Я откидываюсь в своем кресле, пытаясь не расплакаться. Я не хочу убегать.

– Но куда мы едем? Где мы будем жить?

– В Мексику, Сэм. Мы едем в Мексику.

– Мексику? Но это даже не Америка!

– Не беспокойся, это не так далеко. Почему бы тебе не поставить какую-нибудь музыку?

Я включаю радио и тут же узнаю мелодию.

Oh, my pa-pa, to me he was so wonderful…

– Это Эдди Фишер, – говорит мама.

От слов этой песни мне хочется плакать. Папа знал бы, что теперь делать. Он бы смог сказать им, что я не могу поехать жить во Францию. Мне так хочется, чтобы он был сейчас здесь.

– Когда приедет папа?

– Пока не знаю. Посмотрим. Но я знаю, что он думает о тебе каждую минуту.

Это немного поднимает мне настроение. Я закрываю воспаленные от слез глаза. Веки тяжелеют. Моя голова падает набок, и я прислоняюсь к окну.

Когда просыпаюсь, на улице уже темно, а мы все еще едем. Ужасно хочется в туалет.

– Мама, можем остановиться? Я хочу в туалет.

– Хорошо, только быстро.

Мы подъезжаем к заправке, и она дает мне четвертак, чтобы купить что-то перекусить, пока она наполняет бак. Указатель ведет в туалет позади магазина, но там нет лампочки и внутри темно. Пытаясь быть храбрым, я иду вдоль стены на ощупь, пытаясь найти дверь. Кричит какая-то птица, я подпрыгиваю от испуга.

– Мама! – кричу я.

Ответа нет.

– Мама! – кричу я еще громче. – Мама!

– Включи-ка свет, – слышу я в темноте приближающийся женский голос.

Вдруг меня ослепляет яркий свет. Я зажмуриваю глаза.

– Думаю, твоя мама заправляет машину.

– Хорошо, – говорю я, открывая дверь туалета, которая оказывается прямо передо мной. Я запираюсь в кабинке, чувствуя себя идиотом. Звук моей мочи, падающей в воду внутри унитаза, громко раздается в пустой комнате. Интересно, слышит ли это женщина снаружи?

Когда я выхожу, женщины снаружи нет. Мама заходит в магазин, и я иду за ней, будто ничего не произошло. Эта женщина говорит ей:

– Он сам себя напугал, там, на заднем дворе. Там довольно темно, если не включить свет.

Она смеется.

– Сэм, – говорит мама. – Возьми себе что-то поесть, только давай быстрее.

Я хватаю плитку шоколада «Hershey» с ближайшей полки и протягиваю женщине четвертак.

– Довольно поздно для путешествий.

Она берет деньги и улыбается мне своими добрыми глазами. Я улыбаюсь в ответ.

– Мы едем в Мексику, – говорю я.

Мама бросает на меня сердитый взгляд. Я жалею, что не промолчал.

– В Мексику? – повторяет женщина. – А что там в Мексике?

– Семья, – отвечает мама.

Я знаю, что она снова лжет.

Женщина пробивает плитку шоколада на кассе, затем отсчитывает сдачу и кладет ее мне наладонь.

– Пять центов, пятнадцать центов, двадцать центов, двадцать пять центов.

Я смотрю на нее, а не на деньги. Она хмурит брови.

– Все так, милый?

Киваю и бегу к выходу, мама придерживает мне дверь.

Усевшись в машину, мы на всей скорости уезжаем с заправки. Я открываю свою шоколадку и жалею, что не выбрал что-нибудь посерьезнее. Внезапно я чувствую себя очень голодным.

Глава 56

Шарлотта

Калифорния, 16 июля 1953 года



Мы подъезжаем к границе ближе к полуночи. Сэм проспал большую часть пути, его голова повисла под каким-то неестественным углом. Я хочу поправить ее и слышу, как он бормочет что-то во сне. Мальчик выглядит таким красивым, и я впитываю все до мельчайшей подробности: его шелковые черные ресницы, закручивающиеся на концах, прямые темные волосы, гладкая оливковая кожа. Его глаза такой же миндалевидной формы, как мои.

Люди часто говорят, что он очень похож на меня. Кажется, будто он и вправду начал походить на меня внешне, будто его растущее тело смотрело на мое и повторяло его форму. Он не очень похож на Жан-Люка, но он точно так же смеется и улыбается только одной половиной лица.

Его было так легко полюбить. Пока мы шли через Пиренеи, я так полюбила его, будто он был моим родным сыном. Теплый малыш, прижатый к моему телу, время от времени поднимающий глазки, чтобы посмотреть на меня и принять. Иногда я нарочно наклонялась вперед, делая вид, что падаю, чтобы он вытягивал свои пальчики и посильнее хватался за меня. Он нуждался во мне, и я отвечала на эту нужду так естественно и просто.

Почему они не могут оставить нас в покое? Как они собираются построить мирное будущее, если они постоянно копаются в прошлом? Мысль о том, что Сэму придется страдать, сдавливает мне горло. Насколько же больнее видеть, как страдает твой ребенок, чем страдать самому. Я сделаю все, чтобы его защитить. Все.

На шоссе пробка. Когда мы приближаемся, я вижу таможенников, которые проверяют паспорта. Я подавляю в себе желание развернуться и уехать в другую сторону. Господи, прошу, шепчу я про себя. Пусть все будет хорошо.

Грубый стук в окно пугает меня. Рядом с машиной стоит офицер. Я открываю окно, моя рука дрожит.

– Ваши паспорта, мэм.

Он смотрит на Сэма, который только что открыл глаза.

Я протягиваю документы.

– Ждите здесь, мэм.

Я чувствую, как бешено стучит мое сердце. Господи, прошу тебя, прошу.

Он возвращается с другим офицером.

– Выходите из машины, мэм.

Нет! Они не могут! Но они открывают мою дверь и тащат меня за локоть.

– Развернитесь.

Офицер толкает меня в спину. Я стою лицом к машине, он обыскивает меня. Прикусываю нижнюю губу, пытаясь сохранять спокойствие. Ради Сэма.

Затем я чувствую холодное прикосновение наручников на своих запястьях. Замок защелкивается. Я проглатываю крик и смотрю на Сэма. Офицер держит его за руку и что-то шепчет ему на ухо. Сэм начинает вертеть головой в поисках меня.

– Прости меня, – говорю я почти беззвучно. Закусив губу еще сильнее, я сдерживаю животный крик, который так и норовит вырваться у меня из груди.

Глава 57

Шарлотта

Калифорния, 17 июля 1953 года



Боль внутри меня растет, как воздушный шарик, который наполняют воздухом до предела, пока он не лопнет. Я пытаюсь удерживать ее внутри, но она сжимает мои внутренности и перехватывает дыхание, упирается в сердце. Когда полицейская машина останавливается около участка и они выпускают меня наружу, я едва могу пошевелиться от боли. Согнувшись пополам, скованная наручниками, я поднимаюсь по лестнице. Иду по длинному коридору, свет флуоресцентных ламп ослепляет. Мы останавливаемся перед камерой. Несмотря на невыносимую боль, я поднимаю глаза и вижу, что за решеткой уже кто-то есть, женщина с потекшей тушью, размазанной по лицу, ее длинные голые ноги торчат из-под короткой джинсовой юбки.

Офицер расстегивает наручники, освобождая мои онемевшие руки. Я тут же обхватываю себя, надеясь унять боль. Скрип ключа в замке оглушает меня. Я захожу в камеру и падаю на бетонную скамью. Моей боли некуда деться. Шарик лопается. Меня бьет дрожь, я больше не могу сдерживать рыдания.

– Заткнись, нахер, поняла? – кричит мне женщина.

Но теперь эту разрушительную силу уже не остановить, мой плач становится все громче. Надеюсь, эта женщина ударит меня. Физическая боль все лучше, чем это. Я чувствую ее рядом с собой. Она подносит свое лицо вплотную к моему; мне в ноздри ударяет запах виски. Жду, что ее кулак коснется моего лица.

– Они упекут тебя в долбаную психушку, если будешь продолжать в том же духе, – шепчет она мне на ухо. – А оттуда ты уже точно не выберешься.

Лучше бы она меня ударила. Ее слова пугают меня. Я делаю глубокий вдох, стараясь набрать больше воздуха в легкие. Задерживаю дыхание и заставляю себя успокоиться.

Она возвращается на другой конец камеры. Я подтягиваю ноги на скамейку, прижимаю их к себе и лежу так, в позе эмбриона, стараясь отчистить свои мысли. Начну думать – снова заплачу.

– Что же такого плохого случилось? Что ты натворила? Убила мужа?

Она хихикает, будто сказала что-то забавное.

Я не могу найти слов, чтобы объяснить ей, что сделала.

– Хочешь знать, почему я здесь?

Я еще сильнее сжимаюсь, не издавая ни звука.

– Потому что я продавала кое-что, что по праву мое. Как это, нахрен, тебе нравится? Готова поспорить, ты сотворила что похуже. Бог не особо расщедрился мне на мозги, но он подарил мне сиськи, ноги и отличную задницу. Надо пользоваться тем, что имеешь, а? Ну некому за мной присмотреть, и что мне делать теперь? Лечь и сдохнуть?

Она встает, ее шаги все ближе. Затем я чувствую руку на своей голове.

– Что-то тебе совсем плохо, а?

Мне кажется, будто меня накрыли свинцовым одеялом. Все такое тяжелое. Я закрываю глаза и позволяю себе провалиться в забытье.

Следующее, что я помню, это как кто-то поворачивает ключ в замке. Внутрь заходят офицер и женщина в белом медицинском халате.

– Вставайте, миссис Боу-Чемпс.

Голос офицера звучит строго.

Я смотрю на женщину и снова на него. Их лица выглядят безучастно. Меня охватывает ужас. Они собираются посадить меня в тюрьму?

Я знаю, что должна сохранять спокойствие, должна казаться compos mentis. Медленно спускаю ноги со скамейки. Я покачиваюсь, когда пытаюсь встать, поэтому медленно поднимаюсь со скамейки. Замечаю, что проститутка заснула сидя, и ее голова свисает под неестественным углом. Я бы хотела подвинуть ее, чтобы ей было удобнее, но я не осмеливаюсь дотронуться до нее. Вместо этого я выхожу из камеры вслед за полицейским и женщиной.

Мы идем по коридору и останавливаемся перед небольшим кабинетом почти в самом его конце, с левой стороны.

– Где Сэм? – Я обещала себе, что подожду с этим вопросом; что я сделаю все, чтобы казаться спокойной и собранной, но я должна знать.

– Мы объясним вам все в комнате для допросов, миссис Боу-Чемпс.

Когда мы заходим внутрь, они садятся с одной стороны стола и жестом указывают мне сесть с противоположной. Я бросаю взгляд на пластиковый стул и вдруг чувствую необходимость сходить в туалет. Я не позволяю себе произнести ни слова, осознавая, что мое отчаяние только сделает их еще более жестокими.

– Миссис Боу-Чемпс, – начинает полицейский.

Я смотрю на него. Жду.

– То, что вы сделали, было безответственным и глупым…

– Где Сэм? Он в порядке?

Офицер кивает.

– Он в порядке. Вскоре он сядет на самолет до Парижа.

– Что? – Мой голос звучит как скрип, потому что мне перехватывает горло.

– Да, сегодня.

Мой живот скручивает от боли. Я обнимаю себя руками, пытаясь сдержать спазмы.

– Прошу вас, прошу, не увозите его вот так. Прошу, разрешите мне увидеть сына.

Женщина передает мне пластиковый стаканчик с водой. Я хочу оттолкнуть ее руку, но вместо этого делаю крошечный глоток.

– Как я уже сказал, – продолжает офицер, игнорируя мои мольбы, – ваши вчерашние действия могли бы принести вам немало проблем.

Смотрю ему в глаза.

– Простите. Это все отчаяние. Я плохо соображала.

Слова проститутки про психушку отпечатались у меня в голове.

– Это правда.

Он достает пачку сигарет и предлагает ее женщине в халате. Она качает головой.

– Я позволю вам продолжить допрос.

Он откидывается в своем стуле, курит и смотрит на нас, как будто мы телевизор, по которому показывают чертово телешоу.

– Миссис Боу-Чемпс. – Женщина поднимает брови. – Почему вы пытались пересечь границу вместе с Самюэлем? Вам было сказано не покидать дом, не предупредив приставленного к вам полицейского.

– Простите. Когда я услышала, что родители Сэма хотят забрать его, то запаниковала. Я не хочу его потерять.

Мое горло больно сжимается. Я стараюсь не думать о Сэме, делаю глубокий вдох. Вдох, выдох, говорю я себе.

– Мы обеспокоены вашим психическим состоянием, миссис Боу-Чемпс. Мы знаем, что ваш муж подверг вас огромному давлению, запрещая вам пойти в полицию и рассказать о Самюэле, когда необходимо было сделать это. Жизнь в таком напряжении в течение долгого времени может привести к серьезным нарушениям психического здоровья. Мы хотим убедиться, что вы достаточно эмоционально стабильны, чтобы вернуться домой.

– Домой? – Внезапно я совсем теряюсь. – Вы имеете в виду Париж?

Мысль о Париже, о том, чтобы быть рядом с Сэмом и Жан-Люком, заставляет мое сердце биться чаще.

– Нет – Она покашливает и смотрит на полицейского. – Я имею в виду не Париж, миссис Боу-Чемпс. Я говорю о вашем доме здесь.

Внутри меня все обрывается.

Офицер тушит сигарету о боковую стенку пепельницы, наблюдая за мной из-под густых бровей.

– Вы должны оставаться в штате Калифорния и дать согласие на еженедельные встречи с психиатром.

– Хотите сказать, что я не могу покинуть эту страну…

– Эту страна, – перебивает он, наклонившись вперед и сверля меня взглядом, – приняла вас и была вашим домом последние девять лет. Нет.

– Возможно, однажды вы сможете вернуться во Францию, – говорит женщина уже более дружелюбным тоном. – Это не постоянный запрет на выезд. Он будет действовать до тех пор, пока мы не сможем убедиться, что вы смирились, что Сэм не ваш сын.

Глава 58

Сэм

Калифорния, 17 июля 1953 года



Крупная женщина с волосатыми руками уговаривает меня, раздражая своей назойливостью:

– Самюэль, тебе надо что-нибудь съесть. Ты можешь пойти вместе с нами в столовую и выбрать все, что захочешь.

Мне хочется ударить ее по желеобразным щекам.

– Когда я смогу увидеть свою маму? – снова спрашиваю я.

Она тяжело вздыхает.

– Мы уже сказали тебе. Лучше тебе не встречаться с ней перед отъездом.

Я сжимаю и разжимаю кулаки под столом, пытаясь не расплакаться.

– Я никуда не поеду. Я хочу увидеть свою маму!

– Самюэль, пожалуйста, веди себя разумно.

Ну все. Нет сил это терпеть. Я вскакиваю со стула, мой кулак взметается в воздух и бьет прямо по ее расплывшемуся рту. Я дышу так часто, будто только что пробежал марафон. Я ударил инспектора. Теперь я тоже попаду в тюрьму?

Жду.

Вперед выходит мужчина, он берет меня за руку. Я слишком напуган, чтобы одернуть ее. Он ведет меня по коридору. Мое сердце бешено стучит. Что они сделают со мной?

Мужчина заводит меня в маленькую комнатку. В ней стоят белый стол и два серых стула.

– Побудь здесь, пока не успокоишься.

Он отпускает мою руку и уходит, заперев за собой дверь. Я игнорирую стулья и сажусь прямо на пол, прижав колени к подбородку. Я не буду плакать. Не буду. Больше не буду. Я плакал и кричал, когда они увезли маму. Помню, как кричал им: «Но она ведь ничего не сделала!» Они сказали, что я пойму все позже, но я никогда не пойму.

Мой живот крутит, он урчит. Последнее, что я съел, это была плитка «Hershey» вчера вечером. Я не хотел есть хлопья, которые мне дали с утра, но мне очень хотелось пить, поэтому я выпил стакан молока. Жаль, что мы не добрались до Мексики. Я так устал, у меня кружится голова. Я закрываю глаза, положив голову на колени, и чувствую, как ресницы щекочут мои щеки. Мне нравится это чувство, и я снова и снова закрываю и открываю глаза.

Какой-то шум будит меня. Это звук ключа, поворачивающегося в замке. Заходят инспекторы. Мужчина все еще выглядит сердитым, женщина кажется грустной.

– Самюэль, мы понимаем, как ты, должно быть, злишься.

Ее голос звучит до тошноты приторно.

– Я прощаю тебя за то, что ты ударил меня. Знаю, что это просто твой гнев и твоя растерянность нашли выход…

– Но все равно, – перебивает ее мужчина, – если ты еще что-то такое выкинешь, будут последствия.

– Давайте пообедаем.

Женщина говорит фальшиво-радостным голосом.

– Давай же, парень, – добавляет мужчина, когда я не двигаюсь с места.

– Когда я смогу увидеть свою маму? – снова спрашиваю я.

Инспекторы переглядываются, мужчина поднимает бровь. Затем наклоняется и тянет меня за локоть.

Они ведут меня в столовую, где люди стоят в очереди и выбирают еду.

– Выбирай все, что захочешь, – говорит женщина.

Когда я подхожу к кассе, мой поднос все еще пустой. Я не собираюсь есть, хотя мой живот пустой, как черная дыра. Они находят свободный стол, и мы садимся. Люди пялятся на нас, но когда стоит мне оглянуться, как все отворачиваются.

– Нянчимся тут, – шепчет мужчина на ухо женщине. – А я вообще-то над делом работаю. У меня нет времени на это дерьмо.

Готов поспорить, он хочет, чтобы я это услышал. Он ненавидит меня, я это чувствую.

Женщина ставит передо мной тарелку с жареным картофелем, открывает банку «Кока-Колы», вставляет в нее трубочку и передает мне. Я беру одну картофелину. Женщина начинает улыбаться, и я кладу ее обратно. К «Коле» тоже не притрагиваюсь. Она берет свой хот-дог и откусывает, кетчуп разлетается во все стороны.

– Самюэль, давай начнем все сначала.

Она проглатывает огромный кусок хот-дога и смотрит на меня.

– Мы неправильно начали. Понимаю, что тебе тяжело. Мы можем позвонить психологу, который общался с тобой ранее, и спросить ее, сможет ли она снова с тобой встретиться. Что думаешь?

Она смотрит на меня так, будто подарила мне подарок.

Как можно быть такой тупой.

Но она не затыкается.

– Твоя мама, знаешь ли, и конечно же твой папа, они сделали правильно, что привезли тебя в Америку. Но им стоило обратиться к социальным работникам и полиции, когда они приехали. Найти твоих настоящих родителей и и избавить всех от этих страданий.

– Мне плевать! Рад, что они так не сделали. Я хочу к маме. – Я запускаю руки в волосы, боясь, что могу снова ее ударить. – Я хочу поехать домой.

– Самюэль, ты должен понять, дом не там, где ты думал.

Я затыкаю уши, чтобы не слышать.

Но это невозможно. Мужчина говорит громко:

– Самюэль, твои настоящие родители имеют право увидеть тебя. Ты их сын, и твоя мать отдала тебя только потому, что ей пришлось это сделать. Разве ты не хочешь узнать ее?

– Нет! Она не моя мама! Я ее ненавижу.

Я поднимаю глаза и смотрю на него.

– Сэ-мюэл. – Глаза женщины округляются. – Ты не должен так говорить. Она столько пережила.

– Отлично. Ненавижу ее. Лучше бы она сдохла.

Я чувствую, что люди поворачиваются, чтобы посмотреть на нас.

– Ты не знаешь, что ты говоришь.

Щеки женщины становятся пунцово-красными.

– Ты просто расстроен.

Я не могу сдержаться. Слезы стекают по щекам, а в груди болит. Мне не хватает воздуха.

– Надо идти. – Мужчина встает и кладет руку мне на плечо. Я чувствую, что оказался в ловушке. Я не могу убежать и только жадно глотаю воздух, будто вот-вот задохнусь.

Глава 59

Сара

Париж, 17 июля 1953 года



В глубине души она всегда знала, что ее ребенок жив. Мать всегда чувствует такие вещи.

Тот момент, когда она отдала малыша в руки работника железной дороги, отпечатался в ее сознании. Она снова и снова воспроизводила его в своем воображении, сохраняя в памяти точную форму шрама на его щеке. И когда он обнял Самюэля руками, Сара заметила, что на его левой руке было только два пальца – большой и указательный. Она знала, что этот человек позаботится о ее сыне, прямо как сказал раввин в метро – Бог позаботится о вашем ребенке. Знала, что отыщет работника железной дороги. Только не понимала, как много времени это займет.

Сара переворачивается, пытаясь удобно устроиться на подушке, но она слишком взволнована, чтобы уснуть. Завтра день, в наступление которого она даже не смела верить. Чистая радость наполняет ее изнутри, чувство, которое едва ли ей знакомо. Она осознает, в каком оцепенении была все это время, что просто существовала в течение этих девяти лет. Впервые с того дня, как она отдала Самюэля, Сара чувствует себя живой. Благодарной за жизнь.

– Спасибо, Господи, – шепчет она в подушку.

Конечно, он больше не ребенок. Ему уже девять лет, и он очень красивый мальчик, судя по фото, которые ей показывали. Сара внимательно рассмотрела все снимки, вглядывалась в него и узнавала в них всю свою семью. Сходство с ее отцом обнаруживалось в темных, умных глазах Самюэля, светящихся от любопытства, и у него был тонкий нос его матери. Черты Давида узнавались в манере Самюэля держаться, горделиво выставив подбородок. Единственное сходство, которое она не могла отыскать, это сходство с ней.

Сара знает, что будет непросто. Самюэль не говорит по-французски, и им придется найти способ общаться, но их родственная близость важнее языка. Сара в очередной раз думает о связи семьи Бошам с ее сыном. Ей не нравится думать об этом, потому что она начинает беспокоиться из-за отношений между ее сыном и людьми, которых он считал родителями. Хуже всего была мысль о том, что Самюэль полюбил другую женщину как свою мать. Сила этой связи пугает ее.

Саре нравится представлять, что он больше привязан к мужчине, а не к женщине. Ей это кажется вполне реальным, ведь это он забрал у нее Самюэля. Может, эта женщина даже не хотела принимать чужого ребенка. Это могло бы объяснить, почему она никогда не говорила с Самюэлем на французском, на ее родном языке. Как могла она не петь ему песни, которые слышала сама, засыпая в руках своей матери?

Хватит. Ей надо перестать копаться в прошлом. Все это позади. Она должна придумать, что делать дальше. Психолог сказал им, что Самюэль будет свободно говорить на французском уже через шесть месяцев, если они будут следовать методу погружения, то есть прямого контакта с французским языком, без каких-либо вмешательств или переводов на его родной язык. То есть им будет нельзя говорить на английском – они бы и так не смогли, даже если бы хотели, а ему нельзя будет общаться с родителями, которые его воспитали, даже с помощью писем.

Она суетится весь день, готовит его спальню, покупает еду, которая, как ей кажется, может понравиться девятилетке. Сперва она сама испекла халу, добавив в нее изюм для особого случая. Затем она купила большой пакет картошки, потому что подруга ей сказала, что люди в Америке постоянно едят картошку, все время, даже на завтрак. Только представьте себе! Она могла бы приготовить картофельные латкес на закуску, а затем гратен дофинуа, чтобы подать его с кибеххом из ягненка. Или это будет слишком? На десерт она приготовит яблочный пирог с медом. Она обычно бережет этот рецепт для Нового года, но она хочет приготовить его сегодня, чтобы отметить новое начало. Она не может дождаться момента, когда мама, папа и их сын вместе сядут ужинать, вместе преломят хлеб. Это все, чего она хочет, и мысль об этом заставляет ее сердце быстро биться в нетерпении.

Давид отворачивается от нее во сне. Она обнимает его и утыкается ему в шею.

– Ты спишь? – шепчет она.

– Да, – бормочет он в ответ.

Она лежит и не может найти себе места. Давид поворачивается обратно к ней и дотрагивается до нее рукой под одеялом.

– Все ведь будет хорошо, да, Давид?

– Наш сын возвращается домой, Сара. Мы снова сможем жить.

– Как жаль… как жаль, что Бошам получил два года тюрьмы. Приговор кажется мне слишком суровым. Все-таки он спас Самюэлю жизнь.

– Знаю. Но решение принимали не мы. И мы не должны забывать, что он скрывал его от нас все эти годы.

Она сжимает его руку.

– Да, знаю. Помнишь, как он родился?

– Как я могу забыть?

– Ты был таким храбрым, сам принял роды.

– Думаю, что это ты была храброй.

Она улыбается в темноте.

– Я доверяла тебе, и знала, что ты знаешь, что делаешь.

– Да, быть биологом-исследователем полезно, не так ли?

– Я рада, что родила его дома, но было очень трудно уезжать сразу после родов.

Она прижимается к нему, вспоминая, как им пришлось прятаться в убежище.

Тут они замолкают. Ни один из них не может обсуждать последовавшую за этим ночь, хотя они оба думают о ней. Сара знает, что Давид винит себя в том, что произошло. Он не смог защитить ее и их сына, как обещал. Он держал ее, а она держала ребенка, пока военный грузовик, в который их затолкали, на всей скорости мчался по темным и пустым улицам Парижа.

– Прости, Сара. Мне так жаль.

Он укрыл ее своей курткой, и она знала, что он хотел бы отдать ей все на свете. Он бы снял с себя рубашку и сидел там голый, если бы знал, что это ей поможет.

Когда они приехали в Дранси, и мужчин разделили с женщинами, он зацепился за нее, принимая удары надзирателей. В конце концов, ей пришлось отпустить его.

– Живи, – сказала она ему. – Останься жив ради меня и Сэма.

И она знала, что так и будет.

Глава 60

Сэм

Калифорния, 17 июля 1953 года



– Я не могу поехать во Францию. Я американец и не говорю по-французски, – снова повторяю я женщине, когда мы возвращаемся в маленькую комнату после обеда.

– Такой умный мальчик, как ты, быстро его выучит. У них хотя бы такой же алфавит.

Я сверлю ее взглядом.

– Китайский был бы намного труднее, – добавляет она. – Садись, я найду для тебя комикс.

Я делаю, как мне велят, потому что мужчина следит за мной. Мне страшно оставаться с ним наедине в одной комнате, и поэтому я опускаю глаза, когда женщина выходит, чтобы не встречаться с ним взглядом. Но я слышу, как он подходит ко мне. Прячу лицо в ладонях, надеясь, что женщина вернется.

– Послушай, парень, – он кладет руку мне на плечо, – тебе надо собраться. Никаких больше слез. Нам надо делать свою работу, а ты все усложняешь.

Он сильно сжимает мое плечо. Мне больно. Я задерживаю дыхание, чтобы не закричать.

Дверь щелкает и открывается. Выдыхаю и поднимаю глаза. Какое же облегчение снова видеть женщину-инспектора, сияющую от счастья, с пачкой комиксов в руках. Она выкладывает передо мной коллекцию «Капитана Америки» и «Бэтмена и Робина». Я хочу поблагодарить ее, но не могу произнести ни слова.

– Я побуду с ним, – обращается она к мужчине. – Ты можешь вернуться к своей работе.

Я притворяюсь, что читаю «Капитана Америку», ожидая, когда он уйдет.

– Помни, что я сказал тебе, парень, – говорит он, закрывая дверь.

Женщина садится рядом со мной и достает несколько газет.

– Что он тебе сказал? – спрашивает она, не отрывая взгляд от газеты.

– Не знаю. – Я снова притворяюсь, что читаю комикс.

– Самюэль, я не психолог, но ты можешь поговорить со мной. Это может помочь.

Я трясу головой, крупная слеза падает на страницу комикса и размывает картинку.

– Я просто хочу увидеть мою маму.

– Самюэль, – она шумно выдыхает, – ты будешь в порядке. У тебя теперь есть твои настоящие мама и папа. Ты должен радоваться, что скоро с ними встретишься.

– Я не хочу встречаться с ними. Хочу увидеть свою маму. Она скоро вернется?

– Прошу, Самюэль, перестань говорить так.

– Мое имя не Самюэль! Меня зовут Сэм!

– Сэмом тебя зовут здесь, в Америке, но я полагаю, что во Франции тебя будут называть Самюэль.

Я удивленно смотрю на нее. О чем это она?

– Самюэль – это твое настоящее имя, и во Франции люди не сокращают имена. Это мне сказал психолог. Она узнавала. Кажется, грядут перемены, к которым тебе придется привыкнуть.

– Но я никуда не поеду! Я же сказал, что не поеду.

– Ладно, ладно.

Неужели до нее наконец-то дошло, думаю я. Но после она добавляет:

– Во Франции есть отличные школы, ты заведешь новых друзей.

– Мне не нужны новые друзья. Хочу обратно к старым.

Она кладет руку мне на плечо.

– Самюэль, сегодня ты останешься здесь, а завтра мистер Джексон полетит вместе с тобой во Францию.

– Нет! Прошу вас, только не это! Я буду хорошо себя вести. Обещаю. – Я вскакиваю на ноги. – Прошу, не увозите меня. Пожалуйста.

– Тише, тише.

Она встает и обхватывает меня руками.

Я не могу больше сдерживаться. Я падаю на ее большую мягкую грудь и прячу в ней лицо. На галаза сразу же наворачиваются слезы. На этот раз я не пытаюсь их остановить. Мне слишком больно. Я чувствую, как мои сопли и слюни вытекают ей на одежду

– Тише, милый, – шепчет она, положив руку мне на голову. – Выпусти это наружу. Лучше поплакать, чем держать все в себе.

Дверь снова открывается, и кто-то входит в комнату. Этот человек дотрагивается до моей руки, а потом сжимает ее крепче.

– Больно не будет. Просто небольшой укольчик.

Глава 61

Сэм

Париж, 18 июля 1953 года



Я пропустил взлет. Но посадку тоже не могу вспомнить. Доктор сделал мне укол. Может, два. Один в той комнате, а второй – перед тем, как я зашел на борт самолета. Не могу вспомнить, как провел ночь, но знаю, что она точно миновала, потому что наступило новое утро.

Моя голова лежит на мягкой подушке, и я понимаю, что оказался в синей комнате и сижу на большом белом стуле. Я чувствую легкое головокружение. Смотрю по сторонам и вижу темноволосого мужчину в розовой рубашке. Он смотрит на меня. Мне хочется снова провалиться в параллельный мир. И я позволяю глазам закрыться.

Я слышу его голос будто во сне. У него странный акцент. Это немного напоминает мне мамину манеру говорить. Иногда слова уходят вверх, когда должны идти вниз.

– Мы знаем, что тебе очень непросто, Самюэль. Самюэль. – Я открываю глаза, и он дает мне стакан апельсинового сока: – Выпей.

Я делаю глоток. Так хочу пить, что выпиваю его залпом. Он дает мне булочку. Я вгрызаюсь в нее зубами. Она сливочная и очень вкусная, и я понимаю, как же был голоден.