Елена Ерофеева-Литвинская
Майя Плисецкая. Воспоминания. Фотографии. Интервью
Фотография на обложке предоставлена фотоагентством Getty Images (Jack Mitchell/Getty Images). Фотография на 4-й сторонке обложки – «Айседора». 1978 г.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Титульный лист. «Умирающий лебедь». 1970-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой.
Фотоматериалы предоставлены ФГУП МИА «Россия сегодня» и Агентством Фотодом.
© Ерофеева-Литвинская Е.В., 2020
© ООО «Издательство АСТ», 2021
* * *
«С Майей я нашел Бога. Я нашел стремление к Абсолютному».
Морис Бежар
«Королева танца! Императрица! Я ею всегда восхищался. Она может рассказать историю одними руками».
Ролан Пети
«Она так талантлива и неизменно красива! Всегда победительница, в том числе, и в борьбе со временем. Годы отступают перед ее жизнелюбием, энергией, смелостью и неутомимой жаждой творчества!»
Пьер Карден
«Сравнивать Майю Плисецкую с какой-либо другой балериной – бессмысленно. Она – первая и единственная. Она сама по себе. В каждом вздохе, в каждом трепете ее пальцев, в каждом танцевальном па жила, пульсировала, летела ЕЕ Душа. Это наваждение колдуньи, магия, котораямогла исходить только от Плисецкой».
Владимир Васильев
«Майя Плисецкая – Звезда и Богиня, для всех, кто когда-либо видел ее».
Михаил Барышников
«Таланты не выращиваются квадратно-гнездовым способом. Они рождаются. Они – национальные богатства, как залежи радия, сентябрь в Сигулде или целебный источник. Такое чудо, национальное богатство – линия Плисецкой».
Андрей Вознесенский
Об авторе
Елена Ерофеева-Литвинская родилась и живет в Москве. Окончила с отличием театроведческий факультет ГИТИСа им. Луначарского (ныне РАТИ). Писатель, поэт, журналист. Публикуется с 17 лет. Автор 12 книг и нескольких тысяч публикаций в СМИ. Лауреат телевизионного конкурса «Романс XXI века» на канале «Культура».
«Айседора». Юбилейный вечер. Большой театр. 1995 год.
Фото Алексея Бражникова
Звонок
Однажды вечером в нашей квартире, расположенной в обычной московской пятиэтажке в районе Преображенки, раздался телефонный звонок. В этом не было ничего удивительного: нам часто и допоздна звонили родственники, друзья, знакомые. И московские, и из других городов и стран. Удивительным было другое…
Мама к этому времени вернулась с работы, а я еще нет, поэтому трубку взяла она.
– Попросите, пожалуйста, Лену Ерофееву, – голос в трубке был женским.
– Ее пока нет дома. А что ей передать? Кто звонил?
– Передайте, что звонила Плисецкая.
Тут мама растерялась настолько, что в прихожей, где на столике стоял телефон, повисла мхатовская пауза. Это как если бы мне позвонил Президент Соединенных Штатов. Или английская королева. Плисецкая на том конце провода терпеливо ждала и не вешала трубку.
– Майя Михайловна! – наконец воскликнула пришедшая в себя мама. – Это просто чудо какое-то! Невероятно! Я, столько раз видевшая вас по телевизору, вот так, запросто, слышу вас вживую! Обязательно Лене передам. Она скоро будет.
– Я перезвоню, – ответила Плисецкая.
«Лебединое озеро». Одетта. 1950-е годы.
Архив Екатерины Беловой
В первый же сезон в Большом театре Плисецкая станцевала двадцать сольных партий.
Майя Плисецкая. 1965 год.
РИА Новости
Она всю жизнь любила мистику и юмор.
Надо пояснить, что в тот вечер по телефону говорили две женщины, родившиеся в одном году – в 1925, и обе – лауреаты Ленинской премии. Такое интересное совпадение. Одна – великая балерина, другая – крупный ученый, в 35 лет сделавшая важное секретное открытие в области космоса, и, понятно, что по этой причине о ее награждении не писали в газетах.
Небольшое отступление.
Мама, будучи ученым-химиком, мечтала, чтобы я пошла по ее стопам. Все годы школьной жизни я училась только на «отлично», занимала первые места на районных олимпиадах, все предметы давались легко и мне нравились. После уроков я даже посещала факультатив по высшей математике, где, кроме меня, были еще два мальчика, а мои сочинения по литературе прочитывались учителями в классах во всех параллелях. Но я бредила музыкой и балетом. В балет меня не отдали по причине моего слабого здоровья – в младших классах школы я умудрилась переболеть всеми детскими инфекциями, с высоченной температурой и бредом, и училась в основном дома, самостоятельно. К старшим классам я окрепла и сама записалась в студию классического балета при Центральном доме медработников на улице Герцена. Занимались мы очень серьезно, четыре раза в неделю, до крови стирая пальцы на ногах, и много выступали. Я понимала, что профессиональной балериной мне уже не стать. Но ведь можно писать о балете! Эта осенившая меня мысль завладела мной целиком и полностью. Как-то раз мама, проходившая Собиновским переулком мимо ГИТИСа, вдруг подумала: «Только бы Лена сюда не пошла после школы». И именно туда, на театроведческий факультет, я и поступила сразу после школы, выдержав конкурс 25 человек на место, и окончила его с красным дипломом. А первая моя публикация появилась в журнале «Театр» в начале II курса, осенью 1975 года. Активное продолжение следовало…
Майя Плисецкая. 1978 год.
Фото Виктора Ахломова. РИА Новости
Кадр из документального фильма «Майя Плисецкая».
Майя Плисецкая в платье от Пьера Кардена. 1987 год.
РИА Новости
…Раздавшийся позже звонок приняла уже я, взволнованная до предела. Майя Михайловна пригласила меня к себе и продиктовала адрес. И буквально через пару дней я оказалась в квартире Плисецкой и Щедрина на Тверской (тогда улица еще носила имя Горького). В общем, «обыкновенное чудо»! Обстановка была скромной и, как сейчас модно говорить, минималистичной. Мебель 50-х годов, самая необходимая – кровать, шкафы, тумбочки, стол со стульями. Необыкновенным было море цветов, заполнявших гостиную, – вчера Плисецкая давала спектакль. «А это – Сикейрос», – сказала Плисецкая, указав на монументальное панно над кроватью в спальне. Она поразила меня, двадцатипятилетнюю девушку, открытостью, искренностью, простотой и отсутствием какой-либо дистанции между нами. Как будто легендарная балерина знала меня с детства, а может, и на руках нянчила. Запросто расположившись на кухне, под потолком которой были натянуты бельевые веревки, мы пили чай с печеньем и разговаривали о том о сем.
Предыстория ее звонка мне оказалась такова. Одним из моих любимых танцовщиков Большого был блистательный, неотразимый Сергей Радченко. Недаром в «Кармен-сюите» Плисецкая предложила ему роль Торреро, и он был ее неизменным партнером в этом балете. Вдохновившись очередным спектаклем с участием Радченко, я буквально на одном дыхании написала статью «Испанские темы Сергея Радченко», вскоре опубликованную в журнале «Телевидение и радиовещание» (надо сказать, этот журнал уделял большое внимание балету). Сергей показал статью Плисецкой, она тут же ее прочитала и… попросила мой телефон… Так просто и волшебно мы подружились с Плисецкой на долгие годы.
Я стала частым гостем в ее доме, вплоть до последних месяцев беременности, когда я ждала моего первого сына. Плисецкая первой позвонила узнать, кого я родила. Мало того – Майя Михайловна едва не стала «кормилицей» нашего Андрюши, сказав, что если у меня не будет молока, она будет снабжать меня финским детским питанием из «Березки»… А на крестинах нашего второго сына Сергея, родившегося через два года после Андрея, я покрывала голову тонким, шелковым, очень красивым индийским платком, подаренным Майей Михайловной.
Величие Плисецкой состояло, помимо прочего, и в том, что, будучи истинно великой, она никогда не ощущала и не демонстрировала своего величия. Это ее качество считаю Божественным. И не только это, а много-много других.
Майя Плисецкая в роли княгини Бетси Тверской на съемках фильма «Анна Каренина» на «Мосфильме». 1967 год.
Фото Александра Макарова. РИА Новости
Глаза Плисецкой – ярко подведенные и по верхнему, и по нижнему веку, – блестели всегда.
Майя Плисецкая и Мстислав Ростропович на юбилейном вечере балерины в Большом театре. 1993 год.
Фото Алексея Бражникова
Библия Плисецкой
…На том конце замедленного жеста…
Белла Ахмадулина
Из замшевой черной сумки Вы вынули длинным жестом И выронили – платок.
Марина Цветаева
Вначале был –
ЖЕСТ. Именно –
ЖЕСТ. Потому что Слово – не все поймут. А
ЖЕСТ – поймут все.
Замедленный. Длинный. Плавный. Резкий. Истаивающий. Завораживающий. Дающий. Обнимающий. Отнимающий. Отпускающий. Властный. Повелительный. Хлещущий. Позволяющий. Прощальный. Прощающий…
Сколько в жестах Плисецкой оттенков эмоций, настроений, переживаний! Невозможно подобрать определения для их бесконечного множества. Таких жестов, как у Майи, не было ни у кого – ни на сцене, ни в жизни. Ни у кого из других великих.
«Она всегда выделялась своей пластикой. У нее необыкновенно естественная, природная пластика: как она говорит, как жестикулирует, как она пьет чай, как она кладет себе в стакан с чаем две ложки сахара», – говорил Родион Щедрин.
Зримая музыка – достаточно банальные слова, но от многократного повторения не теряется, к счастью, их смысл. «Зачатая Музыкой», – восхищался в стихах, посвященных балерине, поэт Андрей Дементьев.
У нее вообще был идеальный абсолютный слух. На людей. На события. На время.
«Умирающий лебедь». 1990-е годы.
Фото Алексея Бражникова
Великий, незабываемый момент «Лебедя»: струящиеся руки Плисецкой…
«Умирающий лебедь». 1970-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
«На гастролях в разных странах мира мне чаще всего приходилось бисировать «Лебедя» трижды. А в Испании я танцевала на «бис» четыре раза».
Плисецкая ЗВУЧАЛА своими жестами – не случайно она стала женой и Музой великого композитора. Да они не могли не встретиться. Оба – одной масти: рыжие. Оба – в веснушках. Оба – красивые. Оба – яркие. Оба – невероятно, безмерно одаренные. Оба стали народными артистами СССР – единственный случай среди артистических семей. В молодости их принимали за брата и сестру. «Вон ваш брат с букетом», – показывал в окно поезда сосед по купе, когда Плисецкая после выступ-лений в Чехословакии приехала к Щедрину в Карелию, и тот встречал ее на перроне Сортавальского вокзала со снопом полевых цветов. «Может, сама природа решила обручить нас крепче обычного?» – думала Майя. И, кстати, Щедрин впервые не увидел, а именно УСЛЫШАЛ Плисецкую – с магнитофонной кассеты, записанной музой Маяковского Лилей Брик, звучал голос балерины, поющей «Золушку» Прокофьева. Не самая легкая музыка для того, чтобы ее пропеть, но Майя делала это удивительно чисто и покорила чуткого Щедрина, что называется, с первого звука. А жесты? Они были потом, когда Щедрин пришел на спектакль «Спартак», где Плисецкая танцевала обольстительную куртизанку Эгину…
Как же толкуется это слово?
Жест (от лат. Gestus – движение тела) – некоторое действие или движение человеческого тела или его части, имеющее определенное значение или смысл, то есть являющееся знаком или символом.
Знак или символ – вот что важно.
Великий, незабываемый момент «Лебединого озера», который балерина сымпровизировала, как делала это всю жизнь: струящиеся руки Плисецкой, которым она придала волнообразные движения, когда в конце «белого» акта ее Одетта «уплывает» со сцены в кулису. Они рисуют водную рябь на поверхности заколдованного озера, едва уловимые колебания воды. А может, передают сердечный трепет, охвативший девушку-лебедя после встречи с Принцем…
«С этого ухода Плисецкая соберет урожай», – словно предсказал чей-то женский голос на репетиции. И на премьере, чего двадцатидвухлетняя дебютантка, по собственному признанию, совсем не ожидала, и на всех последующих спектаклях – а Плисецкая танцевала «Лебединое» в течение тридцати лет, с 1947 по 1977 год, и более 800 раз (перечисление столиц и городов, где балет шел с ее участием, внесло бы в текст неуместное сходство с географическим справочником), – в финале «лебединого» акта взволнованные, шумные аплодисменты публики, потрясенной гениальным исполнением балерины, сами становились музыкой, заглушая звуки оркестра…
«Умирающий лебедь». 1990-е годы.
Фото Алексея Бражникова
Великие мгновения музыки и танца.
«Умирающий лебедь». 1990-е годы.
Фото Алексея Бражникова
«Как я слышу музыку, так я ее и танцую».
Что творилось в «Метрополитен» на первом американском «Лебедином» Плисецкой в апреле 1959 года! «Мой лебединый «уход» в конце «белого» акта венчался такой овацией, что я утеряла нить музыкального сопровождения, – рассказывала Плисецкая. – Напрягала слух, замирала, но, кроме канонады аплодисментов и шквала истошных криков, ничего слышно не было. Ни одной ноты из оркестра! Я так и закончила акт лишь на внутреннем слухе».
А знаменитые поклоны Плисецкой! Когда король Испании Хуан Карлос I в 1991 году вручал Майе высший орден Испании, ответной благодарственной речью Плисецкой стали… танцевальные поклоны. Уникальные, как она сама. Все новостные программы показывали их в течение нескольких дней. Борис Мессерер назвал череду поклонов балерины после выступления «симфонией». Каждый раз она кланялась по-разному.
Реверанс восьмилетней Майи, чью выразительную пластику не смогли испортить плоские коричневые сандалии, совсем не подходившие к воздушному белому платью (их Майя очень стеснялась – но другой обуви у нее не было, достать что-либо тогда было крайне трудным делом) в конце приемного экзамена в балетное училище решил ее судьбу. «Вот эту девочку мы возьмем», – решительно заявил председатель комиссии, директор балетной школы Виктор Семенов, бывший премьер Мариинского театра. Не взять «вот эту девочку» с большим белым бантом в ярко-рыжих волосах и выразительными серо-зелеными глазами (точно такие же глаза были у ее отца, Михаила Эммануиловича Плисецкого, расстрелянного в 1938 году по ложному обвинению в шпионаже и реабилитированного «за отсутствием состава преступления» почти двадцать лет спустя, в 1956-м) было невозможно. И это было очевидным для всех.
От первого лица:[1]«В старом классическом балете, даже в «Лебедином озере», руки всегда складывались вот таким сладеньким венчиком над головой. В «Лебедином озере» руки – это крылья, большие, мятущиеся, трепещущие… Но крылья свои. А не взятые у какой-нибудь балерины напрокат. Могу сказать – «плисецкий стиль» пошел по миру. Со сцены, с экрана телевизора нет-нет, да и увижу свое преломленное отражение. Поникшие кисти, «лебединые» локти, вскинутая голова, брошенный назад корпус… Я радуюсь этому. Я грущу… А грущу, потому что подражают.
Никогда в жизни я не хотела никого копировать или делать то, что было уже сделано. Никогда не стремилась никому подражать. Когда уже что-то сделано до тебя – повторять неинтересно! А если уж делать, то наоборот! Мы знали старую фотографию знаменитой Анны Павловой еще времен Дягилева. В «Умирающем лебеде» у Павловой все – вперед: нога, корпус, голова, руки. А я сделала наоборот. У меня была нога сзади, корпус сзади, голова сзади и руки сзади.
Старая классика – это другое дело. Через роли классического репертуара мы все обязаны пройти. Это как букварь, без него не обойтись. Хотя и в старой классике артист должен предложить свою интерпретацию, свое понимание роли. Но хореографию, сделанную специально для кого-то, костюм, прическу, индивидуальность артиста, которую использовал балетмейстер при постановке балета, – вот такие вещи я никогда не хотела повторить».
После исполнения номера «Умирающий лебедь». 1970-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Борис Мессерер назвал череду поклонов балерины после выступления «симфонией».
Балерина с историей
Майя Плисецкая: гибкая линия спины; царственный взлет шеи; бескостная колдовская пластика единственных в мире рук; яростное вдохновение. Зримая музыка смертельной страсти. Поэма экстаза. Энергетическое излучение. Элегантная сила, упругая динамика. Отточенность и значительность каждого жеста. Огонь и взрыв. Протестующий Дух. Гармония, чреватая катастрофой. Антидисциплина, явленная в образе подлинного технического совершенства, без которого невозможно существование самого дисциплинированного из искусств – классического балета. В изгибах, поворотах и прыжках жило, дышало, пульсировало совершенное тело, вскипали неистовые эмоции в душе – открытой и любви, и страданию…
…Непослушная, озорная, смешливая девочка с жаркими волосами цвета осени и усыпанным веснушками лицом, в пять лет самозабвенно, не слушая негодующих возгласов няньки, кружащаяся на аллее довоенного Сретенского бульвара под доносящиеся из черного уличного репродуктора, что был на самом верху деревянного столба, звуки вальса из «Коппелии»… И хотя Плисецкая в своей книге «Я, Майя Плисецкая» просила режиссеров при съемках фильма о ней опустить этот факт ее детской биографии, я позволила себе ослушаться великую балерину и нарушить запрет. Потому что не нарушить его невозможно. И как тут не вспомнить, что в младенчестве, стоя в кроватке с сеткой и держась за металлическую палку, целыми днями приседала и вытягивалась в такт пению няни Вари, жившей с мужем в ванной комнате большой коммунальной квартиры на Сретенке, до революции принадлежавшей деду Плисецкой, зубному врачу Михаилу Мессереру? И то, что ходить Майя начала уже в восемь месяцев? А став старше и услышав музыку Делиба, не могла не закружиться в импровизированном, первом своем танце, собравшем немногочисленных зрителей… Они и думать не могли о том, что перед ними – будущая эпоха мировой хореографии, одна из величайших балерин ХХ и – более того – века XXI. Такого не бывает, но легендарная Майя это сделала. Вспомним, она любила повторять, что ей нравится делать только то, чего до нее не делал никто.
Майя Плисецкая. 1986 год.
РИА Новости
Единственной роскошью для Плисецкой была независимость.
«Чайка». Нина Заречная. 1980 год.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
«Чехов, как и Пушкин, обладает еще и хореографической пластикой».
В ноябре 2005 года в честь 80-летия Плисецкой в Москве прошел Международный фестиваль, посвященный легенде мирового балета. Большой театр чествовал свою феноменально знаменитую балерину четыре вечера. Давали «Лебединое озеро», «Кармен-сюиту», «Игру в карты» в постановке Алексея Ратманского и грандиозный гала-концерт «Дон Кихот» с участием многих балетных звезд – да не обычный, а в праздничной «упаковке» и с сюрпризами внутри (режиссерами выступили Алексей Ратманский и Дмитрий Черняков). Невероятно красивая, сверкающая идеальной вертикалью осанки, с высокой прической, открывавшей точеное лицо и устремленную ввысь шею, в элегантной длинной тунике, отороченной страусом, и узких черных брючках, сияя ослепительной улыбкой, озарявшей все вокруг, Майя Плисецкая раскланивалась, стоя в царской ложе и выйдя на родную ей, самую любимую в мире сцену.
Она была словно натянутая струна от земли к Небу – вверх, в высоту, презрев закон тяготения, – вибрирующая музыкой Вселенной, и при этом оставалась земной, чувственной, женственной, полной жизни. Не смиренной, а своевольной. Не бесплотной, а полнокровной. И в двадцать, и в пятьдесят, и в восемьдесят, и почти в девяносто. И глаза Плисецкой – ярко подведенные и по верхнему, и по нижнему веку – любую другую женщину в возрасте такой макияж состарил бы, но только не Майю! – блестели всегда. Вопреки сиротскому детству – маму как жену «врага народа» (Рахиль Михайловна еще не знала, что она – вдова, как не знали этого тысячи других жен, следовавших по этапу) с грудным ребенком отправили на восемь лет в лагеря, ужасам войны – выпускной концерт Плисецкой прошел 21 июня 1941 года, а назавтра… Вопреки голоду и нищете. Запретам и унижениям. Психологическому давлению. Скандалам вокруг ее постановок. Вопреки неприкрытой черной зависти, нелепым слухам и клевете. Стремлению привести все ее проявления к общему знаменателю. Загнать в жесткие рамки – ее, безмерную «в мире мер». Вопреки ханжеской морали, правившей бал в обществе. Но мнившие себя небожителями не рассчитали одного: упорство «тощего цыпленка» (это слова Никиты Хрущева, впервые увидевшего балерину в жизни, на приеме в Кремле – умели вожди сделать комплимент красивой женщине…) было беспримерным.
«Всю жизнь меня куда-то не пускали. А я металась, надсаживалась, надрывалась, чтобы пустили». Сколько драматизма в этом лейтмотиве судьбы Плисецкой, легковерной и нетерпеливой, резкой и порывистой, совершенно не умевшей ждать… А внешне все выглядело роскошно: мировая слава, получасовые овации, бесчисленные поклонники, туалеты от Кардена и Сен-Лорана, меха и бриллианты… Но если Плисецкая и стремилась к роскоши, то единственной роскошью для нее была независимость. Независимость и свобода. И не свобода даже – а воля. Та воля, которая завораживала и манила вслед за цыганским пением Федю Протасова у Толстого.
«Кармен-сюита». Кармен. 1970-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Непревзойденную классическую балерину, получившую мировое признание, манили иные горизонты, иные пластические направления.
«Чайка». Нина Заречная. 1980 год.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
«Посмотрите: вот судьба женщины… Как-то в общем жизнь ее не сложилась. Не получилась…»
И сцену Большого Плисецкая любила, прежде всего, за то, что эта сцена, как ни одна в мире, давала ей ощущение СВОБОДЫ. С этой сценой, самой для нее удобной, где была обтанцована каждая дощечка и каждая щербинка, балерина разговаривала, как с живым существом. И невозможность проститься с этой сценой Плисецкая называла в числе причин, отвечая на назойливые вопросы журналистов, почему она все-таки не осталась на Западе.
Плисецкая всегда говорила не «ароматный», а «пахучий» – чувствуете разницу? Такая вот оговорка по Фрейду, многое в ней проясняющая. Пахучими были цветы на заброшенной подмосковной даче покинувшего Россию Михаила Мордкина, любимого партнера великой Анны Павловой, что разводила его сестра, проживавшая в сторожке. Дом Мордкина располагался в непосредственной близости от дачи, которую родители маленькой Майи снимали на лето, прямо за дощатым, местами накренившимся, забором. Соседство с Мордкиным Плисецкая считала «первым балетным месседжем», которое послало ей небо.
Пахучими до такой степени, что кружилась голова, были и светло-розовые пионы.
С гигантским букетом этих «чертовски пахучих» пионов Плисецкую встречал Родион Щедрин в знойном июне 1959 года после первой разлуки в 72 дня, казавшейся вечностью. Из триумфальных гастролей Большого театра по Америке, куда Майю наконец выпустили после шести лет терзаний и мытарств по высоким кабинетам, сняв унизительную для советского артиста печать «невыездной».
Как такую можно было выпустить – дерзкую, непокорную, своенравную, говорившую прямо то, что думала? А самое главное – английскую шпионку. Сто процентов. Любит свободу, и биография сомнительна. Значит – шпионка. Посему – никаких поездок за рубеж. Наверняка не вернется. Оконфузит на весь мир. Сейчас это кажется абсурдом, но тогда так считали всерьез, и дело, заведенное на Плисецкую у Председателя КГБ генерала Серова, пухло от новых донесений с каждым днем. И тут совсем было не до шуток.
Шесть лет по Москве за опальной балериной след в след ездила черная оперативная машина с тремя спецсотрудниками. Даже в магазин за хлебом нельзя было забежать безнадзорно. Ночью машина стояла под окнами дома в Щепкинском переулке сразу за Большим театром, где на втором этаже жила Майя. Шумела включенным детонировавшим мотором, чтобы продрогшие чекисты вконец не замерзли. Слышно было здорово. Подходящий аккомпанемент для романтических свиданий Плисецкой и Щедрина холодной весной 1958 года…
А новоявленная Мата Хари не знала ни одного иностранного языка, кроме, естественно, французской балетной терминологии. Когда в 1989 году в Риме Плисецкая вместе с Леонардом Бернстайном, с которым подружилась в Америке тридцать лет назад, получала премию Виа Кондотти, знаменитый композитор подтрунивал над балериной: «Что, Майя, так по-английскому ты и не выучилась?»
«Терпи, девка, мне хуже было. Под домашним арестом сидеть пострашнее. Те танцевать не давали…» – только и могла сказать ей первая ученица Агриппины Вагановой, прима Большого, блистательная Марина Семенова, вдова расстрелянного в 1938 году советского посла в Турции Карахана. Та, чье имя Плисецкая называла в тройке своих кумиров: «Семенова, Уланова, Шелест».
Все эти шесть лет Плисецкая упрямо боролась за свое доброе имя. Звонила, писала, отправляла телеграммы. На правительственных банкетах не упускала случая прямо заявить, что ее по непонятным причинам не выпускают за границу, как прокаженную, высокопоставленным вершителям судеб. Одно письмо, правда, в итоге так и не попавшее в руки Хрущеву, сочиняли сразу три писателя – французский писатель-коммунист Луи Арагон, его жена, писательница Эльза Триоле, родная сестра Лили Брик, гостившие тогда в Москве, и последний Лилин муж Василий Катанян. В стороне не остались ни Лиля, ни Щедрин. Ему в конце концов и удалось переломить карту – попасть на прием к генералу КГБ Питовранову (телефон раздобыла Лилечка). А с подачи Питовранова, передавшего очередное письмо «царю Никите», организовать для Майи аудиенцию у тогдашнего главы этой наводящей ужас организации Александра Николаевича Шелепина. С «железным Шуриком», как его называли за глаза в бытность комсомольским вождем, Плисецкая ездила на один из молодежных фестивалей.
«Анна Каренина». Анна. 1970-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Плисецкая открыла в балете целый мир психологической пластики.
«Анна Каренина». Анна. 1970-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Я играю Анну женщиной тонкой душевной организации, играю безысходность, загнанность со всех сторон…
«Прочел Никита Сергеевич ваше письмо, – изрек Шелепин. – Просил нас тут разобраться. Мы посоветовались и думаем – надо вам с товарищами вместе за океан отправиться». И, провожая Плисецкую, которая все никак не могла поверить в свое избавление и ждала подвоха, у порога начальственного своего кабинета добавил, имея в виду Щедрина: «Мы ему рук в заклад рубить не будем. Вот если не вернетесь…» И пальцем погрозил. Для острастки.
«Невыездная» одиссея завершилась победой Плисецкой. Иначе и быть не могло в случае с Майей, шествовавшей по жизни напролом, победительно, с прямой спиной и гордо поднятой головой. Рецензия Джона Мартина в «Нью-Йорк таймс» на первый спектакль Плисецкой в «Метрополитен» заканчивалась словами: «Spasibo Nikita Sergeevich!» А знаменитый импресарио Сол Юрок наивно полагал, что это к его советам прислушались в Москве…
После возвращения в Москву Хрущев пожаловал Плисецкой высшее артистическое звание – народная артистка СССР. Мол, спасибо, что не сбежала на Запад.
Пахучими были и белые лилии, подаренные министром юстиции США Робертом Кеннеди в день рождения Плисецкой 20 ноября 1962 года. Гигантский букет, который скрывал посыльного, «вплыл» в гостиничный номер балерины в Бостоне, на родине Кеннеди, где тем вечером Плисецкая танцевала «Лебединое озеро». Майя и Роберт родились день в день, месяц в месяц, год в год. И это был единственный человек, так совпавший с Плисецкой, которого она встретила за всю свою долгую жизнь. Говорили, что у них был роман. Но предоставим слово самой Плисецкой.
От первого лица«Что же это было?
Флирт – не флирт. Игра – не игра. Зов – не зов…
Но тяга – была. Интерес – был. Любопытство – было. Новизна – была. Непривычность – была… Чудесное совпадение нашего появления на Земле – было. Изумление тому – было…
Со мною Роберт Кеннеди был романтичен, возвышен, благороден и совершенно чист. Никаких притязаний, никакой фривольности…»
Праздновать 80-летний юбилей ее звали в Токио, Париж, Лондон, но всем мировым столицам она предпочла Москву. Импровизированное фламенко Плисецкой в дуэте с Хоакином Кортесом произвело эффект разорвавшейся бомбы. А потом озорная Плисецкая пожелала увидеть «Дон Кихот» таким, каким он мог бы быть сейчас. И желание было исполнено. Она, всю жизнь любившая мистику и юмор, казалась азартной болельщицей на футбольном матче. Какие там пьедесталы? Это ведь Майя! Еще с училища остановить Плисецкую было невозможно. На спор она могла пройти на пальцах от хореографического училища на Пушечной улице до Большого театра, сзади которого находился дом, где она жила. А в финале фантастического, торжественного и очень смешного «Дон Кихота» Плисецкая вышла на кремлевскую сцену и исполнила свой коронный номер «Ave Maya», специально для нее поставленный Морисом Бежаром на музыку Баха и Гуно, – под бесконечные рукоплескания публики, завороженной магическими жестами балерины, играющей двумя веерами.
«Дон Кихот». Китри – Майя Плисецкая, Базиль – Марис Лиепа.
1960-е годы. Архив Екатерины Беловой
Подъем и свобода – символы искусства Плисецкой.
«Чайка». Нина Заречная. 1980 год.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Явление Плисецкой обогащало нашу жизнь.
Но это выступление не стало последним. Через три года Майя Плисецкая выступила в Испании, станцевав «Ave Maya». Только вдумайтесь – балерина, которой отпущен такой короткий сценический срок, шагнула в следующий век и озарила его своим сиянием. Ведь это невероятно! Высокий шаг (т. е. способность высоко поднять вытянутую ногу) – одно из профессиональных достоинств балерины – в случае с Плисецкой преодолел время.
«После спектакля я всегда ставлю все подаренные мне цветы в вазы. Подарят пятьдесят, сто роз – не лягу спать, пока не подрежу каждый цветочек и не поставлю его в вазу. Но через три дня все вянут. Стоит только ОДНА. Из СТА. Это ПРИРОДА…» – отвечала Плисецкая, когда ее спрашивали о секрете молодости и долголетия.
Каким видится ее творческий и человеческий путь, где одно неотделимо от другого, ибо Плисецкой была дана редчайшая способность сплавлять искусство и жизнь в едином огне?
Гениальный русский поэт Марина Цветаева, несомненно, близкая Плисецкой по духу, строю, накалу, подразделяла поэтов на две категории – «с историей» и «без истории». «Первых графически можно дать в виде стрелы, пущенной в бесконечность, – писала Цветаева, – вторых – в виде круга. …Мысль – стрела. Чувство – круг». Поэты с историей «слишком велики по объему и размаху, им тесно в своем «я». …Человеческое «я» становится «я» страны – народа – данного континента – столетия – тысячелетия…» Графически выразила судьбу человека и художника и гениальная Анна Ахматова: «Один идет прямым путем, другой идет по кругу…»
Майя Плисецкая – балерина с историей, художник активной мысли и деятельной воли. Стрела, летящая в бесконечность…
Музы спорили о судьбе Майи. Кому она отдаст предпочтение? Терпсихоре или Мельпомене? Ее мама, красавица Ра (Рахиль) Мессерер, была звездой немого кино, дядя и тетя –
Асаф и Суламифь Мессерер – ведущими солистами балета Большого театра. Еще одна тетя, Елизавета (Элишева) Мессерер, играла в Театре имени Ермоловой, а дядя Азарий Мессерер, взявший сценический псевдоним Азарин, был выдающимся актером Художественного театра, одним из первых удостоенный звания заслуженного артиста Республики.
В пятилетнем возрасте Майя оказалась в драматическом театре на спектакле «Любовью не шутят», и, хотя наверняка она мало что поняла, зрелище произвело на нее такое впечатление, что ей долго снилась главная героиня – красивая женщина в черном. А пройдя долгий путь на балетной сцене, Плисецкая неожиданно призналась: «Я балетом вообще не восхищаюсь и не восторгаюсь. Это моя профессия.
Я профессионал».
От первого лица«Если бы я не пошла в балет, я бы стала драматической актрисой (Но в балет я не шла – меня туда отдали!). В драму меня тянуло всю жизнь. Даже был такой момент, когда я собиралась балет оставить. Рубен Николаевич Симонов настойчиво звал меня в драматический театр. Он говорил так: «Ну зачем тебе балет? Двадцать лет, и все! А у нас через двадцать лет только начнешь, еще молодая будешь. В драме можно играть и до ста». Очень он переманивал меня и до конца жизни все повторял: «Ты неправильно сделала. Нужно было перейти в драму».
Но я уже десять лет проучилась в хореографическом училище, поступила в Большой театр, сразу все танцевала, у меня был огромный репертуар с первого же сезона. И вдруг все это бросить? Жалко было. Однако некоторое время я сомневалась. Но поскольку драма была мне неизвестна, а балет хорошо известен, я выбрала то, что наверняка.
Вообще театр меня интересовал и интересует в любом проявлении. Меня притягивал греческий театр со словами, с пластикой, с пением (и это одна из причин, почему появилась «Айседора»). Правда, петь я не могу, для этого нужен голос. Когда поют без голоса, меня это не устраивает. Теперь придумали микрофоны, и петь может любой человек без исключения, но это, по-моему, уже не искусство. Раз у меня не было голоса, я и не мечтала о пении. В жизни я абсолютный реалист. Что было для меня нереальным, я того и не хотела. А вот драма была для меня реальна, кино – реально. И поэтому меня к ним всегда тянуло. К тому же моя мама была киноактрисой».
«Айседора». Айседора. 1980-е годы.
Фото Елены Фетисовой
Ее спектакли можно было смотреть бесконечно…
Вместе
Всю жизнь обожала, боготворила Щедрина. Исписала тысячи страниц писем к нему из каждого государства.
Майя Плисецкая
Плисецкую часто спрашивали: «Что вы думаете о любви?» И она неизменно отвечала: «А я о ней не думаю. Она у меня просто есть».
Плисецкая и Щедрин впервые встретились в доме Лили Брик и Василия Катаняна в 1955 году, когда в Москву приезжал Жерар Филипп со своей женой и заглянул в гости к Лилечке. Между балериной и композитором пробежала искра, но быстро потухла. Потом была встреча у Бриков в марте 1958 года, накануне премьеры балета «Спартак» в постановке Игоря Моисеева. Майя так увлеченно рассказывала о своей роли, что Щедрин пожелал увидеть ее на сцене.
Наутро после премьеры он позвонил и наговорил Плисецкой комплиментов. Но окончательно Родион был сражен на следующий день, увидев Плисецкую в классе, куда он пришел вместе с балетмейстером Александром Радунским, – шла работа над постановкой балета «Конек-Горбунок» на музыку Щедрина. В классе балерины репетировали в хитонах. И только одна Майя была в шикарном черном эластичном купальнике, сделанном в Париже. От ее совершенной фигуры, обтянутой купальником, невозможно было оторвать глаз… Вечером они со Щедриным поехали кататься по Москве на его «Победе» – у молодого композитора уже была своя машина (заработал, создавая музыку для кино). И с тех пор не расставались. Стоит ли говорить, что в каждой партитуре Родиона Щедрина очень много Майи Плисецкой.
Майя Плисецкая и Родион Щедрин. 1965 год.
РИА Новости
Они не могли не встретиться. Оба – одной масти: рыжие. Оба – красивые. Оба – невероятно, безмерно одаренные.
Родион Щедрин и Майя Плисецкая. 1968 год.
Фото Василия Малышева. РИА Новости
Родион Щедрин подарил Плисецкой Музыку. Творческое долголетие. И, главное, саму Жизнь.
Майя Плисецкая и композиторы Родион Щедрин, Арам Хачатурян и Нина Макарова (справа налево) после балета «Спартак». 1971 год.
Фото Е. Стоналова. РИА Новости
После премьеры «Спартака» Плисецкая и Щедрин поехали кататься на его «Победе». И с тех пор не расставались.
Официальное заключение брака состоялось в районном ЗАГСе 2 октября 1958 года. Инициатива принадлежала Плисецкой. Интуиция подсказывала ей, что замужнюю женщину власть предержащие перестанут так уж больно терзать. Да и Фурцева настоятельно советовала: «Выходите замуж, вам веры будет больше». И в гостинице теперь можно было проживать в одном номере на законных основаниях. Браку Плисецкой и Щедрина суждено было продлиться пятьдесят семь лет…
От первого лица
«Если бы меня спросили, кто для меня идеал человека, я бы ответила: мой муж Родион Константинович Щедрин. Его натура отвечает моим понятиям об идеале. Вот таким должен быть человек, на мой взгляд.
Очень часто в жизни и особенно в искусстве мы сталкиваемся с ужасным словом «зависть». Порой мне кажется, что сначала рождается зависть, а потом человек. От этого миллион бед и несчастий. Люди не знают и не чувствуют своего места и считают, что им все дозволено. Зависть – такое же ужасное качество, как и предательство. Человек, который никогда не завидует другому таланту, наоборот, всегда радуется ему с открытой душой – это Щедрин. Как радовалась и восхищалась чужим талантом Марина Цветаева! Уметь восхищаться – тоже искусство. В Марине не было ни тени зависти, так же как и в Родионе. Что-то могло ей очень нравиться, что-то – не нравиться, но все это от чистого сердца.
Меня восхищает, когда человек, даже зная, что его никто не видит, ведет себя изумительно. Это естественно, нормально. Вот, скажем, кошка. Она всегда красивая и элегантная. Она не нарочно это делает, просто она такая. Такой и Щедрин. Он совершенно, как леопард, красиво двигается, и такая же у него душа. Он не может быть другим. Это благородный и благодарный человек, который помнит добро, а зло забывает, не держит за пазухой камень, никогда не злорадствует, если другому плохо. Это человек, который меня никогда и ничем не раздражает. А меня легко вывести из себя, потому что я не очень терпимая. Меня многое раздражает – даже когда человек свистит, или поет, или курит. А Щедрин ничего такого не делает. Его естественное поведение просто идеально для моей души. Это человек кристальной честности, чистоплотности во всем. Его душа чистая, как стеклышко.
Ужасны, на мой взгляд, люди, которые не имеют чувства собственного достоинства. Человек должен так держаться перед самим собой, чтобы можно было уважать себя, тогда и другие будут его уважать. Надо думать об этом и видеть себя со стороны. Все это очень трудно. Какие-то люди это умеют, выработали это в себе, какие-то с этим родились, но большинство не видят себя со стороны и не обращают внимания на то, как они выглядят в глазах других людей.
Конечно, бывает везение и невезение, но есть еще что-то и от себя. Многие из нас портят свою жизнь по собственному желанию. Не надо никого обвинять. В большинстве случаев мы сами виноваты в том, что с нами случается. Человек должен всякую причину, прежде всего, искать в себе. Я много сама себе сделала плохого – не на сто процентов, но может быть, процентов на девяносто, больше, чем мои враги. Все, что у меня произошло неприятного, плохого, неправильного, обидного, горького, я это сделала сама. Однако самобичеванием заниматься тоже глупо… Человек есть, каков он есть».
Майя Плисецкая и Родион Щедрин. 2005 год.
Фото Елены Фетисовой
«Если бы меня спросили, кто для меня идеал человека, я бы ответила: мой муж Родион Константинович Щедрин».
Из диалога в инстанциях
Министр культуры СССР Екатерина Фурцева: Ваша «Кармен» умрет!
Народная артистка СССР, лауреат Ленинской премии Майя Плисецкая: «Кармен» умрет тогда, когда умру я!
От первого лицаНе смиряйтесь. До самого края не смиряйтесь. Не смиряйтесь. Даже тогда – воюйте, отстреливайтесь, в трубы трубите, в барабаны бейте, в телефоны звоните, телеграммы с почтамтов шлите, не сдавайтесь, до последнего мига боритесь, воюйте. Даже тоталитарные режимы отступали, случалось, перед одержимостью, убежденностью, настырностью. Мои победы только на том и держались. Ни на чем больше. Характер – это и есть судьба».
«Айседора». Айседора. 1980-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Майя Плисецкая – балерина с историей, художник активной мысли и деятельной воли.
Кармен – это я
За двадцать пять лет службы в Большом театре – а артисту балета положено всего двадцать – Плисецкая не получила ни одной самостоятельной роли, созданной для нее. А в школе, как ни странно, на нее много ставили. Первый ее балет – «Конференция по разоружению» Леонида Якобсона. Майе было восемь лет, она танцевала Китайца. Якобсон поставил для Майи гениальный номер на музыку «Экспромта» Чайковского – «Нимфа и сатиры». Еще Плисецкая танцевала очень милый концертный номер «Ванька и Танька» в постановке Евгении Ивановны Долинской, солировала в «Полюшко-поле». «Алексей Чичинадзе сделал для меня два номера на музыку Рахманинова – «Мелодию» и «Элегию», – продолжала рассказ Плисецкая. – Потом уже в театре красивый у меня был номер «Прелюдия» на музыку Баха в постановке Натальи Касаткиной и Владимира Василёва. Но когда перестал танцевать мой партнер Николай Фадеечев, номер ушел вместе с ним…»
Талант Плисецкой утверждался в классических балетах и современных спектаклях, созданных на основе классики. Но оказалось, что непревзойденную классическую балерину, получившую мировое признание, манили иные горизонты, иные пластические направления.
«Кармен-сюита». Кармен. 1980-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Кармен – воплощение страсти и мятежа, полная «неусыпного ощущения судьбы».
«Кармен-сюита». Кармен – Майя Плисецкая, Хозе – Виктор Барыкин.
1980-е годы. Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Плисецкая рисковала – и выиграла. Настало время, когда балерина могла сказать с полным правом: «Кармен – это я».
И вот появилась роль, неотделимая в нашем сознании от создавшей ее балерины, – Кармен в балете кубинского хореографа Альберто Алонсо на музыку «Кармен-сюиты» Бизе – Щедрина. Кармен – комета, вольная, обворожительная, дерзкая, Кармен – воплощение страсти и мятежа, полная «неусыпного ощущения судьбы». «Одна – из всех – за всех – противу всех».
…На спектакль Национального балета Кубы, гастролировавшего тогда в Москве, Майю отправила мама, Рахиль Михайловна. «Сходи посмотри», – сказала она дочери.
И Майя пошла. А после спектакля буквально ворвалась за кулисы прямо к Альберто Алонсо и без всяких «здравствуйте» выпалила с ходу: «Хотите поставить для меня Кармен?» «Это моя мечта», – ответил балетмейстер…
«Кармен» стала лучшей постановкой Альберто Алонсо и принесла ему мировую славу.
Сколько споров вызвала она в 1967 году, когда на академической сцене Большого театра Плисецкая предложила совершенно новую трактовку образа героини Просперо Мериме и совершенно непривычную, а по тем временам и совершенно немыслимую пластику! Ведь, как всем давно известно, в СССР секса не было.
А тут такие откровенные дуэты, такие поддержки… Премьере, состоявшейся в Москве 20 апреля (Плисецкой шел 42-й год), предшествовали бурные скандалы в Министерстве культуры СССР и прочих инстанциях, ведавших искусством. Доходило до того, что Фурцева приказывала надеть на Кармен «юбочку» и «прикрыть голые ляжки». Но Плисецкая умела убеждать в своей правоте, умела спорить, защищаться и доказывать. «Я люблю в Кармен свободу, сопротивление неволе, отрицание всего шаблонного, независимость и полное презрение к смерти, – говорила Плисецкая. – При этом Кармен суеверна, верит гаданию – «А мне все смерть»… Но Кармен принимает смерть как должное, потому что она ее не боится. Кармен еще и Хозе жалеет, что тот остается жить в этом мире».
С тех пор Плисецкая станцевала Кармен сотни раз в Москве и едва ли не больше – на гастролях за рубежом, в Испании, США, Франции, Англии, Японии, Канаде, на знаменитых сценах миланского Ла Скала и театра «Колон» в Буэнос-Айресе.
С «Кармен-сюиты» началась «новая история» Майи Плисецкой. Специально для нее создавали балеты крупнейшие зарубежные хореографы Морис Бежар и Ролан Пети. Она сама стала ставить спектакли, и здесь ее самым преданным союзником вновь оказался Родион Щедрин, который, по словам балерины, продлил ее сценическую жизнь лет на двадцать пять. Партитура балета «Конек-Горбунок» посвящена «Майе Плисецкой». Посвящение «Анны Карениной» – «Майе Плисецкой, неизменно», «Чайки» – «Майе Плисецкой, всегда» и, наконец, «Дамы с собачкой» – «Майе Плисецкой, вечно»…
Плисецкая обратилась к роману Толстого «Анна Каренина» и чеховским «Чайке» и «Даме с собачкой» и открыла в балете целый мир психологической пластики, совершенно особого психологического действа. Еще яснее, чем прежде, обозначились уникальные черты ее личности и ее искусства, еще жарче, чем прежде, вокруг нее кипели дискуссии, еще настойчивее, чем прежде, она отстаивала свою точку зрения. Чем старше (по паспорту) она становилась, тем харизматичней. Чего Плисецкая не знала никогда – так это поражения, полуудачи, недовысказанности, сомнения в своих силах. И она всегда оказывалась права.
«Кармен-сюита». Кармен – Майя Плисецкая, Тореро – Сергей Радченко. 1970-е годы.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
На академической сцене Плисецкая предложила совершенно непривычную, а по тем временам, и совершенно немыслимую пластику.
«Кармен-сюита». Кармен – Майя Плисецкая, Тореро – Сергей Радченко. 1980-е годы.
Фото Владимира Пчелкина. Архив Екатерины Беловой
Зримая музыка смертельной страсти…
От первого лица«В 1978 году в специальных съемках «Кармен-сюиты» на центральном телевидении принимал участие Альберто Алонсо. Я пригласила его на съемки, и он выстроил партитуру будущего фильма, разметил кадры, выбрал ракурсы и планы. Во время съемок Алонсо постоянно показывал новые движения. Для исполнения в фильме партии Рока я попросила приехать ведущую танцовщицу Национального балета Кубы Лойпу Араухо, прекрасно знающую стиль балетов Алонсо.
Сколько же в «Кармен-сюите» возмож-ностей для кино! По сути, Альберто Алонсо изначально поставил именно киновариант, который в театре многое утрачивает (так же как в кино утрачиваются специфически театральные моменты).
В «Кармен-сюите» много такого, что по-настоящему звучит только на экране. В театре этого никто «прочесть» не может, даже не все участники спектакля понимают, зачем поставлено то или иное движение. Сколько раз я пыталась что-то сделать, но мне сопротивлялись… У Алонсо нет ни одного движения, ни одного взгляда, ни одного поворота головы просто так, все имеет глубокий смысл. Мне кажется, это не случайно. Ведь Алонсо очень много работал на телевидении, ставил кинобалеты и в Нью-Йорке, и в Гаване, он знал, как обращаться с камерой.
Вот один пример. В сцене гадания Кармен раскидывает карты. Другие персонажи, вместе с ней находящиеся на сцене, для нее нереальны, все они – карты. И там есть такое движение, когда Кармен ложится, а Хозе поддерживает ее, и их головы, перевернутые по отношению друг к другу, образуют карту! Кинорежиссер выделил бы этот момент, зафиксировал бы на нем внимание зрителей. И масса таких вещей в спектакле, которые на сцене проходят незамеченными».
«Кармен-сюита». Кармен – Майя Плисецкая, Хозе – Анатолий Бердышев. 1978 год.
Фото Владимира Пчёлкина. Архив Екатерины Беловой
Героини Плисецкой отстаивали право личности оставаться собой, не примиряясь с обстоятельствами, не страшась смерти.
«Кармен-сюита». Кармен – Майя Плисецкая, Тореро – Сергей Радченко, Хозе – Виктор Барыкин. 1980-е годы.
Фото Алексея Бражникова
Великие Ролан Пети и Морис Бежар
История создания шедевра «Гибель Розы» проста, как все гениальное.
В свой второй сезон в Париже, остановившись, как обычно, у Арагонов, Плисецкая познакомилась с французским балетмейстером Роланом Пети. И именно Арагон, сделавший потрясающий перевод на французский стихотворения английского поэта Уильяма Блейка «Больная роза» – «О, роза, ты больна…», – вдохновил друга семьи Пети поставить для Майи балет на этот сюжет.
Приезд в Москву благоухающего французским парфюмом, в длиннополой енотовой шубе, знаменитого хореографа из Марселя произвел сенсацию. Пети привез с собой и партнера для Плисецкой – танцовщика своей труппы Руди Брийанса. И поставил дуэт, что называется, на одном дыхании. И здесь коммунист Арагон постарался. Если бы ни его письмо «дорогому камраду Брежневу», номер бы не прошел…
«Иностранцы нам помогут», – не раз повторял Игорь Моисеев.
От первого лица«Гибель Розы» – балет из трех частей. То, что я танцую, – это вторая часть. Пети приезжал в Москву ставить балет со своим ведущим танцовщиком Руди Брийансом. Брийанс в то время хотел уйти из труппы Пети, и, чтобы его задержать, Пети пообещал ему, что он будет танцевать со мной. Они страшно волновались, подойдет мне Руди или нет. Но Брийанс оказался кавалером то, что надо. Без языка, только движениями, мы договаривались обо всем. Он чувствовал, что удобно, что неудобно, так не часто бывает. «Гибель Розы» – смерть от любви, как в «Красном и черном» Стендаля. В стихотворении Блейка, по которому создан балет, червячок проникает в пурпурный тайник любви Розы… Она раскрывается и погибает. Любовь оказывается выше ее сил, она не выдерживает…»
Морис Бежар на репетиции с Майей Плисецкой. 1978 год.
Фото Александра Макарова. РИА Новости
Почувствовав гений Бежара, Плисецкая буквально заболела «Болеро».