Драконы

АНТОЛОГИЯ

Предисловие

Итак. Как выглядит дракон? Задумайтесь об этом на минутку. Представьте его себе. Создайте трехмерное изображение в своем сознании. Мы уверены, что любой читатель, в особенности поклонник фантастики и фэнтези, обязательно предложит какое-нибудь описание. Это может быть существо огромное и чешуйчатое, свирепое и огнедышащее, легкое и стремительное или даже маленькое и милое, но каждый читатель знает, кто такой дракон, как он выглядит и что умеет делать. В зависимости от того, откуда этот читатель, из Европы или с Востока, его дракон будет либо большим, с крыльями как у летучей мыши, четырьмя лапами и змеевидным туловищем, покрытым чешуей, либо ящероподобным, неспособным летать и обитающим в воде.

Но ведь драконов не бывает, не так ли? Как существо, не более реальное, чем эльф или гном, стало для нас более знакомым, чем утконос или кенгуровая крыса? Драконы упоминаются в различных мифах, легендах и исторических документах на территории как Европы, так и Азии, описания драконов встречаются в таких разноплановых текстах, как «Илиада» и «Библия короля Якова», а Марко Поло даже утверждал, что видел их во время пребывания в Китае.

Подобные истории возникали потому, что путешественники неправильно оценивали то, с чем сталкивались. Например, существует свидетельство, что в 300 году до н. э. в Учэне, провинция Сычуань, Китай, были обнаружены кости дракона. Впоследствии анализ показал, что это останки динозавра. Но, хотя гипотеза была опровергнута, это позволило предположить, что повсеместное распространение легенд о драконах связано с исторической памятью о динозаврах.

В книге Аврама Дэвидсона «Приключения в неистории» («Adventures in Unhistory») есть статья «Распространенность драконов» («An Abundance of Dragons»), в которой предлагается множество гораздо более рациональных и привлекательных объяснений того, почему драконы настолько вездесущи. Лично нам очень нравится идея о том, что прообразом восточных летающих драконов, которые ассоциируются с дождем и ненастьем, является молния, вспыхивающая во время грозы. Это очень изящная и любопытная теория, что не менее важно, чем истинность, когда речь идет о драконах.

В данной антологии представлены современные драконы, порой добрые, порой жестокие, но неизменно очаровательные. Первый дракон, с которым столкнулся Джонатан, был Смог из книги Дж. Р. Р. Толкина «Хоббит». Свирепый и ужасный, он является архетипическим западным драконом, использующим свою силу для того, чтобы защитить несметные сокровища, составляющие его единственную слабость, которая в конце концов привела его к гибели. Джонатан был прилежным читателем и вскоре познакомился с умными огнедышащими драконами-телепатами Перна, созданными Энн Маккефри, и прекрасными мудрыми драконами Земноморья, которых подарила нам Урсула Ле Гуин. И еще многими-многими другими. Драконы добрые и жестокие, смешные и хитрые, огромные и крошечные. Драконы как воплощение дьявольского искушения и драконы — верные друзья и настоящие союзники.

Взявшись за составление этой антологии, мы понимали, что существует бесконечное множество историй о драконах. У нас была четкая установка от издателя: найти рассказы о драконах и выбрать из них самые лучшие. Мы немного расширили поле деятельности, решив, что не будем пытаться заглянуть дракону под шкуру: персонаж просто должен описываться как дракон на протяжении всего повествования или хотя бы большей его части. Мы хотели сосредоточиться на современном фэнтези, но при этом не отгораживаться от других эпох и других жанров. Мы долго сомневались, следует ли отбирать только малоизвестные произведения и отказываться от тех, которые часто печатались в других сборниках. После долгих дискуссий мы решили, что гораздо важнее составить книгу лучших и горячо любимых историй, даже если эти истории хорошо знакомы некоторым нашим читателям. Чтобы компенсировать это, мы попросили двух авторов написать рассказы специально для данного сборника. В итоге яркие произведения Холли Блэк и Марго Ланаган встали в один ряд с лучшими историями о драконах, которые мы сумели отыскать.

Мы выбрали двадцать шесть рассказов. Здесь вы найдете знаменитых драконов Земноморья и Перна, мудрых драконов, слабых драконов, драконов огромных, как горная цепь, и драконов, способных уместиться на книжной полке. Но у них всех есть кое-что общее. Они волшебные. Один словарь определяет дракона как «сказочное чудовище, часто представляемое в виде огромной крылатой рептилии, изрыгающей пламя». Огден Нэш как-то сказал: «Там, где есть чудовище, есть и чудо». Мы надеемся, что именно это вы отыщете на страницах нашего сборника: чудовищ и чудеса.


Джонатан Стрэн и Мэрианн Джаблон
Перт, Западная Австралия, март 2010


Питер Бигл

ДРАКОНЬЕ СТОЙЛО[1]

Питер Бигл родился в 1939 году в Нью-Йорке. В выпускном классе он написал стихотворение, за которое удостоился стипендии в Питсбургском университете и закончил его по специальности «художественная литература». В студенческие годы Бигл опубликовал свое первое произведение. Первый роман Бигла «Тихий уголок» («А Fine and Private Place») был издан, когда писателю было 19 лет. В 1965 году вышли путевые заметки «По одежке вижу я» («I See By My Oufit»), а в 1968 году увидела свет наиболее известная его работа — классическое фэнтези «Последний единорог» («The Last Unicorn»). Среди других книг Бигла — «Воздушный народ» («The Folk of the Air»), «Песня трактирщика» («The Innkeeper\'s Song») и «Тамсин» («Tamsin»), а также малая проза, публицистика, кино- и телесценарии. Недавно вышли сборники «Мы никогда не говорим о моем брате» («We Never Talk about My Brother») и «Зеркальные королевства. Лучшие произведения Питера Бигла» («The Mirrored Kingdoms: the Best of Piter S. Beagle»). Писательская карьера Бигла насчитывает уже пятьдесят лет, и в последнее время он порадовал читателей замечательными рассказами и повестями, среди которых «Два сердца» («Two Hearts») — работа, получившая сразу две значимые премии, «Хьюго» и «Небьюла». Кроме того, Бигл — дважды лауреат Мифопоэтической премии, а также премии журнала «Locus», премии Вашингтонской научно-фантастической ассоциации, присваиваемой малотиражным изданиям (WSFA Small Press), и Grand Prix de I\'Imaginaire.



Девять драконов держу я в коровнике старом
И иногда захожу подопечных проведать.
Нет, я коровник не строил, его приобрел я
У старушенции из Пасадены.
А позже случайно узнал я:
Вроде, по слухам, попала старушка в кутузку,
Деньги изрядные выманила у слепого,
С неба звезду простодушному пообещала,
Да не какую-нибудь, а Полярную. Ну и ловкачка!


А вот драконов сам вырастил я и выкормил тоже.
Чем я кормлю их? Убоиной, птицей и джемом,
Если подохнет куренок — скормлю им куренка.
Пойло простое: жидкость для зажигалок.
Правда, пришлось мне отстроиться заново, ибо
Рядом с драконами жить, скажем прямо, опасно,
Очень горючи. Поодаль я домик построил.
Подле коровника землю сплошь покрывают
Птицы, сгоревшие заживо прямо в полете.
Да и земля вся оплавлена, в черных и красных, как оспа, отметках:
Черный — ожоги, а красный — то выдохов пепел драконьих.
Ну и помет, разумеется, тоже… ведь девять скотинок.
Тут удобрений на целое поле посадок!
Тесно драконам в коровнике — не вытянешь шею,
Толком крыла не расправишь. Теснятся и злятся.
Пахнут болотною прелью и гнилью отлива,
Пахнут раздавленным крабом и дохлой медузой…
Восьмиугольны глаза их и остры прижатые уши,
Гривы драконьи гремят, как кандальника цепи,
Желтые зубы ощерены, словно в усмешке.
Лучше заборов любых огорожен коровник
Смехом хриплым драконьим, ведь огнем они дышат, напомню.
Или огонь ими дышит? Не знаю, но пахнет драконами пламя,
Черные тени драконьи ложатся на стены,
А стены заляпаны грязью.
Вяло драконы-самцы тяжелые туши таскают.
Крылья их куцы и коротки, не для полета —
Так, обозначить, что мы, мол, драконьего рода.
В воздух драконам-самцам никогда не подняться,
Да и с земли не встают, а лежат, блестя чешуею,
Что на монеты новой чеканки похожа.
Бьют сердито хвостами и пепел вздымают.
Словом, прискорбное зрелище.
Но вы бы видели самок!
Пурпур, и пламя, и крылья их величиною
С двери собора, и сизы, как зимние тени.
Движутся самки проворнее быстрого ветра.
Каждая в стойле своем дрожит нетерпеньем,
Ходит туда и сюда, и клацают по полу когти,
Будто бы землю скребут, чтоб она расступилась
И пропустила драконих в глубины, где плещется лава.
В доме своем (от коровника он в отдаленье)
Слышу я клацанье это, уснуть я не в силах.
И удается мне сном ненадежным забыться,
Только когда драконихи угомонятся.
Самки драконьи, однако ж, почти что бессонны —
Спят, лишь с самцами натешившись досыта, вволю.
Порознь, увы, на них нападает охота,
И потому хоть одна да не спит еженощно.
Стоит войти мне в коровник — драконихи тут же воззрятся,
Гребни торчком, в глазах — огоньки вожделенья.
Имя мое им давно уж прекрасно известно.
Немудрено: с ними я совокуплялся.
Что ж, я не первый познал самку дракона:
Рыцари давних времен потеху придумали эту.
Страсть утолив и стыдом внезапным терзаясь,
Рыцари ждали, пока одолеет дрема драконов,
И убивали. Считалось, что подвиг вершили.
Рыцарей многих за это потом возводили в святые.
Только я думаю: холодно, тягостно было
Рыцарям после на ложе с дочками Евы.
Но ненадолго…
И я в свое время, я тоже
Пил белоснежное пламя из уст крепких и хищных,
Когти мне в спину, я помню, от страсти впивались,
И чешуя оставляла шрамы на коже,
Слышал я грохот драконьего пылкого сердца —
Будто часы старинные гулко стучали.
Семя свое извергал я в глубокое лоно, на волю
Фатума я полагался: что будет, то будет.
Изнемогая, огнем опаленный, потом уползал я,
Долго, бывало, в мокрой траве под небом дождливым валялся.
Кожа краснела тогда моя и шелушилась,
Воздух и дождь ее ранили прикосновеньем,
Кровь из ссадин сочилась и траву обагряла.
А из коровника не доносилось ни звука,
Нет, не клацали когти, самки были довольны.
Спали драконы.
Я думаю, рано иль поздно
Сын мой на свет народится.
Он будет красавец когтистый.



Урсула Ле Гуин

ПРАВИЛА ИМЕН[2]

Урсула Ле Гуин считается одним из наиболее значимых и уважаемых авторов в истории научной фантастики. Ле Гуин родилась в 1929 году, в 1951 году окончила Колумбийский университет и в 1953 году вышла замуж за историка Чарльза Ле Гуина. В начале 1960-х годов были опубликованы ее первые работы. Затем последовали многочисленные романы, сборники рассказов, книги для детей, эссе и переводы. Перу Ле Гуин принадлежит серия романов и рассказов в жанре фэнтези «Земноморье» («Earthsea»), а также научно-фантастический «Хайнский цикл» («Hainish series»), в который входят знаменитые романы «Левая рука Тьмы» («The Left Hand of Darkness») и «Обделенные» («The Dispossessed»). На счету писательницы двадцать один роман, одиннадцать томов рассказов, три сборника эссе, двенадцать книг для детей, шесть сборников стихов и четыре книги переводов. Ее работы были отмечены премиями «Хьюго», «Небьюла», Всемирной премией фэнтези, премией Теодора Старджона, премией Джеймса Типтри-младшего, премией журнала «Locus», премиями «Дитмар» («Ditmar»), «Индевор» («Endeavour»), «Прометей» («Prometheus»), «Райслинг» («Rhysling»), «Гэндальф» («Gandalf»), «Юпитер» («Jupiter») и премией «Пилигрим» («Pilgrim»), присуждаемой Ассоциацией исследования научной фантастики (SFRA). Ле Гуин является живой легендой Зала славы научной фантастики, обладательницей Всемирной премии фэнтези за вклад в развитие жанра, а также лауреатом премии ПЕН-клуба и премии Маламуда за мастерство в создании малой прозы. Очевидно не считая, что ее писательская карьера близится к закату, и не желая уходить на покой, Ле Гуин в последние пять лет выпустила несколько романов и рассказов, включая трилогию для молодежи «Легенды Западного побережья» («Western Shore») и исторический роман «Лавиния» («Lavinia»).



Мистер Подгоркинз вышел из-под своей горки, тяжело дыша и улыбаясь. В лучах утреннего солнца дыхание вылетало из ноздрей белоснежными клубами, похожими на густые облачка пара. Мистер Подгоркинз посмотрел на ясное декабрьское небо, улыбнулся шире, чем обычно, показав белоснежные зубы, и зашагал по дороге вниз в деревню.

— Неплохое утро, мистер Подгоркинз, — говорили ему деревенские жители, когда он проходил по узким улицам мимо домиков с круглыми нависшими крышами, похожими на толстые красные шляпки мухоморов.

— Неплохое, неплохое, — отвечал он всякий раз. (Нехорошо говорить доброе утро кому попало, и вообще хвалить это время суток лучше как-нибудь поосторожней, потому что на острове Саттин, подверженному любому влиянию, каждое беспечное слово может испортить погоду на целую неделю.) Одни обращались к нему приветливо, другие немного небрежно, но здоровались все. Он был единственным волшебником, который поселился на этом жалком острове, и потому заслуживал уважения. Но легко ли уважать толстого пятидесятилетнего коротышку, если он ходит переваливаясь, как утка, все время улыбается и выдыхает пар из ноздрей? К тому же и магические способности у него были весьма средние. Фейерверки у него получались отлично, а эликсиры были никудышные. Бородавки возвращались дня через три, помидоры вырастали не больше дыни, а в те редкие дни, когда в Саттинскую бухту заходили чужеземные суда, мистер Подгоркинз отсиживался в своей пещере, потому что боялся дурного глаза, в чем сам признавался. Одним словом, волшебничал он не лучше, чем плотничал косой Голова, то есть кое-как. Деревенские жители мирились и с покосившимися дверями, и с неудачными заклинаниями — ничего не попишешь, такова теперешняя жизнь, — а свое неудовольствие выражали лишь тем, что обходились с волшебником запанибрата, будто он был такой, как они. Иногда кто-нибудь приглашал его на обед. А однажды он сам назвал к себе гостей и устроил настоящий пир: на столе, накрытом камчатной скатертью, были хрусталь, серебро, и жареный гусь, и искристый «Эндрейд-639», и сливовый пудинг с густой подливкой, но он испортил все удовольствие тем, что ужасно нервничал, и к тому же через полчаса после обеда все опять проголодались. Обычно мистер Подгоркинз приглашать к себе не любил и никого не пускал дальше передней, куда, впрочем, он тоже разрешал войти неохотно. И потому, когда видел, как кто-то подходит к его горе, сам семенил навстречу. «Посидим-ка мы лучше вон там, под елкой», — улыбаясь, говорил он и показывал рукой в сторону ельника, а если шел дождь, предлагал: «Пойдем-ка лучше в трактир, выпьем чего-нибудь», — хотя все на острове знали, что мистер Подгоркинз не пьет ничего крепче родниковой воды.



Иногда деревенские ребятишки, не выдерживая искушения перед запертой дверью, дожидались, когда мистер Подгоркинз уйдет из дома, и пытались ее открыть, но это заклятие он, похоже, знал хорошо, и замок был надежным. Как-то раз двое мальчишек, решив, что его нет дома, потому что утром он уехал на Западное побережье к миссис Рууне лечить ее больного ослика, притащили топор и ломик, но едва только ломик коснулся двери, как из глубины пещеры послышался грозный рев и вырвались клубы багрового дыма. Оказалось, мистер Подгоркинз вернулся домой раньше времени. Мальчишки в страхе удрали. Волшебник из пещеры не вышел, и ничего худого с мальчишками не случилось, но, говорили они, в жизни бы не поверили, если бы не слышали своими ушами, какой оглушительный, страшный, свистящий, стенающий, сиплый вой способен издавать этот толстенький коротышка.

Как-то раз он спустился в деревню, чтобы купить себе фунт печенки и дюжины три яиц, подновить старому капитану Туманоу талисман зоркости (довольно бесполезное занятие при отслоении сетчатки, но мистер Подгоркинз не оставлял надежды) и потом зайти поболтать с вдовой гармошечного мастера, старой тетушкой Гульд. Мистер Подгоркинз дружил все больше со стариками. В обществе молодых людей он терялся, а девушки его побаивались.

— Он нас нервирует, он все время улыбается, — твердили они, надувая губки и наматывая на пальчик шелковистые локоны. «Нервирует» было словечком новомодным, и матери хмуро им отвечали:

— Нервирует, как же! Глупости, да и только, мистер Подгоркинз — всеми уважаемый волшебник.

Распрощавшись с тетушкой Гульд и купив яиц, мистер Подгоркинз пошел домой мимо выгона, где в тот раз шел урок местной школы. На Саттине никто не умел ни читать, ни писать, а потому там не было ни книг для ученья, ни парт для вырезания на них своих инициалов, ни тряпочек для вытирания доски, ни даже здания школы. В дождливую погоду дети занимались на сеновале в Общественном Амбаре и выбирались оттуда все в сене. Зато в ясные дни местная учительница Палани вела их, куда ей вздумается. В тот день в окружении тридцати внимательных ребятишек, не старше двенадцати лет от роду, и сорока невнимательных овец, не старше пяти, она объясняла одну из самых важных тем учебной программы — Правила Имен. Мистер Подгоркинз с застенчивой улыбкой на минутку остановился возле них посмотреть и послушать. Симпатичная двадцатилетняя толстушка Палани, в окружении овец и детей, стояла возле голого черного дуба на фоне дюн, и моря, и чистого, залитого зимним солнцем бледного неба — и это было прелестное зрелище. Говорила она с увлечением, и щеки у нее порозовели от ветра и от волнения.

— Теперь вы знаете Правила Имен. Их всего два, и они одинаковы на нашем острове и во всем мире. Ну-ка назовите мне первое правило.

— Нельзя ни у кого спрашивать, как его зовут, потому что это невежливо! — крикнул было толстый шустрый мальчишка, но его перебила крохотная девчушка с пронзительным голоском:

— Мама говорит, что никогда никому нельзя говорить, как тебя зовут!

— Так, Саиф, правильно. Правильно, Крошка, только не надо так кричать. Молодцы. Никогда и ни у кого нельзя спрашивать, как его зовут. Никогда никому нельзя называть свое имя. А теперь немножко подумайте и скажите, почему мы зовем нашего волшебника мистером Подгоркинзом? — И она улыбнулась мистеру Подгоркинзу поверх кудрявых головок и шерстяных курточек, и он просиял, нервно прижимая к себе котомку с яйцами.

— Потому что он живет под горкой, — сказали хором пятнадцать ребятишек.

— Это настоящее его имя?

— Нет! — сказал толстый мальчишка.

И Крошка следом пискнула:

— Нет!

— А откуда вы знаете, что нет?

— А оттуда, что никто не знает, как его взаправду зовут, потому что он приехал один и сказать было некому, а сам он…

— Очень хорошо, Саиф. Не вопи же так, Крошка. Молодцы. Даже волшебник не рискнет открыть чужим людям свое настоящее имя. Вот вы — когда вы закончите школу, сдадите выпускной экзамен, вас больше не будут называть детскими именами, и останутся у вас одни настоящие. Настоящие имена нельзя произносить вслух, и спрашивать о них тоже нельзя. А вот почему нельзя?

Дети стояли молча. Овцы тихонько блеяли. Тогда ответил мистер Подгоркинз.

— Потому что в имени любой вещи скрыта ее суть, — робко проговорил он своим тихим, немножко осипшим голосом. — А узнать настоящее имя — значит понять суть. Тогда стоит назвать вещь по имени, и получишь над ней власть. Правильно ли я понимаю, госпожа учительница?

Палани, похоже несколько смущенная его вмешательством, в ответ улыбнулась и сделала реверанс. А мистер Подгоркинз решил, что торопится, и направился к своей пещере, крепко прижимая к груди котомку с яйцами. Отчего-то после этой недолгой остановки он ужасно проголодался. В пещере он быстренько затворил внутреннюю дверь, но впопыхах, наверное, оставил щель, потому что вскоре пустая передняя наполнилась запахом яичницы и жареной печенки.

В тот день дул свежий западный ветер, который после полудня пригнал небольшое суденышко, легко заскользившее по сверкающим волнам Саттинской бухты. Не успело оно обогнуть мыс, его тут же заметил востроглазый мальчишка, который, как все на острове, знал каждый парус и каждую мачту любого из сорока здешних рыбачьих баркасов, и сломя голову помчался по улице с криками: «Чужой корабль! Чужой корабль!» К берегам их крохотного уединенного острова лишь изредка приближался какой-нибудь корабль, шедший от Восточных Пределов, да заглядывал порой предприимчивый купец с островов Архипелага. Потому, когда судно подошло к причалу, там уже собралась добрая половина деревенских жителей. Туда же спешили рыбаки, вышедшие с утра в море, и приветствовать путешественника отовсюду сбегались собиратели трав и моллюсков.

Только дверь мистера Подгоркинза оставалась закрытой.

На борту судна находился всего лишь один человек. Когда об этом сказали старому капитану Туманоу, он сдвинул над невидящими глазами белые щетинистые брови и произнес:

— В одиночку добраться до Внешних Пределов может только волшебник, колдун или маг.

И вся деревня затаила дыхание в надежде хоть раз в жизни увидеть настоящего мага, одного из тех могущественных Белых Магов, которые живут на богатых, многолюдных, многобашенных островах срединного Архипелага.

При виде путешественника, оказавшегося довольно молодым и красивым чернобородым парнем, который сначала приветливо махал им с палубы рукой, а потом лихо соскочил на берег, как любой моряк, обрадовавшись земле, они стали разочарованно расходиться. Тот представился им бродячим торговцем. Но когда капитану Туманоу доложили, что торговец ходит, опираясь на дубовую палку, он покачал головой.

— Два волшебника на одном острове. Плохо дело! — сказал он, шлепнув губами, как старый сазан, и крепко закрыл рот.



Назваться сам чужестранец не мог, и потому в деревне его прозвали Черной Бородой. Все говорили только о нем. Он привез ткани, башмаки, дешевые куренья, блестящие камушки, душистые травы и крупные бусы из Венвея — весь обычный товар морского развозчика. Островитяне спускались к причалу поглазеть, поболтать с путешественником и, может быть, что-нибудь купить. «На память», — хихикала тетушка Гульд, которую, как и всех деревенских женщин, до глубины души поразила дерзкая красота Черной Бороды. Мальчишки так и вились вокруг него, слушая рассказы о долгих странствиях к берегам далеких Пределов, об огромных богатых островах Архипелага, о его проливах, о рейдах, где белым-бело от парусов, и о золотых крышах Ганнбурга. Мужчины слушали его охотно, но те, кто был подотошней, не переставали ломать голову, отчего этот моряк путешествует в одиночку, и бросали задумчивые взгляды на дубовый посох.

А мистер Подгоркинз все так и сидел под своей горой.

— Первый раз вижу остров без волшебника, — сказал как-то вечером Черная Борода, обращаясь к тетушке Гульд, которая пригласила его вместе со своим племянником и с Палани на чашечку бурдяного чая. — Что же вы делаете, когда у кого-то болит зуб или корова перестает доиться?

— Ну-у, — сказала старушка, — для этого у нас есть мистер Подгоркинз.

— Толку-то от него, — пробормотал племянник Бирт, густо покраснел и пролил на стол чай.

Большой и храбрый, рыбак Бирт был очень молод и очень немногословен. Он любил Палани, но единственный способ, которым он решался выразить свою любовь, заключался в том, что он без конца таскал кухарке отца Палани корзины с макрелью.

— А-а, так у вас все же есть волшебник, — сказал Черная Борода. — Он что же, невидимый?

— Нет, — сказала Палани, — он просто очень робкий. Вы здесь всего неделю, а мы, знаете ли, так редко видим чужестранцев… — Она тоже немножко покраснела, но чай свой не пролила.

Черная Борода улыбнулся ей:

— Значит, он здешний?

— Нет, — сказала тетушка Гульд. — Какой же он здешний, он вроде вас. Еще чаю, племянничек? Да держал бы ты чашку покрепче. Нет, дорогой мой, он приплыл к нам в крохотном суденышке года эдак четыре назад — да, вроде четыре, — на следующий день после того, как прошел анчоус и наши тогда вернулись из Восточной бухты с полными сетями, а пастух Пруди в то утро ногу сломал… Должно быть, пять лет Назад. Нет, четыре. Нет, пять… Да, пять, в тот год еще чеснок не уродился. Так что приплыл он в малюсенькой лодчонке, которая едва на плаву держалась, полная скарба, сундуков да коробов, и говорит капитану Туманоу, — тот тогда еще не ослеп, хотя такой старый был, что другой бы уже успел два раза ослепнуть, — так вот, и говорит: «Мне сказали, тут у вас нет ни волшебника, ни колдуна. Может быть, я вам сгожусь? Я — волшебник». — «Ну что ж, — говорит капитан, — если только, конечно, вы пользуетесь белой магией!» Так что не успели мы ту рыбу съесть, а мистер Подгоркинз уже поселился в пещере под горой и тут же помог тетушке Тралтоу, у которой ее рыжий кот тогда болел чесоткой, а мистер Подгоркинз его тут же и вылечил. Правда, шерсть на чесоточных местах у него выросла серая. На что он стал похож — не передать! Помер прошлой зимой в самые холода. Бедняжка тетушка Тралтоу так по нем убивалась, больше, чем по мужу, а тот у нее утонул возле Обрывов в тот год, когда сельди шло много, а племянничек Бирт тогда еще под стол пешком ходил. — В этом месте Бирт еще раз пролил чай, Черная Борода хмыкнул, а тетушка Гульд продолжала как ни в чем не бывало и проговорила так до самой ночи.



На следующий день Черная Борода спустился к молу, чтобы заделать в своем баркасе какую-то щель, и возился, похоже, слишком долго, пытаясь, как обычно, втянуть в разговор молчаливых саттинян.

— А где тут лодка вашего волшебника? — спросил он. — Или, может, он прячет ее в ореховую скорлупку, как все Маги?

— Ну нет, — сказал один невозмутимого вида рыбак. — В пещере она, под горой.

— Он спрятал лодку в пещере?

— Точно. Спрятал. Сам помогал. Тяжеленная была — как свинец. Набита вся сундуками, а они все набиты книгами, а книги все с заклинаниями… Точно, он сам говорил.

В этом месте невозмутимого вида рыбак невозмутимо вздохнул и повернулся спиной к торговцу. Неподалеку чинил сеть племянник тетушки Гульд. Он оторвался от работы и так же невозмутимо спросил:

— Может, вы хотите познакомиться с мистером Подгоркинзом?

Черная Борода повернулся к Бирту. На одно долгое мгновение его умные черные глаза встретились с ясным голубым взглядом Бирта, а потом Черная Борода улыбнулся и сказал:

— Хочу. Не проводишь ли ты меня к нему, Бирт?

— Ну ладно. Только сеть сначала закончу, — сказал рыбак.

А когда сеть была починена, Бирт вместе с путешественником отправились по деревенской улице к подножью зеленой горы. Но за выгоном Черная Борода сказал:

— Подожди-ка минутку, приятель Бирт. Прежде чем мы увидим волшебника, я хочу рассказать тебе одну историю.

— Что ж, — сказал Бирт и уселся в тени вечнозеленого дуба.

— Эта история началась сто лет тому назад и до сих пор еще не закончилась… хотя недолго уже осталось ждать, очень недолго… В самом сердце Архипелага, где островов больше, чем мух в банке с медом, есть маленький остров Пендор. В те времена шла война, еще не было Лиги, а Властители Пендора были очень могущественны. Все отнятое, все награбленное, вся дань со всех островов — все сокровища стекались на остров Пендоров, и скопилось их там немало. Но однажды от Западных Пределов, из тех краев, где на островах застывшей лавы живет драконье племя, прилетел могучий дракон. Не тот ящер-переросток, которых называете драконами вы, жители Внешних Пределов, а огромное, черное, крылатое, мудрое и хитрое чудовище, в ком сила сочеталась с умом и, как у всех драконов, с любовью к золоту и драгоценностям. Он убил Властителя Пендора и всех его воинов. А жители острова удрали ночью на кораблях. Они сбежали и оставили дракону башню Пендоров. Дракон улегся своим чешуйчатым брюхом на смарагдах, сапфирах, на золоте и пролежал так целых сто лет, выходя из башни раз в год, чтобы пообедать. За добычей он летал на соседние острова. Ты ведь знаешь, чем обедают драконы?

Бирт кивнул и сказал шепотом:

— Девушками.

— Правильно, девушками, — сказал Черная Борода. — Но так не могло продолжаться до бесконечности, сама мысль о том, что он сидит на таких сокровищах, была невыносимой. Архипелаг тем временем отказался от войн и пиратства, появилась Лига, потом окрепла, и наконец решено было атаковать Пендор, изгнать дракона, а отнятые у него золото и драгоценности передать в казну Лиги. Ей всегда не хватает денег. Пятьдесят островов собрали огромный флот, семь Магов встали на носу самых могучих кораблей и повели их на Пендор… Приплыли. Высадились. На Пендоре было тихо. Дома стояли пустые, на столах, на фарфоре лежала столетняя пыль. Во дворе замка, на лестницах валялись кости Властителя Пендора и его людей. Башня вся насквозь провоняла драконом, но самого дракона не нашли. Не нашли и сокровищ — ни единого малюсенького алмаза, ни единой серебряной монетки… Дракон понимал, что ему не устоять против семерых Магов, и потому взял и удрал. Тогда Маги стали его искать. Они узнали, что он перебрался на далекий северный остров Удрат, и направили флот туда, но что нашли? Снова кости. На этот раз кости дракона. И — никаких сокровищ! Судя по всему, какой-то неизвестно откуда взявшийся волшебник убил дракона и увел сокровища из-под самого носа у Лиги.

Рыбак слушал внимательно, но без интереса.

— Это, должно быть, был очень умный и очень искусный волшебник, если ему удалось победить дракона, а потом сбежать и не оставить никаких следов. Все Властители и Маги Архипелага не смогли ничего о нем узнать — ни откуда он взялся, ни куда он исчез. Они уже собирались махнуть на это дело рукой, но тут вернулся я после трехлетнего плаванья к Северным Пределам, и тогда они сделали последнюю попытку отыскать неизвестного волшебника и обратились ко мне за помощью. Что было довольно умно с их стороны. Потому что я не только волшебник, о чем кое-кто из ваших олухов, кажется, все-таки догадался, я — прямой наследник Властителя Пендора. Сокровища принадлежат мне. Они мои и знают об этом. Болваны из Лиги не сумели их отыскать именно потому, что сокровища — мои, они принадлежат Дому Пендоров. И гордость сокровищницы, огромный смарагд Иналькиль — Зеленый Камень, — тоже знает своего хозяина. Посмотри-ка! — Тут Черная Борода поднял вверх свой дубовый посох и громко крикнул: — Иналькиль!

Кончик посоха засветился зеленым светом, цвета апрельской травы, вспыхнув ослепительным ореолом, и в тот же миг посох в руках волшебника сам собой повернулся, начал клониться вниз и клонился до тех пор, пока не указал на гору, перед которой они стояли.

— В Ганнбурге он светился не так ярко, — пробормотал Черная Борода. — Этот посох не ошибается. Иналькиль слышит мой зов. Сокровища знают, кто их хозяин. А я узнаю, кто вор, и сражусь с ним. Он искусный волшебник, если сумел победить дракона. Но я все равно его одолею. Не хочешь ли узнать, ты, олух, почему я так в этом уверен? Да потому, что я знаю его Имя!

Черная Борода продолжал, и голос его с каждой минутой становился все громче и громче, а взгляд Бирта — все скучней и скучней, безучастней и безучастней, но при последних словах рыбак вздрогнул, поджал губы и уставился на пришельца.

— Как же вы… его узнали? — очень медленно проговорил он.

Черная Борода хмыкнул и не ответил.

— Черная магия?

— Как же еще!

Бирт побледнел и ничего не сказал.

— Я — лорд Пендор, олух, и я хочу вернуть себе золото, которое добыл мой отец, и драгоценности, которые носила моя мать, и еще — Зеленый Камень Иналькиль! Потому что все это — мое. Я выиграю битву и уплыву отсюда, а ты расскажешь об этом здешним болванам. А кроме того, если ты не трус, можешь посмотреть на битву. Не каждый день удается увидеть великого волшебника во всей его силе.

Проговорив эти слова, Черная Борода повернулся и, ни разу не оглянувшись, зашагал по дороге к пещере.

Очень медленно вслед за ним двинулся Бирт. Он остановился в стороне от пещеры под вечнозеленым дубом и приготовился наблюдать. Пришелец подошел к горе. Его темная плотная фигура четко выделялась на фоне зеленого склона перед разинутой пастью пещеры. Он постоял там неподвижно. А потом вдруг вскинул над головой посох, из которого полилось изумрудное сияние, и крикнул:

— Эй, вор, грабитель сокровищ Пендора, выходи!

В пещере раздался грохот, словно там разом разбилась вся посуда, и из-за двери вырвалось облако пыли. Бирт от страха закрыл глаза. А когда он их открыл, то увидел, что Черная Борода стоит неподвижно, как и раньше, а перед ним на пороге пещеры стоит пыльный, взъерошенный мистер Подгоркинз. Кривоногий, в черных панталонах, обтягивавших его коротенькие ножки, и без всякого посоха — Бирт вдруг сообразил, что у мистера Подгоркинза никогда не было посоха, — он казался маленьким и жалким.

Тут мистер Подгоркинз заговорил.

— Кто вы такой? — сказал он своим тихим, немного осипшим голосом.

— Я Властитель Пендора, вор, и пришел за своими сокровищами!

При этих словах мистер Подгоркинз медленно порозовел, что случалось с ним всякий раз, когда он слышал грубость. Но на этом не кончилось. Мистер Подгоркинз пожелтел. Волосы у него встали дыбом, он издал рык, похожий на кашель, — и на Черную Бороду прыгнул, сверкая клыками, настоящий лев.

Только на том месте больше не было Черной Бороды. Там был тигр, черно-рыжий, как ночь и как молния, который готовился к прыжку…

И тогда лев исчез. У подножья горы неожиданно встал лес, черный в лучах зимнего солнца. Тигр на лету замер, едва не угодив в его тень, выдохнул клуб огня, сам стал языком пламени и принялся лизать сухие черные ветви…

Тогда на месте деревьев из горы серебряной дугой вырвался столб воды и обрушился на огонь. Огонь исчез…

А через мгновение перед взором изумленного рыбака Бирта оказалось две горы — одна была старая, зеленая, а вторая была новая, бурая, голая, и вот она раскрылась и принялась пить рушащийся водяной поток. Все произошло до того быстро, что от изумления Бирт зажмурился, а когда открыл глаза, он даже застонал от страха, потому что то, что он увидел на этот раз, оказалось страшнее всего. На том месте, где только что била вода, стоял дракон. Черные крылья затмевали гору, стальные когти скребли землю, а из черной корявой зияющей пасти вырывались огонь и дым.

Перед чудовищем стоял пришелец, и он улыбался.

— Можете превращаться во что угодно, маленький мистер Подгоркинз! — крикнул он насмешливо. — Я все равно вас одолею. Однако мне надоели игры. Мне не терпится взглянуть на свои сокровища и на Иналькиль. Так что хватит, мистер огромный дракон, мистер маленький колдунишка, примите-ка свой настоящий облик… Приказываю властью твоего Имени, стань тем, что ты есть! Йевад!

Бирт не смел ни вздохнуть, ни моргнуть. Он присел от страха, гадая, во что теперь превратится мистер Подгоркинз. И увидел, как черный дракон поднялся над Черной Бородой. Увидел, как из корявой пасти пыхнуло пламя, как из красных ноздрей вырвалось облако горячего дыма. Увидел, как побелел, будто мел, Черная Борода и как у него затряслись губы, окаймленные бородой.

— Тебя зовут Йевад!

— Да! — произнес оглушительный, сиплый, свистящий голос. — Да, меня зовут Йевад, и это и есть мой облик!

— Но дракон убит. На Удрате нашли кости…

— Это кости другого дракона, — ответил дракон и ринулся вниз, как ястреб, вытянув страшные когти.

Бирт закрыл глаза.

А когда он снова открыл их, светило солнце, на склоне было тихо. Бирт увидел лишь несколько черно-красных угольков в траве да следы от стальных когтей.

Тогда Бирт встал и кинулся прочь. Он бежал, не останавливаясь, через выгон, распихивая овец направо и налево, потом по деревне — прямиком к домику отца Палани. Палани в это время полола в саду грядку с настурциями. «Бежим!» — только и выдохнул Бирт. Палани широко распахнула глаза. Бирт схватил ее за руку и потащил за собой. Палани вскрикнула, но не стала сопротивляться. Они прибежали прямехонько к молу, где Бирт втолкнул девушку в свою рыбачью лодку, которая называлась «Куини», отвязал канат, поднял весла и принялся грести как сумасшедший. А потом жители острова увидели удалявшийся парус «Куини», которая двигалась на запад, в направлении ближайшего острова, а потом Бирт с Палани навсегда исчезли из виду.

В деревне думали, что теперь им на всю жизнь хватит разговоров о том, как племянник тетушки Гульд спятил и увез школьную учительницу и как в тот же день исчез, бросив без присмотра все свои ткани и бусы, бродячий торговец Черная Борода. Но через три дня они забыли об этом. Через три дня, когда из пещеры наконец вышел мистер Подгоркинз, у них появились новые темы для разговоров.

Мистер Подгоркинз, хорошенько поразмышляв, решил, что если его настоящее имя теперь все равно всем известно, то нет никакого смысла прятаться. Летать ему было легче, чем ходить по земле, и, кроме того, он давно как следует не обедал.

Джордж Мартин

ЛЕДЯНОЙ ДРАКОН[3]

Джордж Мартин родился в 1948 году в Байонне, штат Нью-Джерси. В 1970 году получил степень бакалавра по специальности «журналистика» в Северо-Западном университете. В школьные годы Мартин увлекался коллекционированием комиксов; после окончания университета он сам начал писать рассказы для фэнзинов, посвященных комиксам. В феврале 1971 года в «Galaxy» было опубликовано его первое произведение. За ним последовала повесть «Песнь о Лии» («А Song for Lya»), завоевавшая премию «Хьюго». Дважды Мартин награждался премией «Небьюла», получал премии Брэма Стокера и Всемирную премию фэнтези. К настоящему времени вышло десять сборников рассказов писателя, включая последний — «Ретроспектива» («GRRM: A Retrospective»).

Первый научно-фантастический роман Мартина «Умирающий свет» («Dying of the Light») был издан одновременно с выходом на экраны «Звездных войн». Это завораживающая история любви, действие которой разворачивается на умирающей планете. За первым романом последовало еще семь, среди них — книга о вампирах «Грезы Февра» («Fevre Dream») и роман о рок-н-ролле «Шум Армагеддона» («The Armageddon Rag»). К наиболее известным произведениям Мартина принадлежит эпическая серия романов в жанре фэнтези «Песнь льда и пламени» («А Song of Ice and Fire»), к настоящему моменту насчитывающая четыре книги: «Игра престолов» («А Game of Thrones»), «Битва королей» («А Clash of Kings»), «Буря мечей» («А Storm of Swords») и «Пир стервятников» («А Feast for Crows»). Готовится к выходу пятый том «Танец с драконами» («А Dance with Dragons»), в то время как американский телеканал НВО начал съемки сериала по мотивам «Песни льда и пламени». Среди последних работ Мартина антологии, выпущенные совместно с Гарднером Дозуа, — «Песни умирающей Земли» («Songs of the Dying Earth») и «Воины» («Warriors»), а также несколько новых книг межавторского цикла «Дикие карты» («Wild Cards»).



Больше всего Адара любила зиму, потому что с наступлением холодов приходил ледяной дракон.

Она не знала точно, приходит ли ледяной дракон потому, что становится холодно, или зима наступает потому, что появляется ледяной дракон. Этим вопросом часто задавался ее брат Джефф, который был старше ее на два года и отличался неуемным любопытством, но Адара не задумывалась о подобных вещах. Она просто радовалась наступлению холодов, появлению снега и льда и с ними — ледяного дракона.

Она всегда знала заранее об их приходе, потому что зимой у нее был день рождения. Адара была зимним ребенком, она родилась в жестокий мороз, каких не помнили местные жители, даже Старуха Лора, жившая на соседней ферме и помнившая вещи, происходившие тогда, когда остальных еще на свете не было. Люди до сих пор говорили о той зиме. Адара часто слышала такие разговоры.

Они говорили и о другом. Они говорили, что именно ужасный холод убил ее мать; в ту долгую ночь, когда она производила на свет Адару, холод прокрался мимо большого костра, разведенного ее мужем, и заполз под множество одеял, покрывавших ложе роженицы. И еще люди говорили, что холод добрался до Адары, находившейся еще в материнской утробе, и оттого ее кожа была голубой и ледяной на ощупь, когда она родилась, и что за годы, прошедшие с того дня, она так и не смогла отогреться. Зима коснулась ее, оставила на ней свой знак, и теперь Адара принадлежала ей.

И в самом деле Адара с самого начала была не такой, как все. Это была очень серьезная маленькая девочка, редко игравшая с другими детьми. Люди говорили, что она красива, но это была странная, чуждая им красота: белая кожа, светлые волосы, огромные светло-голубые глаза. Она улыбалась, но нечасто. Никто никогда не видел ее плачущей. Когда Адаре было пять лет, она наступила на гвоздь, торчавший из доски, засыпанной снегом, и проткнула ступню насквозь, но даже тогда девочка не заплакала и не закричала. Она отдернула ногу и вернулась домой, оставив за собой кровавый след. Дойдя до дома, она сказала лишь: «Отец, я поранилась». Она не капризничала, не дулась и не плакала, как обычные дети.

Даже в ее семье понимали, что она особенная. Отец ее был рослым, могучим мужчиной, скорее похожим на медведя, и не слишком любил людей; однако на лице его появлялась улыбка, когда Джефф начинал осаждать его вопросами, он смеялся и обнимал Тери, старшую сестру Адары, золотоволосую девушку с лицом, усыпанным веснушками, которая беззастенчиво заигрывала со всеми местными парнями подряд. Иногда он обнимал и Адару, особенно когда был пьян, что часто случалось во время долгих зим. Но при этом он никогда не улыбался. Он притягивал к себе ее хрупкое тельце, сжимал ее в своих могучих лапах, и где-то в груди у него рождалось рыдание, и крупные блестящие слезы текли по красным щекам. Летом он никогда не обнимал Адару. Летом он был слишком занят.

Летом все были заняты, кроме Адары. Джефф работал с отцом в поле и задавал ему бесконечные вопросы обо всем подряд, узнавая все то, что полагается знать фермеру. Когда он не работал, то убегал со своими друзьями на реку, искать приключений. Тери занималась хозяйством и готовила еду, а еще подрабатывала в харчевне на перекрестке, когда бывал наплыв посетителей. Дочка хозяина была ее подругой, а его младший сын — больше чем другом, и она всегда возвращалась домой с хихиканьем и кучей сплетен и новостей, услышанных от путешественников, солдат или королевских посланцев. Для Тери и Джеффа лето было лучшим временем года, и оба они были слишком заняты, чтобы обращать внимание на Адару.

Но отец был самым занятым из всех. Каждый день нужно было переделать тысячу дел, и он их делал, а потом находил еще тысячу. Он трудился от зари до зари. Летом мышцы его становились твердыми и упругими, и каждый вечер, когда он возвращался домой с полей, от него пахло потом, но он всегда возвращался с улыбкой. После ужина он сидел с Джеффом, рассказывал ему истории и отвечал на его вопросы, или учил Тери готовить, или уходил в харчевню. Он действительно был человеком лета.

Летом он никогда не пил, разве что время от времени выпивал кубок вина, чтобы отпраздновать приезд своего брата.

Это была еще одна причина, по которой Тери и Джефф любили лето, когда мир был зеленым, теплым и цветущим. Только летом дядя Хэл, младший брат отца, приезжал навестить их. Хэл, высокий стройный человек с лицом аристократа, был наездником драконов на службе короля. Драконы не любят холода, поэтому с наступлением зимы Хэл со своим отрядом улетал на юг. Но летом он возвращался, ослепительный в королевской зеленой с золотом форме, и проезжал их места по пути на поля сражений, находившиеся на севере и западе от фермы. Война не прекращалась с самого рождения Адары.

Всякий раз, приезжая на север, Хэл привозил подарки: игрушки из королевского города, хрустальные и золотые украшения, сладости и обязательно бутылку дорогого вина, чтобы выпить с братом. Он ухмылялся Тери и заставлял ее краснеть своими комплиментами, развлекал Джеффа рассказами о войне, замках и драконах. Он часто пытался заставить Адару улыбнуться, дарил ей подарки, шутил с ней, тормошил ее. Но ему редко удавалось растопить лед.

Несмотря на добродушный нрав Хэла, Адара не любила его; ведь его посещения означали, что до зимы еще далеко.

А кроме того, она помнила одну ночь, когда ей было всего четыре года. Братья, думая, что она давно спит, разговорились за бутылкой вина, и она услышала их речи.

— Какая угрюмая малютка, — начал Хэл. — Тебе следует быть с ней помягче, Джон. Ты же не можешь винить ее в том, что произошло.

— Разве? — хриплым от вина голосом ответил отец. — Но нет, думаю, что нет. Но это тяжело. Она похожа на Бет, но в ней нет ни капли ее тепла. Ты же знаешь, зима забрала ее. Каждый раз, дотрагиваясь до нее, я чувствую холод и вспоминаю, что это из-за нее умерла Бет.

— Ты холодно обращаешься с ней. Ты любишь ее меньше остальных.

Адара навсегда запомнила смех отца.

— Меньше? Ах, Хэл. Я любил ее всем сердцем, мою зимнюю крошку. Но я так и не дождался от нее ответной любви. Ей не нужен ни я, ни ты, ни мои дети. Она такая холодная, моя маленькая девочка. — И тогда он заплакал, несмотря на то что стояло лето и с ним был Хэл.

Адара, лежа в своей кровати, слушала этот разговор, и ей захотелось, чтобы Хэл улетел. Она не совсем поняла услышанное, но запомнила все, и понимание пришло позднее.

Она не плакала ни в четыре года, когда услышала этот разговор, ни в шесть, когда наконец поняла его смысл. Дядя улетел через несколько дней, и Тери с Джеффом возбужденно махали ему, когда над головами у них пролетал отряд Хэла — тридцать огромных драконов, выстроившихся в гордую вереницу в летнем небе. Адара стояла молча, неподвижно.

Хэл приезжал еще несколько раз, тоже летом, но она больше не улыбалась ему, несмотря на подарки.

Улыбки Адары хранились за семью замками, и она расходовала их только зимой. Она с трудом могла дождаться своего дня рождения и с ним — прихода холодов. Потому что зимой она становилась не такой, как все.

Она поняла это, еще будучи совсем маленькой, когда играла в снегу с детьми. Холод никогда не причинял ей таких неудобств, как Джеффу, Тери и их друзьям. Часто Адара оставалась на улице еще несколько часов после того, как другие возвращались домой, чтобы согреться, или убегали к Старухе Лоре поесть горячего овощного супа, которым она любила угощать детей. Адара находила укромный уголок где-нибудь на краю поля, каждую зиму выбирая новое место, и строила там высокий белый замок, приминая снег маленькими голыми ручками; она лепила башни и укрепления, какие, по рассказам Хэла, были на замке короля в городе. Она отламывала сосульки с нижних ветвей деревьев и делала из них шпили и укрепления, рассаживая их по стенам замка. Часто в разгар зимы наступала короткая оттепель, затем — внезапные резкие холода, и за одну ночь ее замок превращался в ледяную глыбу, твердую и прочную, какими, по ее мнению, были настоящие замки. Она строила свой замок целую зиму, и никто об этом не знал. Но всегда наступала весна, а с ней — оттепель, и все укрепления и бастионы таяли. Тогда Адара начинала считать дни до своего дня рождения.

Ее зимние замки редко пустовали. Каждый год, когда землю сковывал холод, из своих нор выползали ледяные ящерицы, и поля кишели крошечными синими существами, метавшимися туда-сюда; казалось, они даже не касаются снега, а скользят над ним. Все дети играли с ледяными ящерицами. Но другие дети были неловки или жестоки; они разламывали крошечных хрупких животных надвое, словно сосульки, сбитые с крыши. Даже Джефф, который был слишком добродушен для подобных развлечений, иногда, в порыве любознательности, брал в руки ящериц и слишком долго рассматривал их, и от тепла его рук они таяли и в конце концов погибали.

Руки Адары были холодными и нежными, и она могла держать ящерицу так долго, как ей хотелось, не причиняя зверьку вреда, отчего Джефф всегда надувался и начинал мучить ее сердитыми вопросами. Иногда она ложилась в холодный влажный снег и позволяла ящерицам ползать по своему телу; ей нравились легкие прикосновения лапок к ее лицу. Иногда она прятала ледяных ящериц в волосах, когда ходила по какому-нибудь поручению, но никогда не заносила их в дом, где тепло очага могло погубить их. Она всегда собирала остатки после семейного обеда, приносила их к своему секретному замку и разбрасывала по снегу. Поэтому построенные ею замки каждую зиму заполняли короли и придворные — крошечные пушистые зверьки, выползавшие из леса, зимние птицы со светлым оперением и сотни, тысячи ползающих, шныряющих повсюду ледяных ящериц, холодных, шустрых и толстых. Адара была привязана к ледяным ящерицам сильнее, чем к домашним животным, жившим в семье долгие годы.

Но по-настоящему она любила только ледяного дракона.

Она не помнила, когда увидела его в первый раз. Ей казалось, что он всегда был частью ее жизни, видением, мелькавшим где-то вдалеке в середине зимы, пролетавшим на фоне замерзшего неба, величественно взмахивая голубыми крыльями. Ледяные драконы были редки уже в те дни, и, когда один из них появлялся, дети глазели и показывали на него пальцем, а старики бормотали что-то про себя и качали головами. Появление ледяных драконов предвещало долгую и холодную зиму. Говорили, что в ночь, когда родилась Адара, в лунном диске видели силуэт пролетавшего ледяного дракона, и с тех пор он прилетал каждую зиму. И в самом деле, зимы те были очень морозными, и с каждым годом весна приходила все позднее. Поэтому люди разводили костры, молились и надеялись, что им удастся отогнать ледяного дракона, а душу Адары переполнял страх.

Но это никогда не помогало. Дракон возвращался каждую зиму. Адара знала, что он приходил к ней.

Дракон был огромным, в полтора раза длиннее зеленых чешуйчатых боевых чудовищ, на которых летали Хэл и его товарищи. Адара слышала легенды о диких драконах размером с гору, но никогда таких не видела. Звери Хэла, конечно, были крупными, в пять раз больше лошади, но они были карликами по сравнению с ледяным драконом, да к тому же еще и уродливыми.

Ледяной дракон был снежно-белого цвета, такой ослепительный и такой холодный, что почти казался голубым. Он был покрыт инеем, поэтому, когда он летел, кожа его трескалась и шуршала, как наст под сапогами человека, и по сторонам разлетались кусочки затвердевшего снега.

Глаза у него были прозрачные, бездонные и холодные.

Его гигантские полупрозрачные крылья походили на крылья летучей мыши и были светло-голубого цвета. Адара могла разглядеть сквозь них облака, часто даже луну и звезды, когда существо медленно кружило по небу.

Вместо зубов у него были сосульки — три ряда сосулек, зазубренных копий необыкновенной длины, белеющих в темно-синей пасти.

Когда ледяной дракон бил крыльями, дул холодный ветер, снег кружился и валил сильнее и весь мир, казалось, сжимался в комок и дрожал от холода. Иногда, когда распахивалась дверь и в комнату врывался вихрь с улицы, хозяин подбегал, чтобы опустить засов, со словами: «Пролетел ледяной дракон».

А когда дракон открывал свою огромную пасть и делал выдох, из глотки его вырывалось не пламя, воняющее серой, как у меньших драконов.

Ледяной дракон дышал холодом.

Когда он дышал, все вокруг покрывалось льдом. Тепло исчезало. Костры гасли, гонимые суровым ветром. Деревья промерзали до самой сердцевины, ветки их становились хрупкими и трескались под собственным весом. Животные синели, жалобно скулили и погибали; глаза их вылезали из орбит, кожа покрывалась инеем.

Дыхание ледяного дракона означало смерть — смерть, могильную тишину и холод. Но Адара его не боялась. Она была рождена зимой, и ледяной дракон был ее тайной.

Она видела его в небе тысячу раз. Когда ей было четыре года, она увидела его на земле.

Она была в поле, строила свой снежный замок, и гигантское существо прилетело и село рядом с ней в пустом, покрытом снежным ковром поле. Ледяные ящерицы разбежались. Адара осталась стоять неподвижно. Ледяной дракон смотрел на нее долгие десять секунд, затем снова взлетел. Он махал крыльями, и вокруг завывал ветер, пронизывая Адару до костей, но она ощущала странную радость.

В ту зиму он прилетал к ней еще раз, и Адара прикоснулась к нему. Кожа у него была очень холодная. Но, несмотря на это, она сняла рукавицу — она чувствовала, что иначе нельзя. В глубине души она боялась, что дракон нагреется и начнет таять от ее прикосновения, но этого не произошло. Почему-то Адара знала, что он даже более чувствителен к теплу, чем ледяные ящерицы. Но и она была не похожа на других людей — в ней был заключен зимний холод. Она гладила кожу дракона, потом поцеловала его крыло, и этот поцелуй обжег ей губы. Это случилось в ту зиму, когда ей исполнилось четыре года, — в ту зиму она впервые прикоснулась к ледяному дракону.

На следующий год она впервые летала у него на спине.

Он нашел ее снова — она трудилась над другим замком на другом поле, как всегда в одиночестве. Она смотрела, как он подлетает, подбежала к нему, когда он приземлился, и прижалась к его шее. Летом того года она услышала разговор отца с Хэлом.

Они долго стояли так, пока наконец Адара, вспомнив Хэла, не протянула маленькую руку и не прикоснулась к крылу дракона. Тогда дракон хлопнул своими гигантскими крыльями, расправил их, и Адара, вскарабкавшись ему на спину, обняла холодную белую шею.

В первый раз они летели вместе.

У нее не было ни упряжи, ни кнута, как у королевских наездников. Временами дракон хлопал крыльями слишком сильно, и она уже думала, что он стряхнет ее, а холод, исходивший от его тела, проникал сквозь ее одежду, и ее детское тельце немело. Но Адара не боялась.

Они пролетели над фермой ее отца, и она заметила внизу Джеффа: он казался крошечным, испуганным и жалким; она знала, что он не видит ее. При этой мысли она засмеялась тоненьким ледяным смехом, хрупким и звенящим, как зимний воздух.

Они пролетели над харчевней, стоявшей на перекрестке; толпа народу выбежала, чтобы поглазеть на дракона.

Они летели над лесом, бело-зеленым и безмолвным.

Потом дракон поднялся высоко в небо, так высоко, что Адара уже не видела земли, и ей показалось, что она заметила вдалеке второго ледяного дракона, но он был намного меньше того, на котором летела она.

Они летали почти весь день, и наконец дракон, описав большой круг, устремился вниз, скользя на своих жестких блестящих крыльях. Он посадил ее на то поле, где они встретились; уже стемнело.

Отец нашел ее там, заплакал, увидев ее, и стиснул в своих мощных объятиях. Адара не поняла, что это значит, как не поняла, за что он побил ее, когда они пришли домой. Но когда их с Джеффом отправили спать, она услышала, как брат выбрался из своей кровати и прокрался к ней.

— Ты все пропустила, — прошептал он. — Прилетал ледяной дракон, все напугались до смерти. Отец боялся, что он тебя съест.

Адара улыбнулась в темноте и ничего не ответила.

В ту зиму она летала на ледяном драконе еще четыре раза, и каждую зиму после того. Каждый год она летала все дальше и чаще, а ледяного дракона все чаще видели в небе над их фермой.

С каждым годом зимы становились все длиннее и холоднее.

С каждым годом оттепель наступала все позже.

Иногда некоторые участки земли, там, где отдыхал ледяной дракон, вообще не оттаивали.

В деревне много говорили об этом, когда Адаре шел шестой год, и жители направили королю послание. Но ответа не получили.

— Плохая это штука, ледяные драконы, — говорил в то лето Хэл, приехавший их навестить. — Понимаешь, они не похожи на обычных драконов. Их нельзя подчинить себе, нельзя приручить. Некоторые люди пытались это сделать, но их находили превратившимися в лед с кнутами и упряжью в руках. Я слышал о людях, лишившихся пальцев или даже рук, — они осмелились прикоснуться к драконам. Обморожение. Да, плохая это штука.

— Тогда почему король ничего не сделает? — возмутился отец. — Мы же послали ему письмо. Если мы не убьем это чудовище или не прогоним его, через пару лет здесь уже нельзя будет собирать урожай.

Хэл мрачно усмехнулся:

— У короля полно других забот. Дела на войне плохи, сам знаешь. Враги каждое лето продвигаются вперед, а драконов у них в два раза больше, чем у нас. Я говорю тебе, Джон, это просто ад. Настанет год, когда я не вернусь живым. Так что у короля нет лишних людей, чтобы гоняться за каким-то ледяным драконом. — Он рассмеялся. — А кроме того, не думаю, что кому-нибудь когда-нибудь удавалось убить такую тварь. Может, следует отдать вашу провинцию врагу. Тогда ледяной дракон станет его драконом.

«Нет, не станет», — подумала Адара, слышавшая этот разговор. Не важно, какой король будет править этой страной, — ледяной дракон навсегда останется ее драконом.

Хэл уехал, и лето уходило. Адара считала дни, оставшиеся до ее дня рождения. Хэл проезжал через их деревню еще раз, незадолго до наступления первых заморозков, он уводил своего уродливого дракона на юг, зимовать. Когда той осенью его отряд пролетал над лесом, в нем было меньше животных, чем обычно, Хэл остановился у них совсем ненадолго, и визит его закончился шумной ссорой с братом.

— Они не будут наступать зимой, — говорил Хэл. — Это слишком опасно, и они не рискнут посылать вперед драконов, чтобы те прикрывали их с воздуха. Но когда придет весна, мы больше не сможем их сдерживать. Король, скорее всего, даже пытаться не станет. Продавай ферму сейчас, пока ты еще можешь взять за нее хорошую цену. Ты купишь себе на юге другой кусок земли.

— Это моя земля, — отвечал отец. — Я здесь родился. И ты тоже, хотя, по-моему, ты об этом уже забыл. Здесь похоронены наши родители. И Бет. Я хочу лежать рядом с ней, когда меня не станет.

— Если не послушаешься меня, тебя не станет гораздо скорее, чем тебе хотелось бы, — рассердился Хэл. — Прекрати нести чушь, Джон. Я прекрасно знаю, что для тебя значит эта земля, но она не стоит твоей жизни.

И он говорил и говорил, но переубедить отца было невозможно. Тот вечер закончился бранью, и Хэл ушел среди ночи, хлопнув дверью.

Адара, слушая их разговоры, приняла решение. Ее не волновало, что сделает или чего не сделает ее отец. Она останется. Если она уедет, ледяной дракон с наступлением зимы не сможет ее найти, а если они окажутся далеко на юге, то он никогда не сможет прилететь за ней.

Но он прилетел к ней сразу после ее седьмого дня рождения. Эта зима была самой холодной из всех. Адара летала так часто и так далеко, что у нее едва хватало времени на постройку ледяного замка.

Весной снова приехал Хэл. От его отряда осталась всего дюжина драконов, и он не привез подарков. Они снова спорили с отцом. Хэл бушевал, умолял, угрожал, но отец был тверд, как скала. В конце концов Хэл улетел на войну.

В тот год фронт был прорван — на севере, около какого-то города с длинным названием, которого Адара не могла произнести.

Первой об этом услышала Тери. Однажды вечером она вернулась из харчевни, раскрасневшаяся и возбужденная.

— Проезжал посланец, останавливался у нас по дороге к королю, — рассказала она. — Враг выиграл какую-то большую битву, и он едет просить подкреплений. Он сказал, что наша армия отступает.

Отец нахмурился, и на лбу его пролегли тревожные морщины.

— А он ничего не говорил о наездниках королевских драконов?

Несмотря на ссору, Хэл все же оставался его братом.

— Я спрашивала, — ответила Тери. — Он сказал, что драконы в арьергарде. Предполагается, что они должны совершать налеты и жечь врага, задерживать его, чтобы армия могла спокойно отступить. О, надеюсь, с дядей Хэлом ничего не случится!

— Хэл им еще покажет! — воскликнул Джефф. — Они с Бримстоуном сожгут их всех.

Отец улыбнулся:

— Хэл сумеет о себе позаботиться. Во всяком случае, мы тут ничего поделать не можем. Тери, если еще будут проезжать посланцы, спрашивай их, как там дела.

Она кивнула; возбуждение было сильнее тревоги. Все это было так интересно.

Прошло несколько недель, и события войны уже перестали казаться ей такими интересными — местные жители начинали понимать размах катастрофы. Королевская дорога была забита; все шли и ехали с севера на юг, и все они были одеты в зеленое с золотом. Сначала солдаты маршировали стройными колоннами, под командованием офицеров в золотых шлемах с плюмажами, но даже тогда вид их не вдохновлял. Колонны двигались медленно, форма у солдат была грязная и изорванная, мечи, пики и секиры были зазубрены и часто покрыты ржавчиной. Некоторые лишились оружия, они шли с пустыми руками, спотыкаясь, словно слепые. И вереницы раненых, тащившиеся за колоннами, иногда были длиннее самих колонн. Адара стояла в траве у края дороги и смотрела, как они идут. Она видела слепого, поддерживавшего солдата без ноги. Она видела людей без ног, без рук, вообще без конечностей. Она видела человека с рассеченным топором черепом, видела раненых, покрытых коркой из крови и грязи, тихо стонавших на ходу. Она чувствовала запах, исходивший от людей с распухшими конечностями ужасного, зеленоватого цвета. Один из них умер, и его бросили прямо на обочине. Адара рассказала об этом отцу, и он с несколькими мужчинами из деревни пришел и похоронил мертвого.

Больше всего Адара видела людей с ожогами. В каждом проходящем отряде их насчитывались десятки — солдат с черной опаленной кожей, которая сходила с тела, солдат, лишившихся руки, ноги или половины лица, задетых огненным дыханием дракона. Тери передавала рассказы офицеров, останавливавшихся в харчевне выпить и передохнуть, — у врага было много, много драконов.

Солдаты шли мимо целый месяц, и с каждым днем их становилось все больше. Даже Старуха Лора признала, что никогда не видела на дороге таких толп народу. Время от времени в противоположном направлении проезжал одинокий посланец на коне — он скакал на север, но всегда один. Через какое-то время все поняли, что подкреплений не будет.

Офицер, командовавший одним из последних отрядов, посоветовал местным жителям собирать вещи, сколько они могут унести, и двигаться на юг.

— Они идут, — предупредил он.

Несколько человек послушались его совета. И действительно, через неделю дорогу заполонили беженцы из северных городов. Некоторые из них рассказывали кошмарные истории. Когда они двинулись дальше, с ними ушло много местных.

Но большинство осталось. Эти люди походили на ее отца, их земля была у них в крови.

Последним организованным отрядом, прошедшим через деревню, была кучка оборванных кавалеристов; люди, похожие на скелеты, ехали на лошадях с выпирающими ребрами. Они пронеслись мимо ночью на тяжело дышавших, покрытых пеной животных, и единственным, кто остановился, был бледный молодой офицер. Он на несколько мгновений придержал коня и крикнул:

— Уходите! Уходите! Они жгут все! — И ускакал вслед за своими людьми.

Затем через деревню прошло еще несколько десятков солдат — они шли поодиночке или небольшими группами. Они не всегда шли по дороге и не платили за то, что брали. Один солдат убил фермера с другого конца деревни, изнасиловал его жену, забрал его деньги и сбежал. Он был одет в зеленые с золотом лохмотья.

После них не пришел никто. Дорога опустела.

Хозяин харчевни сообщил, что при северном ветре чувствует запах пепла. Он собрал свои пожитки и вместе с семьей ушел на юг. Тери была в растерянности. Джефф ходил с круглыми глазами: он был охвачен любопытством и лишь слегка напуган. Он задавал тысячи вопросов насчет врагов и упражнялся во владении мечом. Отец, занятой как всегда, был поглощен своими делами. Война там или не война — у него были поля, которые нужно было убирать. Однако улыбался он меньше обычного, начал пить, и Адара часто видела, как он поднимал голову от работы и смотрел на небо.

Адара душными летними днями бродила по полям в одиночестве, играла и пыталась придумать, куда бы спрятаться, когда отец решит увезти их.

Последними пришли наездники драконов, и с ними Хэл.

Их было всего четверо. Адара увидела первого и побежала сказать отцу, тот положил руку ей на плечо, и вместе они смотрели, как он пролетал — одинокий, потрепанный зеленый дракон. Он не остановился на их ферме.

Через два дня появились еще три дракона, один из них отделился от группы и, описывая круги, спустился к ферме; остальные полетели дальше, на юг.

Дядя Хэл был истощен, мрачен и угрюм. Его дракон выглядел больным. Из глаз у него постоянно текло, крылья были обожжены, и он летел странными рывками, с большим трудом.

— Ну, теперь-то ты уедешь? — спросил Хэл у брата при детях.