Луиза Фейн

Тайное дитя

© И. Б. Иванов, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается Милли, Джошу и Лотти
Образованный человек – это бездельник, убивающий время на познание. Берегитесь его ложного знания; оно еще опаснее невежества. Джордж Бернард Шоу
Этот роман был навеян личным опытом автора по воспитанию ребенка, страдающего эпилепсией. Вообразив себя живущей веком раньше, в эпоху, когда верили в ущербную науку, а сама эта эпоха была сформирована ксенофобией, предрассудками и страхом, автор надеется привлечь внимание к подходам и клише, которые живы и по сей день и продолжают влиять на наше общество и язык.

Часть первая

Июль 1928 года

Глава 1

Элинор

Мейбл крепко держится за руку Элинор. Их рессорная двуколка быстро катится по проселочной дороге. Из-под копыт Дилли в знойный июльский воздух взлетают облачка пыли. По обеим сторонам дороги, словно часовые, стоят деревья. Их ветви нависают над дорогой и изгибаются подобно аркам собора, образуя прохладный зеленый купол, который защищает маленького пони и сидящих в двуколке от нещадного послеполуденного солнца.

– Быстрее! – хихикает Мейбл, глядя сияющими глазами на мать. – Пусть Дилли бежит быстрее!

Девочка оглядывается на дорогу и весело смеется. Ей нравится, что ветер играет ее локонами, почти прозрачными на солнце, а сама она возбужденно подпрыгивает на сиденье рядом с матерью.

Элинор натягивает поводья. Те похрустывают. Ветер доносит слабый запах конского пота. Для такой жары пони бежит достаточно резво. Они так и так приедут намного раньше времени, чтобы встретить лондонский поезд, прибывающий в 16:25.

– Мейбл, Дилли не может бежать быстрее, – отвечает Элинор. – Сейчас слишком жарко. И потом, она уже довольно старая. Было бы некрасиво ее перенапрягать.

Гнедые бока Дилли потемнели от пота, но она по-прежнему бежит быстро, добросовестно подчиняясь командам Элинор. Уши лошадки навострены, голова поднята, словно и она вместе с хозяйкой радуется возвращению Роуз. Элинор захлестывает счастье. Она думает, как поделится с сестрой замечательной новостью, и представляет реакцию Роуз. Даже Эдвард пока об этом не знает.

Мейбл надувает губки и отпускает руку матери:

– А сколько Дилли лет?

– Где-то около тринадцати.

– И она старая?

– Пожалуй, для пони это средний возраст.

– Мама, а тебе сколько лет?

– Мейбл, неприлично спрашивать у леди о ее возрасте, – смеется Элинор, наклоняется и целует дочку в макушку. – Но тебе я скажу, только пусть это останется нашей тайной, – говорит она, похлопывая себя по переносице и делая суровое лицо.

Мейбл кивает. Личико малышки тоже принимает серьезное выражение.

– Мне двадцать семь. В общем-то, почти двадцать восемь, – удивленно добавляет Элинор.

Когда же она успела достичь этого уже не юного возраста? Всего год назад ей было двадцать; во всяком случае, так говорят ее ощущения. И почему в двадцать восемь кажешься гораздо старше, чем в двадцать семь? А там и до тридцати рукой подать, сокрушенно сознаёт она. Тридцать лет для женщины – это старость? Мужчина такого возраста считается только-только входящим в расцвет сил, но женщина…

– Какая же ты старая! – восклицает Мейбл. – Значит, ты скоро умрешь, как Пэтч? Мама, но ты же не умрешь, правда?

– Боже мой, конечно же нет! Дорогая, люди живут намного дольше собак и пони. На самом деле для человека я еще очень, очень молодая.

Мейбл заметно успокаивается и задает новый вопрос:

– А тете Роуз тоже двадцать семь?

– Тете Роуз всего восемнадцать и вскоре исполнится девятнадцать, – отвечает Элинор. – Она получила хорошее образование, достаточно попутешествовала и превратилась в смышленую юную леди, которой твой папа постарается найти обаятельного богатого мужа.

Элинор закусывает губу. Пожалуй, она сказала много лишнего. Дочка, не понимая смысла слов, по обыкновению перескажет их совсем не тем, кому это надлежит знать. Она бросает взгляд на Мейбл. Та сосредоточенно смотрит на дорогу. Малышка совсем замерла; скорее всего, обдумывает новую порцию вопросов, рождающихся в ее четырехлетнем уме. В нарядном платьице, украшенном желтыми и розовыми цветочками, она выглядит как картинка. Элинор согласилась с Мейбл: только в таком платье и ехать на станцию встречать тетю Роуз.

Мейбл поворачивается и поднимает взгляд на Элинор. В глазах малышки – непонятная темнота. Элинор уже несколько раз замечала эту почти неуловимую темноту, которую она склонна приписать своему воображению. Через мгновение темнота исчезает, и личико Мейбл вновь озаряется.

– Можно, мы споем песенку? – улыбаясь, спрашивает Мейбл.

– Чудесная мысль, – кивает Элинор.

– Мама, а что мы будем петь?

– Давай подумаем…

Элинор набирает в легкие побольше воздуха и, подчиняясь ритму цокающих копыт Дилли, начинает раскачиваться и петь. Мейбл быстро присоединяется к ней и тоже раскачивается, выводя припев:

Боже, ну что там могло приключиться? Что же могло с ним такого случиться? Боже, ну что там могло приключиться? С ярмарки Джонни пора б воротиться.

Лент синих охапку купить обещал он. Лент синих атласных купить обещал он. Лент синих охапку купить обещал он, Чтоб в мои дивные косы вплетать…

Всех слов и порядок куплетов Элинор не помнит, а потому придумывает на ходу. Мейбл, похоже, совсем не возражает и радостно, хотя и нестройно подтягивает во всю мощь своего голоса. Дилли шевелит ушами.

Яблок зеленых купить обещал он. Сочных, хрустящих купить обещал он. Яблок зеленых купить обещал он, Чтоб ими могла я себя услаждать[1].

Деревья расступаются. Теперь дорога тянется вдоль поля. У канавы, почти у самой обочины, лениво бродят косматые коровы и телята галловейской породы, помахивая хвостами над своими круглыми и такими же косматыми задами. Поперек туловища у них тянется белая полоса. Обвислые животы елозят по высокой траве. Головы опущены, что неудивительно для столь жаркой погоды. Над ними вьются тучи насекомых. Проезжая мимо, Элинор энергично отмахивается от докучливых кровососов. Впереди над дорогой дрожит послеполуденное марево. За полем сквозь кроны деревьев проглядывает островерхий купол далекой церкви.

– Почти доехали, – говорит она Мейбл.

Дочка продолжает напевать себе: «Боже, ну что там могло приключиться?» Эту строчку она повторяет снова и снова, выдерживая небольшие паузы.

В конце поля дорога делает поворот. Появляется здание станции, напротив которого стоит паб «Белый олень». Далее, взбираясь на склон холма и уходя за пределы видимости, раскинулась деревня Мейфилд – типично английская деревня, живописная, утопающая в зелени, с непременным полем для крокета, утиным прудом и майским деревом. Исторические деревянные каркасные дома – некоторые строились еще во времена Тюдоров – тянутся волнами вокруг зеленого сердца деревни, а сама она органично вписывается в красоту холмов Суррея.

Элинор натягивает поводья, и неизменно послушная Дилли замедляет шаг. До поезда остается еще больше десяти минут.

– Тпру! – командует Элинор.

Пони и двуколка останавливаются. Элинор сходит на землю и, не отпуская поводьев, ведет Дилли к поилке за пабом. Пони долго пьет воду, шумно втягивая ее сквозь металлический мундштук. Затем Дилли трется мордой о плечо Элинор, едва не лишая хозяйку равновесия.

– Что, девочка моя, зачесалось?

В ответ Дилли фыркает, вызывая смех Мейбл. Элинор ласково треплет пони по шее и отводит под тень раскидистого бука, что растет вблизи паба. Дилли опускает голову и упирается в ствол задней ногой.

Элинор ссаживает Мейбл с двуколки, чтобы дочка размяла ноги на дорожке. Пока они ждут поезда, Элинор наблюдает за малышкой. Та с восторгом разглядывает жука, затем тянется к пестрому камешку, не переставая щебетать сама с собой. Один или два раза Мейбл прерывает свое щебетание и замирает. Кажется, будто она что-то вспомнила… Потом, через секунду-другую, продолжает исследовать окружающий мир.

– Добрый день, миссис Хэмилтон, – слышится с другого края дороги.

Это Тед, местный почтальон. Помахав ей рукой, он подходит к почтовому ящику за станцией.

– Ну и жаркий сегодня денек! – добавляет Тед, доставая из кармана ключи.

– Не то слово!

Элинор проводит по лбу рукой в перчатке, словно показывая почтальону, что вот-вот расплавится от жары.

Дверца почтового ящика со скрипом открывается, заслоняя голову Теда, который вытряхивает письма в подставленную сумку.

Элинор лениво наблюдает за Тедом, мыслями уносясь к совсем уж скорому возвращению сестры домой. Как же она соскучилась по младшей сестренке! Роуз – это все, что осталось у Элинор от детства и прежней семьи, и импульсивное желание держать сестру подле себя, в безопасности, становится почти невыносимым. Возможно, из-за того, что оба их брата погибли на войне, а затем один за другим трагически расстались с жизнью родители, Элинор, естественно, боится выпускать сестру из поля зрения. Ей понадобилось проявить изрядное великодушие, чтобы позволить Роуз надолго отправиться в Париж. До появления Эдварда они с Роуз были совсем одни в целом мире.

Эдвард так заботливо относится к Роуз. Дорогой Эдвард, какой же ношей явились они с сестрой для него! Женившись, он взял на себя гораздо больше, нежели заботу о жене. И Роуз, конечно же, должна поскорее найти себе мужа и освободить Эдварда от ответственности за двух женщин, особенно когда ожидается пополнение семейства. Рука Элинор ложится на живот, а глаза перемещаются на Мейбл, которая сидит на корточках под деревом и собирает прутики. Элинор пытается представить сестру под руку с обаятельным молодым человеком, и грудь сдавливает от острого ощущения потери.

Она встряхивает головой. Нельзя и дальше удерживать Роуз подле себя. К тому же сестра имеет полное право на семейное счастье. Элинор представляет, какой была бы ее жизнь без Эдварда, и испытывает легкую дурноту.

Первая встреча с Эдвардом глубоко врезалась ей в память. Воспоминание живо рисует ей то время, и у Элинор перехватывает дыхание, совсем как восемь лет назад, в 1920-м. Широкие плечи под ладно сидящей формой, медали, украшающие грудь. Едва взглянув на них, Элинор увидела Военный крест, присуждаемый за особую храбрость. Вошедший был высокого роста. Элинор тогда работала секретаршей в Военном министерстве. Сидя за пишущей машинкой, она смотрела, как мужчина опустился на стул возле кабинета бригадного генерала, и думала, за какие подвиги его могли наградить этим орденом. Проникающие в душу глаза, задержавшиеся на ней чуть дольше, чем положено капитану, явившемуся для демобилизации. Элинор помнит, какое впечатление он произвел на нее. В груди что-то жарко запульсировало; слова, которые она печатала, расплавились и потекли по странице. У нее по сей день сохранились ощущение ласкового весеннего ветерка, дувшего из открытого окна, и шум уличного движения по Хорс-Гардс-авеню. Его пристальный взгляд буквально давил на нее, когда она, с покрасневшими щеками, безуспешно пыталась сосредоточиться на работе. Краешком глаза Элинор видела, как из нагрудного кармана капитан достал записную книжку и авторучку, затем, наморщив лоб в раздумье, начал писать. «Может, он поэт?» – подумалось ей тогда. Или подготавливается к беседе с генералом.

– «Яблок зеленых купить обещал он», – вдруг затягивает Мейбл, глядя на Элинор. – Мама, я правильно пою эту песню?

– Да, дорогая, – рассеянно бормочет Элинор.

Когда Эдвард скрылся за дверью кабинета бригадного генерала, Элинор обнаружила, что у нее сильно бьется сердце, на коже выступил пот, а дыхание стало хриплым. Через какое-то время он снова выйдет в приемную. Сознавая это, Элинор поправила волосы, разгладила блузку и пощипала себя за щеки для появления румянца. Ей показалось, будто прошел не один час, прежде чем он вышел. Элинор сознавала всю нелепость положения. Ну кто она? Обыкновенная девушка-секретарша. А он военный, мужчина намного старшее ее. Должно быть, ему лет тридцать или даже все тридцать пять. Ей же всего девятнадцать! Вдобавок еще и сирота с сестрой на руках. Такой умный, уверенный в себе, храбрый и обаятельный мужчина, как он, не найдет в ней ничего интересного.

Он вышел, повернулся.

– Удачи вам во всем, – сказал бригадный генерал и так энергично пожал Эдварду руку, что у самого задрожали усы.

«Он из временных джентльменов», – догадалась Элинор. Так называли тех, кого во время войны призывали на офицерскую службу. Теперь он демобилизовался и вернется к своей прежней профессии. «К какой?» – задавалась вопросом Элинор, не в силах отвести взгляд от бравого капитана, который вот-вот покинет приемную. Прежде чем надеть фуражку, он повернулся к ее столу. Его лицо озарила теплая, удивительная улыбка. Проходя мимо, он положил возле машинки сложенную записку. Бригадный генерал, конечно же, ничего не заметил, поскольку явно думал о сотнях других временных джентльменов, которых ему предстояло демобилизовать в ближайшие дни.

Сегодня, в шесть вечера, я буду в кафе «Брю» на углу Уайтхол-плейс. Не могли бы Вы встретиться со мной за чашкой чая? Смею Вас заверить: мое приглашение является чисто профессиональным.
Искренне Ваш, Эдвард Хэмилтон

После чтения записки у Элинор снова забилось сердце.

Лязгая ключами, Тед запирает почтовый ящик и пристраивает разбухшую сумку в корзину на велосипедном руле. Он поворачивается к Элинор, прикладывает руку к фуражке, словно хочет проститься, но вдруг бросает взгляд за ее спину и громко вскрикивает. Руки почтальона выпускают руль, велосипед шумно падает на землю, письма вываливаются из сумки. Глаза Теда широко распахнуты, рот открыт от изумления. Он указывает на что-то, происходящее под деревом.

Элинор в недоумении оборачивается.

Мейбл! Собранные прутики разлетелись в стороны. Дочь сидит на пыльной земле, лицо искажено гримасой, глаза ввалились. Подбородок малышки опускается на грудь, потом еще раз, ее ручки дергаются.

От ужаса ноги Элинор словно приросли к земле. Ее дочь выглядит одержимой, милое выражение лица исчезло, сменившись отвратительной гримасой. Первым очухивается Тед. Он медленно идет к Элинор, протягивая руки.

– Что с ней такое? – спрашивает почтальон. – Что происходит?..

Его слова выводят Элинор из ступора, и она бросается к дочке.

– Мейбл! – Она подхватывает малышку на руки.

Та не реагирует.

– Мейбл! – вскрикивает Элинор.

«Что же с ней творится?» – в страхе думает Элинор. Кажется, прежняя Мейбл куда-то исчезла, а ее тело заняло странное существо. У Элинор гудит в голове, паника сжимает ей горло. Она дает Мейбл пощечину. Сильную. Она готова на что угодно, только бы прогнать с лица дочери эту дьявольскую гримасу, это запредельное выражение глаз.

– Может, за доктором сбегать? – слышит она голос Теда, ощущая его руку на плече.

И вдруг лицо Мейбл становится прежним. Глаза останавливаются на Элинор: затуманенные, полные замешательства. Сердце Элинор отчаянно бьется, она прерывисто дышит. Земля содрогается у нее под ногами.

– Все хорошо, – шепчет она Мейбл на ушко. – Все в порядке, – повторяет она, отряхивая пыль с волос и платья дочери.

– Миссис Хэмилтон?

Элинор поднимает голову и видит встревоженное лицо Теда.

– Я спросил, может, за доктором сбегать?

Элинор вновь поворачивается к дочери, которая засунула в рот большой палец и сосредоточенно его сосет.

– Не надо, – отвечает она, а в голове нет ни одной четкой мысли, почему малышке не нужен врач. – С ней все в порядке. Даже не знаю, что это было. Она…

– Ку-и-и! Элинор!

Это Роуз.

У Элинор дрожат ноги. Она выпрямляется и поворачивается в сторону младшей сестры, которая уже покинула перрон и теперь поднимается к ним по склону холма. Роуз широко улыбается из-под гибких полей соломенной шляпки: розовощекая и такая красивая. Образец совершенства. Сестра быстро идет в их сторону и машет рукой. В другой руке она держит чемодан.

Мейбл ерзает в материнских руках и указывает на Роуз.

Элинор вновь поворачивается к Теду:

– Не беспокойтесь. Мейбл хорошо себя чувствует. Вчера она легла спать позже обычного. Да и устала на жаре, пока ехали сюда. Вот и решила устроить нам маленькое представление. Вы же знаете детей! Мне так неловко, что у вас выпали письма. Мы вам поможем их собрать.

– Я и сам соберу, – отвечает Тед. – Ну раз с вашей малышкой все в порядке…

Судя по его лицу, сам он в этом сомневается.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – повторяет Элинор. – Мейбл в полном порядке. И незачем… совершенно незачем рассказывать об этом кому бы то ни было.

Тед кивает и наклоняется за упавшим велосипедом. Он прислоняет своего железного коня к дереву и принимается собирать разлетевшиеся письма.

– Уже забыл, – говорит он, быстро улыбнувшись Элинор.

Роуз переходит улицу. Последние ярды она пробегает и, бросив чемодан, устремляется к старшей сестре. Шелестит ткань ее красивого хлопчатобумажного платья. От Роуз пахнет цветами. Смеясь, она заключает Элинор в объятия. Мейбл протискивается между ними. Паровозный свисток, доносящийся со станции, заставляет их разомкнуть руки. Над паровозом взвивается облако пара. Уши Элинор наполняются натужным лязгом вагонов трогающегося поезда. Мейбл слишком тяжелая, и Элинор осторожно опускает дочку на землю.

– Ох, Роуз! До чего же я рада тебя видеть! Даже не слышала, как подошел поезд!

– И я рада, моя дражайшая Элинор. А как там моя любимая племяшка? – Роуз нежно щиплет щеки Мейбл, и девочка застенчиво прячет голову в подол материнского платья. – Как же ты выросла! – Роуз поворачивается к Теду, продолжающему собирать рассыпавшиеся письма. – Что у вас случилось? Вам помочь?

– Благодарю вас, все в порядке. – Он склоняется над почтовой сумкой. – Пострадал от собственной оплошности. Рад вашему возвращению, мисс Кармайкл. Сколько же вы отсутствовали?

– Целых девять месяцев! – со смехом отвечает она. – Можете поверить?

– Добро пожаловать в родные края, – говорит Тед, собирая последние письма. – Ладно, двинусь дальше.

– Да. Тед, спасибо за помощь.

– Надеюсь, с ней все в порядке, – еще раз произносит почтальон и озабоченно косится на Мейбл. – Прекрасного дня вам обеим.

– Счастливо, Тед!

Он перекидывает длинную ногу через велосипедную раму, сгибает колени, чтобы не задеть выпирающую сумку с почтой, и уезжает.

Элинор отстраняется, разглядывая сестру.

– Как ты замечательно выглядишь! – с улыбкой говорит она.

Роуз пополнела. Она буквально пышет здоровьем. Ее голубые глаза лучатся, на щеках румянец. Эдвард без труда найдет ей подобающего мужа.

Элинор наклоняется за чемоданом, оставленным сестрой.

– Забирайся в двуколку, и едем домой. Полагаю, миссис Беллами уже приготовила нам торт «Виктория» с начинкой из клубничного джема. Как ты любишь, Мейбл. И Роуз тоже.

Малышка облизывает губы и чешет живот.

– Вкуснятина, – говорит она. Ее недавняя оторопь прошла столь же быстро, как и появилась. – Я люблю клубничный джем.

Совершенно нормальная детская речь. Никаких запинок. Может, ужасный эпизод ей просто привиделся? Не будь рядом Теда, она бы убедила себя в этом.

– Я тоже люблю клубничное варенье. – Роуз улыбается племяннице. – Видишь? У нас с тобой одинаковые вкусы.

Мейбл вкладывает свои пальчики в обтянутую перчаткой ладонь тетки.

– Как здорово вернуться домой! – восклицает Роуз, усаживаясь в двуколку.

Элинор трогает поводья. Дилли разворачивается и пускается в обратный путь к Брук-Энду. Мейбл усаживается между матерью и теткой.

– После путешествий тебе понадобится заново привыкать к тихой старой Англии, – говорит Элинор.

– Конечно, но я скучала по родным местам. И по тебе, дорогая Элли. Прежде мы если и расставались, то всего на несколько недель. – Она улыбается. – Однако… Париж и в самом деле удивителен. Как щедро было со стороны Эдварда отпустить меня в путешествие!

– И тебе оно пошло на пользу? – с напускной серьезностью спрашивает Элинор. – Ты превратилась в шикарную говорливую парижанку? Эдварду захочется увидеть результаты его щедрости.

– Придется отдать себя на его суд, – смеется Роуз.

Отдохнувшая Дилли пускается рысью. Элинор смотрит на профиль сестры. Роуз и в самом деле вся светится. Месяцы, проведенные в Париже, и недели путешествия по Италии явно пошли ей на пользу.

Сестры умолкают, убаюканные негромким цокотом копыт Дилли, чья гладкая шкура то озаряется светом, то тускнеет при переходе от открытых участков дороги к затененным. Меж тем солнце постепенно клонится к закату.

Теперь, когда Роуз сидит рядом, тайна Элинор бурлит и поднимается, словно горячий воздух. Ей не удержать это в себе. Она чувствует, что поступит очень даже правильно, если поделится первым делом с Роуз.

– Роуз… – шепчет Элинор над головой Мейбл. – У меня есть новость.

Глаза Роуз понимающе округляются.

– Ого! В самом деле? И каков… Слушай, ты хорошо себя чувствуешь?

Лоб сестры тревожно морщится. Неудивительно, что после трех выкидышей она встречает новость с некоторой настороженностью.

Элинор чувствует, что ее глаза наполняются слезами, и тоже улыбается:

– Три месяца. На этот раз врач уверен. Н-но мне никак не побороть страх. Я даже Эдварду еще не говорила. Не хочу искушать судьбу.

Роуз тянется к Элинор и крепко сжимает ее плечи:

– Раз врач говорит, что все будет в порядке… Что ж, тогда это замечательная новость. В прошлые разы ты не могла преодолеть двухмесячный рубеж. Или два с половиной.

– Да, знаю. И тем не менее… Трудно не волноваться.

– Конечно, – соглашается Роуз. – Это вполне понятно. Но ты должна следить за собой. Никаких волнений и чрезмерных нагрузок. – Она грозит сестре пальцем.

– Постараюсь.

– Мама, а что такое волнения и чрезмерные нагрузки?

Мейбл во все глаза смотрит на мать, надеясь включиться во взрослый разговор.

– Это значит, что мама не должна слишком уставать и расстраиваться.

– А почему?

– Позже поговорим, – шепчет сестре Элинор и наклоняется к Мейбл. – Просто маме нельзя слишком уставать и допускать, чтобы у нее болела голова.

– У меня голова болит, – заявляет Мейбл.

– Слушай, а что произошло перед самым моим появлением? – Роуз явно пытается сменить тему разговора. – Почему Тед тебя спрашивал, все ли в порядке с малышкой?

– Это… – Элинор чувствует, как радость медленно покидает ее, словно воздух из развязанного воздушного шарика. – Просто Мейбл…

Что ж это было? Ей не подобрать слов для описания случившегося.

– Так, ничего особенного, – наконец произносит Элинор, глядя на дочку. На лице малышки ни малейших тревожных признаков. – С ней все в порядке.

Дилли минует каменные столбы ворот, за которыми тянется широкая дорога, ведущая к широкому эдвардианскому фасаду Брук-Энда. День с его яркими красками погас. Элинор охватывает тягостное чувство. Оно накрывает ее, словно нежданное влажное облако.

Глава 2

Эдвард

Поезд, который должен был прийти в Мейфилд в 18:40, опоздал. Эдвард выходит из вагона и сразу погружается в липкий воздух. Помахивая портфелем, он идет к ожидающему его автомобилю. «Никак гроза собирается?» – думает он. Обычно здесь, среди сочной зелени Суррейских холмов, царит прохлада и можно забыть про духоту, дым, копоть и сутолоку Лондона. За городом человек может дышать в полном смысле слова.

Но этим вечером рубашка Эдварда намертво прилипла к спине. Пот катится у него по вискам. Подмышки тоже все мокрые. Он торопливо снимает пиджак и вешает на согнутую руку.

Завидев Эдварда, Уилсон приветливо машет ему рукой. Шофер курит, прислонясь к капоту «санбима». При виде своей новой машины сердце Эдварда наполняется ликованием. Кремовый корпус автомобиля сверкает. Салон, отделанный черным, современный и удобный. В выходные они вдвоем с Элинор отправятся кататься. Эдвард улыбается, представляя поездку: ветер, ударяющий им в лицо, волосы жены, аккуратно уложенные под шляпкой, которую она придерживает одной рукой, чтобы не унесло. Прохожие, разинув рот, смотрят им вслед.

– Добрый вечер, сэр, – здоровается Уилсон, гася окурок и прикладывая два пальца к своей шоферской фуражке.

Эдвард проводит рукой по блестящей поверхности машины, открывает пассажирскую дверь, легко взбирается на подножку и оказывается в салоне.

Уилсон заводит мотор, и машина оживает.

– Успешная была неделя, сэр? – весело спрашивает Уилсон, мастерски выруливая за пределы станции.

Эдварду еще нужно приноровиться к управлению машиной. Уилсон умеет водить ее плавно, а когда руль оказывается в руках Эдварда, она взбрыкивает, как норовистая лошадь. Только вместо недовольного ржания машина протестующее скрежещет и верещит.

– Да. Отличная неделя. – Эдвард откидывается на спинку. – Очень успешная.

Машина уже едет по дороге к дому. Возникает многозначительная пауза, словно Уилсон ждет объяснений, почему хозяин целую неделю провел в лондонской квартире. Обычно Эдвард старается на буднях хотя бы дважды побывать дома.

– Я прочитал серию полуденных лекций в Куинс-Холле, – сообщает Эдвард; Уилсон молчит. – Вы знаете это место на Лангем-плейс?

– Конечно, сэр. Это концертный зал.

– Вот-вот. Там я и выступал. Большое престижное заведение.

– Рад слышать, сэр, что ваши выступления прошли успешно. А тема была интересной?

– «Наследственность и поток жизни».

– О-о… обширная тема, надо сказать. Слушателей много было?

– Самое приятное, Уилсон, что да. Каждый день – аншлаг!

– Вы теперь, сэр, стали знаменитостью, – улыбается Уилсон.

Эдвард задается вопросом, не перешел ли Уилсон границу, отделяющую искреннее восхищение от сарказма. Он решает принять слова шофера за чистую монету.

– В основном приходили такие же ученые, как я. Но помимо них было много и других слушателей. Лекции стали событием международного масштаба. Съехались специалисты со всего земного шара, желающие побольше узнать о евгенике. Америка. Франция. Скандинавия. Германия. Присутствовали члены парламента и министры.

Каждый день приносил успех. Осмелится ли он сказать – триумф? Среди слушателей было не менее пяти членов парламента, а также весьма известные в обществе леди и джентльмены, настолько воодушевленные его рассказом, что они организовали залоговый фонд и вступили в Евгеническое общество.

Эдвард поворачивается к окну и смотрит на окрестные поля в надежде, что вопросы прекратятся. Кому хочется вести учтивую беседу со своим шофером?

– Мне надо хорошенько отдохнуть за выходные, – говорит он, вздыхая. – Нынешний вечер знаменует собой конец напряженной, изматывающей недели.

– Конечно, сэр.

Эдвард отдирает рубашку, прилипшую к груди.

– Как думаете, вечером будет гроза?

Лучше всего сменить тему разговора. Уилсон родился в сельской местности. Такие люди – «соль земли» – чувствуют изменения погоды. Например, их садовник Гарсон предсказывает дождь за сутки. Даже повариха миссис Беллами знает, какая погода будет завтра – солнечная или дождливая. Свои прогнозы она делает, поглядывая на розовую кайму облаков вечером или рано утром, а также по поведению коров – лежат те на земле или стоят.

На прямом участке дороги Уилсон прибавляет скорость. Он управляет машиной с такой легкостью, что мотор «санбима» вздрагивает от наслаждения.

– Я бы сказал, сэр, что да, – отвечает Уилсон, вынужденный говорить громче из-за возросшего шума мотора. – Эта невыносимая жара когда-нибудь должна закончиться. Земля растрескалась. Хороший ливень пойдет ей только на пользу.

– Поверьте, в городе еще хуже.

Ветер приятно овевает разгоряченную кожу Эдварда. Кажется, что ее протирают прохладной мокрой тряпкой.

А впереди уже показались ворота Брук-Энда. Как быстро! От станции до дома не более двух миль. На мгновение Эдвардом овладевает безумное желание сказать Уилсону, чтобы ехал дальше, чтобы не кончалась эта освобождающая, детская радость, охватившая его. Радость от самого пребывания здесь, от быстрой езды на новом автомобиле, когда ветер треплет волосы и свежий деревенский воздух наполняет легкие.



По мнению очень и очень многих, Брук-Энд считается большим домом. Конечно, это не величественный особняк, но просторная, элегантная четырехэтажная вилла, возраст которой едва насчитывает двадцать лет. Достойная резиденция для уважаемого члена верхнего среднего класса, у которого растет семья, а еще быстрее растет репутация эксперта в области психологии и образования. Своего рода визитная карточка. Ученому человеку куда больше подходит современное жилище. Вне всякого сомнения, Эдвард мог бы выбрать особняк с богатой историей, пожелай он этого. Как только состоялась его помолвка с Элинор, он сразу же занялся активными поисками подходящего загородного дома для будущей жены. Он хотел подарить ей самое лучшее в пределах своих возможностей, особенно после всего, через что ей пришлось пройти, и учитывая ее происхождение из добропорядочной профессиональной семьи. Ее отец был финансистом лондонского Сити. Элинор росла в достатке, пока гибель ее братьев на войне, а затем и смерть отца не привели семью к стремительному обнищанию, заставив Элинор вместе с матерью искать работу.

Пять лет назад хватало поместий, продающихся дешево, но персональные банкиры Эдварда Коулрой и Мак, владеющие одноименным банком, отговорили его от подобного приобретения. Их финансовое чутье, их предвидение относительно британской экономики и возрастающего налогового бремени, которое придется нести состоятельным землевладельцам, оправдались.

Пусть аристократия распродает свои родовые гнезда и вкладывает деньги во что угодно. Эдвард счастлив, что не повесил на себя их налоговые гири, не говоря уже о социальной и экономической ответственности, от которой все они торопятся освободиться. Нет, Эдвард благодарит себя за мудрость, позволившую ему не попасться в эту ловушку. Возможно, некоторые считают его нуворишем или, как однажды назвал его Бартон Лейтон, состоятельным выскочкой. Дело не в этом. Владеет он старинным поместьем или нет, люди из светского общества все равно будут высокомерно морщить на него свои аристократические носы. Но в отличие от Бартона, постоянно стенающего о расходах, которые приходится нести, чтобы удержать его Мейфилд-Мэнор от обрушения, Брук-Энд требует минимум ухода, зато достаточно просторен, расположен в прекрасном месте и имеет современные удобства. И потом, Элинор, вышедшая из куда более высокого социального слоя, нежели Эдвард, вполне удовлетворена их домом. Во всяком случае, он не слышал от нее ни одной жалобы.

– Добрый вечер, сэр, – здоровается с ним у входа горничная Элис.

– И вам, Элис, добрый вечер, – отвечает он, заметив, что ее круглое веснушчатое лицо раскраснелось от волнения.

– Сегодня миссис Хэмилтон ездила на станцию встречать мисс Кармайкл! – выпаливает горничная. – Как здорово, что она вернулась! Уже успела рассказать нам о своем путешествии по Италии. Я заслушалась. А по-французски она говорит как настоящая француженка.

– В самом деле? И что же она вам говорила?

– Понятия не имею. Она вполне могла сказать, что я английская королева. Но звучало так красиво. Просто музыка.

– Так-так, – снисходительно улыбается Эдвард. – А где наши дамы сейчас?

– Наверное, переодеваются к обеду. Его подадут через пятнадцать минут.

– Превосходно. Мне как раз хватит времени умыться и переодеться.

Поднимаясь по лестнице, он замечает, насколько пуст дом без собаки. Без собаки в доме нет уюта. После кончины Пэтча прошло больше месяца. Надо поискать замену.

– Дорогой!

Вот и она, стоящая с простертыми руками на площадке. Элинор. Его прекрасная жена.

Эдвард пробегает оставшиеся ступеньки, подхватывает жену и заключает в объятия.

– Как же я по тебе соскучился! – говорит он, вдыхая аромат ландышей, исходящий от Элинор.

Он поднимает ее и начинает кружить, отчего она вскрикивает и хихикает:

– Эдвард! Отпусти меня!

– Ни за что!

– Уфф! У меня голова кружится! Нас могут увидеть!

– Ну и пусть, – смеется он, опуская ее на пол.

– Иди умойся и переоденься, – с улыбкой говорит Элинор. – Ты пропах Лондоном.

– Да неужели? И на что похож этот запах?

– На запах старых башмаков! – смеется она. – Смой его и побрызгайся одеколоном, который я тебе подарила на день рождения. Это сразу исправит положение! – Послав мужу воздушный поцелуй, Элинор устремляется вниз. – Нужно переговорить с миссис Беллами, пока она не угробила суп!



Во время обеда слышатся первые раскаты грома, заглушая стук посуды и звон рюмок.

– Неужели гром? – Роуз смотрит через плечо в окно на сад, тонущий в сумерках. – У нас в Венеции была просто ужасная гроза. Струи дождя были толщиной с ковровые прутья на лестнице. Я не сомневалась, что всех нас смоет, если вначале мы не станем жертвами молнии. Наш смешной маленький пансион находился на самом верхнем этаже ветхого старого дома. – Роуз подбирает крошку хлеба и отправляет в рот, жуя и надувая щеки, как мышь. – Чтобы успокоить наши нервы, престарелой хозяйке пришлось налить мадам Мартен и нам с Клариссой несколько бокалов «Москаделло». Слышали бы вы, как мы пищали! – добавляет Роуз и смеется, вспоминая тот эпизод.

– Здесь ты в полной безопасности, – говорит Элинор. – И причин для успокоения нервов нет.

Она делает большой глоток воды, подкрепляя свои слова.

Роуз лишь пожимает плечами и отправляет в рот еще одну хлебную крошку.

Эдвард мысленно делает вывод: теперь, когда Роуз вернулась, он сможет почаще удаляться в свой кабинет, дабы избежать довлеющего женского общества. Он вовсе не против женского общества как такового, но, когда нарушено равновесие, у мужчины должен быть свой укромный уголок. Женитьба на Элинор означала, что ему придется заботиться не только о жене. Круг его обязанностей оказался гораздо шире, и Эдвард охотно и с радостью пошел на это. Роуз превратилась в обаятельную девушку. Несомненно, она станет для кого-то достойной женой.

В окно начинает барабанить дождь. Гром грохочет все ближе.

– Если к воскресенью погода улучшится, как насчет пикника на речном берегу? – спрашивает Эдвард, шумно втягивая воздух. – Надо же отпраздновать благополучное возвращение Роуз. – Он улыбается ей и поднимает рюмку.

Сияющая Роуз поднимает свою. Потом опускает и подносит к губам суповую ложку. Эдвард внимательно наблюдает за ней. Такая же сияющая и полная энергии, она, завершив обучение, умоляла Элинор отпустить ее в Париж для усовершенствования во французском языке. Эту идею ей внушил преподаватель Блофилдской школы для юных леди, который долго распинался перед Элинор, говоря, что у ее младшей сестры особый талант к иностранным языкам и было бы непростительно зарыть этот талант в землю. Сама Роуз была исполнена решимости.

Эдвард делает глоток кларета.

Роуз и в самом деле привлекательная девушка, хотя довольно упрямая и излишне самоуверенная. Конечно, ей не тягаться со старшей сестрой по части привлекательности. Стоит Элинор войти в чью-то гостиную, к ней и сейчас обращаются взгляды собравшихся. Если Элинор склонна к излишним размышлениям и готова нести на своих плечах тяготы всего мира, Роуз обладает несомненной joie de vivre – жизнерадостностью, которая компенсирует особенности ее характера. Отправляясь в путешествие, она была совсем худосочной, но теперь ее фигура обрела приятную женственность. Элегантная современная стрижка. Похоже, жизнь в Париже сделала ее à la mode[2].

– Эдвард, ты наверняка ее знаешь, – говорит Роуз, возвращая Эдварда к застольной беседе. – Элли, ты же с ней знакома? – (Элинор кивает.) – Мой тебе совет, – продолжает Роуз, – не вздумай это читать! Жуть полнейшая! Скучища, старомодность. И каких, черт побери, женщин она там выставляет! Ну как может столь образованная женщина вроде нее написать книгу о жалких созданиях! Что же касается ее мужских персонажей, лучше меня не спрашивайте!

– О ком речь? – интересуется Эдвард. – О какой книге?

– О «Творении любви», написанной Мэри Кармайкл. Псевдоним заставил меня прочесть ее книгу. Не кажется ли вам, что это просто совпадение?

– Чей псевдоним? – Эдвард обращается к жене за подсказкой.

– Мэри Стоупс, – вздыхает Элинор. – Знаешь, Роуз, ее роман «Творение любви», который она писала несколько лет, был по чистой случайности разгромлен критикой.

– Поделом, – отвечает Роуз. – Мне думается, когда ты в следующий раз ее увидишь, непременно отсоветуй ей писать романы.

– Мы с ней не в тех отношениях. Я не ее издательница и встречалась с ней только по работе Эдварда.

– Кто-то должен ей сказать, – бурчит под нос Роуз.

Элинор хмуро смотрит на сестру:

– Возможно, у нее куда лучше получаются нехудожественные книги. В этом году вышла еще одна, которая должна вызвать восхищение, а не жесткую критику. Книга называется «Продление страсти» и является продолжением ее предыдущей книги «Любовь в замужестве» и касается интимных отношений и…

– Да, Элинор. Думаю, мы понимаем важность этой темы. Но не для разговоров за обеденным столом. – Эдвард ерзает на стуле, сознавая, что в столовой он единственный мужчина. – И потом, не следует забывать, сколько полезного делает эта женщина для мира. Она прикладывает столько усилий, чтобы планирование семьи стало доступным для тех, кто наименее приспособлен к обзаведению потомством. По-моему, это гораздо важнее ее рассуждений о том, что должно или не должно происходить между мужем и женой.

– То-то и оно! – восклицает Роуз, ударяя по столу левой рукой. – Она феминистка, человек прогрессивных взглядов, а ее роман посвящен совершенно заурядным супружеским парам.

– Феминистка? – удивляется Эдвард. – В таком случае полагаю…

– Если тебе хочется почитать что-нибудь свеженькое и непохожее на ее занудство, – перебивает его Роуз, – я бы посоветовала «Колодец одиночества» Холл. Куда более рискованная вещь! Это о паре лесб…

– Роуз! – шипит Элинор, и обе прыскают со смеху.

В это время в столовой появляется Элис.

Воротник рубашки чрезмерно сдавливает Эдварду шею. В столовой вдруг делается невыносимо жарко. Что Роуз знает о сексуальных извращениях? Нет, пора искать этой девице мужа. Элис молча убирает его пустую суповую тарелку и ставит другую, с кусочками жареной курицы.

– Желаете картошки? – предлагает Элис, вернувшись с миской и сервировочными ложками.

Эдвард кивает. Служанка кладет ему несколько маленьких, идеально круглых свежих картофелин, щедро смазанных маслом. Он добавляет себе из миски порцию зеленой фасоли и морковь.

– Давайте на следующие выходные позовем гостей из Лондона. Как раз есть повод – возвращение Роуз.

Роуз и Элинор обе замолкают и смотрят на него.

– Эдвард, я думала, ты не любишь приглашать гостей сюда. – Элинор пристально глядит на мужа. – Обычно ты говоришь, что сбегаешь в Брук-Энд от людей.

– В общем-то, да… Обычно так оно и есть. Но не пора ли нам ввести Роуз в приличное общество?

Глаза Элинор вспыхивают под светом электрической люстры. Какие же они удивительно манящие. В этом свете они кажутся почти фиолетовыми. Эдвард в тысячный раз спрашивает себя: как ему удалось заполучить в жены столь редкое создание? Каким счастливцем оказался он, придя тогда в Военное министерство оформлять демобилизацию и встретив ее за секретарским столом. Он приложил все усилия, чтобы заинтересовать ее работой у него. В записке он написал, что приглашение является чисто профессиональным. Здесь он немного слукавил, хотя, как потом выяснилось, Элинор стала просто блестящей ассистенткой в его работе. Так продолжалось три года, пока наконец он не набрался смелости и не сделал ей предложение. По правде говоря, он ее не заслуживает, но он давно научился выталкивать подобные мысли из головы.

Роуз бросает вилку. Никак и глаза выпучила?

– У меня предостаточно друзей, – возражает она. – Я не хочу, чтобы меня знакомили с какими-то напыщенными…

– Тебе нужен муж, – перебивает ее Эдвард, и она умолкает.

Если он вынужден брать на себя роль отца Роуз, как Элинор взяла роль матери, пусть будет так. В свои сорок три он по возрасту действительно годится ей в отцы, хотя эта роль ему явно не подходит. Но Роуз должна понять, что не может вечно развлекаться, странствуя между Парижем, Венецией, Римом и Лондоном. Ее необходимо выдать замуж, что пойдет ей на пользу, а это, в свою очередь, благотворно скажется и на нем, если она найдет себе кого-то.

– Думаю, поздновато приглашать лондонских гостей на следующие выходные. Если хочешь, давай соберем местных на теннисную вечеринку, – рассудительно предлагает Элинор. – Естественно, Лейтонов. А как насчет Тейлоров и Блайз-Этерингтонов? Или лучше Миллеров? Роуз, ты бы хотела поиграть в теннис с Айрис Миллер и дочерями Барта Лейтона?

– Да! Теннисная вечеринка – это было бы здорово. Может, и Кларисса выберется из Лондона?

– Почему бы нет, – соглашается Элинор. – Я могла бы пригласить и Софи с Генри. Но при условии, что ты не будешь безостановочно говорить об Италии и нагонять на гостей тоску.

– В Италии нет ничего тоскливого.

– Для тех, кто там побывал.

Дождь еще сильнее барабанит по оконным стеклам. Гром подобрался совсем близко. Элис убирает тарелки после десерта. В этот момент ослепительная вспышка молнии озаряет сад. Электричество мигает и гаснет. И тут же оглушительно и неожиданно гремит гром. Женщины с криком бросаются к окну. Новая вспышка озаряет не только сад, но и окрестные поля.

Элис отправляется за газовыми лампами и приносит две. Следом за ней входит мисс О’Коннелл, няня Мейбл, держа на руках дрожащую от страха малышку.

– Простите за вторжение, сэр, – говорит мисс О’Коннелл, и губы ее кривятся, будто ей неприятно это говорить. – Ребенок никак не угомонится. А тут еще эта гроза, свет погас и все такое. Кричала, что хочет к маме. Пришлось принести ее сюда.

В певучем ирландском акценте мисс О’Коннелл есть что-то гипнотическое. Ее негромкий голос не вяжется с ее обликом. Она женщина крупная. «Крепкокостная», – слышится Эдварду голос покойной матери, когда он смотрит на няню. Широченная талия, внушительный бюст, курносый нос и изогнутые брови.

– Ничего страшного, мисс О’Коннелл, – отвечает Элинор.

Она встает из-за стола и подходит, собираясь взять дочь на руки.

Полное имя няни – Грейс О’Коннелл. «Тоже странно», – думает Эдвард. Чего-чего, а грациозности[3] мисс О’Коннелл лишена напрочь.

– Я сейчас ее успокою и уложу спать. А вы можете поужинать.

На лице няни написано облегчение. Напряжение спадает с ее лица, губы складываются в улыбку. Повернувшись, она уходит из столовой.

Мейбл цепляется за мать и озирается своими огромными сине-черными глазами.

– Привет, малышка, – говорит Эдвард, тянется через стол и гладит дочь по волосам, мягким и тонким, как шелковые нити. – Гром не причинит тебе вреда. Это всего лишь шум.

– А няня говорит, что это Бог на небесах гневается на плохих людей. Он кричит на них и замахивается большим-пребольшим молотом, если внутри тебя есть зло, как у меня иногда бывает, – говорит Мейбл, продолжая дрожать. – Это Бог погасил свет.

– Мейбл, какую чепуху ты повторяешь?! – возмущается Эдвард. – И о чем только думает эта няня, заполняя твою головку подобной ерундой!

Элинор кривит губы и качает головой.