— Ты о чем, а? — Он надвинулся на Итамара: — Ну? Говори яснее!

Итамар попятился с испуганным видом, потом спохватился и вздернул подбородок.

— Наши крестьяне должны поддерживать церковь, а не разрушать ее устои, — изрек он.

— Знаешь, ты, кажется, слегка перепутал. Это ведь не я чеканил дурные монеты в стенах монастыря.

— Не умничай со мной! Короче, так: если ты оскорбишь своего землевладельца, тебя выгонят с земли.

— Боже всемилостивый! — вскричал Эрман. — Спаси и сохрани! Как это «выгонят»? Эдгар, послушай его, не глупи, прошу тебя!

Эдгар недоверчиво уставился на Итамара:

— Мы стоим в церкви, ты сам был на службе, нас окружают ангелы и святые, незримые, но настоящие. Все они следят за тобой, Итамар, и знают, что ты творишь. Ты хочешь помешать правосудию и защищаешь нечестивца, повинного в преступлении. Как думаешь, о чем сейчас шепчутся ангелы, наблюдая за тобой? Ты грешишь, хотя вино святого причастия еще не обсохло на твоих губах.

Эдбальд вмешался:

— Эдгар, это он священник, а не ты!

Итамар побледнел и на мгновение замедлил с ответом:

— Я ратую за церковь, и ангелам сие ведомо. — Судя по его лицу, он сам в это не верил. — Тебе надлежит примкнуть ко мне, иначе ты познаешь гнев Господень и его священства.

Эрман заговорил с ноткой отчаяния:

— Эдгар, ну послушайся же ты! Тебе что, так приспичило вернуться на полтора года назад, когда мы оказались бездомными и обездоленными?

— Я подумаю, — коротко отозвался Эдгар. Он чувствовал себя сбитым с толку, но не хотел этого показывать.

— Эдгар, брат, скажи, что ты не пойдешь давать показания, — взмолился Эдбальд.

— Подумай о моем ребенке, — добавила Квенбург.

Итамар усмехнулся:

— Послушай родичей, Эдгар. — Он отвернулся с видом человека, который сделал все, что мог, и теперь умывает руки.

Что сказала бы матушка? Как никогда Эдгар нуждался в ее мудрости. От остальных проку не было.

— Ступайте домой, — сказал он. — Я вас догоню.

— Что ты собираешься делать? — с подозрением в голосе спросил Эрман.

— Хочу поговорить с мамой, — ответил Эдгар и ушел.

Он покинул церковь и двинулся на кладбище, к могиле матушки. Молодая трава вокруг ярко зеленела. Эдгар встал в изножье могилы и сложил руки так, словно пришел помолиться.

— Я не знаю, как мне быть, мама.

Закрыв глаза, он вообразил, что матушка, живая и здоровая, стоит напротив и задумчиво слушает.

— Если я пойду на суд, нас всех выселят.

Эдгар знал, что матушка не ответит. Однако она присутствовала в его памяти, а ее дух наверняка витал поблизости, так что с нею все-таки можно было пообщаться, если попросту открыть разум.

— А ведь мы как раз обзавелись излишками, — продолжал он. — Появились деньги на одеяла, обувь и говядину. Эрман и Эдбальд много трудились, они заслуживают награды.

С этим она точно была согласна.

— Если уступлю Итамару, я помогу епископу-злодею избежать правосудия. Уинстен снова примется за свои черные дела. Вряд ли ты захочешь, чтобы так вышло.

Вот и все, яснее, пожалуй, не скажешь.

Словно наяву, он услышал голос матушки:

— Семья важнее всего. Позаботься о своих братьях.

— Значит, не помогать Олдреду?

— Верно.

Эдгар открыл глаза:

— Я знал, что ты так скажешь.

Он было повернулся, чтобы уйти, но тут матушка прибавила:

— Или можешь кое-что придумать.

— Правда?

Ответа не последовало.

— Да что я могу придумать? — воскликнул он.

Матушка не ответила.

* * *

Элдормен Уилвульф навестил аббатство Ширинга.

Олдреда вызвал из скриптория запыхавшийся послушник.

— Здесь элдормен! — выпалил он.

На миг Олдред испугался.

— Хочет видеть тебя и настоятеля Осмунда!

Олдред состоял в аббатстве еще с тех пор, как элдорменом был отец Уилвульфа, и он не мог припомнить, чтобы кто-либо из них ранее посещал обитель. Что ж, все меняется… Монаху потребовалось мгновение-другое, чтобы выровнять дыхание и унять сердцебиение.

Он догадывался о причинах появления элдормена. О вторжении людей шерифа в монастырь Дренгс-Ферри судачили по всей округе, если не по всему западу Англии. Вдобавок нападение на Уинстена Уилвульф, его брат, точно воспринял как личное оскорбление.

Не исключено, что для Уилвульфа главной занозой был именно Олдред.

Как и все могущественные люди, элдормен делал многое, оберегая свою власть. Но зайдет ли он настолько далеко, чтобы угрожать монаху?

Люди должны видеть в элдормене справедливого судью, иначе они перестанут его уважать. А без уважения он не сможет добиться того, чтобы его решения исполнялись. Вообще элдормену было трудновато кого-то к чему-либо принуждать: он располагал, разумеется, немногочисленными телохранителями, способными подавить незначительное неповиновение, и мог созвать войско — хотя это уже подразумевало немалые хлопоты и расходы — против викингов или валлийцев, но вряд ли он готов к постоянному недовольству и непослушанию тех, кто разуверился в своем господине. На элдормена должны равняться. Если Уилвульф нападет на Олдреда, будет ли это означать, что личное для него важнее?

К горлу подкатил ком, и Олдред судорожно сглотнул. Затевая расследование против Уинстена, он сознавал, что выступает походом на безжалостных людей, и твердил себе, что таков его долг. Однако рисковать приятнее на словах, а теперь ему предстояло познать последствия своего выбора.

Он захромал вверх по лестнице. Нога все еще болела, особенно при ходьбе. Расплавленный металл рассекал плоть похуже ножа.

Таких особ, как Уилвульф, ждать у двери не заставляли. Элдормена провели в келью Осмунда. Его желтый плащ выглядел дерзким вторжением мирского в святость серо-белого монастыря. Элдормен стоял у кровати настоятеля, широко расставив ноги и подбоченившись, словно показывая, что намерен драться насмерть.

Осмунд оставался прикованным к постели. В ночном колпаке, явно напуганный, он смотрелся почти смешно.

Олдред постарался притвориться хладнокровным.

— Добрый день, элдормен, — поздоровался он бодро.

— Заходи, монах, — сказал Уилвульф, как если бы он был у себя дома, а монахи пришли к нему. С ноткой язвительности в голосе он добавил: — Полагаю, это мой брат поставил тебе синяк под глазом.

— Спасибо за заботу, — ответил Олдред, намеренно избрав слегка снисходительный тон. — Если епископ Уинстен во всем сознается и станет молить о прощении, Господь простит ему эту жестокость.

— Его вывели из себя!

— Всевышний не принимает таких оправданий, элдормен. Иисус заповедал нам подставлять другую щеку[37].

Уилвульф раздраженно хмыкнул:

— Ладно. Я крайне недоволен тем, что произошло в Дренгс-Ферри.

— Я тоже, — откликнулся Олдред, переходя в наступление. — Настолько гнусное злоумышление против короля! Не говоря уже об убийстве Годвина, воина королевского шерифа.

— Замолчи, Олдред, — хмуро велел настоятель. — Не перебивай элдормена.

Дверь открылась, и в келью вошел Хильдред.

Уилвульф явно начал злиться.

— Я не звал тебя, — прорычал он. — Ты кто такой?

Осмунд ответил вместо казначея:

— Это наш казначей Хильдред, которого я назначил исполнять обязанности настоятеля на время своей болезни. Он должен услышать все, что ты хочешь нам сказать.

— Ясно. — Уилвульф помолчал и продолжил ровно с того места, на котором его прервали: — Итак, совершено преступление, и это нас не красит. Но весь вопрос в том, что делать дальше.

— Отправлять правосудие, это же очевидно, — не сдержался Олдред.

— Заткнись! — бросил Уилвульф.

Осмунд взмолился:

— Олдред, уймись, хватит копать себе яму.

— Что значит себе? — возмутился Олдред. — Это не я натворил дел! Это не я подделывал королевскую монету. Это все брат Уилвульфа.

Элдормен сообразил, что зашел не с той стороны.

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать прошлое, — сказал он примирительно. — Вопрос в том, повторюсь, как действовать дальше. — Он покосился на Олдреда: — Но хватит талдычить о правосудии, не то я снесу твою лысую башку с тощей шеи.

Олдред промолчал, ибо не стоило указывать, что недостойно высокородного угрожать монаху насилием. Уилвульф и сам как будто понял, что перегнул палку.

— Наша обязанность, брат Осмунд, — польстил он настоятелю, уравняв того с собой, — состоит вот в чем: мы должны убедиться, что это происшествие не нанесет урона чести знати и достоинству церкви.

— Совершенно верно, — согласился Осмунд.

Олдред насторожился: Уилвульф, который всех запугивает, — это привычно и ожидаемо, но Уилвульф, который ищет примирения, — это внушало дурные предчувствия.

— Мошенничество раскрыто, — проронил элдормен. — Заготовки забрал шериф. Так ли нужен суд?

Олдред едва не ахнул. Поистине поразительная наглость! Никакого суда, значит? Просто не верится!

— Суд ничего не даст, — вещал Уилвульф, — лишь окончательно опозорит епископа, который, как вы знаете, приходится мне братом по крови. Всем будет лучше, думаю, если мы замнем случившееся.

«Братцу твоему точно лучше будет», — мысленно укорил Олдред.

Осмунд ушел от прямого ответа:

— Понимаю твои опасения, элдормен.

— Зря ты к нам пришел, Уилвульф, — злорадно заявил Олдред. — Мы можем договариваться сколько угодно, однако шериф никогда не согласится все замять.

— Может быть, — признал Уилвульф. — Но он может расстроиться, если ты воздержишься от помощи.

— Что это должно означать?

— Полагаю, он захочет позвать тебя в свои клятвопомощники. Я прошу тебя отказаться — на благо церкви и из сострадания.

— Монаху положено говорить правду.

— Бывает, что правду полезнее скрыть. Это должны знать даже монахи.

Осмунд вмешался в перепалку:

— Олдред, слова элдормена взывают к разуму.

Олдред глубоко вздохнул:

— Давайте вообразим, что Уинстен и Дегберт — истинные, самоотверженные священнослужители, ревностно почитающие Господа и отринувшие плотские страсти. Допустим, они совершили глупую ошибку, которая грозит оборвать их преданное служение. В этом случае, соглашусь, можно обсуждать, принесет ли наказание больше вреда, чем пользы. Но разве они такие священники? — Монах прервался, словно ожидая, что Уилвульф ответит на вопрос, но элдормен мудро промолчал. — Нет, Уинстен и Дегберт тратили церковные деньги в тавернах, игорных домах и на шлюх, о чем хорошо известно очень и очень многим. Если бы их обоих завтра лишили сана, вот это принесло бы пользу нашей знати и нашей церкви.

Уилвульф заскрежетал зубами:

— Хочешь со мною враждовать, брат Олдред?

— Конечно нет, — поторопился ответить монах вполне чистосердечно.

— Тогда делай, как я говорю, и не ходи на суд.

— Нет.

— Подумай как следует, Олдред, — попросил настоятель.

— Нет.

Тут подал голос Хильдред, до сих пор хранивший молчание.

— Ты отказываешься от обета послушания? Разве ты не должен во всем подчиняться своему настоятелю?

— Нет, — в третий раз повторил Олдред.

* * *

Рагна была беременна.

Она никому пока не говорила, но сама была уверена. Кэт, наверное, догадывалась, но больше не знал никто. Тайну она держала при себе и чувствовала, как внутри нее зреет новая жизнь. Она думала об этом, когда ходила по двору, распоряжаясь людьми, веля где-то расчистить, что-то привести в порядок и починить и следя за тем, чтобы к Уилфу не лезли с повседневными заботами.

Она знала, что рассказывать слишком рано — все равно что сглазить. Многие беременности заканчивались самопроизвольными выкидышами. За шесть лет между рождением Рагны и появлением на свет ее брата у матери было несколько выкидышей. Так что Рагна намеревалась молчать до тех пор, пока округлость живота не станет слишком заметной под платьем.

Но ее переполнял восторг. Она вовсе не мечтала о ребенке, в отличие от многих сверстниц и девиц помоложе, однако теперь, когда это произошло, вдруг поняла, что ей очень хочется подержать на руках и полюбить эту кроху.

Приятно, что она исполнила свой долг перед Англией. Знатная дама, замужем за высокородным мужчиной, обязана рожать наследников. Рождение ребенка устрашит ее врагов и укрепит отношения с Уилфом.

Кроме того, она боялась. Роды были делом опасным и мучительным, это знали все. Когда женщина умирала молодой, обычно это происходило вследствие тяжелых родов. Рядом с Рагной, конечно, оставалась Кэт, но горничная никогда не рожала. Ужасно хотелось, чтобы из Нормандии приплыла ее мать, графиня Женевьева. Впрочем, в Ширинге имелась достойная акушерка, Рагна случайно с нею познакомилась, — спокойная, сведущая в своем ремесле седовласая женщина по имени Хильдитрит, коротко Хильди.

Разумеется, Рагна прислушивалась к новостям и порадовалась тому, что Уинстен наконец-то получил воздаяние за свои грехи. Подделка монет — наверняка не единственное его преступление, но именно на подделке епископа поймали, и она надеялась на суровое наказание. Возможно, впредь епископ не будет таким высокомерным. Молодец Олдред, что сумел его разоблачить.

До сих пор ей не доводилось бывать на крупных судебных разбирательствах в Англии, и потому она жаждала как можно больше узнать об английском праве. Она догадывалась, что это право сильно отличается от норманнского. Библейская заповедь «око за око и зуб за зуб» здесь не применялась. Наказанием за убийство обычно служила вира, которую выплачивали семье жертвы. Цена убийства, иначе вергильд, различалась в зависимости от достатка и положения покойного: за тана платили шестьдесят фунтов серебром, а за простого крестьянина — всего десять фунтов.

Она узнала больше, когда ее навестил Эдгар. Рагна разбирала яблоки на столе, отделяя те, которые не могли долежать до весны, и собиралась научить кухарку Гильду норманнскому способу приготовления сидра. В окно она заметила Эдгара, входящего в ворота, и сразу узнала его по фигуре и уверенной походке.

— Ты изменилась, госпожа, — сказал он с улыбкой, едва увидев Рагну. — Что случилось?

Еще бы он не заметил, с его-то наметанным глазом.

— Объелась английским медом, — пожаловалась Рагна и почти не солгала: теперь ее постоянно изводил голод.

— Ты хорошо выглядишь. — Он тут же спохватился, вспомнив, видимо, о хороших манерах: — Не сочти за дерзость, миледи.

Он встал с другой стороны стола и принялся помогать ей с яблоками, бережно откладывая крепкие и бросая подгнившие в бочку.

Она ощутила, что его что-то гнетет.

— Дренг прислал тебя в город за припасами?

— Я больше не живу у Дренга. Меня прогнали.

Значит, он пришел наниматься к ней? Она бы не отказалась от такого работника.

— А почему тебя прогнали?

— Блод вернулась, и он так сильно ее избил, что я решил — ей не жить, потому и вмешался.

Как всегда, старается поступать правильно, подумала Рагна. Но насколько велики его неприятности?

— Ты вернулся к братьям? — Быть может, причина в этом? — Насколько я помню, хозяйство у них не очень-то плодородное.

— Раньше так и было, но я устроил пруд с рыбами, теперь у нас достаточно еды и даже остается на продажу.

— А что Блод? Цела?

— Честно сказать, не знаю. Я пообещал Дренгу, что убью его, если он снова поднимет на нее руку. Надеюсь, теперь он задумается дважды, когда захочет ее поколотить.

— Ты ведь знаешь, что я пыталась ее купить, чтобы спасти? Но Уинстен меня перехитрил.

Он кивнул:

— Кстати, об Уинстене…

Рагна заметила, как он весь подобрался, и догадалась, что именно за этим Эдгар сюда пожаловал.

— Что такое?

— Он подослал ко мне Итамара с угрозами.

— Чем тебе угрожают?

— Если я дам показания на суде, мою семью выселят.

— На каком основании?

— Церкви нужны люди, верные духовенству.

— Это возмутительно. Что ты будешь делать?

— Я хочу насолить Уинстену и дать показания в пользу Олдреда. Но моей семье некуда податься. У меня два брата, их жена и маленькая племянница.

Рагна искренне ему сочувствовала:

— Понимаю.

— Вот почему я пришел к тебе, госпожа. Наверняка в долине Оутен должно найтись несколько пустующих хозяйств.

— Верно. Обычно хозяину наследует сын или зять, но так бывает не всегда.

— Будь я уверен, что ты выделишь дом с землей моей семье, я бы с радостью помог Олдреду и бросил вызов Уинстену.

— Я дам тебе дом, если тебя выселят, — без колебаний пообещала она. — О чем речь!

Он облегченно расправил плечи:

— Благодарю, госпожа. Ты и не подозреваешь, сколько…

К изумлению Рагны, на его карие глаза навернулись слезы.

Она протянула руку над столом и взяла юношу за пальцы.

— Положись на меня, — сказала она, на мгновение задержала его ладонь в своей и отпустила.

* * *

Хильдред напал на Олдреда на собрании капитула.

На таких собраниях монахи обыкновенно вспоминали о своем равноправии. Все они были братьями, все были равны перед Богом и в равной степени притязали на управление аббатством. Это прямо противоречило обету послушания, поэтому равноправие, конечно, не соблюдалось полностью. Изо дня в день монахи делали то, что велел настоятель, но на собрании капитула они садились вкруговую и обсуждали все совместно, будь то повседневные дела или избрание нового настоятеля после смерти старого. При отсутствии согласия проводилось голосование.

Хильдред начал с того, что должен поведать братьям о деле, огорчающем его самого и заболевшего настоятеля, что лежит в своей келье. Далее он рассказал о появлении Уилвульфа. Пока казначей говорил, Олдред всматривался в лица братьев. Среди старших никто не выглядел удивленным, и Олдреду стало понятно, что Хильдред заранее заручился их поддержкой. Младшие выглядели ошарашенными: их явно не предупредили, чтобы они не побежали к Олдреду с вестями о грядущем разбирательстве.

В завершение Хильдред сказал, что он, дескать, начал именно с этого вопроса, поскольку Олдред непосредственно причастен к расследованию грехов Уинстена и должен выступать на предстоящем суде.

— Но при чем здесь аббатство? — вопросил казначей. — Каково наше положение? Неужто мы обречены втянуться в борьбу за власть между знатью и высшим духовенством? Или наш долг состоит в отречении от мира и прославлении Господа, какие бы потрясения ни происходили вокруг? Есть ли нам дело до мира дольнего с его треволнениями? Добрый наш настоятель попросил Олдреда не ходить на суд, однако Олдред ему отказал. Лично я считаю, братья, что мы должны задуматься о промысле Божием и предназначении нашей обители.

Олдред уловил в зале намеки на общее согласие. Даже те, кто раньше не поддерживал Хильдреда, явно полагали, что монахам не пристало вмешиваться в мирские дела. Большинство братьев выбрали бы сторону Олдреда, а не Хильдреда, но это большинство также стремилось к спокойной и уединенной жизни.

От Олдреда ждали ответа, и он приготовился говорить. Словно гладиаторское состязание, подумалось ему вдруг. Они с Хильдредом — ближайшие помощники настоятеля. Одному из них суждено рано или поздно занять место Осмунда. Нынешняя схватка могла сказаться на исходе всей битвы.

Олдред поделился бы с братьями своими ощущениями и помыслами, но он опасался, что слишком многие уже приняли какое-то решение. Взывать к разуму в таком случае мало, надо поднимать ставки.

— Я согласен со многим из того, что говорит брат Хильдред, — начал он. Нисколько не повредит проявить в споре уважение к противнику, ибо открытая вражда многим не по душе. — Действительно, положение монахов в мире — вопрос краеугольный. Также мне достоверно известно, что брат Хильдред искренне заботится о нашем аббатстве. — Что ж, всем польстил, и на сегодня, пожалуй, лести достаточно. — Однако позвольте изложить соображения, которые мною движут.

Негромкий гул голосов стих, все внимательно слушали.

— Монахам должно быть дело и до мира горнего, и до мира дольнего. Нам сулят неизбывные блага на небесах, но мы торим к ним путь добрыми делами здесь, на земле. Нас окружают жестокость, невежество и страдание, но мы делаем этот мир лучше. Когда зло совершается на наших глазах, мы не вправе молчать. Я уж точно не смолчу! — Он прервался, чтобы все прониклись этими словами. — Меня попросили отказаться от участия в судебном разбирательстве. Я отверг сие предложение, ибо эта просьба, как по мне, идет вразрез с Божьей волей. Прошу вас, братья, уважать мое решение. Но если решите изгнать меня из этого аббатства, тогда, конечно, мне придется уйти. — Олдред огляделся: — Не стану лукавить, для меня это будет горький день.

Монахи зашептались. Никто такого не ждал, не предполагал, что Олдред заведет речь об изгнании. Никто не желал заходить настолько далеко — быть может, никто, кроме Хильдреда.

Воцарилось молчание. Олдреду требовалось, чтобы кто-то из его сторонников выдвинул промежуточное решение. Но у него не было возможности заблаговременно все устроить, оставалось лишь надеяться, что кто-то осмелится встать на его защиту самостоятельно.

В конце концов заговорил брат Годлеов, молчаливый бывший пастух:

— В изгнании нет необходимости. — Как обычно, он был предельно краток. — Нельзя принуждать человека делать то, что он считает неправильным.

— Значит, обет послушания побоку? — возмутился Хильдред.

Годлеов был немногословен, но остротой ума вполне мог поспорить с казначеем.

— Всему есть предел, — промолвил он.

Олдред видел, что многие монахи согласны с ним. Послушание не было беспрекословным. Настроение в зале сделалось благоприятнее для бунтаря.

К удивлению Олдреда, руку поднял товарищ по скрипторию, старый писчий Татвин. Олдред не мог припомнить, чтобы тот раньше подавал голос на собраниях.

— Я не выходил из стен этого аббатства двадцать три года, — произнес Татвин. — А вот Олдред побывал в Жюмьеже. Это даже не в Англии! Он привез чудесные книги, которых мы никогда раньше не видели. Поистине чудесные. Братья, все мы знаем, что есть много способов исполнять обеты. — Старик улыбнулся и кивнул, как будто соглашаясь с самим собой: — Очень, очень много способов.

Старшие монахи внимали благосклонно, тем более что Татвин высказывался крайне редко. А поскольку он ежедневно трудился бок о бок с Олдредом, его мнение было и того весомее.

Хильдред понял, что проиграл, и не стал объявлять голосования.

— Если собрание готово простить брату Олдреду грех непослушания, — сказал он, пытаясь скрыть досаду под напускным благолепием, — то я уверен, что настоятель Осмунд не будет требовать иного.

Большинство монахов согласно закивало.

— Тогда давайте двигаться дальше, — продолжал Хильдред. — Насколько я понимаю, поступила жалоба на заплесневелый хлеб…

* * *

За день до суда Олдред и Ден распили по кружке эля и обсудили, чего можно ожидать.

— Уинстен сделал все возможное, чтобы посрамить наших помощников, — заметил Ден, — но я не думаю, что он преуспел.

Олдред кивнул:

— Да, он подослал Итамара с угрозами к Эдгару, но Рагна пообещала помощь нашему строителю, так что он не откажется выступить.

— А ты, я так понимаю, взял верх на собрании.

— Уилвульф пытался запугать настоятеля Осмунда, но капитул в конце концов поддержал меня.

— Уинстена не любят даже церковники, он ухитрился настроить против себя всех.

— Дело вызывает большой интерес не только в Ширинге. Прибудут несколько епископов и настоятелей, надеюсь, они будут на нашей стороне.

Шериф предложил заново наполнить кружки. Олдред отказался, но Ден налил себе еще.

— Как Уинстена накажут? — спросил Олдред.

— Один закон гласит, что мошеннику надлежит отрубить руку и приколотить ее над дверью монетного двора. А другой предусматривает смертную казнь для тех, кто причастен к подделкам, и он тоже распространяется на Дренгс-Ферри. Вообще судьи не всегда читают закон. Часто они поступают так, как им заблагорассудится, особенно люди вроде Уилвульфа. Как бы то ни было, пусть сначала Уинстена признают виновным.

Олдред нахмурился:

— Не понимаю, как можно в этом усомниться! В прошлом году король Этельред заставил каждого элдормена поклясться страшной клятвой у престола, что они не станут покрывать преступников.

Ден пожал плечами:

— Уилвульф нарушит эту клятву. Заодно с Уигельмом.

— Епископы и настоятели свое слово сдержат.

— А другие таны, никак не связанные с Уилвульфом, не станут подвергать опасности свои бессмертные души ради Уинстена.

— Да исполнится воля Господня! — заключил Олдред.

23

1 ноября 998 г.

На предрассветной утрене мысли Олдреда блуждали. Он честно пытался сосредоточиться на молитвах и вникнуть в их смысл, но постоянно вспоминал об Уинстене. Ему удалось схватить этого льва за хвост, но, если не прикончить зверюгу, охотник сам станет жертвой. Провал на сегодняшнем суде обернется катастрофой, ибо месть Уинстена наверняка будет беспредельно жестокой.

Монахи вернулись в дормиторий после утрени, но вскоре им пришлось снова вставать, уже на лауды[38]. Братья пересекли двор, ежась от студеного воздуха, было так холодно, что многие дрожали.

Олдред вдруг понял, что в каждом гимне, псалме и молитве встречаются слова и целые фразы, предвещающие нынешнее испытание. Он с особым чувством повторял слова седьмого псалма: «Господи, Боже мой! на Тебя я уповаю; спаси меня от всех гонителей моих и избавь меня; да не исторгнет он, подобно льву, души моей».

За завтраком он ел мало, но осушил до дна кружку эля и не отказался бы еще от одной.

Перед службой третьего часа, посвященной распятию, в ворота аббатства постучал шериф Ден. Олдред набросил на плечи накидку и вышел к шерифу.

Дена сопровождал слуга с корзиной.

— Там все, что мы нашли, — объяснил шериф. — Чеканы, остывший металл и поддельные монеты.

— Отлично. — Вещественные доказательства были важны, особенно если кто-то клялся в их подлинности.

Вдвоем монах и шериф направились ко двору элдормена. Обычно Уилвульф вершил суд перед большой залой, однако у собора всех встречал дьякон Итамар.

— Суд будет проходить здесь, — брюзгливо сообщил он. — У западной двери церкви.

Ден возмущенно фыркнул:

— Это кто так решил?

— Элдормен Уилвульф, разумеется.

Ден повернулся к Олдреду:

— Явно дело рук Уинстена.

Монах кивнул:

— Ну да, людям напомнят лишний раз, что Уинстен все-таки епископ. Кто отважится осудить епископа в виду собора?

Шериф недобро посмотрел на Итамара:

— Он виновен, и мы можем это доказать.

— Он наместник Господа на земле, — ответил дьякон и отвернулся.

— Быть может, все не так уж плохо, — подумал вслух Олдред. — Полагаю, на слушания соберется немало горожан, и все они будут против Уинстена: ведь любой, кто подделывает монеты, заслуживает порицания, от его действий страдают прежде всего городские купцы, кошельки которых пустеют.

Ден с сомнением покачал головой:

— Почему-то мне кажется, что настрой толпы не будет иметь значения.

Олдред опасался, что шериф прав.

Зеваки мало-помалу стекались к собору, и тем, кто пришел первым, доставались места с лучшим видом. Кое-кто норовил заглянуть в корзину шерифа, и Олдред посоветовал Дену не прятать ее содержимое. Мол, Уинстен вполне может попытаться оспорить доказательства на суде, пусть люди увидят заранее.

Вокруг немедленно сбилась кучка любопытных, и Ден стал отвечать на их вопросы. Конечно, все были наслышаны о подделках, однако неоспоримые улики — чеканы, дурные монеты отменного качества и увесистая глыба остывшего сплава — подтверждали правдивость слухов. Люди озадаченно глазели на все это добро и недоверчиво цокали языками.

Уигберт, помощник шерифа, привел двух заключенных — Катберта и Дегберта, им связали руки и спутали веревкой лодыжки, чтобы они не вздумали сбежать из-под стражи.

Слуга подтащил к стене храма кресло элдормена с алой плюшевой подушкой и поставил прямо напротив высоких дубовых дверей. Вышел священник, вынес подставку и реликварий — резной серебряный сосуд со святыми мощами, на которых полагалось клясться свидетелям.

Толпа зевак становилась все гуще, сильно и резко пахнуло навозной вонью от множества немытых тел. Прозвонил колокол, возвещая начало суда; во двор вышли местные владетели — таны и высшее духовенство. Они окружили пустующее кресло элдормена, оттесняя простых горожан. Олдред поклонился Рагне, когда поймал ее взгляд, и кивнул Эдгару, который сопровождал супругу Уилвульфа.

Гул колокола стих, и церковный хор затянул гимн.

Шериф Ден свирепо топнул ногой:

— Это же суд, а не служба! Что себе думает этот треклятый Уинстен?

Олдред точно знал, что епископ все продумал заблаговременно. В следующий миг Уинстен показался из дверей собора — в белом церковном облачении, пестревшем картинами библейских сцен, и высокой шляпе, отделанной мехом. Всем своим видом он давал понять, что не является преступником.

Епископ приблизился к креслу элдормена, встал рядом с ним, закрыл глаза и сложил руки в молитве.

— Вот негодяй! — возмущенно прошипел Ден.

— Пусть его! — Олдред махнул рукой: — Зря старается, люди слишком хорошо его знают.

Наконец-то прибыл Уилвульф с многочисленной охраной. Интересно, подумал Олдред, зачем элдормену столько телохранителей. Людской гомон утих, и стало слышно, как где-то стучит по железу кузнечный молот: не все горожане побросали свои дела ради присутствия на суде. Уилвульф важно прошествовал сквозь толпу, кивнул владетелям и удобно устроился на подушке. Никто другой садиться не смел.

Слушание открылось принесением клятвы. Каждому — будь то обвиняемый, обвинитель или клятвопомощник — полагалось возложить руку на серебряный реликварий и прилюдно пообещать перед Господом, что он будет говорить правду ради осуждения виноватых и оправдания невиновных. Уилвульф смотрел на все со скукой, а вот Уинстен наблюдал внимательно, как будто надеялся подловить кого-нибудь на ложной клятве. Олдред знал, что обычно епископ пренебрегал подобными мелочами, но сегодня он притворялся чрезмерно дотошным.

Когда клятвы наконец завершились, Олдред подобрался: сейчас вызовут шерифа Дена, и тот начнет произносить свою обвинительную речь. Однако Уилвульф милостиво кивнул Уинстену, и, к изумлению монаха, именно епископ обратился к судье.

— Совершено страшное преступление! — изрек он голосом, пронизанным глубочайшей скорбью. — Да, страшное преступление и тяжкий грех.

— Эй, погодите-ка! — воскликнул шериф. — Это что такое? Это неправильно!

— Все в порядке, Ден, — откликнулся Уилвульф.

— Неужели? Ты возражаешь королевскому шерифу, который вел расследование? Напомню тебе, что подделка — преступление против короны!

— Прошу, успокойся. Я обязательно дам тебе слово.

Олдред обеспокоенно нахмурился. Он не мог понять, что затеяли высокородные братья, но ничего хорошего от них ожидать не приходилось.

— Я настаиваю! — возвысил голос шериф. — Я говорю от имени короля, и люди должны услышать своего повелителя!

— Я тоже говорю от имени короля, который назначил меня элдорменом! — бросил Уилвульф. — А теперь заткнись сам, Ден, или я заставлю тебя замолчать.

Ладонь шерифа легла на рукоять меча.

Телохранители Уилвульфа подались вперед.

Олдред быстро пересчитал: Уилвульфа сопровождала дюжина воинов. Теперь понятно, почему их так много. А Ден, не предвидевший стычки, привел одного Уигберта.

Шериф тоже оценил невыгодный расклад — и убрал руку с меча.

— Продолжай, епископ Уинстен, — велел Уилвульф.

Вот почему король Этельред хотел ввести единые правила суда, сказал себе Олдред, пока этого не случилось, знать судит по своему произволу, что лишний раз доказал Уилвульф. Противники этих нововведений уверяли, что правила не имеют значения, что справедливость как раз и соблюдается посредством мудрых суждений знатного судьи. Обыкновенно все те, кто утверждал подобное, сами принадлежали к знати.

Уинстен указал на Дегберта и Катберта:

— Развяжите этих служителей Господа.

— Они мои пленники! — возразил Ден.

— Они заключенные перед судом, — опроверг Уилвульф. — Развязать!

Шериф хмуро кивнул Уигберту, и тот развязал веревки.

Теперь два священника выглядели менее виноватыми.

Уинстен заговорил громче, чтобы все могли слышать.

— Преступление и грех, о коих идет речь, состоят в подделке королевской монеты! — Неожиданно он ткнул пальцем в Уигберта: — Подойди сюда и покажи всем, что лежит вон в той корзине.