Валерия Черепенчук

Фаина Раневская

Фотография на обложке: © Юрий Сомов / РИА Новости

© ИП Сирота, макет, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

***




Фаина Георгиевна Раневская



1967 год


Предисловие

«Фаина Раневская… явление природы, как Ветер и Молния», – сказал однажды поэт Павел Антокольский. И в самом деле, писать о Фаине Георгиевне с обычных позиций искусствоведа или беспристрастного биографа – невозможно. План повествования будет постоянно сбиваться, сложившийся образ – дробиться на нескончаемые амплуа и роли, которые Раневская отыгрывала и на сцене, и в жизни. Насмешливая матерщинница с неизменной сигаретой – и в то же время бессребреница, готовая раздать окружающим всю наличность, просто потому, что «это неприлично – иметь пачку денег». Своенравная «звезда», срывающая репетицию потому, что не нашла общего языка с режиссером, – и беспощадная к себе перфекционистка, мучительно боящаяся не оправдать зрительских ожиданий. Актриса, которую при жизни называли «Великой», не сыгравшая ни одной главной роли. Народная артистка, которую английская энциклопедия «Кто есть кто» включила в список десяти самых выдающихся актрис XX века, не получивших специального образования…

Даже биография Раневской, несмотря на огромное количество написанных о ней книг, воспоминаний друзей и близких, не избавлена полностью от белых пятен. Но надо сказать, что Фаина Георгиевна сама с большим удовольствием участвовала в мифотворчестве вокруг своей личной и актерской жизни – возможно, это было своего рода способом самозащиты, так же как и ее острый язык, служивший для маскировки ранимой и вечно сомневающейся натуры. Ее афоризмы и байки существуют в десятках вариаций, они сотни раз пересказывались как очевидцами, так и случайными людьми, желавшими прикоснуться к Легенде, получить частицу того ореола, который всегда окружает личностей незаурядных и привлекающих к себе внимание… Так, может, Раневская и в самом деле явление природы» и к ней просто не стоит подходить с общей меркой? Давайте просто еще раз вспомним об этой удивительной женщине, подарившей всем начинающим актерам универсальный творческий рецепт: «Я не признаю слова \"играть\"… Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно!»


«Я верю в бога, который есть в каждом человеке. Когда я совершаю хороший поступок, я думаю, это дело рук божьих»
(Ф. Г. Раневская)


«Мой отец был небогатый нефтепромышленник…»

Согласно легенде, вынесенная в заглавие фраза была первой и единственной в автобиографии Раневской, которую она однажды попыталась написать. В этих пяти словах – все: сомнительное происхождение (а оно у актрисы было таково, что в СССР могло стоить не только карьеры, но и жизни), абсолютное неумение подстраиваться под требования времени (сначала Фаина Георгиевна написала просто о «нефтепромышленнике», но, когда ей указали на недопустимость такой родни в биографии советской артистки, наивно добавила слово «небогатый»)… Несложно догадаться, что дальше этой фразы дело не подвинулось. Раневская вообще терпеть не могла говорить и писать о себе, много раз пытал ась по просьбе биографов и друзей вести какие-то записи, но в итоге все они отправлялись в корзину: «Если у человека есть сердце, он не хочет, чтобы его жизнь бросалась в глаза…»

Множество неточностей и спорных моментов ее биографии объясняется тем, что многое приходилось скрывать: то, что до революции ее семья относилась к числу самых зажиточных в Таганроге (именно там появилась на свет будущая артистка), то, что после событий 1917 года вся родня покинула Советскую Россию и обосновалась за рубежом… А с чего, собственно, все начиналось?

Фанни Фельдман (именно таково настоящее имя актрисы) родилась 15 (27) августа 1896 года. Ее отец, Гирш Хаимович, был персоной в городе известной: коммерсант, купец первой гильдии, владелец фабрики красок, мельницы, нескольких складов и магазинов, успешно торговавший нефтепродуктами и металлом. Мама, Милка (Малка) Рафаиловна, занималась воспитанием детей, которых, кроме Фанни-Фаины, в семье было еще четверо.

Было ли детство счастливым? С точки зрения быта и обеспеченности – бесспорно да. Фельдманы проживали в собственном двухэтажном доме, дети могли учиться в хорошей гимназии и находились под присмотром гувернанток. Но в плане отношений между родными людьми, видимо, не все было гладко. Раневская не очень любила распространяться о своем детстве… Требовательность к себе и к другим она явно унаследовала от отца. Но, судя по всему, жесткий характер главы семейства доставлял дочери немало неприятных минут. Гирш Хаимович не желал, чтобы Фаина становилась актрисой, и в выражениях не церемонился. «К тому же посмотри на себя, – впоследствии передавала его слова Раневская, – ты некрасивая, рыжая, заикаешься… Какая из тебя артистка?» Правда, при всем при том отец любил и уважал искусство, Фельдманы часто посещали концерты и выставки.




«Семья заменяет все. Поэтому, прежде чем ее завести, стоит подумать, что тебе важнее: всё или семья» (Ф. Раневская)




Милка Рафаиловна прививала детям любовь к хорошей музыке и литературе, настаивала на непременном изучении иностранных языков; артистизм и склонность глубоко переживать все происходящее вокруг у Раневской явно были «от мамы». Впоследствии Фаина Георгиевна вспоминала: «Мне… видится мать, обычно тихая, сдержанная, – она громко плачет… Я пугаюсь и тоже плачу. На коленях матери – газета: \"вчера в Баденвейлере скончался А. П. Чехов\"…» Милка Рафаиловна очень любила творчество знаменитого земляка – о своей любви к Чехову потом будет говорить и Фаина Георгиевна.

Именно мама впоследствии будет тайком от отца высылать деньги блудной дочери, отправившейся искать актерского счастья в Москву…

В раннем детстве, в возрасте пяти-шести лет, Фаина часто ставила окружающих в тупик своей непредсказуемостью, нежеланием вписываться в привычные рамки «хороших девочек». Впечатлительность и сентиментальность причудливо уживались в ее характере с тягой к приключениям и авантюризму. Сама Раневская писала о себе: «Любила читать, читала запоем. Над книгой, где кого-то обижали, плакала навзрыд…» И в то же время однажды она решилась на пару со старшим братом бежать из дома – правда, из еды они взяли с собой только один подсолнух. И убежали совсем недалеко – только до вокзала, где их отловил городовой и вернул в отчий дом.

До сих пор точно не известно, почему Фаина не окончила гимназию. Она утверждала, что упросила родителей забрать ее оттуда: строгий распорядок наводил на нее тоску, а насмешки однокашниц, невзлюбивших нескладную девчонку-заику, были невыносимы. Но, вероятно, ее попросту отчислили – Раневская сама признавала, что, будучи одной из первых учениц по гуманитарным дисциплинам, приводила в ужас преподавателей точных наук. Впрочем, у родителей была возможность дать дочке хорошее домашнее образование – они надеялись, что, научившись играть на фортепиано, овладев французским языком и секретами вышивания, Фаина пополнит ряды благовоспитанных домохозяек и примерных жен.

Но девочка «заболела» театром. Она больше всех ждала семейных выездов в театр, с замиранием сердца следила за происходящим на сцене и не хотела уходить домой. Когда она впервые испытала желание самой выйти на подмостки? Фаина Георгиевна утверждала, что актрисой она себя осознала в возрасте около пяти лет. Умер ее младший братик; она очень жалела его и целый день проплакала, но все же украдкой посмотрела на себя в зеркало – «было интересно, какая я в слезах?». Впоследствии такое детское любопытство («как я выгляжу?») превратится в суровую, беспощадную требовательность к себе – быть на сцене настолько достоверной, насколько это возможно, не давать себе ни малейшего повода расслабиться или схалтурить!


«В городе, где я родилась, было множество меломанов…
Однажды в специальный концертный зал пригласили Скрябина. У рояля стояла большая лира из цветов. Скрябин, выйдя, улыбнулся цветам. Лицо его было обычным, заурядным, пока он не стал играть. И тогда я услыхала и увидела перед собой гения»
(Ф. Г. Раневская)


Кстати, о халтурщиках. Им, по собственному признанию Фаины Георгиевны (уже заслуженной артистки), она «с наслаждением била бы морды».




«Профессию я не выбирала – она во мне таилась» (Ф. Раневская)




Очень интересно читать обрывочные записи Раневской, которым так и не было суждено превратиться в толстую книгу воспоминаний. Это целая галерея образов, психологических зарисовок, странных, смешных (а иногда и трагических) ситуаций, которые потом превращались в материал для актерского ремесла. Как будто ее память выхватывает из прошлого обрывки разговоров, фразы, лица – и все это, при абсолютном нежелании автора расписать перед почитателями историю своей жизни, тем не менее складывается в единое, цельное полотно. И мы начинаем понимать, в чем секрет мастерства Раневской: в острой наблюдательности, в непосредственной – до болезненности – реакции на все происходящее, в умении «приспособить» к своему персонажу те особенности или характерные черты, которые она когда-то подметила у родных, у друзей, у случайных попутчиков в трамвае или у продавца в магазине.

Актерский талант Фаины раскрылся далеко не сразу. Будучи неуверенным в себе подростком, она долгое время считала, что ее удел – восхищаться театром издали. Но в Таганроге была довольно активная культурная жизнь, и Фаина, умирая от застенчивости, все же не упускала ни одной возможности пообщаться с актерами или музыкантами. Кто заронил в ее душу семена уверенности в том, что попытаться все-таки стоит, – неизвестно. Но в 1913 году семнадцатилетняя Фая Фельдман оповестила родителей о своем желании «стать артисткой». Разгорелся грандиозный скандал. Суровый Гирш Хаимович категорически высказался против. Однако дочь проявила неожиданное упорство и, получив от мамы небольшую сумму на первое время, отправилась в Москву.

Там ее ждало разочарование: нервная, заикающаяся девица не произвела впечатления на театральных показах. «Деточка, вы профнепригодны», – эту фразу, услышанную от кого-то из «именитых», Раневская потом вспоминала не раз и не два. Деньги заканчивались, родители слали из Таганрога письма: отец – возмущенные, мама – растерянно-ободряющие… К этому времени относится одна из расхожих легенд о Фаине Георгиевне: отец прислал денег на обратный путь. Получив на почте перевод, девушка вышла на улицу, держа банкноты в руках, и порыв ветра вырвал их, разметав по всей улице. А она поймала себя на мысли: «Как красиво летят!»

Эта бытовая непрактичность будет характерна для Ра невской всю жизнь. «Урод я», – печально констатировала впоследствии Фаина Георгиевна. История о разлетевшихся деньгах потом сыграла особую роль в ее биографии, но к этому мы вернемся чуть позже.

А тогда… Возвращение в родной Таганрог не означало отказа от мечты. Родители надеялись, что, получив такой щелчок по носу, дочка возьмется за ум. Не тут-то было. Фаина отправляется в театральную студию – работает над произношением, учится двигаться на сцене и владеть собой – так, чтобы больше не падать в обмороки от волнения, как уже бывало в столице. И в начале 1915 года она снова отправляется в Москву. А вскоре мировая война и грянувшая через два года революция изменили и лицо государства, и судьбу юной Фаи, готовой сделать все возможное и невозможное для осуществления своей мечты.




«Учиться я начала, повзрослев. И теперь, в старости, стараюсь узнать больше и больше» (Ф. Раневская)


Как Фая Фельдман стала Фаиной Раневской

Как и, главное, на что жила Фаина в первые недели в Москве? Существовать пришлось впроголодь, она снимала крошечную комнатушку и подрабатывала в театральной и цирковой массовке. Каждую копейку, которую удавалось выкроить, тратила на билеты в театр.

И в один прекрасный вечер судьба улыбнулась Фаине. Она в толпе поклонников у Большого театра дожидалась появления знаменитой балерины Екатерины Гельцер. Прима не только обратила внимание на восторженную южанку, к тому времени уже окоченевшую на непривычном морозном ветру, но и пригласила ее к себе в гости – отогреться и попить чаю. Узнав, что девушка мечтает о сцене, балерина ввела ее в круг своих друзей и помогла устроиться в Летний театр в подмосковной Малаховке. Так началась театральная жизнь… Что привлекло именитую танцовщицу к никому тогда не известной Фаине? Почему, напоив девицу чаем и выслушав сбивчивые восторженные комплименты своему искусству, она не отправила ее восвояси, а помогла осуществить давнюю мечту? Многие современники писали о том, что Екатерина Васильевна обладала безошибочным чутьем на таланты и сумела разглядеть в Фае Фельдман будущую звезду. А кроме того, у них оказался схожий взгляд на мир и похожее чувство юмора – Гельцер тоже была своенравна, подчас непредсказуема и остра на язык.




«Если актер не импровизирует – ремесло, мерзкое ремесло!» (Ф. Раневская)




И дружба двух женщин продолжалась много лет: балерина открыла начинающей артистке театральный мир Москвы, представила ее своим друзьям, относилась к ней как к равной, что, безусловно, радовало Фаину несказанно. Она познакомилась с известным актером Илларионом Николаевичем Певцовым, которого потом называла одним из первых своих учителей: «Гейне сказал, что актер умирает дважды. Нет. Это не совсем верно, если прошли десятилетия, а Певцов стоит у меня перед глазами и живет в сердце моем».


«Я играю прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: “Шаги мои легче пуха, я умею скользить как змея…” После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображающую гору, и больно ушибить партнера…»
(Ф. Г. Раневская)


В Летнем театре Малаховки играли не только начинающие актеры – он был довольно известен, и на его подмостках не гнушались выступать такие звезды того времени, как Леонид Собинов, Александр Вертинский, Федор Шаляпин, Александра Яблочкина, Алиса Коонен. Фаина не помнила себя от счастья, когда ей удавалось присутствовать на спектаклях и концертах знаменитостей – она слушала, смотрела, запоминала…

Впрочем, тяжелое военное время диктовало свои условия, и к осени 1915 года, по окончании «летнего театрального сезона» в Малаховке, стало понятно, что представления вряд ли возобновятся. Для Фаины наступили тяжелые времена – правда, она зарегистрировалась на «актерской бирже», но в то время даже самые именитые артисты порой месяцами сидели без денег: театры закрывались, концерты и спектакли отменялись… Начались скитания по стране, молодой актрисе пришлось то наниматься в керченский театр на «роли героинь-кокет с песней и танцами», то играть «на подхвате» в Феодосии (причем антрепренер сбежал со всей выручкой и денег актеры не получили), то участвовать в гастролях едва ли не бродячей цирковой труппы. При этом Фаина продолжала терзаться мыслью о том, что ей все же недостает ни опыта, ни образования для того, чтобы быть подлинной актрисой, достойной своих великих предшественников. Уже говорилось о ее вечном желании сделать «еще лучше», «еще правдивее», «еще достовернее».

К бытовой неустроенности, безденежью и мучительному недовольству собой прибавилась личная трагедия – семья Фельдманов после революции 1917 года эмигрировала, в охваченной гражданской войной стране осталась только Фаина. Общалась ли она с родными, предлагали ли они ей уехать вместе? Сведения на этот счет разнятся, но, судя по всему, в Таганрог она тогда так и не добралась – и если и было какое-то общение, то лишь в виде писем. Впоследствии друзья и знакомые передавали друг другу слова артистки: «…я не могу без России, без русского театра. Эти слова могу повторить вслух, даже на съезде коммунистов, только в партию их никогда не вступлю».




«Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка» (Ф. Раневская)




И в 1918 году, когда судьба забросила ее в Ростов-на-Дону, Фаина узнала, что в местном (пока еще действующем) театре работает Павла Леонтьевна Вульф – знаменитая актриса, до войны много раз гастролировавшая по городам юга, в том числе и в родном для Фаины Таганроге. И она решила… попроситься к знаменитости в ученицы. Начинающая актриса (по собственному признанию Фаины, она тогда голодала уже почти неделю и выглядела более чем странно) покорила приму своей актерской игрой: Вульф предложила девушке подготовить и показать ей через несколько дней любую роль. И вскоре поняла, что нашла подлинный самородок. С этого момента Фая вошла в ее семью, а Павла Вульф стала для нее сестрой, матерью, преподавательницей и непререкаемым авторитетом – сразу и навсегда.

«Павла Леонтьевна Вульф… никогда меня не хвалила, – вспоминала впоследствии Раневская, – а всегда говорила: ты можешь лучше. А вот когда ты будешь довольна собой – значит, тебе конец. Ты уже не актриса». И эти слова навсегда стали для молодой артистки ее жизненным кредо. А жизнь в семье Вульф, возможность постоянно наблюдать за работой опытной театральной актрисы, за творческой кухней – дали тот неоценимый опыт, который не приобретается никакими «актерскими университетами».

Вместе в Павлой Леонтьевной Вульф Фаина начинает играть в Симферопольском городском театре. Видимо, там же она и берет звучный псевдоним – Фая Фельдман становится Фаиной Раневской.


«После спектакля, в котором я играю, я не могу ночью уснуть от волнения. Но если я долго не играю, то совсем перестаю спать»
(Ф. Г. Раневская)


История псевдонима тоже овеяна множеством баек и легенд. Помните историю с разлетевшимися из рук Фаины деньгами? По одной из версий, она однажды рассказала об этом Екатерине Гельцер, и балерина восторженно воскликнула: «Да вы – героиня чеховского \"Вишневого сада\"! Любовь Андреевна Раневская! Это же она говорила о себе \"Я сорила деньгами\"…» И через несколько лет, будучи в Крыму, артистка вспомнила об этом и взяла псевдоним в честь странной, «не приспособленной к жизни» чеховской героини. Согласно другой версии, история с летающими купюрами произошла уже в Крыму – якобы Фаина получила перевод от родных из-за границы, по вечной своей рассеянности выпустила их на волю ветра и восхитилась полетом, а находившийся рядом поклонник-театрал сказал, что так могла поступить только Раневская. И, наконец, третий вариант, который однажды сама Фаина Георгиевна поведала журналисту: «Я стала Раневской просто потому, что все роняла. У меня вечно все валилось из рук»… Но так ли важно, каким образом появился на свет этот звучный псевдоним? В истории русского театра (а впоследствии – и кинематографа) появилась новая звезда – Фаина Георгиевна Раневская.

Ее взлет начинается с ролей в спектаклях ее любимого Чехова: Шарлотта в «Вишневом саде», Войницкая в «Дяде Ване», «Чайка», «Иванов», «Три сестры»… В страшные для Крыма годы гражданской войны театр продолжал действовать. «Иду в театр, – вспоминала Раневская, – держусь за стены домов, ноги ватные, мучает голод». Бывший Дворянский театр был тогда переименован в Первый советский театр в Крыму.

В годы революции и гражданской войны судьба сталкивала Фаину Георгиевну со многими знаменитыми поэтами, писателями, драматургами – в ее записках есть упоминания о Марине Цветаевой, Максимилиане Волошине, Константине Тренёве, о том, как в нечеловеческих условиях люди старались помочь друг другу… «Мне везло на людей», – пишет она на закате жизни.

И в то же время эти мрачные годы значительно пополнили ее коллекцию образов – спекулянтки, комиссары, «борцы за идею», рыночные торговки, растерянные интеллигенты, попадьи, агитаторши – все эти колоритные типажи потом найдут свое отражение в игре Фаины Георгиевны, заставляя зрителей замирать от восторга перед беспощадно точным воплощением образа – положительного ли, отрицательного ли. На десяток лет затянулось ее «путешествие» по провинциальным театрам. Но как знать, стала бы она той самой, обожаемой зрителями «Великой» Раневской, если бы не тяжелый опыт двадцатых годов?




«Для актера не существует никаких неудобств, если это нужно для роли» (Ф. Раневская)


«Спутник славы – одиночество»

Уже в зрелом возрасте Раневская однажды назвала себя «выкидышем Станиславского» – то ли досадуя, что не довелось пройти его школу, то ли обещая таким образом оставаться хранительницей традиций его актерской системы. Она считала, что заданный Станиславским высочайший уровень русского театра ушел в небытие вместе с ним. Имеется и такое объяснение: однажды Раневская попыталась присоединиться к труппе основанного Станиславским и Немировичем-Данченко Московского Художественного театра, но в итоге получила отказ – отсюда, возможно, и слово «выкидыш». А дело было так.

Рекомендацию ей дал знаменитый актер Василий Иванович Качалов, с которым Фаина Георгиевна дружила с юности. По ее рассказам, направляясь к Немировичу-Данченко для предварительной беседы, она была близка к обмороку от счастья: Художественный театр – это же идеал, мечта многих лет! «Показ я помню плохо, – вспоминала Раневская, – была в каком-то бреду, к тому же снова начала заикаться от волнения». Кстати, интересный факт: избавиться от заикания полностью актриса не смогла до конца жизни, но на сцене с ней этого не случалось никогда.




«Сейчас долго смотрела фото – глаза собаки удивительно человечны. Люблю их, умны они и добры, но люди делают их злыми» (Ф. Раневская)




Видимо, претендентка все же произвела впечатление на Владимира Ивановича, и он дал понять, что Фаина Георгиевна может рассчитывать на место в труппе. И тут то ли от волнения, то ли по своей вечной рассеянности Раневская, перепутав и имя, и отчество, прочувствованно произнесла: «Большое вам спасибо, Василий Степанович!» На следующий день актрисе сообщили, что решение о ее зачислении в труппу отложено на неопределенный срок. Ей якобы передали фразу Немировича-Данченко: «Эта ваша Раневская – какая-то ненормальная, я ее боюсь».

Фаина Георгиевна никогда не была ученицей великого Станиславского, но, можно сказать, являлась «живой иллюстрацией» к его методике. Полное погружение актера в создаваемый образ, проживание чувств, эмоций и ощущений персонажа – все это актриса считала необходимым и именно на таких принципах выстраивала свою работу.


Первоначально в сценарии фильма «Дума про казака Голоту» никакой попадьи не было – как и в повести «Р. В. С.», по которой ставился фильм, был поп. Но режиссеру Игорю Савченко так хотелось снять в своем фильме Раневскую, что он на свой страх и риск решил превратить попа в женщину.


Казалось бы, постановщики и режиссеры должны были молиться на Раневскую – но нет. Ее яркий талант, заставлявший зрителей с замиранием сердца следить за происходящим на сцене, оборачивался свирепой требовательностью к себе и к окружающим. А ее невоздержанный и острый язык помогал приобретать врагов. В итоге многие театральные и кинематографические деятели, желая избавить себя от лишней головной боли, предлагали роль кому-то менее талантливому, но в то же время более «удобному», менее склонному говорить правду-матку в лицо и переворачивать по-своему режиссерский замысел. Зато те, кто рискнул пригласить Фаину Георгиевну, благодаря ей входили в историю – многие лишь потому, что когда-то «работали с самой Раневской». При этом актриса никогда не страдала звездной болезнью: не требовала заоблачных гонораров и хвалебных упоминаний в прессе, была совершенно равнодушна, если не сказать враждебна, и к тому, и к другому.

К началу 1930-х годов за плечами Фаины Георгиевны был внушительный послужной список: «Советский театр» Крыма, театральные труппы в Архангельске, Смоленске, Баку, Сталинграде. Она принимает решение снова попытать счастья в Москве, стремясь попасть в Камерный театр, открытый в 1914 году актером и режиссером Александром Яковлевичем Таировым. Они долго не могли встретиться лично, и пока длилось ожидание, Раневская приняла участие в нескольких постановках Театра Московского отдела народного образования (МОНО). И сам театр, и его спектакли особым успехом не пользовались, и об этой странице своей биографии актриса вспоминала редко. В отличие от работы с Таировым – о нем Раневская всегда говорила с любовью и благодарностью. Не только потому, что он открыл ей дорогу в столичные театры. Фаина Георгиевна всегда симпатизировала мастерам своего дела, людям, искренне влюбленным в искусство. Таиров же был не просто фанатиком театра – он умело сочетал в своих постановках классику и авангард, не скатываясь при этом в пустое экспериментаторство, уделял огромное внимание оформлению спектакля, тяготел к разнообразию материала: на сцене Камерного театра ставили Уайльда и Брехта, Анненского и Шницлера. Звездой Камерного была супруга Таирова – Алиса Коонен.

В 1931 году, когда приглашение в труппу Камерного театра было получено, Раневская начала свою работу в нем с роли проститутки Зинки в спектакле «Патетическая соната», посвященном революционным событиям. Играла блестяще – ее Зинка, глупая и хамоватая, но в то же время сентиментальная и наивная, вызывала у многих симпатию и жалость.




По словам Раневской, в Таирове ее восхищало «…его неизменно рыцарское, абсолютно бескомпромиссное отношение к искусству, которому он служил».




А вот спектаклю была уготована печальная судьба. В нем, несмотря на внешнее соответствие всем требованиям времени, усмотрели «сомнения в большевистском курсе», «сочувствие к национальным сепаратистам» и многое другое. «Патетическую сонату» в итоге сняли с репертуара. После Великой Отечественной войны в жернова репрессий попал и сам Таиров. Его убрали с поста руководителя Камерного театра, и в 1950 году он, так и не оправившись от потрясения (лишиться дела всей своей жизни!), умер в больнице. Это станет ударом для Раневской – она всю жизнь предельно болезненно воспринимала любую несправедливость и очень переживала смерть режиссера, несмотря на то, что в Камерном театре она проработала совсем недолго и «Патетическая соната» стала ее первой и единственной ролью на этих подмостках.

До сих пор нет единого мнения по вопросу о том, что стало причиной ухода Фаины Георгиевны из труппы Таирова. По одной из версий, она «не сошлась характером» с Алисой Коонен, которая настороженно относилась ко всем, кто мог бы оспаривать ее первенство. Но эта версия вызывает сомнения – Раневская продолжала дружески общаться и с Александром Яковлевичем, и с Алисой Георгиевной и во всех беседах отзывалась о них очень тепло – впрочем, как и они о ней. Может быть, дело в том, что Фаина Георгиевна всегда была склонна рубить сплеча и скоропалительно писать заявления об уходе? Возможно, и тогда, в начале 1930-х, произошел какой-нибудь «конфликт местного значения» и актриса рассталась с Камерным театром.


«Союз глупого мужчины и глупой женщины порождает мать-героиню. Союз глупой женщины и умного мужчины порождает мать-одиночку. Союз умной женщины и глупого мужчины порождает обычную семью. Союз умного мужчины и умной женщины порождает легкий флирт»
(Ф. Г. Раневская)


Следующей вехой в ее биографии стал Центральный театр Красной Армии (ныне – Центральный академический театр Российской Армии), которым руководил тогда Юрий Александрович Завадский. С этим человеком мы еще встретимся – он сыграл в биографии Раневской весьма значимую роль…




«С упоением била бы морды всем халтурщикам, а терплю. Терплю невежество, терплю вранье, терплю убогое существование полунищенки, терплю и буду терпеть до конца дней. Терплю даже Завадского» (Ф. Раневская)




Многие писали о том, что в творческой жизни Раневской заметна любопытная особенность – будучи еще молодой женщиной, она часто играла роли старух: бабушек, нянек, почтенных матерей… И ее работа в Театре Красной Армии началась с роли столетней генеральши Нюриной в пьесе «Я вас люблю». Но даже такая роль – почти неподвижная («играю мощи» – признавалась сама актриса) – производила впечатление на зрителей. Старуха, еле живая, с чуть слышным голосом, была все же величественна и значима.

Вскоре Фаине Георгиевне предложили роль горьковской героини Вассы Железновой – именно Театр Красной Армии первым поставил «Вассу» в 1936 году. Роль женщины с железным характером, способной одновременно и на глубокую любовь, и на бесчеловечную жестокость, умной и азартной, хитрой и в то же время в чем-то простодушной, позволила таланту Раневской раскрыться в полной мере. Москвичи начали ходить в театр именно «на Раневскую». Схожую роль она позднее исполнит в кино – мадам Скороход в фильме «Мечта».

Кстати, дебют Фаины Георгиевны в кинематографе состоялся в 1934 году. Она сыграла роль госпожи Луазо, ханжи «с манерами жандарма», в немом фильме по повести Ги де Мопассана «Пышка». Картину поставил режиссер-дебютант Михаил Ромм. Партийные бонзы дали разрешение на постановку «сомнительного сюжета» с дамами полусвета, так как им показалась нужной и своевременной кинолента, бичующая «язвы буржуазного общества». Но общая ее направленность получилась несколько иной. Она беспощадно выворачивала наизнанку не столько пороки буржуазного общества, сколько лицемерие, ханжество, глупость и ложь как таковые.

Тогда же, в 1930-е годы, проявится и еще одна особенность творческой судьбы Раневской – она постоянно оставалась «на вторых ролях», но неизменно привлекала к себе внимание не меньшее, если не большее, чем главные герои. И дело было не только в актерском таланте.




«Старая харя не стала моей трагедией – в 22 года я уже гримировалась старухой и привыкла, и полюбила старух в моих ролях» (Ф. Раневская)




Фаина Георгиевна, пожалуй, как никто другой из актеров, была склонна переиначивать текст роли, добавлять к режиссерскому замыслу свои яркие детали. В большинстве случаев постановщики соглашались с ее трактовками – и тогда на свет появлялся очередной маленький шедевр. Так произошло с фильмом «Дума про казака Голоту», поставленным по повести Аркадия Гайдара «Р. В. С.». Попадья, которую играла Раневская, появлялась на экране всего на несколько минут, но запоминалась надолго. Хищное выражение лица, быстрый взгляд исподлобья, руки, жадно хватающие подношения… Рассказывали, что режиссер предложил актрисе «поговорить» с канарейками и поросятами, которые, согласно сценарию, вольготно располагались прямо в хате попадьи. И когда «беседа» началась, включил камеру. Так что все эти «рыбы мои родные» и «золотые мои» по отношению к домашней живности – исключительно придумка и заслуга Раневской.

Спектакли и кинофильмы с ее участием растаскивались на цитаты. Конечно же, в этом отношении сразу приходит на ум фильм 1939 года «Подкидыш» – о потерявшейся в Москве девочке, в судьбе которой принимают участие самые разные люди.

Фаина Георгиевна и здесь появилась в общей сложности на несколько минут – в образе карикатурной дамы с детским то ли именем, то ли семейным прозвищем \"Ляля\". Этот персонаж немедленно принимается решать участь заблудившейся пятилетней Наташки, несмотря на робкие протесты супруга-подкаблучника Мули. Импозантная Ляля заявляет, что удочерит девочку и немедленно заберет ее на дачу, пресекая все разумные доводы мужа грозным «Муля, не нервируй меня!». Фраза немедленно ушла в народ… и используется по сей день, несмотря на то, что многие уже и не помнят, откуда она, собственно, взялась.


«Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на диеты, жадных мужчин и плохое настроение»
(Ф. Г. Раневская)




А в фильме образ Ляли неожиданно претерпевал резкие изменения: потеряв в толпе неугомонную Наташку, она так предавалась горю, что становилась уже не смешной и нелепой, а трагически-трогательной… В этом еще одна особенность творчества Раневской: несколькими штрихами, подчас даже без слов, «дорисовать» своему персонажу биографию, заставить зрителя додумать его судьбу.




«Отпускайте идиотов и клоунов из своей жизни. Цирк должен гастролировать» (Ф. Раневская)




А сколько раз женщины разных возрастов, смотрясь в зеркало, иронически произносили: «Я никогда не была красива, но всегда была чертовски мила!» – эту фразу тоже подарила нам Раневская. Роль жены инспектора гимназии в фильме по чеховскому «Человеку в футляре» – изначально бессловесная и незаметная – была в буквальном смысле расцвечена Фаиной Георгиевной. Кстати, «дописывать» чеховские тексты она будет неоднократно. Но это всегда было настолько органично и смешно, что, думается, Антон Павлович не обиделся бы…

…Мир между тем менялся. Началась Вторая мировая война. И в 1939 году режиссер Михаил Ромм начинает работу над фильмом, посвященным тяжелой и неоднозначной теме – присоединению Западной Украины и Западной Белоруссии, входивших до того в состав Польши, к Советскому Союзу. Конечно, по мнению советских партийных и кинодеятелей, лента должна была превратиться в бравурный гимн «историческому воссоединению», разоблачить ничтожество «панов» и в очередной раз указать путь к светлому будущему. Но Ромм создал фильм, сюжет которого заставлял задуматься: стоят ли политические дивиденды поломанных человеческих судеб? Что дороже и ближе нам – кровные узы или идеология? Что ждет человека, отказавшегося от своей совести и чести в обмен на материальную выгоду?




«Оптимизм – это недостаток информации» (Ф. Раневская)




Раневская в этом фильме играет владелицу пансиона, мадам Розу Скороход – и роль ее, как всегда, неоднозначна: любовь к недотепе-сыну смешивается с презрением к нему – трусоватому, непрактичному, лживому. Цинизм мадам Розы (чего стоит хотя бы эпизод, в котором она помогает одной из постоялиц сочинять брачное объявление) сочетается с ее грубовато-покровительственным отношением к жильцам – порой кажется, что она относится к ним как к неразумным детям, нуждающимся в руководстве…


«Мечта» стала известна не только в СССР, но и за рубежом. Франклин Рузвельт назвал картину «одним из самых великих фильмов». Должное таланту режиссера и актеров (в первую очередь, конечно же, Раневской) отдали Чарли Чаплин, Теодор Драйзер, Мэри Пикфорд.


Работа над «Мечтой» была полностью завершена 22 июня 1941 года…

Во время Великой Отечественной войны Раневская оказалась в эвакуации в Ташкенте. Там укрепилась ее дружба с Анной Андреевной Ахматовой. Они были знакомы давно – если верить воспоминаниям Фаины Георгиевны, она еще в юности однажды отправилась из Таганрога в Петербург, чтобы выразить свое восхищение стихами «русской Сафо». «Открыла мне сама Анна Андреевна. Я, кажется, сказала: “Вы – мой поэт”, извинилась за нахальство. Она пригласила меня в комнаты. Дарила меня дружбой до конца своих дней».

Их роднило многое. Одиночество, неустроенность в быту, преклонение перед искусством. В записных книжках Фаины Георгиевны много тонких и ярких упоминаний об Ахматовой. Но впоследствии, когда ей предложили написать воспоминания о поэтессе, отказалась наотрез. Почему? «Потому, – ответствовала Фаина Георгиевна, – что очень люблю ее».




«Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной» (Ф. Раневская)




Кстати, именно слово «одиночество» чаще всего всплывает в биографиях Раневской. О своем одиночестве пишет и она сама («как много любви, а в аптеку сходить некому!»), и многочисленные биографы. Она никогда не была замужем и не имела детей. В последние годы вокруг этой темы было множество разных инсинуаций, но, думается, причина скорее в образе мышления Фаины Георгиевны, нежели в личных пристрастиях. Театр для нее был всем, она была актрисой до мозга костей, и на этих «вечных подмостках» просто не было места ни для чего другого – и ни для кого. Хотя эгоисткой ее не назовешь – о неизбывной готовности Раневской принимать участие в судьбе друзей, помогать финансово и морально вспоминают десятки знавших ее.

Может, одна из причин одиночества – характер? Резкий, прямой, неуживчивый? Но ведь многие пишут о том, что Фаина Георгиевна такой была далеко не всегда. Она легко находила общий язык с детьми, очень любила своих родных и близких. Сама она называла одиночество «спутником славы» – может быть, таким причудливым и не очень справедливым образом осуществился «закон мирового равновесия»? Если он существует, конечно.


Согласно легенде, когда Раневскую спросили о «второй половинке», она с присущей ей прямотой ответила: «Вторая половинка может быть у мозга, у таблетки и у задницы. А я изначально целая».



«Вы знаете, что такое сниматься в кино? Представьте, что вы моетесь в бане, а туда приводят экскурсию»
(Ф. Г. Раневская)


«Я жила со многими театрами…»

«Кинематографический расцвет» в биографии Фаины Георгиевны, наступивший перед войной, можно отнести к категории «не было бы счастья, да несчастье помогло». В 1939 году она намеревалась уйти из Театра Красной Армии в Московский Малый театр – т уда ее пригласили, впечатлившись ролями актрисы в «Вассе Железновой» Горького, «Последней жертве» Островского, «Беззащитном существе» Чехова. Кстати, незадолго до этого – в 1937 году – государство отметило ее актерские достижения званием «Заслуженная артистка РСФСР».




«Чтобы получить признание – надо, даже необходимо, умереть» (Ф. Раневская)




Руководство Малого собиралось даже обновить репертуар – специально «под Раневскую». Но все пошло не совсем так, как предполагалось. В Театре Красной Армии актрисе строго указали на то, что советское руководство ведет активную борьбу с «летунами». В то время частая смена места работы вызывала подозрения: советский работник (независимо от того, где он трудится – в шахте, в театре или в заводской столовой) должен быть предан не только своему делу, но и предприятию!

Что же касается Малого театра, то ситуация в нем описывается по-разному. Кто-то утверждает, что его начальство испугалось возможных последствий и отозвало свое предложение Раневской о совместной работе. Кто-то пишет, что вовсе не руководство, а труппа Малого театра коллективно заявила о нежелании видеть Фаину Георгиевну в своих рядах. Сама она тоже утверждала, что именно «зубры» Малого театра были категорически против ее появления.




«Успех – единственный непростительный грех по отношению к своему ближнему» (Ф. Раневская)




Так или иначе, из Театра Красной Армии она ушла (видимо, посчитав ниже своего достоинства оправдываться и менять решения), а устроиться в любой другой театральный коллектив стало проблематично: чиновники от искусства боялись давать приют актрисе, пропесоченной в прессе (да-да, решение Раневской сменить место работы было раскритиковано даже на страницах «Советского искусства»!).

Именно тогда она на несколько лет полностью «ушла» в кино, и, возможно, именно благодаря неопределенности в ее взаимоотношениях с московскими театрами появились на свет такие шедевры, как «Подкидыш», «Человек в футляре», «Мечта»… Со студией «Мосфильм» она и отправилась после начала войны в ташкентскую эвакуацию.

В 1943 году артисты вернулись в Москву, и Фаина Георгиевна начала работать в Театре драмы (ныне это Московский академический театр имени Владимира Маяковского) под руководством Николая Павловича Охлопкова. Здесь Раневская задержалась на шесть лет, параллельно продолжая довольно активно сниматься в кино, но, увы, по-прежнему в ролях второго плана. Скажем сразу: на этом ее «путешествия по театрам» не закончатся, впоследствии Фаина Георгиевна перейдет в Театр имени Моссовета, оттуда – в Московский драматический театр имени Пушкина, затем вернется к «моссоветовц а м»… Только ли сложный характер и нежелание загонять себя в рамки заставляли ее переходить из одной труппы в другую?

В 1979 году, в возрасте восьмидесяти трех лет, Раневская дала единственное интервью театральному критику Наталье Анатольевне Крымовой. Посмотрите эту запись, в которой собственно беседа перемежается фрагментами записей ролей Фаины Георгиевны. Кажется, что в предельно сжатом виде перед нами предстает и творческое кредо актрисы («не признаю слова “играть”!»), и весь ее путь в искусстве, и остроумные афоризмы, которые потом уходили в народ и превращались в анекдоты.

– Фаина Георгиевна, а почему вы кочевали из театра в театр? – спрашивает Крымова.

– Искала святое искусство, – отвечает Раневская (как это часто бывало – не сразу поймешь, говорит она всерьез или шутит).

– Нашли?

– Да. В Третьяковской галерее.

Как-то раз Фаина Георгиевна пришла в магазин, а он оказался закрыт на обед. Уборщица, мывшая в торговом зале пол, обрадовалась: «Как же вас не пустить! Ведь, глядя на вас в кино, люди забывают о своем горе. Те, что побогаче, могут посмотреть что-нибудь получше, а для простого народа вы самая лучшая, самая дорогая!» Раневская была польщена.

Может быть, в этом причина? Никогда не удовлетворяться сделанным, стремиться к идеалу во всем и, понимая, что идеала в мире нет и быть не может, продолжать поиск – это было свойственно Фаине Георгиевне, как, пожалуй, никому другому из ее современников-артистов…




«Научиться быть артистом нельзя. Можно развить свое дарование, научиться говорить, изъясняться, но потрясать – нет. Для этого надо родиться с природой актера» (Ф. Раневская)




Фильмы, в которых Фаина Георгиевна снялась во второй половине 1940-х годов, были разноплановыми – «Свадьба» по произведениям Чехова, «Небесный тихоход», «Слон и веревочка», «Весна», «Золушка». Но была у них у всех одна общая черта: особый внутренний свет, предчувствие близкого окончания войны в лентах 1944–1945 годов и радость по поводу одержанной победы – в более поздних. Этот свет, которого невозможно достичь ни репетициями, ни гениальной режиссурой, с лихвой перекрывал скромность декораций, скрадывал изможденность лиц актеров, передавался зрителям. Не потому ли даже сейчас, по прошествии семи десятков лет, мы с удовольствием смотрим эти фильмы, которые не могут похвастаться ни вложенными в них миллионами, ни спецэффектами, ни затейливостью сюжета?


Раневская оставалась верна себе. Каждую роль – пусть даже незначительную – она превращала в острохарактерный шедевр.


Вот, например, «Свадьба», снятая как сборная солянка из одноименного чеховского водевиля и рассказов «Жених и папенька», «Свадьба с генералом» и некоторых других произведений. Сюжет очень прост и хорошо всем известен: чиновник Эпаминонд Апломбов поставил условие родителям своей невесты Дашеньки: на свадьбе всенепременно «для солидности» должен быть генерал. Но в разгар торжества оказывается, что звание гостя – капитан второго ранга – ниже генеральского. Свадьба расстраивается, хозяева и гости показывают свое истинное лицо…

Раневская играла мать невесты, Настасью Тимофеевну Жигалову. К собственной внешности Фаина Георгиевна, в отличие от многих актрис (да и актеров-мужчин тоже!) всегда относилась без особого пиетета, а грим для того или иного персонажа часто придумывала сама. И мадам Жигалова в ее исполнении являла собой настоящую карикатуру на мещанку конца XIX столетия: здоровенный нос, бесформенные брови, нелепая прическа с лохмами и кудельками. И как всегда, не только внешние приметы, но и движения, жесты, подчас почти незаметные, «лепили» единый образ.




«Я охотно соглашусь, что все бабы – дуры. К счастью, не все женщины – бабы…» (Ф. Раневская)




Вот Настасья Тимофеевна, давая наставления дочери и ругая пьяненького супруга, энергично жестикулирует – это выдает в ней предприимчивую, властную даму. Но шаркающая, медленная походка мадам Жигаловой заставляет подумать и о том, что, наверное, нелегкой ценой далось ей внешнее благополучие! И мы уже готовы посочувствовать этой недалекой женщине, с таким трудом, возможно, выбравшейся из бедности и желающей «пристроить дочку за хорошего человека»… Но тут Настасья Тимофеевна, смертельно оскорбившись на слова одного из гостей о невеликом приданом, начинает хищно перерывать сундуки и едва ли не метать тряпье в физиономии обидчикам, попутно рассказывая о том, каких трудов и каких денег стоило собрать это приданое! И перед нами уже не замученная мать семейства, а жадная, расчетливая особа, не вызывающая ни малейших симпатий. Это вообще характерно для многих персонажей Раневской – пробуждать самые противоречивые эмоции: от отвращения до сочувствия, от искреннего смеха до яростного гнева.




«В актерской жизни нужно везение. Больше, чем в любой другой, актер зависим, выбирать роли ему не дано» (Ф. Раневская)




Всего на несколько минут появилась Фаина Георгиевна в фильме «Небесный тихоход», сыграв роль военного врача, но и там превратила проходной эпизод в собственный бенефис. «Тихохода» после его выхода на экраны раскритиковали и партийцы, и кинематографические начальники: мол, негоже превращать в водевиль сюжет на военную тему! Зрители же приняли ленту с восторгом – и дело не в легковесности их восприятия, а в том, что измученные люди попросту нуждались в светлых эмоциях, не забывая при этом о подвиге тех, кто воевал. И образ Раневской полностью соответствует фильму: ее ученая дама-профессор умна, компетентна, но в то же время по-матерински заботлива и немного смешна: «Пить? Пить, голубчик, можно. Молоко, ситро, фруктовые воды…»


«Если у тебя есть человек, которому можно рассказать сны, ты не имеешь права считать себя одиноким…»
(Ф. Г. Раневская)


«Парад бабушек» в творческой биографии Фаины Георгиевны продолжился ролью в детском фильме 1945 года «Слон и веревочка» – о девочке Лиде, которая никак не могла научиться прыгать через скакалку. Лидочка видит во сне слона, который дает ей совет: для того чтобы постичь эту науку, необходимо делать добрые дела. Но, возможно, девочка не справилась бы с задачей, если бы не бабушкина помощь.

Раневская, которой тогда еще не исполнилось и пятидесяти, перевоплотилась в классическую бабулю – с шалью на плечах, в очках, съезжающих на кончик носа, с пышной седой прической-короной. Говорят, что детей и животных переиграть невозможно. Но Фаина Георгиевна, по воспоминаниям всех причастных к фильму, выглядела столь же органичной, как и ее экранная внучка: и когда ее бабушка по-детски радовалась успехам Лидочки, и когда, решив спеть ей колыбельную, благополучно засыпала сама, и когда, попробовав прыгать через скакалку, залихватски заключала: «Совсем неплохо для моего возраста, черт возьми!» О своей шестилетней партнерше по съемкам, Наташе Защипиной, Раневская потом писала: «…неожиданно мы подружились. Может, оттого, что я вообще не умею сюсюкать и говорила с Наташей как со взрослой…»




«Талант всегда тянется к таланту. И только посредственность остается равнодушной, а иногда даже враждебной к таланту» (Ф. Раневская)




А через два года «небожитель советского кино» Григорий Васильевич Александров выпустил картину «Весна». Согласно сюжету, известный режиссер намеревается снять фильм из жизни ученых и с этой целью знакомится с сотрудницей Института Солнца Ириной Никитиной. И по стечению обстоятельств на Никитину как две капли воды оказывается похожа киноактриса Вера Шатрова… с этого и начинается все самое интересное. Роль Никитиной (и Шатровой, соответственно) исполняла супруга Александрова, кинозвезда Любовь Орлова. Раневской же была уготована скромная роль домработницы, Маргариты Львовны. Но – очередной парадокс: многие ли сейчас могут вспомнить какие-нибудь фразочки Орловой в «Весне»? А вот перлы Раневской – «Белая горячка… горячка белая» и «Красота – это страшная сила!» – мы в шутку используем и по сей день…

В Московском театре драмы в 1945 году Фаина Георгиевна играла в спектакле «Лисички» по пьесе Лилиан Хеллман. Она исполняла роль богатой американки Берди, выданной родителями за фабриканта Хаббарда. Но этот образ несколько выбивался из общего ряда образов «представителей буржуазии». Утонченная и добрая Берди выступала в спектакле как антагонист рваческого, жестокого мира, представленного ее супругом и его родней.

Именно на примере «Лисичек» можно проиллюстрировать еще одну причину того, почему Раневская при всем ее таланте часто попадала в немилость к режиссерам и оставалась на вторых ролях. В то время театр и киноискусство были насквозь идеологизированы, каждая роль выступала не столько как образ, сколько как политический заказ: показать духовную нищету буржуазии! Продемонстрировать правильность выбранного политического курса! Кстати, и «Лисички» были разрешены к постановке в первую очередь потому, что автор, Лилиан Хеллман, сочувствовала «левым идеям».

Раневская же никогда не превращала свой образ в агитационный плакат. Она не играла идею – она играла человека. С его достоинствами и недостатками, с его подчас непростой биографией, ошибками, радостями и горестями. Именно за это ее обожали зрители, и именно этого ей не могли простить чиновники, а также большинство режиссеров, трепетавших перед властью и ставивших «то, что велено».




«В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части» (Ф. Раневская)




Конец 1940-х – начало 1950-х годов оказались роковым периодом в истории советского театра. Сотрудниками ГБ был убит художественный руководитель Московского еврейского театра, председатель Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс, которого Раневская давно знала и очень любила: «…я не знала человека умнее, блистательнее его…» Умер лишенный возможности работать в театре, ошельмованный Александр Таиров. Один за другим уходили люди, которых Фаина Георгиевна называла своими любимыми друзьями, учителями, наставниками – очень тяжело она переживала смерть Василия Ивановича Качалова, скончавшегося в 1948 году. Ей самой удалось избежать репрессий – возможно, потому, что самый главный театровед СССР благосклонно относился к ее творчеству… Но о сложных взаимоотношениях Раневской и властей предержащих мы поговорим отдельно.




«Все люди – как свечи. Одни – для света и тепла, других – сразу в ж***у!» (Ф. Раневская)




Продолжая «искать святое искусство», Фаина Георгиевна в 1949 году принимает приглашение Юрия Александровича Завадского войти в труппу Театра имени Моссовета. Завадский был учеником Станиславского и Немировича-Данченко, стремился, как писали о нем, превратить театр в «лабораторию современной советской пьесы». Он много внимания уделял психологизму, ценил в актерах стремление как можно глубже войти в образ.

И вот в «царство Юрия Александровича» попала Раневская. Их странная то ли дружба, то ли вражда продолжалась много лет – Фаина Георгиевна будет уходить, потом возвращаться… И она, и Завадский явно отдавали должное талантам друг друга. Но руководителя театра часто раздражала непредсказуемость актрисы, ее желание импровизировать, бесконечно переделывать и «переигрывать» роль, постоянно спорить, доказывать, сомневаться… Правда, он не обижался на колкости Раневской, которая именовала начальника «вытянутым лилипутом», «перпетуум кобеле», утверждала, что он «появился на свет в енотовой шубе» и видит во сне, «что похоронен в кремлевской стене».


«Женщина, чтобы преуспеть в жизни, должна обладать двумя качествами. Она должна быть достаточно умна для того, чтобы нравиться глупым мужчинам, и достаточно глупа, чтобы нравиться мужчинам умным»
(Ф. Г. Раневская)


Многие писали о том, что глава Театра имени Моссовета, которому в молодости довелось провести несколько малоприятных часов на Лубянке, не мог избавиться от страха перед властями и поэтому был скорее конформистом, нежели диссидентом от искусства. Это не совсем справедливо – Завадский неоднократно привечал артистов, лишившихся работы из-за «неблагонадежности». Но, видимо, с точки зрения Фаины Георгиевны, смелости – как творческой, так и человеческой – ему явно недоставало.

Тем не менее именно у Завадского Раневская много лет подряд играла роль в «идеологически правильной» пьесе «Шторм», причем эта роль спекулянтки Маньки стала для нее, как сейчас бы сказали, знаковой. К Маньке мы обязательно еще вернемся – право, она заслуживает отдельного рассказа! Так же как и Мачеха во всенародно любимом фильме-сказке «Золушка»…




«Талант – как бородавка: либо он есть, либо его нет» (Ф. Раневская)




В 1955 году Фаина Георгиевна перешла в Московский драматический театр имени Пушкина, в котором проработала восемь лет. Здесь она сыграла роль доньи Эухении в спектакле «Деревья умирают стоя» по пьесе испанца Алехандро Касоны. Женщина, вынужденная выбирать между людьми, родными по крови, и милыми сердцу «чужаками», в исполнении Раневской представала понятной и близкой всем – хотя, казалось бы, не приведи господь никому делать такой выбор! Сама актриса писала: «Работая над бабушкой в “Деревьях”, я отказалась от соблазнительного для этой роли внешнего колорита испанки. Меня взволновал характер этого человека. <…> Никакой “голос крови” не останавливает ее от решения порвать навсегда с преступным, по ее мнению, человеком…»

Когда пост художественного руководителя театра занял Борис Равенских, отношения с ним у Раневской не сложились. По словам одного из тех, кто знал и Фаину Георгиевну, и Бориса Ивановича, «они оказались слишком похожи по характеру». И в 1963 году она возвращается в Театр имени Моссовета, в котором уже останется до самого конца… Как утверждала позднее актриса, «я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия».




«Сняться в плохом фильме – все равно что плюнуть в вечность» (Ф. Раневская)





«Если человек тебе сделал зло – ты дай ему конфетку, он тебе зло – ты ему конфетку… И так до тех пор, пока у этой твари не разовьется сахарный диабет»
(Ф. Г. Раневская)


Жизнь как трагикомедия

Практически невозможно определить амплуа Раневской – и в самом деле, ей доводилось играть и героические роли (достаточно вспомнить бабушку Олега Кошевого в «Молодой гвардии» на сцене Театра драмы), и простушек, и злодеек, если отнести к таковым, например, фрау Вурст в ленте 1949 года «У них есть Родина». Правда, Станиславский, перед которым актриса преклонялась, считал, что амплуа не нужны, более того – вредны: они сковывают творческую энергию актера, запирают его в рамках нескольких образов и нескольких ролей. Так что разговор об амплуа к середине XX века уже почти перестал быть актуальным, хотя, конечно же, «внешние и внутренние» данные актеров в любом случае нужно было учитывать. Часто Фаину Георгиевну называли острохарактерной актрисой. Но, думается, это тоже не совсем правильно, ведь словари называют характерным актером в первую очередь исполнителей с ярко выраженным амплуа. А мы только что выяснили, что Фаине Георгиевне было подвластно очень, очень многое. Один из любимых сценических партнеров Раневской, Осип Абдулов, говорил о ней так: «…Раневская – характерная актриса? Ну конечно же! Фаина и героиня, и травести, и гранд-кокет, и благородный отец, и герой-любовник, и фат, и простак, и субретка, и драматическая старуха, и злодей. Все амплуа в ней одной. Раневская – характерная актриса?! Она целая труппа!!!..»

Но вот что любопытно. По одному из определений, «характерный актер» – это тот, кто играет яркие роли, но при этом всегда второстепенные. Может быть, в этом одна из причин того, что Раневской не давали главных ролей? Слишком яркая, слишком запоминающаяся, она даже за пять минут своего пребывания на экране или на сцене перетягивала на себя все зрительское внимание.

От комедии – до драмы, от простодушного смеха – до высот античной трагедии… Впрочем, к трагедии и драме Раневская будет более тяготеть на склоне лет. Откуда она брала материал? Уже говорилось о том, что в детстве маленькую Фаину отличали наблюдательность, впечатлительность, способность подмечать характерные черты. Этот дар остался с ней навсегда. Никто никогда не знал, в каком спектакле или в какой кинороли прорастет тот или иной образ, однажды увиденный Фаиной Георгиевной и оставшийся в копилке ее памяти.




«Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи» (Ф. Раневская)




В ее «Дневнике на клочках» есть такой эпизод. В голодные времена гражданской войны Раневскую и нескольких ее товарищей по театру пригласила к себе домой некая дама, считавшая себя непризнанным драматургом – послушать сочиненную ею пьесу. «Толстая авторша во время чтения рыдала и пила валерьянку, – вспоминает Фаина Георгиевна. – А мы все, не дожидаясь конца чтения, просили сделать перерыв в надежде, что в перерыве угостят пирогом… Дама продолжала рыдать и сморкаться и во время чаепития». Эта дама через много лет «проявилась» в короткометражке 1960 года «Драма», поставленной по одноименному рассказу Чехова. В чеховской «Драме» к известному писателю Павлу Васильевичу является женщина по фамилии Мурашкина и слезно просит его прослушать написанную ею драму. Писатель соглашается, но драма оказывается настолько занудна и чудовищно бездарна, что Павел Васильевич в итоге обрушивает на голову замучившей его Мурашкиной пресс-папье. Рассказ заканчивается словами «присяжные оправдали его» – еще одно свидетельство «дарования» писательницы!

В короткометражной ленте Мурашкину и ее невольного рецензента играют Раневская и Борис Тенин. Постарайтесь посмотреть этот семнадцатиминутный шедевр! Фаина Георгиевна по своему обыкновению дополнила чеховский текст. В оригинале в тексте Мурашкиной вообще нет перечня действующих лиц. В фильме он есть, и Раневская-Мурашкина торжественно зачитывает его: «…Конкордия Ивановна, шестьдесят пять лет, со следами былой красоты, манеры аристократические, пьет водку», «Анна Сергеевна… чистая девушка, и это заставляет ее глубоко страдать!», «Судья Кучкин – мошенник, но, в общем, человек порядочный». Дойдя до особо патетических моментов, Мурашкина бурно рыдает в кружевной платок, пьет воду из графина и, всхлипывая, сообщает слушателю: «…простите, это личный биографический момЭнт…» За несколько минут актриса ухитряется продемонстрировать все: и наивную радость писательницы-графоманки, наконец нашедшей слушателя, и ее недалекость, и трогательную готовность выслушать замечания мэтра, которая в итоге оборачивается адской назойливостью… В образе Мурашкиной, вероятно, отразились черты не только безвестной «авторши с валерьянкой», но и многих других персонажей, с которыми Раневскую сталкивала жизнь. Именно поэтому героини, воплощенные ею на экране, были так достоверны – зрители узнавали в них своих соседей, родственников, коллег. Поэтому в 1961 году лидером проката стал фильм «Осторожно, бабушка!», в котором Фаина Георгиевна сыграла роль энергичной пенсионерки Елены Тимофеевны, помогающей внучке руководить строительством Дома культуры. Поэтому в театре искренне плакали те, кто пришел посмотреть спектакль «Дальше – тишина» – о конфликте поколений и непонимании, вылившемся в чудовищную несправедливость. И в самом деле, талантливым артистам понятие «амплуа», наверное, не нужно – они могут сыграть все.


«Меня забавляет волнение людей по пустякам, сама была такой же дурой. Теперь, перед финишем, понимаю ясно, что всё пустое. Нужна только доброта и сострадание»
(Ф. Г. Раневская)


Такой же она была и в жизни – разной. От «клоуна в юбке», сыплющего остротами, с бронебойным чувством юмора, – до хмурой, недовольной всем на свете «Старухи». Именно так – «Старуха», с оттенком благоговейного страха, часто называли Раневскую коллеги в последние десять-двадцать лет ее работы в театре. Попасть ей под горячую руку («попасть под Раневскую», как говорили) – было примерно то же самое, что «попасть под бульдозер». Справедливости ради скажем, что ее приступы мизантропии всегда начинались с самоедства. Вечно недовольная собственным исполнением («можно было еще лучше!»), она начинала анализировать – где и как ошиблась, где и что можно было бы изменить и усовершенствовать. Далее следовали выводы о несовершенстве мира и Вселенной… И тогда спасайся кто может!




«У меня хватило ума глупо прожить свою жизнь» (Ф. Раневская)




Правда, ее придирки к окружающим далеко не всегда были несправедливы, а если уж Фаина Георгиевна сама чувствовала, что перегнула палку, – она была готова извиниться, причем так искренне, что обижаться на нее было невозможно. Так, одной из соседок, которой Раневская, будучи не в настроении, сказала что-то резкое, она потом позвонила со словами: «Ну прости меня, пожалуйста… Я просто нервная старая б***ь!»

Неприхотливая в еде, равнодушная к драгоценностям и туалетам, она очень любила дарить подарки и угощать гостей. Вечно неустроенная в быту, абсолютно неспособная решать повседневные проблемы – такие, как потекший кран или выбитое стекло, – она неутомимо звонила по инстанциям, если помощь требовалась кому-то другому, и добивалась успеха. Истории о своей собственной деловой и бытовой беспомощности Фаина Георгиевна превращала в некое подобие юмористических рассказов, которыми щедро делилась с окружающими. Так, она рассказывала, что однажды в приступе практичности купила новую люстру и повезла ее домой в автобусе. Раневскую – в то время уже известную артистку – начали узнавать, кивать ей, махать руками. Фаина Георгиевна, всегда благодарная за любое проявление внимания, улыбалась в ответ и посылала воздушные поцелуи. На своей остановке она, не переставая раскланиваться с почитателями таланта, вышла… Люстра же поехала до конечной. Существовала и еще одна редакция этого рассказа – иногда Раневская утверждала, что заметила в автобусе импозантного мужчину и начала кокетничать с ним, совершенно забыв про многострадальную люстру.

Еще одна характерная черта настоящей, серьезной актрисы – она никогда не боялась быть смешной или нелепой, не боялась выставить себя в неприглядном свете и в рядовых ситуациях могла увидеть нечто, роднившее их с театром абсурда. Однажды Фаина Георгиевна решила продать свою шубу (почему у артистки, отмеченной Сталинскими премиями, возникала необходимость распродавать свой гардероб – отдельная история, мы еще поговорим об этом). Когда покупательница явилась и Раневская распахнула дверцы шкафа, оттуда вылетела огромных размеров моль («с меня ростом», как утверждала потом сама актриса). «Нажралась, тварь?» – грустно спросила Фаина Георгиевна, проводив чешуекрылое взглядом… Продажа шубы по понятным причинам не состоялась.




«Запомните: за всё, что вы совершаете недоброе, придётся расплачиваться той же монетой… Не знаю, кто уж следит за этим, но следит, и очень внимательно» (Ф. Раневская)




Свою лепту в атмосферу хаоса вносили домработницы. Как только Фаина Георгиевна получила возможность жить в собственной квартире, она начала пользоваться их услугами – вернее, ей посоветовали это сделать друзья, так как оставлять Раневскую наедине с электроприборами, дверными замками и прочими достижениями цивилизации было попросту опасно. Увы, многие помощницы по дому пользовались наивностью актрисы и нахально обворовывали ее. Но те, которые были хотя бы относительно порядочны, задерживались надолго и обогащали галерею колоритных образов. Как известно, в квартире Фаины Георгиевны дверь не закрывалась практически никогда, и гостей бывало много. И вот однажды домработница Лиза, клокоча от возмущения, сказала хозяйке:

– Фаина Георгиевна, да это ж форменный срам!

– В чем дело, Лиза? – удивилась Раневская.

– Как в чем? Мужчины в гости ходють, на кровать садятся, а предложения никто не делаеть!




«Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала, как комар» (Ф. Раневская)




Наверное, и эта Лиза, о которой упоминают многие биографы Раневской, в итоге «отразилась» в тех или иных ролях Фаины Георгиевны. Сама же она всегда была критично настроена по отношению к себе. Обожаемый ею Пушкин в свое время сказал: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом!» А что такое талант? И можно ли вообще дать ему определение?


«Я заметила, что если не кушать хлеб, сахар, жирное мясо, не пить пиво с рыбкой – морда становится меньше, но грустнее»
(Ф. Г. Раневская)


Цена успеха. «Талант – это неуверенность в себе…»

Цитата Фаины Георгиевны, послужившая названием для этой главы, полностью звучит так: «Талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности».

Были ли свойственны Раневской неуверенность, перфекционизм – постоянное стремление к совершенству? Бесспорно. Считала ли она себя талантливой? Вряд ли. В ее записках можно увидеть хвалебные слова в адрес многих актеров, себя же она не щадит никогда: «играю скверно», «еще один напрасно прожитый день»… Вот такой парадокс. Но если мы вспомним высказывание Карамзина о том, что «талант великих душ есть узнавать великое в других людях», многое станет на свои места. Раневская сполна обладала этим «талантом великой души» – она по-детски радовалась, если видела хорошую игру на сцене, могла искренне плакать, слушая классическую музыку или любуясь картинами. И еще одно высказывание, на этот раз «отца британского театра» – Уильяма Шекспира: «Отрицание своего дарования – всегда ручательство таланта». И, скорее всего, великий драматург не имел в виду пустое кокетство «Ах, я бездарность! Немедленно разуверьте меня в этом», он хотел сказать, что для истинно одаренного человека работа над собой не заканчивается никогда, он постоянно недоволен тем, чего уже достиг, и стремится к покорению все новых и новых вершин…

Итак, в 1963 году Фаина Георгиевна вернулась в Театр имени Моссовета, которым по-прежнему руководил Юрий Александрович Завадский. Именно он, пожалуй, нашел наиболее верные слова для характеристики Раневской, когда через много лет писал статью в честь ее восьмидесятилетия: «Фаина Георгиевна – личность, индивидуальность, с трудным – и для нее самой, прежде всего, и для окружающих – характером…» Может быть, в этом дело? И острые углы характера объяснялись не столько самодурством великой «Старухи», сколько ее внутренней ранимостью и мучительной неуверенностью в себе? Ведь многие из нас встречали людей, прячущих под сарказмом, а подчас даже агрессией, врожденный или приобретенный страх перед окружающим миром? И в то же время эти же самые качества, если природа награждает ими артиста, делают его игру особенно пронзительной и достоверной…

Бывалые актеры говорят, что зрители могут простить многое: забывчивость, плохо выученный текст, огрехи в декорациях и костюме. Не прощают только одного – неискренности. И именно обнаженный нерв личного переживания, «проживания» каждой новой или не очень роли незримой таинственной нитью всегда связывал Раневскую со зрительным залом. Еще один «казус Раневской»: публика обожала ее, восхищалась филигранной игрой актрисы… но не знала, какими моральными муками оплачена эта кажущаяся легкость.