— Как бы там ни было, я не трогал никого из родных или знакомых твоих частей, — медленно произнес Жаннаро. — Твоя месть — месть мне. Только мне. Прошу тебя, будь справедлив.

— Справедливости нет, — ответил Дюжина, но хватку все же ослабил. — Но я буду справедлив.

— Чего конкретно ты от меня хочешь? — спросил уже в третий раз Жаннаро. — Раз ты явился сюда и все еще меня не убил — ты же хочешь не просто отомстить?

— Чего я хочу?.. Да, я чего-то хочу. Исправить все. Сделать все как было. Вернуть моим частям их прежние жизни.

— Даже тем, что я выкопал из могил?

— Мы тоже хотим жить!

Жаннаро пристально посмотрел на Дюжину. Совершенно невозможное требование, конечно. Чего еще ждать от безумца? Даже если он вырастит для всех составляющих кадавра тела-гомункулы, оживить их не выйдет — просто потому, что в Дюжине не двенадцать душ, а одна. Мозаичная, собравшая куски памяти и личностей, но одна — и совершенно новая. Он не один из своих кусков, он новый индивид.

— В тебе есть частица меня, — напомнил Жаннаро. — Ты должен понимать, что это невозможно.

Глаза Дюжины сверкнули гневом, и он снова стиснул голову Естрии сильнее. Та беззвучно закричала — пальцы кадавра сдавили череп, точно тисками.

— Проси что-нибудь другое! — поспешил Жаннаро. — Я сделаю все, что могу сделать — но ты же должен понимать мои возможности! Твои части уже живы внутри тебя — давай что-нибудь с этим сделаем!

— Например, что?! — зло прошипел Дюжина. — Умертвим их?! Снова разложим по банкам?! Думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь?! Создатель, ты даже не дал мне нормального имени!

— Так придумай его себе сам!

— Мне нравится Реньяро, — внезапно задумался Дюжина. — Его во мне больше всех. Хотя нет, подожди, лучше Альм. Он был магистром, он во мне самый сильный. Но Милава зато старше всех, она умерла больше ста лет назад… но она женщина, а я все-таки в основном мужчина. При этом Люгнециус был епископом, он был самым высокопоставленным лицом, родственником дожа. В то же время Жаннаро — мой создатель, и не заслуживаю ли я права также зваться Жаннаро, ведь во мне есть и он тоже?..

Лицо Дюжины задергалось. Его мозаичная, составленная из обрывков астральных теней личность принялась спорить сама с собой. Хватка ослабла, рука разжалась, а потом он и вовсе встал с табурета и заходил по комнате.

И Жаннаро понял, что другого шанса может не представиться.

— Катай горошек в ночи пустой! — выкрикнул он, бросаясь вперед.

Самая тайная фраза. Жаннаро закладывал ее в каждого кадавра, не сообщая об этом даже заказчикам. Последнее средство — на случай, если кому-то из его творений промоют мозги и натравят на него же. А поскольку ей предстояло обманывать психозрителей и других менталистов, сидела она в самой глубине и делала только одно — запрещала причинять вред Жаннаро э’Стакро.

Он не смел ее применить, пока Дюжина удерживал Естрию. Теперь же волшебник встал между ней и кадавром, и коротко приказал:

— Беги.

Дюжина скрючил пальцы. Его аура вспыхнула… но больше ничего не произошло. С ногтей не сорвалось пламени или смертельного проклятья — хотя он явно пытался.

— Так она все же была… — процедил он. — Еще одна… Но ты… нет, ты не управляешь мной. Я свободен… а ты…

— Беги! — повысил голос Жаннаро, волнуясь сейчас только за жену.

Та поднялась, как сомнамбула, и шагнула к двери. Дюжина тут же дернулся в ее сторону, взмахнул рукой — и Жаннаро еле успел заслонить жену.

Нет, так ничего не выйдет. Куда она убежит? Дюжина догонит ее мгновенно. Он не может причинить вред только своему создателю, и то неизвестно, как долго продержится ментальный блок.

— Ты думаешь, у меня только одна фраза, которую ты не заметил?! — выкрикнул он. — Дюжина, подумай о себе! Я не хочу применять следующую! Не хочу уничтожать лучшее свое творение!

— Ты бы меня уже уничтожил, если бы мог, — спокойно ответил кадавр. — Да, думаю, она у тебя только одна. Я же видел, как ты смотрел, когда я сжимал ей череп.

— Я боялся за нее!.. и сейчас боюсь!.. Давай не доводить!..

Дюжина вместо ответа сомкнул ладони — и исчез. Жаннаро резко развернулся вслед остаточному следу, передвинул Естрию себе за спину — и снова еле-еле успел.

— Жаннаро, я боюсь, — жалобно сказала жена. — Можно, он уйдет?

— Долго так не выйдет, — сказал Дюжина. — Ты обезопасил только себя. И только на время. Я разберусь с этим, — он коснулся виска, — и вернусь. Но твою жену я убью прямо сейчас. Или прихвачу с собой. Еще не решил.

По щеке Жаннаро стекала капля пота. За свою жизнь он создал кучу кадавров, но впервые боялся своего творения.

А Дюжина обратился к мимической магии. Он взмахнул пустой рукой — и по стене прошла трещина. Вскинул пустую ладонь — и в потолке появилась дыра.

— Сейчас дом обвалится, — насмешливо сказал кадавр. — Тебя убью не я, а обломки.

— Ты уже сто раз мог меня убить! — выкрикнул Жаннаро. — Чего ты тянешь?! Зачем мучаешь?! Боишься, что моя смерть вызовет твою?!

— Нет, я проверил, такой связи между нами нет, — сказал Дюжина. — Я владею Искусством не хуже тебя, создатель.

— Значит, ты что-то упустил! — указал на него Жаннаро. — Упустил так же, как упустил мою самую тайную фразу!

— Что?..

Впервые голос Дюжины выдал сомнение.

— Ты все еще можешь просто уйти, забыть о мести и спокойно жить! — взмолился Жаннаро.

— Не могу. Я не смогу спокойно жить, пока жив ты, — почти что с сожалением сказал Дюжина.

И он толкнул стену. Мимическая магия Сканикуса — просто двигая руками, волшебник вершит то, для чего нужны инструменты, оружие. Сейчас Дюжина саданул воображаемым тараном — и стена вздрогнула. Еще разок — и хлипкая хибара рухнет.

— Реньяро, помоги мне! — отчаянно воскликнул Жаннаро. — Давай договоримся! Помоги — и я верну тебе тело!

Дюжина дернулся… и его вдруг перекосило. В глазах появились сомнения… нет, только в левом глазу!

В нем действительно больше всего от Реньяро э’Луберки, лиценциата Трамеза. В том числе — правое полушарие мозга. Левое Жаннаро буквально слепил из кусочков, но правое целиком принадлежало его знакомому, весельчаку Реньяро… он был вором и контрабандистом, его бы все равно рано или поздно упекли в Карцерику!

Возможно, именно Реньяро сильнее всех на Жаннаро и злился. В личности Дюжины он должен преобладать.

И сейчас он действительно заколебался! Эта часть Дюжины задумалась о том, чтобы отделиться, переметнуться, избавиться от остальных!

— Об… ща… шь?.. — невнятно проговорил кадавр одним левым уголком рта.

— Клянусь вратами Шиасса и могилой Бриара!

Такую клятву не нарушит ни один маг. Реньяро это знал. Весь Дюжина это знал.

И его составляющие вступили в конфликт друг с другом! Левая рука схватила правую, голова дернулась так, словно пыталась повернуться в разные стороны… уж конечно, сейчас ему невозможно сосредоточиться на заклинании!

И он по-прежнему не может причинить вреда Жаннаро — ни магией, ни просто кулаками.

Волшебник прыгнул. Метнулся вперед, выхватывая нож. Может, он и мало на что способен без операционного стола, но уж ножом-то орудовать умеет!

Но Дюжина в последний момент прикрылся рукой, и лезвие только скользнуло по кости. Морщась от боли, кадавр отшатнулся.

Он мог только защищаться, но не бить в ответ — и Жаннаро этим пользовался. Целым градом ударов он оттеснил того к двери, а потом и наружу.

Ножом он махал, как бешеный, а обуреваемый внутренним конфликтом Дюжина стал похож на сломанную марионетку. Но, к сожалению, Жаннаро сделал ему отличное тело — крепкое, сильное, ловкое. Задеть Дюжину удалось пока только пару раз, и то слегка.

Не глядя под ноги, кадавр и его создатель прыгали по каменистому склону. Обуреваемый шквалом чувств Дюжина закрывался локтями, пятился и невнятно бормотал. Обезумевший Жаннаро наскакивал, тыкал ножом, пытался дотянуться до горла…

Под ноги Дюжины попал камень! Кадавр поскользнулся, упал, покатился по земле — и на него с криком кинулся Жаннаро!

— Ты… меня… уби… убье… он нас убьет!.. — сбивчиво выкрикнул Дюжина, хватая себя за запястье.

Там вспыхнула и исчезла руна-татуировка. Стилизованное облачко. Дюжина оттолкнулся от земли локтями и поднялся в воздух… но Жаннаро налетел сверху! Навалился, схватил за шиворот и принялся бить ножом — бить ожесточенно, яростно!

Последний удар он нанес в глаз. Нож застрял в черепе, а в лицо Жаннаро брызнула кровь.

— Ты общ… щал… клль… ся… — прохрипел Дюжина, испуская дух.

Снизу раздался отчаянный крик Естрии… снизу?! Жаннаро вдруг понял, что они успели взлететь на полсотни локтей… и теперь Дюжина мертв… и его чары тоже мертвы…

Падать на камень было больно. Еще в воздухе Жаннаро и труп Дюжины расцепились… и волшебник ударился спиной. Позвоночник будто пронзило молнией… и на этом все закончилось.

Жаннаро погиб.

Через несколько секунд к двум трупам подбежала Естрия. Ее глаза были сухи, а губы странно кривились. Не произнеся ни слова, женщина схватила мужа за ноги и поволокла в хижину.

Потом она вернулась за Дюжиной.



Естрия была первым, что увидел Жаннаро, когда очнулся. Жена стояла в халате, вся покрытая кровью, и в руках у нее была игла. Жаннаро невольно испытал гордость — она сумела провести не только черновую работу, но и собственно оживительный процесс, который для ассистента невероятно труден.

Потом он повернул голову и увидел свой труп. Тело, в котором провел больше ста лет. Жаннаро узнал его даже в таком изуродованном виде.

— В доме нет зеркал, — бесстрастно произнесла Естрия.

— Да, я знаю… — ответил Жаннаро и осекся.

Его голос звучал не его голосом. Он поднес к лицу руки, покрытые рунами-татуировками, и тяжко вздохнул.

— Это тело повредилось меньше, — так же бесстрастно сказала Естрия.

Конечно, оно повредилось меньше. Жаннаро всегда гордился прочностью своих кадавров. Он уселся, спустил ноги с операционного стола и растерянно уставился на жену. Та подошла и погладила его по голове окровавленной ладонью.

— Ты жив, — раздался ровный голос. — Я сумела.

Да, она сумела. Его Естрия всегда была наблюдательна и талантлива. Неудивительно, что спустя столько лет ассистирования она самостоятельно сумела повторить даже такую сложную процедуру.

Несколько часов спустя Жаннаро уже твердо стоял на ногах и смотрел вдаль. Он очень быстро освоился в новом теле. Колдовать пока не выходило, если не считать заранее нанесенных рун-татуировок, но почему-то Жаннаро не сомневался — у него все получится, когда он немного привыкнет.

В обычной ситуации нельзя просто перенести чей-то мозг в тело волшебника и унаследовать таким образом его способности. Это так не работает. Магия содержится в активном духе, а не бренной плоти. Но Дюжина — совершенно особый случай. Жаннаро сам его таким создал.

И сейчас он чувствовал, что Дюжина по-прежнему здесь, с ним. Его искромсанный мозг там, в баке с отходами, но меньше Дюжины от этого будто и не стало. Напротив, его стало больше, к нему присоединился еще и Жаннаро э’Стакро… он и раньше тут был, хотя и только одним пальцем.

Звучит, как достаточная сатисфакция. Так вдруг подумал Жаннаро, и не мог сказать, были ли это его собственные мысли. Зуб за зуб. Вместо гибели он разделил с Дюжиной его судьбу и сам стал… просто деталью кадавра.

Пусть и самой главной.

— Извини, Реньяро, кажется, я не смогу теперь выполнить клятву, — произнес волшебник, глядя на горизонт.

На следующее утро они с Естрией покинули хижину. Только отправились не на юго-восток, как собирались, а на юго-запад.

Их дорога лежала в Империю Зла.

Интерлюдия

— Ага!.. — хлопнул в ладоши Бельзедор. — Я так и знал, что уже слышал где-то об этом Дюжине! Кадавр-волшебник… ну да, точно, приблудился ко мне такой несколько лет назад. Мне о нем докладывали, конечно, мне обо всех уникальных существах докладывают. Но выходит… погоди, выходит, что этот Дюжина — не совсем Дюжина?.. Вот это для меня нешуточный сюрприз… но приятный. Я-то думал, что он просто беглый кадавр, а он вон кто, оказывается. Видный ученый, талантливый биомаг. Дам ему повышение, раз так. Лишний безумный гений никогда не повредит.

— Не думаю, что он обрадуется, — заметил Янгфанхофен. — Он же скрывал от тебя свою сущность.

— Ничего, глаза боятся, а руки делают. В его случае поговорка особенно актуальна.

— Принудишь его к злодействам? — с неприязнью спросил Дегатти.

— Разумеется. Живешь у меня под крылышком — плати сообразно способностям. Думаю, твой дядюшка Курдамоль обрадуется прибавлению в штате. Я всегда покровительствовал светлым умам вроде него.

— Как он там поживает, кстати?.. хотя не говори, пошел ты в анналы! — вдруг разозлился Дегатти.

Волшебник опрокинул очередную стопку и с отвращением отвернулся. Он третьи сутки пил бок о бок с Бельзедором, так что иногда даже забывал, кто тот такой. Темный Властелин Парифата, худший и ужаснейший из его обитателей, творящий зло просто потому, что его это развлекает… так Дегатти думал раньше.

Теперь-то он знал, что это его жребий. Ужасный, жуткий жребий, лишь самую малость уступающий тому, что был у Маруха Уничтожителя. Жребий, отражающий безумие носителя.

— Идиотизм, — пробормотал волшебник, отхлебывая виски. — Пироги с глиной.

— Кто бы говорил, — сразу же понял его Бельзедор. — Я, по крайней мере, не сажаю в Карцерику всех, кто самую малость вышел за рамки. Наоборот, даю им укрытие. Спасаю.

— Самую малость вышел за рамки?.. — заморгал Дегатти. — Это так ты называешь убийство трех человек и неоказание помощи еще одному… ну ладно, неоказание помощи ему сошло бы, тут трудно что-то доказать. Но уж спланированные-то убийства!

— Подумаешь, трое человек, — пожал плечами Бельзедор. — Ради великой цели же. Открытие-то было незаурядное, а?

— Ну да, второй Твердый Ноготь, — неохотно признал Дегатти. — Реанимировал наследие предков. Но что с того? Что ему теперь за это — простить убийства? Может, каждого магиоза прощать, кто что-то открыл? У Антикатисто тоже была куча открытий!

— Но если магиоз придумал что-то хорошее — вы с охотой добавляете это в свою копилку, — ухмыльнулся Бельзедор.

— А почему мы не должны этого делать?! Ну да, преступлением было бы прощать магиозам их деятельность. Но и игнорировать их открытия тоже было бы преступлением.

— Ну да, вы-то, в отличие от них, не преступники. Просто лицемеры. Сидите как коршуны и ждете, когда кто-нибудь отринет ваши затхлые правила и найдет в себе смелость переступить рамки морали ради прогресса. После этого вы его сразу заклюете, отправите в свою Карцерику… а открытия растащите, сохраните. Наперегонки будете присваивать авторство и паразитировать на чужих работах. А студентам, конечно, не скажете, сколько невинных севигистских агнцев было зарезано, чтобы узнать, с какой скоростью распадаются духовные оболочки при разных типах смерти.

— Я знаю, какие опыты проводил Ябудаг. Но если бы мы просто уничтожили результаты его экспериментов — нашелся бы кто-то, кто провел бы их опять. А теперь в этом нет нужды.

— Да, вам бы снова пришлось тянуть соломину.

— Да не тянем мы никаких соломин! — начал злиться Дегатти.

— Суть Древнейшего, Бельзедор, какой же ты демагог! — рассмеялся Янгфанхофен. — Хватит дразнить мальчишку!

— Мне восемьдесят два года!

— Молокосос, — хмыкнул Бельзедор.

— Желторотик, — хмыкнул Янгфанхофен.

Дегатти несколько секунд раздраженно молчал, но потом взял себя в руки. Он уже очень много выпил, некоторые истории были весьма тяжелыми, ожидание становилось все напряженней, а собутыльники… что ж, он пьет с Паргоронским Корчмарем и Темным Властелином. Странно ожидать от них чего-то иного.

— Все-таки вивисекторы неприятные, — произнес он, глядя в сторону. — Всегда считал, что копаться в чужом теле не с лечебной целью — это как-то нездорово. Монстрамин — самый жуткий институт из всех.

— Ох, как тебе тогда понравится мой следующий рассказ! — обрадовался Янгфанхофен.

— Опять про вивисектора, что ли?

— Конечно!

— Не надо больше про вивисекторов, — попросил Дегатти. — Лучше расскажи что-нибудь другое. Повеселее.

— А расскажи нам еще что-нибудь про Лахджу! — оживился Бельзедор.

— Что?.. Зачем тебе это? — повернулся к нему волшебник.

— А мне понравилось, как ты быканул на того лепрекона, — ухмыльнулся Бельзедор. — Янгфанхофен, есть еще что-нибудь, что его позлит? Выкати поименный список ее любовников. Если в Паргороне хватит бумаги, конечно.

— Ты зарываешься, — процедил Дегатти.

— Да?.. И что ты мне сделаешь? Я не карлик, Дегатти.

— Ну хватит вам, хватит! — вскинул руки Янгфанхофен. — Давайте не портить такие уютные посиделки! Лучше выпейте, а я расскажу еще одну историю. Так и быть, про Лахджу… если Дегатти не против, конечно.

— Не против, если это… а, ладно, — поморщился волшебник. — А ты можешь рассказать, как она жила уже после того, как вернулась от меня к Балаганщику? Как родила и все такое… без приключений и ужасов, просто как она там жила.

— А ты разве сам не знаешь? — испытующе посмотрел на него Янгфанхофен. — Я думал, ты с ней потом еще виделся.

— Думал он, — пробурчал Дегатти. — Может, виделся. Может, нет. Не твое дело. Первые несколько лун точно не виделся. И потом, ты мне тут так много интересных фактов открыл…

— Да, тяжело, когда женщина что-то скрывает от тебя, — посочувствовал Янгфанхофен. — Но ничего. К счастью, у тебя есть хороший друг, который поможет узнать всю правду.

Как Астрид на свет появилась

1519 год Н.Э., Паргорон, лабиринт Хальтрекарока.



Лахджа медитировала на кофейную чашку. Поджала ноги на турецкий манер, стараясь не беспокоить раздутый живот, и пыталась сотворить себе какао. Вчера Хальтрекарок приволок ее обратно в Паргорон, она все еще расстраивалась из-за этого и хотела успокоить нервы.

— В этом, вообще-то, не должно быть ничего сложного, — рассуждала она вслух. — Конкретика — друг любого действия. Я, впрочем, достаточно концентрируюсь на том, какой результат хочу получить — но что именно я должна для него сделать?

Размытые представления о том, что какао просто не должно нести в себе дурного, не работают. Все, что она творит, получается оскверненным. Советы Совнара не помогают. Может, они работают только для бушуков, а ей подойдет что-то еще.

Какао, сахар, молоко. Достать это из ниоткуда так, чтобы не запачкать своими «руками». Может, не воображать некое сито, через которое она проносит злополучную чашку, а просто надеть перчатки?

Какао ведь само по себе не является чем-то скверным, даже если его пьет Гитлер. Какао — это просто какао, оно напоит любого. Дело в ней. В ее демонической сути.

Возможно, дело в нечистой совести. Она демон, так что не заслуживает какао. Поэтому у нее не получается.

Поэтому?.. Нет, чушь какая-то. У остальных же демонов все получается, а она уж точно не самая среди них худшая.

Правда, совести у них обычно и нет. Может, дело все-таки в этом? Ей нужно избавиться от остатков человечности, чтобы получить какао в награду?

Нет, тоже чушь. Эдак под что угодно можно базу подвести.

Да и не хотела Лахджа избавляться от остатков человечности. Особенно теперь, когда в ее жизни появился кто-то небезразличный. Тут наличие совести не повредит…



— Это сейчас обо мне? — сразу заволновался Дегатти.

— Фу, Дегатти, какой ты эгоист, — с упреком сказал Бельзедор. — Она же беременна. Это о ребенке.



Ладно, какао. Демоническая сила замешана на Тьме. Что хорошего можно достать из Тьмы?

Да, в общем, все. Тьма, как и Свет, дает все, что пожелаешь. Просто немного запачканное, если не умеешь смахивать грязь.

Ладно. Ладно. Эти мысли слишком отвлеченные. Просто сконцентрировать волю и отнять у энтропии то, что она забрала у мира.

Какого хера, энтропия?! Отдай мне мое какао! И пусть оно не будет с привкусом помоев, как обычно!

Ничего не произошло.

А, ну да, конечно. Энтропия — это же просто энергия в определенном состоянии. Так? А творит чашку она сама, используя демоническую силу.

— Прежде любой манипуляции мысленно вымою руки и надену перчатки, — снова сказала вслух Лахджа. — А потом приготовлю какао. Тьма — это грязная кофейня, где тараканы срут в чашки. Я изгоню всех тараканов из своей головы и останусь только я, я сама. Я — и какао.

Да… Кажется, в этот раз получилось. Лахджа осторожно отхлебнула — и расплылась в улыбке. У нее наконец-то получилось какао без скверны. Похоже, она наконец-то освоила темное творение… ну, азы темного творения.

Нормально же получилось?.. Лахджа с сомнением отхлебнула еще. Вроде нормально. Она все-таки демон, она не чувствует до конца скверну. Демоны постоянно ею дышат и сами ею пропитаны. Она вредит им, только когда ее становится совсем уж сверх меры.

Надо проверить на ком-нибудь еще. На каком-нибудь чистом, невинном создании.

Где б тут только еще такое взять.

Лахджа пропадала у Майно четыре месяца, но во дворце Хальтрекарока ничего не изменилось. Тут время словно вовсе не движется. Каждый день полон неги и увеселений, а раз в неделю арена и лабиринт гремят очередным шоу.

Хотя Лахджа немного удивилась, узнав, что за время отсутствия съехала на два пункта. Теперь самая любимая жена снова Абхилагаша, а на втором месте — Ассантея.

Но это и к лучшему. Быть на третьем месте спокойнее, чем на первом. Возможно, стоит даже упасть еще ниже — к концу первой десятки.

Хотя это, скорее всего, само случится, пока она будет на сносях. Хальтрекарок не любитель пузатых, на свои оргии их не приглашает… да и слава Древнейшему.

Лахджа заглянула в любимую гостиную. В нее редко заходят гости, поэтому там кучкуются наложницы, желающие побыть вдали от чужих глаз. Те, кому приедается гедонизм — а таких много! — устраивают для девичьего круга какие-нибудь тематические вечера. Могут учиться танцам, пению, музицированию. Читают, рисуют, лепят из глины. Поэзией даже кто-то занимается.

Во-первых, это развеивает скуку. Во-вторых, заставляет как-то держать мозги в тонусе. Потому что, конечно, ничего не делать и иметь все, что пожелается, довольно весело и приятно… но от этого ощутимо деградируешь. Некоторые наложницы тому показательный пример… иногда настолько показательный, что на них больно смотреть.

Среди прочих тут была и Сидзука. Лахджа услышала ее издали — соседка играла на сямисене и пела эти ужасные традиционные японские песни.

Как будто кошек дерут.

— У тебя такой красивый голос! — восхитилась Лахджа. — Хочешь какао?

— Давай! — обрадовалась Сидзука, беря чашку. — Меня как раз на что-то такое тянуло!

— О, смотрите, еще одна брюхатая! — насмешливо воскликнула возлежащая с книжкой Лаиссална. — Как жизнь, Лахджа?

— Неплохо, — ответила та, не отрывая взгляда от Сидзуки. — Увеличиваю популяцию. Уже могу держать на пузе банку пива.

— Скоро и я смогу, — вздохнула Сидзука, глядя на свой живот.

Она тоже ожидала прибавления. Когда Лахджа вернулась с каникул у Дегатти, то изумленно обнаружила, что соседка ухитрилась залететь. Что бы там ни переделал в ней Хальтрекарок, женская репродуктивная система сохранила функциональность.

— Ну как? — спросила Лахджа в нетерпении.

— Что как? — не поняла Сидзука.

— Ну какао вкусное?

— Нормальное.

— А чувствуешь ты себя нормально?

— Что, в смысле… а-а-а!!! Это что, твое какао?! — заверещала Сидзука, выплескивая остатки Лахдже в лицо.

— А я так старалась… — хмыкнула та.

— Столик! Лахджа, просто используй столик! Прекрати травить людей своей отравой!

— Да нормально же все получилось! — обиделась Лахджа. — Тебе понравилось!

— Потому что я не знала, что это от тебя! Лахджа, я беременна, а ты меня своим какао поишь!

— Пфе. Ты беременна полудемоном, ему ничего не будет. Наверное.

При этих словах Сидзука сразу осунулась и помрачнела. Пальчики снова легли на струны, и воздух опять наполнили народные японские кошачьи вопли. На лице Лаиссалны заиграла улыбка, она затянулась длинной трубкой и выдохнула кольцо дыма.

— Не нравится, Лахджа? — расслабленно заметила она.

— Ну…

— Мне тебя жаль. Тех, кто это не понимает, нужно долго и упорно лечить хорошей музыкой.

— Ну да. Вы-то, гхьетшедарии, в пытках сведущи как никто.

Музыка резко прекратилась, Сидзука резко отбросила сямисен и возмущенно воскликнула:

— Сначала она поит меня своим какао, а теперь оскорбляет мою музыку!

— Это было нормальное какао! — заорала Лахджа. — Первое хорошее какао, которое у меня получилось создать! Я создавала его с мыслями о тебе и для тебя!

Лахджа даже сама поверила в свои слова, такое возмущение ее охватило.

Кажется, Сидзуке стало чуточку стыдно. Она посопела, попыхтела и неохотно сказала:

— Ладно, мы обе погорячились. У тебя хорошее какао, а у меня хорошая музыка.

Лахджа была согласна только с первой частью утверждения, но и в самом деле — это просто дело вкуса. Лаиссалне, вон, нравится, да и другие наложницы слушают вроде без отвращения. Она подала Сидзуке ее сямисен, опустила раздувшееся тело в кресло и сказала, пока подруга не начала снова петь:

— Не могла не заметить, что ты не очень рада будущему материнству. Тут какие-то проблемы, что ли? Или просто не хочешь ребенка-полудемона?

— Понимаешь, Лахджа… Теперь даже если я отсюда выберусь… не ухмыляйся… я после этих родов все равно стану бесплодна и нормальных детей у меня не будет. Только один ублюдок-полудемон, — почти ожесточенно произнесла Сидзука. — К тому же это случилось после одной из крупных вечеринок.

Понятно. Сидзука кроме всего прочего боится, что это плод связи с кем-то из гостей. Жаль ее, если и правда так. Хальтрекарок абсолютно спокойно относится к изменам, но если принести в подоле не от него — не прощает. Инфантильный ублюдок сам подкладывает свои игрушки под других демонов, но когда это приводит к естественным последствиям — закатывает истерики. Запросто может сожрать и ребенка, и мать.

К счастью, сама Лахджа точно беременна от него, она чувствует. Хотя тоже неоднократно наставляла ему рога. Почему-то, как только она покидает Паргорон, ей срывает крышу — трахает все, что движется.

Бесконтрольность и безнаказанность. И еще сильно волнует отсутствие скверны, чистый воздух, зелень, солнце… а также мужчины и женщины, не отягощенные излишней «искушенностью». Не похожие на Хальтрекарока и его друзей — демонов-извращенцев тысяч и десятков тысяч лет от роду.

Так расслабляет. Просыпается игривость, внутри аж жжет. И кураж берет. Хочется обычного здорового секса, а не подстраиваться под чужие прихоти.



— Янгфанхофен, ярыть… — процедил Дегатти.

— Вы посмотрите, как он снова задергался! — радостно воскликнул Бельзедор.



И некоторые связи были… на грани. Одно время Лахджа даже опасалась, что родит бастарда от одного знакомого титана. К счастью, тот оказался честным малым, и когда сказал, что от него рожают только те, кто на то согласен — не обманул. Но то титан — а на демонов в этом отношении не положишься, они только и норовят кого-нибудь обрюхатить.

А взять потом на себя ответственность — это уж точно не про них.

Так что все здравомыслящие наложницы активно предохраняются. Особенно смертные, поскольку заполучить бастарда от гхьетшедария означает для них дальнейшее бесплодие. Один раз, потом все.

Но семя у этих ублюдков крепкое, упорное. Не настолько, как у могучих гохерримов, но…



— Янгфанхофен, я тебе сейчас виски в лицо выплесну.



Короче, Сидзука таки залетела. И она жутко нервничает, боясь, что это не от мужа.

— Слушай, ну хочешь, я попробую определить, от кого это, — предложила Лахджа. — У себя я сумела. Точно Хальтрекарок.

— А вот это хорошо, что ты осваиваешь новые способности! — сказал Совнар, выходя откуда-то из тени. — Я рад твоему возвращению — и рад, что продолжаешь учиться. Кстати, смертная, можешь не дергаться, это ребенок нашего господина.

— Получается, гартазианку родишь, — посочувствовала Лахджа, глядя на бросающую дротики Отраву.

— Гартазианки — это от эльфов, — наставительно сказал Совнар. — А от людей получаются… просто полудемоны. Безымянные. У них нет никаких устойчивых признаков и они не размножаются.

— Внуков не будет, — мрачно сказала Сидзука, гладя живот. — Что ж.

— Ты, смертная, должна быть счастлива, что демолорд благословил тебя таким даром, — фыркнул Совнар.

Лахджа окинула рыжего кота внимательным взглядом. Она не в первый раз замечала, что наложниц из смертных он не так привечает, как ее и других демониц. Даже любимых жен.

Оно и понятно, в общем.

Задерживаться Совнар с ними не стал. Просто поприветствовал Лахджу, возвращению которой, кажется, искренне обрадовался, и исчез. Побежал дальше по своим кошачьим… бухгалтерским делам. Сидзука снова заиграла на сямисене, а Лахджа задумалась, что ей теперь делать.

Она на шестом месяце. Метаморфизм ей пока что в полной мере недоступен, большая часть лучшего Ме как бы заморожена. От миссий и оргий она освобождена как минимум до родов. Так что следующие три месяца у нее абсолютно свободны, и это время нужно чем-то занять.

— Сидзука, а ты чего это вдруг музыкой занялась? — спросила она.

— Решила добавить себе новую самобытную фишку, — злобно дернула струны японка. — Хальтрекароку такое нравится.

Это да. Когда он узнал, что Лахджа неплохо танцует и поет, то очень обрадовался. Хальтрекарок любит, когда игрушки еще и заводные, с дополнительными функциями. Порой даже устраивает домашние представления — приводит гостей и хвастается своим цветником. Все поют и танцуют, веселятся, радуются.

Все счастливы.

Иногда после этого наложницы пропадают, если кто-то из гостей слишком уж восхитился ассортиментом. Хальтрекарок с удовольствием дарит их друзьям, чтобы дружба стала еще крепче.

Но не любимых, конечно. Асмодей вот все время выпрашивает Абхилагашу, но ее Хальтрекарок точно не отдаст. Особенно теперь, когда та снова на первом месте.

— Может, и мне пригодится фишка, — вздохнула Лахджа. — Или хотя бы развлекусь. Давай я с тобой помузицирую? Поучи меня.

Сидзука с готовностью сунула ей сямисен и показала, как держать пальцы. Исторгая из струн треск саранчи и заставляя Лаиссалну зажимать уши, Лахджа думала о том, как здорово вернуться домой… м-да, очень здорово…

На самом деле нет. Что тут делать вообще?

Тут Лахджу накрыло воспоминанием. Именно от всего этого она и хотела избавиться, когда обратилась к демонизации! Сбежать отсюда. Но из-за некоторой амнезии и изменений в личности она как сомнамбула приплелась обратно… и снова стала плыть по течению.

Она отложила сямисен и немного беспокойно заходила по комнате.

— Да ладно, Лахджа, тут главное — практика, — неверно восприняла ее действия Сидзука.

— Ммм… мгм… — неопределенно промычала та.

Но теперь у нее было несколько месяцев общения с кем-то, к кому потянулась душа. Связь с волшебником появилась в странный период ее жизни — и вовремя, и не вовремя. Любовь к смертному вернула к жизни те стороны ее человечности, которые до того момента Лахджа предпочитала хоронить в глубинах подсознания.

Наверное, не стоит потворствовать сочувствию к смертным. Наверное, не стоит общаться с Сидзукой и Майно. Да и зачем она начала ту клоунаду перед смертными родителями Лахджи, зачем внушает им ложную надежду? Они так обрадовались, увидев дочь живой… но она не жива, и она не их дочь! Она демон, нечистая сила, заменившая собой былого человека. Радости смертного мира теперь не про нее, но и терзания ведь тоже!

Она не может позволить себе быть жалкой — больше, чем сейчас.

Нет-нет, не так! Все хорошо! Она пала во Тьму, да, но это же свобода! Свобода не испытывать боли, которую приносят ненависть и жалость к себе! Она стала сильнее, чтобы…

Лахджа схватилась за голову.

— Я не жалкая…

— Да ладно, Лахджа, — уже даже испугалась Сидзука. — Не настолько уж и плохо… для начинающей. Ты ж в первый раз сегодня играешь?..

— А-ага…

— Ну вот, не настолько уж и плохо…

Ничего. Это все временно. Она справится, найдет выход. Нет безвыходных ситуаций… а к тому же все не так уж плохо! Где в Паргороне найдется местечко получше, посытнее, а?!

Боже, где тут вообще можно растить ребенка?! Во дворце она может делать, что хочет, оставаться тут, сколько захочет, пока не наберется могущества, а потом… потом она что-то придумает…

А Хальтрекарок… ну, не стоит всерьез его ненавидеть. Хальтрекарок все-таки не худший из обитателей Паргорона. Для гхьетшедария он вообще довольно мил — о нем так даже жены отзываются.

Конечно, ему далеко до кого-то вроде Янгфанхофена, этого благочестивого, мужественного, сексуального…



— …И вконец завравшегося трактирщика, — закончил Бельзедор. — Что-то ты всем своим знакомым девицам приписываешь повышенное внимание к своей персоне.

— Приписываю ли? — загадочно улыбнулся Янгфанхофен.



Музыка Лахджу не увлекла. То ли инструмент не ее, то ли просто не то настроение. Танцевать в нынешнем положении не хотелось.

В настолки играть тоже не хотелось. Некоторые наложницы в последнее время ими увлеклись — благо во дворце появился этот адепт DD и варгеймов, который на шоу ассистирует Хальтрекароку, а в остальное время сидит в своей берлоге и играет со всеми желающими.

— А пойду-ка я резать, — решила вслух Лахджа, превращая пальцы в скальпели.

Да, вот этим она давненько не занималась. На Парифате как-то условий не было, да и объектов интересных не попадалось. Зато здесь… что ж, хотя бы это хобби у нее здесь есть.

Лахджа поднялась в свою мансарду. Во дворце полно помещений, которые ни для чего толкового не используются. Одно такое Лахджа приспособила под лабораторию… хотя как лабораторию? Просто местечко, где она поставила пару холодильников для образцов. А то Сидзука в конце концов встала в позу и потребовала убрать их куда подальше.

Нет, на настоящую лабораторию это не тянет, конечно. Недалеко ушло от мясницкой разделочной. Лахджа таскала сюда останки мертвых монстров, животных и игроков с шоу Хальтрекарока. Из разных миров.

Ей даже не приходилось охотиться за интересными образцами — Хальтрекарок все делал за нее. У него каждую неделю появлялась всякая интересная живность… и бездарно растрачивалась для увеселений толпы.

Ну не выкидывать же потом полезную биомассу.



— Но только мертвых?! — воскликнул Дегатти. — Я надеюсь, только мертвых?!

— Ну… наверное, — хмыкнул Янгфанхофен. — Лахджа еще не изжила в себе этот рудимент, который вы называете совестью. Пока что.



Это оказалось даже интереснее, чем шляться по мирам. Лахджа все больше увлекалась внутренним устройством демонов и других необычных тварей. Их анатомией, физиологией, мышлением, повадками. Она изучала эти удивительные организмы, проникала демоническим зрением в их глубинную суть и заимствовала самое интересное для своего метаморфизма. Познавала всю сложность форм живого.

Может, однажды она даже сможет преодолеть ограничения своего Ме. Или вырастить себе новое, посильнее.

Сегодня Лахджа вскрывала личинку Хлаа. Она включила кэ-око, установив прямую передачу на счет провайдера. Кэ-миало любят наблюдать за деятельностью, подразумевающей получение новой полезной информации — пусть это даже на уровне школьных опытов с лягушками.

Личинки Хлаа — очень непростой образец для вскрытия. Достать-то их несложно, конечно, зато очень сложно исследовать в живом виде, подавляя желание немедленно съесть. Так и подмывает откусить кусок… а лучше запихнуть в пасть всю эту визжащую и трепыхающуюся тварь.

— Это неестественное желание, — прокомментировала Лахджа.

— Да, — подтвердил кэ-миало.

— Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — спросила демоница. — Пролез в мою голову?

— Вы все в такие моменты думаете об одном и том же, пожиратели плоти.

Получая от нее информацию напрямую, кэ-миало охотно делился в ответ собственной. Под его руководством Лахджа нашла железы, продуцирующие феромоны, делающие личинок такими аппетитными.

Но в чем смысл этого приспособления?

— Есть предположение, что личинки Хлаа — инвазивный вид, и в их родном мире те же феромоны действовали на хищников иначе, — сказала Лахджа. — Отпугивали или вызывали эмпатию. Но демоны к эмпатии не способны. Они едят то, что любят. Я угадала?