Три года назад

Тони

Утро понедельника выдалось не таким спокойным и размеренным, как хотелось бы.

Прежде всего, я проснулась, чувствуя себя разбитой, точно с похмелья, хотя к таблеткам не прикасалась уже больше суток.

Воспоминание об осах до сих пор тревожило Эви, не говоря уже о красных зудящих ранках от их укусов, оставшихся на ее лице и руках.

— Мамочка, застегни мне, пожалуйста, кардиган, — попросила она чуть ли не шепотом. Вид у нее был несчастный.

— Ты же большая девочка. Разве ты разучилась застегивать пуговицы?

— Нет, просто я хочу, чтобы ты меня застегнула.

Ее волнистые светлые волосы уже были заплетены в две косы, а красная с серым форма добавляла румянца ее бледным щекам, на которых там и тут выступали злые пятна от укусов.

Застегнув кардиганчик, я притянула дочку к себе. Она обхватила меня обеими руками, и мы ненадолго замерли, наслаждаясь молчаливым проявлением любви.

Потом Эви отпрянула и посмотрела на меня.

— Мама, сегодня ты ведешь меня в школу?

— Веду ли я тебя в школу? — с деланым изумлением повторила я, чем вызвала призрак улыбки на лице дочки. — РАЗУМЕЕТСЯ, я веду тебя в школу, глупенькая моя обезьянка. Разве можно пропустить такое событие? Да ни за что, даже за весь чай в Китае.

Я пощекотала ей животик, надеясь услышать гортанное сдавленное хихиканье, которое так любила, но Эви увернулась, напряженная и настороженная, и нахмурилась.

— А из школы кто меня заберет, тоже ты?

Черт побери, ну и чутье, прямо как у экстрасенса… Какая бы тяжесть ни лежала у меня на сердце и как бы я ни старалась это скрыть, она мгновенно схватывала любые мои вибрации и возвращала их.

— Ты? — Ее голос звучал настойчиво.

— Ну, нет, забирает тебя бабушка, ты же помнишь? Мы же договорились…

— Нет!

Мама уже звонила утром, чтобы пожелать внучке удачного дня и напомнить, что заберет ее из школы.

— Эви, не начинай. Бабушке ведь тоже хочется услышать, как все прошло. А ты что же, хочешь ее расстроить?

Слова еще не успели слететь с губ, а я уже почувствовала себя гадиной. Ну вот что я за мать такая, если эмоциональным шантажом добиваюсь послушания от пятилетки? Но истерика тяжелым грозовым облаком уже омрачила горизонт утра, а я не придумала ничего умнее, чтобы ее избежать.

— Хочу, чтобы в первый день меня забрала из школы ты. — Ее большие голубые глаза стали еще больше из-за стоявших в них слез, а губы задрожали. — Мамочка, ну пожалуйста-а?

Я пощипала себя за переносицу, глубоко вдохнула и выдохнула.

Ну почему жизнь всегда подставляет родителям ножку, как будто нарочно? Почему мое первое за много лет собеседование должно было выпасть именно на сегодня и ни на какой другой день?

Наверное, это потому, что заявление было подано внезапно и еще внезапнее пришел ответ. Прежде, чем появились мысли о том, что с первым днем в школе возникнут какие-то проблемы…

— Мамочка, ну пожалуйста-а… — продолжала скулить Эви, чувствуя, что я вот-вот дам слабину.

* * *

После полудня, перекусив сэндвичем и ополоснувшись, я нарядилась в темно-синий брючный костюм от Теда Бейкера[12] и белую блузку. Конечно, уже не последний писк, но для собеседования сгодится вполне. Всё лучше, чем легинсы и футболка.

Интересно, буду я когда-нибудь зарабатывать столько, чтобы опять одеваться у Теда Бейкера?

Кстати, с последнего визита туда два года назад мой вес сильно уменьшился, но после ухода с работы это перестало иметь значение — все равно весь гардероб стал «домашним». Для подобного стиля даже придумали новое загадочное словечко — «лаунжвеар». И не подумаешь, что это просто старые разношенные шмотки, в которых не видно, худая ты или толстая.

Я похудела от горя, а не от диет, и результатом стало тощее, непривлекательное тело, а минус два размера не всегда повод, чтобы бежать в магазин и покупать новое платье.

Стоя перед платяным шкафом, я долго и придирчиво рассматривала себя в полноростовом зеркале на внутренней стороне дверцы. Что ж, в общем, могло быть хуже. Разве что пиджак стал широковат в плечах, да в брюки придется продеть ремень. Хорошо, что у нас с мамой один размер ноги — она отдала свои черные лодочки, и это позволило обойтись без дополнительных расходов.

Я расправила плечи и выпрямила спину. Широко улыбнулась себе в зеркало, проверяя, не застряла ли еда между зубами, и принялась за макияж, хотя за последние два года совершенно отвыкла краситься. Зачем наносить макияж, когда день за днем торчишь дома? Но сегодня пришлось наложить тушь на ресницы и даже мазнуть по губам помадой — благо на дне сумки завалялась одна, светло-розовая. Так, еще немного пудры цвета загара и — последний штрих — блеск на губы, для оживления тона. Годится.

Потом еще раз пригладила волосы, которые до этого уложила во французский пучок и залила лаком почти до хруста.

Летом мы с Эви опять не выбрались в отпуск, но в волосах сохранились красивые золотистые прядки, высветленные солнцем, — память о часах, проведенных в саду, где я читала, полулежа в кресле, а она плескалась с подружками в надувном бассейне.

Уверенность. Сегодня я должна излучать уверенность.

Да, руководительский апломб растерян, но это, может, и к лучшему: незачем сразу выставлять напоказ свои прежние достижения, а то еще подумают, что к ним явилась госпожа Везде-была-послать-больше-некуда, и не возьмут на работу.

Перед выходом я еще раз проверила сумку — всё на месте, два блестящих отзыва от директоров прежней компании тоже здесь — и захлопнула за собой дверь.

На улице было облачно, но тепло, и я сняла пиджак, садясь за руль. Голос Эви, ее умоляющие интонации, когда она просила забрать ее сегодня из школы, преследовали меня все утро.

«Пожалуйста, мамочка, пожа-алуйста…»

И все же в школу она зашла вполне спокойно, что уже было подарком. На пороге нас встречали учителя, готовые принять из рук трепещущих родителей первоклашек, для которых сегодня настал Первый День.

Правда, перед выходом я все же дала обещание встретить ее сегодня после занятий, если смогу, хотя и знала — собеседование назначено на пятнадцать ноль-ноль, учеба заканчивается в пятнадцать тридцать, а это значит, что добраться до Сент-Сейвиорз к этому времени будет возможно, только если за спиной отрастут крылья.

Я презирала себя за эту мелкую уловку, но, с другой стороны, одного неискреннего обещания хватило, чтобы вернуть мордашке Эви улыбку и сделать наш путь до школы приятным и гладким.

На то, чтобы внести в навигатор координаты, ушла минута. Устройство показывало, что дорога займет тринадцать минут. Я выезжала на полчаса раньше, а значит, ничто не помешает мне добраться вовремя, кроме разве что внезапного вторжения пришельцев.

Уперевшись затылком в подголовник и трижды глубоко вдохнув через нос и выдохнув через рот, как советовали в приложении по релаксации, я попыталась прогнать мысли, крутившиеся вокруг маленького коричневого пузырька. Пузырька, который из шкафчика в ванной перекочевал в кармашек сумки… На всякий случай. Вдруг произойдет что-нибудь непредвиденное и мне срочно потребуется успокоиться? Таблетка выровняет пульс, снимет тревожность…

Вот только сейчас ее принимать нельзя.

Отъехав от обочины, я повернула налево, к выезду из района. По Синдерхилл-роуд одна за другой шли машины, и неудивительно — впереди была большая развязка с выездом на шоссе А610, а оттуда — на магистраль М1 Лидс — Лондон.

Но мне нужно было в другую сторону, где движение было не настолько напряженным.

Дорога пошла под уклон, мимо заскользили дома-террасы. Закопченный кирпич; оконные рамы, когда-то светло-сливочные, теперь облупились, тщетно взывая о покраске. Спуск закончился, я пересекла трамвайные пути и поехала дальше. По подсказке навигатора выбрала на мини-развязке правый поворот, выведший к Мур-Бридж, а оттуда в сторону Хакнелла.

По улицам прогуливались молодые мамаши, толкая перед собой коляски веселых расцветок, на лавочках кое-где сидели компании юнцов в худи с натянутыми капюшонами и банками пива в руках.

Утром мы с Эви шли пешком. Дорога до школы заняла не больше пятнадцати минут в одну сторону и вызвала во мне чувство вины за то, что так и не получилось побывать там до начала занятий — назначенное время посещения я прозевала, а записаться повторно не удалось: желающих оказалось слишком много.

Дочка болтала без умолку, но, когда впереди показались кованые ворота Сент-Сейвиорз, вдруг затихла — видимо, волнение все-таки сказывалось.

— Все будет хорошо, милая. — Я сжала ее руку. — Тебя ждет чудесный день.

— Но я же никого там не знаю. Дейзи, Нико и Марта — мои лучшие подруги, а их там не будет.

Эти четверо были неразлучны буквально с первого дня в начальной школе Норт-Вью, куда она ходила в Хемеле. Я представила, как моя девочка сидит совсем одна, в новом классе, и внутри меня все перевернулось.

И тут нужный ответ наконец нашелся.

— Там будет много детей, которые никого не знают, как и ты. К концу дня ты точно со всеми познакомишься и заведешь новых друзей. К тому же кое-кого ты там уже знаешь, кое-кого важного…

— Кого? — Она посмотрела на меня, и ее лобик с двумя ярко-красными отметинами прорезали морщинки недоумения.

— Мисс Уотсон, конечно. Ты знакома с учительницей, а значит, будешь лучшей в классе!

Ее мордашка вспыхнула от удовольствия.

— Ура, я буду лучшей!

Эви успела несколько раз пропеть эти слова на все лады, пока мы подошли к калитке. Я была страшно рада ее улыбке, а когда пришло время прощаться, то в горле у меня стоял ком. И не только у меня — многие родители первоклашек уходили, пряча глаза.

Но у нас был особый случай. Я не могла быть образцовой матерью, хотя счастье дочки по-прежнему оставалось главным приоритетом. Вот почему от первого дня в школе зависело так много — если все пройдет хорошо, то для нас обеих это станет ступенькой на пути к новой жизни.

К реальности меня вернул сигнал телефона — навигатор сообщал, что я прибыла на место. Поставив машину на стоянку в каком-то переулке, я оплатила парковочный талон на два часа, после чего накинула пиджак, взяла сумочку, стараясь не обращать внимания на сильно бьющееся сердце, — и пошла через дорогу к дому с симметричным фасадом и солидной вывеской: «Агентство недвижимости Грегори».

Надежда окрыляла — но в животе уже завязывался тугой узел страха.

Глава 19

Три года назад

Учительница

После ланча Харриет Уотсон привела кучку ребятишек в школьную библиотеку.

Библиотекой пользовались только в утренние часы, во время занятий чтением, и потому она была уверена, что их не потревожат. К тому же оттуда прекрасно просматривался коридор, несмотря на то, что помещение было просторным и открытым.

Для сегодняшнего занятия Харриет отобрала четверых. Суть затеи была в том, чтобы выделить проблемных детей или детей с особыми потребностями в отдельную группу и, с одной стороны, облегчить учителю процесс руководства классом, а с другой — дать больше внимания тем, кто в нем нуждается.

В прежние времена учителя должны были заниматься всеми детьми в классе без исключения, но теперь они стали избалованными. Являются из своих университетов с новехонькими дипломами, задрав носы, и требуют, требуют… А исполняет всё кто? Младший персонал вроде нее.

Но ей, Харриет, повезло: она уже второй год работает с молоденькой учительницей по имени Ясмин Ахтар. Худенькая, робкая, Ясмин во всем полагается на более опытную коллегу, прямо в рот ей смотрит, хотя, конечно, не должна.

Но Харриет и не жалуется — ведь теперь она сама отбирает детей, с которыми будет работать, и выбор неизменно падает на самых податливых и интересных.

Женщина оглядела группу.

Кое-кого из этих детей она помнит по прошлому году, с подготовительного, где в ее обязанности входило собирать маленькую группу, чтобы водить знакомиться с «большим классом», как это называется в школе. Сегодня здесь были Матильда Уайт, вялая, молчаливая девочка, Джек Фарнборо, дислексик, и Томас Мантон, просто тупица.

И, конечно же, новенькая — Эви Коттер. Эта девочка сразу привлекла ее внимание.

Харриет Уотсон любила оставаться с детьми один на один в этом уютном уголке школы, где она чувствовала себя главной. Это была лучшая часть ее работы — учить детей разным вещам, — и чтобы Ясмин не торчала рядом со своим вечным учебником «Методика воспитания и образования». Смех, да и только, — сама лишь вчера из подгузников выползла, а туда же, других учить…

Мисс Уотсон раздала детям рабочие листы — те же, которые использовала на уроках. Какая им разница, этим бездарям?

Лица троих сразу приняли безнадежно-скучающее выражение, и только новенькая подтянула к себе свой лист и стала внимательно его рассматривать, то и дело вскидывая на нее глаза, точно ища одобрения.

Хорошо, когда дети так себя ведут.

Харриет села за большой круглый стол и обвела взглядом ребятишек.

— Сегодня нам с вами повезло, потому что среди нас есть новенькая. Она приехала в Ноттингем совсем недавно. Добро пожаловать, Эви.

Коттер подняла глаза на мальчиков и девочку напротив, но тут же потупилась и стала поправлять листок и карандаш так, чтобы они лежали совсем ровно.

— Добро пожаловать, Эви, — повторила Харриет.

— Спасибо, — прошелестела та, глядя вниз.

Остальные молча разглядывали ее.

— Нам будет приятно, если ты немного расскажешь нам о себе, Эви, — продолжала учительница, наблюдая за неподвижным лицом девочки. — Например, где ты жила до того, как приехала в Ноттингем, и что тебе нравится делать, когда ты не в школе.

Джек, Матильда и Томас поглядели на Харриет, а когда та умолкла, повернули головы к Эви — словно следили за теннисным матчем между учительницей и ученицей.

Девочка потерла указательным пальцем лист, как будто хотела стереть с него краску.

— Так как же?

— Раньше мы жили в Хемел-Хэмпстеде.

Дуглас Престон, Линкольн Чайлд

Харриет молчала.

Штурвал тьмы

— Когда я не в школе, я люблю играть в «Лего» и смотреть телевизор. И рисовать.

— Интересно, — одобрила мисс Уотсон. — Кто-нибудь хочет что-нибудь спросить у Эви?

— А домашнее животное у тебя есть? — спросил Джек Фарнборо.

Линкольн Чайлд — дочери Веронике Дуглас Престон — Нэту и Равиде, Эмили, Эндрю и Саре
Теперь Коттер скатывала и раскатывала уголок листа пальцем.

— Эви? — надавила Харриет.

Глава 1

— В старом доме у нас был кролик. Черный с белым. Его звали Карлос.

— Карлос, — повторил Томас Мантон.

Единственными движущимися объектами на всем протяжении глубокой и узкой долины Лльолунг были две черные точки. Вряд ли крупнее расколотых морозом валунов, усеявших дно ущелья, они медленно двигались по едва заметной тропе. Сама долина представляла собой пустынное, унылое место без единого деревца, где лишь ветер свистел да эхом отражались от утесов крики черных орлов. Всадники приближались к гранитной скале высотой две тысячи футов, с которой пенистым шлейфом вился поток воды — исток священной реки Цангпо[1]. Тропа исчезала в глубине узкого туннеля в толще каменной стены, затем появлялась уже выше, в виде расселины, под углом выходящей из отвесной скалы, достигала длинного гребня горы и вновь скрывалась среди зубчатых камней и изломов. А фоном и обрамлением этой картины служили величественные заснеженные громады трех гималайских гор — Дхаулагири, Аннапурны и Манаслу, над которыми вздымалось море грозовых туч.

— А что с ним случилось? — спросил Джек. — Вы усыпили его, когда переехали?

Двое продвигались вверх по долине, кутаясь от пронизывающего ледяного ветра в плащи с капюшонами. Это был последний этап долгого путешествия, и, несмотря на близкую грозу, ускорить шаг не удавалось, потому что лошади балансировали на грани истощения. Приблизившись к туннелю, всадники дважды пересекли неширокий, но стремительный поток, затем так же медленно въехали в узкое ущелье и скрылись из виду.

Лицо Эви исказилось от ужаса.

Внутри теснины путники продолжали следовать по едва заметной тропинке над ревущим потоком. В затененных местах, там, где сходились каменная стена и усеянное булыжниками дно туннеля, яму и провалы заполнял голубоватый лед. Темные тучи неслись по небу, гонимые крепчающим ветром, который стонал и завывал в верхних пределах теснины.

— Мы отдали его мистеру Бакстеру. Для его внуков, Дейзи и Тома, которые приезжают к нему в гости.

— Есть еще вопросы? — Взгляд Харриет скользнул по равнодушным лицам.

У подножия огромной каменной стены тропа внезапно начала забирать вверх по крутой и пугающей расселине. Некогда построенный на выступающем языке скалы древний сторожевой пост лежал в руинах — четыре разрушенных каменных стен ныне служили пристанищем лишь стае дроздов. У самого начала расселины стоял громадный камень-мани[2], с вырезанной на нем тибетской молитвой, стертый и отполированный руками тысяч путников, желавших получить благословение перед опасным путешествием на вершину. У сторожевого поста всадники спешились. Отсюда они, были вынуждены продолжать путь вверх по узкой тропке пешком, ведя лошадей в поводу, поскольку низко нависающая скала не позволяла ехать верхом. Местами оползни и обвалы точно скребком прошлись по крутому каменному склону, сметая и тропу. Провалы забрали грубыми досками, образовавшими что-то вроде узких скрипучих мостов без перил. Во всех остальных местах тропа пролегала так круто, что путешественники и лошади были вынуждены взбираться по высеченным в скале ступеням, скользким и неровным, стертым ногами бесчисленных паломников и животных.

Никто не ответил.

Эви выдохнула, но продолжала смотреть на лист.

Ветер изменился; теперь он проносился по ущелью с громким воем, неся снежные хлопья. На скалы упала грозовая тень, погружая все во мрак, темный как ночь. Тем не менее двое продолжали двигаться вверх по обледенелым ступеням и каменным выемкам. Рев бурлящего рядом водопада диким эхом метался между скалами, перекликаясь с завыванием ветра, — словно таинственные существа говорили на каком-то непонятном наречии.

— А с кем ты живешь, Эви? Расскажи про свою семью, — улыбнулась Харриет.

Когда же путешественники взобрались наконец на вершину кряжа, ветер почти преградил им путь, трепля плащи и жаля плоть. Сгибаясь навстречу ураганным порывам, люди тащили вперед упирающихся лошадей и медленно двигались вдоль хребта, пока не достигли полуразрушенной деревни. Это было мрачное, безлюдное место; дома повалены каким-то давним катаклизмом, бревна раскиданы и переломаны, а глиняные кирпичи вновь обратились в прах, из которого были когда-то слеплены.

Услышав вопрос, девочка задышала чаще, ее щечки порозовели. Учительница заметила это, но ничего не сказала.

В центре деревни возвышался сложенный из камней алтарь, увенчанный шестом, на котором громко хлопали на ветру десятки изодранных флагов, усеянных молитвенными надписями. Чуть дальше лежало кладбище с остатками разрушенной стены; эрозия обнажила могилы, раскидав кости и черепа по длинному осыпающемуся щебенистому откосу. Когда двое приблизились, стая ворон шумно вспорхнула с обломков стены, хлопаньем крыльев выражая свой протест, и хриплое карканье понеслось ввысь, к свинцовым тучам.

— У тебя есть бабушка? — задала она наводящий вопрос.

У груды камней один из путников остановился, жестом призывая спутника подождать. Наклонился, поднял с земли старый камень и добавил его к остальной груде. Ненадолго застыл в медитации под порывами ветра, рвущими длинный плащ, а затем вновь взялся за поводья. Путешественники продолжили путь.

— У бабули был кот по имени Тимми, но он стал стареньким и ушел жить к ангелам, и теперь у нее живет другой кот, его зовут Айгор.

— Айгор, — шепотом повторил Томас.

За покинутой деревней тропа резко сузилась и пошла вдоль неровной, словно изрезанной кромки обрыва. Борясь с неистовством ветра, двое медленно двигались по тропинке, которая постепенно заворачивала вокруг выступа горы. И вот наконец на фоне темного неба стали различимы зубчатые стены и остроконечные башни внушительной крепости.

— А твои мама и папа что делают?

Это был монастырь, известный под названием Гзалриг Чонгг, которое переводилось примерно как «Сокровище постижения пустоты». По мере того как тропинка бежала дальше вокруг горы, монастырь делался все отчетливее: рыжие стены с контрфорсами, поднятые на граните утеса, башни под островерхими крышами тут и там посверкивающими заплатками листового золота.

Коттер опустила голову так, что подбородок уперся в грудь, и пробормотала что-то непонятное.

Монастырь Гзалриг Чонгг был одной из немногих обителей в Тибете, избежавших опустошительных последствий китайского вторжения, когда военные выдворили из страны далай-ламу, убили тысячи монахов и разрушили бессчетное количество монастырей и религиозных сооружений. Гзалриг Чонгг был пощажен отчасти из-за своей крайней удаленности и близости к спорной границе с Непалом. Но также и благодаря простому бюрократическому недосмотру: само его существование каким-то образом ускользнуло от внимания властей. Даже сегодня на картах так называемого Тибетского автономного района этот монастырь не обозначен, и монахи приложили все усилия, чтобы так оно и оставалось.

— Эви, подними голову и отвечай яснее, чтобы все могли тебя слышать.

Тропа пошла мимо отвесной каменистой осыпи, где стайка грифов выуживала из-под камней раскиданные тут и там кости.

— Мама раньше продавала людям дома.

— Похоже, совсем недавно здесь побывала смерть, — пробормотал один из путников, кивая в сторону стервятников, которые деловито перепрыгивали с места на место, начисто лишенные страха.

— А папа?

— Почему?

Харриет завороженно наблюдала, как на щеках девочки расцветали два ярких пятна.

— Он был солдатом, — прошептала наконец Эви.

— Когда монах умирает, его тело разрубают на куски и выбрасывают диким зверям. Считается высшей честью скормить свои бренные останки другим живым существам и тем самым поддержать их существование.

— Был?

— Странный обычай.

Молчание.

— Напротив, логика безупречна. Это наши обычаи странные.

— Можно мне в туалет, пожалуйста, мисс Уотсон? — попросился Томас Мантон.

Тропа закончилась у маленьких ворот в массивной, опоясывающей монастырь стене. Ворота были открыты, и в них стоял монах, закутанный в длинное одеяние алого и желтооранжевого цветов. Он держал зажженный факел, словно поджидая гостей.

Харриет так глянула на мальчишку, что тот вжался в стул.

Путешественники, горбясь от холода, прошли в ворота, ведя лошадей в поводу. Появился второй монах, молча принял у них поводья и повел животных в сторону, к конюшням, находящимся там же, в пределах крепостной стены.

— Объясни нам, пожалуйста, что ты имеешь в виду, когда говоришь, что твой папа был солдатом? — надавила она.

В сгущающихся сумерках новоприбывшие остановились перед первым монахом. Тот ничего не говорил, а просто ждал.

— Он попал в аварию.

Один из путников сбросил капюшон, открыв бледное вытянутое лицо, с чертами, будто высеченными из мрамора, светлыми волосами и ясными, серо-стального цвета глазами. Столь характерная внешность явственно указывала, что это не кто иной, как специальный агент ФБР Алоиз Пендергаст.

— Какую аварию? — заинтересовался Джек.

Новенькая опустила глаза.

Монах повернулся ко второму путнику, и тот нерешительным движением откинул свой капюшон. Каштановые волосы тут же растрепались на ветру, осыпанные взвихренными снежными хлопьями. Она стояла, слегка наклонив голову, молодая женщина, на вид чуть старше двадцати, с тонким лицом, высокими скулами и красиво очерченными губами — воспитанница Пендергаста Констанс Грин. Стремительно обвела все вокруг пронзительным взглядом фиалковых глаз и опять опустила взгляд.

— Джек задал тебе вопрос. Повтори, Джек.

Несколько секунд монах смотрел на нее, затем, не говоря ни слова, повернулся и сделал знак следовать за ним.

— В какую аварию? — покорно повторил мальчик.

Пендергаст и его подопечная в молчании последовали за монахом по каменной дорожке к главному комплексу. Провожатый миновал вторые, внутренние, ворота и ступил в темные пределы самого монастыря, где воздух полнился запахами сандала и воска. Громадные, окованные железом двери с глухим звуком закрылись за путниками, заглушая вой ветра до неясного шепота. Все трое пошли по длинному коридору, одна сторона которого была уставлена молитвенными мельницами[3] — медными цилиндрами, которые, скрипя, вращались вокруг вертикальной оси, приводимые в движение каким-то скрытым механизмом. Коридор раздваивался, уходя все глубже в недра монастыря. Впереди появился еще один монах он нес в медных подсвечниках большие свечи, мерцающее пламя которых выхватывало из тьмы древние фрески на обеих стенах.

— Он упал с утеса, в Ав… Авгани-стани, — севшим голосом ответила Эви и вытерла глаза тыльной стороной ладони. — И умер.

— Он упал с утеса, Джек, — повторила Харриет.

Коридор, сделав несколько поворотов, придававших ему сходство с лабиринтом, привел наконец в большую комнату. Один ее конец занимала статуя Падмасамбхавы[4], тантрического Будды, подсвеченная сотнями свечей. В отличие от большинства изображений Будды — созерцательного, с полузакрытыми глазами — глаза тантрического Будды были широко раскрыты, в них играла жизнь, что символизировало обостренное восприятие, результат постижения сакральных истин Дзогчен[5] и Чонгг Ран.

Джек разинул рот.

Монастырь Гзалриг Чонгг был одним из двух храмов в мире, культивирующих древнюю буддийскую практику Чонгг Ран — тайное учение, известное немногим посвященным под названием «Сокровище изменчивого ума».

— Ну, что ж. Вот такая история у нашей Эви, — радостно подытожила учительница. — Ее мама больше не ходит на работу, а ее папа упал с утеса и умер.

У входа во внутреннее святилище путешественники остановились. В дальнем его конце на каменных скамьях, размещенных ярусами, сидели в молчании несколько монахов, как будто бы ожидая кого-то.

Матильда хихикнула.

Эви всхлипнула.

Самый верхний ярус занимал настоятель монастыря, человек примечательной внешности. Его древнее морщинистое лицо отметила печать смешливости, даже почти веселья. Рядом сидел монах помоложе, также известный Пендергасту, исключительно хорошо сохранившийся человек лет шестидесяти — Цзеринг. Он был одним из очень немногих монахов, говоривших по-английски, и выступал в роли администратора монастыря. Ниже в ряд располагались двадцать монахов: несколько подростков, а остальные — древние и сморщенные от старости.

— Не вини себя. Это неприятно, но придется привыкнуть. И мы, твои друзья, тебе в этом поможем. Правда, дети?

Цзеринг поднялся и бегло заговорил по-английски со-странной тибетской напевностью:

— Да, мисс Уотсон, — хором протянули угрюмые голоса.

— Друг Пендергаст, милости просим вновь в монастырь Гзалриг Чонгг. Мы также приветствуем твоего гостя. Пожалуйста, присядьте и выпейте с нами чаю.

Он повел рукой в сторону каменной скамьи с двумя расшитыми шелком подушками — единственными подушками в комнате. Гости сели, и через несколько мгновений появились несколько монахов с медными подносами, уставленными чашками дымящегося чая с маслом и цзампой[6]. Некоторое время в молчании пили сладкий чай, и лишь когда закончили, Цзеринг заговорил:

Глава 20

— Что вновь привело друга Пендергаста в Гзалриг Чонгг?

Три года назад

Спецагент встал.

Тони

— Благодарю тебя, Цзеринг, за гостеприимство, — негромко произнес он. — Рад, что снова нахожусь тут. Я вернулся к тебе для того, чтобы продолжить путь медитации и просветления. Позволь представить мисс Констанс Грин, которая пришла в надежде поучиться. — С этими словами он взял спутницу за руку, и девушка встала.

Агентство оказалось просторным и светлым. По пространству рабочей комнаты расставлены четыре стола, за одним беседовала с клиентами агент.

Наступило долгое молчание. Наконец Цзеринг поднялся с места, подошел к Констанс и встал перед ней, спокойно глядя ей в лицо. Затем поднял руку и легонько дотронулся пальцами до ее волос, так же мягко коснулся грудей — сначала одной, потом другой. Грин продолжала стоять не шелохнувшись.

Я оглянулась и обнаружила, что, как и в моем бывшем офисе в Хемеле, едва вижу улицу сквозь окна — так плотно они были оклеены объявлениями о продаже.

— Ты женщина? — спросил монах.

Не желая отвлекать сотрудницу, так как все равно приехала на десять минут пораньше, я начала просматривать лежащие на общем доступе папки с информацией о сдаче недвижимости.

— Уверена, вы и раньше видели женщин, — сухо ответила она.

— Нет, — ответил Цзеринг. — Я не видел женщин с тех пор, как пришел сюда. Мне было тогда два года.

Солнце светило в большие окна, и очень скоро помещение нагрелось, а по спине потекли струйки пота.

Констанс покраснела.

Я рассматривала снимки домов, а сама думала о дочери — что-то она делает сейчас в школе? Надеюсь, уже познакомилась с кем-нибудь и ей весело…

— Извините. Да, я женщина.

— Чем могу помочь?

Цзеринг повернулся к Пендергасту:

Ко мне подошел мужчина высокого роста, спортивного телосложения, довольно молодой — ему явно не было еще и сорока. Хорошо скроенный коричневый костюм, сорочка сливочного цвета, галстук, а над ними — огненно-рыжая копна густых, слегка взлохмаченных волос. Надо сказать, что результат экзотического смешения стилей был весьма привлекательным.

— Это первая женщина, явившаяся в Гзалриг Чонгг. Мы никогда прежде не принимали женщин учиться. Я сожалею, но это недопустимо. Особенно теперь, в разгар погребальных церемоний по преподобному Ралангу Ринпоче.

— Тони Коттер. Я пришла на собеседование. Боюсь, я немного рано…

— Так Ринпоче умер? — спросил Пендергаст.

— Ах-х, да, конечно же. Тони. — И он так широко улыбнулся, что его зеленые глаза почти утонули в складках кожи. Его лицо густо покрывали веснушки, издалека похожие на пятнистый загар. — А я владелец, Дейл Грегори. Очень рад вас видеть.

Цзеринг поклонился.

Мы обменялись рукопожатиями, и я фальшиво улыбнулась ему — никак не могла вспомнить, как делала это по-настоящему, когда еще не растеряла уверенность в себе.

— Мне жаль слышать о смерти высочайшего ламы.

При этих словах монах улыбнулся:

— Давайте пройдем внутрь, и я познакомлю вас с Бриони Джеймс, нашим менеджером по продаже и сдаче жилья. — Он пошел вперед, но на ходу обернулся, чтобы снова улыбнуться мне. — Проведем собеседование втроем — вы, я и Бриони. В непринужденной, так сказать, обстановке. Ни о чем не беспокойтесь.

— Не беда. Мы найдем его перевоплощение, девятнадцатого Ринпоче, и он опять будет с нами. Это мне жаль отвергать твою просьбу.

Неужели у меня такой напуганный вид?

— Женщина нуждается в вашей помощи. Мы оба… устали от мира и прошли долгий путь, чтобы обрести покой. Покой и исцеление.

Хотя, должна сказать, от его манеры держать себя и вправду стало полегче. Дейл оказался симпатягой, а его офис — приятным и располагающим. Я даже рискнула представить, как прихожу сюда на работу каждый день…

— Я знаю, какое трудное путешествие вы совершили. Знаю, как сильно вы надеетесь. Но Гзалриг Чонгг существует тысячу лет без женского присутствия, и это нельзя изменить. Она должна уйти.

Только бы получить это место!

Опять наступило долгое молчание. Наконец Пендергаст поднял глаза к древней неподвижной фигуре, занимающей наивысшее место.

Пройдя через офис, Дейл шагнул в прохладный коридор, куда выходили четыре двери, и толкнул ту, которая была уже слегка приоткрыта.

— Это также и решение настоятеля?

Женщина в безупречном черном костюме-двойке и белоснежной, хрустящей от чистоты льняной блузке сидела за большим столом для переговоров, занимавшим две трети комнаты, и смотрела в планшет. Видимо, это и была Бриони Джеймс.

Поначалу не было никаких признаков движения. Сторонний наблюдатель даже мог принять иссохшего, дряхлого старца с бессмысленной улыбкой за идиота, впавшего в детство. Но вот последовало легчайшее касание костлявым пальцем, и один из молодых монахов, поднявшись к настоятелю, в поклоне приблизил ухо вплотную к беззубому рту старика. Через мгновение он выпрямился, сказал что-то Цзерингу, и тот перевел:

Угольно-черные волосы спускались по обе стороны ее лица. Овальные ногти покрывал лак модного в этом сезоне шиферного цвета — такой маникюр я видела в модных журналах, которые листала иногда на полках супермаркета.

— Настоятель просит женщину назвать свое имя.

Я спрятала пальцы с обгрызенными ногтями в ладони, а руки прижала к бокам.

— Я Констанс Грин, — послышался негромкий, но твердый голос.

— А вот и мы. Садитесь, пожалуйста, Тони.

Цзеринг повторил это для настоятеля, испытывая некоторое затруднение при толковании имени.

Пока Дейл обходил стол, Бриони подняла голову и улыбнулась ему. Я приготовилась тоже улыбнуться ей, но она сразу уткнулась обратно в планшет.

Последовало еще одно касание пальцем — и вновь патриарх пробормотал что-то на ухо молодому монаху, который громко озвучил речь старика.

Сидя перед ними, я ждала, пока Дейл отключит телефон, а Бриони откроет ноутбук. На столе лежали распечатанные бумаги — я узнала в них странички своего резюме и нервно сглотнула.

— Настоятель спрашивает, настоящее ли это имя, — перевел Цзеринг.

Черты лица у Бриони были такими мелкими, что само лицо казалось слишком крупным. Если б не широкие щеки и массивный лоб, ее можно было бы назвать красивой.

— Да, это мое настоящее имя, — кивнула девушка.

Она так часто поправляла блокнот, ручку и планшет, что поневоле подумалось — видимо, компенсирует свои физические недостатки стремлением придать всему вокруг безупречный вид.

Старый лама медленно поднял руку, похожую на палку, и длинным ногтем указал на потускневшую стену. Все глаза обратились к храмовой росписи, скрытой за одной из многих драпировок.

В лишенной индивидуальности переговорной было так душно, что пиджак, который прежде едва ли не висел мешком, теперь вдруг сделался тесноват в плечах и спине.

Цзеринг подошел и, приподняв ткань, поднес к стене свечу. Пламя осветило богатое и многосложное изображение: ярко-зеленое женское божество с восемью руками, сидящее на белом лунном диске, а вокруг, словно подхваченные бурей, — кружащиеся боги, демоны, облака, горы и вьющаяся золотая вязь.

Я выпятила вперед нижнюю губу и дунула на прилипшую к лицу челку.

Старый лама долго бормотал что-то беззубым ртом на ухо молодому монаху. Затем откинулся назад и вновь расплылся в улыбке.

Разумеется, именно этот момент и выбрала Бриони для первого визуального контакта со мной, оставив мою кривую улыбку без ответа.

— Его святейшество просит обратить внимание на тханку[7] — живописное изображение Зеленой Тары, — перевел Цзеринг.

Дейл снова повернулся к ней.

Среди монахов послышались шорох и перешептывания — они поднялись со своих мест и почтительно выстроились полукругом вокруг росписи, как студенты в ожидании лекции.

— Как я уже говорил, это Бриони Джеймс, наш менеджер по продаже и аренде жилых домов. Если вам повезет, то будете работать под ее непосредственным руководством.

Старый лама махнул костлявой рукой в сторону Констанс Грин, призывая ее присоединиться к этому кружку, что она торопливо и сделала. Монахи, шурша одеждами, расступились, освобождая ей место.

Я снова улыбнулась и кивнула, а Бриони растянула тонкие губы в узкую прямую линию — видимость улыбки на кислом лице.

— Это изображение Зеленой Тары, — продолжал Цзеринг, чуть запаздывая переводить едва слышные слова старого монаха. Мать всех Будд. Она обладает неизменностью, а также мудростью и живостью ума, сообразительностью, щедростью и бесстрашием. Его святейшество приглашает женщину подойти поближе рассмотреть мандалу[8] Зеленой Тары.

Дейл положил руки на стол, переплел пальцы и подался вперед.

Констанс неуверенно шагнула вперед.

— Ну что ж, Тони, расскажите немного о себе и о том, почему вы решили ответить на наше объявление.

— Его святейшество спрашивает, почему ученику дано имя Зеленой Тары[9].

Начала я хорошо, с краткого обзора моего образования и опыта работы до настоящего времени, не акцентируя внимания на том, что на прежнем месте работы сама была менеджером, и старательно поддерживая визуальный контакт.

Девушка оглянулась.

— У вас есть диплом? — перебила Бриони.

— Я вас не понимаю.

— Нет, но школу окончила с отличием. Дальше только работала.

— Констанс Грин. Это имя содержит два важных атрибута Зеленой Тары. Его святейшество спрашивает, как вы получили свое имя.

— Ну и ничего страшного, — жизнерадостно заметил Дейл. — Зато вы умеете работать.

— Грин — моя фамилия. Это распространенная английская фамилия, но я понятия не имею о ее происхождении. А имя Констанс было мне дано матерью. Оно было популярно в… словом, в те времена, когда я родилась. Всякое совпадение моего имени с Зеленой Тарой, очевидно… просто совпадение.

— Я обратила внимание на некоторые пробелы в вашей биографии. — Бриони взглянула на распечатку. — Пять лет назад пропущен год, и последние два года вы, кажется, тоже нигде не работали. Устали продавать недвижимость и решили отдохнуть?

Теперь настоятель принялся смеяться, сотрясаясь всем телом. Потом, при содействии двух монахов, с усилием поднялся на ноги. Через несколько мгновений он уже стоял, но будто тростинка на ветру, словно даже легчайший толчок заставил бы его безвольно повалиться. Все еще продолжая дробно и беззвучно смеяться и, казалось, громыхая костями, он заговорил тихим, хриплым от одышки голосом, обнажая розовые десны.

Обида полыхнула в груди.

— Простое совпадение? Такого не существует. Ученик сказал смешную шутку, — перевел Цзеринг. — Настоятель любит хорошую шутку.

«Вообще-то, мисс Всезнайка, именно в последние два года мне пришлось так тяжко, как ни на одной работе прежде, — рвалось с языка. — Не сойти с ума и пережить все, что на меня свалилось, — вот это была задача так задача».

Констанс переводила взгляд с Цзеринга на патриарха и обратно.

— Пять лет назад я брала отпуск по уходу за ребенком, когда родила дочь. — На долю секунды мне показалось, что по лицу Бриони скользнула тень недовольства. — А два года назад пришлось оставить работу по причинам личного характера.

— Означает ли это, что мне разрешат здесь учиться?

Я заранее продумала, как буду говорить о смерти Эндрю, если эта тема вдруг всплывет. Точнее, заранее решила, что на собеседовании говорить об этом не буду. Во-первых, это неправильно, а во-вторых, я могу расплакаться, что будет уж совсем ни к чему.

— Это означает, что твое учение уже началось, — ответил. Цзеринг, теперь уже сам улыбнувшись.

— Личного? — Бриони выгнула бровь.

— Да. У меня не было выбора, и работу пришлось оставить… на время.

— Продолжайте.

Глава 2

— В тот момент я не контролировала ситуацию, но сейчас все нормализовалось.

В одном из отдаленных залов монастыря Гзалриг Чонгг бок о бок сидели на скамье двое: Алоиз Пендергаст и Констанс Грин. Солнце клонилось к горизонту. За обрамленными камнем окнами открывался вид на долину Лльолунг, а за ней высились вершины Гималайских гор, омытые розовым отблеском заката. Снизу доносился отдаленный рокот водопада из верховий долины. Над всем этим прозвучал глубокий голос трубы-дзунг, эхом разносясь по горам и ущельям.

Ну какие мне еще подобрать слова, чтобы ты поняла?

Прошло два месяца со времени приезда путешественников в монастырь. Настал июль, а вместе с ним в высокие предгорья Гималаев пришла весна. Зеленели долины, усеянные полевыми цветами, а на склонах розовели дикие розы — цветы дрока.

Мы молча глядели друг на друга.

Двое сидели в молчании. Оставалось две недели до окончания их пребывания здесь.

Меня бросило в жар, в ушах зазвенело, сердце забилось чаще, но решение не изменилось — незачем раскрывать душу перед людьми, которых я вижу впервые в жизни, даже если это будет стоить мне работы.