и выиграли битву. Ну еще, конечно, потому, что нас было намного больше и за последнюю неделю все мы научились владеть оружием. Слава богу, у нас было время подготовиться.

Парнишка смолк, тяжело переводя дыхание. Джозефина коснулась его плеча, побуждая продолжить рассказ.

– Бой длился несколько часов. Все смешались в кучу, люди рубили друг друга мечами и кололи пиками. Я своими глазами видел, как один из наших снес врагу голову мечом. Другому отрубили ногу до колена, и он упал, обливаясь кровью. – Нетти на мгновение прикрыл глаза. – Наконец армия Нортгемптона обратилась в бегство. Мы преследовали их, гнали по улицам до рыночной площади, а потом до замка. Они сгрудились в воротах, как стадо баранов, простые солдаты вперемешку с самыми богатыми нориджскими дворянами. – Помолчав, парень произнес: – Я убил четверых. И многих ранил.

– Ты не знаешь, что случилось с Саймоном?

– Я видел его только утром, около лошадей, – покачал головой Нетти.

– А Гектор Джонсон? Его ты видел?

– Да, он командовал своим отрядом. На моих глазах они схватились с врагом – с целой сворой головорезов Саутвелла. Среди них был парень с парой огромных родимых пятен на лице, Аткинсон. Помните, мой друг рассказывал, как он пытался утопить тело убитого подмастерья?.. Этих чертовых близнецов я тоже видел не раз, – помолчав, добавил Нетти. – Они дрались как черти. Всегда вместе, плечом к плечу. И все время улыбались, словно битва для них – это забава. – Рассказчик перевел дыхание. – Аткинсон и его приспешники окружили Гектора Джонсона. Он наносил удары мечом направо и налево, но им удалось сбить его с ног. А потом они… они зарубили его до смерти. – Мальчишка судорожно сглотнул. – Мастер Джонсон был уже старый, но погиб как герой. Как настоящий герой.

Я перевел взгляд на Джозефину.

– Да упокоит Господь его душу, – едва слышно прошептала она.

Нетти закрыл лицо руками и разрыдался. Джозефина прижала его к себе. Я вспомнил свою первую встречу с Гектором, которому поручили меня караулить. Вспомнил рассказы Джонсона о сражениях, в которых ему довелось участвовать, и о семье, которую он потерял. Вспомнил, с какой грубоватой заботой этот человек относился к Саймону и Нетти. Что ж, оставалось лишь надеяться, что тело старого солдата будет должным образом предано земле.



Мы еще долго сидели, глядя на городские огни, сиявшие в темноте.

– Наверное, теперь, после того как армия потерпела поражение, Тайный совет выполнит наши требования? – спросила Джозефина.

– Надеюсь, так оно и будет, – ответил Барак. – Если только протектор не отзовет армию из Шотландии и не двинет ее на нас.

– Подобный поворот событий вполне возможен, – заметил я вполголоса, так чтобы не слышала Джозефина.

За разговором мы совершенно перестали обращать внимание на то, что творится в природе. Внезапно темное небо разрезала ослепительно-яркая вспышка молнии, за которой последовал оглушительный раскат грома, прогрохотавший прямо над головой. В следующее мгновение хлынул ливень, еще более сильный, чем две недели назад; дождевые струи стояли сплошной стеной, не позволяя рассмотреть, что творится в ярде от тебя. Джозефина выхватила у меня Мышку, прижала к груди и помчалась в лагерь. Мы с Нетти и Бараком бежали за ней, шлепая по жидкой грязи, в которую моментально превратилась земля. К счастью, дождь длился менее часа, впрочем даже за это время он успел произвести в лагере немало разрушений.

Когда я отважился высунуть нос из хижины, на прояснившемся небе сиял месяц, а воздух был свеж и неожиданно прохладен. Невзирая на бесчисленные лужи, я вновь отправился к вершине холма. Ливень был так силен, что погасил костры, горевшие на улицах Нориджа; как утверждали впоследствии наши недруги, это был знак, что Господь против бунтовщиков.

До меня донеслись голоса, скрип колес и топот лошадиных копыт. Несколько повстанцев, изможденных и грязных, вели под уздцы лошадей, тащивших повозки с пушками. Усталые животные беспокоились из-за грозы, и их приходилось всячески понукать и уговаривать. Я вздохнул с облегчением, увидав Саймона Скамблера, целого и невредимого, хотя и заплаканного.

– Это пушки маркиза Нортгемптона, приятель! – радостно сообщил один из повстанцев. – Теперь они наши!

Глава 65

Победа над войсками Нортгемптона стала кульминацией восстания. Хотя мы многократно превосходили неприятеля численностью, многие из мятежников еще были зелеными новобранцами, всего лишь месяц назад впервые взявшими в руки оружие, и то, что они сумели разгромить правительственную армию, в рядах которой было немало опытных в военном деле наемников, стало настоящим подвигом. Простые люди Норфолка сражались за свою свободу, и это придавало им мужества.

Однако после изгнания неприятеля из Нориджа обстоятельства повернулись в нелучшую для нас сторону. На обратном пути в Лондон армия Нортгемптона успешно атаковала повстанческий лагерь в Тетфорде, и на Маусхолдском холме вновь появились беженцы, многие из которых были ранены. Погода тоже переменилась; после грозы, разразившейся в день битвы, стало заметно холоднее. Солнечные дни теперь выдавались редко, постоянно моросил дождь, прилетевшие с северо-востока пронзительные ветры дышали осенью. Люди, прежде изнемогавшие от жары, теперь без конца сетовали на холод и сырость. Правду сказать, ненадежные наши жилища плохо защищали от капризов погоды, а заниматься военной подготовкой под дождем и ветром было мучительно.

В первый вечер после сражения и на следующий день повстанцам, донельзя усталым и нуждавшимся в отдыхе, вновь пришлось исправлять разрушения, причиненные грозой. К счастью, песчаная почва быстро впитывала влагу. Тем не менее многие хижины были затоплены, а пожитки их обитателей промокли насквозь. По лагерю пронесся слух, что завтра, в субботу, нориджский рынок будет открыт, и люди рассчитывали купить себе новую одежду взамен испорченной. Настроение, царившие в лагере, представляло собой странную смесь ликования и печали, ибо победа была одержана дорогой ценой: погибло триста пятьдесят человек, и многие оплакивали потерю друзей и родных.

Что до меня, то я испытывал настоятельную потребность побывать в Норидже. Мне не терпелось узнать, что сталось с Николасом, Изабеллой, Чаури и Джоном Болейном. Однако Эдвард Браун, появившийся в лагере вечером после битвы, упорно советовал мне воздержаться от похода в город, по крайней мере в ближайшие дни. Роберт Кетт, как выяснилось, обосновался в кафедральном соборе, где и устроил свой штаб. По словам Эдварда, Кетт не сомневался, что отныне все важные посты в городе будут занимать его соратники; тем не менее Августин Стюард, сваливший всю ответственность за сдачу Нориджа на мэра Кодда, сохранил свою должность. В соборе находятся раненые, численность которых превышает три сотни, сообщил Эдвард; городские лекари оказывают им помощь. Во дворе собора устроили конюшню. Епископ Рагге до поры до времени затаился в своем доме. Кетт отдал приказ, согласно которому конфискации подлежит имущество лишь тех горожан, которые пособничали нашим врагам; но, несмотря на это, некоторые повстанцы хватают все, на что положили глаз. Впрочем, Кетт уже организовал патрули, которые должны прекратить грабежи и восстановить в Норидже порядок. К тому же им предстоит убрать и похоронить множество трупов – человеческих и лошадиных, – которые сейчас валяются на городских улицах.

Слушая Брауна, я то и дело бросал обеспокоенные взгляды на Саймона Скамблера, сидевшего с нами у костра. Мальчишка бессмысленно озирался по сторонам, размахивая руками и напевая обрывки каких-то песен.

– Заткни свою чертову пасть! – донеслось из ближайшей хижины.

– Сегодня ему пришлось еще тяжелее, чем в прошлый раз, – вполголоса заметил Браун. – Слишком много крови. Думаю, когда вы пойдете в Норидж, вам стоит захватить Саймона с собой. Пусть ухаживает за лошадьми, которые стоят во дворе собора. Это поможет ему прийти в себя.

Джозефина, как видно догадываясь, что нам с Эдвардом нужно переговорить о вещах, не предназначенных для ее ушей, все это время оставалась в хижине, а теперь присоединилась к нам.

– Что творится с Саймоном? – спросила она, вытирая руки о фартук.

– Он всего лишь увидел собственными глазами, что в сражениях люди проливают кровь и погибают, – не без раздражения ответил Эдвард.

Страх, который война внушала Джозефине, вызывал у него сочувствие, ибо она была женщиной; однако подобный страх отнюдь не пристал взрослым мужчинам, а Скамблера уже нельзя было считать ребенком.

Джозефина, слегка нахмурившись, подошла к Саймону.

– Привет, парень, – сказала она. – Вижу, у тебя глаза на мокром месте. Расскажи мне, что случилось.

– Сегодня я снова видел, как люди распадаются на части, а из их тел хлещет кровь, – дрожащим голосом ответил мальчишка. – Бедный, бедный Гектор Джонсон! – пробормотал он, уронил голову на руки и разрыдался.

Джозефина заключила его в объятия. Саймон, казалось, был слегка удивлен, – возможно, прежде никто и никогда не обнимал его. Однако, мгновение поколебавшись, он тоже обнял ее.

– Плачь, если тебе хочется, приятель, – негромко произнесла она. – Таких слез нечего стыдиться. Когда я была маленькой девочкой, я насмотрелась во Франции подобных ужасов. Но теперь это все позади.

Саймон лишь всхлипывал, прижимаясь к ее груди.

– Позади? – эхом повторил Барак; он снял свой протез и потирал культю, которая всегда ныла к перемене погоды. – Хорошо, кабы так!



В течение двух следующих дней я, следуя совету Брауна, не покидал Маусхолдский холм. Сам Эдвард вернулся в Норидж уже на следующее утро. Военных учений в тот день не было: командиры поняли, что людям необходимо дать передышку. Погода оставалась пасмурной, ветер дышал прохладой. Пытаясь развеяться, я отправился на прогулку. Проходя мимо дворца графа Суррея, я заметил, что труп итальянского наемника исчез. Обитатели лагеря сидели у порога своих хижин, глядя в затянутое серыми тучами небо. Я присоединился к повстанцам, устроившимся вокруг костра. Какой-то парень лет тридцати рассказывал, что из деревни, где осталась его семья, доходят скверные вести: такого плохого урожая, как нынешний, не было много лет подряд, а вчерашний ливень, положивший колосья, лишь усугубил дело. Его товарищ заметил, что теперь правительство наверняка двинет на нас войско во много раз больше прежнего; по слухам, в Девоне против повстанцев было брошено десять тысяч солдат.

– С такими полчищами нам будет справиться потруднее, – угрюмо пробормотал он.

Третий, зеленый юнец, пребывал в более радужном настроении.

– Хватит вам ныть! – воскликнул он. – Мы победили, и скоро вся страна будет наша. Капитан Кетт собирается захватить Ярмут.

По существующим в лагере обычаям вмешиваться в разговоры незнакомых людей отнюдь не считалось невежливым. Поэтому я позволил себе сказать, что, хотя провизии в лагере хватает, никто из нас давным-давно не пробовал знаменитой ярмутской селедки.

– Ничего, скоро мы полакомимся ею вдоволь! – заявил юнец.

Я заметил на его грязной рваной рубашке пятна крови, говорившие о том, что он участвовал во вчерашнем сражении.

Парень, жаловавшийся на плохой урожай, пошевелил палкой тлеющие в костре угли.

– Какое бы войско против нас ни двинули, мы будем сражаться до конца, – произнес он. – Мы зашли слишком далеко, чтобы поворачивать вспять. И даже если нас ждет поражение, хотя я в это не верю, мы оставим о себе долгую память! А вы что на это скажете, мастер горбун?

– Не думаю, что в ближайшее время на нас двинут армию, – пожал я плечами. – Для того чтобы ее собрать, потребуется несколько недель. К тому же правительству придется отзывать солдат из Шотландии.

– Верно, приятель! – воскликнул юнец. – Бояться нам нечего.

– Простите, что назвал вас горбуном, – пробормотал парень постарше.

– Ну так я и есть горбун, – усмехнулся я.



В те дни в лагере появились случаи дезертирства, хотя и немногочисленные. Некоторые повстанцы стремились вернуться домой, чтобы помочь своим семьям в уборке скудного урожая, другие опасались новых атак правительственных войск. Тем не менее численность обитателей Маусхолдского холма только выросла благодаря беженцам из других, уничтоженных лагерей. В большинстве своем оставшиеся были убеждены, что новых крупных сражений в ближайшее время ожидать не приходится: вряд ли протектор решит отозвать войска из Шотландии и двинуть их на Норидж. Скорее уж, полагали люди, он попытается договориться с нами миром и выполнить наши требования. Впрочем, были и такие, кто считал столкновение с новой, более многочисленной правительственной армией неизбежным; они не сомневались, что мы сумеем одержать очередную победу, вновь превратив Норидж, узкие улочки которого были нам хорошо знакомы, в ловушку для врагов. И те и другие были едины в том, что пути назад у нас нет и вскоре восстание охватит всю страну.

Самозваные проповедники вещали теперь чуть ли не на каждом углу. Господь стоит за простых людей, утверждали они. Он помог нам обратить в бегство армию Нортгемптона и поможет разгромить неприятельское войско вновь, даже если оно возрастет многократно. Как Давид одолел Голиафа, так и мы одержим победу над нашими врагами, провозглашали проповедники. К тому же по лагерю распространялись неуклюжие вирши, сочинители коих заходили так далеко, что предрекали падение короля Эдуарда, опираясь на пророчества Мерлина, а также древних царей Гога и Магога. Листки с этими стихами приносили в лагерь бродячие торговцы, их передавали из рук в руки, грамотные читали их вслух своим товарищам. На моей памяти такое уже случалось: в 1536 году, во времена «Благодатного паломничества», сочинители безымянных памфлетов предсказывали скорое падение короля Генриха. Всякий, у кого обнаруживали подобные, с позволения сказать, пророчества, мог дорого за это заплатить.

Один из таких листков я показал Эдварду Брауну, который пришел в лагерь навестить семью.

Доставай скорей дубину,Пойдем мы в Дассина долину!Там свою покажем силу,Насадив врагов на вилы!

– Думаю, эти стишки помогают людям воспрянуть духом, – расхохотался он.

– Для того чтобы люди воспрянули духом, они должны быть уверены, что командиры сумеют привести их к победе, – возразил я. – А от подобной чепухи проку немного.

– Для вас, образованных людей, это, конечно, чепуха, – пожал плечами Браун.

– И где, скажи на милость, находится долина Дассина?

– Кто его знает? Хотя Дассин – довольно распространенная фамилия в Норфолке. Наверняка подобное название тоже встречается здесь часто. Да и не все ли равно, где это на самом деле.

– Если нам и правда предстоит сражение с правительственной армией, эти стишки могут повлиять на выбор места битвы.

– Неужели вы считаете Майлса и его командиров законченными болванами? – нахмурился Эдвард. – Можете не сомневаться: коли дело дойдет до сражения, Кетт и Майлс не будут принимать в расчет подобные выдумки. Они доказали, что умеют воевать. И уж конечно, сумеют привести нас к победе.

С этими словами Браун повернулся и скрылся в хижине Джозефины.



В воскресенье я, по своему обыкновению, вновь отправился прогуляться по лагерю. Военные учения возобновились, сотники обсуждали хозяйственные вопросы с деревенскими старостами. То и дело я останавливался, дабы принять участие в том или ином разговоре. Хотя повсюду царило беспокойство, порожденное полной неизвестностью о дальнейших планах протектора, в большинстве своем повстанцы оставались такими же приветливыми и дружелюбными, как прежде. Тревога о будущем не лишала людей жизнерадостности и сознания того, что они обрели наконец желанную свободу. Все мятежники были вполне довольны своими убогими жилищами, и я догадывался, что прежде им приходилось жить в еще более суровых условиях. Со всех сторон я слышал истории об отнятых землях и возросшей арендной плате, о несчастьях, от которых бедняки, чье имущество состояло лишь из коровы, лошади или нескольких овец, уже не могли оправиться. Главным, наиболее приятным предметом разговоров в лагере была еда. Многие в жизни не ели так сытно, как здесь, и при виде загонов, в которых разгуливали овцы, свиньи, куры и даже олени, сердца людей наполнялись радостью.

Проходя мимо хижин, сгрудившихся вокруг приходского флага Южного Бриквелла, деревни Вайтерингтона, я вспомнил крестьянского парня, которому братья Болейн проломили голову. «Всего лишь крепостной» – так они отозвались о своей жертве. Здесь, в лагере, не существовало никакой разницы между крепостными, привязанными к своей земле, и всеми прочими. В списке требований, который повстанцы направили протектору, освобождение крепостных было одним из главных пунктов. Но на Маусхолдском холме они уже обрели свободу.



На следующий день, пятого августа, я наконец отправился в Норидж в обществе Барака и Саймона. По моему настоянию с нами пошел и Нетти, так как рана, которую он получил в последней битве, гноилась и никак не хотела заживать. С большой неохотой парень позволил мне осмотреть свою опухшую руку, и вид раны порядком меня встревожил.

– Тебе необходимо побывать у лекаря, – заявил я непререкаемым тоном.

– Ни к чему поднимать канитель из-за подобной ерунды, – возразил он. – Заживет как на собаке.

Но в больших карих глазах Нетти плескалась боль, заставившая его уступить моим настояниям. На дороге, ведущей к подножию холма, царило оживление: в тот день многие обитатели лагеря вознамерились побывать в городе. Минувшим вечером каждый из повстанцев вновь получил небольшую сумму денег, и теперь люди собирались купить на базаре теплую одежду. Саймон суетился вокруг еле плетущегося Нетти; то, что к мальчугану вернулась способность беспокоиться о других, было добрым знаком, хотя я понимал, что он еще не скоро оправится от полученного потрясения.

– Скажите, ведь сегодня не будет никакого сражения? – громко спросил Скамблер, увидев идущую по дороге толпу.

Тоби Локвуд, оказавшийся рядом, услышав этот вопрос, бросил на Саймона презрительный взгляд.

– Конечно нет, – ответил я. – Все эти люди идут на рынок за покупками.

Хотя сам я отнюдь не принадлежу к числу храбрецов, излишняя впечатлительность мальчишки начала меня раздражать. Впрочем, напомнил я себе, всему виной та жизнь, которую бедняга вел до прихода в лагерь, – жизнь, исполненная страхов, обид и притеснений.

Епископский мост был цел и невредим, но в некогда грандиозную сторожевую башню попало несколько пушечных ядер, превративших ее в руины. Не только деревянные балки, но даже камни, из которых она была сложена, почернели от дыма. Свинцовая крыша частично расплавилась, отвалившиеся куски свинца валялись на земле. Один из повстанцев поднял такой кусок, повертел его в руках и швырнул в реку. У развалин башни стоял караул. Мы присоединились к людскому потоку, втекающему в городские ворота; я с беспокойством поглядывал на башню, опасаясь, что она рухнет нам на голову.

Холм-стрит являла собой картину полного разорения. Собор, разумеется, стоял на своем месте, но дома по обеим сторонам улицы были почти полностью уничтожены огнем; таверна «Голубой кабан», где некогда жил Барак, превратилась в бесформенную груду камней, стена Большого госпиталя и примыкающие к ней дома были полностью разрушены пушечными ядрами. Я не мог не восхититься меткостью, которую проявили наши канониры.

Толпа становилась все больше; при этом одни с ужасом озирались по сторонам, а другие радовались печальной участи, постигшей богатые особняки. На булыжной мостовой темнели пятна запекшейся крови, при виде которых Саймон поспешно отворачивался. Чем ближе мы подходили к пустоши Святого Мартина, тем чаще нам попадались подобные пятна, так же как и раздувшиеся трупы убитых лошадей. Дойдя до площади Тумлэнд, мы увидели, что ворота трактира «Девичья голова» заперты на засов, а ставни на окнах плотно опущены. Ворота, ведущие во внутренний двор особняка Августина Стюарда, были сожжены дотла; неподалеку стояла телега, груженная всяким добром, вне всякого сомнения краденым. Несколько повстанцев придирчиво осматривали ее содержимое. Да, никак нельзя сказать, что приказы капитана Кетта выполняются неукоснительно, подумал я. В душу мою впервые закралось сомнение в том, что Кетт способен направить стихию восстания в нужное ему русло.

Мы с Бараком, Саймоном и Нетти пересекли Тумлэнд и через широко распахнутые Эпингемские ворота вошли во двор собора. Двери собора тоже были открыты, хотя около них стояли караульные. Я предъявил им свой пропуск, и нам позволили войти внутрь, под высокие гулкие своды. Справа от дверей была устроена деревянная загородка, где стояло несколько десятков лошадей, с удовольствием жующих сено. Слева на соломенных тюфяках лежало множество раненых; некоторые из них кашляли и стонали от боли, другие как ни в чем не бывало играли в карты. Один из тюфяков был отделен от других холщовым занавесом, укрепленным на двух шестах; оттуда доносились приглушенные крики и визг пилы, рассекающей человеческую кость. Здесь, в огромном пространстве собора, эхо, подхватывая эти звуки, делало их особенно жуткими. Женщины в белых чепцах ходили между ранеными, разнося кружки с легким пивом; какие-то люди, как видно городские цирюльники, владевшие искусством хирургии, занимались перевязками. Я увидел знакомую худощавую фигуру доктора Белайса, а рядом с ним – еще двух медиков. Аромат ладана, прежде витавший в соборе, исчез, уступив место другим запахам – конского навоза и человеческой крови. У входа в боковую часовню, охраняемого двумя солдатами, стояли люди, ожидающие своей очереди зайти. Я догадался, что именно там расположился Роберт Кетт.

– Саймон, может, подойдешь к конюхам и предложишь им свою помощь? – спросил я. – Наверняка работы у них хватает.

Старательно отводя глаза от раненых, Скамблер юркнул за деревянную загородку. Мы с Бараком и Нетти, осторожно лавируя между тюфяками, направились к доктору Белайсу, который был занят тем, что перевязывал рану на голове одного из повстанцев. Когда он повернулся к нам, я поразился тому, как сильно он изменился. В те дни, когда доктор лечил меня, лицо его, как правило, светилось приветливостью и добродушием; теперь на нем застыло выражение усталости, растерянности и страха, в глазах полыхали злобные огоньки.

– Вижу, вы по-прежнему с Кеттом и его приспешниками, – процедил медик, поджав губы.

– Да ниспошлет вам Господь доброго утра, доктор Белайс, – невозмутимо ответил я. – Мой юный друг был ранен в руку, и состояние его раны внушает мне опасения. Надеюсь, вы не откажетесь осмотреть ее.

Я указал на Нетти, однако доктор Белайс, не удостоив его взглядом, продолжал буравить меня глазами.

– Поистине, наглость, присущая изменникам, не знает границ, – пробормотал он. – На этот раз вы не только захватили Норидж, но и прогнали прочь армию, посланную королем. Вы разрушили и сожгли бо́льшую часть города, вы творите грабежи и бесчинства. Неужели вы надеетесь, что вам удастся избежать возмездия за все это? – Голос его дрогнул. – Меня силой принудили лечить этих людей. Ваши товарищи угрожали сжечь мой дом, если я этого не сделаю. Но с какой стати вы вообразили, что я буду выполнять ваши приказы?

Я смотрел на него, не зная, что сказать. Несомненно, пережитые испытания изменили не только обитателей лагеря, но и состоятельных горожан. Доктор Белайс, душевно расположенный ко мне каких-нибудь полтора месяца назад, ныне считал меня своим злейшим врагом.

– У меня и в мыслях не было отдавать вам приказы, – сказал я наконец. – Но я полагаю, вы не откажетесь оказать помощь человеку, который в ней нуждается.

Белайс еще плотнее сжал губы и покачал головой. Я уже думал, что он прогонит нас прочь, но он сделал Нетти знак подойти. Парень обнажил свою красную распухшую руку; доктор принялся ее ощупывать, заставляя Нетти морщиться от боли.

– Вне всякого сомнения, стрела была отравлена, – буркнул он. – Все, что тут можно сделать, – промывать рану как можно чаще.

Врач указал на старуху, сидевшую чуть в стороне на деревянной табуретке. У ног ее стояла корзина, наполненная бутылочками и склянками.

– Она торгует всякими снадобьями и притираниями, и некоторые из них небесполезны – например, уксус. У вас в лагере есть цирюльники, обученные хирургии?

– Да.

– Обратитесь к ним. Если рана и дальше будет гноиться, есть только один способ предотвратить заражение крови – отрезать парню руку, как тому бедолаге, что верещит сейчас за занавесом. Тогда у вас будут два одноруких приятеля, – усмехнулся медик, бросив взгляд на Барака.

Нетти побелел как мел.

– Я был о вас более высокого мнения, доктор Белайс, – произнес я дрожащим от гнева голосом.

Однако он и бровью не повел.

Я указал Джеку на старую торговку:

– Иди купи уксуса. И лаванды, если она у нее найдется, – добавил я, вспомнив, что Гай частенько прибегал к этому средству. – А я тем временем попытаюсь поговорить с Кеттом.

Мне повезло. Караульные беспрепятственно пропустили меня в боковую часовню, и я увидел Роберта, сидевшего за столом, заваленным бумагами. Рядом стоял Майкл Воувелл. Несмотря на одержанную победу, лица у обоих были задумчивые и озабоченные.

– Капитан Кетт, – негромко окликнул я.