Георгий Куликов

К вопросу о миражах. Ретро-детектив

Почти по горячим следам…



— А вот еще. На посту ГАИ инспектор останавливает машину. В багажнике десять огромных ножей. Водитель говорит: — Я жонглер, работаю в цирке. А инспектор в ответ: — А ну, покажи, что умеешь. Водитель начинает жонглировать ножами на обочине дороги. В проезжающей мимо машине мужик говорит жене: — Хорошо, что пить бросил, смотри, какие тесты выдумали!

Все четверо мужчин, стоящие во дворе отделения милиции громко засмеялись.

— Ну, Кудрин, травишь анекдоты с «бородой», на тебя это не похоже, — сквозь смех проговорил Слава Андреев. Он сегодня был не в духе и начал ворчать с самого утра. Третий день у следователя Андреева ныл коренной зуб и он прекрасно понимал, что вскоре ему все равно придется садиться в кресло стоматолога. А Женю Кудрина, самого молодого из всех инспекторов уголовного розыска отделения милиции, он обвинил зря. Даже если тот и рассказывал старые анекдоты, трудно было не рассмеяться. Видимо этому способствовал его несколько меланхоличный вид.

— Ему бы не в розыск, а в конферансье податься, — размышлял Андреев, но с другой стороны к лейтенанту милиции Кудрину он относился по-доброму и ценил его не за сценический дар, а прежде всего за человеческие качества.

У Кудрина была интересная особенность: помимо отличной памяти на анекдоты, он удивительным образом умел подмечать забавные моменты обыденной жизни и фиксировал их в своем небольшом блокнотике, который неизменно носил в кармане пиджака. Об этом многие знали и, когда собирались в курилке на улице, всегда просили его что-нибудь прочитать из блокнотика.

Вот и сейчас все ждали от него еще одного свежего анекдота из легендарного блокнотика.

— Ну, хорошо, еще один и на сегодня все, — сказал Женя.

— Сидит мужик в ванной, плача стирает свои брюки и говорит: — Черт, никому нельзя доверять, даже самому себе. Я же только пукнуть хотел.

Все стоящие опять дружно захохотали, а Женя, погасив свою сигарету, выбросил окурок в пустую консервную банку-пепельницу и пошел к себе в кабинет.

День катился к вечеру, а кабинет № 6 в отделении милиции напоминал раскаленный улей. Долговязый молодой человек, сидевший за столом у входной двери, возмущался уже несколько минут, переходя с обыкновенного языка на ненормативный и обратно.

— Ну, какая же она дура, — распалялся он, — развесила свои трусы, майки и прочее исподнее во дворе дома, а сама преспокойно пошла в магазин. Когда вернулась, никакого белья уже не было, свистнули все; ну и конечно она сразу и накатала заявление о краже вещей. Какая же это кража, да она просто их выкинула, а потом жалко стало, вот и донимает меня, кикимора старая!

— Да ладно тебе Витек, — с улыбкой сказал мужчина постарше, с проседью в черных вьющихся волосах, — у всех так бывает. Вот у меня в прошлом году одна бабуля тоже на улице оставила свою клюшку из обычной деревянной палки и ушла. А когда вернулась — той уже не было; два месяца донимала меня, я уже и отказ в возбуждении уголовного дела подготовил, а она знай себе, пишет. Так вот я пошел в лес, срубил такую же палку и отдал ей, после чего она и успокоилась.

— Ты что, Лев Алексеевич, хочешь сказать, чтобы я также где-то нашел такое же белье и отдал ей? — не унимался долговязый.

— А что, — уже смеясь, проговорил Лев Алексеевич, — в соседних домах много белья всякого висит.

— Успокойся Витек, — сказал самый молодой из них лейтенант милиции Женя Кудрин, — Лев Алексеевич шутит, напишешь отказ в возбуждении уголовного дела, и дело в шляпе.

— Женя, да пошел ты знаешь куда? — перебил его долговязый, — там, кстати, и шляпа висела, которую тоже свистнули.

Под общий хохот, дверь в кабинет открылась и, в кабинет вошел дежурный по отделению милиции.

— Витя Колосов, — обратился он к долговязому, — в дежурную часть пришла женщина и срочно требует тебя по краже белья, разберись с ней. А Женя Кудрин — срочно зайди к начальству, там квартирная кража у тебя на территории.

С этими словами дежурный быстро вышел из кабинета.

— Ну вот, — сказал Лев Алексеевич, — сейчас наступят тишина и покой.

Лев Алексеевич Ерихин по возрасту был старшим из оперативного состава отделения милиции и самым опытным сыщиком. Его всегда ставили в пример другим оперативникам и по внимательности к каждой мелочи в раскрытии преступлений и по особому чутью на установление личности преступника. Вот и сейчас, несмотря на шуточки, он был напряжен и думал исключительно о крупной краже из магазина, к расследованию которой он только что приступил. А Женя Кудрин, несколько месяцев назад закончивший среднюю специальную школу милиции, попал по распределению в это отделение милиции, где капитан Ерихин и был назначен его наставником. Между тем, каждый сотрудник старался подстраховать его, помочь молодому милиционеру разобраться в лабиринтах профессии. Вот и сейчас, Лев Алексеевич как бы в назидании произнес: — Обращай внимание на каждую мелкую деталь, на каждый нюанс и запомни: не бывает больших и маленьких дел, бывают преступления, когда нарушается закон. А мы и работаем, чтобы пресекать эти нарушения.

Женя поблагодарил Ерихина и направился к заместителю начальника отделения по розыску Николаеву. Как же ему хотелось быстрее окунуться в жизнь уголовного розыска, изобилующую, как ему казалось, приключениями и неожиданностями. Во время учебы в школе милиции он часами пропадал в кабинете криминалистики, изучая наглядные пособия раскрытых громких преступлений.

Все было бы ничего, но родители до сих пор не могли смириться с его выбором. Им очень хотелось, чтобы Женя поступил в институт и получил высшее образование, но он был уверен в своем выборе и нисколько не жалел о нем. С этими мыслями он вошел в кабинет Николаева.

— Проходи Женя, присаживайся, — пригласил его начальник.

— Только что в дежурную часть позвонила женщина по фамилии Ермолаева, проживающая в новом кооперативном доме на Коломенском проезде, — продолжал он, — и сказала, что ее квартиру ограбили. Возьми участкового инспектора Рыбина и на нашем мотоцикле поезжай и разберись там, а я уже позвонил в райотдел и эксперт — криминалист уже выехал по адресу.

— Так следователь Андреев здесь, может он поедет со мной? — робко спросил Женя.

— Андреев сейчас поедет на другое происшествие, — отрезал Николаев.

Выйдя из кабинета начальника, Женя буквально столкнулся с участковым инспектором Олегом Рыбиным.

— Привет Женька, а я тебя уже жду, — сказал он, — адрес дежурный мне дал, так что погнали на Коломенский проезд.

Они вышли на улицу, где милиционер Сопин уже завел мотоцикл с коляской, который тарахтел, как трактор. Женя, как заправский ковбой, прыгнул в люльку, а Рыбин примостился позади милиционера.

Сколько раз он ни проезжал по Москве, всегда любовался ею, вот и сейчас, несмотря на сильный ветер в лицо, он крутил головой из стороны в сторону, стараясь не упустить ни на йоту красоты города. Вот перед глазами открылся кусочек старой Москвы — Нагатинская улица. Деревянные домики со ставнями создавали неповторимый московский колорит и даже, проносящийся навстречу трамвай, не смог омрачить самобытность старой московской улицы.

Они подъехали к двенадцатиэтажному панельному дому. Видно было, что построен он был совсем недавно. А ведь было время, когда в этом месте стояли утопавшие в садах небольшие низенькие деревянные особнячки, но то время уже ушло и на их месте стали появляться первые московские новостройки. Это были преимущественно панельные пятиэтажки с устаревшей планировкой, все как под копирку серого цвета. В этих домах были уж очень маленькие квартиры, хотя и отдельные, но все же — «спичечные коробки». Они давно перестали отвечать нынешним стандартам комфорта, который в последнее время все больше ценился. На смену им постепенно пришли более современные дома — двенадцатиэтажные с повышенной комфортностью, хотя и были они преимущественно кооперативными. Вот в один из таких новых домов и привела милицейская дорога Евгения Кудрина.

Они подошли к подъезду и увидели, поджидавшего их эксперта-криминалиста Родина. Зайдя в подъезд дома, Женя сразу про себя отметил, что здесь не пахло обычной сыростью, да и света было предостаточно.

Квартира Ермолаевой была на втором этаже, поэтому они поднялись пешком по лестнице.

Дверь открыла женщина средних лет, не отличающаяся яркой внешностью. На вид она была худощавой и немного сутуловатой. Глядя на ее спокойное, приветливое лицо с белоснежной кожей, обрамленное густыми темными кудрями, затянутыми в тугой пучок, Женя отметил и ее женский неповторимый шарм, и принадлежность к старой московской интеллигенции.

Он представился, показал свое удостоверение личности и назвал всех приехавших с ним работников милиции.

— Пожалуйста, проходите в квартиру, — показала жестом Ермолаева и повела гостей на кухню. Еще находясь в прихожей, Женя понял, что квартира двухкомнатная, с окнами, выходящими во двор. Пройдя на кухню, его охватило чувство комфорта и спокойствия; так затейливо, со вкусом разложить подушки на кухонном диванчике, с намеком на цветовую гамму занавесок и, как бы невзначай, на стеллаже расставить маленькие статуэтки и вазочки — это ли не чувство меры.

Хозяйка пригласила их присесть на стулья, а сама примостилась на диванчике.

— Что у Вас произошло? — спросил Кудрин.

— Я работаю в симфоническом оркестре Большого театра, играю на скрипке и моя жизнь связана с командировками, — начала она, — так вот, сегодня утром я возвратилась с очередных гастролей по Сибири и когда вошла в квартиру, то ничего необычного на первый взгляд не заметила. А чуть позже обнаружила, что со стены исчезла небольшая картина, на которой была изображена моя мама в прошлом балерина нашего театра. Помимо этого, из шкатулки исчезла мамина брошка, на которой была изображена пляшущая балерина и пятьсот рублей денег, которые я копила для покупки дачи. Все остальное на месте и даже четыре картины, которые висят в комнате.

— Так, — важно произнес Женя, — мы сейчас аккуратно пройдем в комнату и я попрошу участкового инспектора пригласить понятых и составить протокол осмотра места происшествия, а нашего эксперта открыть портфель и заняться своей работой.

Место происшествия. Привычные для каждого сыщика слова, но сколько в них таинственного! Когда еще будет восстановлено в деталях это самое происшествие, а сейчас многое зависит от первого знакомства с этим местом. Как учили в школе милиции, необходимо буквально погрузиться в пока неизведанную обстановку, почувствовать себя так, как будто ты не раз бывал здесь и мирно беседовал с хозяйкой.

Они вошли в комнату и, Нина Николаевна показала на стенку, где висела картина, а сейчас торчала лишь шляпка гвоздя.

— Вот здесь она и висела, — сказала Ермолаева, — картина была небольшой и соответствовала старым стандартам французских холстов с прямоугольным форматом и размером примерно сорок пять на тридцать пять сантиметров. На ней была изображена моя мама в молодости в балетном трико, стоящая у станка.

— Где, где? — удивленно спросил Кудрин.

— У станка, — повторила Ермолаева, — у балетных так называется деревянный поручень, за который они держатся и тренируются, оттачивая балетные партии.

— А вот и шкатулка, в которой лежали брошка и деньги, — сказала она и показала на небольшую коробочку из белого благородного камня, стоявшую на открытой полке серванта.

— Пока мои коллеги занимаются своим делом, пойдемте на кухню, Вы мне подробнее расскажите обо всем, — сказал Кудрин.

— А я пойду к соседям и приглашу их в качестве понятых, — проговорил участковый инспектор и вышел из квартиры.

Хозяйка квартиры и Женя прошли на кухню и сели за небольшой кухонный стол. Она достала из шкафа пепельницу и пачку сигарет.

— Когда я волнуюсь, меня тянет покурить, — сказала Ермолаева, доставая из пачки сигарету.

— Это, судя по виду, заграничные сигареты? — спросил Кудрин.

— Да, мы весной были на гастролях по Италии, вот я и купила там блок сигарет «Кент» — ответила хозяйка квартиры. Они очень легкие и я иногда ими балуюсь. Кстати, если Вы курите, угощайтесь.

— Спасибо, — ответил Женя и, вытащив из пачки сигарету, зажег спичку и поднес ее, чтобы прикурить сначала Ермолаевой, а потом — себе.

— Классные сигареты, — только и смог сказать Кудрин, затягиваясь дымом, — расскажите более подробно о картине и брошке.

— Видите ли, — начала Нина Николаевна, — живу я одна, в свое время был неудачный брак и, больше я не пыталась создать семью. Мама моя Лаевская Ольга Павловна в свое время танцевала в Большом театре, а потом долгое время преподавала в Московском хореографическом училище. Умерла она пять лет назад от воспаления легких. С детьми у меня не случилось, а вот двух сестер, детей сестры моей мамы я просто обожаю, правда, живут они в Ленинграде и видимся мы не часто.

— Ну а теперь собственно про эту картину, — продолжала Ермолаева, — она была написана художником Модильяни в 1911 году и подарена им маме на выставке, проходящей в том же году в Париже.

— А что Ваша мама делала в Париже? — спросил Женя.

— Я Вам уже говорила, что она была балериной Большого театра и была приглашена Дягилевым на летний период. Она танцевала в балетных спектаклях русских сезонов в Париже.

— А кто такой Дягилев? — тихо спросил Женя.

— Дягилев? — О, это русский театральный деятель, один из организаторов «Русских сезонов» в Европе, — сказала Нина Николаевна, — жаль, что о нем сегодня все забыли и никто не вспоминает. А ведь он впервые представил Европе русское искусство балета, восхитив тем самым изощренную и сытую дешевыми постановками западную публику.

— Так, по рассказам мамы, — продолжала она, — в один из вечеров после спектакля, к ней в гримерку зашел театральный художник Лев Бакст, который в то время художественно оформлял постановки и пригласил ее на кофе в соседнем кафе. Мама была тогда удивлена этому приглашению, так как рядовых артисток балета, люди такого ранга редко когда приглашали. Они зашли в кафе, где их ждал худощавый человек, которого Бакст представил как своего знакомого тоже художника по имени Амадео Модильяни. Поскольку тот художник не говорил по-русски, то переводил с французского — Бакст.

Модильяни рассказал, что он присутствовал на нескольких балетных спектаклях и ему очень понравились две танцовщицы Анна Павлова и Ольга Лаевская. Он хотел бы написать портреты этих балерин. Однако Павлова вообще неприступна и отказалась даже встретиться, поэтому он попросил маму попозировать ему, уж очень хотел он написать ее портрет. Мама тогда ему отказала, ее шокировал неопрятный вид этого Модильяни и винный перегар из его рта. Если бы не уважаемый художник Бакст, она бы никогда не обратила внимания на этого неряху. Однако, этот итальянец оказался настырным и уже на следующий день после спектакля сам пришел в гримерку с букетом цветов. Он жестом пригласил ее выйти в коридор и когда она вышла, то увидела улыбающегося Бакста.

Одним словом, почти неделю после спектакля в репетиционном зале по вечерам она позировала этому итальянцу. Где-то, через месяц, по завершении спектаклей во Франции, Лев Бакст пригласил маму посетить выставку художников. Когда они пришли туда, их встретил улыбающийся Модильяни с какой-то моложавой женщиной с горбинкой на носу. Он пытался ее представить, но она на чисто русском языке поздоровалась и сказала, что она русская и зовут ее Анна Ахматова. И еще она сказала, что Амадео написал и ее портрет, который также находится на его стенде. Бакст в свою очередь представил ей мою маму, ну и, конечно, самого себя. Они все вместе подошли к стенду, где висели картины Модильяни и, как рассказывала мама, на самом видном месте в центре находился большой портрет Ахматовой. Ей тогда понравилась эта картина, которая выделялась утонченностью линий и особенно, на ее взгляд, очень четко был прописан ее горбатенький нос. В конце стенда висели две небольшие картины, в которых мама узнала себя и ей было необыкновенно приятно от того, что ее образ был на этой выставке наравне с портретами других уважаемых лиц того времени. Маме очень понравились эти картины, да и Бакст выразил свое восхищение. Тогда Модильяни неожиданно снял со стенда одну из них, на которой мама в балетном трико стоит у станка и отдал ее ей, при этом что-то сказал по-французски. Бакст перевел, что итальянец дарит маме картину на память, подчеркнув при этом, что в этом весь Модильяни, как ему захочется, так он и делает: пишет того кто понравился и не задумываясь дарит свои шедевры. Мама поблагодарила его за такой царский подарок и они расстались, так как ей необходимо было присутствовать на заключительном сборе труппы.

— Таким образом, картина оказалась у мамы, — проговорила Нина Николаевна, — сначала она висела в нашей маленькой квартирке на Плющихе, а когда я несколько лет назад поменяла ее на эту кооперативную, перекочевала на стенку новой квартиры.

— Понятно, — сказал Кудрин, — а что Вы можете сказать о брошке?

— Брошку-балеринку, как ее звала мама, ей подарил один из поклонников также во время гастролей по Франции, — ответила Ермолаева. По ее словам, в тот год русский балет произвел фурор среди искушенной французской публики и, почти после каждого спектакля, масса мужчин пыталась познакомиться с балеринами и подарить им цветы и сувениры. Одним из таких сувениров и была брошка-балеринка. Мама однажды вскользь сказала, что эту брошку ей подарил один из мастеров парижского ювелирного дома «Ван Клиф». Брошь действительно уникальна: на серебряной основе изображена балерина, а вокруг нее обрамление из трех маленьких бриллиантиков.

— А какова приблизительно ее стоимость? — спросил Кудрин.

— Я не знаю, — ответила Нина Николаевна, — мы с мамой никогда ее не оценивали, ни к чему было.

— А нет ли случайно у Вас каких-нибудь фотографий, где можно увидеть картину и брошь? — тихо спросил Женя.

— Ну, насчет брошки точно нет, а вот картина, по-моему, есть на домашних фотографиях, — сказала хозяйка квартиры и стала искать что-то на кухонном стеллаже.

В этот момент на кухню вошли участковый инспектор и эксперт-криминалист.

— Протокол осмотра места происшествия я составил, понятых отпустил, а сейчас опрошу других соседей, может кто-то что-нибудь видел, — сказал Рыбин и вышел из квартиры.

— Я тоже закончил свою работу, — сказал эксперт-криминалист, — чужих следов на замке и в комнате я не обнаружил, отпечатки пальцев везде одни и те же и скорее всего, принадлежат хозяйке квартиры. Но есть маленький нюанс, — хитро улыбнувшись, проговорил он и показал клочок бумажки, на которой был виден номер и слово «…ателье».

— Она лежала на полу комнаты под сервантом, — сказал он. И еще эксперт обнаружил там же круглую небольшую пуговицу белого цвета с темной окантовкой. Женя и хозяйка квартиры внимательно посмотрели на нее, так как она была хорошо видна на ладони эксперта, одетые в темные резиновые перчатки.

— Это не моя пуговица, — с уверенностью сказала Нина Николаевна — похоже, она могла принадлежать мужской рубашке, так как женщина вряд ли стала бы носить блузку с такой отвратительной вещью. Кстати, в ателье я не хожу, потому что покупаю себе обновы в командировках.

Кудрин взял у эксперта-криминалиста обрывок квитанции и положил к себе в папку, а пуговицу Родин спрятал в свой чемоданчик.

— Придется искать человека, который был в ателье и что-то себе шил, а также хозяина этой пуговицы, — тихо проговорил Кудрин.

— Я поеду на работу, а экспертное заключение вышлю с оказией через дежурного по райотделу, — сказал эксперт и также вышел из квартиры.

— Продолжим, Нина Николаевна, — проговорил Женя и снова уселся на свой стул.

Ермолаева вынула из альбома фотографию, на которой они вместе с другой женщиной были запечатлены в ее комнате, а слева от них была отчетливо видна картина балерины, висевшая на стене.

— Кто эта женщина? — спросил Кудрин.

— Это Паула Порелли, моя знакомая из симфонического оркестра театра «Ла Скала» в Милане, — ответила она, — в позапрошлом году наш театр гастролировал в Италии и мы там познакомились. А весной, прошлого года, итальянский театр был на гастролях в Москве и я пригласила ее к себе в гости. Она пришла со своей подругой — скрипачкой из их оркестра, которая и сфотографировала нас с Паулой. А зимой уже этого года, когда мы снова были в Милане, она и подарила мне эту фотографию.

— А можно я у Вас на некоторое время возьму ее? — спросил Женя.

— Ну, если это очень надо, то берите, но с отдачей, — сказала она.

— А может быть есть все-таки фотография брошки? — переспросил еще раз Кудрин.

— Нет, — повторила Ермолаева, — но я могу ее нарисовать.

Она взяла чистый лист бумаги и стала авторучкой рисовать. Минут через десять она показала Кудрину рисунок, на котором и он увидел круглую брошку, с танцующей балериной, а по бокам сияли три солнышка.

— А что это за солнышки? — спросил Женя.

— А это я так изобразила три бриллиантика, вот такая уж у меня фантазия, — улыбнувшись, сказала она.

— Ну, хорошо, теперь я попрошу Вас написать в произвольной форме заявление о краже из Вашей квартиры, — строго проговорил Кудрин.

Пока хозяйка квартиры писала заявление, Женя еще раз взглядом осмотрел квартиру. В гостиной на большом диване, обтянутом фактурным цветным гобеленом расположились маленькие атласные подушечки, а рядом нависал старинный деревянный комод, явно ручной работы.

— Хозяйка с удовольствием подошла к интерьеру своей квартиры, — отметил про себя Женя.

Когда она закончила писать, Кудрин взял у нее заявление и вместе с фотографией и рисунком положил в свою папку. Затем, попрощавшись с Ермолаевой, вышел из квартиры. На лестнице его ждал участковый инспектор, который сказал, что соседи ничего не видели и не слышали. Они вышли на улицу, сели в свой мотоцикл и поехали в сторону отделения милиции.

По приезду Женя передал документы для регистрации в дежурную часть и сразу же направился для доклада к Николаеву. Павел Иванович внимательно выслушал Кудрина, посмотрел на фотографию и рисунок, сделанный Ермолаевой и, взяв со стола лупу, стал разглядывать обрывок квитанции, найденный в ее квартире.

— Вот что я думаю, — сказал он, положа лупу обратно на стол, — во-первых, постарайся обзвонить все ателье нашего района, может быть, по номеру квитанции можно будет определить, кому она принадлежала. Хотя, конечно, по всей Москве много разных ателье, но попробуй. Во-вторых, если действительно это была картина знаменитого итальянского художника Модильяни, то это очень серьезно. Сегодня его работы очень дорого стоят на различных западных аукционах, поэтому я позвоню одному знакомому искусствоведу из Пушкинского музея, может быть, он что-то прояснит об этой картине. А ты завтра прямо с утра поезжай в музей и поговори с ним. В-третьих, отправляйся сейчас в райотдел и попроси криминалистов, чтобы из этой фотографии вычленили только картину и постарались сегодня же размножить и ее и рисунок брошки, а потом нужно разослать их по всем районам города с ориентировкой на возможную продажу картины и брошки в ювелирных мастерских и художественных салонах. И еще, докладывай мне о каждом шаге расследования, ведь ты еще не очень опытный в этих делах, поэтому я, по возможности, буду тебе помогать.

— Понял, Павел Иванович, — сказал Женя и вышел из кабинета начальника. Оставшуюся половину дня он занимался выполнением поручений Николаева. Где-то к вечеру дежурный по отделению милиции передал ему записку от Павла Ивановича, в которой был написан телефон и фамилия искусствоведа — Загорский Сергей Сергеевич.

С утра следующего дня Женя сразу поехал в Пушкинский музей. Выйдя из метро, через несколько минут он подошел к главному зданию музея.

— Какой же он величавый! — с восхищением подумал он, подойдя к зданию с мраморной колоннадой, похожему на античный храм. А теперь — это храм искусств. Женя, вдруг, вспомнил, что когда ему было лет десять, он был уже здесь с родителями, но мало, что запомнил. Память вытащила из своих анналов лишь статуи и мумии людей и большое количество картин, висевших в залах музея.

Он подошел к вахтеру, стоящему у дверей музея, представился ему и попросил позвать Ивана Ивановича Загорского. Минут через десять к нему подошел мужчина средних лет и спросил, — это Вы, Кудрин Евгений от Николаева?

— Да это я, — ответил Женя.

— Тогда пройдемте со мной, — сказал Загорский и повел его по парадной лестнице наверх. Женя крутил головой налево и направо: вдоль лестницы возвышались колонны красного цвета, слегка поблескивающие в ярком свете висевших на потолке огромных люстр. На втором этаже они вошли в большой зал, где Загорский подошел к незаметной двери и, открыв ее, зашел вовнутрь. Кудрин последовал за ним и оказался в небольшом кабинете, в середине которого стоял стол, а по бокам два стула.

— Присаживайтесь, молодой человек, и расскажите, что привело Вас в этот храм искусств, — сказал Загорский, усаживаясь в свое кресло, — как мне вчера говорил Павел Иванович, Вы хотели со мной поговорить по поводу картин Модильяни.

— Начну все по порядку, — проговорил Женя, — несколько дней назад в одной московской квартире произошла кража, воры похитили картину, которую, по словам хозяйки, нарисовал Модильяни.

— Так, так, это очень забавно, — живо откликнулся Загорский, — но, насколько мне известно, в советских музеях его картин нет, за исключением двух рисунков, хранящихся в фондах нашего музея.

— Мать потерпевшей, Ольга Лаевская, давно ушла из жизни, — продолжал Кудрин, — но в начале нашего столетия, она была балериной Большого театра. И в тысяча девятьсот одиннадцатом году танцевала в русских сезонах у Дягилева в Париже. Во время гастролей ее, через театрального художника Льва Бакста, попросил попозировать художник Амадео Модильяни. Он объяснил это тем, что она ему очень понравилась, как балерина и он очень хотел бы написать ее портрет. В итоге он нарисовал две небольшие картины и поместил их на проходящей в то время в Париже выставке. На закрытие этой выставки по приглашению Бакста и пришла балерина Лаевская. Как рассказывала ее дочь, балерина была восхищена работой художника, а он расчувствовался, снял одну из этих картин прямо со стенда и подарил ей на память. С тех пор картина все время висела в квартире сначала Лаевской, а потом ее дочери.

Кудрин достал из своей папки фотографию картины, увеличенную криминалистами, и показал ее Загорскому. Тот долго и внимательно смотрел на нее и неуверенно произнес: — Если это действительно картина кисти Модильяни, то мы не знали об этом. У меня нет слов… — Знаете что, — встрепенулся он, — мы сейчас с Вами пройдем на третий этаж, там работает наш старейший искусствовед доцент Павлов Илья Платонович, — он много чего знает про художников и их картины и все его за глаза называют «ходячей энциклопедией».

Через пару минут они уже входили в длинную продолговатую комнату, по стенам которой, висели картины. В самом углу комнаты за массивным столом склонился седоволосый старичок, рассматривая что-то через большую лупу с длинной ручкой. Они поздоровались. Старичок, как показалось Жене, был выраженным холериком, особенно это почувствовалось, когда он снова стал рассказывать про похищенную картину Модильяни. Павлов, вдруг, встал из-за стола и, заложив руки за спину, стал быстрым шагом ходить от стенки к стенке.

— А Вы, голубчик, уверены, что это была картина кисти Модильяни? — спросил он, продолжая вышагивать вдоль комнаты.

— Я нет, — проговорил Кудрин, а вот хозяйка квартиры утверждала, что это именно так.

— Если это так, так это сенсация! — надрывным голосом проговорил старичок.

Женя показал ему фотографию этой картины, а Павлов, взяв со стола свою лупу, принялся ее рассматривать.

— Вот о чем я думаю, — выдохнул старичок, не отводя своего взгляда от фотографии, — ведь после каждой такой выставки во все времена издавался альбом репродукций, выставленных картин.

— Но у нас-то точно нет альбома репродукций картин за тот год, — сказал Загорский.

— А фотографии с этих альбомов могут где-то валяться в хранилище нашего архива, — резво проговорил Павлов и хлопнул в ладоши, — да, да, наверняка они есть!

— Вот смотрю я на эту фотографию, — продолжал старичок, — и вижу, что стиль и линии очень похожи на этого выдающегося итальянца. Ведь для Модильяни тело, это всего лишь тонкая оболочка, сквозь которую просвечивается душа человека. Вы знаете, почтеннейший, люди на портретах Модильяни очень своеобразные. Скорее он передавал характер и душу, добавляя то, чего в зеркале человек не видит. А самое интересное, что Модильяни, в основном, писал людей, которые ему просто понравились — это и портреты друзей или просто знакомых, которые окружали в то время этого художника. Поэтому, вполне возможно, что эта балерина произвела на него сильное впечатление и он решил написать ее портрет.

— Иван Иванович, голубчик, — обратился он к Загорскому, — зайдите, душа моя, в наш архив, вдруг, найдете какие-нибудь фотографии с выставки за тот год.

Загорский кивнул головой и вышел из кабинета, а старичок опять подошел к своему столу, присел за стол и, как ни в чем не бывало, продолжил что-то рассматривать.

Женя сидел тихо, боясь нарушить тишину, привычную для хозяина кабинета. Прошел час, сидеть на одном месте надоело и Женя, встав со стула, начал рассматривать, висевшие на стенах картины.

— Это, молодой человек, копия Шишкина, а это — копия самого Айвазовского, — пробурчал старичок, не поднимая глаз со стола.

Посмотрев все картины, Женя снова сел на свой стул и начал подумывать, чтобы пойти в зал и посмотреть экспозиции музея, пока Загорский ищет фотографии. В этот момент дверь резко распахнулась и на пороге появился Загорский с большой папкой красного цвета.

— Нашел, Илья Сергеевич, нашел, есть несколько фотографий из альбома той выставки, — возбужденно проговорил Загорский.

Положив папку на стол Павлова, он раскрыл ее и оттуда посыпались старые поблекшие фотографии. Старичок очень быстро и ловко стал разбирать их и когда они почти закончились в папке, с самого дна извлек фотографию, на которой были запечатлены восемь картин, в середине которых находились две с изображением балерины. На первой картине был изображен портрет балерины в трико, стоящей у балетного станка, а на второй — портрет этой же балерины в прыжке. Под фотографией на французском языке отчетливо была видна фамилия автора — Модильяни.

Женя вновь достал из кармана свою фотографию и сравнил ее с той, где балерина стояла у станка. Все подошли к нему и внимательно рассмотрели эти две фотографии. Сомнений не было, они оказались идентичны.

Минут пять все молчали, потом Павлов вдруг оживился и произнес: — это поразительно! Но где же картина сейчас… ее надо непременно найти, товарищ милиционер, а уж я постараюсь выяснить судьбу второй картины.

— Вы Евгений сразили меня, — медленно сказал Загорский, — сколько же лет шедевр лежал у нас под носом, а мы и не знали.

— А какова приблизительно стоимость этой картины? — спросил Кудрин.

— Если это действительно работа Модильяни, то, примерно, полмиллиона долларов, а две картины вместе — так целый миллион долларов, — сказал Павлов, засовывая в рот таблетку.

Запахло валидолом. Женя подошел к столу, налил из графина стакан воды и протянул Павлову.

— Спасибо, не надо, — сказал он, — я очень разволновался, простите, сейчас все пройдет.

— Ну что же, спасибо Вам за консультацию, — сказал Женя, — мне пора идти искать эту картину.

И Вам, Евгений, огромное спасибо, не каждый день такое происходит в нашем музее, — проговорил Загорский.

И старичок долго тряс руку, и благодарил за содействие, хотя о каком содействии он говорил, Женя не совсем понял.

Приехав в отделение милиции, Кудрин первым делом, пошел на доклад к Николаеву.

— А я только что тебя вспоминал, — пробасил Павел Иванович, — позвонили ребята с Октябрьского райотдела, там в одну ювелирную мастерскую сегодня утром приносили похожую брошку для оценки. Мы договорились, что ты завтра с утра поедешь в райотдел и зайдешь к моему однокашнику майору Евсееву Степану Ильичу. Он опытный сыщик и подскажет тебе, как действовать дальше. А сейчас расскажи про твой поход в Пушкинский музей.

Женя подробно рассказал ему о своих встречах и неожиданностях, произошедших в связи с пропавшей картиной. А самое главное — так это то, что картина, по всей вероятности, действительно, принадлежит кисти Модильяни и имеет баснословную цену.

— Вот видишь, Женя, сколько нового ты для себя узнал: и про Модильяни, и про Бакста, и про Дягилева. Люди какие — глыбы искусства, — сказал Николаев, — только думаю я, что картина вряд ли где проявится, а вот брошка — вполне реально может появиться у каких-нибудь скупщиков. И вот она-то и будет той ниточкой, которая и приведет нас к похищенной картине.

Целый вечер Женя обзванивал разные ателье, но такого номера квитанции ни в одном из них не существовало. Неудача немного обескуражила, но он понимал, что и такое бывает, когда версия, казавшаяся еще утром самой реальной, к вечеру не оправдала надежд.

В конце концов, он устал и, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза и задремал.

— Что такое усталость? — подумал Женя, — по сути это естественный сигнал организма, что он нуждается в отдыхе. А поскольку, уже ни на что нет сил и невозможно сосредоточиться — пора идти домой.

В этот момент в кабинет вошел его коллега — инспектор уголовного розыска Саша Блинов и прямо с порога, увидев склонившегося над столом Женю, громко проговорил, — ты что раскис, уже вечер, а мы еще ни в одном глазу. Блинов любил, иногда, в конце рабочего дня, как он говорил «пройтись по стопочке», но Женю это предложение мало вдохновляло, он больше воодушевлялся, слушая свой любимый джаз.

— Может по маленькой стопочке? — спросил Блинов.

— Да нет, не хочется Саша, я очень устал, — ответил он.

— Ну, тогда хотя бы новый анекдот расскажи, — не унимался Блинов.

Своим напором Саша немного раскачал Кудрина, усталость отступила и он даже как-то встрепенулся.

— Значит так, — начал Женя, — пьяница зашел с бутылкой водки в автобус и плюхнулся на сиденье.

— Эй, а за проезд, — крикнула контролерша.

— Ну, за проезд, так за проезд, — сказал мужик и отхлебнул из горла.

Блинов захохотал и от удовольствия захлопал в ладони, уж очень ему нравились анекдоты про алкашей; он, видимо, чувствовал в этих образах родственные души.

А ты знаешь, Женька, что такое настоящая усталость? — спросил он.

— Ну, поведай, — устало проговорил Кудрин.

— Это когда ты входишь в комнату, — начал Блинов, — а там, на кровати, лежит обнаженная красотка. Ты подходишь к ней, раздеваешься, сбрасываешь ее на пол — и… ложишься спать.

Женя улыбнулся и, поднявшись со своего стула, стал собираться домой.

— Может все-таки по маленькой, — жалобным голосом проговорил Блинов.

— Да нет Саша, в другой раз, — ответил Кудрин и, попрощавшись, вышел из кабинета.

На следующий день, не заходя к себе на работу, он отправился в Октябрьский РОВД. Женя быстро нашел кабинет майора Евсеева и, постучавшись, открыл дверь.

— Да, заходите — сказал немолодой человек, сидящий за столом.

— Лейтенант милиции Кудрин Евгений, — представился он майору и показал свое удостоверение личности.

— А, помню, мне вчера вечером Паша Николаев звонил, — проговорил майор, — проходи лейтенант и присаживайся на стул, а я пока попрошу зайти нашего инспектора БХСС Николая Зайцева, он звонил в твое отделение милиции по поводу брошки.

Через несколько минут в кабинет зашел молодой мужчина с широкими плечами и короткой стрижкой на голове.

— Знакомьтесь, — сказал Евсеев, — капитан милиции Зайцев Николай, а этот молодой человек — лейтенант милиции Кудрин Евгений из Красногвардейского РОВД. Это по поводу брошки.

Зайцев не спеша сел и неторопливо начал рассказывать.

— Несколько дней назад нам поступила сводка-ориентировка о краже картины и брошки из квартиры на Коломенском проезде, — сказал он, — мы в сою очередь проинформировали своих доверенных лиц об этом. И вот вчера вечером, один из них сообщил, что днем к директору ювелирной мастерской на Ленинском проспекте, приходил человек и просил оценить брошку, очень похожую на ту, которая была на рисунке ориентировки.

— Вот как! — вырвалось у Кудрина, — а каким образом он увидел ту брошку, он что, на потолке сидел?

Зайцев удивленно посмотрел на Женю и грубо ответил: «Тебе что, это очень важно, он случайно находился за стеллажом в этом помещении и успел рассмотреть эту брошку. Кстати, директор сам его попросил разобрать тот стеллаж, а потом просто забыл про моего человека. Он просил оценить эту брошку, но продавать не хотел.

Директор ничего не сказал, а только попросил разговор продолжить на улице, после чего они вышли из мастерской.

— Понял, — ответил Кудрин, — извините меня товарищ капитан за несдержанность.

— Да ладно, — примирительно проговорил Зайцев.

— Молодой еще парень, — сказал молчавший Евсеев, — но ничего, опыт приходит с годами, а вот то, что он попросил извинения за свою горячность — похвально, не каждому дано преступить через свою гордыню и извиниться.

— Да забыли уже, — проговорил Зайцев, — я думаю, что надо сейчас посетить директора ювелирной мастерской и узнать, кто принес ему брошку.

— А кто этот директор ювелирной мастерской? — спросил Женя.

— Это некий Лайман Борис Моисеевич, — ответил Зайцев, — старый хитрый ювелир, который работает в этой мастерской еще с довоенных лет. Он несколько раз фигурировал в уголовных делах по хищению драгметаллов, но всякий раз выходил сухим из воды.

— Крутой дядя! — воскликнул Женя.

— Не то слово, — ответил Зайцев.

— А Вы, товарищ капитан, не раскроете с нашим приходом своего человека? — спросил Кудрин.

— Правильные вопросы задает лейтенант, — с улыбкой сказал Евсеев.

— Да нет, когда директор с тем мужиком вышли на улицу, мой человек незаметно вышел оттуда. А потом, мы просто покажем Лайману рисунок и посмотрим на его реакцию; мой приход, по его разумению, ничего хорошего для него не сулит. Вот Лайман и будет в своей голове, как на весах взвешивать, говорить правду или молчать. У меня кое-что есть, что сказать ему, думаю, он будет сговорчив.

Через несколько минут они уже шагали по Ленинскому проспекту в направлении ювелирной мастерской.

Минут через двадцать они подошли к жилому дому, на первом этаже которого красовалась вывеска «Ювелирная мастерская». Они зашли в небольшую комнату, в центре которой стоял стол, на котором восседал грузный полный мужчина.

— Добрый день, — сказал Зайцев, — мы к Борису Моисеевичу.

— А Вы что, с ним договаривались? — спросил он.

— Он всегда рад видеть меня, — ответил капитан, показывая свое удостоверение личности.

— А, это меняет дело, — проговорил мужчина, — Вам тогда в последнюю комнату по коридору.

Постучавшись, они зашли туда; за столом сидел человек и что-то писал.

— Доброго здоровья Борис Моисеевич, — протяжно проговорил Зайцев.

— И Вам не хворать, — ответил он, вставая со своего кресла.

Женя с интересом посмотрел на него; это был пожилой мужчина с роскошным профилем: густыми вьющимися седыми волосами, ухоженной белой бородой и атлетическим строением без выраженных возрастных изменений. Одет он был в стильный темно-синий костюм, накрахмаленную белую рубашку и бабочку синего цвета.

— Что Вас привело ко мне? — спросил он, указывая рукой на стулья, стоящие у стола.

— Как Ваше самочувствие Борис Моисеевич? — вопросом на вопрос проговорил Зайцев.

— Но ведь Вы не за этим сюда пожаловали? — спросил ювелир, — и я скажу, что здоровье мое в полном порядке.

— Ну, вот и хорошо, — проговорил капитан, — тут недавно ко мне ворона на хвосте принесла, что некому ювелиру из Якутска левые «камушки» подкинули. Вы случайно не в курсе, какому такому ювелиру так повезло?

Лайман на секунду опешил, на лбу у него выступил пот, а прищуренный взгляд выдал некую обеспокоенность, которую он постарался скрыть, скосив глаза вниз.

— Не могу знать, у меня в мастерской полный порядок в отчетности, — скороговоркой ответил Лайман, — могу показать все документы.

— Верю, Борис Михайлович, — ответил Зайцев, — я ведь только вслух высказал то, что мне прошептала на ухо ворона, а насчет Вас я ничего не знаю, Вы — уважаемый человек в районе.

Наступило молчание. Ювелир старался не смотреть в сторону пришедших работников милиции, а уставился в окно, нервно теребя пальцами мочку правого уха.

— Так и зачем Вы все-таки приходили? — переспросил он.

— Да, чуть не забыл, — проговорил капитан, — посмотрите на этот рисунок.

Женя вынул из кармана листок бумаги, на котором была нарисована брошка-балеринка, и протянул его ювелиру.

— Вам не приносили ее на продажу? — спросил Зайцев.

Ювелир взял листок бумаги и стал внимательно рассматривать рисунок; он смотрел на него минут пять, потом взгляд его переместился на капитана, затем на Кудрина. Еще несколько минут Лайман рассматривал рисунок, потом передал его Кудрину.

— Несколько дней тому назад ко мне приходил человек с брошкой, похожей на этом рисунке, — медленно проговорил Лайман, — продавать он ее не хотел, а лишь попросил оценить ее стоимость. Это была дорогая старинная брошь, изготовленная во Франции ювелирным домом «Ван Клиф». Этот экземпляр, с изображением балерины на брошке, принадлежит к первым работам французских ювелиров и, скорее всего, был изготовлен где-то в начале века. Я тогда оценил ее где-то, в размере одной тысячи рублей. Потом этот человек ушел и больше не заходил к нам в мастерскую.

— А кто этот человек? — быстро спросил капитан.

— Истинный бог не знаю, — ответил Лайман.

— А если хорошо подумать, Борис Моисеевич, с учетом ранее высказанных мной мыслей, про шепот вороны, — с улыбкой проговорил Зайцев.

Немного помедлив, ювелир обошел вокруг стола, как бы соображая, что говорить и подошел к капитану.

— «Артист» это был — местный мошенник, сказал Лайман, — я с такими людьми стараюсь не общаться, я даже с ним вышел разговаривать на улицу.

— А Вы ведь его раньше знали, Борис Моисеевич, — укоризненно проговорил Кудрин, — даже кличку его назвали.

— Да, где-то лет пять тому назад, он мне заказывал золотую мужскую печатку, а что касается клички, то так его тогда дружки называли. У меня даже сохранился его номер телефона.

Лайман подошел к шкафу, взял какую-то папку и порывшись достал корешок квитанции, на котором была написана фамилия «Варламов», под которой авторучкой был приписан номер телефона.

— Судя по номеру телефона, этот Варламов живет на нашей территории, — сказал Зайцев.

— Да, — подтвердил Лайман, — он местный, я его несколько раз видел в кафе у магазина «Тысяча мелочей» на Ленинском проспекте.

— Ну, спасибо, Борис Моисеевич, — проговорил, прощаясь, Зайцев, — до будущих приятных встреч и не делайте больше так, чтобы ворона снова прилетела ко мне.

— Всего хорошего, — сказал ювелир и сел за свой стол.

На следующее утро Кудрин вновь приехал в Октябрьский РОВД и сразу направился к майору Евсееву. Выслушав Женю, он как-то странно на него посмотрел и, поджав кулак к щеке, не спеша стал говорить.

— «Артист» — это известный в районе «щипач» — вор-карманник, — проговорил Евсеев, — тебе видимо в школе милиции говорили о такой категории воров. Это, брат мой, высшая каста преступного мира. Виртуозы своего «дела», они иногда сравнивают себя с артистами оригинального жанра. Образ «щипача» совсем не похож на образ традиционного преступника — это не амбал, которому мать-природа выделила одну единственную извилину и, который способен лишь на разбойные действия. Преступный мир всегда преклонялся перед дисциплиной «щипачей». Они ведь, уважаемый Евгений, спиртного не употребляют, по утрам делают зарядку, соблюдают режим питания, что не так легко при их воровской жизни. Однако, такое насилие над собой приносит определенные плоды: у них обостряется зрение и слух, а самое главное — реакция становится молниеносной.

— Так что «Артист» не простой вор, — продолжал майор, — надо еще подумать, как с ним работать по брошке. Он может просто замкнуться и ничего ты ему не предъявишь, а косвенные улики — это не про него.

— И что же делать? — робко спросил Женя.

— Для начала, надо поговорить с Иваном Носовым, — сказал Евсеев, — участковым инспектором, на территории которого проживает «Артист», он же Варламов Петр Сергеевич.

Майор на секунду задумался, после чего позвонил в дежурную часть и поинтересовался о местонахождении участкового инспектора Носова. Дежурный ответил, что только что закончился инструктаж у руководства, на который прибыли участковые инспектора отделений милиции района и что Носов сейчас в зале для совещаний. Евсеев попросил, чтобы дежурный пригласил его зайти в его кабинет.

Через пять минут в кабинет постучали и на пороге появился моложавый старший лейтенант милиции.

— Просили зайти Степан Ильич? — обратился он к Евсееву.

— Да, Ваня, заходи и присаживайся, — проговорил майор, — знакомься — мой коллега из Красногвардейского района Евгений Кудрин.

Женя коротко рассказал Носову о цели своего визита и попросил его рассказать о человеке по кличке «Артист».

— Это Варламов Петр Сергеевич, — начал рассказывать он, — вор-карманник, промышляет в крупных универмагах нашего района. Судим за кражу, освободился из мест заключения полгода назад. Фиктивно работает на плодоовощной базе, я у него и справку из отдела кадров видел, хотя мне кажется, что он даже не знает, где она находится. Проживает у нас на территории с матерью, которая часто болеет, а отец где-то пропал на заработках в тайге лет десять назад.

— Ну что еще могу сказать о нем, — проговорил, задумываясь Носов, — не выпивает, в компаниях замечен не был, но любит перекинуться в карты — это, пожалуй, единственная слабость «Артиста». Тут мне недавно мой доверенный человек сообщил, что он днем играет в карты в подвале пункта приема макулатуры, что в доме возле метро «Ленинский проспект».

— Я знаю этот пункт приема макулатуры, — утвердительно сказал Евсеев.

— Там работает некий Кашкин, очень подозрительный тип, все никак до него руки не доходят, — сказал участковый инспектор.

— А что Вы еще можете сказать о Варламове? — спросил Женя.

— Да я в принципе все сказал, ведь он старается не попадать мне на глаза и где он бывает, я не знаю, — подвел итог разговора Носов.

— Спасибо Ваня за информацию, — проговорил Евсеев.

Попрощавшись со всеми, Носов вышел из кабинета.

— Информация конечно скудная, — проговорил майор, — но это лучше, чем ничего. Так что давай Женя прямо сейчас и посетим пункт приема макулатуры.

— Да, соберем все бумаги и папки с Вашего стола и ровными рядами пойдем сдавать для пользы государства, — пошутил Кудрин.

Евсеев улыбнулся и, Жене стало понятно, что с чувством юмора у него все в порядке.

Спустя полчаса они подъехали на милицейской машине к жилому зданию, в торце которого на первом этаже располагался пункт приема макулатуры. Они вошли и увидели, что все помещение было завалено связками газет и журналов, а в углу за небольшим столом сидел человек среднего возраста и что-то писал.

— Вы принесли макулатуру? — спросил он.

— Нет, мы из милиции, товарищ Кашкин, — сказал Евсеев, показывая ему свое удостоверение личности.

— Слушаю Вас, — проговорил он, поднимаясь со стула.

— Какая Ваша главная обязанность, товарищ Кашкин? — громко сказал майор, — принимать и вовремя сдавать нужную стране макулатуру. Так?

— А я только этим и занимаюсь, — пробормотал он.

Было заметно, что Кашкин слегка побледнел, и зубы его барабанили мелкую дрожь.

— Да не все ты договариваешь, что под нами сейчас происходит? — спросил, нахмурив брови Евсеев.

— Где, где? — спросил Кашкин.

— Тебе что, в рифму ответить? — громко пробасил майор, — кто у тебя сейчас в подвале?

— Да так, знакомые тут люди некоторые пришли, — сжавшись, как пружина, ответил он.

— Что-то ты все мнешься и заикаешься, давай, веди в подвал, — грозно сказал Евсеев.

Мошкин, в сопровождении Евсеева и Кудрина, подошел к двери в торце комнаты и открыл ее. Они увидели лестницу, ведущую в подвал.

— Я пойду первым, — сказал майор, — а Вы за мной. Он, перед тем как спуститься вниз, незаметно шепнул Жене, чтобы тот на всякий случай снял с предохранителя свой пистолет.

Они спустились вниз по ступеням в полуподвальную комнату, из дверей которой слышались грубые ругательства и звон стаканов. Когда они зашли в помещение, то увидели сидящих за столом четырех мужчин. Комната была пропитана табачным дымом, самогоном и запахом кислой капусты; в углу стоял потрепанный диван, а под самым потолком виднелось приоткрытое небольшое окно, воздух из которого, видимо, не мог побороть зловещий табачный смог.

На столе вперемежку лежали куски хлеба, колбаса, тарелка с кислой капустой и огурцами, граненые стаканы с налитым самогоном и колода карт.

— О, менты прибыли, — улыбаясь, сказал один из сидящих за столом.

— Товарищ начальник, — обратился он к Евсееву, — ничего здесь криминального нет, просто играем в дурака.

Майор подошел к столу и показал на смятые десятирублевки.

— Не знаю, в какого такого дурака вы тут играете, только азартные игры на деньги у нас запрещены законом, — спокойно ответил он.

Со стула поднялся человек с морщинистым лицом, красным носом и беспокойными глазами и проговорил: — А деньги здесь лежат на водку, скинулись мы тут, так как ее всю выпили, не предъявишь начальник ничего.

— А ты «Артист» вообще молчи, ты же не пьешь, вот и сейчас не в пример твоим товарищам, трезвый как стеклышко, — ответил Евсеев и в этот момент у «Артиста» из кармана что-то выпало и с глухим звуком ударилось о пол. Кудрин моментально нагнулся и осторожно кончиками пальцев поднял упавший предмет. Это был финский нож: стальной клинок его был прямой, чуть больше длины ладони, рукоятка была из дерева с углублениями для пальцев, чтобы можно было надежно держать нож в руках.

— А это что такое? — спросил Евсеев и уставился на «Артиста».

Было видно, как лицо его дрогнуло, ноздри широко раздулись, а выпученные глаза устремились на финку, которую аккуратно держал Кудрин.

— Не моя эта финка, я же не по этой части, — пробурчал «Артист».

— Конечно, не твоя, с неба свалилась, — ответил Женя, аккуратно упаковывая нож в кусок бумаги, лежавший на столе.

— Да, Кашкин, — сказал Евсеев, — у тебя тут не только азартные игры, но и люди с холодным оружием.

— Да я не знал, — запричитал он.

— А теперь — все наверх и в машину, — громко произнес майор, — только без фокусов, ствол всегда со мной.

В отделе Женя, по договоренности с майором, в отведенном ему кабинете, решил сам опросить «Артиста».

Когда его привели в кабинет, Женя еще раз более внимательно посмотрел на него. Перед ним стоял худощавый человек небольшого роста с бледным продолговатым лицом. Но несмотря на его усталый, заторможенный вид, взгляд был цепкий, настороженный, готовый к любой провокации. Потертый пиджак бросался в глаза, как будто он всем говорил, что я, мол, простой рабочий парень как большинство граждан. Однако, длинные пальцы рук наводили на мысль, что он либо музыкант, либо вор-карманник. И еще, Женя обратил внимание, что на среднем пальце его правой руки красовалась татуировка с изображением паука, а на безымянном — татуировка с бубновым тузом.

— Ну что, гражданин, Варламов Петр Сергеевич, допрыгался, — проговорил Кудрин, — криминалистику еще никто не отменял, так, что через пару часов будет заключение эксперта о наличии твоих пальчиков на ноже.