– Все до единого, – повторяет Шарлотта. – Детектив хотела вызвать вас в участок, чтобы сообщить об этом вам лично, но я настояла на том, чтобы она встретилась с вами здесь.

– Спасибо, – говорю я Шарлотте.

Она наклоняется вперед, глядя мне прямо в глаза:

– Вы невиновны, Молли. Вы понимаете? Они теперь это знают.

Я слышу ее слова. Они проникают в мое сознание, но я не до конца в них верю. Слова без действия могут быть обманчивы.

Мистер Престон легонько похлопывает меня по коленке:

– Ну-ну. Все хорошо, что хорошо кончается.

Это именно то, что сказала бы бабушка, будь она жива.

– Молли, – говорит детектив Старк, – я здесь потому, что нам понадобится ваша помощь. Сегодня днем нам позвонил мистер Сноу с просьбой немедленно приехать в отель. Он сообщил нам о том, что возникли новые обстоятельства.

Из кухни появляется Хуан Мануэль. Лицо у него бледное и встревоженное. В руках у него бабушкин чайный поднос, который он ставит на столик, а потом отходит от детектива подальше, на расстояние в несколько длин тележки.

Детектив Старк ничего не замечает. Она разглядывает поднос и выбирает бабушкину чашку, что меня бесконечно беспокоит, но что поделать.

– Хуан Мануэль, – говорю я, поднимаясь с дивана, – пожалуйста, садись на мое место.

Мне очень хотелось бы предложить ему стул, но увы, больше стульев у меня нет.

– Не надо, не надо, – отнекивается он. – Пожалуйста, сиди, Молли. Я постою.

– Хорошая мысль, – говорит детектив Старк. – Тем меньше шансов, что она снова упадет в обморок.

Я опускаюсь обратно на диван.

Детектив кладет себе в чашку сахар, помешивает, затем продолжает:

– Когда мы сегодня вошли в номер Блэков, внутри находился бармен из отельного ресторана, Родни Стайлз, и двое его сообщников.

– Два внушительных джентльмена с интересным набором татуировок на лице? – уточняю я.

– Да. Вы их знаете?

– Я думала, что они гости отеля, – говорю я. – Мне сказали, что это друзья Хуана Мануэля.

Едва произнеся эти слова, я немедленно жалею об этом.

Такое впечатление, что мистер Престон может читать мои мысли, потому что он немедленно говорит:

– Не волнуйся, Молли. Детектив Старк все знает про Родни и про то, что он шантажировал Хуана. И про… насильственные действия в отношении него тоже.

Хуан Мануэль неподвижно стоит перед входом в кухню. Я знаю, каково это – когда тебя в твоем же присутствии обсуждают так, как будто тебя вообще нет.

– Молли, вы можете рассказать детективу Старк, почему вы прибирали номера для Родни всякий раз, когда он просил? Просто расскажите всю правду, – говорит Шарлотта.

Я смотрю на Хуана Мануэля. Без его согласия я больше ни слова не произнесу.

– Все нормально, – говорит он. – Ты можешь рассказать им об этом.

Тогда я принимаюсь объяснять все с самого начала: как Родни солгал, сказав мне, что Хуан Мануэль – его друг и что ему негде жить, как я, даже не подозревая, что именно убираю, по его просьбе убирала номера, как он обманывал меня – и как он использовал Хуана Мануэля.

– Я понятия не имела о том, что на самом деле происходило в этих номерах каждую ночь. Я не подозревала, что с Хуаном Мануэлем жестоко обращаются. Я думала, что помогаю другу.

– Но почему вы ему верили? – спрашивает детектив Старк. – Почему вы верили Родни, когда было совершенно очевидно, что в деле замешаны наркотики?

– Что очевидно вам, детектив, не всегда очевидно всем остальным. Как говорила моя бабушка, «мы все разные, но все равно одинаковые». Правда заключается в том, что я доверяла Родни. Я доверяла человеку с гнильцой. – (Хуан Мануэль продолжает стоять неподвижно, как соляной столб, у входа в кухню.) – Родни пользовался мною и Хуаном, чтобы самому быть невидимым, – говорю я. – Теперь я это понимаю.

– Вы правы, – отзывается детектив Старк. – Впрочем, мы его взяли. В номере обнаружилось большое количество бензодиазепина и кокаина. Мы поймали Родни в буквальном смысле со всем этим богатством в руках. – (Я думаю о «бензинках» Жизели в бутылочках без наклеек, поставщиком которых, по всей вероятности, был Родни.) – Мы обвинили его в нескольких преступлениях, связанных с наркотиками, в незаконном хранении огнестрельного оружия и в нападении на сотрудника полиции.

– В нападении на сотрудника полиции? – говорю я.

– Когда мы открыли дверь номера, он вытащил пистолет. Той же марки и модели, как тот, который мы изъяли из вашего пылесоса, Молли.

Мне трудно это представить – Родни в своей белоснежной рубашке с закатанными рукавами, с пистолетом вместо бокала пива в руке.

Хуан Мануэль замечает то, чего не замечаю я.

– Вы упомянули несколько обвинений. Но среди них нет обвинения в убийстве.

Детектив Старк кивает:

– Мы также предъявили Родни обвинение в убийстве мистера Блэка первой степени. Но, если уж начистоту, нам понадобится ваша помощь, чтобы это обвинение подтвердилось. Есть вещи, которые мы до сих пор не можем понять.

– Например? – подсказывает Шарлотта.

– Когда мы впервые появились в номере Блэков в тот день, когда вы обнаружили его мертвым, Молли, нигде во всем номере не было отпечатков пальцев Родни. Да и вообще ничьих отпечатков. А на шее мистера Блэка были обнаружены следы вашего чистящего средства.

– Это потому, что я проверяла его пульс. Потому что…

– Да. Мы знаем, Молли. Мы знаем, что вы его не убивали.

И тут до меня доходит:

– Это моя вина.

Все взгляды устремляются на меня.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает мистер Престон.

– То, что вы не смогли обнаружить нигде отпечатки пальцев Родни. Когда я убираю номер, я оставляю его в безупречном состоянии. Если Родни когда-либо переступал порог этого номера и оставил там отпечатки своих пальцев, я уничтожила бы их, даже не подозревая об этом. Я хорошая горничная. Может быть, даже слишком хорошая.

– Возможно, вы правы, – говорит детектив Старк и улыбается, но не настоящей улыбкой, не той, которая доходит до глаз. – Мы хотели бы знать, известно ли вам что-либо о местонахождении Жизели Блэк. После того как мы арестовали Родни, мы бросились в ее номер, но ее там уже не было. Судя по всему, она увидела, как мы оцепили отель, и поспешила скрыться. Она оставила в номере записку на бланке отеля.

– И что там было написано? – интересуюсь я.

– Там было написано: «Спросите горничную Молли. Она вам все объяснит. Я этого не делала. Родни и Чарльз = ЛДН».

– «ЛДН»? – переспрашиваю я.

– «Лучшие друзья навеки», – расшифровывает Шарлотта. – Она имеет в виду, что Родни и Чарльз были сообщниками.

– Да, – подтверждает Хуан Мануэль. – Они были сообщниками. – Все поворачиваются к нему. Он продолжает: – Родни и мистер Блэк много говорили по телефону. Иногда спорили. О деньгах. О поставках, территориях и сделках. Все всегда думают, что я ничего не слышу, но я-то не глухой.

Детектив Старк разворачивает свой стул к Хуану Мануэлю.

– Мы были бы очень заинтересованы в том, чтобы взять у вас свидетельские показания, – говорит она.

На лице Хуана Мануэля появляется выражение тревоги.

– Они не собираются обвинять вас, – говорит Шарлотта. – Или депортировать. Им известно, что вы жертва. Все, что им необходимо, – это ваша помощь, чтобы осудить преступника.

– Совершенно верно, – подтверждает детектив Старк. – Мы понимаем, что вас принудили к сотрудничеству с Родни шантажом и угрозами и что вы подвергались… физическому насилию. И нам известно, что у вас было разрешение на работу, которое истекло.

– Оно не просто истекло, – говорит Хуан Мануэль. – Оно утекло в Родни.

Детектив Старк склоняет голову набок:

– Что вы хотите этим сказать?

Хуан поясняет, что Родни связал его с иммиграционным адвокатом, который взял у него деньги и пропал.

– Этот «адвокат»… У вас есть его имя?

Хуан кивает.

Детектив качает головой:

– Похоже, у нас тут еще одно уголовное дело.

– Хуан, если вы выступите ключевым свидетелем в деле против Родни, возможно, мы сможем поймать и этого так называемого адвоката. Пока он не проделал то же самое с другими людьми.

– Никто больше не должен от него пострадать, – говорит Хуан Мануэль.

– Это верно. И, Хуан, – говорит Шарлотта, – мой партнер Гарсиа занимается в нашей фирме иммиграционным законодательством. Если хотите, я могу вас с ним познакомить, может, у него получится восстановить ваше разрешение на работу.

– Я хотел бы с ним поговорить, да, – отвечает Хуан Мануэль. – У меня множество опасений – мистер Сноу, например. Он знает, что я сделал. Он знает, что я молчал, когда должен был говорить. Он наверняка меня уволит.

– Не уволит, – подает голос мистер Престон. – Ты нужен ему, как никогда.

– Как и всем нам, – добавляет детектив Старк. – Нам нужно, чтобы вы подтвердили, что Родни и мистер Блэк управляли из отеля наркокартелем, что они использовали вас и подвергали насилию. Возможно, с вашей помощью нам также удастся выяснить, что толкнуло Родни на убийство. Он настаивает, что невиновен в убийстве. Признаёт все обвинения, связанные с наркотиками, а всякую причастность к убийству отрицает. Пока.

Хуан Мануэль некоторое время молчит. Потом произносит:

– Я помогу вам, если смогу.

– Спасибо, – говорит детектив Старк. – Молли, вы располагаете еще какой-то информацией про Жизель? У вас есть какие-нибудь соображения относительно того, где она может быть?

– Она появится, когда будет готова, – говорю я.

– Будем надеяться, – отвечает детектив Старк.

Я представляю себе, как Жизель где-нибудь на далеком пляже с белоснежным песком просматривает новости на своем телефоне и читает про арест Родни. Она узнает, что я больше не подозреваемая. Что она тогда станет делать? Свяжется с полицией? Или решит оставить все в прошлом? Будет пробивать путь к кошельку очередного состоятельного мужчины или действительно повзрослеет и изменится?

Я никогда особенно не разбиралась в людях. Я вижу правду слишком поздно. Как сказал Хуан Мануэль, иногда приходится сделать что-то плохое, чтобы потом сделать что-то хорошее. Быть может, на этот раз Жизель сделает что-то хорошее. А может, и нет.

– И что теперь будет? – спрашиваю я. – С Хуаном Мануэлем? И со мной?

– Ну, – отвечает детектив Старк. – Вы свободны. Все обвинения с вас сняты.

– Но я по-прежнему безработная? – спрашиваю я.

При мысли об этом у меня возникает такое ощущение, как будто я лечу с высокой скалы навстречу неминуемой гибели.

– Нет, Молли, – говорит мистер Престон. – Ты не лишишься своей работы. Вообще-то, мистер Сноу собирался лично поговорить об этом с тобой и с Хуаном Мануэлем.

– Правда? – не верю я. – Он не уволит никого из нас?

– Он сказал, что вы оба образцовые работники и что вы олицетворяете собою дух «Ридженси гранд», – говорит мистер Престон.

– А как же суд? – спрашиваю я.

– До него еще далеко, – говорит Шарлотта. – К нему надо будет готовиться, и это займет не один месяц. Но надеюсь, сотрудничая с детективом Старк и ее командой, мы сможем надолго отправить Родни за решетку.

– Поделом ему, – замечаю я. – Он лжец, насильник и мошенник.

– И убийца, – добавляет мистер Престон.

Я ничего не говорю.

– Детектив, – произносит Шарлотта, – я вижу, что моя клиентка устала. Денек у нее сегодня выдался тот еще, учитывая, что еще утром ее ошибочно обвинили в убийстве, а сейчас она пьет чай у себя в гостиной со своим обвинителем. Вы хотите еще что-то ей сказать?

Детектив Старк прокашливается.

– Только что я… э-э… сожалею, что вас… задержали.

– Это очень мило с вашей стороны, детектив, – отвечаю я. – Надеюсь, вы вынесли из этой ситуации важный урок.

Детектив Старк принимается ерзать на своем стуле, как будто уселась на острую кнопку.

– Прошу прощения? – переспрашивает она.

– Возможно, вы поспешили с выводами относительно меня. Вы ожидали определенных реакций, которые считаете нормальными, а когда не получили их, заключили, что я виновна. Не зря же говорят: поспешишь – людей насмешишь.

– Однако, – хмыкает она.

– Бабушка всегда говорила: «Век живи, век учись». Может быть, в следующий раз вы не станете спешить с выводами.

– Мы все разные, но все равно одинаковые, – добавляет Хуан Мануэль.

– Гм, – говорит детектив Старк. – Наверное.

С этими словами она поднимается, благодарит нас за уделенное ей время, надевает ботинки и уходит.

Как только дверь закрывается, я задвигаю ржавый засов и с огромным облегчением вздыхаю.

Я оборачиваюсь и вместо пустоты вижу у себя в гостиной лица трех своих друзей. Все они улыбаются – той улыбкой, которая доходит до глаз. Впервые в жизни я, кажется, понимаю, что значит настоящий друг. Это не просто тот, кому ты нравишься, это тот, кто готов ради тебя на какие-то действия.

– Ну? – говорит мистер Престон. – Этот детектив за сегодняшний день получила столько щелчков по носу, что, я боюсь, может взорваться. Как тебе это все, Молли?

Я испытываю невыразимое облегчение, но это совсем не все.

– Я… я не очень понимаю, чем я все это заслужила, – говорю я.

– Вы ничего этого не заслужили, – говорит Шарлотта. – Вы невиновны.

– Я не о преступлениях. Я о той доброте, которую вы трое проявили по отношению ко мне – безо всякой причины.

– Для доброты не нужна причина, – говорит Хуан Мануэль.

– Ты прав, – кивает мистер Престон. – А знаешь, кто все время мне это повторял? – спрашивает он меня.

– Нет, – отвечаю я.

– Твоя старая бабушка.

– Она никогда не рассказывала мне, как вы познакомились, – говорю я.

– Ничего другого я от нее и не ожидал. – Он делает глубокий вдох. – Когда-то давным-давно мы были помолвлены.

– Вы были… что? – переспрашивает Шарлотта.

– Все верно, моя дорогая, у меня была жизнь и до тебя, жизнь, о которой ты очень мало что знаешь.

– Я не могу в это поверить, – качает головой Шарлотта. – И я узнаю об этом только сейчас?

– И что произошло? – спрашивает Хуан Мануэль, усаживаясь на опустевший стул детектива Старк.

– Твоя бабушка Флора, она была замечательной женщиной, Молли. Доброй и нежной. Она так отличалась от других девушек ее возраста, что я совершенно потерял голову. Я сделал ей предложение, когда нам обоим было по шестнадцать, и она сказала «да». Но ее родители никогда не позволили бы этого. Они были очень обеспеченными людьми, понимаешь? Она была намного выше меня по положению, но никогда не вела себя так.

Я удивлена тем, что слышу, поражена до глубины души. Но пожалуй, я должна была бы понимать, что у бабушки были свои секреты. Они есть у всех, у каждого из нас.

– Ох, Молли, твоя бабушка так сильно тебя любила, – говорит мистер Престон. – Ты не представляешь себе, насколько сильно.

– И вы с ней поддерживали отношения все эти годы? – спрашиваю я.

– Да. Она была дружна с моей женой Мэри. А время от времени, когда Флора попадала в беду, она звонила мне. Но настоящая беда разразилась давным-давно.

– Что вы имеете в виду? – уточняю я.

– Тебе никогда не приходило в голову, что у тебя был дед?

– Приходило, – говорю я. – Бабушка звала его мотыльком.

– В самом деле? – говорит он. – Вот уж кем-кем, а мотыльком он точно не был. Он никогда не упорхнул бы, если бы у него был выбор. Его вынудили. В общем, я его знал. Можно даже сказать, что мы дружили. А ты знаешь, как все стремительно может завертеться, когда ты молод и влюблен. – Мистер Престон умолкает и прокашливается. – В общем, оказалось, что Флора ждет ребенка. А когда это стало больше невозможно скрывать и обо всем узнали ее родители, они отвернулись от нее навсегда. Бедная девочка. Ей не было даже семнадцати. Она сама была ребенком. Поэтому ей и пришлось идти в услужение.

Мне очень трудно представить бабушку в настолько бедственном положении, потерявшую всех и всё. Я чувствую, как на мои плечи ложится невыразимая тяжесть, печаль, которую я не могу облечь в слова.

– Она была умница, твоя бабушка. Ее приняли бы в любую школу, – говорит мистер Престон. – Но в те времена ведь как было: если ты незамужняя женщина с ребенком, можешь попрощаться с мечтой об образовании.

– Так, папа, секундочку, – вмешивается Шарлотта. – Что-то тут не сходится. Кто был этот твой друг? И где он сейчас?

– По последним данным, которые у меня есть, у него сейчас своя семья, которую он очень любит. Но он никогда не забывал Флору. Никогда.

Шарлотта склоняет голову набок и смотрит на отца со странным выражением, которое я не до конца понимаю.

– Папа? – говорит она. – Ты больше ничего не хочешь нам сказать?

– Моя дорогая девочка, – отвечает он. – Думаю, я и так уже достаточно наговорил.

– А мою мать вы тоже знали? – спрашиваю я у него.

– Да. А вот она, я боюсь, была самым настоящим мотыльком. Твоя бабушка просила меня попытаться вразумить ее, когда она связалась не с тем парнем. Я пошел к ней, пытался вытащить ее из того притона, в котором она жила, но она меня не послушала. Твоя бедная бабушка… испытать такую боль… потерять ребенка таким образом…

Глаза мистера Престона наполняются слезами. Шарлотта берет его за руку.

– Твоя бабушка была такой хорошей, вот и все, – говорит мистер Престон. – Когда моя Мэри под конец очень мучилась, твоя бабушка пришла ей на выручку.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я.

– У Мэри были страшные боли, мне даже смотреть на нее было мучительно. Я сидел рядом с ней, держал за руку и повторял: «Пожалуйста, не уходи. Побудь со мной еще немного». Флора посмотрела на все это, а потом отвела меня в сторонку и говорит: «Ты что, не понимаешь? Она не оставит тебя, пока ты не скажешь ей, что пришло время».

Это именно то, что сказала бы бабушка. Я слышу в ушах ее голос.

– И что случилось потом? – спросила я.

– Я сказал Мэри, что люблю ее, и сделал так, как сказала Флора. Это было все, что было нужно моей жене, чтобы упокоиться с миром.

Мистер Престон больше не может удерживаться от рыданий.

– Ты все сделал правильно, папа, – говорит Шарлотта. – Мама очень страдала.

– Я всегда хотел отплатить твоей бабушке за то, что показала мне путь.

– Вы ей отплатили сполна, мистер Престон, – говорю я. – Вы пришли мне на помощь, и бабушка была бы вам бесконечно благодарна.

– О, это не я, – говорит мистер Престон. – Это Шарлотта.

– Нет, папа. Это ты настоял на этом. Ты убедил меня, что мы должны помочь молоденькой горничной, с которой ты работаешь. Кажется, я начинаю понимать, почему это было для тебя так важно.

– Друзья познаются в беде, – говорю я. – Бабушка очень вам благодарна. Вам всем. Будь она сейчас здесь, она сказала бы это вам лично.

Мистер Престон встает, и Шарлотта следует его примеру.

– Ладно, давайте не будем слишком сильно раскисать, – говорит он, утирая щеки. – Пожалуй, мы пойдем.

– День был длинный, – добавляет Шарлотта. – Хуан Мануэль, мы принесли вам вашу настоящую сумку из вашего шкафчика в отеле. Она в коридоре, у шкафа.

– Спасибо, – говорит он.

Меня вдруг охватывает сильнейшее беспокойство. Я не хочу, чтобы они уходили. А вдруг они исчезнут из моей жизни и никогда больше не вернутся? Такое уже случалось. Эта мысль немедленно приводит меня на грань нервного срыва.

– Мы ведь с вами еще увидимся? – спрашиваю я. Я не могу скрыть тревоги в своем голосе.

Мистер Престон фыркает:

– Куда ж мы денемся?

– Мы с вами будем видеться очень часто, Молли, – добавляет Шарлотта. – Мы должны подготовиться к суду.

– И потом, суд судом, а куда же мы теперь без тебя, Молли. Я старик, к тому же овдовевший, который немножко закоснел в своих привычках. Может, мои слова покажутся странными, но это пошло мне на пользу. Вся эта история. И все вы. Как будто у меня появилась…

– Семья? – подсказывает Хуан Мануэль.

– Да, – соглашается мистер Престон. – Как будто у меня появилась семья.

– А знаете, – говорит Хуан Мануэль, – в моей семье есть правило, что каждое воскресенье мы все вместе собираемся на ужин. Это то, по чему я больше всего здесь скучаю.

– Это очень просто исправить, – говорю я. – Шарлотта, мистер Престон, вы придете к нам в это воскресенье на ужин?

– Я буду готовить! – восклицает Хуан Мануэль. – Вы наверняка никогда не пробовали настоящую мексиканскую еду, такую, как готовит моя мама. Я устрою вам «Тур по Мексике». О, вам понравится!

Мистер Престон смотрит на Шарлотту. Та кивает.

– С нас десерт, – говорит он.

– И бутылка шампанского, – добавляет она. – Нам есть что отпраздновать!

Пока Шарлотта и мистер Престон обуваются, я стою в дверях и смотрю на них. Я не очень понимаю, как полагается прощаться с людьми, которые только что спасли тебя от пожизненного заключения в тюрьме.

– Ну, чего ты ждешь? – спрашивает мистер Престон. – Подойди, обними своего старого друга.

Я подчиняюсь, и ощущение, которое меня охватывает, становится для меня неожиданностью: я чувствую себя маленькой девочкой, которая обнимает большого теплого медведя.

Шарлотту я тоже обнимаю, и это приятно, но ощущается совершенно по-другому, как будто гладишь крылышко бабочки.

Они уходят рука об руку, и я закрываю за ними дверь. Хуан Мануэль стоит в дверях гостиной, переминаясь с ноги на ногу.

– Молли, ты точно не против, чтобы я сегодня остался у тебя ночевать?

– Точно, – говорю я. – Только сегодня. – И тут меня словно прорывает. – Ты займешь мою комнату, а я займу комнату бабушки. Я сменю простыни прямо сейчас. Я всегда отбеливаю и глажу постельное белье и держу наготове два запасных комплекта, и ты можешь быть абсолютно уверен, что ванную я регулярно мою и дезинфицирую. И если тебе понадобятся какие-нибудь гигиенические принадлежности, например мыло или зубная щетка, я…

– Молли, это хорошо. Я в порядке. Всё в порядке.

Мой словесный поток иссякает.

– Я не слишком-то уверенно чувствую себя в подобных ситуациях. Я знаю, как обращаться с гостями в отеле, но не в моем собственном доме.

– Ты не обязана обращаться со мной как-то по-особенному. Я просто буду стараться не шуметь и не устраивать беспорядка и помогать тебе, чем смогу. Ты любишь завтракать?

– Да, я люблю завтракать.

– Отлично, – говорит он. – Я тоже.

Я пытаюсь сама поменять простыни в моей комнате, но Хуан Мануэль мне не дает. Мы откидываем бабушкино покрывало с одинокой звездой и, сняв простыни, заменяем их свежими. Мы делаем это в четыре руки, пока он рассказывает мне про своего трехлетнего племянника Теодоро, который остался в Мексике и который всегда прыгал на кровати, когда Хуан Мануэль пытался застелить ее. Когда он рассказывает свои истории, они оживают у меня перед глазами. Я вижу маленького мальчика, который прыгает и играет. Такое ощущение, что он здесь, рядом с нами.

Когда мы заканчиваем, Хуан умолкает.

– Ладно. Я собираюсь спать, Молли.

– Тебе больше ничего не нужно? Может, чашку какао или туалетные принадлежности?

– Ничего не надо. Спасибо.

– Хорошо, – говорю я, направляясь к выходу из комнаты. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мисс Молли, – отзывается он, потом тихо закрывает дверь моей комнаты.

Я иду по коридору в ванную и там переодеваюсь в пижаму и медленно чищу зубы, трижды пропевая про себя «Happy Birthday», чтобы все до последнего моляра были вычищены как полагается.

Потом я умываюсь, пользуюсь туалетом и мою руки. После этого достаю из-под раковины «Виндекс» и быстренько протираю зеркало. Ну вот, мое отражение смотрит на меня сквозь безупречно чистое, без единого пятнышка, стекло.

Тянуть дальше нет смысла.

Пора.

Я прохожу по коридору и останавливаюсь перед дверью бабушкиной комнаты. Мне вспоминается тот день, когда я в последний раз закрыла эту дверь – после того, как коронер и его помощники вынесли бабушкино тело, после того, как я вымыла всю комнату от пола до потолка, выстирала постельное белье и заново застелила постель, после того, как я взбила ее подушки и протерла от пыли все ее безделушки до последней, после того, как я сняла с крючка за дверью ее домашнюю кофту, последний оставшийся предмет ее одежды, который я не выстирала, и, прижав к лицу, вдохнула знакомый запах, последнюю ее частичку, прежде чем отправить и ее тоже в корзину для грязного белья. Громкий щелчок закрывшейся двери был окончательным, как сама смерть.

Я протягиваю руку к дверной ручке. Я поворачиваю ее. Я открываю дверь. В комнате все точно так, как я ее оставила. Далтоновские фарфоровые статуэтки в пышных юбках застыли в танце на комоде. Оборки нежно-голубого подзора кровати безупречно чисты. На взбитых подушках ни одной складочки.

– Ох, бабушка, – произношу я вслух, и на меня обрушивается волна горя, настолько мощная, что она подхватывает меня и несет к бабушкиной кровати. Я ложусь на нее, внезапно ощущая себя потерпевшей крушение на маленьком плоту посреди бурного моря. Я обнимаю одну из ее подушек, утыкаюсь в нее носом, но я слишком хорошо ее выстирала. Бабушкин запах исчез. Ее больше нет.

В последний день ее жизни я сидела с ней. Она лежала там, где сейчас лежу я. Я перетащила кресло от входной двери – то самое, с подушкой безмятежности, – в комнату и поставила его рядом с кроватью. Неделей раньше я перенесла в комнату телевизор, поставив его на комод, чтобы бабушка могла смотреть документальные фильмы о природе и «Нэшнл джиографик», пока я на работе. Мне не хотелось оставлять ее одну – даже на несколько часов. Я знала, что ее мучают сильные боли, несмотря на то что она изо всех сил старалась это от меня скрыть.

– Моя дорогая девочка, ты нужна на работе. Ты – важная часть улья. Я тут в полном порядке. У меня есть мой чай и мои таблетки. И мой «Коломбо».

По мере того как шли дни, она становилась все бледнее и бледнее. И больше не напевала себе под нос. Даже по утрам она была совсем тихой, каждая мысль давалась с трудом, каждый поход в туалет превращался в путешествие века.

Я отчаянно пыталась образумить ее.

– Бабушка, давай вызовем «скорую». Давай поедем в больницу.

Она медленно качала головой; ее пушистые седые волосы дрожали на подушке.

– Не нужно. Со мной все в порядке. От боли есть таблетки. Я там, где хочу быть. Дом, милый дом.

– Но может, они смогут что-нибудь сделать. Может, доктора смогут…

– Ш-ш-ш, – говорила она всякий раз, когда я отказывалась слушать. – Мы дали обещание, ты и я. И о чем мы договорились насчет обещаний?

– Обещания должны быть выполнены.

– Вот именно, – говорила она. – Ты хорошая девочка.

В самый последний день боли резко усилились. Я снова попыталась убедить ее поехать в больницу, но все было напрасно.

– Сейчас будет «Коломбо», – сказала она.

Я включила телевизор, и мы стали смотреть очередную серию, или, вернее, я смотрела, а она лежала с закрытыми глазами, вцепившись в простыни.

– Я слушаю, – проговорила она совсем слабым шепотом. – Будь моими глазами. Рассказывай мне обо всем, что мне нужно видеть.

Я смотрела на экран и пересказывала происходящее. Коломбо опрашивал молодую жену пожилого миллионера, которая, судя по всему, не особенно-то и расстроилась, узнав, что ее муж, скорее всего, не является главным подозреваемым по делу об убийстве. Я описала ресторан, в котором они сидели, зеленую скатерть, то, как она двигала головой и ерзала на своем стуле. Я сказала бабушке, когда поняла, что Коломбо ее раскусил, – по выражению его лица, которое говорило, что он понял правду раньше, чем все остальные.

– Да, – выдохнула она. – Очень хорошо. Ты учишься понимать выражения лиц.

Примерно посередине серии бабушка заметалась. Ее лицо исказила гримаса боли, а по щекам потекли слезы.

– Бабушка? Как тебе помочь? Что сделать?

Я слышала ее судорожное дыхание. На каждом вдохе в груди у нее что-то булькало, словно вода в трубе.

– Молли, – выдавила она. – Пришло время.

На заднем плане Коломбо продолжал свое расследование. Он раскусил жену миллионера. Кусочки пазла были готовы сложиться в единое целое. Я убавила громкость.

– Нет, бабушка. Нет, я не могу.

– Можешь, – сказала она. – Ты обещала.

Я возражала. Я пыталась ее образумить. Я просила, я умоляла ее позволить мне позвонить в больницу.

Она ждала, когда буря моих эмоций уляжется. А потом повторила еще раз:

– Сделай мне чашку чая. Пора.

Я была так рада получить четкое указание, что вскочила на ноги. Я бросилась в кухню и заварила ей чай в ее любимой чашке – с пасторальной сценой – в рекордно короткое время.

Я вернулась в комнату и поставила чашку на прикроватный столик. Потом подложила подушку ей под спину, чтобы приподнять повыше, но, как бы осторожно я ни прикасалась к ней, она жалобно стонала, словно животное, попавшее в капкан.

– Мои таблетки, – сказала она. – Все, сколько осталось.

– Ничего не выйдет, бабушка, – сказала я. – Их там слишком мало. На следующей неделе выдадут новые.

Я снова принялась ее упрашивать. Я умоляла ее.

– Обещания надо…

Сил закончить фразу у нее уже не хватило.

В конце концов я сдалась. Я открыла флакончик и поставила его на край блюдца. Потом вложила ей в руки чашку.

– Высыпай их в чай, – сказала она. – Все, сколько есть.

– Бабушка…

– Прошу тебя.

Я высыпала остатки болеутоляющего в чай – четыре таблетки всего-навсего. Недостаточно. Следующий рецепт нам был положен только через пять дней. Пять дней мучительной агонии.

Сквозь слезы я посмотрела на бабушку. Она моргнула и взглядом указала на ложку на блюдечке.

Я взяла ее и принялась мешать чай, пока через минуту она не моргнула еще раз. Я прекратила мешать.

Превозмогая боль, она с огромным усилием приподнялась – ровно настолько, чтобы я смогла поднести чашку к ее посеревшим губам. Вливая в нее чай, я продолжала молить:

– Не пей. Не…

Но она выпила. Она выпила весь чай.

– Восхитительно, – прошептала она, закончив.

Потом она соскользнула обратно в подушки и сложила руки на груди. Ее губы слабо зашевелились. Она пыталась что-то сказать. Мне пришлось наклониться почти к самым ее губам, чтобы расслышать.

– Я люблю тебя, моя дорогая девочка, – сказала она. – Ты знаешь, что делать.

– Бабушка! – взмолилась я. – Я не могу!

Но я уже все сама видела. Я видела, как ее тело напрягается, в очередной раз сведенное судорогой боли. Ее дыхание становилось все более слабым, а бульканье – все более громким, как барабанная дробь.

Мы обо всем договорились. Я обещала. Она всегда была такой рациональной, такой разумной, и я не могла не исполнить ее последнее желание. Я знала, что это было то, чего она хотела. Она не заслуживала страданий. «Господи, даруй мне безмятежность, чтобы принять то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого».

Я взяла ее подушку безмятежности из кресла. Я положила подушку бабушке на лицо и держала ее там.

Я не могла заставить себя взглянуть на подушку. Вместо этого я сосредоточилась на бабушкиных руках, рабочих руках, руках горничной, так похожих на мои собственные, – чистые, коротко подстриженные ногти, мозолистые костяшки, тонкая, пергаментная кожа, голубые реки вен, на глазах замедляющие свой ток. Они один раз вскинулись, пальцы разжались и сжались, точно пытаясь ухватиться, дотянуться до чего-то, но было уже слишком поздно. Мы обо всем договорились. Так и не успев ни до чего дотянуться, они дрогнули и застыли. Расслабились. Прекратили борьбу.

Все это заняло не очень много времени. Когда она затихла, я убрала подушку и крепко прижала ее к груди.

На кровати лежала моя бабушка. Она выглядела так, как будто просто крепко уснула: веки сомкнуты, рот слегка приоткрыт, лицо безмятежное. Умиротворенное.

Сейчас, девять с лишним месяцев спустя, лежа без сна в ее постели через стенку от Хуана Мануэля, я думаю обо всем, что со мной произошло, о нескольких последних днях, которые перевернули мою жизнь с ног на голову.

– Бабушка, я так по тебе скучаю. Я не могу поверить, что никогда больше тебя не увижу.

«В любой ситуации считай плюсы».

– Да, бабушка, – произношу я вслух. – Это намного лучше, чем считать овец.

Пятница

Глава 26

Просыпаюсь я под знакомые звуки и запахи готовящегося завтрака: аромат кофе, шарканье тапочек на кухне. Даже негромкое пение.

Но это не бабушка.

И я не в своей постели, а в ее.

И тут на меня разом обрушиваются воспоминания.

«Проснись и пой, моя дорогая девочка. Начался новый день».

Я выбираюсь из постели, сую ноги в шлепанцы и, накинув поверх пижамы бабушкин халат, на цыпочках пробираюсь в ванную. Я умываюсь и иду на кухню.

Вот он, Хуан Мануэль. Он успел принять душ: волосы у него еще влажные. Он негромко напевает что-то себе под нос, звякая посудой и жаря на плите яичницу.

– Доброе утро! – говорит он, отрываясь от сковороды. – Надеюсь, ты не будешь против. Я сбегал в магазин и вернулся. Я очень старался быть тихим. У тебя не было яиц. А хлеб? – Он показывает на пакет с лепешками на столешнице. – Странный он какой-то. Я не знаю, что с таким делать. Слишком много дырок.

– Это лепешки, – говорю я. – Они вкусные. Их надо поджарить, а потом есть с маслом и джемом.

Я беру пакет и засовываю в тостер пару лепешек.

– Надеюсь, ты не против, что я приготовил завтрак.