Ребекка Маккаи

Запретное чтение

Иэн очень расстраивался, если в книгах не было пролога

В этой истории я, пожалуй, главный злодей. Но вообще трудно сказать, даже теперь.

Там, в библиотеке, из всех книг вообще и тех, что о Древнем Египте, детям больше всего нравилась картинка, изображающая проводника в царство мертвых: он взвешивает сердце умершего, проверяя, чтобы оно было не тяжелее птичьего пера, лежащего на другой чаше весов. Ну что ж, пока буду утешаться этой мыслью: в один прекрасный день я узнаю, насколько тяжела моя вина.

Я оставила всех, кого знала. Я нашла себе другую библиотеку, с дубовыми стенами и железными перилами. Это университетская библиотека, и читатели тут заранее знают, что им нужно. Пока я взглядом сканирую выбранные ими книги, они стоят в этом своем кофеиновом тумане и едва меня замечают. Ничего общего с нашей старенькой кирпичной библиотекой с замызганным ковролином, разве что книги все те же: такие же корешки, такие же желтые наклейки с кодом. Я знаю, что там у них у всех внутри. Они шепчут мне со своих полок все, что думают о моем поступке.

Беглецы и похитители выглядывают из книг и признают меня за свою. Они советуют мне поскорее удрать на индейскую территорию[1] и полагают, что мне, что мне, как и им, прямая дорога в ад. Они говорят, никогда в жизни не видели, чтобы кто-нибудь врал лучше меня. А этот-то, развратник-лепидоптерист с верхней полки с указателем “НАБ”, сидит, бормочет что-то нечленораздельное и помешивает коктейль из водки с ананасовым соком. Позвольте мне переврать его слова (можете всегда положиться на библиотекаря в отношении подражательности прозы[2]): “Уважаемые присяжные женского и мужеского пола! Экспонат Номер Первый представляет собой то, чему я так завидовала, то, что надеялась исправить. Полюбуйтесь-ка на эту книжную тюрьму”[3].

До того как все это началось, я как-то сказала Рокки, что однажды рассортирую свои книги по именам главных героев, в алфавитном порядке. И теперь мне ясно, где оказалась бы я сама: Гулл, втиснутая аккурат между Геком и Гумбертом. Но вообще-то эту историю следует разместить под словом “Дрейк” – это фамилия Иэна, мальчика, которого я похитила. Потому что, даже если главный злодей в этой истории не я, героем меня тоже никак не назовешь. Да что там героем – тут вообще не обо мне речь.

1

Книжный час

Каждую пятницу в половине пятого они рассаживались, скрестив ноги, у стеллажа с иллюстрированными книжками на коричневом мохнатом коврике и задумчиво ковырялись в его корке из грязи, блесток и засохшего клея “Элмере”.

У меня было пятеро постоянных слушателей, причем двое из них являлись все семь дней в неделю, если предоставлялась такая возможность. Иэн Дрейк приходил с ветрянкой, со сломанной ногой. Он приходил даже в те дни, когда чтение вслух отменялось, – сидел на своем привычном месте и читал вслух сам себе. А еще каждую неделю появлялось двое-трое новеньких – из тех, чьим родителям понадобилось заняться своими делами. Эти несчастные ерзали и так и эдак, слушая восьмую и девятую главы из книги, которая была им незнакома, и занимали себя тем, что выдергивали нитки из носков и просовывали их себе между зубов как стоматологическую нить.

В ту осень, пять лет назад, мы были на середине “Матильды”[4]. В один из дней на четвертой неделе чтения Иэн на всех парах подлетел ко мне перед самым началом Книжного часа:

– Я сказал маме, что мы опять читаем “Маленький домик в больших лесах”[5]. Думаю, “Матильде” она не слишком обрадовалась бы. Она даже “Фантастическим мистером Фоксом”[6] была недовольна.

Запустив руку в волосы, он убрал со лба челку и с надеждой посмотрел на меня:

– Capisce – понимаете? – спросил он.

Я кивнула и добавила:

– Не стоит напрасно тревожить твою маму.

Мы еще не добрались до той части, где начинается волшебство, но Иэн уже читал эту книжку – тайно, присев на корточки на полу у полки Роальда Даля. Он знал, что там будет дальше.

Он радостно поскакал от меня вдоль полок с биографической литературой, а потом медленно двинулся обратно мимо научных книг, склонив голову набок, чтобы удобнее было читать названия на корешках.

Тут сзади ко мне подошла Лорейн – Лорейн Бест, старший библиотекарь, которая, к счастью, не услышала ни слова из нашего тайного сговора. Она окинула взглядом первых детей, собравшихся на коврике. Иногда по пятницам она спускалась к нам, чтобы улыбнуться и приветливо кивнуть матерям, которые приводят сюда своих детей, будто она имела какое-то отношение к Книжному часу Будто после того, как однажды она три минуты почитала “Зеленые яйца и ветчину”[7], половина детей не расплакалась, а вторая не подняла руку, чтобы спросить, добрая она колдунья или злая.

Иэн снова исчез, а потом зашагал вдоль стеллажа с историей Америки, касаясь правой рукой каждой книги на верхней полке.

– Он вообще когда-нибудь отсюда уходит? – шепнула мне Лорейн. – Этот гомосексуальный мальчик?

– Ему десять лет! – возмутилась я. – О какой сексуальности тут вообще может идти речь?

– Прости, Люси! Я ничего не имею против этого мальчика, но, что бы ты ни говорила, он – гей.

Она произнесла эти слова с тем же самодовольным видом, с каким мой отец говорил: “Офелия, моя чернокожая секретарша”, всякий раз исполняясь гордости за широту своей души.

Иэн был уже в секции художественной литературы, он стоял на цыпочках и тянул с верхней полки большой зеленый том. Что-то детективное: на корешке голубая наклейка с человечком, который смотрит через увеличительное стекло. Иэн уселся на пол и начал читать с самой первой страницы с таким видом, словно в этой книге заключены все тайны мироздания и каждую из них можно разгадать, дочитав до 132-й страницы. В его очках отражался свет люминесцентных ламп – два желтых диска над раскрытой книгой. Он не сдвинулся с места, пока остальные дети не стали усаживаться и Лорейн не нагнулась к нему со словами: “Все тебя ждут”. Никто его не ждал – Тони еще даже не снял куртку, – но Иэн поспешил через весь зал к нам, не вставая с пола и не отрывая глаз от страницы, а просто подтягивая себя ногами.

В тот день детей было пятеро, все – мои постоянные слушатели.

– Ну что ж, – начала я, надеясь, что теперь Лорейн наконец удалится. – На чем мы остановились?

– Мисс Транчбулл кричала, потому что они не знали таблицу умножения, – ответила Мелисса.

– И она кричала на мисс Хани.

– Они учились умножать на три.

Иэн громко вздохнул и поднял руку.

– Да, Иэн?

– Все это было две недели назад. А в последний раз мы оставили нашу героиню в тот момент, когда она узнает об успехах мисс Транчбулл в метании молота и о том, какие орудия пыток хранятся у директрисы в кабинете.

– Спасибо, Иэн, – кивнула я, и он в ответ расплылся в улыбке.

Лорейн закатила глаза – то ли в мой адрес, то ли в адрес Иэна – и, пошатываясь на каблуках, направилась обратно к лестнице. Мне почти всегда приходилось обрывать Иэна, но он не возражал. Не знаю даже, что бы такое мне пришлось сделать, чтобы оттолкнуть его от себя – разве спалить дотла всю библиотеку. Я хранила в столе “Истории неудачника из четвертого класса”[8] и тайком подсовывала ему всякий раз, когда он приходил без няни. Почти каждый день на прошлой неделе он после обеда мчался на наш этаж и, задыхаясь от бега, вытягивал шею, чтобы посмотреть, на месте ли книга.

В те дни, когда долгая зима еще не наступила, Иэн напоминал надутый гелием воздушный шарик. Не только смешным голосом, но еще и манерой разговаривать с высоко поднятой головой, глядя куда-то вверх и подпрыгивая на месте, будто ему с трудом удается не оторваться от земли.

(“А предшественники-то у него были?” – спрашивает Гумберт.

Нет. Не было. Прежде я никогда еще не встречала никого, похожего на Иэна.)

Всякий раз, когда не удавалось найти на книжных полках ничего, что бы ему понравилось, он подходил к моему столу, наваливался на него грудью и спрашивал:

– Что же мне почитать?

– “Как прекратить ныть”, – отвечала я ему. – Или “Введение в электронный каталог”.

Но он-то знал, что я шучу. Он знал, что это мой самый любимый вопрос на свете. И я каждый раз непременно что-нибудь для него подбирала. То “Мифы Древней Греции”[9], то “Колесо на крыше”[10]. Обычно Иэну нравились выбранные мною книжки, а мифы произвели на него такое сильное впечатление, что он потом еще месяца два бредил мифологией.

Лорейн заранее предупредила меня о сложностях с матерью Иэна, и я внимательно следила, чтобы у книг, которые он читает, были безобидные названия и приятные обложки. Ничего устрашающего, никаких “Игр в Египет”[11] и тому подобного. Когда Иэну было восемь лет, он как-то раз пришел к нам вместе с няней и взял “Театральные туфельки”[12]. На следующий день он вернул книгу в библиотеку, потому что ему разрешали читать только “мальчишеские книги”.

К счастью, его мать, похоже, не слишком хорошо разбиралась в детской литературе. Поэтому мимо ее радара проскользнули незамеченными “Моя сторона горы”[13] и “Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире”[14]. Я только потом сообразила, что в обеих книгах рассказывалось о побегах, но, честное слово, тогда мне это и в голову не пришло.

Мы прочитали две главы, и я стала тянуть время до пяти тридцати, когда половина мам будет вприпрыжку спускаться к нам по лестнице в теннисных юбках, а другая – выбираться с младенцами из отдела книжек для самых маленьких.

– Кто в этой книге положительный герой? – спросила я.

Это был простой вопрос. Положительный герой во всех детских книгах – главное действующее лицо. Тут редко можно встретить антигероя или ненадежного рассказчика.

Аарон отвечал так, будто репетировал ответ несколько дней:

– Положительный герой в этой книге вообще-то Матильда, но и мисс Хани тоже, типа, положительный герой, потому что она очень хорошая.

– А кто здесь главный злодей?

– Миссис Кранчибул! – заорала Тесса. – Хоть она и директорша! А директорши обычно хорошие!

– Да, – сказала я. – Пожалуй, ты права.

Отрицательному персонажу совсем не обязательно быть мужчиной в черной маске: дети все равно за версту чуют злодейство. И самые сообразительные понимают, что злодеи бывают разные.

– Ведь главным злодеем может оказаться кто угодно, – продолжила Тесса. – Например, кролик в огороде – тоже злодей!

– А чьи-нибудь родители могут оказаться злодеями? – спросила я. Мне хотелось намекнуть на никчемных, помешанных на телевизоре маме и папе Матильды, которые в книге также исполняли роли антагонистов.

– Ага, – сказал Джейк. – Например, если у твоей мамы есть пистолет.

Это были мудрые, современные дети, и они прекрасно знали: родная мать может запросто оказаться ведьмой, соседский ребенок – преступником. А библиотекарша – воровкой.



Пускай городок, в котором произошло преступление, называется Ганнибал, штат Миссури. (Конечно, существует и реальный Ганнибал – живет себе потихоньку за счет туристов – поклонников Марка Твена и теплоходных прогулок по реке. Я одолжу у него только название.) В Ганнибале, о котором пойдет речь, никакой реки нет, зато через весь город пролегает автомагистраль, и если вы просто проедете мимо и увидите из окна машины только “Макдоналдс”, офис корпорации “Ситго”, грязь, кукурузные поля, облако автомобильных выхлопов, вам и в голову не придет, что где-то позади всего этого есть обнесенные живой изгородью газоны, школы, над которыми развеваются еще не истрепанные флаги, большие дома в западной части города и дома поменьше – в восточной, а перед каждым из этих домов – гравийная дорожка и новенький блестящий почтовый ящик.

Ну и неподалеку от главной улицы – библиотека, кирпичное здание безнадежной архитектуры семидесятых годов, украшенное транспарантами “Праздника осени” и тремя литыми белками ростом в полчеловека. Белки стояли с высоко поднятыми головами, будто почетный караул у входа в библиотеку и у ящика возврата книг. Прежде чем толкнуть тяжелую входную дверь, любой ребенок норовил непременно дотронуться до каждой белки, смахнуть снег со всех трех хвостов или даже забраться самой высокой на голову Все дети были уверены, что делают при этом нечто противозаконное. Они кубарем скатывались по лестнице к нам на цокольный этаж, все, как один, с красными щеками. Они проходили мимо моего стола в ярких дутых куртках. Некоторые улыбались мне, некоторые орали во всю глотку: “Здравствуйте!”, а некоторые старались на меня вообще не смотреть.

Мне было двадцать шесть, и я значилась старшим библиотекарем детского отдела лишь потому, что не возражала против более длинного рабочего дня, чем у обеих моих сотрудниц Сары-Энн и Айрин, которые были куда старше меня и к работе в библиотеке относились как к волонтерской деятельности – словно они бесплатно трудились в столовой для бездомных.

– Какое счастье, что они уделяют нам время, – говорила Лорейн.

Они и в самом деле иногда проявляли удивительную активность и принимались переустраивать целые залы от пола до потолка.

К тому времени я уже четыре года как окончила университет, снова начала грызть ногти и сократила число своих взрослых друзей до двух. Я жила одна в квартире, которая находилась через два города от Ганнибала. Самая обыкновенная старая дева – библиотекарша.



А вот, для протокола, состав моих генов, указывающий на легкую склонность к преступному поведению, наследственную тягу к побегам и хромосомную предрасположенность к пожизненному самобичеванию.



ЧЕРТЫ, УНАСЛЕДОВАННЫЕ ОТ ОТЦА

Страсть к густому кофе.

Две шишки на лбу, по одной над каждым глазом, чуть ниже линии волос. (Не родовая травма, не падение на пол сразу после рождения: медсестры в роддоме растерянно ощупывали мой лоб, а отец показывал им свой, чтобы немного прояснить ситуацию. И если мы с ним не главные злодеи в этой истории, то с чего бы у нас обоих эти семейные рога?)

Бунтарский нрав, появившийся в нашем роду еще до рождения моего прадеда-большевика.

Пол-фамилии: один нью-йоркский судья сократил Гулькинов до Гулл[15], но удачная шутка оказалась недоступна иммигрантскому слуху моего отца, который стоял перед судьей, устало опустив плечи, и действительно больше походил на пустую кожуру, оставшуюся от того человека, которым он был в России.

Белесые русские волосы, цвета пустоты или чего-то вроде этого.

Фамильный герб, который отец пронес от самой Москвы на толстом золотом перстне: изображение человека с книгой в одной руке и с отрубленной головой, насаженной на копье, в другой. (Этот представитель рода Гулькиновых, самый знаменитый из всех нас, был ученым и жил в семнадцатом веке, но, услышав зов трубы с полей сражений, забросил книги и отправился защищать не то честь, не то свободу, не то справедливость. Ну и кто завершает наш славный род? Я – библиотекарь-преступница из двадцать первого века.)

Глубокое русское чувство вины.



ЧЕРТЫ, УНАСЛЕДОВАННЫЕ ОТ МАТЕРИ

Американско-еврейское чувство вины глубиной примерно в милю.



Таковы наши место действия и главные действующие лица. Все уютно устроились на мягких пуфиках? Тогда мы, пожалуй, начнем.

(“А куда папа пошел с топором?” – спросила Ферн[16].)

2

Неприятности в городе на Реке[17]

Как-то раз в начале октября, вскоре после обеда, на лестнице, ведущей на наш нижний этаж, появилась женщина: в строгих брюках, туфлях на каблуке и коричневой шелковой блузке. Это безусловно была чья-то мама – школьные учительницы и няни так хорошо не выглядят. Красивая, с рыжими волосами, собранными в конский хвост (причем хвост этот не сужался печально книзу, как у меня, а заканчивался безупречно ровной линией, как настоящий лошадиный). Она положила на стол книгу. Ее серебряные сережки синхронно качнулись. Я видела эту женщину впервые.

– Вы заняты?

Я закрыла ручку колпачком и улыбнулась:

– Конечно, то есть нет.

– Я – мама Иэна.

– Прошу прощения? – переспросила я.

Она так настойчиво заглядывала мне в глаза, что я с трудом воспринимала ее речь.

– Мой сын – Иэн Дрейк, – разъяснила она.

– Ах, Иэн! Да-да, конечно. Рада познакомиться.

Я смотрела на нее и с изумлением думала, что ведь мы и в самом деле никогда прежде не встречались. Я почему-то никогда этому не удивлялась, хотя мы с Иэном так часто обсуждали, какие книги его мама одобрит, а какие нет. Когда Иэн был помладше, его приводила няня, а теперь он часто приезжал один на велосипеде – с пустым рюкзаком за плечами, чтобы набить его книгами.

– Так вот, – объявила мама Иэна. – Он притащил домой вот этот роман, “Вечный Тук”[18].

Она подтолкнула книжку ко мне, ожидая, что мне захочется рассмотреть ее повнимательнее.

– Я не сомневаюсь, что это прекрасная книга, но для детей постарше. Мы бесконечно благодарны вам за ваши рекомендации, вот только Иэн – он такой впечатлительный.

Она негромко рассмеялась и наклонилась ко мне поближе:

– Вот что сейчас Иэну действительно пригодилось бы, так это книги, наполненные божественным светом.

– Божественным светом, – ошарашенно повторила я.

– Я знаю, вы умеете находить пищу для ума наших детей, но ведь нельзя забывать и о чтении, которое воспитывало бы их души. Нам всем необходимо такое чтение.

Она улыбнулась и вдохновенно вскинула брови:

– Иэн еще совсем ребенок, ему нужна ваша помощь. Я уверена, что вы сделаете это для меня, Сара-Энн.

Наверное, в этот момент я раскрыла рот от удивления, но потом поняла, что оставила на столе табличку с именем Сары-Энн. Мне почему-то было приятно, что Иэн не сказал матери, как меня зовут, и что он никому не рассказывает о наших ежедневных беседах. Ну и не стану ее разубеждать. Пускай думает, что за выбор книг, наполненных божественным светом, отвечает Сара-Энн.

Убедившись, что она сказала все, что собиралась, я улыбнулась и вежливо произнесла:

– Видите ли, это публичная библиотека, и любой наш читатель имеет доступ ко всем книгам, которые здесь есть. Наша работа в том и состоит, чтобы каждый мог найти и прочитать ту книгу, которая ему интересна. Хотя родители, конечно, вправе выбирать за своих детей.

Я могла бы завестись и сказать ей все, что об этом думаю, но сдержалась и замолчала. Не хватало еще напугать ее до такой степени, чтобы она вовсе запретила Иэну ходить в библиотеку или решила лично сопровождать его во время каждого визита сюда и торчать у него за спиной, проверяя, достаточно ли божественного света в произведениях Джуди Блум. Я не очень-то любила, когда дети приходили в библиотеку одни, без взрослых, но в случае с этой конкретной мамой сильно сомневалась, что ее участие в выборе книг поможет Иэну расширить круг его читательских интересов. Поэтому я не стала говорить миссис Дрейк, что Иэну разрешается брать книги не только здесь, но и во взрослой библиотеке наверху, а с наших компьютеров он может зайти практически на любой сайт в мире.

– Иэн просто обожает библиотеку, – сказала миссис Дрейк.

Я подумала, что ей недостает хорошего южного говора – вроде того, с каким говорят жители Кентукки. Он придал бы ее образу завершенности. Мать Иэна достала из сумочки сложенный блокнотный лист цвета жирных сливок с именем “Джанет Маркус Дрейк”, выведенным глянцевыми нежно-голубыми буквами.

– Вот список тем, которых ему следует избегать, – произнесла она неожиданно деловым тоном, вдруг перестав быть красавицей с Юга и превратившись в одну из тех властных женщин, что успели поработать по профессии года два-три, а потом отвлеклись на создание семьи и рождение детей и теперь смертельно боятся, что их перестанут воспринимать всерьез. Она протянула мне список и выжидательно замолчала, очевидно предполагая, что я зачитаю его вслух. Список выглядел так:



Колдовство /волшебство

Магия

Сатанизм/оккультные религии и пр.

Взрослая тематика

Оружие

Теория эволюции

Хеллоуин

Роальд Даль, Лоис Лоури, Гарри Поттер и схожие авторы



– Вы понимаете, что подразумевается под взрослой тематикой? – уточнила она, и я нашла в себе силы раскрыть рот и заверить ее в том, что да, я понимаю. – А еще, я не стала вносить это в список… – продолжала миссис Дрейк. – Насколько мне известно, дети в вашей библиотеке имеют доступ к конфетам?

Вопрос был неуместным, потому что ее взгляд в эту минуту устремился на вазу, наполненную леденцами “Джолли Рэнчерс”, которая стояла на краю стола.

– Мне бы не хотелось, чтобы он носился тут как сумасшедший, наевшись сладкого, – заявила она и снова рассмеялась, разом превратившись обратно в Скарлетт О’Хара, стоящую на крыльце своего поместья.

Чтобы не ответить какой-нибудь неприличной грубостью, я решила не отвечать вовсе. Дело тут было не в моих хороших манерах и сдержанности: меня не слушался собственный язык, его как будто парализовало. Мне хотелось спросить ее, слышала ли она когда-нибудь о существовании первой поправки к конституции[19], знает ли она, что Гарри Поттер не писатель, действительно ли она думает, что у нас по всему детскому отделу разложены книги о сатанизме, и кем она меня считает – няней Иэна, его учительницей по литературе или, может, кем-то вроде вожатой-воспитательницы? Но вместо всего этого я взяла ручку и добавила к ее списку еще одну строчку: “Никаких конфет”.

– Большое вам спасибо за понимание, Сара-Энн, – улыбнулась она.

Мне не терпелось от нее избавиться и в то же время хотелось вправить ей мозги, но не могла же я усесться тут и читать миссис Дрейк лекцию на тему конституции. Поэтому я ограничилась одной фразой:

– Я могу только пообещать вам не рекомендовать Иэну книги подобного содержания.

– Но вы ведь понимаете, что он может найти их в библиотеке сам? – всполошилась она.

В ответ я кивнула – пускай понимает как хочет – и сказала (ободряюще и убедительно):

– У меня все записано.

Похлопав для наглядности по списку, я встала и протянула руку в знак прощания.

За спиной у матери Иэна появилась девочка со стопкой книг. Миссис Дрейк оглянулась на нее, потом снова повернулась ко мне, подмигнула, пожала мою протянутую руку и наконец ушла.

Девочка обрушила стопку мне на стол. Семь книг, и все – про Марко Поло.



Следующие несколько минут я просидела, откинувшись на спинку стула: выполняла дыхательные упражнения йоги и мучилась вопросом, не поступилась ли я только что своими моральными принципами. В руке я продолжала сжимать список Джанет Дрейк. Оглядевшись по сторонам, я увидела, что по лестнице, покачивая бедрами, спускается Лорейн. Она нависла надо мной, опершись обеими ладонями на край стола. Ее коротко остриженные каштановые волосы растрепались, отдельные пряди приклеились ко лбу и застыли в смеси геля и пота.

– Люси! – воскликнула она не по-библиотечному громко. – Неужели ты смогла угомонить эту женщину?

Я нащупала ногами под столом туфли и влезла в них.

– Да, – ответила я со вздохом. – Она пыталась всучить мне вот это.

Я принялась разворачивать листок со списком, но Лорейн отмахнулась – она его уже видела.

– Просто больше не позволяй ему брать домой книги про волшебство. И оставь записку для Сары-Энн и Айрин.

Я уже почти перестала удивляться Лорейн с ее убеждением, что, если мы хотим, чтобы местная община покупала нам стулья, этой общине необходимо всячески угождать, и к черту гражданские права. Она всегда с готовностью быстро и безвозвратно удаляла из библиотеки любую книгу, на которую пожаловался хотя бы один из читателей. Вместо того чтобы обозвать ее старой безмозглой алкоголичкой или схватить телефон и оповестить Союз гражданских свобод, я избрала путь наименьшего сопротивления и спросила:

– И как ты себе это представляешь?

Лорейн слегка покачнулась и ухватилась за край стола. На ногтях у нее был темно-красный лак, на коже вокруг каждого ногтя – тоже.

– Ну, можно говорить ему, что их нельзя выносить из библиотеки – редкий экземпляр. Или что-нибудь вроде того.

– Ладно.

Я не сомневалась, что Лорейн больше не вернется к этому разговору и через месяц совсем о нем забудет. А если она попытается уволить меня, потому что я выдала на дом читателю книгу из публичной библиотеки, я за десять минут состряпаю себе такое юридическое обоснование, что ее пропитая голова пойдет кругом.

– Люси, ты не заболела? – вдруг поинтересовалась она. – Блузка у тебя сегодня какая-то мятая.

– Спасибо, я в порядке.

– Да-да, я так и думала.

Она наконец выпустила из рук мою столешницу и осторожно двинулась в сторону детского туалета.



Ровно в шесть я выключила компьютер, расставила по полкам книги из тележки и пошла наверх. При виде меня Рокки выкатился из-за своего стола. За толстыми стеклами в черной оправе его глаз почти не было видно – впрочем, они и без очков терялись в его увесистых щеках. Несколько читателей по секрету признавались мне (а я в ответ только ошеломленно кивала), что удивляются, “как он вообще может нормально разговаривать”.

– Кофе? – предложил Рокки.

– Ага.

Мы заперли библиотеку и отправились в нашу бутербродную на другой стороне улицы. Рокки подождал снаружи: там на входе была ступенька, и я вынесла ему кофе. Я села на скамейку на тротуаре, он подкатился и остановил свою коляску рядом со мной. Я отхлебнула кофе через дырочку в крышке и обожгла язык.

– Сегодня на меня наорала мать Иэна Дрейка, – начала я.

Это была неправда, но у меня после нашей беседы осталось именно такое ощущение.

– А потом из-за матери Иэна Дрейка на меня наорала Лорейн.

Я, как восьмилетняя девочка, описала ее поведение словом “наорала” просто потому, что оно мне не понравилось.

– Она требует, чтобы я отслеживала, какие книги он читает. Я сейчас не про мать, а про Лорейн!

Рокки снял крышку со своего кофе и подул в стакан. Почему язык все время обжигаю именно я? Почему всем остальным приходит в голову принять элементарные меры предосторожности, а мне нет?

– Ну, ты ведь знаешь, что на нее не надо обращать внимания, – пожав плечами, заметил Рокки. – Или собираешься теперь только об этом и думать?

Рокки был убежден, что я все принимаю слишком близко к сердцу. К тому же он проработал в библиотеке уже двенадцать лет и за это время так привык к Лорейн, что совсем перестал ей удивляться. А еще мне в последнее время казалось, что он с каким-то извращенным наслаждением подчеркивает мою наивность, ведя себя так, будто сам он не только ни капли не потрясен происходящим, но еще и находит все это скучным и обыденным: ну подумаешь, засохшая рвота четырехлетней давности на нашей новой энциклопедии “Британника”; ну мало ли, старая бутылка из-под “Спрайта”, в которой Лорейн хранит водку в холодильнике для сотрудников; ну да, президент Соединенных Штатов утверждает, что это Иисус пожелал, чтобы мы вступили в войну.

– У тебя уже есть тема на лето? – спросил он, чтобы не дать мне зациклиться.

– Нет, – ответила я, вздохнув.

Почти всю зиму и весну мне предстояло рисовать листовки и вырезать из картона гоночные машинки и кометы, чтобы развесить на северной стене библиотеки к открытию Летнего книжного клуба. Конечно, можно было купить и магазинные сборные модели, но мне казалось, что в них нет души, а Лорейн казалось, что они слишком дорого стоят.

– Лорейн снова хочет что-нибудь про волшебное путешествие.

Два года назад летний клуб проходил под девизом: “Книга – лучший дромон!”, и это была полная катастрофа, потому что ни один ребенок не знал, что такое дромон, а некоторые родители подумали, что это что-то неприличное.

– Может, “Пожирание книг”? – предложил Рокки. – Нарисовать акулу, проглатывающую книжку. Или динозавра.

– Неплохо.

– Все лучше, чем дромон.

Я развернулась вдоль скамейки и забралась на нее с ногами.

– Или так: “Колдовство и сатанинский оккультизм”?

– “Бытие и ничто”! – подхватил Рокки. – Раздашь им значки с портретом Сартра!

– “Недовольство культурой”!

Мы еще какое-то время перебрасывались вариантами, и хотя бы настроение у меня улучшилось. Этим наши отношения ограничивались. Скорее всего, по моей вине. Мы ходили вместе на старые фильмы во время кинофорума (никаких свиданий, просто фильмы, на которые больше никто не хотел идти), а на работе дружно красноречиво закатывали глаза по самым разным поводам – до тех пор пока Рокки не решил, что я все принимаю слишком близко к сердцу, и не сказал мне об этом.

Он подергал меня за рукав:

– Ты просила обругать тебя последними словами, если снова наденешь вязаную кофту.

– Сегодня холодно.

– Я просто выполняю указания.

Я пришла в ужас, когда поняла, что начинаю одеваться как библиотекарша. Это никуда не годилось. В старших классах я курила, причем не только табак; у моей первой машины на бампере были наклейки со злобными надписями. Да у нас в роду все были бунтарями и революционерами!

Я встала, потянулась и тут же испытала безосновательное чувство вины перед Рокки, который встать и потянуться не мог. Я ужасно уставала весь день сидеть на работе и была уверена, что заработаю себе гангрену или геморрой. Я все время придумывала самые разные поводы, чтобы встать и пройтись вдоль книжных полок. В моей тележке с возвращенными книгами редко лежало одновременно хотя бы три, потому что я каждые пять минут вскакивала со стула, чтобы расставить их по местам.

Да и давно ли в жизни человечества появилось такое явление, как сидячая работа? Лет четыреста назад? Четыреста – из четырех миллионов! Ясно ведь, что такой вид деятельности противен нашей природе.

У моего отца была любимая присказка: “Что такое один русский? – Нигилист. Что такое двое русских? – Партия в шахматы. Что такое трое русских? – Революция”.

А что такое потенциальный революционер, которого усадили за письменный стол и никуда оттуда не выпускают? Скорее всего, ничего хорошего из этого не выйдет. Он разнервничается и весь извертится. И тогда – берегись.

3

Рука Ничто

В Хеллоуин я сидела за столом и раздавала конфеты детям в карнавальных костюмах – тем, чьи родители считают, что уж лучше посылать их собирать сладости по приличным организациям, чем по сомнительным частным домам Восточного Ганнибала, где хозяева наверняка набросятся на непрошеных гостей с бритвенным лезвием. В ту неделю я повесила на входной двери плакат с объявлением: тот, кто нарядится персонажем из какой-нибудь книги, получит вдвое больше конфет и закладку в придачу. Но пока к нам заглянуло только два Гарри Поттера, одна Дороти и мальчик, который утверждал, что Майкл Джордан тоже считается, потому что про него написано много книг.

Иэн появился на лестнице вместе с матерью, ее рука с аккуратным маникюром лежала у него на плече. Я быстро схватила со стола табличку со своим именем и затолкала ее в верхний ящик. И подумала: интересно, придет ли Иэн еще когда-нибудь один?

Никакого костюма на нем не было – обычная синяя куртка. Я вспомнила, что Хеллоуин тоже значился в списке его матери. Иэн замешкался на входе, долго рассматривая сквозь очки двоих ребят, выходивших из библиотеки в скафандрах, и лишь потом спохватился и показал матери, где находится полка с К.-С. Льюисом. Через несколько минут миссис Дрейк уже стояла перед полкой-витриной в разделе романов – я выставила там несколько забытых лауреатов премии Ньюбери – и, нахмурившись, листала “Золотой кубок”[20], а Иэн тем временем прошаркал к моему столу. Он высвободил левую руку, которая пряталась в рукаве куртки, и я увидела, что на его указательном пальце красуется остроконечная шапочка из фольги, под которой несколькими линиями черного маркера обозначено лицо.

– Мисс Гулл! – прошептал он. – У меня карнавального костюма нет, зато мой палец – Железный Дровосек!

– Господи, ну надо же! – воскликнула я тоже шепотом и, смеясь, вручила ему две вафли “Кит Кат” и закладку.

Он запихнул сладости в карман и убрал руку обратно в рукав в тот самый момент, когда к столу подошла его мать с целой охапкой книг. Она выбрала несколько детективов про братьев Харди[21] и кое-какие биографии, но ничего такого, что, на мой взгляд, могло бы понравиться Иэну. Я проставила в книгах штампы – возможно, чересчур энергично – и улыбнулась в ответ на слова миссис Дрейк, пожелавшей мне чудесного вечера.



Вот в такие мгновения, когда меня охватывало ощущение окружающей провинциальности; когда я осознавала, что в церемонии вручения конфет на Хеллоуин я теперь всегда буду только в роли дающего; когда я смотрела на свои ноги и обнаруживала, что на мне удобная обувь, – во все эти мгновения мне бы следовало, наверное, крыть себя последними словами за то, что я очутилась в этом злополучном Ганнибале. Ведь я могла жить в просторном лофте где-нибудь в Бруклине, или путешествовать с рюкзаком за плечами по Испании на деньги отца, или защищать кандидатскую диссертацию. Но я была довольна тем, как сложилась моя жизнь, если и не совершенно довольна, то по крайней мере отчасти. Потому что именно в непредсказуемости – анонимной и холодной – и состояла для меня главная прелесть. Отец устроил бы меня на работу в сотню прекрасных мест, во всяком случае “прекрасных” в денежном отношении. Он оплатил бы защиту самой безумной диссертации на звание магистра искусств в области кино в самом дорогом университете страны.

Но четыре года назад, оканчивая филологический факультет, я упрямо отказывалась говорить ему, есть ли у меня на примете какая-нибудь работа. Тогда, в апреле, я отправилась на другой конец кампуса в отдел трудоустройства, расположенный рядом с медицинским центром, и уселась на пластмассовый стул в коридоре, пока какая-то женщина, которую я никогда раньше не видела (у нее были белые волосы, застывшие под слоем лака), не пригласила меня к себе в кабинет. Она стала задавать мне вопросы о том, что я планирую делать со своей жизнью, и на каждый следующий отвечать мне было все труднее и труднее. Женщина никак не могла поверить, что студентка, оканчивающая университет с отличием, так наплевательски относится к тому, что с ней произойдет в будущем. В конце концов она велела секретарше распечатать мне из базы данных 50-страничный список адресов и должностей всех университетских выпускников, чью теперешнюю работу можно охарактеризовать как “что-то, имеющее отношение к английскому языку и литературе”. Все эти люди якобы должны были проявить заботу о “своем” человеке и помочь мне найти работу. Я была немного разочарована: стоило ли намеренно отказываться от помощи отца и его связей, чтобы теперь получить на руки пятьдесят страниц новых связей? Но это, по крайней мере, были мои связи, а не его. Люди в списке работали учителями, техническими авторами, репетиторами, переводчиками и журналистами. Лорейн Бест, выпускница 1965 года, была единственной представительницей библиотечной профессии, но я написала ей не поэтому. Я просто стала отправлять электронные письма каждому адресату из списка по алфавиту, пока у меня не началась промежуточная сессия. Я дошла от Ааронсона до Дербишира, а потом три недели училась, пила пиво, расставалась с бойфрендом и ждала, что мне кто-нибудь ответит. Я писала всем по алфавиту, без разбора, поэтому у меня не было ощущения, что я пытаюсь воспользоваться полезными связями, скорее я просто испытывала удачу. Мы, русские, всегда любили рулетку.

У меня не было ни диплома библиотекаря, ни опыта работы, но Лорейн срочно требовалась сотрудница в детский отдел: у прежней обнаружили рак молочной железы в третьей стадии. Лорейн еще даже не успела опубликовать объявление о новой вакансии, так что, получив мое письмо, сочла его ответом на свои молитвы и наняла меня прямо в процессе телефонного разговора. Я получила предложение о работе, сидя на верхнем ярусе двухэтажной кровати в общежитской комнате – в трусах, футболке Violent Femmes и вязаных носках. Когда в июне того года я приехала в Ганнибал, Кейт Фелбс уже умерла от рака.

И конечно, Лорейн не уставала каждые несколько недель мне об этом напоминать.

– Я наняла тебя не глядя, – говорила она. – Я знала, что получу в сотрудницы выпускницу Маунт-Холиока, и предполагала, что это гарантирует определенный уровень рабочей этики!

Когда я сообщила родителям, что буду работать в детском отделе маленькой библиотеки в небольшом городке в Миссури, отец спросил:

– Это из-за парня? В Чикаго полно отличных парней, и многие из них – русские. Ведь в какой-то момент тебе захочется стать взрослым библиотекарем, правда? Я хочу сказать, что надо ставить перед собой трудные задачи и решать их. У меня есть знакомые в университетских библиотеках, которые наверняка могли бы помочь.

А мать сказала:

– Хорошо, что это не так далеко – сможешь приезжать к нам на машине.

Я ждала, что она что-нибудь добавит, но продолжения так и не последовало, и я поняла: ничего более сердечного в этот момент ей в голову не пришло.



Чуть позже в ту осень Иэн участвовал в конкурсе детской прозы. За пять минут до окончания конкурсного времени он спустился один по лестнице и отдал мне свой рассказ, обернутый в обложку из фиолетового картона и украшенный ярко-желтой рукой, вырезанной из коробки хлопьев “Чириос”. Рассказ назывался “Рука Ничто”. Иэн смахнул со лба взмокшую челку и стоял, нетерпеливо подпрыгивая на месте, как будто ожидал, что я немедленно прочитаю его произведение.

– Выглядит здорово, – сказала я и, чтобы сделать ему приятное, полистала печатные страницы.

Когда я подняла глаза, Иэн стоял, навалившись грудью на мой стол, его мокрая челка стояла дыбом, и я увидела странные отметины у него над левой бровью, которых никогда раньше не замечала. Это был ряд из четырех небольших розовых вмятин, расположенных в нескольких миллиметрах друг от друга. Очень похоже на отпечаток вилки. Я слышала, что учителя обязаны вести учет всем подозрительным ранам и синякам, которые они замечают на теле учеников, и подумала, не завести ли и мне такой дневник. Я тут же вспомнила и про огромный синяк Эмили Олден, который появился у нее на шее прошлой зимой: она утверждала, что это брат швырнул в нее снежком.

– Тут про руку, – не удержался Иэн. – Она, типа, совершенно невидимая и ни к кому не приделана. Это такой, знаете, как бы греческий миф, но в конце там есть умираль, она на отдельной странице. И в общем, когда история заканчивается, каждый должен сам догадаться, какая тут умираль, а потом перевернуть страницу и посмотреть, правильно он угадал или нет.

– А, ты хотел сказать, что там в конце есть мораль!

– Нет, умираль, потому что это такая трагическая история, навеянная греческими мифами. Понимаете? Это шутка! А еще я забыл проставить номера страниц.

– Ради тебя я немного нарушу правила, – успокоила я Иэна.

Я уже знала, что его рассказ займет первое место в конкурсе среди участников из пятого класса, потому что единственный его соперник-пятиклассник написал что-то про битву ниндзя. Как только Иэн ушел, я прочитала начало его истории. Он напечатал ее темно-синими чернилами:



РУКА НИЧТО

Мэн Алистер Дрейк

5 класс



Жила-была рука, она была сделана из ничего. Она была невидима для всех органов чувств, но могла делать все, что заблагорассудится. Вот как протекала ее жизнь:



День 1: украсть пончики и спрятаться.

День 2: съесть украденные пончики через особый рот, который у нее был.

День 3: применив хитрость, отомстить хулиганам.

День 4: спрятаться под камнями в лесу и ждать неприятностей.



Я пролистнула страницы до конца, чтобы прочитать мораль.



Умираль: даже кроликам нельзя говорить, где прячешься, потому что кролики не умеют хранить секреты.



Интересно, зачем невидимой руке вообще понадобилось прятаться? Когда я проводила этот конкурс в первый раз, один очень толстый мальчик написал рассказ о детях, которые могли уменьшаться до двух дюймов и ездить на игрушечных машинках. Теперь я вспомнила, как тогда подумала, что воображаемые миры детей тесно переплетаются с их заветными желаниями, как, например, в случае с тем несчастным толстым мальчиком, отчаянно мечтавшим стать совсем крошечным. Откуда же у Иэна, от которого всегда столько шума, который находится одновременно повсюду и ото всех требует внимания, – откуда у него это стремление к двойной невидимости? Ну и вообще, если вдуматься, ведь не случайно он проводит все свободное время в тихом полуподвальном помещении, зарывшись с головой в биографии Гудини. Для города Ганнибала он и на самом деле уже был наполовину невидим.

Незадолго до этого я подружилась с одной девушкой. Ее звали Софи Беннетт, она была моей ровесницей и работала учительницей в четвертом классе средней школы Ганнибала. Я решила, что в следующий раз, когда она к нам заглянет, расспрошу ее про Иэна. Она приходила в библиотеку почти каждые выходные и не меньше часа копалась в отделе научно-популярной литературы, набирая груды книг о грибах или ацтеках. В то воскресенье Софи пришла и громко опустилась в одно из детских компьютерных кресел недалеко от моего стола.

– Черт, я просто разваливаюсь, – выдохнула она, пристраивая огромную тряпичную сумку на пол рядом с креслом и внимательно оглядываясь по сторонам: она терпеть не могла натыкаться на своих учеников.

Маленькая девочка, которая пришла одна, сидела за столом, раскрашивая картинку. Мальчик постарше играл в компьютерные игры. Двое школьников тихо занимались с репетиторами.

– По-моему, с тех пор как я пошла работать в школу, я была здорова дней двенадцать, не больше! – воскликнула Софи. – А теперь еще у всех моих детей вши. Нет, правда! Ты смотри никого не трогай. Даже их куртки не трогай!

Я рассмеялась, встала из-за стола и подошла к ней поближе, чтобы мы могли поговорить, не повышая голоса.

– Я хотела тебя кое о чем спросить, – сказала я, устраиваясь в соседнем компьютерном кресле.

Софи достала из сумки большую пластмассовую заколку и, зажав ее в зубах, стала собирать волосы в хвост.

– М-м? – с готовностью промычала она.

– Так вот. Иэн Дрейк. Из пятого класса. В прошлом году он не у тебя учился?

– Не-а, – ответила она. – Кажется, он был в классе у Джули Леонард. Но семейка у него легендарная. Сущий ад.

– Да я тут недавно поцапалась с его матерью. Приходит сюда и заявляет: “Мой сын должен читать только благочестивые книги!” Для таких случаев у меня давно была заготовлена целая речь, в которой я без посторонней помощи защищаю первую поправку к конституции. Но вот является миссис Дрейк, и все это кажется мне таким идиотизмом, что я совершенно теряюсь и ничего не могу сказать в ответ.

– Да нет, они просто чокнутые.

Софи снова посмотрела по сторонам – так, на всякий случай. Маленькая девочка подняла карандаш над головой и теперь рисовала уже не на бумаге, а в воздухе.

– И очень религиозные, как ты уже догадалась, – продолжила Софи. – У матери, если я не ошибаюсь, были какие-то проблемы с психикой, и еще она явно анорексичка.

– Этого я не заметила, – сказала я и попыталась вспомнить, как выглядит миссис Дрейк. Мне казалось, что худоба – просто отражение характера.

– Хорошо, что Иэна, по-моему, все это не слишком волнует, – продолжила Софи. – Он, конечно, бывает весь из себя в тоске и страданиях, но я уверена: он просто рисуется. Да это вообще самый безмятежный ребенок на свете! В прошлом году он участвовал в весеннем мюзикле, и у них там был номер с канканом, можешь себе представить! Ну и он, конечно, танцевал хуже всех, чуть ли не посталкивал народ со сцены, пока махал ногами, но сиял во весь рот от начала до конца – ну прямо звезда! Он был так увлечен! С ним все будет хорошо, что бы они ни делали. На него, конечно, выльется куча дерьма, когда он объявит всем о своем гомосексуализме, но он справится.

– Господи! – воскликнула я, смеясь. – Да вы все как сговорились!

Хотя, по правде сказать, моя уверенность в том, что Иэн никакой не гей, была не такой уж и искренней. Мне самой не раз приходила в голову эта мысль, особенно в тот период, когда он с увлечением читал книги об истории мебели, и я частенько представляла себе, как в один прекрасный день он придет ко мне со своим возлюбленным и удочеренной китайской девочкой и я спрошу его, каково это было – родиться и вырасти в Ганнибале, а он ответит, что книги спасли ему жизнь. И даже если он не голубой, он все равно как-нибудь зайдет ко мне со своей симпатичной женой и их мальчиками-близнецами, которые будут выглядеть точь-в-точь как он сам в детстве, и фразу о том, что книги спасли ему жизнь, он почему-то все равно произнесет.

Тут на лестнице появились три девочки с рюкзаками за плечами и, увидев Софи, захихикали и стали махать ей рукой. Она прикусила губу и сделала большие глаза, показывая мне, что надо срочно прекращать разговор.

– Ну что ж, – сказала она, когда девочки остановились у полки с популярными сериями. – Мне нужны книги про ложь. Сказки, легенды, все, что есть. А то у нас прямо какая-то эпидемия в последнее время.

Я нашла ей несколько любимых историй о Линкольне и китайскую народную сказку “Пустой горшок”.

– Нет, правда, – шепнула она мне, пока я проставляла штампы на формулярах, – я думаю, с ним все будет в порядке. Но ты бы видела его папашу! Вот кто уж точно гей. Немудрено, что мать у Иэна такая несчастная. Папаша свой гейский скелет затолкал так глубоко в шкаф, что, наверное, тот добрался уже до чертовой Нарнии! Я что-нибудь должна?

– Ага, – ответила я и протянула ей вместе с книгами чек.

– Спасибо, дорогая.

Она улыбнулась во весь рот, звякнула связкой ключей и побежала вверх по лестнице.



В тот вечер мне позвонил отец, он был на взводе.

– Из Чикаго передают про библиотекарей! – прогремел он в трубку. – Эти ребята орут что-то про антитеррористический закон!

Отец говорит с русским акцентом, которого в личном общении я совсем не замечаю, но слышу, когда мы говорим по телефону или когда он оставляет мне сообщение на автоответчике, а еще когда отец пытается сдобрить свою речь вымученными американскими выражениями вроде “я ел пирог унижения” или еще чем-нибудь таким. Когда мне хочется пропустить мимо ушей то, что он говорит, я от нечего делать прислушиваюсь к его акценту, который, конечно, очень заметен всем остальным.

– Люси, ты мне вот что скажи! – кричала трубка. – Правительство Джорджа Буша задает вам вопросы?

– Вряд ли правительство интересуют книжки с картинками, – успокоила я отца.

– Ну вот если, скажем, к вам заявится загорелый парень с черной бородой и возьмет книгу о том, как изготовить бомбу, твоя начальница позвонит в ФБР? Номер ФБР у вас всегда под рукой?

Я была уверена, что, свяжись правительство с Лорейн, она оказалась бы одним из немногих библиотекарей в этой стране, которые с готовностью пообещали бы правительству всяческое содействие.

– Откуда мне знать? К тому же, если бы они решили выяснить, кто какие книги берет, нам пришлось бы дать пожизненную подписку о неразглашении.

– Люси, послушай, ведь это совершенно советская тактика. Если у тебя есть голова на плечах, беги ты из этой библиотечной клоаки! Именно так и начинаются все беды.

В последнее время я часто слышала, как нашу работу сравнивают с деятельностью КГБ, но обычно на эту тему шутил Рокки, а в исполнении отца с его русским акцентом это было очень похоже на одно из старых выступлений Якова Смирнова[22] (“В Советской России не ты берешь книги в библиотеке, а книги – тебя!”).

– Согласна, – ответила я со вздохом. – Но думаю, их мало волнует, кто берет почитать Доктора Сьюза.

– В новостях показывали, как эти библиотекари уничтожали бумаги и стирали компьютерные файлы, – не унимался отец. – Но это тоже не выход. Уж можешь мне поверить, я – жертва советского режима. Начнешь им помогать – ты в дерьме, начнешь с ними бороться – ты все в том же дерьме. Сейчас не лучшее время работать в библиотеке.

– Самое подходящее время, – не согласилась я. – Здесь платят бешеные деньги. Я просто постараюсь не высовываться.