Прошло несколько дней, а я все еще размышлял о том, как разыскать следы Нанчо Лопиданы. Я не сразу решился, но в конце концов вновь набрал золотой номер моей старой подруги. За это дело я уже достаточно ей задолжал, и вновь просить о помощи было неудобно. Рано или поздно Голден попросит вернуть ей должок, попросит провернуть что-нибудь противозаконное, связанное с ее пенсией, машиной, наследством… Нечто, что скомпрометирует мою работу, я это знал; но меня приводила в отчаяние способность рыжего призрака испаряться всякий раз, когда у нас появлялись улики.

«Это цена, которую ты должен платить, Унаи, – убеждал я сам себя. – Ничто не дается бесплатно».

– Голден, мне нужно, чтобы ты нашла мне архив, где есть информация о Нанчо или Венансио Лопидане, который родился в семидесятых годах. В архивах ЗАГСа ничего нет. Парня усыновили нелегально, и мы считаем, что он жил без паспорта, по крайней мере до восемнадцати лет. В первую очередь проверь Памплону и Наварру. В Алаве мы уже искали и ничего не нашли. Ни в церковном архиве, ни в колледжах.

– Что-нибудь придумаю, Кракен. Доверь это дело мне. Это срочно?

– До завтра потерпит.

– Ты не состаришься, приятель.

«Боюсь, это не комплимент», – подумал я.

– С кем ты там говоришь? – Ко мне в кабинет заглянула Эстибалис.

– С братом, – соврал я.

– Передавай привет. Может, заеду как-нибудь к нему в контору.

– Герман, привет тебе от Эсти. Все, заканчиваю раз-говор.

Голден усмехнулась на другом конце линии и нажала – отбой.

– Что у тебя, Эсти? Какие-нибудь новости?

– Архивы «Диарио Алавес» – настоящая золотая жила. Лучо пустил меня в нем покопаться. Смотри, что я отыскала из истории семейства Ортис де Сарате.

Она подошла к моему столу с какими-то ксерокопиями и разложила их передо мной, как шулер – карты.

– В 1970 году, за год до рождения близнецов, Хавьер Ортис де Сарате попал в клинику Витории с отравлением каким-то токсичным веществом. Об этом рассказывается в небольшой заметке на одной из страниц. И это не единственная странность, которая касается любовного треугольника Хавьера, Бланки и доктора Урбины. Посмотри-ка на эту новость. – Она показала мне другую ксерокопию, датированную мартом 1971 года, через неделю после рождения близнецов.

Как и говорила моя двоюродная бабушка, доктор Урбина исчез, и супруга заявила о его пропаже.

– Видишь, воспоминания твоей двоюродной бабушки – чистая правда. Теперь у нас есть доказательство, что все это действительно было. Врач сбежал сам или кто-то его прикончил, причем его исчезновение теснейшим образом связано с рождением близнецов, точнее, тройняшек.

Эсти села и некоторое время пристально перебирала заметки со старыми новостями.

– Кракен, мне пришла в голову гипотеза, которую мы до сих пор не рассматривали, но… а что, если сам доктор Урбина мстит своим врагам и убивает всех этих людей? И исчез он нарочно – именно с этой целью?

– Это предполагает, что он превратился в другого человека. Представь, каким кошмаром было бы встретить его спустя столько лет. В любом случае моя двоюродная бабушка дала мне понять, что за исчезновением доктора стоит Хавьер, муж Бланки.

– О’кей, но представь на секунду, что это правда, – настаивала Эсти. – Куда приведет нас эта гипотеза?

Я попытался представить, но все мои представления были слишком смутны.

– У твоей версии слишком короткие ноги. Будь он убийца, разве позволил бы Тасио, одному из собственных сыновей, сесть в тюрьму более чем на два десятилетия?

– Тасио – его сын, однако оба близнеца обожали того, кто, по их мнению, был их отцом. Не забывай, что, если доктор действительно был любовником его жены, он, возможно, стоял за отравлением Хавьера. Не забывай также, что близнецы до полусмерти избили рыжего, когда тот сообщил им, кто на самом деле их отец. Возможно, он мстит за сына.

Да, может быть. И все же это не умещалось у меня в – голове.

– Эсти, я думаю, что этот человек либо умер и покоится в могиле милостью Хавьера Ортиса де Сарате, или сорок лет назад сбежал и скрывается под чужим именем. Сейчас ему лет семьдесят пять – восемьдесят и он должен быть очень мощным стариком, чтобы регулярно похищать людей и убивать их каждые несколько дней.

Эстибалис молчала, просматривая старые вырезки, но наконец сдалась.

– Слишком туманная версия, понимаю. Но мы и так в сумерках. А ты чем занимался? – рассеянно спросила она.

– Было несколько линий, которые я не довел до конца, начиная дело. И мы про них все еще ничего не знаем. Помнишь Каменную Даму, директора регионального канала? Про нее еще Игнасио соврал, когда мы были у него в день презентации Slow Food.

Была еще одна линия, к которой мы так и не притронулись: неприятный вопрос о том, кто слил Лучо фотографии пятнадцатилетней девушки в компании близнецов. Но этим я собирался заняться позже, спокойно обдумав, как подобраться к дорогому другу.

– Да, некая Инес Очоа. У тебя нашлось время с ней пообщаться? – спросила Эстибалис.

– Как-то не доходили руки. Но я разыщу ее координаты и свяжусь с ней. Еще один человек, который знал обоих близнецов и работал с ними как раз в то время, когда были совершены преступления. Наверняка у нее имеется своя любопытная точка зрения.

Я углубился в компьютер и сразу ее нашел. Телефон, дату рождения, адрес, номер удостоверения личности… Адрес пришлось прочитать дважды, потому что у меня слегка закружилась голова: Инес Очоа жила на Новой площади, на четвертом этаже дома, в котором находился бар «Депортиво Алавес», так что ее окна выходили точнехонько на площадь Белой Богородицы, расположенную напротив моего дома.

Я ничего не сказал Эстибалис, да и зачем?

«Возможно, она видела нас с Альбой, когда мы сидели на крыше; но ты не беспокойся, это никак не связано ни с нашим общим делом, ни с тем, что вскоре после этого убили Мартину и Энеко».

– Нашел? Хочешь, поехали вместе? – спросила Эсти.

– Хочу заодно встретиться с Германом: он совсем пал духом. Ты же понимаешь, да?

– Да, пообедаю одна, не беспокойся.

Я покинул кабинет, чувствуя себя прескверно. Я был еще худшим партнером, чем обычно. Зато я нашел телефон и адрес Каменной Дамы и застал ее дома, не дав возможности выбрать место для нашей беседы. Мне хотелось увидеть то, что видит она из своих высоких белых окон.

Я подошел к дому, нажал звонок, поднялся по лестнице на четвертый этаж, однако по пути успел повстречаться на лестнице со странным типом: мрачнейшим гигантом.

Когда мы поравнялись, не доходя до последнего этажа, он и не подумал посторониться. Враждебно зыркнул на меня и в ответ на приветствие что-то проворчал. Внешне он походил на тяжелоатлета: на вид кило сто восемьдесят, бычья шея, низкий лоб и маленькая приплюснутая голова.

– Не принимайте близко к сердцу, – сказала Инес Очоа, стоя на пороге своей квартиры в паре метров над моей головой. – Поверьте, с вами он был на редкость любезен.

– Это ваш?..

– Брат. Я о нем забочусь всю жизнь. Конечно, не квантовый физик, зато добрый и исполнительный.

– Ага… – прошептал я, стараясь запомнить эту информацию.

– Проходите, инспектор. Я собиралась уходить, но, вижу, у вас что-то срочное…

Я вошел в квартиру, с любопытством осматриваясь. Похоже, Каменная Дама была отъявленной киноманкой. Четыре стены, увешанные афишами черно-белых фильмов. По всей длине коридора манекены, одетые на манер Лорен Бэколл[60] или Вероники Лейк[61].

– Вижу, вы любите кино.

– В особенности черно-белое, – рассеянно ответила она, прикуривая. – Ладно, давайте к делу.

Инес Очоа было за шестьдесят. Прямые волосы, крашенные в пепельно-светлый тон и закрывающие уши, движения энергичные, птичьи, рука с сигаретой тоже двигалась быстро. Со стороны казалось, что она все время спешит что-то уладить, решить или исправить.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне о Тасио и Игнасио. О том времени, когда вы с ними общались. Какие воспоминания у вас остались? – проговорил я, не воспользовавшись ее приглашением расположиться на софе багрового цвета.

Я расхаживал по гостиной, стараясь держаться поближе к окну.

Инес говорила. В ее длинном монологе то и дело проскальзывало слово популярность. Рассказывала про контракт, подписанный с Тасио, про то, как рос интерес к его передачам, про пункты договора, которые он нарушил, уйдя на национальное телевидение…

Инес явно принадлежала к сорту людей, способных разговаривать только на одну тему и воспринимающих все исключительно с точки зрения своей профессии. Она не упомянула ни единой подробности, которая не имела бы отношения к телевидению.

– Вы полагаете, Тасио доминировал над братом? – перебил я ее, стараясь перевести разговор на что-то более личное или по крайней мере субъективное.

– Да, разумеется. Тасио был альфой. Двигателем. Игнасио был при нем в роли беты, исполнителя. Один распоряжался, другой действовал. Один строил планы, другой успешно их выполнял.

– Один был головой, другой – рукой?

– Да, именно так. Со стороны это выглядело как подчинение одного другому, чрезмерная зависимость.

– Однако людей восхищала подобная манера жертвовать ближним, – добавил я, чтобы растянуть беседу и посмотреть, куда приведет эта нить.

– Не стоит заблуждаться. У людей болело сердце, когда Игнасио показывали по телевизору после всего, что случилось. Он же был вылитой копией Тасио.

– Если не ошибаюсь, вас тоже критиковали за то, что вы использовали эту ситуацию в своих целях.

– Я знала, что пресса размажет Игнасио; в этом была главная причина его нежелания подписывать контракт на участие в передаче.

– При этом он понимал, что полемика привлечет аудиторию.

– Такого успеха не было бы, если б Игнасио не согласился. Он хотел сменить профессию, у него были деньги, но его голова все время должна была быть чем-то занята. Я держала его в активе первое время, когда для него все это было особенно болезненно.

– Хотел сменить профессию? Надо же, я думал, что он поступил в полицию по зову сердца, – пробормотал я, мало что понимая.

– Разве что вначале. Но я знала, что Игнасио хочет бросить работу в полиции; он признался мне в этом в первый же день, когда после заключения Тасио в тюрьму мы наконец встретились: он был потрясен тем, что произошло. Ничего не хотел слышать об убийствах и арестах, не хотел возвращаться в участок. Он переживал что-то вроде посттравматического стресса, который в общении с врачами скрывал и никак не лечил. Такие люди, как он, считают, что, показав слабость, станут выглядеть слишком мягкотелыми. По ночам просыпался, выкрикивая имя брата, потел, сворачивался в позу эмбриона, дрожал, будто его собираются ударить. Ни разу не видела, чтобы человек так боялся, как он в то время.

– Недавно Игнасио признался, что вы были любовниками.

Инес выпрямилась и выдохнула струйку дыма.

– Я бы так не сказала.

– Быть может, не осознанно, но вы сами подробно описали, что означает жить с партнером, переживающим посттравматический стресс.

– Я бы не хотела, чтобы подобная информация выходила за пределы этой комнаты. – Каменная Леди впервые занервничала. – Я запрещаю вам говорить об этом с кем бы то ни было.

– Вижу, наша беседа приняла более личный характер… Скажите, вы спали также и с Тасио? В этом все дело? Он был звездой, но перешел на национальное телевидение, бросил вас, и вы заменили его двойником?

«Похоже, эти ребята оприходовали всю Виторию», – подумал я.

– Разумеется. А еще я убила всех этих детей, чтобы поднять рейтинг своей передачи. А когда Тасио променял меня на национальное телевидение, подставила его и преспокойно улеглась с братом… Так вы все это видите?

– Это что, признание?

– Мне пора звонить адвокату?

– Пока не стоит, – ответил я, прекрасно зная, что это первое, что она сделает, как только я покину ее дом.

– Вы не того обвиняете. – Инес подошла к окну и посмотрела вниз, на площадь Белой Богородицы.

Интересно, где я все это слышал? Как ни напрягал память, вспомнить не удавалось.

– Что вы имеете в виду? – Я тоже подошел к окну и посмотрел поверх ее плеча.

По коже пробежали мурашки. Прямо напротив, метрах в двадцати, располагалась оранжевая черепица моей крыши. Видно было из ее окна и двух бегунов в капюшонах, входящих в шесть утра в мой подъезд, если в это время человек не спит и смотрит в окно.

– Да, это преступления в средствах массовой информации, – продолжала Инес. – Но, может, не стоит так пристально всматриваться в меня и посмотреть на другие СМИ?

– Я снова перестаю вас понимать.

– Я имею в виду печатную прессу этого города, войну между директорами двух газет, этими сороками, которые десятилетиями не удосуживаются покинуть свой кабинет и выглянуть наружу. Они только и делали, что манипулировали общественным сознанием, чтобы люди поверили в то, во что, по их мнению, должны были верить. Витория думала так, как хотели они, и подозревала тех, кого они упоминали на своих страницах. Думаю, тот, кто контролирует работу редакции, способен сделать святого из негодяя, а другого сбросить с пьедестала, даже если это самый достойный человек в мире. Директора наших почтенных газет знают в этом толк.

Инес Очоа явно не в первый раз обсуждала это нечистое дело и наводила туман; она была опытным манипулятором, тем более когда ее загоняли в угол. Однако, выйдя от нее, я обдумывал некоторые моменты, на которых раньше не обращал внимания. Дело не только во вздорных старикашках, стоящих во главе виторианских газет: кое-кто имеет гораздо более непосредственное отношение лично ко мне.

Я думал о Лучо, уже второй раз за этот вторник. Да, я думал о Лучо.

Быть может, пора снова побеседовать с моим другом-журналистом – на этот раз один на один, а не по телефону, где он так ловко от меня ускользает?

Ведь это Лучо навел меня на след Эгускилора: он еще в самом начале заставил меня заподозрить брата Эстибалис. Он знал, где живет девушка моего брата, Мартина ему доверяла. Лучо был тот еще манипулятор; у журналиста с его способностями всегда имелся отличный повод втереться в доверие к молодежи и выспрашивать что угодно под предлогом интервью. Возможно, он предложил им сесть в микроавтобус газеты, якобы чтобы доставить в офис на Генерала Алава, который все знали, и провести это самое интервью. Нельзя исключить, что Лучо был в курсе действия различных веществ, чтобы грамотно их использовать, а достать их мог кто угодно, хоть тот же Эгускилор. У всякого журналиста имелся журналистский пропуск, по которому хоть тысячу раз можно было попасть в Старый собор, в Дом веревки или на галерею Сан-Мигель в разгар праздников.

Я спустился по лестнице, оказался на площади Белой Богородицы и направился к своему дому, как вдруг мне позвонила Голден.

Я с удивлением посмотрел на экран.

– Да? – только и сказал я.

– Ты сказал, что это терпит до завтра, так что я опередила дедлайн на целых шестнадцать часов.

– Тебя надо взять к нам на постоянный контракт, Голден.

– Ага, так я и согласилась!

– Неужели ты правда его нашла? – Я уселся на одну из деревянных скамеек, стоявших вокруг памятника битве при Витории.

Безносая каменная девочка с косичками и ее мама равнодушно взирали на меня сверху.

– Есть некий Нанчо Лопидана, окончивший вечернюю школу при Академии Памплоны еще в начале девяностых. Больше никаких упоминаний. Странно: я искала в базе данных Министерства образования, и нашлось только это. Академия – официальная учебная организация; он получил высокие баллы, но не стал ни продолжать учебу, ни получать профессию, как делают обычно, когда взрослый учится в вечерней школе.

– Академия все еще существует?

– Она теперь готовит к конкурсным экзаменам, хотя, судя по некоторым признакам, клиентов у них не так – много.

– Адрес дашь?

– Конечно. Это в старом городе, рядом с Эстафетой.

Голден назвала мне улицу и дом, где расположена академия. Я поискал в интернете и выяснил, что Академия Хемингуэя открыта даже в августе для желающих повысить квалификацию.

Я набрал номер Эсти: нужно было немедленно сообщить ей хорошую новость. Мы оба ждали ее с нетерпением.

– Эсти, едем в Памплону. Кажется, мы напали на след нашего Нанчо Лопиданы.

44. Академия Хемингуэя


16 августа, вторник




Академия располагалась на одной из улиц старой Памплоны. В ней сохранялась определенная атмосфера: одинаковые деревянные парты пятидесятых годов со столешницами, наклоненными на тридцать градусов и до сих пор сохраняющими углубления для отсутствующей чернильницы.

Стоило нам войти, пожилая женщина попросила нас сохранять тишину, прижав к губам указательный палец. Пара рассеянных студентов делала вид, что заполняют варианты тестовых заданий. На последнем ряду мальчик лет двенадцати играл в «Майнкрафт», пристроив телефон между коленей и выключив звук. Старушка не обращала на него внимания или делала вид, что не замечает.

– Проходите в мой кабинет, – шепотом приказала она. – Не будем отвлекать ребят.

Мы с Эсти переглянулись и зашагали за крошечной женщиной, которая проворно лавировала между парт, за многие годы привыкнув их не задевать.

В кабинете обнаружилась целая коллекция фотографических снимков, от старых пожелтевших до безукоризненных современных. Взглянув же на книжные полки, стоящие позади пожилой женщины, можно было проследить за полувековой эволюцией канцелярских принадлежностей.

– Вы желаете записать к нам ребенка? Сейчас уже поздновато, лето почти закончилось, но мы что-нибудь придумаем. Когда дело касается детей, всегда можно что-нибудь придумать. Большинству из них требуется всего лишь привить навыки обучения, – говорила она, усаживаясь в кресло, которое явно было ей великовато, так что крошечные ножки зависли в десяти сантиметрах от пола.

Мы с Эсти смущенно потупились и поспешили внести ясность.

– Нет, мы вовсе не… Я лишь хочу сказать, что мы не собираемся записывать ребенка или что-то в этом роде. Мы приехали из Витории, расследуем преступление, которое нас привело в ваш город. Я инспектор Руис де Гауна, – объяснила Эсти.

– Надо же, не ожидала! Кто-то из моих учеников попал в неприятности?

– Не совсем так. Мы ищем ученика, который учился у вас много лет назад, в восемьдесят девятом или начале девяностых. Нам сообщили, что он окончил вечернюю школу. Вы же были официальным учебным центром, не так ли?

– Все верно сейчас у нас только дополнительные занятия по разным предметам – подготовка к вступительным экзаменам оказалась рискованным делом. – Она встала со своего огромного кресла. – Так что за ученик? Можете назвать мне какие-то данные?

– Его зовут Нанчо или Венансио Лопидана, – сказала Эстибалис. – Вряд ли вы о нем помните, но, может, сохранились какие-нибудь документы…

– Нанчо Лопидана… Конечно, я его помню. Добрый – малый, отличный ученик. Он был нашей гордостью, а оценками на экзаменах поднял престиж всей школы, – сказала она, с ностальгией поглядев на стену, увешанную дипломами. – Погодите, поищу в архиве его личное дело. Придется смотреть год за годом. Это займет какое-то время.

Пожилая учительница покосилась на стену с архивом и потянулась к полке, висевшей на уровне ее бровей.

– Посмотрим…

Она надела очки, висевшие на серебряной цепочке, и принялась листать страницу за страницей, качая головой и слюнявя кончик пальца каждый раз, когда просматривала очередное дело.

Я вытянул шею: личные данные об учащихся вписаны от руки; на каждом деле наклеена фотография ученика.

– Может, вам чем-то помочь? – спросила Эстибалис.

– Нет-нет, ни в коем случае. Это личная информация о наших учениках, я не имею права нарушать устав, – пробормотала учительница.

Я покосился на напарницу, размышляя, вмешаться или нет, но та молча попросила меня не открывать рта. Лучше поддерживать с учительницей доверительные отношения, выражая готовность к сотрудничеству.

Полтора часа спустя, когда в мутноватые окна академии просочился свет фонарей старого города, а я в отсутствие мозговой активности изнывал от скуки, палец старушки задрожал, вертикально прижатый к какой-то бумажке, как к центру мишени.

– Нанчо Лопидана, вот он! – победно воскликнула она.

– Можно посмотреть на фотографию? – Я моментально вышел из состояния дремоты.

– Эээ… дело в том, что фотографии тут нет, – смущенно ответила учительница.

– То есть как нет? Тогда назовите номер удостоверения личности.

Женщина соединила пальцы рук и густо покраснела.

– Вы говорите, что Нанчо был прилежным учеником, здесь подтверждается, что он учился и получил аттестат о школьном образовании для лиц, достигших восемнадцати лет. Но как может не быть фотографии и номера паспорта? – настаивал я.

– Видите ли, я всегда тщательно выполняю все правила, но бывает так, когда от жалости просто сердце разрывается. В таких случаях надо быть гуманными и идти на уступки, не так ли? – Она занервничала.

Я отлично понимал, куда она клонит и каковы ее опасения.

– Мы пришли не для того, чтобы причинять вам неприятности. Нам лишь нужна информация, важная для текущего расследования. Какие бы формальности вы ни нарушили двадцать лет назад, мы с коллегой даем слово, что у нас нет ни малейших намерений сообщать об этом в Министерство образования или любой другой орган.

«Тем более что преступление, связанное с подделкой документов, потеряло силу за сроком давности», – мысленно добавил я, но вслух не сказал.

– Вы даете мне слово? Академия сейчас зарегистрирована на имя моего сына, хотя, как видите, он здесь не так часто появляется, и я по-прежнему всем занимаюсь…

«По правде сказать, вам давно пора на пенсию», – вновь добавил я мысленно.

– Но я очень боюсь, что ее закроют, а для сына это единственный источник существования.

– Нарушения нигде не будут зафиксированы, однако хотелось бы понять, почему такой щепетильный человек, как вы, позволил ученику сдавать государственные экзамены без удостоверения личности.

– Да потому, что у бедняги его не было. Паспорта не было. Впервые в жизни столкнулась с чем-то подобным: парню почти двадцать лет, родился в наших краях – и прибыл без единого документа… Получить его семейную историю я не смогла, но достаточно было его увидеть, когда он только приехал в Памплону и записался в академию, чтобы понять, что он из проблемной и малообеспеченной семьи. Ему хотелось учиться, получить образование, которое никто не удосужился ему дать. Поймите, я не имела права быть злой ведьмой, которая этому помешала бы. Подозреваю, что он пришел в Академию Хемингуэя, обойдя все образовательные учреждения Памплоны, и везде первым делом просили предъявить паспорт. У меня не было сил ему отказать, и я ни в чем не раскаиваюсь. – Она склонила голову, как девочка, пойманная на вранье.

– А можете устно описать внешность Нанчо Лопиданы, чтобы мы поняли, что речь идет об одном и том же человеке?

– Вначале, когда только появился, он был слишком уж полный, хотя с годами заметно похудел. Худоба ему, признаться, очень шла, укрепила уверенность в себе, сделала более доверчивым и открытым. Он не был высоким, как мой сын; думаю, рост у него был где-то метр семьдесят с небольшим. Не высокий, как вы, сеньор, не маленький, как вы, сеньорита, что-то среднее. Зато волосы, как у вашей напарницы, рыжие. В речи у Нанчо проскальзывало много местных деревенских словечек, от которых он избавился за время учебы. Пришлось постараться, чтобы парень не выглядел неотесанной деревенщиной. Поработали мы и над почерком: поначалу он писал крупными буквами, как первоклашка. Но он был невероятный любитель чтения. После того как я рассказала ему историю про знакомство моего деда с Эрнестом Хемингуэем, он принялся читать все его книги, отправился в кафе «Ирунья», где частенько бывал Хемингуэй… Так и вижу этого мальчика, а под мышкой – «По ком звонит колокол». Говорил, что мечтает стать редактором, чтобы переписать то, что другие написали под воздействием случайного импульса. Эти его слова показались мне очень любопытными. Он был взрослый ребенок, весьма зрелый и ответственный для своего возраста. Не любить его было невозможно.

– Можете рассказать о Нанчо что-нибудь еще? Где он жил, пока учился в академии?

– В студенческом общежитии на улице Амайя. Это тоже в старом городе, в нескольких улицах отсюда.

Она подала нам папку, чтобы мы переписали адрес, указанный как место его фактического проживания.

– А не знаете, что он делал после того, как сдал экзамены, какие у него были планы? – спросил я.

– Планы? Разумеется, учиться дальше, сдавать вступительные экзамены в университет и заниматься гуманитарными науками. Он очень любил историю. Но у нас не был допущен к экзаменам. Я так и не поняла, в чем дело, если учесть одолжение, которое я сделала, закрыв глаза на… паспорт. Иногда проникаешься симпатией к отдельным ученикам. К сожалению, я так и не узнала, что с ним было дальше. Не знаю, сдал ли он экзамены где-то в другом месте или изменил планы и пошел сразу в университет.

Она посмотрела на часы и встала: пора было отпускать оставшихся троих учеников. Мы помогли ей опустить тяжелые и кое-где заржавевшие жалюзи. Я с удивлением спрашивал себя, каким образом существо весом в тридцать кило способно ежедневно в течение всей своей долгой жизни открывать и закрывать эти жалюзи, явно в три раза тяжелее.

– Если найдете Нанчо, передайте ему привет от Академии Хемингуэя. Вдруг он чего-то все-таки добился в своей жизни. Он этого заслуживал.

Мы с Эсти неловко переглянулись и попрощались со старушкой.

– Уже темно, пора в Виторию, – сказала Эсти, когда мы прогуливались по мощеным улицам старого города.

– Если хочешь, возвращайся. Раз уж я в Памплоне, хочу еще побыть тут и переночевать в пансионе.

– Тогда и я останусь.

– Эсти, я собираюсь ночевать в хостеле для студентов, если там есть свободные комнаты в разгар сезона. Мне нужно немного отдохнуть и побыть вдали от Витории. А у тебя есть кто-то, кто ждет тебя сегодня вечером. Не дури. Возвращайся. Завтра рано утром сяду на автобус и тоже приеду.

– Хочу поискать следы этого удивительного Нанчо. Теперь мы знаем, что он реально существует. Так что решено: остаемся оба. Где, ты говоришь, этот твой пансион? – Она открыла гугловские карты.

– На улице Амайя, возле рынка, – сказал я, закатив глаза.

Пансион занимал несколько этажей здания в неоклассическом стиле, расположенного в центре города. Внутрь вела узкая дверь с крутой лестницей, непригодная для людей на костылях; стены были увешаны черно-белыми фотографиями с конкурса двойников Хемингуэя. В этом городе было почти невозможно абстрагироваться от некоторых реалий. Мы подошли к ресепшену, где нас встретила натянутой улыбкой печальная девушка с растрепанной челкой.

– Американцы, австралийцы? – начала она.

– Мы ваши соседи, из Витории, – ответила Эстибалис. – Можно поговорить с хозяином или хозяйкой?

– Конечно. Это мой отец. Он придет рано утром. Могу я чем-то помочь?

– У вас найдутся две свободные отдельные комнаты? – спросил я.

– На сегодня есть только «Второе февраля».

– Это что, название комнаты?

– Да. Когда-то давно у нас было больше отдельных номеров, но с тех пор как тут сделали ремонт, осталось всего семь, остальные общие. Большинство наших клиентов иностранцы, которые приезжают целой группой, туристы – или жители Доностии, Бильбао и Витории, приезжающие на Санфермин. Каждая комната названа строчкой из песни, которая в эти дни звучит по всему городу: «Первое января, второе февраля, третье марта, четвертое апреля…»

– А сколько кроватей во «Втором февраля»? – спросила Эстибалис.

– Это номер на двоих, самый маленький. Две отдельные кровати длиной метр девяносто. Приятель у тебя высокий, но думаю, уместится: эту комнату мы обычно предлагаем норвежцам и шведам. Иначе они не уснут. Начнут буянить, а от этого всем будет только хуже, уж поверьте.

Я отошел от стойки и взял Эсти за локоть.

– Эсти, ты правда готова спать со мной в одной комнате? В этом нет никакой необходимости; если тебе неудобно, мы можем поискать что-то еще… – прошептал я ей на ухо.

– Унаи, иногда складывается впечатление, что ты готов сожрать весь мир, а иногда – что только что родился на свет. Не будь ханжой, мы не в том возрасте. Давайте ключи от комнаты, – обратилась она к девушке.

– Пожалуйста, ваши паспорта; впишите здесь данные. Оплатите одну ночь, и я провожу вас наверх.

Мы закончили формальности, и Саиоа, а именно так звали девушку с рецепции, поднялась вместе с нами. Мы миновали узкий коридор, чьи стены были украшены постерами шокирующего содержания: «Осторожнее с призраком студента».

Наконец Саиоа остановилась перед одной из дверей с еще более диковинной надписью: «Призрак студента. Он здесь».

– А что это за призрак студента? – поинтересовался я.

– Мрачная шутка, связанная с домом. – По лицу девушки было видно, что она устала всем это объяснять. – Вы же не боитесь паранормальных явлений, верно?

– Зависит от того, насколько они вторгаются в реальность. А что? – спросила Эсти.

– Это городская легенда. Когда-то мы включили ее в туристический справочник и с тех пор никак от нее не отвяжемся. Надоело – каждый раз одно и то же… Завтра расскажу, о’кей? Мне нужно кассу закрывать.

– Отлично, – сказал я. – Завтра же и отец твой тут будет? Можешь предупредить нас, когда он появится? Нам хотелось бы с ним побеседовать.

Саиоа удалилась. Мы остались одни в небольшой комнате с двухъярусной кроватью из соснового дерева. Верхняя часть была накрыта зеленой москитной сеткой в виде балдахина. Все очень простенько, в студенческом стиле. Я улыбнулся: как будто вернулся в юность.

– Приглашаю поужинать, – сказал я Эсти, чтобы разрядить атмосферу.

– Принимаю приглашение. Не знала, как тебе намекнуть, что умираю от голода.

– Будь проще, Эсти.

На улице Эстафета мы съели по отбивной и заказали овощную нарезку, чтобы снизить протеин. Ужин получился что надо. Никаких изысканных блюд и маленьких порций.

Вернувшись через пару часов в темную комнату с призраком студента, мы решили, что Эсти будет спать наверху. В темноте молча разделись. Несмотря на кондиционер, было жарко. Думаю, Эсти осталась в белье, я и сам лег в трусах.

Глядя на верхний матрас, я пожелал ей спокойной ночи и закрыл глаза.

– Я знаю, что вы вместе. – Ее голос прозвучал будто из ниоткуда.

– Что? – только и ответил я, ничего не понимая и уже проваливаясь в сон.

– Я знаю, что заместитель комиссара Сальватьерра и ты – пара, Унаи.

– Эсти, я не знаю, что ты видела или тебе кажется, что видела, но уверяю тебя, что…

– Ладно, только не ври. Меня и так обижает, что ты мне, оказывается, не доверяешь, раз ничего не сказал. Но если еще и врать начнешь, будет только хуже.

– Да, я скрывал. Но ты тут ни при чем. Очень сложная ситуация. Она замужем, и она мой начальник. Сама понимаешь: чем меньше окружающие про это знают, тем лучше.

– Но я должна знать, Кракен. Я – другое дело. – Она заговорила громче.

– А что, это так заметно? – всполошился я.

– Еще бы! При встречах в офисе вы выделяете столько гормонов, что не продохнешь. Это что-то животное. Чистая химия. Если честно, даже противно.

Интересно, она всерьез? Или это все-таки шутка?

– В любом случае это уже случилось. Думаешь, кто-то еще в Витории нас заметил? Это важно, Эстибалис. Подумай хорошенько. Думаешь, кто-то еще догадывается?

– Я хорошо тебя знаю, потому что мы напарники, работаем бок о бок по много часов подряд. Альба Диас де Сальватьерра появилась недавно, и я сомневаюсь, что кто-то в курсе того, как она обычно себя ведет. Понятия не имею, Унаи. Мне кажется, больше никто не догадывается, но утверждать это я не могу. И не избегай главной темы. Меня возмущает, что ты скрыл от меня свою первую серьезную связь с тех пор, как овдовел. Разве с друзьями так поступают?

– Я собирался все тебе рассказать, честное слово, но потом случилась та история с твоим братом, и я боялся, что наша дружба осталась в прошлом. Сейчас я даже не знаю, какие у нас с тобой отношения, Эсти. Правда, не знаю.

– Наши отношения заключаются в том, что мне бы хотелось, чтобы ты снова стал моим лучшим другом, моим братом, семьей, человеком, которому я всецело доверяю, всей моей жизнью.

– Что ж, это напоминает то, что чувствую я. Но и мне бы хотелось, чтобы ты рассказывала про себя. Что происходит с Икером, Эсти? Ты давным-давно ничего про него не рассказываешь, не говоришь о ваших планах. Как идут приготовления к свадьбе? Честно говоря, у меня такое впечатление, что ты меня избегаешь. Сейчас, когда твоего брата не стало, а отец уже не тот, что раньше, я бы хотел быть шафером, который поведет тебя к алтарю.

– Я порвала с Икером, Унаи. Свадьбы не будет. Ненавижу свадьбы. Это решение меня освободило.

Я поверить не мог, что Эсти говорит правду. Они с Икером были парой из тех, что с самого начала не разлей вода, по-другому и быть не может. Когда я познакомился с ними, они уже были вместе, и так было всегда.

– Что? – только сказал я, как дурак.

– А то, что мы уже не вместе. Мне вообще не надо было соглашаться на брак; мне не идут цветы и свечи, церемонии и священники. А когда я надеваю длинные платья, становлюсь похожей на карлицу.

– Да, но все это можно было объяснить Икеру. Думаю, он бы все понял. Ты что, правда с ним порвала? Сколько же вы были вместе? С конца франкизма?

Эсти долго молчала. Очень долго. Я подумал, что она спит, и похлопал снизу по матрасу, чтобы проверить, жива ли она.

– Когда умер брат, я поняла, что Икер неспособен меня утешить. Его присутствие меня не успокаивало, с ним не становилось легче, он не поднимал настроения. Это бессмысленно, Унаи. Мне лучше одной. После стольких лет Икер для меня как двоюродный брат, с которым иногда случается секс, всегда одинаковый, чтобы мы оба поверили, что по-прежнему не безразличны друг другу, что мы любовники, а не друзья. Я не хочу жить с другом, с которым мы иногда трахаемся. Не хочу делить с ним ни полки в платяном шкафу, ни корзину в супермаркете, ни столик в баре по выходным. С тех пор как Энеко не стало, все изменилось. Икер сделался лишним. Я многие годы чувствовала себя зомби, позволяла себе быть ведомой. Любопытно, что с ним происходило то же самое, однако он не собирался ничего менять; ему казалось, что главное – стабильность. Для нас двоих это освобождение. В сентябре он уезжает в Пакистан покорять Нанга-Пербат, «гору-убийцу». Я бы очень за него боялась и отговаривала от этой затеи, а теперь никто не станет ему мешать. Даже странно, что мы мучили друг друга столько времени.

– Значит, ты не переживаешь? Не хочешь поплакаться в жилетку? Я не должен тебя утешать?

– Наоборот! Мне нужен приятель, с которым можно повеселиться.

– Заметано. Как только вернемся в Виторию и покончим с этим делом, как следует оттянемся в Старом городе.

– Когда покончим с этим делом… если оно первое с нами не покончит, – пробормотала Эсти.

– Тише, – ответил я, погружаясь в дремоту. – Уже поздно, и я жутко устал. Давай спать, а завтра поговорим.

– Нет уж, Кракен. Погоди, не засыпай; я не знаю, будет ли у меня другая возможность все с тобой обсудить.

– Что обсудить?

– У меня есть подарок тебе на день рождения, но поскольку мы… В общем, я тебе его так и не подарила.

– Подарок? Большое спасибо, Эсти. А что это?

– Короче, только не пугайся. Это наркотик, который Энеко по моей просьбе приготовил специально для тебя. Понимаешь, когда имеешь дело с лекарствами, рано или поздно начинаешь разбираться в химии.

– Это знает каждый, кто смотрел «Во все тяжкие», – обеспокоенно отозвался я. – Куда ты клонишь? Начало мне не нравится.

– Это бета-блокатор на основе экстракта мандрагоры и других веществ.

– Мандрагоры? А разве она не ядовитая?

– В зависимости от дозы, как и все остальные вещества.

– Сказала эксперт по сильнодействующим препаратам, – съязвил я: этот дикий разговор начинал меня раздражать.

– Дай мне закончить, пожалуйста, я этого заслуживаю. Не знаю… не знаю, какие у него побочные эффекты. Энеко утверждал, что их нет, что он используется для блокировки рогипнола, что это был секрет, который в девяностые годы тщательно скрывали, так что даже полиция не знала о том, что он существует.

– Ты хочешь, чтобы я его принял?

– Мы не знаем, кто убийца, Унаи. Зато он отлично знает, кто ты. Если он сделает шаг и доберется до тебя, твои занятия по самообороне тебе не помогут. Не помогут ни рост, ни сила. Вспомни жертв из Дома веревки, вспомни Тора. Он был как ты, но двадцати пяти лет. Убийца преспокойно с ним справился, и с тобой справится тоже.

Мне не хотелось ни слушать, ни думать об этом.

– Ты за этим отправилась в магазин твоего брата?

– Да, как раз пошла его забрать и встретила тебя… Хорошо, а ради меня ты его примешь?

– Сомневаюсь, Эстибалис. Ни разу в жизни ничего не принимал и не собираюсь. Не обижайся, но менее всего мне хочется пробовать то, что приготовил твой брат.

– Хорошо, но тогда пусть тебе приготовит его кто-то, кому ты доверяешь. Асьер, фармацевт из нашей тусовки, например. У него это займет пару дней.

– Ты меня как будто не слышишь. Я не подросток и не собираюсь принимать никакие психотропные вещества. Ты хочешь, чтобы я пил его целый год, пока мне сорок? Потому что боюсь убийцы?

– Мне не хочется про это говорить, но, боюсь, у тебя не так много времени. Убийца вернется, когда в Витории начнется очередной праздник.

– А не боишься превратить меня в наркомана?.. Короче, я не собираюсь этого делать. Всё, точка. Спи, Эстибалис. Разговор окончен, а завтра сделаем вид, что его не было.

На другое утро меня разбудил телефонный звонок. Я вскочил одним прыжком, но тут же врезался в сосновые доски и снова упал на спину. Голова гудела.

– Говорила же тебе, осторожнее… Сильно ушибся? – спросила Эсти, свесившись с верхней кровати.

– Немного. Ничего страшного. – Шатаясь, я направился к телефону, лежавшему на столике. – Але?

– Звоню вам с ресепшена; вы просили сообщить вам, когда придет мой отец. Он здесь, но у него мало времени. Можете спуститься прямо сейчас?

– Да, подождите пять минут. Мы идем.

Мы скатились по лестнице, не успев даже принять душ и посмотреть на себя в зеркало. На ресепшене нас поджидал мужчина с внушительным брюшком и рыжей гривой. Он едва умещался за стойкой и то и дело вытирал с шеи пот синим клетчатым платком.

– Добрый день, я инспектор Руис де Гауна, а это инспектор Лопес де Айяла, мы из полиции. Собираем информацию о постояльце, который жил у вас в 1989 году. Вы здесь работали в то время?

– Да, вместе с отцом. Я тогда учился управлять делами. А почему вы спрашиваете? Это же было давным-давно.

– Мы ведем расследование и подробности, к сожалению, сообщить не можем. Разыскиваем парня лет девятнадцати по имени Нанчо Лопидана.

– Нанчо Лопидана? – повторила Саиоа, бледнея. – Да, конечно, он здесь жил. И умер как раз в той комнате, где вы провели ночь. Он и есть призрак студента.

45. Парк Арриага


17 августа, среда




– Так значит, Нанчо Лопидана мертв? – повторил я.

Это было невозможно.

Просто невозможно.

Еще одна дорога, ведущая в тупик.

– Да, он был нашим постояльцем почти год. Жил в комнате, которая сейчас называется «Второе февраля», делил ее с другим студентом, – ответил отец девушки мрачно, как будто ему не хотелось ничего нам объяснять. – Как-то ночью, оставшись в комнате один, он уснул в кровати при свете старой лампы, стоявшей на ночном столике. Видимо, провод был не в порядке, начал искрить и поджег простыни и матрас. Мой отец как раз тогда дежурил; он был уже пожилой человек, уснул и не заметил пожара, пока другие постояльцы не выбежали на лестницу и не предупредили, что из-под двери комнаты валит дым. Отец вызвал пожарных, которые не дали огню распространиться на весь пансион, но бедный парень сгорел у себя в кровати.

Этому человеку было явно неприятно отвечать на такие вопросы. Вид у него был мрачный и напряженный, ему не терпелось поскорее от нас отделаться.

– А полиция была? – спросила Эстибалис.

– Да, конечно. Задали кучу вопросов отцу и некоторым постояльцам, но пришли к выводу, что пожар начался по вине самого Нанчо, поэтому дело против нас не завели. Так или иначе, нам пришлось закрыться на три недели – от запаха дыма и гари невозможно было спать. Мы сделали ремонт, поменяли мебель в некоторых номерах, покрасили лестницы и стены. А потом началась вся эта ерунда с призраком студента. Наши постояльцы в основном молодежь, любят погулять, развлечься, они не особо брезгливы. В любом другом отеле или пансионе подобная история распугала бы всех клиентов. Все рассказывали друг другу, что один студент сгорел в собственной комнате, и поползли слухи, что якобы ночью кто-то видел его призрак, который вышел из комнаты и спустился по лестнице. Свидетельств становилось все больше – многие обожают подобные сказки – а тут еще и папаше пришло в голову рассказать о призраке студента одному своему приятелю, которому поручили написать путеводитель Памплоны. С тех пор и пошла о нас слава.

– А не могли бы вы назвать имя студента, с которым Нанчо делил комнату?

«Он был бы ценным свидетелем, – подумал я. – Вот кто больше всех контактировал с неуловимым Нанчо».

– Слушайте, все это случилось несколько десятилетий назад, деталей я почти не помню, – устало возразил сеньор. – Слишком неприятное дело, чтобы о нем вспоминать. Не помню я второго парня.

– Но, может, дедушка помнит, – вмешалась Саиоа.

– Дедушку трогать не надо, он не в своем уме.

– Не до такой степени, как ты думаешь, – прошептала девушка.

– Мой отец слишком стар и ничего не помнит. Больше мы вам ничем не поможем, мы уже имели дело с полицией и сыты по горло. Не представляю, что еще мы можем сообщить вам спустя столько лет.

«Кажется, пора уходить», – подумал я.

Мы поднялись в комнату и по очереди приняли душ.

Первым отправился я, все еще под впечатлением от разговора накануне вечером. Эстибалис осталась в комнате и через некоторое время постучалась в дверь.

– Иди пить кофе.