Покончив с завтраком, он стал одеваться. Увидел на брюках жирное пятно, которое он где-то умудрился посадить накануне, и тихонько чертыхнулся.

Пятно было огромным и бросалось в глаза. Если Корнев увидит его в таком виде, он наверняка сделает ему замечание. Более того, показаться в таком виде Андрееву сегодня было просто опасно.

Игорек включил утюг и отправился в ванную застирывать брюки. Спустя несколько минут он вернулся к себе и стал сушить мокрые брюки утюгом. Когда брюки подсохли, Игорек снова с досадой чертыхнулся – проклятущее пятно не отстиралось.

Он со злостью швырнул брюки на кровать, те, к его ужасу, зацепились за стоявшую на комоде модель его любимого корабля, и та грохнулась на пол. На мгновение Игорек окаменел. Он осторожно поднял модель и вздохнул с облегчением. У парусника лишь немного повредилась бизань[5].

Игорек посмотрел на часы – время поджимало. Починку корабля можно было оставить и до лучших времен, но вид корабля с повисшим парусом был столь удручающими, что Игорек отбросил все сомнения и бросился к шкафу, где лежали ножницы и клей.

На ремонт потребовалось чуть больше пяти минут. Игорек так увлекся, что не сразу заметил, как в комнату вбежала мать:

– У тебя что-то горит!

Игорек обернулся и только сейчас почувствовал запах гари. Мать схватила со стола утюг, который до этого опрокинулся и упал «подошвой» на брюки. Черное прожженное пятно было размером с кулак.

– У меня через полчаса важное совещание, а это мои единственные брюки, – застонал Игорек, хватаясь за голову.

Мать тут же деловито поинтересовалась:

С другой стороны тем же самым занимались боги, в первую очередь Алемир и Просперина. Богиня судьбы вообще наложила вето на казалось бы безобидный пункт, сказав, что в будущем он может погубить целый мир. Про другой же сказала, что он принесет немалые беды, но и немалые блага, так что его оставить можно.

Сальван и Паргорон остались врагами. Вряд ли между ними вообще возможна дружба или хотя бы нейтралитет. Но с врагами можно взаимодействовать тремя способами — воевать, игнорировать или договариваться. Ни игнорирование, ни война не привели ни к чему хорошему — и боги с демонами решили испробовать третий путь.

— Мы клянемся, что в Паргороне властен только Паргорон и нет законов, кроме законов Паргорона, — произнес Космодан. — Клянемся не вмешиваться в ваши дела, пока вы соблюдаете Лимбический договор.

— Мы клянемся соблюдать его буква в букву и даем вам дозволение на карательные меры в случае нарушений, — кивнула Мазекресс.

Все боги и все демолорды устно принесли клятву — и в их лице клятвы принесли сами их миры.

— Теперь о возвращении пленных, — произнес Мардзекадан.

— Какое еще возвращение пленных? — изобразил изумление Йокрид.

— Вы убили троих наших, а мы — троих ваших. Это равноценный размен. В знак добрых намерений верните тех, кого взяли в плен.

— Согерахаба, Мизхиэрданна и Джулдабедана, — произнес Савроморт, глядя своими глазами насекомого. — Вы желаете, чтобы мы выпустили из Хиарда Согерахаба, Мизхиэрданна и Джулдабедана.

— Да. В знак добрых намерений.

— Этого не будет, — отрезал Космодан. — Мы потеряли троих из Двадцати Двух, и нас теперь только Девятнадцать. Вы же просто создали новых демолордов. Возможно, создадите еще.

— Да уж создадим, — фыркнул Мараул.

— И что с того, что создадим? — нахмурился Худайшидан. — Первородных это вернет? Нет. Новые демолорды не будут настолько же опасны для вас, как те, что плоть Древнейшего.

Боги переглянулись. Они тоже прекрасно это понимали. И именно поэтому не собирались идти демонам навстречу.

— Нет, — повторил Космодан. — Мы не вернем пленных… но и не убьем их. Они будут пребывать в Хиарде. Бессрочно.

— Вы запечатаете там часть нашего могущества, — процедил Аркродарок. — Десница!.. Кожа!.. Последний Зуб Мудрости!..

— Мы бы охотно совершили обмен, если бы вам было что предложить, — молвила Солара. — Но вы не взяли пленных. Вы не пытались их брать.

— Как насчет другой замены? — тихо предложила Мазекресс. — Демолорда на демолорда.

— Вы пожертвуете кого-то взамен? — удивился Космодан. — Это ваше право, безусловно, мы не можем ему препятствовать.

— Но это должен быть первородный демолорд, — добавил Марекс. — Из плоти Древнейшего. И мы сами выберем, кого из троих за него отдадим.

— Мы согласны, — кивнула Мазекресс.

Демолорды расступились, и перед богами предстал Фар’Дуватхим. Последний нактархим был изрублен и скручен тугими вервиями, его удерживали щупальца Кошленнахтума, а Ге’Хуул подавлял волю — но он был жив, и он оставался демолордом.

Вентуарий поморщился. Но слова были произнесены, и их все слышали.

А Посланец Погибели, безусловно, из плоти Древнейшего.

— Мы согласны, — эхом повторил Космодан, обменявшись мыслями со всем пантеоном. — За Фар’Дуватхима мы вернем вам Джулдабедана.



Гламмгольдриг не присутствовал на той встрече. На самом деле иные полагали, что он уже не вернется, что Желудок Древнейшего тоже навсегда потерян для Паргорона.

Но он вернулся на следующие сутки. Вернулся обожженный и ослабевший — но живой. Даже чистый Свет в высокой концентрации не сумел убить того, кто родился отравленным ядом Ралеос, кто тысячелетиями страдал от неисцелимой язвы.

Не все пункты Лимбического договора Гламмгольдригу понравились — но он его одобрил. У него не было выбора, мажоритарные акционеры проголосовали в его отсутствие. Когда их снова возглавил Темный Господин, война была уже закончена, установился официальный мир, и остались только формальности — утвердить новых демолордов.

Глем Божана утвердили сразу же. Оставшийся последним из мужских ларитр, воплотивший в одном себе всю их линию, он лишился колена, стал парией. Такое порой случается с их народом — когда один из «выдохов» утрачивает связь с коленом, становится единоличником.

Правда, обычно причина не в том, что все остальное колено уничтожено.

Вероятно, Глем Божан сможет порождать других мужских ларитр. Даже скорее всего. Но на полноценного сына его дыма не хватит, восстановить колено не получится.

Только создать еще несколько «выдохов», еще несколько таких же парий.

— Какой же у вас все-таки уязвимый вид, — произнесла Мазекресс. — Каждый раз внутри я обливаюсь кровью, когда вы теряете очередное колено.

— Спасибо за эти слова сочувствия, Матерь, — ответила Лиу Тайн.

— Если бы я могла, то исправила бы вашу проблему, но вы даже не плотские создания.

Счет Руналоданы достался Мардзекадану и Худайшидану. Джулдабедан, бывший на тот момент в плену, вступить в наследство не сумел — а от передела отказался. Учитель Гохерримов чувствовал себя опозоренным и не желал принимать треть счета погибшей сестры.



— Я прав? — уточнил Янгфанхофен. — Ты ведь именно поэтому отказался?

Джулдабедан ничего не ответил.



Но предстоял еще один вопрос. Согерахаб, Мизхиэрданн, Фар’Дуватхим. Гнусный выродок Сорокопут свои один и две десятых процента ухитрился вырвать из Банка Душ, сбежать с ними — но счета троих остальных нетронуты. В Хиарде им нет от своих условок никакого проку, так что всем очевидно, что предстоит перераспределение.

Постепенное, конечно. Просто взять и лишить демона акций невозможно, будь он хоть трижды предателем. Это одно из ключевых правил Банка Душ. Однако возможно пометить его счет как первично-растратный — и тогда все иссякающие условки будут принадлежать именно к нему. Остальным демолордам это, безусловно, выгодно… но демолордов заметно поубавилось, и многие считали, что следует возместить потери.

Первая кандидатка стояла прямо здесь. Жена и единственная наследница Фар’Дуватхима, баронесса Совита. Ее почти единогласно утвердили в качестве распорядительницы счета мужа — и всем было понятно, куда со временем перетекут с него все условки. Возможно, уже через век-другой Совита предстанет перед остальными в качестве полноценного демолорда.

— Гхьетшедарии пострадали в этой войне меньше всех, — проворчал Худайшидан, глядя на Аркродарока и Гариадолла. — И теперь они единственные в выигрыше.

— Не тебе об этом говорить, — процедил Повелитель Сущего. — Ты взлетел до третьего места.

— Хватит считаться, — лениво произнес Гариадолл, бесцеремонно разглядывая Совиту. — Давайте лучше придумаем нашей новой сестре официальный эпитет.

— Чего тут думать? — пожал плечами Аркродарок. — Царица Суккубов.

— Но она же не только суккубами занимается. Она много еще чем увлечена.

— Тогда Кровавая Царица.

— И что же такого кровавого она сделала?

— Ну… как все мы.

— И этого достаточно, чтобы как-то особенно ее в этом выделить?

— Роковая Царица.

— Не звучит. Роковая Женщина звучит. А Царица — не звучит. И почему ты вообще зациклился на «царице»?

— Королева Шлюх.

— Тогда уж лучше Царственная Блудница.

— А вот это красиво. Мне нравится.

— Не хочу, — впервые подала голос сама нарекаемая.

— Совита, но это же твой основной талант. Красивая моська и умение раздвигать ноги.

— А можно Принцесса Тьмы?

— Совита, тебе же не десять лет. Ну какая ты Принцесса Тьмы?

— А можно отложить это до лучших времен? — полюбопытствовала Мазекресс. — На повестке дня есть и более важные вопросы.

— Да, счета Согерахаба и Мизхиэрданна, — потер ладошки Мараул. — В чью пользу они потекут?

— ВСЕХ НАС, — громыхнул Гламмгольдриг. — РАВНОМЕРНОЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЕ В СООТВЕТСТВИИ С…

— Подождите, — перебила Лиу Тайн. — Давайте посчитаем. Нас было двадцать пять. Мы потеряли восьмерых и получили четверых. Нас стало всего двадцать один, причем мы утратили Часового и Судью, потеряли Десницу и Покров. Кроме того, у нас больше нет Посланца Погибели…

— Вот уж кого не жаль! — скрипнул зубами Мардзекадан. — Все из-за него и вышло!

— Речь не об этом. Фар’Дуватхим исполнял важные функции, был нашим эмиссаром-карателем. Теперь его нет. Последнее мужское колено ларитр тоже уничтожено.

— К чему ты клонишь, Сумрак? — спросила Мазекресс.

Из тени выступила стройная девушка, похожая на юную копию Лиу Тайн.

— Я Дорче Лояр, — сказала она, бесстрашно глядя на всесильных демолордов. — Дочь моей матери.

— Мы знаем, как вы размножаетесь, — раздраженно произнес Мараул.

— Знаете, — кивнула Лиу Тайн. — А еще вы знаете, что с гибелью Све Роага мы получили Глем Божана — но только его. Именно потому, что он был простой ларитрой.

— Он не был простой ларитрой, — поправил Бекуян. — Он был Кавалером. Как твоя Дорче Лояр — Дама.

— Дама. Всего лишь Дама. Све Роаг погиб — и его колено уничтожено. Глем Божан его не возродит. Что если погибну я? Мы не можем снова так рисковать. Должен быть кто-то, кто сможет в случае чего меня заменить. Второй действующий демолорд из моего колена.

— То есть ты предлагаешь…

— Сейчас у нас много вакансий. Большие потери, хватит на всех.

— Ха!.. — усмехнулся Гариадолл. — Лиу Тайн хлопочет о дочурке?

— Ага, конечно! — сварливо фыркнул Мараул. — А давайте уж тогда еще и моих братьев демолордами сделаем! Дворк и Каген остались последними детьми Мазеда, кроме меня!

— ГОЛОСУЕМ, — прогудел Гламмгольдриг усталым голосом.

— Я не имею ничего против, — промурлыкал Ксаурр, отдавая свой голос за предложение Лиу Тайн. — Мы потеряли восьмерых, вакансий много. А ларитры — хороший выбор, на них всегда можно положиться.

— Пу-у-усть их ста-а-ане-ет трое-е, — провыл скрутивший себя в сверхплотный ком Мистлето. — Э-это справедливо — три-и лари-итры, три-и гохерри-има, три-и гхьетшеда-ария…

— Четыре гхьетшедария, — желчно сказал Мараул, глядя на Совиту. — И всего один бушук.

— Ах да-а-а…

— А гохерримов у нас тоже не три, — заметил Гариадолл. — У нас их теперь пять.

— Ах да, дети Сильдибедана… — повернулся к ним Аркродарок. — Наши герои… Его счета хватило на двух демолордов?..

— Впритык, — сказал Мараул. — Еле-еле. Они оба балансируют на роковой черте… особенно после той стычки.

— Я предлагаю разделить между ними часть счета Руналоданы, — сказал Худайшидан. — Архистратиг?..

— За, — кивнул Мардзекадан.

— ЕЕ СЧЕТ УЖЕ ПЕРЕДАН НАСЛЕДНИКАМ, — проревел Гламмгольдриг. — ВАМ ДВОИМ.

— Я не позволю их счетам упасть ниже черты, — проворчал Худайшидан.

— Никто из нас этого не хочет, — согласился Мараул. — Но незачем передавать уже переданное. Я предлагаю выделить им часть убыточных счетов.

— Согерахаб и Мизхиэрданн?

— Да. Часть перераспределенного пойдет на создание демолорда из Дорче Лояр, часть — на увеличение счетов Янгфанхофена и Эсветаллилы… до хотя бы одного и одной десятой. Ну а остальное…

— ОСТАЛЬНОЕ РАЗДЕЛИМ МЫ ВСЕ! — жадно облизнулся Гламмгольдриг.

Предложение Мараула было принято большинством голосов.



Столетняя война Сальвана и Паргорона наконец закончилась, и вновь воцарился мир. Пеклеполис, один из двух великих городов, был уничтожен, и все стали стекаться в его сумрачный близнец — Мпораполис. Светились повсюду окна, виднелись за ними силуэты демонов, а кое-где слышалась и музыка. Паргорон устал от сражений, его население снизилось почти вдвое, и в ближайшие годы даже гохерримы собирались отдыхать, накапливая жирок и восстанавливая популяцию.

И никто, конечно, не огорчился, когда на одной из главных улиц Мпораполиса, в чуть ли не самом его оживленном месте выросла новая корчма. Не очень пока большая, но обещавшая многое, поскольку открыл ее не кто иной, как один из свежеиспеченных демолордов, Янгфанхофен.

Большой зал работал уже неделю, и с каждым днем народу в нем только прибавлялось. Но сегодня в «Соелу» появился второй зал, малый. В нем Янгфанхофен затеял обслуживать посетителей сам, лично — и первый из них только что вошел в дверь.

— Добро пожаловать, — сказал хозяин, наливая крепленого пива. — Получила мое приглашение?

— Получила, — сказала Эсветаллила, крутя в руке золоченый квадратик. — Ты всем такие разослал, братец?

— Всем из пятого и четвертого сословий.

— Уютная атмосфера, — огляделась гохерримка. — Только не очень в нашем стиле.

Янгфанхофен усмехнулся. Да, он не стал вешать на стены оружие и отрубленные головы, как это любят гохерримы. Ему нравились более спокойные декорации. Стены из некрашеного кирпича, цветные витражные окна, потрескивающие в камине поленья, стеллажи с причудливыми бутылями… и немного цветов, для антуража.

Эсветаллила как раз пришла с пышным букетом. Янгфанхофен достал вазу с водой, втянул дивный аромат и с любопытством спросил:

— Кто-то из твоих воздыхателей, сестренка?

— Прислал кто-то утром, — пожала плечами та, беря с блюдечка оливку. — Без записки и аурического следа.

— Красивые, — одобрил Янгфанхофен. — Думаю, теперь станет еще больше желающих ввести тебя в свой дом.

— Ты знаешь, как я к этому отношусь, — фыркнула Эсветаллила, кладя алебарду прямо на воздух.

— Да уж знаю, — улыбнулся Янгфанхофен. — Итак, мы теперь демолорды. Чем думаешь заняться? Займешь место Росканшидана?

— Кто-то должен охранять границы, чтобы к нам не вламывались непрошеные чужаки. Тебе бы тоже стоило подумать о чем-то, кроме своего трактира.

— Право, сестренка. Ты можешь представить меня водителем легионов? Я недостаточно рассудителен, чтобы занять место отца, и недостаточно жесток, чтобы делать массовые налеты вместо Руналоданы.

— Ну не знаю, Террора ты зарубил лихо. Тебе бы пошло что-то вроде Паргоронского Атамана.

— Предпочитаю Паргоронского Корчмаря.



Космодан и Савроморт стояли у врат Хиарда. Темница бессмертных создавалась, чтобы удерживать в том числе богов — и даже богам было непросто извлечь кого-то из ее узников. Сверкнул один из двух ключей, на мгновение стих бушующий черный смерч — и предстал освобожденный Джулдабедан.

И в то же самое время вниз летел Фар’Дуватхим. Он упал в серо-белый туман и оказался посреди ледяной пустыни. Вдали виднелись горы, и там корчилось что-то вроде гигантской отрубленной руки… с содроганием Фар’Дуватхим узнал Согерахаба.

А прямо перед ним восседал со скрещенными ногами атлет с огромным мечом за спиной. Один из этого народа космических скитальцев, титанов… и еще бог. Титанорожденный, но бог.

Здесь, в Хиарде, его божественность опала мокрыми крыльями, но она была, она ощущалась.

— Добро пожаловать в Хиард, — раздался спокойный голос. — За что тебя?

— Восстал против своих, — горько произнес Фар’Дуватхим.

— Аналогично, — осклабился бог.

Интерлюдия

Джулдабедан ушел сразу по окончании истории. Сослался на неотложные дела, поблагодарил Янгфанхофена за гостеприимство и удалился. А вот Дегатти и Бельзедору Янгфанхофен подлил еще — те пока что уходить не собирались.

— Итак, ты с сестрой спас Банк Душ? — откинулся на стуле Бельзедор. — Каждый день узнаешь о тебе что-то новое.

— Не только Банк Душ, но и весь Паргорон, — заметил Дегатти.

— Кто-то же должен был, — скромно сказал Янгфанхофен.

— И, значит, после той войны у вас появилось сразу четыре новых демолорда?

— Да. Четверо наших погибли, трое попали в Хиард и один сбежал, но появились новые. Мы с Эсветаллилой, Совита, Дорче Лояр и Глем Божан. Мы пятеро обязаны своим статусом Лимбическому договору.

— Минус восемь демолордов за один день… — покачал головой Дегатти. — Да уж…

— Росканшидан погиб немного раньше остальных, но в целом да, мы разом потеряли треть тогдашнего совета директоров. Нам угрожал полный распад. Но мы выстояли.

— Благодаря тебе, — усмехнулся Бельзедор.

— Я внес свой вклад.

Дегатти что-то записал в блокнотике и почесал горлышко сидящему на плече попугаю. Загнув несколько пальцев, волшебник сказал:

— С мертвыми все понятно. Что сейчас поделывает Сорокопут, ты рассказывал. А вот те трое… они сейчас там?.. В Хиарде?

— В Хиарде.

— Уже… двадцать тысяч лет?

— Всего восемнадцать с половиной. Не преувеличивай.

— Восемнадцать с половиной тысяч лет… От них там хоть что-то осталось?

— Их счета в Банке Душ давно выдоены, конечно. Но Хиард… он особый случай. Он как бы замораживает твою силу. Там она… не иссякает. Во всяком случае, заключенные туда боги выходили потом во всем прежнем величии. Насчет демолордов не уверен, мы все-таки слишком зависим от Банка Душ… Не знаю уж, что там с ними сейчас.

— Любопытно, как бы выглядели наши миры, не окажись вы с Эсветаллилой такими хорошими братом и сестрой, — усмехнулся Бельзедор.

— Судьбы целых миров иногда зависят от казалось бы пустяков, — согласился Янгфанхофен. — Но я думаю, Паргорон бы все равно оправился, просто многое бы в нем было сейчас иначе. Экономическая система бы точно изменилась, если бы домой вернулись ла-ционне.

— Кстати, о экономике, — прищелкнул пальцами Дегатти. — В Темных мирах ведь бывает самое разное государственное устройство, так?..

— Ну да. Мы все разные, как и вы. Где-то монархия, где-то демократическое правление, а где-то и полная анархия, постоянные клановые войны.

— А первобытный строй бывает?

— Спрашиваешь. Куча Темных миров живет в полной дикости и разрозненности. Каждый там сам за себя, общества и законов нет.

— А расскажи про какой-нибудь. А то что только про Паргорон, да про Парифат?

— Мы сейчас в Паргороне, и сам я паргоронец. А вы оба — парифатцы. Естественно, мы рассказываем в основном о том, что нам близко. Но для разнообразия можно коснуться и других миров, хорошо. Сейчас, дай подумать… вот, знаю. Вы ведь слышали про Мамбию?

— Один из Темных мир-ров, соседствующих с Пар-рифатом! — раскатисто произнес попугай Матти. — Имеет кр-райне дур-рную славу! Запр-рещен к посещению! Запр-рещен к пр-ризыву обитателей!

— Да уж, у Мамбии-то слава похуже, чем у Паргорона, — подтвердил Янгфанхофен. — Задолго до столетней войны Сальвана и Паргорона в нашем секторе бушевала другая война Света и Тьмы, еще более разрушительная. Не настолько глобальная, как та, в которой родился Космодан, но все-таки уничтожившая несколько миров. В том числе и один Темный, Мамбию.

— Так это уничтоженный мир? — удивился Дегатти.

— Да, но по-прежнему источающий скверну. Тьма остается Тьмой, живет в ней кто-нибудь или нет. И вас-то соседство с Мамбией не очень задевает, а вот есть рядом с ней другой мирок, зовущийся Эккебемом… между ними Кромка опасно истончена, и из-за этого… впрочем, давайте с самого начала.

Поглощенный Тьмой

1503 год Н.Э., Эккебем, Южное Предлесье.



Все Темные миры разные, и во всех свои условия. Кто-то блюдет букву общемировых законов беспрекословно, а кто-то соблюдает только пока за ними пристально наблюдают. А есть миры, которые вообще плюют на всех — в первую очередь миры дикие и агрессивные.

Такие, как Мамбия, демоны которой безумны, кровожадны и мало отличаются от хищных животных. Просто эти хищники пожирают не только плоть, но и души.

— Проры-ы-ы-ыв! — раздался пронзительный крик набатчика.

И сразу после — набат. Оглушительный грохот барабанов. Сидящий на вышке безногий старик лупил в них что есть мочи, дубасил так, словно пытался расколотить.

В этот раз трещина разверзлась почти у самой земли. Словно кто-то чиркнул бритвой — и разошлась кожа, и побежала темная кровь.

Сначала — та субстанция, которую мудрецы называют «гнилью изнанки». Она расплескалась во все стороны, похожая одновременно на жидкость и густую плесень. Все, чего гниль касалась, стремительно портилось, загрязнялось — и многие месяцы потом на этом месте будет невозможна никакая жизнь.

Но это бы еще полбеды. Гниль изнанки не распространяется далеко. Остается пятно в полмили — и если бы на том все и заканчивалось, это было бы не страшней лесного пожара.

Но вслед за жидкой гнилью выступил серый пар — целое облако серого пара. И вместе с ним явились… они.

Сверкнули клыки. Сквозь дымные клубы проступила уродливая длинная голова. В три ряда подрагивали широкие ноздри — и они жадно втягивали чистый воздух. Вееры чувствительных жгутиков затрепетали, ощущая самый сладкий для исчадия запах.

Раздалась череда щелкающих звуков. Они отдавались острой болью в голове каждого, кто их слышал.

— Всего лишь скаут, — пренебрежительно произнес командор. — Думаю, будет как обычно.

Повсюду уже поднимались щиты. Пушкари заряжали орудия. Загонщики седлали коней, готовились выманивать исчадий.

Место прорыва было рассчитано полгода назад, и орден успел как следует подготовиться. Перебросить силы, возвести укрепления, разогнать местных жителей. Шесть деревень в округе сейчас пустуют, и невозможно сказать, вернутся ли в какие-нибудь из них люди. Останется ли вообще, куда возвращаться.

Вслед за первым скаутом из трещины появились другие. Их были целые полчища, кровожадных исчадий Мамбии. Словно рой злобных насекомых, они топтались по оскверненной почве и еще неуверенно глядели на ярко-синее небо, но они очень быстро опомнятся, ринутся — и задачей загонщиков будет заставить их бежать в нужную сторону.

Это, к счастью, обычный прорыв. Просто очередной выплеск, принесший гниль и толпу безумной скотины. Они могут принести немало бед, уничтожить целые города — но это если им это позволить.

А орден для того и существует, чтобы не позволять.

Когда прорывы начались впервые, они были страшными бедствиями. Возникающие тут и там исчадия выкашивали целые царства, опустошали огромные территории. Целые народы переставали существовать.

Тогда казалось, что беда может прийти в любой момент и где угодно. Можно было проснуться от криков — и увидеть, как из черного облака вываливаются орды исчадий.

Но потом арифметики по всему миру стали замечать закономерности. Оказалось, что новые прорывы можно предсказывать, как затмения. Рассчитывать место с точностью до десяти миль, рассчитывать время с точностью до десяти дней.

И в то же время то тут, то там стали обнаруживать, что исчадия смертны. Их очень сложно убивать, они неуязвимы для обычного оружия — но некоторых вещей они страшатся.

С тех пор минули целые века, и сейчас целые сонмы мудрецов занимаются тем, что рассчитывают точки разрыва. Заранее сообщают, где и когда в следующий раз раскроется трещина.

Единственное, что предсказать пока не выходит — насколько страшное зло через нее просочится.

В этот раз вроде бы обошлось. Прорыв самый обычный. В набате слышно злое облегчение — созывать подмогу не нужно, одной хоругви хватит с лихвой. Одна хоругвь — это как раз столько, чтобы без труда справиться с обычным, самым часто случающимся прорывом.

А вот в редком случае крупного прорыва лучше сразу ожидать серьезных потерь.

Они всегда непредсказуемы, подготовиться заранее просто невозможно. Сама трещина может оказаться настолько громадной, что пожрет все в пределах видимости — и в этом случае лучше потерять одну хоругвь, чем все. Исчадие может вылезти такое, что уничтожит целое войско — и в этом случае опять-таки лучше потерять только одну хоругвь.

Каждый рыцарь понимает, что очередной прорыв может стать для него последним. И поэтому все так радуются, увидев небольшую трещину и прорву тупых скаутов.

К такому орден готов всегда, и потери обычно незначительные. Орудия уже заряжены. Коней седлают. Факелы вспыхивают один за другим, и чародеи сейчас воспламенят руны.

Свет и огонь. Сильнее всего исчадий пугают свет и огонь.

А еще — святыни. Повсюду плескались знамена с ликами Пресветлого, истинного бога Овзеса. Когда было обнаружено, что в их присутствии исчадия цепенеют, теряют часть сноровки, божницу стали малевать на всем подряд.

Одно такое знамя держал и Кетиш. Один из рыцарей Геона, молодой сквайр вышел сегодня на второе свое стояние. Он пристально следил за командором, ловил каждый того жест, каждое движение. Кетиш наизусть знал порядок действий, но сейчас мысленно их повторял, напряженно сжимая древко.

Вначале грянут орудия. Громовые котлы исторгнут алхимическое пламя и хорошенько проредят скаутов. Пока их будут перезаряжать, загонщики на специально обученных конях вылетят наперерез, выманят исчадий на стопорящие руны и огненный заслон, а сами брызнут в разные стороны.

Когда исчадия добегут, громовые котлы выстрелят снова — но этот залп будет последним, на вторую перезарядку времени не хватит. Тех скаутов, что уцелеют, пройдут через руны и факельницу, встретят мастера щита. В этот момент Кетишу следует вонзать знамя в землю и хватать рогатину.

Он много месяцев отрабатывал удар тяжелой пикой. Размахнуться — и колоть. Размахнуться — и колоть. Точно в промежуток. У щитов есть выемки слева и справа — морда скаута не пролезет, а вот пика войдет отлично. Наконечник освящен и смазан алхимической пастой — убьет исчадие одним ударом.

Потом еще расплох. Какая-то часть скаутов ускользнет от загонщиков и разбежится по округе — их будут вылавливать конные отряды, в том числе и Кетиш. Но это уже не так страшно и даже задорно — поодиночке исчадия Мамбии не так уж опасны, если знаешь, как с ними справляться.

Сегодня все же нагрянули не только скауты. Над ними клубились шумелки, на спинах некоторых сидели кусаки, а кое-где Кетиш заметил кабанищ. Но это все тоже простые исчадия, кровожадные изнаночные звери. Они убивают и пожирают всех, кого видят, но если принять их сразу у трещины, разом нанести удар, пока не опомнились — беды не случится.

Великое солнце коснулось горизонта. Малое пылает прямо над головой, но с него и толку мало. По-настоящему исчадий страшит только великое солнце — полным и ярким днем они не так напористы, сильнее робеют перед оружием.

А вот тусклым днем и ночью они нападают во всей ярости. И лучше разобраться с ними, пока полный день не превратился в тусклый.

— Ого-о-о-онь!!! — взмахнул факелом командор.

И ударили громовые котлы. Алхимический пламень ослепил всех, кто не успел отвернуться, а исчадия истошно завизжали. Со страшным ревом рухнуло одно из кабанищ, прыснули искрами шумелки.

Но тут источающая гниль трещина сверкнула мертвенно-синим — и у Кетиша замерло сердце. Светящиеся исчадия гораздо хуже обычных, и синим светятся шесть из них. Если выпадет анчоус, жижа или пузырь, то еще туда-сюда, но если это долгохвост, клыкач или…

— Фонарщи-и-и-и-ик! — завопил с вышки набатчик.

Милосерд будь, Пресветлый. Фонарщик, одно из самых ужасных исчадий. Вот оно уже, струится своими призрачными щупальцами, помахивает сияющим синим шаром. Расходятся на покрытой роговым шлемом башке щупала-усики, зияют двумя безднами рваные дыры вместо глаз.

Фонарщик в одиночку может ополовинить хоругвь… и сегодня их нагрянуло четверо. Аж четырех разом извергла трещина — и вот уже полный день похож на сиреневую ночь. Так светит в звездном небе Аххедала, луна мертвецов… и таким же стал дневной свет, поглощаемый шарами фонарщиков.

Кетиш с надеждой взглянул на командора. Граф Бода уже девятый год водитель хоругви, это двадцать пятое его стояние — и наверняка у него есть тактика на такой случай. Четыре фонарщика одновременно — случай неслыханный, но ведь бывали исчадия и похуже, бывали… правда, мало кому удавалось выжить, чтобы о них рассказать.

Командор вскинул руку. Набатчик уже все видел сам — с вышки взметнулись четыре синих вспышки, а с ними сверкающая буква «Ф».

Сигнал подан. Его увидят, на него откликнутся. Орденские ясновидцы уже, должно быть, бьют тревогу — трое из них всегда наблюдают за прорывами. Сюда направят резервные хоругви, возможно даже проведут ритуал телепорта… но до этого еще нужно продержаться.

И умрут сегодня многие.



Геспетцер пробирался сквозь вязкую тьму. Броня привычно холодила и одновременно будто обжигала кожу. Хотелось спать, но уснуть было невозможно. Только остыть ненадолго, позволить броне жить за себя — но сейчас и это непозволительная роскошь.

Совсем рядом заскрежетало. Рука коснулась твердого… камень, металл?.. Геспетцер не был уверен, что в этот раз возникло на пути.

Физика и пространство здесь не такие, как в нормальном мире. Все постоянно меняется. То тут, то там появляются червоточины и аномалии, старые места пропадают или перемещаются.

Геспетцер давно перестал и пытаться сориентироваться, начертить карту или хотя бы определить направление. Лабиринт не отпускает в него попавших.

Одно неизменно — повсюду эти твари. Рыщут. Преследуют. Прячутся. Наблюдают.

А потом нападают.

В последнее время они, впрочем, перестали так живо реагировать на его присутствие. Может, начали бояться. Может, он настолько сроднился с этим местом, что его принимают за своего.

Вокруг клокотала живая темнота. Первое время она была еще хуже, чем обитающие в ней твари. Геспетцер не мог сомкнуть глаз, сердце стучало отбойным молотком, все существо пронизывал ледяной ужас. Тогда Геспетцер мечтал умереть, лишь бы не ощущать пробирающего до костей страха, окутывающего разум отчаяния. Он был уверен, что сойдет с ума… возможно, уже сошел.

Но потом он привык. Желание выжить оказалось сильнее, а броня каким-то образом адаптировалась к новым условиям. В некотором смысле она стала даже эффективней — Геспетцер чувствовал систему как продолжение собственных мыслей.

И лабиринт он теперь тоже чувствовал. Ощущал тех, кто живет в этой кошмарной среде, охотится и размножается. Прямо сейчас, за темной завесой… на грани восприятия будто возник туманный силуэт…

Геспетцер вскинул руку — и выстрелил.

Со страшным криком чудовище проявилось. Маскировка слетела, и гадина предстала отчетливо, во всем своем безобразии… великолепии… обитатели лабиринта каким-то образом были одновременно гармоничны и отталкивающи.

На Геспетцера разоблаченный хищник бросился сразу же. Но тот вскинул вторую руку — и отработанным движением вонзил резак.

Крик захлебнулся. Кровь хлынула на грязный камень, а на Геспетцера навалилась тяжелая туша. Он отшвырнул ее и с отвращением стал смотреть, как стремительно та гниет. Живая тьма нахлынула со всех сторон, как… как… как живая. Геспетцер много раз уже видел этот процесс, но все не мог привыкнуть.

И отвернуться тоже не мог. Это загадочным образом манило. Притягивало.

Тьма одновременно питает свои порождения и нещадно пожирает. Это странно и непонятно. Пока труп не утратил форму, Геспетцер взял образец плечевым щупом. Тот скрылся в гнезде, и анализатор довольно пискнул.

Данные понемногу накапливались. Получая новые биоматериалы, Геспетцер собирал информацию. Собирая информацию — узнавал больше об этом мире.

Далеко впереди сверкнул свет. Синий! Четыре огонька сразу — целое звено. Прорываясь сквозь живую тьму, Геспетцер ускорил шаг, понесся к мельтешению огней, ко все усиливающемуся шуму… а потом почувствовал вскрывшуюся червоточину.

Не глазами. Он не увидел ее, а будто ощутил поверхностью кожи… брони. Это как свежий воздух из форточки, вдруг распахнутой в душном помещении.

Действительно свежий, а не как часто бывает — такой же затхлый, просто чуть иной. Значит, червоточина сквозная, а не внутренняя. Значит, выход.

Может, в этот раз повезет.



Фонарщики расползались, помавая синими шарами. А скауты не мчались бестолково и слепо, как обычно. Вместо обезумевшего стада они предстали сворами охотничьих псов, с рыком шли, будто на невидимых поводках. На загонщиков даже не глядели — тщетно те гарцевали на грани досягаемости.

Двое от отчаяния даже подъехали слишком близко — и жестоко поплатились. Шумелки взвились целыми клубами, мгновенно облепили и всадников, и коней, вонзились тысячами голодных зевов.

Для шумелок есть столбовые руны, а какие пролетят насквозь — тех ухлопают лучники. Они уже стоят за щитами, готовятся стрелять навесом, обрушить град взрывных стрел. Вместо наконечников у них алхимические колбы, внутри каждой — жидкое пламя.

Укрощенные фонарщиками, скауты двигались куда медленней. Громовые котлы перезарядили раньше, чем они прошли треть пути. Но когда те грянули — шары в руках фонарщиков ожили, засветились нестерпимой синевой… и вобрали пламя. То устремилось в них, как вода в трещину — с хлюпаньем, со свистом.

А потом вернулось обратно.

Уже не в виде пламени. Шары фонарщиков испустили синие лучи — и те заплясали сотнями ломаных. От щитов, кольчуг и шлемов, от громовых котлов, вообще от любого металла они отражались, а исчадиям не вредили, но касаясь кожи людей… люди вспыхивали мгновенно. Просто исходили страшным криком и разваливались на куски, превращались в дымящиеся кучи, сожженное до углей мясо.

Захлебнулись барабаны набатчика. Дерево лучи фонарщиков тоже отлично жгли, и вышки запылали в первую очередь. Сгорели вместе с конями не достигшие стены щитов загонщики.

Фонарщики. Будь проклят этот день. От иных исчадий еще хотя бы возможно уйти. Отступить, перегруппироваться, дождаться подкрепления. Но фонарщики живыми не отпустят, слабины не дадут. Без них исчадия-звери — тупая лавина, в брызги разбиваемая правильной тактикой, но с ними — организованное войско.

И оно уже расходилось надвое. Щитоносцы стояли дугой, готовились принять скаутов в окружение, когда тех приведут загонщики — но вот, загонщиков нет, загонщики мертвы. Выпускать новых бессмысленно — никто на них больше не клюнет.

— Ни шагу назад! — гаркнул командор. — Замкнуться! Щиты не опускать! Знамена выше!

Да, это было единственным вариантом. Встать «коробочкой», защититься холодным железом и святыми ликами, огрызаться пиками — и выпустить побольше огня, когда подойдут вплотную. Только так.

Вот — хлынула лавина! Синий свет придал скаутам ярости — подойдя вплотную, они бешено рванулись вперед, налетели тушами на щиты… те держались на врытых в землю укрепах, но все равно пошатнулись, едва не вылетели из пазов! Со спин передних прыгнули кусаки… один прямо на соседа Кетиша! Молодой сквайр упал и закричал, отрывая от горла исчадие.

Кусаку тут же прикончили. Но не Кетиш — он смотрел только на проем меж щитов и что есть мочи стискивал древко.

В свое первое стояние он не сплошал. Убил четырех скаутов — больше всех в хоругви, хоть и новичок. Но тогда были только скауты, да немного шумелок с кусаками, да еще громадье, но оно глупое и медленное, хотя и с толстой шкурой.

В этот раз… в этот раз все совсем не так! Вместо горстки скаутов, уцелевших после залпов громовых котлов и огненных рун — бессчетное стадо!

Кетиш молча пырял и колол, снова и снова отводил и втыкал пику. Вонзал ее в жесткие шкуры, в слюнявые пасти, в черные дыры, что у исчадий вместо глаз… туда бить лучше всего, там они уязвимы!

Фонарщики вперед не лезли. У них тоже была тактика. Они бросили вперед обезумевших скаутов и гнали на щиты кабанищ. Огромные визжащие исчадия обещали проломить стену щитов, разорвать хрупкий заслон… и фонарщики возьмут их голыми руками.

— Коли-и-и-и!..

Чей это крик? Кетиш не разобрал. Кажется, командора. Зачем он кричит колоть — разве кто-то не колет? Кетиш колол. У него болели руки, перчатки почти проела едкая кровь, но он вновь и вновь разрывал пикой вонючую плоть. Он видел перед собой только два щита — и проем между ними.

Сердце колотилось как бешеное.

Треснули укрепы правого щита! Сосед Кетиша навалился на него, врылся в землю всем весом… но его просто раздавило! Рядом упал мертвый скаут — один из убитых прежде… сколько Кетиш их уже прикончил?.. Семь?.. Восемь?.. Пресветлый, сжалься, их еще сто раз по столько, а половины хоругви уже нет!..

Второй щит рухнул! Стена превратилась в решето, лавину скаутов сдерживает только вал их собственных трупов! Далеко слева в него ворвалось кабанище — мясная туша разметала мертвых и живых, подняла на клыки двух рыцарей… и снова вспыхнули шары фонарщиков!

— …не смотреть!.. — откуда-то едва слышно. — …не!.. смотреть!..

Кетиш и не смотрел. Кетиш колол. Пика едва держалась в стертых до крови ладонях. Но он колол ожесточенно и надеялся услышать перед смертью вой трубы, знаменующей подход резерва.

А потом он увидел, как трещина снова вспухает, как изрыгает еще… что-то. Нечто. Кетиш наизусть знал «Книгу изнанки», мог посреди ночи перечислить пятьдесят девять простых исчадий и двадцать три светящихся… но это он не опознал.

Оно было раза в полтора больше человека, с матово-черной шкурой. Ног две, руки тоже две — и обе оканчиваются страшными шипами. Головы же нет вовсе — одно только туловище, даже без глаз.

Оно не светилось. Оно хотя бы не светилось. Все самые опасные исчадия светятся.

И тут оно засветилось.

Кетиш не успел ничего понять — безголовый просто расплылся… и удлинился. Превратился в длиннющую цепочку призрачных себя. Был только что у самой трещины, в пяти минутах быстрого бега от стены щитов… и вот уже здесь, прямо здесь… с другой стороны! За стеной! Прямо рядом с Кетишем!

Сердце замерло. Кетиш смотрел на гладкое, мерцающее лиловым исчадие. То, кажется, тоже смотрело на Кетиша, хотя и без глаз.

За одну секунду Кетиш в подробностях рассмотрел исчадие, и многое передумал. Особенно его влекла правая рука — что с зазубренным шипом. На нем все еще пузырилась кровь… исчадие уже успело кого-то убить… но оно ведь только что нагрянуло?..

Одну секунду оно просто стояло вот так и смотрело на Кетиша. А потом… снова расплылось и удлинилось. Ушло обратно — но не к самой трещине. Достигло только одного фонарщика… и появилось прямо на его месте!

Синяя вспышка! Такой силы, что Кетиш едва не ослеп! Безголовый просто… разорвал фонарщика, разорвал изнутри, разбрызгал в кашу, в фарш! Сам при этом замерцал, покачнулся… но выстоял, остался цел… а фонарщик сдох, фонарщик сдох!

— …фонарщик сдох!!!