Мишель Бюсси
Под опасным солнцем
MICHEL BUSSI, AU SOLEIL REDOUTÉ
Copyright © Presses de la Cité, un département de Place des éditeurs, 2020
Название романа — «Au soleil redouté» — взято из песни Жака Бреля «Маркизские острова» («Les Marquises»), слова и музыка Жака Бреля © 1977 Éditions Jacques Brel
Об авторе
Мишель Бюсси — географ и преподаватель Руанского университета. С 2011 года все его романы выходили в издательстве Presses de la Cité. Роман «Черные кувшинки» в 2011 году собрал больше всего наград как лучший детектив, в издательстве Éditions Dupuis вышел комикс по его мотивам. Во Франции было продано более миллиона экземпляров романа «Самолет без нее», за который Бюсси получил в 2012 году Prix Maison de la Presse. Его произведения имеют огромный успех во всем мире, переводы издают в 35 странах, телевидение покупает права на экранизации: канал France 2 в 2018 году показывал «Пока ты не спишь», М6 в 2019-м — «Самолет без нее», TF1 в том же году — «Время — убийца». Бюсси — автор романов «Не отпускай мою руку» (2013), «Не забывать никогда» (2014), «Пока ты не спишь» (2015), «Время — убийца» (2016), «И все-таки она красавица» (2017) и «Я слишком долго мечтала» (2019). «Следы на песке» (2014) — это переиздание романа Omaha Crimes, первого написанного им романа и второго опубликованного после Code Lupin (2006). Все его романы поначалу выходили в издательстве Pocket. В 2018 году он издал там же сборник новелл «Помнишь ли ты, Анаис?» и переиздал один из первых своих романов, «Безумство Мазарини» (вышел в 2009-м). В 2019-м он издал под своим именем в издательстве Pocket роман «Все, что есть на земле, должно погибнуть: Последний единорог». Этот эзотерический триллер вышел под псевдонимом в издательстве Presses de la Cité в 2017-м. Кроме того, Бюсси — автор сборника сказок для детей «Сказки Будильника» (2018) и двух альбомов сказок по мотивам романа «Пока ты не спишь»: «Большое путешествие Гути» и «Маленький Звездный пират» (2019). За несколько лет Мишель Бюсси стал вторым в списке авторов, чьи книги лучше всего продаются (источник — Figaro-GFK).
Памяти Клода Симона, отца моего друга Паскаля
Они говорят о смерти, как ты говоришь о фруктах Они смотрят в море, как ты — в колодец Женщины чувственны под опасным солнцем И может, там нет зимы, но это и не лето тоже.
Жак Брель, «Маркизские острова»
Рыбы спят.
Нет, они не «уснули», то есть не умерли, и их не разморило в нагревшейся морской воде, на самом деле спят.
Она подходит вплотную к изрезанным черным скалам у края бухты Предателей, чтобы получше разглядеть, как рыбы покачиваются на воде в природных садках. В поле над пляжем пара темно-гнедых лошадей щиплет листья плюмерии. Она готова позавидовать их ленивой вольности, но тут же замечает два колышка с веревками.
И возвращается к садкам.
С полсотни рыб, оказавшихся в западне между черных скал, неподвижно лежат, выпучив глаза, покачиваясь на волнах Тихого океана. Груперы, рыбы-попугаи, рыбы-хирурги. Разноцветные. Теснота, как в бассейне жарким летним днем… и всего один спасатель присматривает за всеми!
Стоит в воде выше колен, сложен как регбист, с ног до головы в маркизских татуировках, седой и курчавый. Он голыми руками собирает спящих рыб и складывает в плетенку из банановых листьев, свисающую у него с плеча.
Она узнаёт его. Это Пито́, садовник, который иногда приходит подстричь деревья в саду пансиона «Под опасным солнцем». Медлительный колосс лет под семьдесят. Он тоже ее узнаёт и подносит палец к губам.
Тсс!
Странно. Почему она должна молчать? Чтобы не разбудить рыб?
Да нет, дело не в этом!
Пито долго хохочет.
— Ты ведь ничего не видела, красотка? А если тебя спросят, поклянешься, что я бил их гарпуном?
Она ошарашенно таращится на островитянина, еще больше его этим развеселив.
— Я… даю вам слово.
Рыбак некоторое время разглядывает женщину, ее повязанное вокруг талии парео в цветах гибискуса, верх от купальника, затем подмигивает:
— Это древняя маркизская магия!
Наконец, тщательно выбрав еще одну крупную рыбу-попугая с сине-зеленой чешуей, старик возвращается к скалам, и она чувствует, что наконец-то имеет право спросить.
— А они… рыбы спят с открытыми глазами?
И снова по камням разносится хохот.
— Само собой, у них же нет век!
— И… они спят среди бела дня?
С ума сойти — она разговаривает о спящих рыбах с дедулей, с головы до ног покрытым татуировками, стоя на пляже в Атуоне, крохотной столице Хива-Оа, самого большого острова самого уединенного в мире архипелага, до Парижа отсюда больше пятнадцати тысяч километров и шесть тысяч до ближайшего континента.
— Да, — отвечает Пито, подсчитывая добычу. — Если им немного помочь.
Не такая она дура, чтобы не понять, что он браконьерствует. И что она слишком много видела…
Теперь Пито ее задушит? Или сделает своей сообщницей?
Старик, выпятив пузо — небось и забыл, когда в последний раз качал пресс, — вскидывает руку в ритуальном жесте победного танца и, слегка прихрамывая, направляется к ней.
— Только самые древние старики на Маркизах еще умеют так рыбачить. — Окинув взглядом деревья на окрестных горах, он продолжает: — С порошком из ореха хоту. Если умеешь его распознать, найдешь повсюду в прибрежных лесах. Пока орех не расколот, он не опасен. Но его ядро — смертельный яд. Расколи такой орех, дай склевать курам — сама увидишь!
Лошади подходят ближе. У них настолько длинная привязь, что они могут спуститься на пляж, ощипать всю траву у мола, а то и искупаться. Старик рассеянно поглаживает обеих поочередно.
— Не бойся, моя прелесть, для человеческих жертвоприношений орехи перестали использовать, когда заметили, что отравленных чужестранцев труднее переваривать
[1]. — Его могучий живот снова трясется от хохота. — Но, зная дозировку, можно истолочь ядра и использовать их, чтобы охмурить рыб… — Он снова окидывает женщину взглядом, от босых загорелых ног до цветка тиаре
[2] за ухом. — И красоток-туристок…
Издательство «Серван Астин»
улица Сен-Сюльпис, 41
75006 Париж
Мадам,
Вы были в числе 31 859 участников конкурса «Далекие перья», организованного издательством «Серван Астин», и состязались за право получить личное приглашение в течение недели заниматься в литературной мастерской на Маркизских островах (Хива-Оа) под руководством писателя Пьера-Ива Франсуа.
Поздравляю Вас! С огромной радостью сообщаю, что Вы — одна из пяти победительниц, чьи имена перечислены ниже.
Клеманс Новель
Мартина Ван Галь
Фарейн Мёрсен
Мари-Амбр Лантана
Элоиза Лонго
Просим Вас в течение ближайшей недели подтвердить свое участие и сообщить, будет ли Вас кто-то сопровождать. Вы будете жить в пансионе «Под опасным солнцем» (www.au-soleil-redoute.com). Вскоре мы свяжемся с Вами, чтобы уточнить все подробности поездки, но этой прекрасной новостью нам хотелось с Вами поделиться как можно скорее.
Позвольте еще раз поздравить Вас, мадам, и заверить в наших самых искренних дружеских чувствах.
Серван Астин
Дневник Маймы
До того, как умру…
Пока домчалась до пансиона, совсем запыхалась. Дожидаясь, пока сердце перестанет колотиться как бешеное, вспомнила, как три дня назад вместе с мамой и четырьмя другими победительницами конкурса приземлилась в аэропорту имени Жака Бреля и впервые увидела пансион.
Свет внезапно померк. Я подняла голову, посмотрела вверх. Солнце запуталось в облаках, накрывших гору Теметиу, словно луна-рыба, уловленная сетью. Зелень кокосовых пальм, манговых и банановых деревьев окрасилась в цвет потускневшего перед штормом моря.
Воспользовавшись этим, я как можно тише двинулась по сумрачной аллее. Дыхание в тени бугенвиллей постепенно выровнялось. Я только что без остановки пробежала два километра, с перепадом высоты в двести метров.
Ни звука, ничто не шелохнется — ни на террасе, ни в зале Маэва
[3], ни в одном из шести бунгало. Я окинула взглядом бухту Предателей, скалу Ханаке, черный пляж безлюдной Атуоны. Всмотрелась в пустое небо — последняя надежда — и без дальнейших раздумий вскарабкалась по бамбуковой стене фаре
[4] Танаэ. Опираясь о резные столбы, без труда забралась на крышу из высушенных листьев пальмы панданус. Встала босыми ногами на стропила и скользнула к чердачному окошку высотой в тридцать сантиметров.
Мне шестнадцать лет, я верткая, как угорь, и единственная, кто может проникнуть таким способом в любой из домиков, когда двери и окна закрыты. Я и не отказывала себе в этом в последние дни, помогая Янну. Вот только теперь, когда пролито столько крови, когда столько людей погибло, действовать надо было намного быстрее.
На мгновение повисла на балке и спрыгнула в фаре. Перед глазами снова замелькала дорога, по которой я неслась от кладбища, от надписи на могильном камне, от мертвого тела в яме. Я знала, зачем пришла, — за рукописью, о которой рассказала мне Танаэ. Истории Клем и четырех других участниц литературной мастерской. Полное описание всего, что происходило в эти два дня. То, что каждая из них увидела, подумала, поняла.
Долго искать не пришлось, рукопись лежала на письменном столе розового дерева. Сотня страниц. На первой всего две строчки.
Моя бутылка в океане
Клеманс Новель
Белое солнце выпуталось из облаков над вершинами гор. Его лучи ворвались в окно, залив комнату безжалостным слепящим светом.
Прихватив папку, я устроилась в единственном затененном уголке — на кровати под москитной сеткой. Не из-за москитов — они предпочитают приезжих — но мне всегда казалось, что этот полог над кроватью придает ей сходство с ложем принцессы.
Наверное, под кружевным балдахином сны и мечты особенно прекрасны.
Я открыла папку.
Если я выпущу эти мечты на свободу под москитной сеткой, она помешает им улететь?
До того, как умру, мне хотелось бы…
За два дня до того
Моя бутылка в океане
Часть I
Рассказ Клеманс Новель
До того, как умру, мне хотелось бы…
Написать роман, который будет продаваться на пяти континентах в переводе на 43 языка.
Встретить прекрасного принца.
Совершить кругосветное путешествие на белой яхте.
Дожить до пятидесяти лет без единого белого волоса.
Проскакать через всю Австралию на белом коне.
Мм… Что еще?
Мм…
Белое! Белое!
Мне стыдно перечитывать то, что я написала.
Банально — дальше некуда. Так и хочется смять бумагу в плотный комок и затолкать на самое дно мусорного контейнера на парковке, под диким манговым деревом. Петух насмешливо смотрит на меня с ветки.
Кретин!
Маркизские острова — сказочное место, есть только одно «но»: тысячи разгуливающих на воле петухов ночами не дают вам спать, а днем нагло пялятся на темные круги у вас под глазами.
Беру чистую страницу.
Моя бутылка в океане
Глава 1
Ну вот, с этого и начну: меня зовут Клеманс.
Клеманс Новель.
Как описать себя покороче? Тридцать лет (без нескольких месяцев), парижанка (несколько остановок на электричке не в счет), одинокая (если не считать нескольких любовников-вампиров, которых, как правило, обращает в бегство утреннее солнце), работаю в колл-центре в Нантерре. Не слишком женственная, с короткой стрижкой, предпочитаю походные ботинки, штаны-хаки и свободные футболки.
Это мой камуфляж.
Хоть я и похожа на парня, но люблю то, что парням не так уж нравится, — слова! Я подала заявку на конкурс только ради этого: укладывать слова, укутывать их, дать им подремать до тех пор, пока не сложатся в роман, в мой роман, в мою брошенную в океан бутылку.
Я боюсь перечитывать начало…
Рассказ Клеманс Новель
До того, как умру, мне хотелось бы…
Часы на атуонской церкви только что пробили двенадцать. Мне ни за что не успеть. Скоро Танаэ позовет нас обедать, а ПИФ собирает задания, перед тем как сесть за стол. И все же я медлю, смотрю по сторонам. Несколько девчонок на самодельных досках пытаются кататься на волнах, мальчишки гоняют мяч на футбольном поле, занимающем весь пляж, — лучший стадион мира! У меня за спиной культурный центр Бреля, до него метров сто, двери открыты, и я слышу, как поет великий Жак:
Мечтать о несбыточном, разрываться от печали разлуки,
Забыться в дорожной горячке, исчезнуть там, куда заказан всем путь
[5].
Мечтать о несбыточном, отправиться туда, куда другим путь заказан… Вот спасибо, Жак! Необязательно было гробить мне настроение. Мои белая яхта и белый конь рядом с твоими гениальными строками. Всё-всё, я поняла!
Перебираю в памяти сегодняшние наставления куратора.
Упражнение № 2. До того, как умру, мне хотелось бы…
Сочините продолжение. Не подражайте никому, удивляйте, смешите, умиляйте, но главное — будьте искренни. У вас есть три часа.
Это было три часа назад.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Не познать самого большого позора за всю мою жизнь, сдав… белую страницу?
Смотрю в свою тетрадь, повторяю первые, вчерашние наставления:
Упражнение № 1. Вы бросаете в океан бутылку.
Пишите, пишите всё, без стыда, без страха, без оглядки, пишите так, будто никто никогда не прочтет ваш роман, будто вы готовы бросить все это в воду.
Ну поехали, пишу. Моя бутылка в океане, роман Клеманс Новель. Глава первая. Упражнение № 2.
Ну и ладно, пишу как пишется, не выстраивая слова.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Остаться здесь навсегда, вот что! На всю жизнь! Не улетать, не возвращаться в Париж.
Я снова отвлекаюсь, вспоминаю перелет Париж — Таити, двадцать два часа, пересадка в Папеэте, и еще четыре часа лететь до Маркизских островов, не отлипая от иллюминатора, чтобы ничего не упустить, наглядеться на атоллы и на лазурь ярче тех чернил, какими я подростком записывала свои стишки.
Вижу, как мы приближаемся к Хива-Оа, изумрудной горе, которая вынырнула из ниоткуда и, по мере того как приближался к ней маленький «боинг» компании Air Tahiti Nui, казалась все более дикой и неисследованной. Весь остров зарос лесами, кроме нескольких окруженных пальмами пляжей — будто оазисы наоборот.
Слышу звук, с которым шасси касаются бетонной полосы крохотного аэродрома имени Жака Бреля, вдыхаю аромат ожерелий-талисманов из цветов или красных зерен, что дарят пухленькие островитянки, едва ты сойдешь по трапу.
А потом вспоминаю первое свое огорчение — связи нет. Первое из длинного ряда разочарований: нет витрин — нечего разглядывать, нет баров — негде выпить, нет светофоров — не злит красный свет. Прежде чем смириться, я раз двадцать вытаскивала айфон в разных концах острова: нет, нигде не ловит! Не обменяться эсэмэсками, не отправить селфи, никаких новостей, ни семьи, ни подруг, никто не будет доставать.
Вот, точно! Хочу остаться здесь до самой смерти! В двадцать девять с половиной лет у меня нет ни постоянного друга, ни постоянной работы — так что меня держит в Париже?
Вот, точно! Застрять на Хива-Оа до конца своих дней. Гоген продержался тут пятнадцать месяцев, Брель — двадцать семь, я могу побить рекорд. Легко!
И пусть меня похоронят здесь, на кладбище в Атуоне, где-нибудь между Полем и Жаком. У маленького кладбища есть свой художник и свой музыкант, осталось только собственным писателем обзавестись! Если уж на то пошло, женщина даже лучше, хоть какое-то равноправие.
Откладываю ручку. Перечитываю. В конце концов, может, не так уж и плохо получилось.
Сверху, от пансиона, к пляжу несется долгий трубный звук, напоминающий затонувшую пожарную сирену, — Танаэ дует в свою раковину. Первый сигнал.
Пора обедать.
В «Опасном солнце» с этим не шутят. Когда раковина позовет во второй раз, все должны собраться на террасе. В меню тартар из тунца, цыпленок с листьями фафа — полинезийского шпината, банановый десерт поэ, еще с десяток блюд… и наши сочинения!
Петух испугался и улетел. Какая-то островитянка припарковала у мола свой пикап — приехала за малолетними серфингистками. Дежурные в Культурном центре Бреля выключили музыку и ушли обедать.
Не могу заставить себя выбраться из постели. Как школьница, не успевшая доделать уроки, я стараюсь урвать еще несколько секунд, чтобы хоть орфографические ошибки исправить.
Хотела бы я знать, Титина, Элоиза, Фарейн и Мари-Амбр тоже так дергаются? Они так же серьезно относятся к этой литературной мастерской на краю света под руководством одного из самых читаемых писателей-франкофонов? И они всерьез хотели бы до того, как умрут, стать…
— Клем! Обедать!
Я и не слышала, как Танаэ протрубила во второй раз. Это Майма пришла за мной.
Майма — дочка Мари-Амбр, одной из пяти учениц. А еще Майма — это маленькая босоногая принцесса с золотистой кожей и длинными прядями, похожими на крученые лакричные конфеты. Мой личный гид. Мой корректор и моя сообщница. В жизни не встречала такой бойкой хитрющей девчонки.
Когда-нибудь я ее удочерю, здесь все так делают.
Дневник Маймы
Мелкие мании и великие маны
Мы с Клем поднимались по крутой тропинке. Я восхищалась ее воинственным видом, а ей, кажется, понравился мой дикарский стиль. Я старалась ступать босыми ногами в следы, которые оставляли в пересохшей земле ее грубые ботинки. Смотрела на бухту Предателей, потом на Атуону, зажатую между горами и океаном, — сверху ее душат растения, снизу обгладывают волны Тихого океана. Вниз, от «Опасного солнца» до пляжа, можно добежать за пять минут, зато на то, чтобы подняться, уйдет не меньше пятнадцати. Но я не жалуюсь, из десятка пансионов, какие есть на острове Хива-Оа, наш к деревне ближе всего.
Если верить путеводителям, он считается и самым лучшим. Все расхваливают — цитирую дословно — приветливую и энергичную хозяйку, Танаэ; отменную местную еду, которую подают утром, в полдень и вечером, и простоту, в лучших традициях местных ремесленников, стиля шести бунгало, каждое из которых носит имя одного из Маркизских островов, — бамбуковые стены, крыша из листьев пандануса, мебель розового дерева.
Пансион «Опасное солнце» — любимчик турагентств, здесь круглый год все забито, впрочем, как и почти во всех пансионах на Хива-Оа. Только не воображайте, будто французы, австралийцы, индийцы и американцы толпами валят на Маркизские острова, на острове не больше сотни спальных мест. Их быстро занимает горстка туристов, которые затем разбредаются кто куда: плавают между островами архипелага, катаются на внедорожниках, поднимаются в горы.
В полдень, должна вас предупредить, экваториальное солнце Маркизских островов особенно опасно… но его приручили. У Танаэ все обедают вместе в беседке над бухтой Предателей. По крыше свободно разгуливают петухи, куры и кошки, вокруг — только руку протянуть — растут гуаявы, пассифлоры и лимоны, сверху открывается широкий вид, на первом плане — поле, где пасутся лошадки, на втором виднеется маленький порт Тахауку и остров Тахуата.
В зале Маэва, просторной комнате, которая служит одновременно холлом и баром, а в дождливые дни — гостиной, висят два больших зеркала. И разумеется, несколько картин Гогена и фотография Бреля. Совершенно с вами согласна, это не слишком оригинально, но не будет же Танаэ встречать французских туристов, которые тридцать часов сюда летели, Сезанном и Брассенсом.
С некоторой долей фантазии украшена беседка: на большой черной доске белыми буквами написано: До того, как умру, мне хотелось бы… в точности как на тысячах других досок по всему миру с тех пор, как художница Кэнди Чанг (я прочитала про нее в Википедии) додумалась это предложить. Постояльцев «Опасного солнца» просят перед тем, как они покинут Маркизские острова, записать свои желания мелом на черной доске. Танаэ каждую неделю их фотографирует, прежде чем стереть записи.
Заморская книга отзывов, эфемерная, как тропическая бабочка. Прочитать вам те записи, по которым хозяйка еще не прошлась губкой?
До того, как умру, мне хотелось бы…
Вернуться на Хива-Оа, к Танаэ!
Привезти на Маркизские острова папу с мамой и подарить им ожерелья из цветов тиаре.
Совершить кругосветное путешествие.
Сдать экзамен на управление ракетой.
Найти рецепт бессмертия.
К тому времени, как мы с Клем, слегка запыхавшиеся, добрались до пансиона, все остальные уже сидели за столом под навесом. Проходя мимо черной доски, я подумала, что наш куратор Пьер-Ив Франсуа недалеко ходил за темой для второго задания. Кстати, ПИФ как раз встал и начал собирать работы. Отличница Клем, даже не успев отдышаться, протянула ему свою. Смешно на все это смотреть.
Пьер-Ив Франсуа.
ПИФ, как его называют в СМИ. Император бестселлера.
Должна вам признаться, что я ни одной книги Пьер-Ива в жизни не открыла, думаю, как и ни один из двух тысяч островитян на Хива-Оа. Пьер-Ив Франсуа на жителей Атуоны произвел не больше впечатления, чем Жак Брель, когда он здесь появился: никто понятия о нем не имел!
И вот что я вам скажу: ПИФ напоминает мне мсье Жако, моего учителя математики, — ножки коротенькие, волосы слишком редкие и слишком белесые для того, чтобы хоть немного прикрыть красную лысину, а слишком круглое пузо выдает склонность злоупотреблять аперитивами в полдень и дремать за письменным столом после обеда. Ну ладно, на этом сходство и заканчивается. На уроках мсье Жако всегда феерический бардак, ученики над ним измываются и слышать не хотят ни про какие уравнения. А Пьер-Ив Франсуа, напротив, своих учениц завораживает и даже, можно сказать, гипнотизирует, они лихорадочно записывают каждую его фразу, как будто он разговаривает александрийским стихом или хайку, а каждое произнесенное им слово — частичка поэзии и позволить ей развеяться в воздухе было бы святотатством. Неисчерпаемый запас творческой энергии, солнечного вдохновения — понимаете, о чем я? Но по-моему, больше всего Пьер-Ив похож на местный ветер, способный привести в действие сотню ветряков по всему архипелагу.
Не знаю, сколько читательниц во всем мире ПИФ способен вот так уловить в сети своих страниц, но надо признать, что на пять женщин, сидящих за столом в «Опасном солнце», он сумел произвести впечатление.
— Все готово! — прокричала Танаэ.
Я поспешно пристроилась рядом с Клем. По и Моана, дочери Танаэ, сновали взад и вперед через зал, от кухни до беседки и обратно, расставляли еду. За столом восторгались тартаром из тунца с кокосом, пюре из умары — это местная сладкая картошка, — салатом из листьев здешнего шпината фафа… А я любовалась По и Моаной. Они похожи на двойняшек с картины Гогена «И золото их тел»: те же черные волосы, спадающие на правое плечо, те же широко расставленные темные брови, те же толстые губы, та же отливающая медью кожа. Единственное отличие от моделей маркизского художника — руки у них от плеча до запястья покрыты татуировками. Океанские волны, раковины, цветы и абстрактные завитушки, все это гармонично соединяющие. По семнадцать лет, Моане восемнадцать, она всего на два года старше меня! Если бы вы знали, как я завидую их татуировкам! Мне хотелось бы такие же или другие, но мама никогда, ни за что не разрешит! У мамы нет никаких татуировок. А ведь она больше пяти лет прожила в Полинезии.
Мама сидела как раз напротив меня. Я не спеша огляделась — надо же представить вам нашу маленькую компанию. Вокруг стола десять стульев: пять для учениц ПИФа, два для сопровождающих (Янна и меня) и три свободных места, их займут Танаэ, Моана и По, как только перестанут мухами носиться туда-сюда, подавая блюда. Мой взгляд, обойдя весь стол, возвратился к маме.
Но кто догадается, что Мари-Амбр — моя мать? Она полная моя противоположность. День и ночь — это про нас. Я — брюнетка, она — блондинка, благоухающая запредельно дорогими духами, накрашенная, с венком из рафии на голове, с золотистой, в тон браслетам, кожей. Мама из тех женщин, которые умеют золотиться, как золотят драгоценности, это один из ее врожденных талантов — как умение ходить на высоченных каблуках, танцевать или пить коктейли на вечеринках. Кстати, мама предпочитает, чтобы ее называли просто Амбр. Или даже Эмбер, как Эмбер Хёрд, совершенно психованную бывшую жену Джонни Деппа, на которую ей так хотелось бы стать похожей.
В вырезе у нее болталась черная жемчужина. Мама разговаривала с Титиной, сидевшей рядом с ней бельгийской бабулькой. У той на шее тоже висела черная жемчужина. Я всего два дня как познакомилась с Титиной, но сразу ее полюбила. Я без ума от ее старушечьего кокетства, от того, что она попросила называть ее Титиной, а не Мартиной, от ее причудливых нарядов — кружевные платья или шорты на лямках, — ее седых хвостиков, украшенных цветами тиаре. Титина, наверное, была в молодости настоящей красавицей, но теперь ее немножко заклинило на ее вечном возлюбленном… Жаке Бреле!
Мама с Титиной тихонько переговаривались, шум застольных разговоров заглушал их голоса, но мне не надо было слышать все до последнего слова, чтобы понять. Мама рассказывала Титине про свою жемчужину, объясняла, что это драгоценность высшего класса, исключительно редкая искусственно выращенная жемчужина, между мамиными маленькими грудками уместилось целое состояние, а между титьками Титины красовался в лучшем случае третий сорт. Дешевка ценой не больше тысячи тихоокеанских франков
[6].
Ну, раз мама так сказала… Мама — просто воплощение такта.
— Передайте мне, пожалуйста, кокосовый хлеб, — попросил Янн.
Никто не обратил на него внимания.
Все разом умолкли, воцарилась тишина. Сейчас будет говорить гуру! Пьер-Ив Франсуа смолотил не меньше половины миски красного тунца и решил перед тем, как перейти к цыпленку с листьями фафа, поделиться одним из своих драгоценных советов.
— Не существует никакого таланта, — изрек он. — Или, вернее, талант есть у всех. Различие создает не какой-то дар, с которым вы родились. А труд, пот, упорство…
Я едва удержалась от смеха. Подумать только — мама и остальная четверка прилетели на этот остров за пятнадцать тысяч километров, чтобы им такую лапшу на уши вешали.
— Возьмите любой вид искусства, — продолжал писатель, — музыку, живопись, скульптуру, литературу, и вы найдете лишь крохотную группу людей, напрочь лишенных таланта, и еще меньше гениально одаренных. Для всех остальных и даже для меня, барышни, успех произведения — это всего лишь труд! Труд и еще раз труд!
Ну он выдал, этот ПИФ. Я наблюдала за тем, как жадно он ловил робкие возражения. «Да нет же, Пьер-Ив, ну что вы, вы-то принадлежите к касте избранных, вы чудо, и это нисколько не входит в противоречие с вашей фантастической работоспособностью».
— Так прислушайтесь к моему совету, — напирал гуру, — запомните его, запечатлейте в памяти: что бы ни случилось в ближайшие дни и часы, что бы ни произошло до той минуты, как вы через пять дней снова сядете в самолет, продолжайте писать. Отмечайте все! Записывайте все! Ваши впечатления, ваши эмоции, по горячим следам, с предельной искренностью. Оглядитесь, оглядитесь кругом, — он театральным жестом обвел океан, горы и далекие острова, — здесь все служит источником вдохновения. Я могу вам сказать, что уговорить мою издательницу финансировать литературную мастерскую так далеко от Парижа, в самом уединенном уголке мира, было нелегко, так что используйте каждую секунду. Пишите! Так задушевно, как только сможете. Почти любой, если будет работать с охотой и искренностью, станет талантливым. Здесь способности растут так же легко, как плюмерии. Пишите! Я пообещал Серван Астин, что вместе, все вместе мы напишем для нее самый неожиданный роман на свете.
Все погрузились в раздумья, а Пьер-Ив тем временем принялся за чипсы. Домашние. Чипсы из плодов хлебного дерева. Объедение. Если бы их замораживали и отправляли в Европу, пакеты с ними продавались бы миллионами.
Танаэ, По и Моана наконец-то сели с нами за стол.
Продолжаю знакомить вас со всеми по очереди. Разрешите представить: рядом с мамой и напротив своего мужа Янна — Фарейн. Мы с Янном — единственные сопровождающие. Остальные три участницы, Клем, Титина и Элоиза, приехали в одиночку. Так что я немало времени провожу с Янном, пока наша пятерка начинающих романисток бродит с блокнотами в руках в поисках вдохновения. Они редко дают себе передышку… Насколько я поняла, Янн бретонец, а Фарейн датчанка, — во всяком случае, по происхождению. Фарейн занимает какую-то высокую должность в парижской полиции. Янн тоже служит в полиции, но он жандарм где-то в сельской местности рядом с Парижем. Они с женой ровесники, думаю, и ему и ей под сорок, но карьера у них явно сложилась по-разному! Может быть, у полицейских все так же, как у творческих людей, — для того чтобы стать начальником, одних способностей мало, надо работать до седьмого пота. И Янн вкалывал меньше, чем Фарейн.
Танаэ, едва успевшая сесть, вскочила с места.
— Пьер-Ив, милый, — начала она, — мне очень жаль, но я не могу согласиться с тем, что ты сейчас сказал.
Она почти не притронулась к своей рыбе. Танаэ — это сгусток энергии, она все время работает и говорит. Одновременно. Собирая тарелки, она прибавила:
— К сожалению, не у всех от рождения одинаковая мана.
Прочие разговоры за столом стихли. Обычно Танаэ рассказывала по кругу одни и те же истории, она годами шлифовала их для туристов, которые сменяются в ее пансионе, никогда не задерживаясь дольше чем на три дня. Но на этот раз она, похоже, импровизировала.
Пьер-Ив успел цапнуть горсть чипсов из уру
[7], пока Танаэ не забрала тарелку.
— А, мана, — без выражения повторил писатель и этим ограничился.
Похоже, только Янн не знал, о чем идет речь. Танаэ не заставила себя упрашивать и объяснила ему.
— Мана, мальчик мой, это наша внутренняя сила. На Маркизах она везде. В земле, в деревьях, в цветах. Везде. Это сила, накопившаяся с незапамятных времен, с тех пор как эта гора поднялась над морем. Но не обманывайся, это не веяние, не воздух, которым ты дышишь, просто так она не передается. Мана идет от предков, ты или получаешь ее, или нет. Ты ее ощущаешь или не ощущаешь. — Танаэ, продолжая собирать тарелки, повернулась к писателю: — К сожалению, Пьер, дорогой мой, мана достается не всем поровну, и ее не добудешь, работая в поте лица. Тот, у кого мана особенно мощная, становится вождем, тому, у кого были воинственные предки, они могут помогать во время охоты, а лучшим танцовщицам движения подсказывает дух многих поколений островитянок, живших до них. Но могу тебя заверить, что у молоденьких бездельниц, которые целыми днями дуют пиво перед «Гогеном», слушая, как орет таитянское радио, никакой маны нет.
Смешная она, эта Танаэ, со своими легендами, родившимися три тысячи лет назад. Пьер-Ив быстренько сгреб себе на тарелку остатки попои
[8]. По и Моана, повинуясь безмолвным распоряжениям матери, дружно вскочили и стали убирать со стола. Писатель, промокнув губы салфеткой с маркизским рисунком, заключил тоном человека, умеющего напустить туману так, чтобы правы оказались все:
— Танаэ, я так и сказал. Именно об этом я и говорю. У каждого своя мана, она нас окружает, она передается нам от тех, кто жил до нас, надо только уметь прислушиваться. Можешь называть это как угодно — дар, способность, талант, вкус, но каждый этим обладает, и каждый должен это в себе найти и развивать, чтобы общество могло все собрать воедино.
ПИФ обезглавил последнюю креветку с карри и последние слова почти что выплюнул:
— А твоя мана, дорогая, это пища богов!
Комплимент писателя на полсекунды парализовал Танаэ, и Янн попытался, воспользовавшись этим, положить себе добавку тартара из тунца, но Фарейн оказалась проворнее мужа и передала блюдо По. Ничего не поделаешь.
Вообще-то этот жандарм в отпуске весьма неплохо выглядит, в свои сорок он мужественный, раскованный и спортивный, а вот Фарейн — самая некрасивая из пятерки. Худая, резкая, суровая, прямые светлые волосы ровно подстрижены, и на лице написано, что она не станет терять время на медитации над чистым листом среди кокосовых пальм в ожидании, пока Герман Мелвилл, Джек Лондон или Роберт Льюис Стивенсон передадут ей ману искателей приключений в Южных морях. Откровенно говоря, мне непонятно, какого черта Фарейн заявилась на этот остров.
Зато с оставшимися двумя, Клеманс и Элоизой, все ясно. Типичные начинающие писательницы! Правда, Элоизу — она в конце стола — нелегко разгадать. Она самая сексапильная из пятерки, остальным до нее далеко, хотя Клем тоже очень привлекательна, в своем приключенческом стиле. Элоиза, куколка в коротеньких цветастых платьицах, почти никогда не смотрит вам в лицо, позволяя любоваться профилем, перед которым не устояли бы и египетские пирамиды, — изысканная гармония лебединой шеи, маленького уха с сережкой, непокорных длинных черных прядей, выбивающихся из-под ленты или платка. Элоиза одарена той явной красотой, которая магнитом притягивает мужчин, а может, и женщин, и она защищается грустной улыбкой и короткими вежливыми здравствуйте, до свидания, спасибо, извините.
Кроме этих слов, Элоиза не говорит ничего. И больше рисует, чем пишет. Темные каляки-маляки, чаще всего изображающие детей. А может, она делает и то и другое? Мне кажется, скорее всего, так и есть. Рисование и сочинительство. Может, прекрасной Элоизе досталась двойная порция маны! Может, она просто медлит с выбором. Вот и за столом она, единственная из гостей, опасливо пробует стряпню Танаэ, отщипывает крохотные кусочки, если только это не тунец с кокосом и лаймом — ее любимое блюдо.
А вот Клем не знает сомнений. Это касается как стряпни Танаэ, так и ее собственного призвания. Клем — это литература или ничего. Из всей пятерки Клем мне нравится больше всех. С ней так же весело, как с Титиной, и она единственная, кто бросает книжки, чтобы нырнуть в волны, и кто не смотрит на Пьер-Ива как на Будду, к ногам которого надо складывать подношения, по возможности — съедобные. Мне бы хотелось такую маму, как Клем… Но я насчет нее не обманываюсь: из всей пятерки Клеманс, хоть она и выглядит мышкой, нарядившейся рейнджером, больше всех хочет добиться своего. Да, она играет, но играет по-крупному, она много поставила на эту неделю занятий. Другими словами, Клем явно верит в себя.
Вообще-то мне кажется, что Клем с Элоизой немножко похожи. Одного возраста, обе стройные, и от обеих исходит обаяние женщин с характером. Они в некотором роде близнецы. Непохожие сестры. Элоиза — в образе задумчивой девочки, Клем — подвижная и косит под мальчишку. Они никогда между собой не разговаривают. Потому что они — соперницы? Потому что обе они — самые талантливые в группе? Им надо делить одну ману на двоих?
Танаэ вернулась с чашками, следом за ней появились По с сахарницей и Моана с кофейником. Ее дочери никогда одна от другой не отходят дальше чем на три метра, они напоминают странного четверорукого зверя, который мигом накрывает на стол и убирает со стола.
Пьер-Ив постучал ложечкой о чашку, призывая к тишине. С обедом покончено, теперь он даст задание на вторую половину дня.
Девочки, за работу!
— Барышни, как по-вашему, — спросил писатель, — с чего лучше всего начать роман?
— С мертвеца! — немедленно отозвалась майор полиции Фарейн.
— Почти угадали! — обрадовался наставник, болтая ложечкой в чашке кофе. — Но есть начало и получше.
На этот раз ни одна из его учениц не решилась ответить.
Лучше, чем мертвец?
Я молча искала ответ. Два мертвеца? Или один, но разбросанный по всем двенадцати Маркизским островам, голова на Нуку-Хива, одна нога на Тахуате, другая — на Тату-Хива? Похоже, ни у кого, даже у Титины и Клем, не было настроения шутить.
Время вышло. ПИФ сделал огорченное лицо и, допивая кофе, ответил сам:
— Лучше мертвого тела — только его отсутствие. Просто исчезновение! Подумайте сами. Если вы начинаете с убийства, читатель задумается над тем, кто его совершил, как и почему. Согласен, это превосходное начало. Но если вы начнете с исчезновения, читатель будет задавать себе все те же вопросы — кто, как, почему, плюс еще один: убит пропавший или нет?
Теперь все промолчали, даже куры и петухи, высматривавшие крошки под столом.
— И приправьте все это, — продолжал писатель, — несколькими загадочными подробностями. Например, находят одежду пропавшего человека, она лежит на виду, аккуратно сложенная, и записку, таинственную зашифрованную записку… И готово дело!
И все? Это и был его гениальный замысел?
Танаэ с дочерьми заканчивали убирать со стола. ПИФ повысил голос, чтобы заглушить звон тарелок, скрежет ножек стульев по полу и шум куриных крыльев, он спешил договорить — точь-в-точь мсье Жако, когда он диктует нам задание, а у нас у всех уже рюкзаки за спиной.
— Ваш ход, дамы, у вас есть вся вторая половина дня, встретимся, когда стемнеет. И да пребудет с вами мана!
А Танаэ, пока все не разбрелись, прибавила:
— Хорошенько выбирайте себе тики!
Все знают, что такое тики, с тех пор, как приземлились на Маркизских островах. Надо сказать, здесь трудно их не заметить! На островах Полинезии эти скульптуры видишь повсюду: полулюди, полубоги, с огромными глазами, пузатые, стоящие или сидящие на корточках, деревянные или каменные, гигантские или миниатюрные.
— Вокруг тики, — объяснила Танаэ, — мана сильнее всего, но у каждого тики своя.
Видите ли, Хива-Оа — это остров тики. Некоторым из них по тысяче лет, как улыбающемуся тики или тики в короне, и туристам их обязательно показывают, но теперь по всему острову можно найти десятки других, вдоль дорог, на перекрестках, у дверей лавок.
Я помогла По и Моане отнести в кухню последние стаканы и прибежала обратно. Все, кроме Фарейн и мамы, суетились вокруг стола. Кошки и куры спешили все подчистить. У входа в зал Танаэ, вооружившись метлой, пыталась отогнать петуха Гастона, командира куриного отряда. Здесь всем петухам дают имена политических деятелей, выбирая их в соответствии с предполагаемым характером.
Клем уже направилась вниз, в сторону деревни, на плече у нее висела сумка с запасом бумаги. Я ее догнала, взяла за руку:
— Идем, Клем. Идем, я помогу тебе выбрать ману!
Моя бутылка в океане
Глава 2
Мне трудно угнаться за Маймой. Босоногая тропиканка мелькает среди хлопковых деревьев, огибает узловатые стволы, отстраняет ветки грейпфрутов, увешанные плодами, как лапы рождественской елки — игрушками, и время от времени с широкой улыбкой оборачивается ко мне.
— За мной, Клем, за мной.
Я в своих трекинговых ботинках чувствую себя слонихой. Мы пробираемся через лес уже минут десять, хотя Майма обещала, что мы сделаем всего лишь маленький крюк.
Наконец мы выходим на полянку, усыпанную банановыми листьями. Я уже собираюсь объяснить идущей впереди Майме, что мне пора повернуть назад, что да, согласна, это все великолепно, Маркизские острова — невероятный экзотический сад, здесь есть на что посмотреть, но мне надо писать роман… и тут она внезапно останавливается.
— Мы пришли!
Я всматриваюсь, но ничего не вижу. Майма показывает пальцем на стоящую между деревьями скульптуру высотой около метра.
Тики!
Совсем новенький тики из светло-серого базальта, не тронутый ни одним пятнышком мха, и ноги не опутаны корнями.
Подхожу поближе.
У тики непомерно огромная голова на чахлом теле. Единственный глаз, вырезанный посреди лица. На правом плече сидит каменная сова.
— Что он, по-твоему, изображает?
Мне кажется, что он, с его цилиндрическим телом и единственным глазом, немного смахивает на бестактного миньона Стюарта, но я держу свое мнение при себе.
— В чем его сила? — уточняет Майма. — Что у него за мана?
Я несколько секунд обдумываю ответ, хотя мне и так все ясно.
Единственный глаз, голова большая, сова.
— Это тики ума, мана мудрости.
Майма вроде бы со мной согласна. Она сдвигает брови и морщит нос, как будто и сама сейчас сведет оба глаза в один.
— Как по-твоему, это девочка или мальчик?
Не в бровь, а в единственный глаз, Майма. Нет никаких видимых признаков, позволяющих определить пол статуи. И я весело отвечаю:
— Мы ведь сошлись на том, что это тики ума? Конечно, девочка, а как же еще?
Майма хохочет так, что, должно быть, сейчас всех птиц в этом лесу распугает, и нетерпеливо тянет меня за рукав.
— Между Тааоа и Атуоной пять тики такого размера. Танаэ говорит, никому не известно, кто их сделал. Островитяне нашли их стоящими между двумя деревнями два месяца назад. Похоже, тот, кто их ваял, свое дело знает, тики точно такие же, каких находят по всему острову. Считается, что их здесь сотни, а туристам и десятой части не показывают. Охотники время от времени натыкаются на них в недоступных местах, они стоят там веками, покрытые мхом и заросшие папоротниками, и пассаты уносят их ману. Никто ни разу так всех и не пересчитал…
Я едва не падаю, поскользнувшись на гнилом банане, мое ожерелье из красных зерен цепляется за ветку фисташкового дерева, хватаюсь за ствол, чтобы удержаться на ногах.
По всей поляне снова катится звонкий смех Маймы.
— Идем, Клементина, покажу тебе других тики…
Майма! Меня зовут Клем! Клеманс — еще куда ни шло… Только не Клементина! Меня с детского сада бесит эта кличка! Ворча и морщась, все же иду за Маймой. Мы снова углубляемся в лес, благоухающий сандалом сильнее, чем если бы его опрыскали герленовскими духами.
Да, знаю, мне надо писать роман! Но… тихий внутренний голосок уверяет, что я не теряю время понапрасну. Что важно увидеть этих тики…
Мы выходим из леса, и Майма уверенно сворачивает на тропинку между двумя рядами огненных деревьев. Мы шагаем рядом под ярко-красным сводом. Не ожидала, что моя проводница так хорошо знает все тропинки острова. Мы с ней познакомились два дня назад в аэропорту Папеэте, она была с мамой, Мари-Амбр, слишком белокурой для вахине.
— Майма, ты местная или приезжая?
Девочка поворачивается ко мне:
— Клем, я тебе объясню в двух словах. Я росла здесь, на Хива-Оа, до восьми лет, пока папа с мамой не перебрались на Таити. Через полгода папа променял Таити на Бора-Бора, а маму — на Мари-Амбр. А потом мы с мамой и папой катались по всей Полинезии, жили на Хуахине, на атолле Факарава.