Я с трудом нахожу в себе силы, чтобы ответить на его вопрос. Меня переполняют страх и чувство вины.

– Да.

– Тогда есть только один человек, который может помочь.

Если беспомощность – это моя Сцилла, то решение этой проблемы – определенно Харибда.



Я стою на пороге отцовского кабинета. Я никогда не делала этого раньше. Я никогда не использовала влияние моей семьи для достижения личных целей.

Отец сидит за своим огромным письменным столом, перед ним разложены бумаги. На краю стола лежит газета. Увидев ее, я вздрагиваю. Он уже читал об арестах? Как мне убедить его бросить все силы на освобождение Пабло?

Он поднимает взгляд от стола, и его глаза удивленно расширяются. Этот кабинет принадлежит моему отцу. Когда он работает, мы, боясь потревожить его, ходим вокруг на цыпочках. У него нет времени на наши легкомысленные глупости.

Пусть он думает, что это просто каприз, и ничего больше. Ни в коем случае он не должен догадаться, что мое сердце разбито.

– Элиза, ты что-то хотела?

– Я хочу попросить тебя об одолжении, – отвечаю я, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу.

На его лице мелькает раздражение, но он машет мне рукой, приглашая войти.

– Заходи.

Я закрываю за собой дверь, прохожу по персидскому ковру и сажусь в одно из старинных кресел, стоящих напротив его стола. На стене, позади отца, висит еще один портрет корсара – тот смотрит на меня сверху вниз. На этом портрете он кажется более суровым, чем на картине в коридоре наверху. Говорят, корсару когда-то грозила виселица; возможно, этот портрет был написан примерно в то же время. Теперь я могу представить, как выглядят люди, находящиеся на краю смерти.

Отец откидывается на спинку стула и внимательно смотрит на меня поверх очков для чтения в черной оправе.

– Что тебе нужно?

Мой отец и на людях, и дома – очень импозантный мужчина. Он никогда не был жесток, но он не из тех людей, с кем хочется делиться своими тайнами и быть откровенным. И все же я всегда считала его справедливым. Он не может не понимать, что действия Батисты ошибочны. Я никогда не считала его слепым сторонником Батисты. Он, скорее, поддерживал его ради собственной выгоды. Мои родители готовы поступиться своей честностью, если дело касается блага семьи. Я делаю глубокий вдох.

– У меня есть друг. Он сейчас в Ла-Кабанья. Ты можешь добиться его освобождения?

Впервые в жизни я вижу выражение настоящего шока на лице моего отца. Он таращится на меня, разинув рот, словно рыба. Если бы у меня был выбор, если бы я могла обратиться к кому-нибудь другому, я бы так и сделала, но мой брат прав – только наш отец с его влиянием может мне помочь.

– Что ты сейчас сказала? – спрашивает он, и в его голосе я слышу металлические нотки.

Мне нужно вести себя очень осторожно. Я должна убедить его вмешаться, но сделать это так, чтобы не навлечь на себя его гнев, чтобы он не упрятал меня в какой-нибудь монастырь.

– Моего друга арестовали в городе. Его держат без суда и без обвинений.

Я изо всех сил стараюсь сдерживать свои эмоции и пытаюсь ограничиться лишь изложением сухих фактов. Это мне дается с большим трудом. Моего отца невозможно растрогать, а если он догадается о моей привязанности к Пабло, то это все испортит.

– Он ни в чем не виноват, – поспешно добавляю я.

Прости меня, Отче, ибо я согрешила.

– Он адвокат, он очень хороший человек. Из приличной семьи. – Я сглатываю. – Пожалуйста, помоги.

Отец моргает, на секунду впадая в ступор.

– Что ты хочешь от меня? Что я должен сделать?

– Они его убьют. Они, наверное, уже пытают его. Я подумала, что, может быть … – Дрожь пробежала по моему телу. – Я подумала, что ты мог бы подключить свои связи и узнать, есть ли возможность его освободить.

– Как ты смеешь просить меня об этом? – Отец брызжет слюной.

Внезапно я чувствую прилив храбрости. Я всегда восхищалась мужеством и храбростью окружавших меня людей – моего брата, Пабло, Беатрис. Раньше я не подозревала, что толика этой храбрости есть и во мне.

– Потому что это правильно. Потому что он хороший человек, который случайно оказался в таком положении. Он же не сделал ничего плохого. Ты прекрасно знаешь, что происходит на Кубе. Ты знаешь, что Батиста стал параноиком. Ты сам учил нас различать добро и зло. То, что делает Батиста, неправильно.

– Неужели и ты тоже. – В голосе отца звучит глубокая печаль.

У меня перехватывает дыхание.

Он слишком долго молчит. Когда он, наконец, начинает говорить, меня поражает выражение страха в его глазах. Мы никогда не говорим об Алехандро, но теперь я вижу, как сильно отец переживает эту потерю.

Мои родители всегда казались мне необыкновенными людьми. Мама всегда была изысканной и элегантной, а отец излучал силу и власть. Сейчас, сидя за столом, он кажется мне меньше, чем обычно, словно он съежился от страха. Это ужасно – видеть страх в глазах своих родителей.

– Элиза, какое ты имеешь к этому отношение? Ты связана с повстанцами? Неужели это дело рук твоего брата? – Он задает последний вопрос шепотом, словно у стен есть уши. Возможно, в наши дни в Гаване так оно и есть.

– Нет. Я никакого отношения к этому не имею. – Я выдавливаю из себя улыбку и молюсь, чтобы он мне поверил. – Он просто мой друг. На самом деле правильнее сказать, что он друг моего друга. Ничего больше. Я не имею никакого отношения к мятежникам.

– Он что, твой молодой человек? – Его лицо краснеет и приобретает грозное выражение.

– Нет, п-правда, просто приятель. Нас почти ничего не связывает. – Мой голос дрожит, когда я называю его имя, когда я открываю тайну, которую так долго хранила. – У него есть друзья из университета, и их деятельность привлекла внимание Батисты. Он не сделал ничего плохого.

Мой отец внимательно изучает меня, и когда я уже решила, что надеяться не на что, он произносит со вздохом:

– Ты должна быть осторожной. Я знаю все, что происходит в этом доме. Я знаю об отношениях твоей сестры с этим молодым человеком по имени Альберто, я знаю про Беатрис… – Он замолкает. – Сейчас Батиста находится под большим давлением. Он надеялся, что народ будет доволен результатами выборов, но этого не произошло.

– Потому что люди знают, что их обманули, – бормочу я.

Взгляд отца становится жестким, и он рукой ударяет по столу.

– Не думай, что из-за того, что мы так живем, ты вне опасности и на тебя не распространяется внимание Батисты. Ты права. Он боится, а человек, который боится своего народа, становится очень опасным.

– Как ты можешь?

– Поддерживать его? Пожалуйста, избавь меня от своего юношеского максимализма и критики. Как, по-твоему, я могу обезопасить нашу семью? Не нужно приходить ко мне за помощью, а потом осуждать те действия, которые я предпринимаю, чтобы оказать эту помощь. Мятежники ненавидят злоупотребления властью, но кто сказал, что, если бы у них была возможность, они не повели бы себя так же, как Батиста.

Он снимает очки и потирает лицо. Он сидит, сгорбив плечи, словно устал и от этого разговора, и от Батисты, и от всей кубинской политики.

– Я сделаю несколько звонков, – говорит он после паузы, – но обещать ничего не могу. И если я сделаю это, ты тоже сделаешь одну вещь. Какие бы отношения ни связывали тебя с этим молодым человеком, ты их прекратишь. И немедленно. Мой долг – защищать твою мать, твоих сестер, и я не буду защищать тебя, если твои действия поставят под угрозу нашу семью. Ты больше никогда с ним не встретишься. Ты не сделаешь ничего, что может навлечь на нашу семью позор или гнев Батисты. Я понятно изъясняюсь? Если ты меня ослушаешься, то перестанешь быть моей дочерью.

Я откашливаюсь, пытаясь избавиться от застрявшего в горле кома из непролитых слез, страха, паники и стыда.

– Да, сэр.

Резким кивком головы он дает мне знак, что наш разговор окончен.

– Теперь можешь идти.

Мои ноги дрожат. Я иду к двери и мысленно повторяю одни и те же слова.

Пожалуйста, спаси его.

Глава 13

Марисоль

Анна заканчивает свой рассказ и наливает нам еще по чашке кофе. После выпитого эспрессо и услышанной истории я, наверное, сегодня не засну. Я надеялась, что у Анны найдутся ответы на мои вопросы, но, похоже, бабушка скрывала своего возлюбленного даже от самой близкой подруги. Все, что мне удалось узнать – что моя бабушка была влюблена в революционера, но им пришлось расстаться, когда Батиста бросил его в тюрьму. Был ли он освобожден?

– Мне очень жаль, но я не знаю, что с ним случилось, – говорит Анна. – Элиза как-то сказала мне, что один ее друг попал в беду. Когда, несколько недель спустя, я задала ей вопрос о нем, Элиза предпочла сменить тему разговора. Может быть, твои двоюродные бабушки что-то знают?

Если они действительно знают больше о прошлом моей бабушки, почему они до сих пор ничего мне не рассказали?

– Есть еще один человек, который мог бы тебе помочь, – добавляет Анна.

– Кто же это?

– Няня.

– Магда?

Моя бабушка и ее сестры всегда отзывались о ней с нежностью, но, принимая во внимание ее возраст, я и подумать не могла, что Магда до сих пор жива.

– Да. Сейчас ей девяносто четыре, но память у нее отменная. Она живет в Санта-Кларе со своей племянницей.

Меня переполняет волнение.

– А это далеко?

– Если ехать на машине, то несколько часов, в зависимости от дороги. Если хочешь, Луис может отвезти тебя в один из своих выходных дней.

– Вы можете связаться с ней? – спрашиваю я, стараясь не думать о возможности провести еще больше времени наедине с ее внуком. Ее женатым внуком.

– Еще рано – я могу позвонить ей сегодня вечером. Мы с ней давно не разговаривали, но я стараюсь время от времени справляться, как у нее дела. Я спрошу, готова ли она с тобой встретиться. Уверена, она с радостью согласится. Она любила твою бабушку и ее сестер как родных дочерей. Особенно Элизу.

Когда мы обсуждали эту поездку с Беатрис и Марией, у меня сложилось впечатление, что со временем они потеряли связь с Магдой. Я надеюсь, что старая няня сможет заполнить некоторые пробелы в истории моей бабушки.

– Спасибо. Я очень вам благодарна за все, что вы делаете, чтобы помочь мне.

– Разве может быть иначе? Элиза сделала бы для меня то же самое. И ее сестры тоже.

В ее голосе нет ни капли сомнения. Она абсолютно уверена в правоте своих слов, и я поражаюсь тому, как смогла дружба двух девушек выдержать разлуку длиной в шестьдесят лет. Неужели Анне никогда не приходила мысль о том, что бабушка ее бросила? Неужели она никогда не завидовала той свободе, которую бабушка обрела по ту сторону океана?

– Вам было тяжело видеть, как менялась Куба? – спрашиваю я.

Я с жадностью впитываю все, что она рассказывает мне о Кубе. Я выросла, слушая истории тех, кто после отъезда превратился в изгнанников, и я никогда не смотрела на произошедшие события с другого ракурса – с точки зрения тех, кто остался и чья жизнь протекала в условиях, сформированных под влиянием пришедшего к власти правительства с его политикой и идеологией.

– Да, – вздыхает она и делает глоток кофе. – История Кубы – это история непрекращающейся борьбы и раздоров. Когда мы были девочками, мы жили вдали от проблем, а до нас доходили новости, которые просачивались через закрытые двери наших домов. Батиста был жестоким президентом. Он любил сахарный бизнес, любил деньги, которые текли в страну из-за океана, но он не любил кубинский народ. Он хотел сохранить абсолютную власть, а народ протестовал против того, чтобы страной правил король.

– И все же …

Она грустно улыбается.

– Да, но тогда мы еще ничего не знали. Мы надеялись. Так надеялись! Не забывай, что, когда Фидель начинал свою деятельность, он заявлял о себе не как о коммунисте, а как о борце за перемены, в которых мы отчаянно нуждались. Он хотел принести свободу Кубе. Демократию. Честные выборы. Он должен был стать нашим будущим. Он обещал нам революцию, и он ее осуществил.

– Но какой ценой? – спрашиваю я.

– Жизнь не становится ужасной в один миг, – отвечает она. – Жизнь ухудшается постепенно, и люди зачастую не понимают, насколько все плохо, пока не становится слишком поздно. Фидель клялся всем подряд, что он не коммунист. Говорил, что борется за демократию. Некоторые ему поверили. А некоторые нет.

– А вы?

– Поверила ли я Фиделю и поддерживала ли я его?

Я киваю.

– Нет. Но что я тогда знала о политике? И какое мне было до нее дело? Я жила в мире, наполненном праздниками, балами и вечеринками. Я проводила дни, отдыхая у бассейна с друзьями и совершая покупки очередных шляп и платьев. Мне не было никакого дела ни до Батисты, ни до Фиделя. Но когда Батиста бежал из страны, мне стало не все равно. До этого момента в нашем доме о революции между собой шептались родители, а после побега Батисты о ней стали говорить за обеденным столом.

– Ваши родители подумывали о том, чтобы уехать?

– Сначала они хотели, но потом отказались от этой идеи. Они были убеждены, что кубинцы придут в себя и Фидель падет. Отец говорил, что это только вопрос времени.

Взгляд Анны скользит по комнате, которая явно переживает тяжелые времена. Сохранившиеся следы былого величия – яркое напоминание о том, чего лишилась ее семья.

– Никто и не предполагал, что все зайдет так далеко. Мы думали, что Батиста – это худшее, что могло с нами случиться, но, когда Фидель национализировал компании по производству рома, все стало рушиться. – Она делает еще один глоток кофе, а ее взгляд смотрит в никуда. – Однажды они пришли к нам домой с письмом, в котором говорилось, что компания теперь принадлежит кубинскому правительству. Вот так. Одного листка бумаги оказалось достаточным, чтобы отобрать у нас то, что создавалось веками.

– Мне очень жаль, простите.

Я даже не знаю, почему и за что я приношу извинения. Возможно потому, что Пересы сумели сохранить свое семейное наследие – или по крайней мере создать новое, – в то время как Анна лишилась всего.

– Много времени прошло с тех пор, – отвечает Анна. – Тогда мы ничего не смогли сделать. Мои родители покинули Кубу спустя полгода. Больше я их никогда не видела. На протяжении многих лет мы поддерживали связь, как могли, но это были совсем другие отношения.

Несмотря на то, что после революции подобное было обычным явлением, мне сложно представить, каково это – быть разлученной со своей семьей в такой момент. После прихода к власти Фиделя на Кубе не осталось ни одного Переса. Мы все отправились в Соединенные Штаты и обосновались в Майами и Палм-Бич. Мы слились с этими местами, переодевшись в рубашки поло и платья с яркими принтами.

– Если вы не возражаете, я задам еще один вопрос.

– Ты хочешь знать, почему я осталась?

Я киваю.

– Так распорядилась жизнь. Вначале мы планировали воссоединиться в Соединенных Штатах, но мой муж не хотел уезжать. Он был фотографом и сделал много снимков Фиделя и людей из его окружения. Для него это была возможность увидеть революцию вблизи, увидеть, как живут люди, которым удалось взлететь на самую вершину. Его, как художника, это очень вдохновляло.

Она делает еще один глоток кофе.

– Я была молода. Я не осознавала, какими будут последствия моего решения остаться. Не хотела оставлять его одного. Я забеременела, у нас родился ребенок, и мы начали строить здесь свою жизнь, пускать корни в хрупкую землю. Беда заключается в том, что ты не сразу замечаешь происходящее. Износилась пара обуви, но в запасе есть еще одна. У твоего мужа был долгий рабочий день, тебе нужно кормить ребенка и не хочется ни о чем задумываться. Когда износилась еще одна пара, то это уже воспринимается как естественный ход жизни. На мгновение ты расстраиваешься, потому что износились уже две пары, но тебе некогда об этом думать. Ты должна приготовить ужин, а когда ты берешь свою продовольственную карточку, то обнаруживаешь, что у них снова нет ни молока, ни курицы. Разве ты будешь беспокоиться о туфлях? И так продолжается до тех пор, пока ты не осознаешь, что у тебя осталась последняя обувь – дырявая, грязная, подошва разваливается и в ней постоянно натирает ноги. Когда тебе, наконец, удается купить новую, ты испытываешь такое ошеломительное облегчение, что уже и не помнишь о том, что когда-то у тебя было двадцать пар туфель и ты жила, как королева, а теперь тебе приходится ползать на коленях, борясь за каждую копейку. Кто-то скажет, что наступило время высшей справедливости. Когда-то у нас было все, в то время как у большинства кубинцев не было ничего. Фидель отнял у нас все, так что теперь ни у кого ничего нет. Мы все стали равны.

– За исключением Фиделя, который жил, как король, – вставляет Луис, проскальзывая на свободное место рядом со мной, словно не замечая моего присутствия. – И не только он, но и приближенная к нему верхушка, которая продолжает жить в роскоши.

Интересно, он давно тут стоял?

Луис закуривает сигару, знакомый запах наполняет воздух. Отец ненавидел Кастро, но его ненависть не распространялась на дорогие сигары, которые он контрабандой ввозил в Соединенные Штаты.

– Все животные равны, но некоторые более равны, чем другие, – произношу я.

Луис наклоняет голову в мою сторону.

– Это цитата из «Скотного двора»?

В его взгляде читается намек на восхищение, но он сопровождается тем же снисходительным отношением, к которому я уже привыкла.

Я заставляю себя улыбнуться в ответ. Я стараюсь говорить так, чтобы мой голос звучал как обычно. Я не хочу, чтобы стало заметным мое волнение, вызванное его присутствием. Я не хочу, чтобы кто-то обратил внимание на то, как на его появление реагирует мое тело. Я не могу смириться с тем, что такие сильные эмоции во мне вызывает несвободный мужчина.

Из кухни доносится голос, зовущий Анну. Она приносит извинения и уходит, оставляя нас одних. Звенящая тишина наполняет комнату, и мне становится не по себе.

– Значит, ты читала Оруэлла? – спрашивает Луис после затянувшейся паузы.

Я пожимаю плечами.

– Да. И я удивлена, что ты его читал.

– Но почему же? Потому что я живу в коммунистическом раю? – На его губах играет улыбка.

Игривая версия Луиса для меня, пожалуй, наиболее опасна. Я делаю глубокий вдох.

– Почти. В Соединенных Штатах постоянно говорят о том, что на Кубе жесткая цензура и нехватка ресурсов.

– Я уверен, что эта ситуация удобна для обеих сторон, – говорит он. – Коммунизм – это зло и тому подобное. А проблему дефицита ресурсов наше правительство использует для того, чтобы продвигать идею равенства. Людям внушается, что у них есть то же самое, что и у их соседа, пусть даже этот сосед – высокопоставленный правительственный чиновник, который привозит предметы роскоши из-за границы.

С каждым словом тон его голоса повышается.

Меня восхищает то, с какой уверенностью он произносит последние слова. Сердце мое бешено колотится.

– Кажется, ты злишься.

Раньше в его словах мне слышался слабый намек на недовольство, но теперь что-то между нами произошло, и Луис сбросил с себя маску – он делится со мной тем сокровенным, что обычно глубоко запрятано в его душе.

– Злишься – это мягко сказано, – отвечает Луис. – Ты бы очень удивилась, если бы узнала, на что способны люди в отчаянии от того, что мечта о справедливом обществе так и не стала реальностью.

– Люди процветают независимо от обстоятельств?

– Что-то вроде этого. Ирония революции заключается в том, что она стремилась искоренить капитализм, предпринимательство, но самым большим наследием революции стало появление новой породы кубинских предпринимателей. На Кубе процветает нелегальный рынок.

– Так где же на Кубе можно найти книги Оруэлла? – спрашиваю я, возвращаясь к началу нашего разговора.

Он слабо улыбается, и я вижу, что его злость утихла.

– Ты забываешь, что я профессор истории.

– Профессор кубинской истории. Я думала, что Кастро не одобряет желание людей изучать причины, стоящие за событиями.

– Разве можно изучать историю без анализа причин? Оруэлл хранится в Национальной библиотеке и других фондах. На Кубе знание не осуждается, осуждаются действия.

– А чтение?

– Чтение поощряется. – Его губы кривятся, и лицо снова приобретает выражение презрения. – Однако мало кто может позволить себе покупать книги, поэтому мы берем их взаймы. Мои студенты учатся в университете бесплатно, и это очень хорошо, но они, имея ограниченный доход, все равно должны платить за учебники, транспорт, еду. Если мы едва сводим концы с концами, мы не можем позволить себе такую роскошь, как покупка книг. Наши возможности ограничены политикой нашего правительства. Суть жизни на Кубе сегодня заключается в том, что мы можем недолго наслаждаться вещами, но мы не можем по-настоящему обладать ими. Эта страна не наша, она просто взята взаймы у Фиделя.

Если раньше я считала его просто привлекательным, то теперь, после его слов, наполненных воодушевлением и страстью, я понимаю, что пропала.

– Неужели все кубинцы так думают и так говорят?

Меня поражает то, что Луис произносит те же самые слова, которые я слышала от кубинцев, живущих в Майами, только они призывают к переменам на Кубе, потягивая эспрессо и закусывая пастелитос[9].

– Некоторые так и делают, но этого недостаточно. – Он понизил голос. – Те из нас, кто хочет большего, предпочитают говорить шепотом.

Луис делает глубокий вдох и наклоняется вперед. Я чувствую его запах, и по моей коже пробегают мурашки. Я отвожу взгляд от его темных сверкающих глаз. Я страстно желаю продолжать слушать его и одновременно пытаюсь возвести между нами непроницаемую стену.

– Когда вынужден жить в постоянной неопределенности, жизнь становится похожа на ад, – говорит Луис. – Благодаря ресторану нам больше не приходится голодать, но как долго это продлится? Правительство контролирует все.

С его прекрасных губ срывается проклятие.

– У нашего государства такой огромный потенциал. Так много возможностей. Но оно каждый раз разбивает наши сердца, когда мы осмеливаемся надеяться на большее. Великая революция Фиделя должна была принести нам равенство. Но огромное количество проблем, существовавших до нее, продолжают существовать до сих пор.

– А каким бы ты хотел видеть это государство? – спрашиваю я, встречаясь с ним взглядом и не в силах отвести глаз. Встречала ли я когда-нибудь такого человека, как он?

Нет.

– Свободным. Демократическим.

Он подносит сигару ко рту, глубоко затягивается и выдыхает облако дыма.

– Мне бы хотелось иметь право голоса. Свободно протестовать, когда я не согласен с тем, что делает мое правительство, и при этом не бояться возмездия. Свободно слушать музыку без страха, что режим обвинит меня в поклонении Западу и за это бросит в тюрьму. Я не хочу целыми днями оглядываться через плечо и гадать, а не является ли мой сосед сотрудником тайной полиции. Не хочу подозревать, что один из моих студентов приходит на лекции только за тем, чтобы шпионить за мной, и если я случайно скажу что-то не то, за мои слова меня арестуют или того хуже.

По спине у меня пробегает холодок. Именно об этом предупреждали мои двоюродные бабушки.

– Я хочу иметь что-то свое, – продолжает Луис. – То, что правительство не сможет отнять у меня, то, что принадлежит только мне. Если мы уедем, правительство войдет в наш дом и произведет инвентаризацию всего имущества, чтобы убедиться, что мы ничего не взяли с собой. Мы не владеем мебелью, предметами, которые были в нашей семье на протяжении многих поколений. Даже фотографии в рамках на стене, сделанные моим дедом, нам не принадлежат.

Желание взять его за руку, чтобы утешить, так сильно, что я протягиваю руку, прежде чем успеваю опомниться. Я отдергиваю руку, мои пальцы сжимаются в кулак. Между нами особая связь, и он не может этого не чувствовать.

Женат. Он женат, Марисоль.

– Я не хочу ни от кого зависеть. Я хочу сам распоряжаться своей жизнью.

Его слова отзываются в моем сердце.

– Я не хочу быть просто статистической единицей, каким меня воспринимает наше правительство. Еще один продовольственный паек, еще один рабочий, еще один кубинец, который несвободен в своей собственной стране.

Мое сердце разрывается от его слов.

– Мы – послушные маленькие солдатики, которые выживают, не привлекая к себе внимания. Я устал надевать форму и притворяться тем, кем я не являюсь. Я устал избегать свободных мыслей, устал хоронить эти мысли, чтобы они не погубили меня или мою семью. Мне тридцать шесть лет, и каждый мой день – это борьба. Я прилагаю усилия, чтобы пережить новый день и удовлетворить свои основные потребности. Я должен заботиться о бабушке, о моей семье, должен сделать так, чтобы на столе была еда. И у меня из-за этой ежедневной борьбы за выживание просто не остается сил на то, чтобы думать о будущем.

– Как ты думаешь, теперь, когда дипломатические отношения укрепились, ситуация улучшится?

– Надеюсь, что так. Но что может измениться? Мы просто станем обслуживать больше туристов и принимать круизные суда? Как во времена Батисты, когда американская мафия со своими отелями и казино управляла Гаваной, а Голливуд использовал это место как свою игровую площадку? Неужели у Кубы нет никаких шансов стать чем-то большим?

Тень падает на его лицо, и я вижу там синяк. Луис потирает подбородок, опустив глаза.

– В Гаване есть рестораны, которые моя бабушка, когда была маленькой девочкой, часто посещала со своей семьей. Теперь только туристы могут позволить себе поесть там. Мы же гости в нашей собственной стране. Второсортные граждане, которым не повезло родиться кубинцами.

Он поднимает голову, чтобы встретиться со мной взглядом, в его глазах читается дерзость. Нам, кубинцам, плохо удается долго носить маску смирения.

– Но разве рост туризма – это плохо?

– Я не знаю, – отвечает он усталым голосом. – Будет слишком жестоко, если мы, пройдя через столько испытаний, придем к тому, с чего начинали. Моя семья лишилась слишком многого.

– Трудно на что-то надеяться, – продолжает он. – Конечно, бывали времена и похуже. Когда мы потеряли поддержку Советского Союза, наша жизнь превратилась в ад.

– Ты когда-нибудь уедешь отсюда?

– Здесь мой дом, здесь все, что я когда-либо знал. И в то же время жить здесь очень тяжело. Рано или поздно наступает момент, когда нужно решить, стоит ли оставаться или пора уезжать, если оскорблений становится больше, чем радостных моментов.

Все упирается в «радостные».

Уже поздно, и мне пора идти спать. Мне не следовало сидеть в полумраке с женатым мужчиной и вести с ним задушевные разговоры.

Я поставила свой стакан на стол и встала.

– Кристина никогда не понимала, почему я не могу быть здесь счастлив. Почему было недостаточно того, что у меня было? Именно это положило конец нашему браку.

Я снова сажусь.

– Вы расстались?

– Развелись.

– Давно?

– Полагаю, это зависит от того, что ты вкладываешь в понятие «давно». Прошло уже два года.

– Но она же сказала, что она твоя жена, – бормочу я.

Короткий смешок срывается с его красивых губ.

– Это очень похоже на Кристину. – В его словах я слышу нотки нежности. Он делает еще одну затяжку. – Ты ей не нравишься.

– Но почему?

Он не отвечает, но ему и не нужно ничего говорить. В его глазах я читаю ответ, и в памяти всплывает тот миг, когда мы сидели на Малеконе и его палец коснулся моей руки.

Ты сама знаешь почему.

– Ты думала, что я из тех мужчин, которые позволяют себе…

Он не заканчивает свою мысль, но опять же ему это и не нужно. Мы говорим друг с другом при помощи незаконченных фраз, и паузы в нашем разговоре заменяют неподходящие слова.

– Я не знала.

– Теперь ты знаешь. Я не…

Не из тех мужчин, которые, будучи женатыми, проявляют интерес к другим женщинам.

– Мне нужно подняться в свою комнату, – говорю я.

И продолжаю сидеть.

Он тоже не встает.

– Я хочу тебе кое-что показать. Ты не будешь против? – спрашивает он. – Завтра утром я веду занятия в университете. Если хочешь, можешь пойти со мной и лично познакомиться с тем, как устроено образование на Кубе. А потом я проведу тебе экскурсию по острову.

– Согласна.

Глава 14

Элиза

Проходит день, потом другой, а от отца нет никаких новостей. Я едва сдерживаюсь, чтобы не спросить его о Пабло. Я стараюсь не показывать своего страха и делаю вид, что все хорошо. Я провожу дни, сочиняя письма Пабло. Я пишу письма, которые, возможно, никогда не смогу ему отправить, и в них я наконец признаюсь в чувствах, которые так долго держала в себе.

Если бы с ним что-то случилось, если бы он умер, я, наверное, об этом бы узнала. Или нет?

Мне кажется, что я полюбила тебя в тот самый момент, когда ты рассказывал мне о твоей любви к Кубе и о твоих мечтах о ее будущем. Меня впечатлили твоя убежденность, сила и та уверенность, с которой ты говорил о ее проблемах. Ты говорил как гражданин своей страны, у которого есть право требовать большего и бороться за родину.

Жаль, что я не обладаю ни твоим мужеством, ни твоими убеждениями. Мне бы хотелось, чтобы внутри меня было больше борьбы. С самого детства меня учили жить по правилам, чтобы выжить в нашем непростом политическом климате. Моего деда убили люди Мачадо – я тебе когда-нибудь говорила об этом? Я думаю, его убийство очень повлияло и на моего отца, и на всех нас.

А тут еще и все остальное. Я не хочу это признавать, но у меня как у женщины в этой стране меньше возможностей и прав. Я думала о том, что ты сказал мне в тот вечер, когда мы встретились на вечеринке у Гильермо. Ты говорил о том, что мы должны требовать перемен на Кубе. Возможно, то, что я родилась женщиной, не должно меня ограничивать.

Я читаю книги, о которых ты мне рассказывал и которые вдохновили тебя. Я впитываю слова великих людей, и мне хочется верить, что мы можем сделать еще больше, мы можем хотеть большего, но мне страшно. Я боюсь, что своими действиями навлеку гнев режима на свою семью, отчего мой брат и сестры пострадают.

Как бы я хотела не испытывать этот страх.



Через четыре дня после того, как я попросила отца о помощи, он вызвал меня к себе в кабинет.

– Я сделал то, о чем ты меня просила. Он будет освобожден.

Мое сердце бешено колотится.

– Ты больше никогда его не увидишь.

Это не вопрос, это приказ.

Я киваю.

Пабло выпустили через день. Прежде чем исполнить обещание, данное отцу, я решила, несмотря на испытываемое чувство вины, встретиться с ним. Я одолжила у Беатрис ее сверкающий Mercedes и направилась к дому Гильермо, туда, где произошла наша первая встреча. Я ждала Пабло и постоянно оглядывалась по сторонам. О том, что они будут здесь, я узнала от брата. Меня нисколько не удивило, что Алехандро знаком с Гильермо, особенно учитывая то, как сильно Беатрис хотела попасть в его дом на вечеринку в ту роковую ночь. Когда я получила записку от Алехандро, в которой говорилось, что Пабло освободят сегодня утром, у меня даже не возникло вопроса, ехать на встречу с ним или нет. Не знаю, хорошо это или плохо, но я следовала велению своего сердца, пусть даже оно влекло меня на сторону мятежников. Я лишь молилась, чтобы удача не отвернулась от меня.

Наконец к дому Гильермо подъехала машина. За рулем Buick сидит Гильермо, а на пассажирском сиденье рядом с ним – Пабло. Темные очки закрывают его глаза, плечи сгорблены, а лицо скрыто.

Мое сердце бешено колотится.

Пабло выходит из машины и на мгновение останавливается как вкопанный, держась за дверцу автомобиля. Прихрамывая, он направляется ко мне. На его лице выражение удивления вперемешку с облегчением. Я делаю шаг вперед и осторожно обнимаю его, стараясь не прикасаться к синякам и шрамам.

На его рубашке следы засохшей крови.

Что они с ним делали?

Мне хочется плакать, но я сдерживаю рыдания. Меньше всего на свете я хочу сейчас казаться слабой.

Я ощущаю его дыхание на моей шее, его губы ласкают мою кожу, и он всем телом прижимается ко мне… В этот момент мы поменялись ролями, и теперь я стала его защитником. Он шепчет мое имя словно молитву.

Я хочу что-то сказать, но не могу подобрать нужных слов.

Мы прижимаемся ближе друг к другу, и наши губы соприкасаются. Я осознаю, что плачу, когда чувствую на губах соленый привкус.

– Все в порядке, – шепчет Пабло, гладя меня по волосам. Я не уверена, произносит ли он эти слова для меня или для себя. Его сердце бьется рядом с моим, его тело содрогается от каждого вздоха. – Тебе не следовало приходить, – говорит он, хотя в его голосе нет ни капли сожаления, вызванного моим появлением.

– Разве я могла не прийти?

Пабло на мгновение крепче прижимает меня к себе, а потом отпускает, и мы входим в дом. Гильермо молча плетется следом. Я кожей ощущаю волны неодобрения, исходящие от него. Раньше меня бы это огорчило, но теперь мне нет никакого дела. Гильермо с любопытством оглядывает меня перед тем, как уйти за едой, а я следую за Пабло в пустую спальню. Мы садимся на край кровати.

– Тебе что-нибудь нужно? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Пабло. Его голос звучит хрипло, словно Пабло долго кричал. Он смотрит мне прямо в глаза. – Я познакомился с твоим отцом.

Между нами на мгновение воцаряется молчание, прежде чем я набираюсь смелости, чтобы ответить:

– Я знаю.

– Ты попросила его освободить меня?

– Да.

В этот момент я испытываю стыд за своего отца. Мне стыдно за то, что он связан с людьми, которые так поступили с Пабло. С одной стороны, благодаря влиянию отца мне удалось освободить Пабло, но с другой – его влияние доказывает, что наша семья причастна к жестокостям режима Батисты.

– Как ты вообще узнала, что меня арестовали?

– Мой брат слышал об этом. Он сам мне сказал.

– А твой отец? Что ты ему сказала? Что влюбилась в революционера?

Это первый раз, когда он произносит слово «любовь».

– Я сказала ему, что ты мой друг.

– И он поверил?

– Мой отец не слишком интересуется делами своих дочерей. – Я колеблюсь. – Я пообещала, что больше никогда тебя не увижу.

– Значит, сегодня наша последняя встреча?

– Нет.

Я слишком привязана к нему, чтобы прощаться, хотя сейчас я слабо себе представляю, что будет с нами дальше. После того, что произошло, он не может оставаться в Гаване. Может быть, мне уехать с ним? Готова ли я пойти на такой риск и отправиться с ним в горы? Другие женщины берут в руки оружие и сражаются против Батисты. Готова ли я стать одной из них?

Меня тяготят ограничения, принятые в нашей семье и нашем обществе, но все же…

Я чувствую, что не готова присоединиться к своему брату и пополнить ряды отверженных, не хочу сражаться за власть – от одной только мысли об этом у меня появляется неприятный привкус во рту.

Пабло вздыхает, сидя на краю кровати и обхватив голову руками.

– Тебе лучше уйти. Тебе здесь не место.

– Конечно, я все понимаю.

– Ты не можешь остаться. Со мной тебе оставаться нельзя. Это лишь усугубит ситуацию. Они бы убили меня, Элиза. Если они снова схватят меня, то наверняка убьют… Я должен уехать.

– Ты собираешься в горы?

– А куда же мне еще идти? Здесь, в Гаване, мне не место.

Мне не место рядом с тобой.

Я помню, как в камере твой отец смотрел на меня, – продолжает Пабло. – Мы с ним всегда будем по разные стороны баррикад. Мы находимся в состоянии войны, эта война разделяет нас, и я не могу делать вид, что не замечаю этого. Твоя семья никогда не примет меня, а я всегда буду считать твоего отца и его друзей чудовищами.

– Он добился твоего освобождения.

– Да, это так. Но в камере кроме меня было еще восемь человек и завтра все они предстанут перед расстрельной командой. Не у всех есть богатые подруги, чьи отцы могут помочь.

– И у нас нет ни единого шанса? – спрашиваю я, и мои глаза наполняются слезами.

– Не знаю, – отвечает он.

Пабло берет меня за руку и касается губами моих пальцев. Я обнимаю его за талию, осторожно, чтобы не задеть синяки, моя голова покоится на его плече, я чувствую, как бьется его сердце. Я пытаюсь удержать его, хотя чувствую, как он ускользает.

При нашей первой встрече он сказал правильные слова – все во власти политики.

Неужели нам остается лишь одно – подчиняться?

Глава 15

Марисоль

На следующее утро после того, как я узнала, что Луис не женат, я рано проснулась и быстро собралась, чтобы встретиться с ним в Гаванском университете. Прошлой ночью я почти не спала – я не могла заснуть от предчувствия неизбежных перемен. То притяжение, которое я испытывала, но пыталась побороть, обрело новую силу, и я больше не могла его ограничивать исключительно пределами своего воображения. Меня влекло к Луису, и теперь никто не стоял на моем пути.

Я дважды сменила наряд, прежде чем остановиться на комплекте из топа и длинной черной юбки. Я выбираю пару кожаных сандалий и свою неизменную сумку через плечо. Я настолько привыкла к тому, что прах бабушки постоянно сопровождает меня в этом путешествии, что больше не испытываю неудобство от того, что приходится носить его с собой. В сумку я кладу купальник и смену одежды – не знаю, куда Луис повезет меня после занятий, он лишь намекнул, что там можно будет поплавать.

Раздается стук в дверь.

– Входите.

Дверь открывается, и входит Анна с улыбкой на лице. По выражению ее глаз я понимаю, что она одобряет мой внешний вид.

– Луис сказал, что сегодня вечером он не будет работать в ресторане. Я так понимаю, он решил показать тебе еще больше Кубы?

Мои щеки вспыхивают, и я киваю.

– Он что-то говорил о том, что мы сможем поплавать.

Ее улыбка становится еще шире.

– Значит, он повезет тебя в Варадеро. Он с самого детства любил это место. – Улыбка на ее лице сменяется легкой грустью. – Они с отцом часто ездили туда на рыбалку.

Она протягивает мне листок бумаги. Я бросаю взгляд на написанные там слова – это адрес.

– Вчера вечером я разговаривала с Магдой, – говорит Анна. – Ей не терпится познакомиться с тобой.

Я смотрю на Анну, и мое сердце начинает учащенно биться.

– Я не могу в это поверить. Огромное спасибо.

– Не благодари, мне это было в радость. Варадеро находится не так уж далеко от Санта-Клары. Вы можете поехать туда после пляжа.

– Мне неловко просить Луиса изменить маршрут. Наверное, я возьму напрокат машину или как-то иначе туда доберусь. В некоторых путеводителях, которые я читала перед поездкой сюда, упоминались туристические автобусы.

В ответ Анна заговорщицки подмигивает мне.