Патриция Мойес

Мертвецы не катаются на лыжах

Patricia Moyes: “Dead Men Don’t Ski”, 1959 Перевод: И. Я. Доронина
Действующие лица

Генри Тиббет. Главный инспектор Скотленд-Ярда, 48 лет. Совмещая отдых с рабочим заданием, находился на горнолыжном курорте, когда там произошло убийство. Считает себя довольно заурядной личностью, но добросовестным и наблюдательным полицейским, обладающим хорошо развитой интуицией.

Эмми Тиббет. Жена Генри, 40 лет. Ее уравновешенность и доброжелательность зачастую служат мужу надежной опорой.

Джимми Пассденделл. Сын английского лорда, слегка необузданный, но обаятельный.

Роджер Стейнз. Хорош собой, «мечта дебютанток» и друг Джимми. В его прошлом есть тайна, и он совершенно не способен говорить правду.

Кэролайн (Каро) Уиттакер. Очень хорошенькая и кокетливая подруга Джимми, решительно настроенная выйти замуж за Роджера.

Фриц Хозер. Этот «толстый немец-коротышка» родился неподалеку от горнолыжного курорта, где происходят события. Имел врачебную практику в Вене, Берлине и Риме. На местном курорте частый гость, хотя на лыжах не катается.

Баронесса фон Вюртбург. Предпочитает, чтобы ее называли Мария Пиа. Итальянка по происхождению, состоит в несчастливом браке с австрийским бароном Германом фон Вюртбургом, который появляется на сцене позже остальных.

Лотти и Ганси фон Вюртбург. Их дети.

Герда Браун. Няня при детях Марии Пиа. Из тех, о ком говорят: в тихом омуте черти водятся.

Франко ди Санти. Смуглый молодой итальянский скульптор из Рима, который, судя по всему, неравнодушен к баронессе, как и она к нему.

Альберто Россати. Владелец отеля. Как ни странно, на лыжах не катается.

Пьетро Веспи. Красив даже по меркам горнолыжных инструкторов. Его брат Джулио недавно погиб, катаясь на лыжах.

Марио Веспи. Отец Пьетро, оператор кресельного канатного подъемника.

Роза и Мария Веспи. Его жена и дочь. Держат универсальный магазин.

Полковник Бакфаст и его жена Розамунда. Он — на вид типичный хвастливый британец, но на лыжах катается весьма недурно. Его жена предпочитает вязать и жаловаться. Позже у нее обнаруживаются и другие интересы.

Семейство Зигфрида Книпфера. Немцы. Муж занимается экспортом-импортом в Гамбурге. Он, похоже, единственный среди постояльцев, кто хорошо относится к Хозеру. Семья держится обособленно. Дочь, Труди, не слишком преуспевает в обучении лыжному мастерству, но со зрением у нее все в порядке.

Капитан Спецци. Местный полицейский, горячо приветствует участие инспектора Тиббета в расследовании и панически боится, что виновным окажется человек, которому он симпатизирует.

Анна. Буфетчица и горничная.

Беппи. Посыльный в отеле.

Карло. Помощник Марио на канатной дороге.

Глава 1

В девять часов холодного пасмурного январского утра такси главного инспектора Генри Тиббета остановилось у неприветливого вокзала Виктория, с виду напоминающего пещеру. Полчища офисных служащих, вывалившихся из пригородных поездов, нервно устремились через контрольные турникеты к автобусам и входу в метро — люди с бледными, напряженными лицами, постоянно спешащие и постоянно опаздывающие. Но здесь, у бокового входа, который вел в помещение, напоминающее склад, набитый впечатляющим количеством грузовых весов, собралась группа, выглядевшая в этот час в этом месте так же парадоксально, как выглядела бы труппа профессиональных исполнительниц эротических танцев в древнегреческом храме Афины. Не все они были молоды, с облегчением отметил про себя Генри, хотя средний возраст, конечно, едва переваливал за тридцать; однако все — молодые и средних лет, мужчины и женщины — были едины в вызывающей экипировке: слишком тесные брюки, слишком яркие свитера, тяжеленные ботинки и самые дурацкие вязаные шапки, какие только можно было придумать. Лица у всех были бледные, но — Генри отметил это с замиранием сердца — агрессивно веселые и лишенные малейших признаков напряжения, а голоса звучали неестественно громко и дружелюбно. В целом это сомнительное сборище напоминало шумную студенческую вечеринку по поводу окончания семестра.

— Дорогой, расплатишься с таксистом, пока я разберусь с багажом? — Бодрый голос жены отвлек инспектора от дурного предчувствия.

— Да-да, конечно. Нет, не поднимай тяжести… Я позову носильщика…

Такси с урчанием отправилось своей дорогой, а Генри с удовлетворением увидел, что коротышка-носильщик с лицом злобной обезьяны, который праздно подпирал стену, с раздражающей сосредоточенностью катая в пальцах папиросу, направляется к ним, чтобы предложить свои услуги.

— Санта-Кьяра, сэр? А где же ваши лыжи, которые нужно сдать в багаж? — Носильщик едва сдерживал улыбку.

— У нас нет лыж, — сказал Тиббет. — Возьмем напрокат на месте. Мы просто…

Но носильщик моментально утратил к ним всякий интерес и переключил внимание на только что подъехавшее такси, в котором явно имелись лыжи для сдачи в багаж. Из машины вышел мужчина с гладким красным лицом и безошибочно угадываемой военной выправкой, за ним показался целый лес лыж и лыжных палок, а следом — крупная женщина с недовольным выражением лица. Пока тощий носильщик умело укладывал лыжи и палки на свою тележку, Генри успел разглядеть бирку, на которой крупными буквами значилось: «Полк. Бакфаст, гостиница «Белла Виста», Санта-Кьяра, Италия. Через Инсбрук».

— Они — в тот же отель, что и мы, — жалобно пробормотал он, обращаясь к Эмми.

— Не бери в голову, — улыбнулась она. — Вон та симпатичная компания — тоже.

Генри повернулся и увидел группу из трех молодых людей, которые, судя по шикарному внешнему виду, представляли высшие круги общества. Девушка была лет двадцати, как показалось инспектору, с коротко стриженными волосами и простодушным взглядом блестящих голубых глаз. Один из юношей обладал выдающейся внешностью — светловолосый, сероглазый, с очень красивыми руками, — он выглядел одновременно и мужественным, и чувственным («Где-то я видел его фотографию», — шепнул жене Генри). Другой молодой человек не дотягивал до физического совершенства своих спутников — он был высок, худ, с носом, напоминающим клюв, и темными, слишком длинными волосами, — но недостатки его внешности восполняло великолепие костюма. Брюки, обтягивающие его ноги, как вторая кожа, были бледно-голубыми, как у руританского[1] офицера из музыкальной комедии; свитер — цвета яичного желтка с ярко-красным оленем, охватывавшим грудную клетку до самых подмышек; а шерстяная шапочка, напоминающая вершину кремового торта, — ярко-синей. Теперь же молодой человек хохотал во все горло, похлопывая себя бамбуковой лыжной палкой по тонкой ноге.

— Господи помилуй, — сказал Генри. — Это же Джимми Пассденделл — младший сын старого Рейвна. Он… — Тиббет запнулся, потому что сама мысль показалась ему абсурдной, — …он член совета «Ллойда»[2].

В этот момент какой-то дюжий носильщик, решивший, видимо, что пора освободить тротуар для вновь прибывающих, бесцеремонно подхватил вещи Тиббетов, сунув по чемодану под мышки, без усилий взяв еще два в руки, и с воплем «Куда, сэр?», не дожидаясь ответа, исчез в здании вокзала.

Генри и Эмми рысцой припустились за ним и очутились возле гигантских весов, на которые были навалены лыжи.

— Что в багаж? — лаконично спросил носильщик, поигрывая несессером Эмми в своей огромной руке.

— Боюсь, я не совсем понимаю… — начал Генри, чувствуя себя практически дураком. Остальные явно все понимали.

— То, что сдается в багаж, здесь проходит таможню, и вы не увидите этих вещей аж до самого Инсбрука, — снисходительно пояснил носильщик.

— Мы сдаем два больших чемодана, — твердо сказала Эмми.

Потом Генри рысью бегал между багажом, носильщиком и билетной кассой, как суетливая, заботливая наседка, вознамерившаяся утолить голод своего выводка червяками, — в роли червяков в данном случае выступали загадочные бумажки, которые железнодорожные служащие, качая головами, с восторгом штамповали, компостировали и скрепляли. Наконец формальности были соблюдены, таможня пройдена, и Тиббеты с двумя маленькими чемоданчиками благополучно водворились на угловые сиденья, забронированные для поездки в Дувр.

Генри откинулся на спинку, облегченно вздохнув, но так и не избавившись от дурного предчувствия. Пока в купе они оставались одни, шум багажного отделения сменился приглушенными звуками, всегда предшествующими отправлению поезда дальнего следования.

— Надеюсь, Ярд знает, что делает, — заметил инспектор, — потому что я — нет. Я бы предпочел, чтобы мы катались на лыжах в каком-нибудь другом месте.

— Ерунда, — отозвалась Эмми. — А мне нравится. И пока я не увидела никого хоть мало-мальски подозрительного, кроме таксиста и взвинченного носильщика.

Генри посмотрел на жену укоризненным взглядом, говорившим «у стен есть уши», и развернул «Таймс», приступив к разгадыванию кроссворда.

Тиббет не был похож на великого детектива. В сущности, по собственному же заключению, он и не был великим детективом, а был всего лишь добросовестным и наблюдательным полицейским, иногда в ходе расследования проявляющим интуитивное чутье, которое называл «нюхом». Мало кто из начальников не был готов прислушиваться и предпринимать соответствующие действия, когда Генри вдруг говорил: «Нюх подсказывает мне, что мы взяли неверный след. Почему бы не пощупать в другом направлении?» Нос Генри Тиббета, обладающий этим самым нюхом, был такой же симпатичной — и ничем не примечательной — частью его внешности, как и все остальное. Невысокого роста, с седеющими волосами, почти бесцветными бровями и ресницами, он провел бо́льшую часть своих сорока восьми лет, стараясь — на удивление, безуспешно — избегать неприятностей.

— Не моя вина, — жалобно заметил он как-то в разговоре с женой, — что у меня под ногами все всегда взрывается.

Следствием этого была его широко известная и незаслуженная репутация человека отчаянного, авантюриста, скрывающего собственную лихость под маской кротости; и его многократно повторяемые заверения в том, что единственное, чего он хочет, это вести спокойную жизнь, естественно, лишь раздували пожар слухов.

Эмми, разумеется, знала, каков Генри на самом деле, и понимала, что истина лежит где-то между безрассудной личностью, проживающей в воображении его подчиненных, и мягким, тихим как мышь человеком, каким он выставлял себя перед окружающими. Она также знала — и это утешало и ободряло ее, — что мужу, как воздух и вода, необходимы ее уравновешенность и доброжелательность. Ей исполнилось сорок, она уже не была так стройна, как прежде, но сохранила приятность форм, а лицо у нее было милое и умное. У Эмми была необыкновенно красивая кожа, светлая и чистая, очаровательно контрастирующая с курчавыми черными волосами.

Она посмотрела на часы:

— Вот-вот отправляемся. Интересно, кто будет нашими соседями?

Последнее выяснилось довольно скоро. Задолго до того как миссис Бакфаст, словно военный корабль под полными парусами, вплыла в купе, ее недовольный голос зазвучал с дальнего конца коридора. Место ее, естественно, не устроило. Ей якобы определенно дали понять, что у нее будет угловое у окна, лицом по направлению движения.

— Единственное, что я могу сказать, Артур, — она обращалась к мужу, при этом сверля взглядом инспектора, — что для некоторых людей предварительное резервирование абсолютно ничего не значит.

Генри с сожалением уступил ей свое место. Миссис Бакфаст посмотрела на него так, словно впервые увидела, потом снисходительно приняла предложение.

Вскоре веселая суета в коридоре оповестила о прибытии Джимми Пассденделла и его компании. («Семеро в одном купе — это уж слишком», — высказалась миссис Бакфаст, ни к кому конкретно не обращаясь.) Девушка сразу погрузилась в чтение последнего номера «Татлера». Полковник коротко кивнул молодому красавцу и сказал:

— Значит, в этом году снова туда же? У меня было предчувствие, что вы можете опять поехать.

В ответ молодой человек выразил надежду, что снег в этот раз будет таким же хорошим, как в прошлом году, затем стал умело рассовывать багаж и даже заслужил кислую улыбку миссис Бакфаст тем, что затолкал огромное количество ее мелких коробок на багажную полку. Но Джимми Пассденделл тут же совершил большую ошибку, достав губную гармошку и предложив всем хором спеть популярную песенку «Милые старые друзья».

— В конце концов, — радостно заметил он, — мы ими скоро станем. Ведь все мы едем в Санта-Кьяру, не так ли? В «Белла Висту»? — И после короткой паузы воскликнул: — Урраа!

Хорошенькая блондинка захихикала; красивый молодой человек явно испытал неловкость; Генри и полковник еще надежнее укрылись за своими респектабельными газетами, а Эмми простодушно рассмеялась, достала жестяную коробку полезного для пищеварения печенья и стала всех угощать. Молодые люди с радостными возгласами набросились на печенье, и на время разговор, слава богу, сменился довольным жеванием. Поезд медленно отошел от вокзала Виктория и углубился в туман.



Канал был серым и холодным, но спокойным. Лыжники в своих тяжелых гулких ботинках бодро протопали вверх по трапу и дружно бросились в тепло и покой салона, столовой или бара — в зависимости от предпочтений. Когда пароход медленно отошел от причала и миновал узкую горловину бухты, Генри и Эмми остались на палубе одни. Облокотившись о перила, супруги наслаждались тишиной и смотрели на знакомые очертания прибрежных утесов, таявших в дымке.

— В Санта-Кьяру больше никто не едет, — сказала наконец Эмми. — А среди тех, кто здесь уже есть, — какими бы недостатками они не обладали — ни один не кажется мне похожим на мелкого торговца наркотиками.

— Возможно, все это лишь охота на призраков, — согласился Генри. — Надеюсь, так и есть. Видит бог, я не хочу неприятностей. Хочу всего лишь научиться кататься на лыжах. В конце концов, мы на отдыхе.

— В самом деле? — Эмми печально улыбнулась. — Значит, это простое совпадение, что мы едем в отель, который Интерпол считает логовом контрабандистов?

— Это место я выбрал случайно, — жалобно ответил Генри. — А когда сэр Джон услышал, что мы туда собрались, у меня не было возможности отказаться держать ушки на макушке.

— Стало быть, Интерпол знает, что ты там будешь, правильно?

— Да. Неофициально. У них пока нет никаких доказательств — только подозрения. Они собирались послать в «Белла Висту» кого-нибудь из своих ребят под видом обычного отдыхающего, но когда сэр Джон сообщил им, что я все равно туда направляюсь…

У них за спиной раздался знакомый пронзительный голос:

— Ясно же, что мы должны плыть на пароходе первым классом…

— Пойдем выпьем чего-нибудь, — поспешно предложил Генри, увлекая Эмми в бар.

Там было тесно, накурено и весело. Инспектор с трудом пробился между молодыми атлетами к стойке и взял два скотча и две сотни сигарет за смешную сумму. К тому времени, когда он с таким же трудом пробрался обратно к Эмми, она уже устроилась за последним свободным столиком и дружески болтала со светловолосой девушкой, спутники которой тем временем, устремившись за беспошлинным коньяком, штурмовали бар.

— О, Генри, молодец! Познакомься с мисс Уиттакер.

Казалось, Эмми по какой-то причине намеренно подчеркнула фамилию. Господи, подумал Генри, наверное, это кто-то, кого я должен знать. Девушка улыбнулась подошедшему лучезарной улыбкой и сказала:

— Как-то по-дурацки звучит: «мисс Уиттакер». Пожалуйста, зовите меня просто Каро.

Тиббет ответил: «Буду счастлив» и протянул Эмми ее скотч. Спустя минуту, вырвавшись из давки, царившей возле барной стойки, появился красивый молодой блондин, нагруженный бокалами и бутылками. Каро засуетилась, представляя всех друг другу:

— Это милый Роджер… то есть Роджер Стейнз, умопомрачительный лыжник, который посрамит всех… да, посрамит… а это — Генри и Эмми Тиббеты, и они тоже направляются в «Белла Висту»… то есть в тот же самый отель… ну не счастливое ли это совпадение, Роджер дорогой?

Потом прибыл «дорогой Джимми» со своим набором бестаможенной выпивки, и вечеринка завертелась, между тем как серые морские мили проплывали под килем и чайки целеустремленно кружили над бурлящей струей в кильватере корабля.

В Кале пришлось преодолеть толчею носильщиков, весьма поверхностный таможенный досмотр, длиннющий марш по пристани — и наконец все пятеро путешественников водворились в вагон Е6 сверкающего железнодорожного состава; на вагоне, ближе к тамбурам для курения, красовались эффектные таблички «Особый лыжно-спортивный». Ручная кладь была аккуратно уложена на полку над дверью, и первая бутылка бренди откупорена рукой Джимми. Огромный поезд издал шипящий выдох и плавно отошел от станции, взяв курс на юг.

— Ну вот, — сказал молодой Пассденделл, — это наш дом до завтрашнего дня. Давайте выпьем.

Франция, оставаясь позади, проплывала мимо окон в уже сгущавшихся сумерках. Генри разгадывал свой кроссворд, Эмми дремала; Джимми очередной раз прикладывался к бутылке; Каро читала журнал, а Роджер задумчиво смотрел в окно; его безупречный профиль портило лишь угрюмое выражение лица, свидетельствующее о дурном настроении. Маленький человечек в кожаной безрукавке, с красной повязкой на рукаве, на которой желтыми нитками было вышито «Ски-спортс, Лтд.», просунул голову в купе.

— Я — Эдвард, ваш проводник, — сообщил он жизнерадостно, моргая сквозь очки с толстыми линзами. — Если что-нибудь понадобится, обращайтесь ко мне.

— Хотите бренди? — предложил Джимми.

Эдвард нервно хихикнул, отказался и удалился. Было слышно, как он открывает дверь соседнего купе.

— Я — Эдвард, ваш проводник. Если что-нибудь понадобится…

— Разумеется, понадобится, любезный. — Мощный голос миссис Бакфаст с легкостью перекрыл ритмичный стук колес. Даже когда Эдвард зашел в купе и плотно закрыл за собой дверь, этот недовольный рокочущий голос был хорошо различим.

Несколько минут спустя Каро встала, вышла в коридор и, облокотившись на поручень под окном, стала смотреть на темнеющие поля, освещенные окна фермерских домов, крохотные станционные здания, проносившиеся мимо и безжалостно отбрасываемые в прошлое ненасытным, пожирающим мили монстром, частью которого они сейчас были.

Когда Каро выходила из купе, Эмми открыла глаза, посмотрела ей вслед и снова уютно устроилась подремать. Роджер Стейнз тоже поднялся из своего углового кресла, вышел в коридор и с грохотом закрыл за собой дверь. Сквозь дверное стекло Генри видел две стоявшие рядом невыразительные спины, раскачивавшиеся в такт движению поезда: Стейнз что-то настойчиво говорил, Каро едва-едва ему отвечала. О чем они беседовали, Тиббет не слышал.

В пять часов в вагоне неожиданно включилось освещение, а в половине седьмого в конце коридора весело зазвенел колокольчик, зазывающий первую смену на ужин. Джимми сверился со своим билетом и обнаружил, что он как раз ужинает в первую смену; прихватив с собой Роджера и Каро, теперь расслабленно прислонившихся к двери купе, курящих и праздно болтающих друг с другом, он повел приятелей по коридору в вагон-ресторан. По дороге они громко переговаривались.

После их ухода стало очень тихо и пусто. Генри встал, аккуратно закрыл дверь и сказал:

— Роджер Стейнз… Никак не могу припомнить…

— А я вспомнила, где видела его фотографию, — в «Татлере», — пояснила Эмми. — Его там называли «мечтой дебютанток». Смотри…

И взяла журнал, оставленный Каро на своем сиденье. Он был открыт на одной из тех страниц, где рассказывалось о ночной жизни Лондона; на снимке Роджер и Каро чокались бокалами шампанского. «Мисс Кэролайн Уиттакер, очаровательная дочь сэра Чарлза и леди Уиттакер, со своим частым спутником, мистером Роджером Стейнзом, веселятся и пьют шампанское в одном из аристократических залов», — сообщала подпись к фотографии. Генри не меньше минуты задумчиво смотрел на снимок, потом снова произнес:

— Никак не могу припомнить… Раньше. Чуточку раньше…

— Господи, как я проголодалась, — сказала Эмми. — Хочешь печенье?

Поезд стремительно приближался к швейцарской границе.



Ужиная в третью смену, Тиббеты оказались за столиком с полковником и миссис Бакфаст. Последняя, имея кучу времени, чтобы сделать фарш из бедняги Эдварда, пребывала в сравнительно хорошем расположении духа и согласилась выпить бокал сотерна под рыбу; она даже объявила ужин съедобным. Ободренный таким непривычным смирением, полковник разговорился за кофе.

— Вы впервые едете кататься на лыжах? — спросил он; его гладкое красное лицо излучало любезность.

— Да, боюсь, я совершенный новичок, — ответил Генри. — А вот моя жена уже бывала на зимних курортах и каталась.

— Всего два раза, — вставила Эмми. — Лыжница я никакая.

— Это лучший в мире вид спорта, — сообщил полковник и воинственно огляделся, словно ожидая возражений. Миссис Бакфаст хмыкнула, но промолчала.

— Моя супруга не катается, — доверительно сообщил Бакфаст. — Ее занятия спортом заключаются в том, чтобы из года в год сопровождать меня. Я это ценю. Разумеется, я бы понял, если бы она захотела остаться дома и отпустила меня одного…

В его голосе послышалась мечтательная интонация.

— Горный воздух мне полезен, — решительно пресекла полковника жена. — У меня есть свои способы проводить время. Было бы несправедливо с моей стороны отпускать бедного Артура в такую поездку в полном одиночестве.

— Я всегда говорил тебе… — начал было Артур, но супруга оборвала его, попросив передать ей сахар таким тоном, что любая дальнейшая дискуссия казалась немыслимой. После короткой паузы полковник сделал вторую попытку завязать разговор.

— Вы прежде бывали в Санта-Кьяре?

— Нет.

— Интересно, что вас в ней привлекло, если вы не являетесь страстным лыжником? Это место не всякому придется по душе — отель совершенно обособлен, лепится к верхней площадке канатной дороги. После наступления темноты, знаете ли, даже в деревню никак не спуститься.

— Нам сказали, что катание на горных лыжах — это чудесно, — ответила Эмми. — К тому же мы больше всего хотели побыть именно в тихом, уединенном месте.

— Тогда вы выбрали то, что надо, — кисло заметила миссис Бакфаст. — Рискну предположить, — продолжила она с плохо скрываемым любопытством, — что ваш муж очень много работает. Вероятно, его работа требует большой отдачи сил.

— Не больше, чем работа любого другого делового человека, — отозвался Генри. — Весь вопрос — в темпераменте, полагаю. Мы всегда предпочитаем тихий отдых, вдали от проторенных дорог.

— Значит, вы бизнесмен, если я правильно поняла? Как интересно. Вы работаете в Сити?

— Не совсем, — уклончиво ответил инспектор. — Я работаю в Вестминстере.

Миссис Бакфаст, недовольная тем, что ее попытка выведать профессию Генри не достигла цели, продолжила:

— В этом году в Санта-Кьяру направляется весьма избранное общество. Кэролайн Уиттакер, в честь которой в прошлом году устраивался грандиозный бал в «Клэридже», и достопочтенный Джимми Пассденделл, — ее голос упал чуть ли не до шепота, — сын лорда Рейвна, знаете ли. Немного необузданный, но милый… очень милый…

— Другой молодой человек тоже кажется весьма приятным, — заметил Генри. — Роджер Стейнз. Его лицо кажется мне знакомым.

— О нем я ничего не знаю, — безапелляционно заявила миссис Бакфаст и повторила: — Совершенно ничего.



Когда Генри с Эмми вернулись в вагон Е6, трехъярусные спальные полки были уже застелены, однако никто из спутников, судя по всему, не собирался ложиться. Джимми открыл очередную бутылку бренди, и компания под его предводительством распевала песенки разной степени пристойности. Тиббеты с благодарностью приняли по стаканчику на ночь и сказали, что займут две верхние полки, чтобы никому не мешать.

— Не обращайте на нас внимания, — добавила Эмми. — Пойте как угодно громко. Мы с удовольствием послушаем.

— Очень любезно с вашей стороны, — ответил Джимми. — Выпейте еще по стаканчику, прежде чем забираться на такую опасную высоту.

Два последних слова он повторил дважды, чтобы убедиться, что до попутчиков дошел смысл. Каро улыбалась, сидя в углу. Они с Роджером держались за руки.

Пение продолжалось еще полчаса, после чего компания решила отдохнуть. Каро заняла одну из средних полок, Роджер и Джимми — две нижние. Вскоре в купе воцарились тишина и темнота, если не считать крохотного синего ночника, горевшего под потолком, тихого посапывания спящих да ритмичного стука колес. В конце последнего вагона, в своем крохотном купе, Эдвард, перебирая список пассажиров, беспрестанно и от всей души честил миссис Бакфаст; пассажиры извивающегося состава на всем протяжении от паровоза до купе проводника мирно спали.

На следующее утро, посмотрев во время завтрака в окно, путешественники увидели, что пейзаж чудесным образом изменился: они оказались в окружении гор. То есть само железнодорожное полотно стелилось по довольно широким зеленым долинам, напоминающим высохшие озера, но вокруг горделиво возвышались горы, на склонах которых свежая зелень сменялась серыми скалами, потом вечнозеленой растительностью и наконец — высоко вверху — сверкающим белым снегом. Настроение у всех поднялось, голоса зазвучали громче. Сияло солнце, и снег обрел невероятно соблазнительную притягательность невероятного чуда освобождения. Скоро, скоро…

Австрийскую границу миновали в половине десятого, около одиннадцати поезд уже мчался по широкой зеленой долине реки Инн, окаймленной величественными горами; примерно в одиннадцать двадцать паровоз с шипением остановился, и с перрона кто-то выкрикнул в морозный, пронизанный солнцем воздух: «Инсбрук! Инсбрук!»

Глава 2

В Инсбруке компания лыжников, державшихся вместе с сáмого вокзала Виктория, вмиг распалась: гостиничные автобусы или маленькие горные поезда увезли их на разные австрийские курорты. Осталась только группа, направляющаяся в Санта-Кьяру, внезапно ощутившая себя брошенной и какой-то неуместной здесь в своих кричаще-ярких свитерах. Эдвард, в пути навлекший на себя не слишком комплиментарные высказывания пассажиров вагона Е6, теперь показался им последним — но, увы, вероломным — другом, который, быстро сдав отчетность, заспешил домой.

Как всегда в таких ситуациях, «чужаков» охватило чувство товарищества. Джимми принес миссис Бакфаст чашку кофе, полковник поднес чемоданчик миссис Тиббет до подземного перехода, Роджер (командуя на превосходном немецком языке) собрал все сданные в багаж вещи, а Эмми и Каро вместе отправились на поиски дамской комнаты. Генри, чувствуя себя немного не у дел, довольствовался тем, что купил достаточное количество английских журналов в книжной лавке, чтобы всей компании было чем занять себя до вечернего чаепития, ко времени которого им предстояло прибыть к месту назначения. В конце концов все семеро попутчиков вместе с багажом собрались на нужном перроне, чтобы сесть в экспресс Мюнхен — Рим, который должен был доставить их к предпоследнему пункту путешествия.

Очевидно, охотников сменить бодрящую солнечную погоду Инсбрука на сомнительные радости римского января было немного, потому что никто больше не ждал поезда, кроме пожилой четы, которая, как догадался Генри, приезжала в Инсбрук за покупками и, вероятнее всего, следовала не далее приграничного городка Бреннер. Однако за несколько минут до прихода поезда группа носильщиков с солидным багажом вынырнула из подземного перехода в сопровождении высокого и очень худого господина, одетого в норфолкский пиджак из ярко-зеленого твида с меховым воротником и темно-серые чрезвычайно узкие брюки. Его лицо, изрезанное глубокими морщинами, которые выдавали нетерпимость характера, казалось по-лисьи хитрым. Зеленая тирольская шляпа в сочетании с такой физиономией выглядела несуразно. С мужчиной была девушка поразительной красоты: с лицом рафаэлевой флорентийской мадонны и локонами цвета старого золота. На ней были серые лыжные брюки, явно скроенные мастером, и маленькая серая куртка с воротником из меха снежного барса, который окутывал ее шейку, словно облако. Косметика — в итальянском стиле — подчеркивала восхитительные темные глаза и медового оттенка кожу, прелестные губы лишь чуть-чуть были тронуты нежно-розовой помадой.

— Очень, очень дорого, — шепнула Эмми на ухо мужу, когда кортеж носильщиков проследовал мимо.

Миссис Бакфаст уставилась на вновь прибывших с откровенным любопытством; Каро казалась оробевшей, внезапно осознав, как выглядят ее измятые брюки, в которых она спала; мужчины невольно повернули головы в восхищении и были вознаграждены злобным взглядом из-под тирольской шляпы.

Когда поезд, строго по расписанию, подошел к перрону и компания расположилась в пустом вагоне, Тиббеты подошли к окну, чтобы бросить последний взгляд на Инсбрук. К их пущему удивлению, Тирольская Шляпа, судя по всему, никуда не ехал, он прощался с мадонной, которая стояла у двери купе первого класса, холодная и прекрасная. Поцелуи, заверения в любви, суета вокруг багажа — все это девушка воспринимала скорее с вынужденным смирением, нежели с энтузиазмом. В какой-то момент, когда ее сопровождающий вступил в пререкания с носильщиком, Генри поймал ее взгляд: красавица смотрела на Тирольскую Шляпу со смешанным выражением презрения и неприязни, таким пронзительным, что по спине детектива пробежал холодок. Наконец раздался свисток, и поезд тронулся. Последним, кого путешественники видели в Инсбруке, оказался этот мужчина, как-то жалко махавший вслед поезду зажатой в длинной тонкой руке тирольской шляпой.

В Бреннере, после краткого и дружелюбного общения с итальянской таможней, вся компания гуськом отправилась по коридору в вагон-ресторан. Молодежь оккупировала отдельный столик на четверых, Бакфасты — столик на двоих. Генри и Эмми, прибывших последними, улыбчивый официант проводил к самому дальнему столу, рассчитанному на четверых, но за ним сидела только одна пассажирка — мадонна из Инсбрука. Она сделала заказ на беглом итальянском языке. Девушка вела себя раскованно, непринужденно и оживленно — совсем не походила на холодную красавицу из Инсбрука. «Как девочка-школьница», — подумалось инспектору.

На протяжении восхитительного обеда, начавшегося с fettucini, продолжившегося fritto misto con fagiolini[3] и закончившегося сливочным сыром bel paese, все были больше сосредоточены на еде, чем на разговорах. Но за кофе на путников, приятно сытых, снова снизошло расслабленное настроение; первый шаг сделала красавица, поинтересовавшись у Генри и Эмми на превосходном английском, из Лондона ли они и является ли целью их визита в Италию отдых. Тиббеты ответили на оба вопроса утвердительно.

— Вот и я тоже, — сказала девушка с очаровательной, совершенно счастливой улыбкой. — Видите ли, я итальянка. Но муж — австриец, и приходится жить в Инсбруке.

— Завидую вам, — сказал Генри. — Должно быть, это красивый город.

— Да, — лаконично ответила девушка. Потом с улыбкой продолжала: — А куда именно вы направляетесь. В Рим? В Венецию? Во Флоренцию?

— Вообще-то мы едем кататься на лыжах, — пояснила Эмми.

— О! Я тоже.

— Возможно, мы даже направляемся в одно и то же место, — предположил Тиббет.

— Уверена, что нет, — возразила красавица. — Вы-то наверняка в Кортину. Все англичане и американцы ездят туда.

— Нет, — сказал Генри. — Мы едем в маленькое местечко под названием Санта-Кьяра. Отель «Белла Виста».

К его удивлению, улыбка девушки вмиг померкла, по лицу пробежала тень настоящей паники.

— Санта-Кьяра, — повторила она почти шепотом. — Я… я тоже туда еду.

— Чудесно, — быстро подхватила Эмми. — Нам следует представиться: Генри и Эмми Тиббет.

— А я… — Красавица явно колебалась. Потом встряхнулась, как щенок, вышедший из воды, и на ее лице снова расцвела улыбка. — Я — баронесса фон Вюртберг. Но вы должны звать меня Мария Пиа. Когда я в Италии, то забываю, что стала австрийкой. — Она сделала короткую паузу и продолжила: — Мои дети уже в «Белла Висте» с няней. Ганси — восемь лет, а Лотти — шесть. Вы с ними познакомитесь.

— Буду ждать с нетерпением, — откликнулась Эмми, едва удержавшись от уже готового вырваться замечания о том, что баронесса выглядит неправдоподобно молодо для женщины, имеющей восьмилетнего сына.

— Как жаль, — рискнула заметить она, — что ваш муж не сможет побыть с семьей.

И снова паника читалась в огромных карих глазах.

— У него очень много дел. Он позволяет мне… то есть с радостью отпускает меня на родину каждый год, но сам Италию не любит.

«Ничуть не сомневаюсь, что не любит», — подумал Генри, припомнив грубые черты лица под тирольской шляпой. Ему стало жаль баронессу, но он не знал, как дать ей почувствовать свою симпатию, не показавшись дерзким, поэтому быстро оплатил счет и с дружескими заверениями в скорой встрече повел Эмми к выходу из вагона-ресторана. К собственному удивлению, инспектор почувствовал, что прекрасные глаза смотрят ему вслед. У двери он обернулся и встретил спокойный насмешливый взгляд баронессы. Глядя ему прямо в глаза, она едва заметно вздернула подбородок, как будто с вызовом. Генри, немного смущенный, улыбнулся и шагнул в раскачивающийся коридор.

В Кьюзе сделали последнюю пересадку. Огромный экспресс умчался на юг, к Вероне, оставив восьмерых путешественников на маленькой станции, освещенной солнцем. Со всех сторон горизонт был изломан очертаниями Доломитовых Альп с их нежно-розовыми вершинами — плоские и остроконечные скалы, обточенные ветрами и снегами до первозданных форм устрашающей мощи и долговечности, существовавшие с незапамятных времен и пребудущие до времен немыслимых.

От величия гор отвлек и вернул путешественников к реальности пронзительный гудок. На другом пути стоял самый очаровательный в мире поезд. К паровозику — крохотному, 1870 года выпуска, с высокой стройной трубой и сияющими медными деталями, — было прицеплено всего два вагона, сделанных из светлого, украшенного резьбой дерева, со смотровыми площадками на обоих концах, огороженными перилами фигурного литья. На готических окнах одного из вагончиков, обозначая его принадлежность к первому классу, висели занавески из вощеного ситца. Сиденья были сделаны из деревянных планок, над ними имелись полки для лыж.

Молодые англичане с восторженными криками с чемоданами бросились к поезду; непосредственно за ними следовали Генри и Эмми. Миссис Бакфаст заметила, что давно пора пустить по этой дороге современные поезда, деревянные сиденья — это просто позор. Баронесса в сопровождении всех носильщиков, имеющихся на станции, — следовавших за ней по пятам, — медленно перешла по настилу на другую сторону полотна, на лице ее сияло выражение абсолютного умиротворения. Когда багаж был загружен, поезд издал пронзительный гудок, и последний этап путешествия начался.

По прямой от Кьюзы до Санта-Кьяры — около двадцати миль, но поскольку железнодорожное полотно петляет между гор, реально получается больше тридцати. Тридцать миль мучительного, извилистого пути с разворотами на краю обрывов, задымленными тоннелями — каждый пятый с крутым уклоном — и с самыми захватывающими в мире видами. Почти сразу же они пересекли границу, за которой земля между соснами была покрыта снегом. Вскоре Кьюза уже виднелась внизу как горстка розовых и бледно-желтых домиков. Долины расстилались во всем своем великолепии, дома утрачивали итальянский облик, постепенно становясь все более альпийскими — с деревянными балкончиками и снежными «бровями», свисающими с крутых, далеко выступающих карнизов. Пыхтя и фыркая, паровозик тащил вагоны все выше и выше, к заснеженным полям и розовым пикам. На деревенских остановках женщины в белых фартуках забирались в вагоны с корзинками яиц и чудесных зеленых овощей. Потом появились первые лыжники. Из-за крутого поворота показался тянувшийся вдоль железной дороги сверкающий спуск для начинающих, усеянный крохотными фигурками. Волнение росло как на дрожжах. Поезд взбирался все выше, через три курортные деревушки, пока наконец в поле зрения не вплыл розовый луковичный купол церкви, стоявшей среди маленьких домиков.

— Санта-Кьяра, — объявила баронесса.

Все вытянули шеи и приникли к окнам. Деревня располагалась в конце длинной долины, расположенной на высоте более пяти тысяч футов над уровнем моря. Полукругом ее окаймляли горы, одновременно и защищающие, и грозные. Заброшенная в эту белую высь деревенька казалась очень маленькой и очень храброй.

Вокзала в строгом смысле слова здесь не было. Демонстрируя признаки усталости, поезд лязгнул и медленно остановился посреди заснеженной площади перед церковью: здесь, под небольшим зеленым навесом, носильщики из разных отелей со своими большими грузовыми санями ждали его прибытия, между тем как лыжники, возвращавшиеся в деревню к чаю, свободно переезжали через пути.

Едва баронесса вышла из поезда, на склоне вдруг поднялась небольшая суматоха, и двое миниатюрных лыжников ринулись вниз, пересекли железнодорожный путь и, идеально выполнив разворот на параллельных лыжах, подняв фонтаны снега вокруг себя, остановились как вкопанные возле поезда.

— Мама! Мама! — закричали они, и баронесса, выронив прямо в снег свой белый чемоданчик из свиной кожи, бросилась обнимать детей. Встреча была шумной, нежной и трогательной; не прошло и нескольких минут, как Генри заметил стройную темноволосую девушку в черном, которая подъехала к поезду вслед за детьми спокойно, но чрезвычайно мастерски и теперь стояла в нескольких шагах от них, молча наблюдая за излиянием чувств. Гувернантка была очень бледна, составляя резкий контраст с окружающими ее бронзовыми лицами, и совсем не пользовалась косметикой. Ее можно было бы счесть красивой, подумал инспектор, если бы она предприняла хоть элементарные усилия, чтобы выглядеть таковой; нынешний же ее вид, казалось, преследовал единственную цель — держаться в тени.

Когда с первыми приветствиями было покончено, баронесса, обняв детей за плечи, лучезарно улыбнулась темноволосой девушке и заговорила с ней по-немецки. Потом, обратившись к Эмми, сказала:

— Мы с Гердой и детьми идем пить чай. Носильщик проводит вас в «Белла Висту». Увидимся за ужином.

Она быстро по-итальянски дала указания дюжему носильщику в черной шапочке с вышитым на околыше золотыми нитками логотипом гостиницы «Белла Виста», а потом, смеясь и поддразнивая, стараясь не отставать, побежала вслед за детьми, медленно съезжавшими по склону к деревенской улице. Черноволосая Герда подождала, пока они доберутся едва ли не до низу, а потом с восхитительной плавностью движений поехала вперед и, постепенно набирая скорость, преодолела склон превосходно выполненной змейкой и остановилась как вкопанная; к тому моменту, когда остальные достигли подножья, она уже ждала их, молчаливая и неподвижная, как прежде.

Пока носильщик грузил его багаж на сани, полковник Бакфаст впервые после Инсбрука, насколько помнил Генри, заговорил с ним.

— Взгляните, — и он указал наверх.

Оба подняли головы. За железнодорожной линией горы возвышались во всем своем великолепии: к тому времени солнце уже ушло из деревни, но еще освещало розовые пики и снежные шапки у самых вершин. Высоко-высоко, там, где лес редел, на линии, разделявшей свет и тень, виднелось одинокое строение, на фоне окружающего пейзажа напоминающее муху, тонущую в молоке.

— «Белла Виста», — сообщил полковник почти благоговейно.

Мужчины помолчали.

— Я и не представляла себе, что отель так высоко, — тихо вымолвила наконец Эмми. — Как мы туда будем добираться?

— Добираться туда, — вступила миссис Бакфаст, — мы будем на дьявольской штуковине, которая называется кресельным подъемником. Каждый год даю себе обещание, что никогда больше не сяду на него, и каждый год Артуру удается уговорить меня снова. От одной мысли об этом меня начинает мутить. Идемте.

Канатная дорога «Монте Качча», как подчеркивается во всех рекламных буклетах, — одна из самых длинных в Европе. Подъем занимает двадцать пять минут, в течение которых кресла, подвешенные к прочному толстому тросу, плавно и безопасно ползут вверх — порой в каких-нибудь двадцати футах от земли, между соснами, которыми поросли крутые склоны, но чаще над узкими ущельями и лощинами, которые извиваются и обрываются вниз на сотни футов. Примерно раз в минуту мощный металлический кронштейн, соединяющий кресло с тросом, издает громкий лязгающий звук, проходя над платформой очередного массивного стального пилона, опирающегося на четыре огромных бетонных куба и оборудованного противопожарной системой и лопатой для снега — на случай чрезвычайной ситуации. Для удобства лыжников маршрут подъемника располагается над трассами скоростного спуска, чтобы пассажиры имели возможность с высоты птичьего полета оценить их сложность. Это один из самых холодных видов путешествия, известный человеку.

Генри был удивлен разнообразием реакций участников компании (в том числе и собственной реакцией), оказавшихся перед необходимостью воспользоваться подъемником, — новичков особенно потрясло то, что кресла вообще не останавливаются, а постоянно движутся по замкнутому кругу вверх, потом вниз, и человек должен успеть запрыгнуть в свое кресло, пока оно проплывает мимо него.

Полковник проделал это мастерски и, воспарив к небу, весело помахал спутникам рукой; миссис Бакфаст заняла свое место умело, но с видом вынужденного смирения и, ворча, приняла яркий красный плед, предложенный служащим. Каро, взглянув на кажущийся бесконечным транспортер, уходящий ввысь, заметно побледнела и призналась, что не предполагала, каково здесь будет на самом деле, и что у нее от высоты кружится голова.

— Не волнуйся, ты очень скоро привыкнешь, — бодро заверил ее Роджер. — Тут совершенно нечего бояться. Я поеду в кресле сразу за тобой. Просто опусти страхующую перекладину, расслабься и наслаждайся видом.

Каро не выказала никаких признаков удовольствия, однако без возражений заняла следующее кресло, опустила перекладину, с некоторым испугом уцепилась за вертикальную металлическую штангу, словно нервный ребенок на карусели, и кресло заскользило вверх. Роджер, прежде чем непринужденно усесться в кресло и, не опуская страхующей перекладины, отправиться вверх, успел перекинуться шуткой со служащим-итальянцем, узнать, что того зовут Карло и что подъемник заканчивает работу в семь часов вечера. Джимми, громко выдав какое-то остроумное замечание насчет игры со смертью, которое навело Генри на мысль, что юноша на самом деле побаивается, тем не менее игриво прыгнул на свое место; горлышко бутылки торчало у него из кармана брюк. Ожидание показалось инспектору вечностью, однако кресла двигались так быстро, что не прошло и минуты с момента отправления полковника, как он — лишь отчасти ободренный улыбкой Эмми — оказался первым в очереди, следя за спускающимся креслом, которому здесь, под навесом, предстояло обогнуть гигантское нижнее колесо транспортера. Секунда-другая — и момент настал, Тиббет ощутил под коленями край сиденья, и подъем начался.

Здесь, наверху, по дороге к «Белла Висте», было очень холодно, и, проплывая над некоторыми особенно глубокими ущельями, Генри предпочитал смотреть в точку, к которой стремился подъемник, а не вниз на заснеженные скалы. Но была и какая-то магия в этом медленном, ровном, беззвучном парении — беззвучном, если не считать металлического клацания, сопровождавшего прохождение каретки через контакты каждого очередного пилона. Однако нервирующий звук уравновешивался мимолетным ощущением безопасности, поскольку, осмотрев платформу пилона, проплывавшую в каких-нибудь восемнадцати дюймах под его болтающимися ногами, Генри заметил металлическую лестницу, которая спускалась от нее на землю, и испытал пылкую надежду на то, что, если подъемник вдруг сломается, то произойдет это в момент прохождения пилона, а не тогда, когда он, инспектор, будет висеть над глубоким ущельем.

Справа, на расстоянии футов десяти, тянулся трос, по которому вереница пустых кресел с исполненной достоинства меланхолией опустевшей карусели следовала вниз, к долине. Изредка кресло на спуске оказывалось занятым — чаще всего какой-нибудь дамой неопределенного возраста в мехах и неспортивной обуви. По наблюдению Тиббета, процесс напоминал езду на эскалаторе в лондонской подземке, когда, поднимаясь, ты на миг оказываешься лицом к лицу с тем, кто едет вниз, прежде чем неумолимый механизм унесет тебя дальше. Впрочем, если обратиться к окружающим видам, сходство исчезало. Вместо кричащей рекламы, которую лондонские транспортные компании размещают для развлечения пассажиров, здесь открывался вид на снежные просторы, горы и облака, на сосновые леса и розовые скалы, на туманные долины и освещенные солнцем пики. Наконец впереди, на открытой снежной площадке, окруженной деревьями, показалась маленькая будка-станция. Низенький худой мужчина с каштаново-коричневым лицом стоял, готовый подать Генри руку; он помог прибывшему неуклюже спрыгнуть с кресла за миг до того как оно, с лязгом обернувшись вокруг маховика, заскользило вниз.

Эмми безмятежно прибыла в следующем кресле, изящно покинула его, подошла к мужу и встала рядом.

— Ну вот мы и на месте, — сказала она. — Разве здесь не замечательно?

Далеко-далеко внизу виднелась Санта-Кьяра, напоминающая игрушечную деревеньку, выстроенную на полу детской комнаты: миниатюрные домики, разбросанные вокруг абрикосово-розовой церкви. Впереди, на склоне, где кончалась трасса подъемника, до следующей горной гряды раскинулось снежное поле, формой напоминающее неглубокое блюдце. А справа, за поворотом окаймленной сугробами тропы, располагалась гостиница «Белла Виста». Остальные гости уже направлялись туда, останавливаясь через каждые несколько ярдов, чтобы привлечь внимание друг друга ко все новым местным красотам. Генри и Эмми последовали за группой не спеша, держась за руки и пребывая в умиротворенном расположении духа.

Глава 3

Одна из обаятельных особенностей горной архитектуры — ее постоянство. Сильно выступающие карнизы крутых двускатных крыш, деревянные балконы и окна со ставнями веками отличали жилища, расположенные в горах выше определенного уровня, — просто потому, что все это функционально обеспечивает наибольший комфорт и безопасность для людей, живущих среди снегов. Вот и «Белла Виста» выглядела точно так же, как любое другое горное шале — с аккуратной мозаикой дров, уложенных в поленницу, прислоненную к одной стене, с балконом-верандой и светлыми деревянными ставнями с вырезанными в них окошками-сердечками.

В холле — со стенами и полами из навощенной сосны цвета меда — мужчина в светло-синем пиджаке, пухленький, как каплун, с редкими тронутыми сединой волосами, тщательно зачесанными, чтобы скрыть лысину, приветствовал гостей сочным голосом:

— Позвольте представиться… Россати, Альберто… добро пожаловать в «Белла Висту», meine Herrschaften[4]… о, рад снова видеть вас, полковник Бакфаст… господин Стейнз… не будете ли вы любезны расписаться в книге регистраций… вот здесь, bitteschoen[5]… ваши паспорта, пожалуйста.

Один за другим гости расписывались в книге регистраций, сдавали паспорта и получали ключи. К этому времени привезли багаж, доставленный наверх в одной из двух грузовых гондол, прицепленных к канатному подъемнику. Наконец все были устроены по номерам, и Генри с Эмми оказались одни в своей спальне. Как и во всем здании, стены здесь были светлого дерева, пол — без ковра, но теплый благодаря огромной пышущей жаром батарее под окном. На массивной резной кровати вместо шерстяных одеял лежали два огромных пуховых — белых, пышных, стеганых, толщиной не меньше фута, но легких как перышко. Обстановку довершали вместительный платяной шкаф, простой туалетный столик из ели, умывальник и два стула с прямыми спинками.

Из разговора с горничной по-итальянски удалось выяснить, что ванная комната здесь, конечно, имеется, но ванну можно принять только за 500 лир.

— Это больше пяти шиллингов, — возмутился Генри.

— В горах принять ванну всегда стоит страшно дорого, — непринужденно сообщила Эмми. — Я никогда не рассчитываю больше чем на один раз в неделю. Но в данный момент даже фунт не показался бы мне слишком высокой платой.

Они оба позволили себе роскошь принять ванну, переоделись во все чистое и в четверть восьмого были готовы к встрече с внешним миром и к аперитиву.

Бар представлял собой помещение, тянувшееся вдоль всего здания. Одна его стена полностью состояла из окон, выходивших на веранду. Снаружи было темно — луна еще не взошла, — лишь снег тускло поблескивал под чернильно-черным небом. Обстановка состояла из маленьких столиков, покрытых льняными скатертями в красно-белую клетку, молочно-белых деревянных стульев и длинной хромированной стойки с табуретами, обитыми темно-красной кожей. Кофемашина «Эспрессо» шипела и пыхтела на стойке, словно котел со змеями. Тиббеты влезли на табуреты, и смуглая улыбчивая девушка подала им кампари с содовой. Кроме них, в баре находился только один посетитель — мужчина, сидевший за столиком в дальнем углу и вертевший в руке бокал с томатным соком.

Едва заметным движением головы указав на незнакомца, Эмми шепнула:

— По-моему, он совсем не похож на лыжника.

Генри полуобернулся и увидел маленького человека лет за пятьдесят; все в нем было округлым — от толстых небольших пальцев, ласкавших ножку бокала, до коротких пухлых ступней, форму которых не могли скрыть замшевые туфли с острыми мысами. Лицо у мужчины было розовым, круглым и доброжелательным, за толстыми линзами очков моргали маленькие глазки.

Несколько минут спустя в бар вошел синьор Россати, хозяин. Быстрым шагом он направился к человеку, сидевшему в углу, и тихо заговорил с ним по-немецки. Мужчина приветливо кивнул, опорожнил бокал, и, продолжая оживленно беседовать, оба вышли из бара. Они пересекли холл, и Генри услышал, как щелкнул замок закрывшейся за ними двери служебного кабинета Россати. Голоса смолкли.

— Кажется, наш хозяин двуязычен, — заметила Эмми.

— В этих краях почти все двуязычны, — ответил Генри. — Мы ведь отъехали всего ничего от австрийской границы, и эта провинция до тысяча девятьсот девятнадцатого года была частью Австрии. Сейчас официальный язык здесь итальянский, но для значительной части населения немецкий остается гораздо более привычным — особенно в небольших селениях.

— Интересно, вызывает ли это недовольство у местных жителей — то, что их произвольно передали Италии?

— Официально — нет. Неофициально — да, разумеется. Но это не принято демонстрировать. Ничто не должно отрицательно влиять на приток туристов. — Генри повернулся к барменше. — Вы говорите по-английски — parla Inglese? — спросил он.

Та фыркнула, покачала головой и сказала — нет.

— Tedeschi?[6]

Ее лицо осветилось.

— Ja, ja.

Хлынул быстрый поток немецкой речи, но Генри лишь улыбался и отрицательно качал головой. Затем объяснил жене:

— Видишь? Я сделал вид, что не понимаю. Не хочу, чтобы наши английские друзья знали, что я говорю по-немецки и по-итальянски. Но ты слышала, что она сказала?

— Для меня она говорит слишком быстро, — призналась Эмми. — Ты же знаешь, мой немецкий не настолько хорош. Самое большее, что о нем можно сказать, так это то, что он лучше итальянского.

— Она сказала, что немецкий — ее родной язык, и она была бы счастлива общаться с нами на нем, если мы не знаем итальянского. Это было бы для нее большим облегчением, — перевел Генри.

Внезапно холл за дверью бара наполнился итальянской речью и бодрым топотом ботинок.

— Лыжи… лифт… финиш, — с трудом подбирая английские слова, объяснила барменша.

В открытую дверь инспектор увидел баронессу, вслед за Гердой и детьми поднимавшуюся по лестнице. Мужской голос произнес: «Мария Пиа…» — и она остановилась, отстав от шедших впереди. Смуглый молодой итальянец в чрезвычайно элегантных темно-синих брюках появился в поле зрения Генри. Стоя у подножья лестницы, он положил ладонь на руку баронессы, удерживая ее, и заговорил настойчиво, но тихо. Та мягко освободила руку и покачала головой, но он снова поймал ее запястье и потянул баронессу вниз, к себе. В этот момент за поворотом лестницы возникла Герда с бесстрастным выражением лица. Молодой человек резко отпустил руку Марии Пиа, сделал какое-то шуточное замечание и взбежал по лестнице мимо обеих женщин, перескакивая через две ступеньки. Герда что-то сказала баронессе, и они пошли дальше вместе. Тем временем Тиббет с любопытством заметил, что в холл вместе вошли полковник Бакфаст и Роджер Стейнз, в полном лыжном снаряжении, с налипшим на ботинки снегом.

— Signori Inglesi…[7] очень много лыжи… уже сегодня, — стараясь изо всех сил, сказала барменша. — Пол-ков-ник Бак-фаст, он… лыжи molto…[8] вы не кататься?

— Пока нет, — ответил Генри.

— На третьей трассе ужасное скольжение, ледяной наст, — говорил полковник. — Вы очень благоразумно выбрали первую.

— Первое, что я сделаю утром — это отправлюсь именно по третьей, — возразил Роджер. — Просто я подумал, вечером там освещение будет обманчивым.

— Очень разумно, — повторил полковник. — Не зная броду, не суйся в воду, — наставительно произнес он и, понизив голос, добавил: — Этот тип, Фриц Хозер, снова здесь. Помните? Я видел его в конторе у Россати, когда выходил. Не нравится мне этот парень.

— Хозер? Ах да, тот немец, коротышка… был здесь в прошлом году. В толк не возьму, зачем он приезжает, если не лыжник…

И они направились вверх по лестнице.

Ужин начался довольно приятно. Баронесса в умопомрачительных черных бархатных брюках и белой шелковой блузке сидела одна, но оживленно и громко переговаривалась со смуглым молодым итальянцем, тоже сидевшим за отдельным столиком. Герда, вероятно, ужинала наверху с детьми. Бакфасты (миссис Бакфаст облачилась в сиреневый креп) устроили целое представление из усаживания за «свой обычный» стол, который ничем не отличался от остальных, но якобы подчеркивал их превосходство. Генри и Эмми, следуя настойчивому приглашению Джимми, присоединились к троице молодых англичан за большим столом в центре зала. За другим центральным столом сидела явно немецкая семья: уютная пухлая блондинка лет за сорок, мужчина с землистым лицом, прямой спиной и глубоким шрамом на щеке и пышущая здоровьем девушка, предположительно их дочь, без малейших признаков косметики, с прической, которая совершенно не шла ей, — косами, закрученными на манер наушников. Девушка молчала. В углу в одиночестве ужинал Фриц Хозер, он ел быстро и сосредоточенно.

Роджер был переполнен впечатлениями после первой в нынешнем сезоне вылазки.

— Снег еще трудный, — тоном знатока заявил он. — И его пока недостаточно, к сожалению, — в прошлом году в это время было куда лучше. Тем не менее — ничего сложного, если вы знаете, как вести себя на такой трассе.

— Я, например, уж точно не знаю, — откликнулся Генри, — поэтому для начала собираюсь завтра же утром записаться на инструктаж.

Джимми и Каро поддержали его.

— Я пойду с вами, — пророкотал от своего стола полковник Бакфаст, который не мог позволить Роджеру перетянуть одеяло на себя. — Разумеется, лишь для того, чтобы вас представить. Я знаком со всеми. Чудесные ребята. Хорошо бы вам попасть к Джулио — это лучший здешний инструктор. Его брат Пьетро послабее будет. Оба — сыновья старика Марио, того, что управляет подъемником на верхней станции. Он сам когда-то был первоклассным инструктором, пока не доездился.

С умиротворенно любезным видом полковник откинулся на спинку стула, довольный тем, что продемонстрировал свою осведомленность в местных делах.

Прежде чем кто-нибудь успел вымолвить хоть слово, Мария Пиа тихо произнесла:

— Джулио погиб.

— Что?! — Роджер со стуком уронил ложку в тарелку с супом и, резко развернувшись, посмотрел на баронессу. Затем, почувствовав, что его собственные приятели с удивлением уставились на него, пробормотал: — Просто я довольно хорошо знал его. Джулио учил меня кататься, когда я приезжал сюда в прошлом году.

— Ну и ну… Мне чертовски жаль, — сказал полковник, лицо которого приобрело цвет красной смородины. Он выглядел искренне огорченным, однако Генри не мог бы сказать с уверенностью, по какой именно причине: то ли из-за смерти Джулио, то ли потому, что кто-то узнал о ней раньше, чем он.

— Как это случилось? — спросил полковник. — Он ведь был совсем еще юношей.

— Несчастный случай во время спуска на лыжах, так мне сказали в деревне, — ответила баронесса и после паузы добавила: — На прошлой неделе.

— Он был очень… безрассудным молодым человеком, — присоединился к разговору смуглый итальянец, тщательно произнося слова, отчасти потому, что говорил с глубокой искренностью, отчасти — из-за того, что затруднялся говорить по-английски. — Это неудивительно. Если бы не лыжи, то что-нибудь другое… Он и на автомобиле гонял как бешеный… никаких тормозов… он был обречен погибнуть.

— Джулио должен был участвовать в имменфельдской гонке. Имменфельд здесь рядом, сразу по ту сторону австрийской границы, — продолжила баронесса. — Там очень опасная трасса, и гонка наверняка была запрещена из-за состояния снежного покрова. Но именно потому, что это не было дозволено, Джулио не мог не попробовать. Таким он был. Его нашли на дне расселины. Одна лыжа осталась у него на ноге. Другую, как и палки, вообще не нашли.

Повисла неловкая пауза.

— Бедный старик Марио, — произнес наконец полковник, вытирая усы салфеткой.

Послышался стук дерева о дерево: это Фриц Хозер приподнялся и переставил стул поближе к столу. Только он и немецкое семейство казались совершенно не взволнованными этим разговором. «Может быть, они не понимают по-английски», — подумала Эмми.

Закончив ужинать, Хозер подошел к столу, за которым сидели немцы, что-то тихо сказал девушке и через весь зал направился к выходу. У двери он задержался, словно принял какое-то решение. Потом развернулся и, обращаясь ко всему залу, заявил на хорошем английском:

— Этот идиот Джулио мертв. И это его собственная вина. Он не подчинился установленному порядку. Пусть это послужит предостережением для других лыжников.

И, коротко отвесив забавный кивок, вышел.

— Злобный коротышка, — сказала Каро.

— Тем не менее то, что он сказал, справедливо, — ответила баронесса. — Если человек ведет себя разумно, опасаться нечего. Только глупость приводит к беде.

— Именно так я всегда и говорю, — произнесла миссис Бакфаст неожиданно и очень твердо. — Всегда требуется соблюдать осторожность.

Генри вдруг охватило необычное ощущение всеобщей напряженности, будто каждая произнесенная фраза таила некий скрытый подтекст, и все говорившие посылали какой-то намек — кому? Всем? Кому-то одному? Он огляделся. Каро, уставившись в тарелку, выглядела так, словно ей было неуютно. Роджер отодвинул еду и, похоже, был искренне расстроен. Полковник, опустив подбородок на грудь, о чем-то размышлял. Но так же быстро, как пришло, тревожное ощущение рассеялось и показалось нелепым. Баронесса заметила, что это большая трагедия, но такое случается, так что событие не должно омрачить им отдых, и добавила: поскольку лед теперь сломан, она хотела бы представить всем Франко ди Санти (смуглого итальянца) — скульптора из Рима, с которым познакомилась здесь в свой предыдущий приезд.

— Так что мы давние друзья, — сообщила она с ослепительной улыбкой.

Это вернуло разговор в нормальное русло, и когда все заверили, что счастливы познакомиться с Франко, Роджер спросил полковника, собирается ли он опробовать Галли — трассу, которая, как он объяснил остальным, является самым прямым, но также и самым крутым спуском к деревне. Полковник раздраженно ответил, что навел справки на этот счет и оказалось: эта трасса закрыта до дальнейших распоряжений из-за чрезвычайно опасного состояния снежного покрова. Побоявшись, что это известие вернет разговор к гибели Джулио, Эмми поспешила спросить Роджера, как гости «Белла Висты», находясь в полной изоляции, обычно проводят вечера. Роджер просиял и ответил, что в баре имеется чертовски хорошая радиола и почему бы им всем не пойти туда потанцевать?

— Как насчет этой бедной немочки? — спросил Джимми вполголоса, указывая на стол, где сидело немецкое семейство. — Давайте пригласим ее с нами.

— Да, давайте, — подхватила Каро драматическим шепотом. — Бедняжка, похоже, запугана так, что и говорить не решается.

Генри понадеялся, что немецкое семейство не понимает по-английски: разумеется, по их виду невозможно было догадаться, понимают ли они, что речь идет о них, потому что те продолжали флегматично есть сыр и поглощать корнишоны.

— Роджер, старик, спроси ты, — сказал Джимми. — Ты ведь мастер зубы заговаривать.

— Да, Роджер, дорогой, давай, — подхватила Каро.

С некоторой неохотой тот встал и направился к соседнему столу. Каро и Джимми видели, что молодой человек, излагая приглашение, мобилизовал все свое незаурядное обаяние, однако получил решительный отказ. Не успела девушка и рта раскрыть, как ее отец коротко проскрежетал что-то, и все трое, поднявшись из-за стола, чеканным шагом покинули столовую. Роджер вернулся к своей компании удрученный и сердитый.

— Очень мило, ничего не скажешь, — заметил он, плюхаясь на стул.

— Что этот старый боров тебе сказал? — озабоченно спросила Каро.

— Пробубнил, что об этом не может быть и речи, и потащил несчастную девочку прочь, не дав ей и слова сказать, — ответил Стейнз.

— Дева в беде… прелестно. — Джимми был чрезвычайно доволен собой, и его заговорщицкая улыбка оказалась заразительна. — Мы должны вырвать ее из когтей дракона. Кто знает, где ее комната?

Каро охотно сообщила, что видела, как девушка выходила из номера напротив ее собственного на верхнем этаже.

— Моя комната находится в глубине дома, значит, ее должна располагаться над входной дверью.

— Отлично, — сказал Джимми. — Подождем, пока они улягутся, а потом мы с Роджером заберемся к ней на балкон и споем серенаду…

— Не говорите глупостей, вас все услышат, — возразила мисс Уиттакер.

— Мы будем петь очень тихо, — не без сарказма пообещал Джимми.

— И тогда она уложит под одеяло валик, а сама тайком спустится по лестнице…

Продолжая с упоением развивать этот сюжет, все направились в бар.

— …а если старый мерзавец явится и устроит сцену, — продолжал молодой Пассденделл, — обещаю, что я…

И осекся на полуслове. Из бара доносилась мелодия сентиментальной неаполитанской песни о любви, которую исполнял роскошный тенор под аккомпанемент гитар; и в проеме двери они увидели «деву в беде», степенно вальсирующую с Фрицем Хозером, между тем как ее родители, сидя за столиком, потягивали кофе с итальянским бренди.

Эмми расхохоталась.

— Вот вам и «дева в беде», — сказала она.

На беднягу Джимми обрушился град добродушных подтруниваний, которые тот воспринял с обычной невозмутимостью. Вскоре танцевали все. Баронесса, потанцевав один раз с Роджером и несколько раз с Франко, объявила, что очень устала и хочет завтра пораньше встать, чтобы кататься на лыжах, после чего ушла; Генри и Эмми тоже решили, что пора спать, и Франко с ними согласился. Когда ушли и они, Роджер и Каро исполнили для Джимми ча-ча-ча; полковник Бакфаст между тем заказал еще бокал бренди — скорее всего, последний на сегодняшний день, а миссис Бакфаст пожаловалась, что итальянцы никогда не научатся варить хороший английский кофе.

Лежа в постели и протянув руку, чтобы выключить свет, Эмми заметила:

— Бедный Джимми. В роли сэра Галахада ему сегодня не повезло.

— Да. — Голос Генри был уже совсем сонным. — Хотя кто знает… возможно, ему еще раз доведется выступить в этой роли…

Эмми приподнялась на локте.