Михаил Веллер

Шайка идиотов

Он ворвался в дом, попукивая и отбивая чечетку, то есть на своем языке предупреждая людей о страшной опасности, грозившей им всем. И хозяин дома взял клюшку для гольфа и вышиб ему мозги. Курт Воннегут, «Завтрак для чемпионов».
© М. Веллер, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Первое личное предисловие

Как я был пролетарием

Совсем молоденьким парнишкой впервые переступил он порог проходной. Такими фразами начинали когда-то мы, молодые и циничные советские газетчики, обязательные материалы о рабочих-передовиках. И хохотали над продуктом собственной пропаганды – штампами, ставшими издевкой.

Итак, сегодня я о себе.

Мой славный трудовой путь, длинный и извилистый, как полет шмеля в лабиринте, начался в шестнадцать лет… шестнадцать было мне, скользкий путь, коготок увяз… короче: я его начал, и он начался. После девятого класса. Летом.

Делать было нечего, и друг Леша Карпович нашел гениальное занятие. Мужское, денежное, интересное и смешное. Водитель электрокара. В УПП слепых. УПП – это учебно-производственное предприятие, если кто не знал. Они делали всякие железные крючки, задвижки и уголки, и складывали в ящики. А мы эти ящики ставили на площадку кара (он вообще-то мужского рода, но всем нравилось произносить в женском) и отвозили на склад. А нашим работягам развозили заготовки.

Там и одному карщику делать было нечего. А зарплата маленькая, и не найти даже одного. И вот директор этой артели «Анютины глазки», как тут же прозвал ее веселый Леша, взял нас двоих на одну зарплату: как несовершеннолетних, учениками, на половину рабочего дня и за половину зарплаты. Учениками мы были один день: сделали по паре кругов на этой электротележке и расписались в ведомости, что прошли двухнедельный курс обучения, плюс подпись за технику безопасности. После чего были уже водителями внутризаводского транспорта на электрическом ходу, в таком духе. Да, а за цинизм отзывов о коллективе вы рабочих подростков не презирайте: пролетарский юмор вообще прост и прям.

Наш пол-ставочный рабочий день продолжался четыре часа у каждого, и мы проводили на работе все восемь часов вместе, от полного не фиг делать. Разъезжали по большому прохладному сараю, регулируя двумя рукоятками скорость и направление и огибая углы. Бегали слепым за бутылкой и выпивали с ними портвейн.

Это приятное чувство в шестнадцать лет. Нет, портвейн тоже, но я имею в виду – быть рабочим человеком. Трудящимся. Полноправным. Это придает самоуважения и весомости.

Через месяц мы получили по сорок рублей. Собственных, заработанных. Это по половине взрослой зарплаты. Вообще выходило по сорок пять, но десятку директор взял себе, и сказать ему юные пролетарии, конечно, ничего не посмели.

Второй раз… Второй раз мне как пролетарию было уже двадцать три года. Я успел кончить школу и университет, побывать пионервожатым, воспитателем и учителем. Повредить себе нервную систему и утомиться безденежьем. Пришел в отдел кадров ЖБК – комбината железобетонных конструкций – и сказал, что по объявлению хочу в бетонщики. Людей не хватает, оформили тут же.

Огромный высокий ангар. С высокой стены – несколько суставчатых рукавов подачи бетона. Под ними – вибростолы, при каждом – маленький подъемный кран с кнопочным регулятором на проводе. На каждый стол с краном – бригада шесть человек. Не спрашивайте, почему шесть. А так.

На стол краном опускается чугунная фигурная ванна – метра три на два. В круглые технологические отверстия по сторонам вставляются металлические цилиндры – закладные. Сверху подводится рукав и дозированно валится туда бетон. После чего – ванна с бетоном закрывается, при помощи крана же, поддоном, и они стягиваются струбцинами. Врубается вибратор стола, и все оглушительно грохочет и трясется – это и есть вредность, за которую дается молоко. Пять минут все глухие и курят.

Ну а потом мостовой кран поднимает всю конструкцию и везет вдоль рельс в дальний конец цеха, а ты идешь туда, развинчиваешь струбцины, вынимаешь закладные и несешь все обратно к столу. Бетонная конструкция сохнет на поддоне, кран тащит ванну обратно, цикл повторяется.

Зачем, говорите, это описание? А, не любите пролетариат, не интересуетесь? Короче: бухали на рабочем месте чуть не ежедневно. После смены – душ, и в половине четвертого свободен до завтра. Мыслей – ноль, ответственности – ноль. Двести рублей в месяц. Вдвое больше учительской ставки. А научить можно шимпанзе за час.

Слушайте, я вам всю свою пролетарскую биографию не буду подробно излагать: и мне длинно, и вам надоест. Вот еще рабочая точка на жизненном пути:

Слесарь-сборщик на заводе металлоконструкций. Тоже двести в месяц выходило, тоже в половине седьмого через проходную, тоже в половине четвертого выходишь свободный на улицу.

Зимой, в глухой ночи, до семи часов все сидят осовело на табуретках, спят и курят. Просыпаются. В семь включают станки и начинается шевеление. В одиннадцать будет обед, а потом еще успеют сыграть в карты.

Здесь не пьют. Здесь сверлильные станки, электрозубило, гильотина, много чего. Первые дни месяца валяют дурака: начальство не чешется обеспечить работу и материалы. В конце месяца авралят, упираются до вечера, выходят по выходным: план, зарплата, премия. Но. Никто не переламывается. По большому счету всем все до фонаря. Однако рабочая этика присутствует: работать надо, как следует работать. Есть такое понимание.

Не знаю, стоит ли добавлять к геройскому списку работу на фабрике музыкальных инструментов, где я не делал почти ничего. Ну, так вышло. Но зарплату получал.

…Я почему отобрал именно эти примеры? Потому что это было именно организованное плановое производство, большой рабочий коллектив, и трудились там представители именно рабочего класса, беспримесные. Мы выполняли план и получали зарплаты в рамках тарифной сетки. За нас думал фюрер. Чего делать, сколько делать, когда делать – тебе все скажут. Обеспечат материалами и инструментом. А не обеспечат – хрен ты его где возьмешь. Ори бригадиру и мастеру, чтоб обеспечил. А лучше – сиди ровно, все будет как будет. Плохо работаешь – не выгонят, хорошо работаешь – много не приплатят: здесь бригада, цех, завод, фонд заработной платы, план – и все со всем увязано. Или не увязано.

Этот рабочий класс был владельцем, хозяином всей страны – в том числе своего завода. В чем это выражалось? Вот в вышесказанном. Но:

От нас ничего не зависело! Мы, хозяева социалистической собственности – никак не могли влиять на свою собственность. Мы знать не знали, кем и как тот план составлен, кто нас обеспечивает сырьем и куда идет продукция. И даже мыслей не было, как преобразовать завод, чтоб делал он чего надо и сколько надо. Мы чего? – мы работяги. Нам сказали – мы делаем.

Промышленный пролетариат, в рядах которого я имел честь состоять – люди разные, как и везде. В основном – нормальные хорошие ребята. Но одно роднит безусловно: они и в мыслях не имеют рулить производством. Их организационные способности близки к нулю. Они заполняют клеточки созданной для них структуры. Безынициативны, простите. Именно уровень мышления, образования, изобретательности… но простите, не далеко ли мы забежали вперед.

Второе личное предисловие

Как я был социалистом

В юбилейный год 50-летия Великого Октября – Всесоюзный Студенческий Строительный Отряд имени этого события разъехался летом по стройкам страны. Кто как, а мы были комсомольцы, студенты, коммунизм был будущим планеты, и нам был нужен смысл именно нашей жизни. Мы тосковали по Интербригадам Республиканской Испании. Нам звучал Окуджава: «Я все равно паду на той, на той единственной, Гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной».

Кино дайте! Колонна в светло-серой форме африканско-военного типа шагала по всему Невскому до Московского вокзала, эшелоны под посадкой, трое суток через бесконечную степь и пустыню, горячий ветер в открытые двери тамбуров, гитары и бесконечная радость больших и нужных дел. Коснуться романтики и себя испытать.

И стоял наш отряд гуманитаров Ленинградского университета на Мангышлаке. И строили мы железную дорогу и ПГС – «промышленные и гражданские сооружения», была такая аббревиатура. Жили в палатках, вкалывали по десять часов в сутки, иногда по двенадцать, а температура была в пустыне сорок пять днем.

А бригады были: филологи, историки, философы и еще географов с биологопочвенниками нам сунули. У каждой бригады – своя палатка, свой бригадир, свой объект, свой фронт работ. Кухня, столовая, трехразовое питание, штаб: командир-комиссар-завхоз-врач.

А деньги мы делили так: бригадная коммуна. Все в общий котел бригады. И делим поровну. Но – общим собранием проголосовали за коэффициент: более нуждающимся, у кого в семье доход низкий, родители помочь не могут – коэффициент 1,2. А девочкам – трое у нас было из 20 – коэффициент 0,8. Причем: нашим троим, помнится, особо нуждающимся мы предложили добавить сами, и девочки попросили себе уменьшить тоже сами.

Вкалывали от пуза. Надрывались как могли. И каждый норовил встать на тяжелую работу, а не легкую. Такие были отношения.

А уж наряды на работу вырывал наш бугор. Вечером на планерке всегда стояла пря. Бригадиры торговались, командир с мастером следили за справедливостью дележки фронта работ.

И вот через месяц пожаловал районный комиссар. Дармоед. Молодой номенклатурщик. Мы вкалываем для страны – а он осуществляет идеологическую болтологию. В столовой нашей фанерной – общее собрание отряда. И он, уверенный тридцатилетний функционер: сбрить бороды и установить отрядную коммуну – деньги на все 100 человек поровну. Про бороды ему ответили, что в Уставе ССО бритья нет. Сухой закон, дисциплина – есть. А бритья – нет. Не фиг. А про отрядную коммуну – этого тоже в Уставе нет. И мы не желаем. Одни работают так, другие эдак: не фиг. Бригадную коммуну мы установили сами, никто не велел, это справедливо, а отрядная – нет! Не хотим! Как работаем – так и получим! Иначе только переругаемся, и будет казаться, что ты здесь работаешь, а они там в тенечке курят.

Комиссар долго кряхтел и уговаривал. С тем и уехал. А мы остались с чувством своей правоты и справедливости. Наряды закрывались на бригаду. С кем вместе пашешь – с тем и получаешь.

Аналогичная история через год произошла в следующем стройотряде, на Таймыре. Ну, там нас уже недолго уговаривали.

И чего им надо было? Но получили, значит, такое указание: больше уравниловки – больше коммунистической сознательности.

Позднее в бригаде грузчиков на станции Московская-Товарная тоже все получали поровну, хотя первую неделю я думал, что сдохну: а из круга с погрузкой-разгрузкой ведь не выйдешь, пыхтишь со всеми ровно.

И когда работали мы своей бригадой под Кандалакшей, на Белом море, в смысле в лесу под сопками. Валили лес, вели просеку, били канаву – дорогу строили. Девять рыл плюс повариха. Одного выбрали, поставили бугром: вырывать работу, закрывать наряды. Пахали по полной, ели от пуза. Деньги поровну, бугру – коэффициент 1,2. Никаких споров.

Лето моей любви – алтайские скотогоны! С мая по сентябрь, пять месяцев. Семь гонщиков, семь коней, две тысячи барана, триста голов сарлыка – из Монголии и по всему Уймону, до Бийска. Да ожидание, да на подхват. Зарплата равная и ничтожная, заработок складывается из премий: за сохранность, за приход в срок, за плановый привес, за сверхплановый привес. Рабочих часов и дней наших ненормированных бухгалтерия потом в конторе начисляет всей бригаде поровну, и заработок – поровну. Иное не мыслилось.

А на валке леса выписывали деньги не поровну. Вальщику – больше, помощнику – меньше, сучкорубам – еще меньше. Но мы, во-первых, менялись, а во-вторых гнали давай-давай. И вырывали себе хорошие аккорды. Так что договорились – опять же, поровну. Так оно веселей дело шло, чтоб ребятам в охотку работать было. Ну, тракторист на трелевщике был на своей зарплате, он отдельно, он все вывозить успевал и еще ждал нас.

Самая гордая запись в моих трудовых книжках – «бригадный стрелок». Наполеоновский егерь, бля! Это промысловая охота на Севере, в низовьях Пясины. Отстрел дикого северного оленя. (Давно то было.) Нас на Рассохе, так точка называлась, стояло девять человек, один старший, и повариха. Двое – «мотористы» – на своих дюральках с «Вихрями». Двое – «стрелки» – с двустволками. Оленя бьют на переправе, табун плывет медленно и беспомощен, а полый волос держит тушу на воде. Стреляют почти в упор, патроны давали с дробью, все равно кучно и наповал. А потом на берегу вся бригада свежует до изнеможения ряды туш и готовит мясо к вывозу вертолетом. Тяжелая работа и неприятная, в общем. Да, так тоже получали поровну. Полный пай поварихи – закон, а старший скромняга был, от своего коэффициента отказался.

Была еще разгрузка бригадой сейнеров на Камчатке в путину, были еще подобные работы, но суть одна. Ты вкалываешь рядом с камрадами на совесть, и вы получаете поровну. Отношения нормальные. Ленивого, хилого или хитрого выгонят в первый день.

…У нас чего не было? Никакой собственности на средства производства. Даже инструменты были конторы, от которой работали. Вот только на охоте лодки и ружья свои. Вроде, пролетарии.

Но у нас чего было? Во-первых, сдельщина. Сколько поработаешь – столько заработаешь. Это вдохновляет. Стимулирует и повышает рабочий настрой.

А еще у нас была инициатива и придумки. Мы сами распределялись по ролям и должностям, сами устанавливали себе рабочий день и неделю, сами кормились. Сами отбивали лопаты и делали к ним длинные ручки, сами показывали в мастерской, какие варить лапы к ломам, сами мастерили настилы и вешала для туш на охоте, и многое другое.

Бригадный подряд, артельная коммуна – дело хорошее, правильное и для человеческой нормальной психологии естественное. При условии! Что в команде нет конфликтных людей, и что все хотят и могут хорошо и честно работать. И ты берешь на себя ответственность: можно хорошо поработать и заработать – а можно пролететь в ноль и в минус, это от вас самих зависит, а еще от случая иногда. Это не всем подходит.

«Ячейковый социализм» вот на таком артельном уровне – эффективен, хорош. Но. Купить технику и оборудование и создать кооперативное предприятие, кооперативную строительную фирму или заводик – это советская власть запрещала. Это противоречит догме социализма – собственность на средства производства должна быть общенародная, государственная.

(Кстати. Газеты и комсомольские вожди старательно противопоставляли стройотряды – шабашником. Одни – за социалистический труд согласно коммунистическим принципам, а другие – рвачи, отрыжка капитализма. Хотя по сути, по делу – разницы не было никакой. Одни с помпой – другие без помпы. Одних дурили – а вторые обманывать себя не позволяли. Разве что – одни могли по молодости и идеализму рвать жилы за маленький заработок, а другие – шалишь, без хороших денег работы не будет. Ну, и шабашники работали гораздо эффективнее, конечно.

Шабашники за время работ давали 300–700 % плана. Семикратная производительность. Квалифицированно и добросовестно. Местное начальство экстренно латало ими дыры в своих строительных планах. Местные работяги их ненавидели. Почему местные сами так не работали и не зарабатывали? А, план, привычка, расслабуха, хватку утеряли, да и начальство жаба душит платить собственным работягам больше, чем себе.

Госплановый работник против сдельщика никогда не сдюжит, показала жизнь. «Большой социализм» в конкретном масштабе против «артельного социализма» не тянет.)

Дальше вы знаете. Перестройка. Социализм загибался без личной инициативы, заинтересованности и свободы. Разрешили кооперативы. И социализм загнулся, но уже по другой причине – экономической провальности и неконкурентоспособности.

И оболваненный социалистической доктриной «мозг нации» с такой же убежденностью, но с обратным знаком, объявил капитализм со свободным рынком панацеей от всех бед. Капитализм без берегов, бля! Ну и утонули.

Личное предисловие третье

Как я был совслужащим интеллигентом

Как начнешь писать предисловия – потом не остановишься.

Здесь все совсем просто. Насчет интеллигентных-то профессий. И наиболее знакомо читающему человеку. Книгочею, то есть, и грамотею.

Итак. Где я был и что я видел. Кто еще помнит такую книжку?

Пионервожатый.

Воспитатель.

Учитель.

Корректор.

Младший научный сотрудник музея.

Корреспондент многотиражной газеты.

Завотделом культуры той же газеты (она была большая).

Журналист республиканской газеты.

Завотделом литературного журнала.

И скажу я вам, по всему по этому, следующее:

Учитель – это очень тяжелая работа. Огромные нагрузки, причем в основном психические. Сорок пять минут урока все твое внимание – в полном напряге. Не считая подготовки, тетрадей, планов, классного руководства и разных мелочей. Может, я излишне напрягался. Но в школе вообще тяжело работать, если честно и добросовестно. Тридцать-сорок человек перед тобой, все разные, они все вот сейчас взрослеют и формируются, они люди со всеми своими мыслями и чувствами, очень подвижные и ранимые, а могут быть очень жестокими, и они же дети. Это отдельный разговор.

Корректор – очень муторная и утомительная работа. Вот где не расслабишься. Через пару часов глаз замыливается и перестаешь соображать. Недаром практически все корректоры – женщины. Они гораздо способнее к мелкой кропотливой работе: внимательнее, терпеливее, расторопнее.

Остальные мои «культурные» работы – не бей лежачего. Языком молоть – не уголек колоть. Можно опоздать, уйти раньше, отлучиться, болтать с коллегами и пить кофе. Начинаешь понимать классовое чувство пролетария к интеллигенту: белоручка, болтун, чистоплюй, бездельник. Чего-нибудь слегка поделал между прочим – и дальше курит.

Профессия журналиста придает человеку наглость, часто ему вообще не свойственную. Он не сам по себе – за ним его газета (журнал, радио, ТВ). Он – податель славы: с кем беседует – того и прославит. Или ославит, наоборот. Перед ним начинают заискивать, хотят хорошо выглядеть. Журналист может задавать «неудобные» вопросы. От него может пахнуть неприятностями: обольет помоями в прессе. Это частности, это отнюдь не всегда, но: профессия журналиста сразу придает тебе значительности. Ну хоть: ты можешь разговаривать на равных с большим человеком, который по жизни тебя вообще не заметит.

Ну и, конечно, тут уже нужно сколько-то головы и как-то подвешенный язык. Вовсе тупой журналистом быть не может, даже самого низкого уровня. Хотя идиотов полно.

Короче: любой интеллигент может быть средним работягой. Но даже хороший работяга отнюдь не всегда может быть среднеприличным учителем, научным сотрудником или журналистом. Ребята, тут налицо человеческая дифференциация по качеству. Какому? А главному. Которое сделало человека человеком. По качеству мозга.

Вот поэтому были бригады профессоров-шабашников и доцентов-лесорубов. Которые за два летних месяца – отпуск плюс за свой счет – зарабатывали столько, сколько за год своей интеллигентской деятельности. И классно работали! Было бы здоровье.

И тут – вопрос, который много лет советской жизни не давал мне покоя:

Рабочий класс – передовой. Главный. Кстати, и оплачивается неплохо. Сознательный рабочий должен работать над собой, учиться, овладевать знаниями. И вот:

Рабочий получает двести и учится в институте на вечернем отделении. Он очень передовой. Вот он получает диплом и становится инженером на том же заводе. И что?! Во-первых, он больше не передовой рабочий класс-гегемон, а межклассовая прослойка – советская интеллигенция. Во-вторых, он получает уже не двести как рабочий, а сто тридцать как инженер. Да ни хера себе ваши пряники! Он что – учился, как быть бедным? С него что – удерживают налог на образованность?

Другой пример: «скорая» едет на вызов. В салоне: врач, ставка – сто рублей, медсестра – семьдесят рублей, водитель, который довозит их до места – двести рублей, за классность. Больше их обоих. Он доехал и курит, они, квалифицированные медики, откачивают больного. Это как?! А вот так. Дальше понимаете: если водитель с перепугу выучится на врача – не видать ему спокойной жизни и своей зарплаты.

А чего тогда шли учиться, рвались в вузы, получали дипломы? – Престиж. Перспектива. Социальный уровень и статус. Самоуважение и отношение окружающих. Людей до конца демагогией не обманешь: в работяги пойти любой может, и никогда не поздно.

И еще: природный инстинкт, вселенский вообще и социальный в частности: ты должен делать в жизни самое большое, на что способен. Потребность в реализации своих способностей, кроме прочего, вела и гнала школьных выпускников в учителя, инженеры, врачи и научные сотрудники. Единицы становились светилами и академиками, но и каждый десятый достигал высокой степени квалификации, положения и заработка.

Были советские интеллигенты такими же наемными государственными служащими, как и все прочие сословия. Плановая работа и тарифная сетка.

Советские песни про рабочий класс, колхозное крестьянство и интеллигенцию – в социальном смысле пустое вранье, демагогия. Государству принадлежало все, и государство решало и определяло все. Только государство могло принять тебя на работу и указывало: чего делать и сколько получишь. Ежели марксизм определяет классы по отношению к собственности на средства производства – один был класс: наемные работники государства.

Это очень важно. Это принципиально.

…Чем опасно вранье? И что это вообще такое?

Вранье – это заведомая подача неверной информации адресату – для получения от адресата нужной реакции. Скажем, чтобы адресат мало ел, много работал и верил руководству.

Но. Информация имеет свойство распространяться и самоумножаться вследствие динамики материальных процессов. Эффект мультипликации, умножения. Ошибка в одном знаке на начальном этапе вычислений – дает ошибку в десять знаков в итоге, аналогия понятна? Так это даже не аналогия – это простейшая математическая модель реальности.

По мере времени – все в СССР официально врали друг другу все больше и больше. Одну ложь – необходимо было компенсировать другой, большей ложью. Над Госпланом издевались в анекдотах еще 1960-х годов. К 1980 административно-командная система окостенела – лживый вал отчетов снизу порождал абсурдный вал указаний сверху. Инстинкт самосохранения системы обусловил саботаж верховных указаний многоступенчатой исполнительской пирамидой. Экономика перестала функционировать – а определяющая ее политика уже не могла принимать адекватные решения: все было пронизано ложью и демагогией. Делали много ненужного – и с трудом делали мало нужного, причем некачественного.

Лгала творческая интеллигенция, журналисты и писатели, художники и композиторы, нашпиговывая свои произведения марксизмом-ленинизмом и генеральной линией партии. Лгала партноменклатура со всех трибун о наших небывалых успехах и невиданном счастье.

Политбюро брежневских старцев – это портрет склероза головного мозга Советского Союза.

Именно интеллигенция – от членов высшей партноменклатуры и до студенчества, образованной молодежи, квалифицированных технарей и гуманитаров – снесла СССР. Вот чем кончается намеренная и целенаправленная ложь, вы понимаете? Что весь порядок вещей (не будем употреблять слова типа «аттрактор», уважая широкие слои) – стремится привести информацию в соответствие с реальностью. А реальность – в соответствие с информацией. Они не встречаются в пространстве и рушатся, противореча друг другу.

Именно в нашем запущенном случае реальность обрушилась вслед за информацией. Она сама неверную информацию и продуцировала.

Ложь хоронит самого лжеца. Вот как это называется. Отдельный лжец может процветать всю жизнь – окружающая система за свой счет компенсирует и выправляет его зловредную деятельность. Лжец паразитирует на окружающей среде.

Но. Если на лжи стоит государственная идеология. То на ней же встанет и государственная политика, и экономика. А если вдобавок это государство противопоставляет себя другим. То оно само себя разрушает и похоронит раньше или позже.

Ложь – это самоубийство.

Личное предисловие четвертое

Как я был капиталистом

Как вы могли заметить, я медленно и неуклонно, хотя порой и неожиданными зигзагами, поднимался по ступеням социальной иерархии. И роль спрута-эксплуататора явилась логическим завершением и венцом моей карьеры.

В 1988 году разваливающийся в экономическом параличе Советский Союз разрешил создавать кооперативы. Кооперативы мгновенно приступили к расхищению ничейно-общенародной собственности. Одновременно выяснилось, что воруют не все. Это удивляло и обнадеживало.

Из всех видов предпринимательства меня всю жизнь влекло только одно: самому издавать книги. Причем свои собственные. Мысль ужасная мне душу омрачала всю сознательную жизнь: почему, написав книгу, сдав ее на проверку цензуре, ничего антисоветского, я не могу отнести рукопись в типографию, заплатить и издать. За свои деньги. Которые найду где угодно – это моя проблема. Без издательства с его планами на пять лет вперед и редакторов с их идиотскими советами и поправками. Ну почему нельзя?!

Так вот, закон о кооперативах имел массу ограничений. В частности – запрет на любую издательскую деятельность. Чтоб к множительной и типографской технике близко частника не подпускать: мало ли что он напечатает!

Человек пятнадцать в Союзе одновременно сообразили, как этот запрет обойти. Ты регистрируешь фирму, акционерку, товарищество: папка с уставом, печатью и банковским счетом покупалась в юридическом кооперативе за гроши; там это поставили на поток. В протокол собрания акционеров впечатывали твою фамилию директором этой шарашкиной конторы, плати и иди.

А шел ты к директору издательства, государственного, советского, и объяснял ему, что принес чистую прибыль без хлопот. Вы заключаете договор подряда на исполнение вспомогательных издательских работ. И перечисляете списком абсолютно все, из чего издательская работа состоит. Но юридический издатель – он, госиздательство. Издательство выдает тебе доверенность на все твои вспомогательные операции. А что оно имеет? Десять процентов чистой прибыли! Пять – на счет издательства, а еще пять – в фонд целевого материального поощрения сотрудников. Сотрудники – это директор, главный бухгалтер и начальник юридического отдела. Обычно так.

Денег издательство не дает тебе ни копейки. Только получает. Но – нужна репутация, тебя должны знать и поверить.

Первая бумага – бесплатно – нашлась прямо в одной типографии. Четыре тонны сэкономленной неучтенки. Ее согласились уступить за двойную цену, при условии что и оплата печати будет по хозрасценкам – 200 %. Им это было страшно выгодно.

Так я издал 100 000 «Фермы зверей» Оруэлла – кажется, первым в Союзе. Макет сделал знакомый газетный верстальщик, типографские гранки вычитывала жена, журналист по образованию, слайд для обложки изготовил знакомый же художник. А я всем звонил, отвозил, привозил, подгонял, увязывал и посильно контролировал.

А еще надо было найти книготорговца-оптовика, желательно в Москве. Помогли московские друзья (я тогда жил в Таллине). И надо было с ним договориться: я его за месяц предупреждаю, что и когда пришлю, сколько экземпляров и тонн. И какая будет цена.

И заранее договориться с транспортным предприятием, чтобы в нужный день фуры – обычно камазы-восьмитонники – подъехали к складу готовой продукции типографии, а их пропустили и быстро загрузили.

После получения книг в Москве мой контрагент-книготорговец в течение трех дней телеграфом переводил мне всю сумму на банковский счет.

И вот тогда! Я переводил деньги издательству, типографии, транспортникам, рассчитывался за бумагу и налом платил художнику и верстальщику. (Я раздавал пачки купюр из набитого кейса, и по городу шли слухи о моем богатстве.) Плюс директору издательства и директору типографии я относил конверты. О них заранее не заикались, но людям было приятно и полезно, а хорошие деловые отношения необходимо укреплять.

После чего я оставался с суммой, которую в жизни и близко не видел.

Деньги стали иначе выглядеть! Я мог походя, случайно заметив, купить жене дорогую тряпку. Ездил только в СВ. Впервые в жизни мы слетали в Пицунду! Проблема авиабилетов исчезла: проходишь мимо очереди к окошку кассы, бросив насчет своего первого класса, и показываешь девочке вниз за прилавок два пальца: плачу двойной тариф. Случая не было, чтоб билет не нашелся!

Эта система пост-оплаты и работа на доверии была прекрасна. Тебе не нужен стартовый капитал! А за хорошее отношение всегда платишь чуть больше обещанного. И все довольны, и у всех стимул трудиться.

Тебя начинают знать в типографиях и на складах. С тобой хотят иметь дело: он обязателен и хорошо платит. Никого я никогда и близко не подводил. И лишь два человека за все время остались мною недовольны. Один – фотомонтажник в типографии, которого я трижды заставил переделывать картинку на форзац: ему ясно был написан на конверте со слайдом размер в миллиметрах и процентах увеличения – а этот шизофреник лудил нечто собственное и кричал, что он думал про другой формат. А это расход ценной пленки, это брак цеха цветной печати, улетело полтонны глянцевой форзацной бумаги, дикий скандал с начальником цеха. Все непросто, ребята.

А второй недовольный – полковник, зампотыл военной базы. Они себе в незапамятные времена выбили фонды на типографскую бумагу, ну просто удалось – так надо же брать: и накопилось ее пятьдесят пять тонн в ролях, рулонах то есть. А что делать – не знают. А рядом деньги ходят! А как пристроиться к деньгам – не знают.

Я взял его бумагу за 50 % прибыли от книги. Мы подписали договор – чуть обстоятельнее Варшавского пакта. На этой бумаге я напечатал в Ленинграде первое издание «Приключений майора Звягина». Там было много приключений. С кражей части тиража. С выставлением типографией, славный «Печатный Двор», неправильной цены на обложку. (Потом пришлось нанимать специально склад, бригаду и все 100 000 экземпляров разбандероливать, забивать черной плашкой цену вручную и запаковывать обратно. А это 50 с гаком тонн книг, представьте железнодорожный вагон под крышу забит!) Расчет был налом, конечно, я прибавил за срочность и хорошее отношение, люди были довольны.

Тираж был сдан за шестьсот тысяч, двадцать процентов торговец удержал себе, после расчетов со всеми исполнителями нам с подполковником осталось тысяч триста пятьдесят. И тут он стал скулить и ныть, как пленный: мало ему пополам, дай больше. За что?! Ну, ведь бумага моя. Где бы ты ее продал за три тысячи тонна?! У тебя навар три конца! Эта тварь не желала вникать, что я просыпался ночью в поезде – и не понимал, в какую сторону еду. Бумагу туда, книги сюда, машины отсюда, макет там, обложечная бумага здесь, корректура уже, слайд на обложку еще не, за цветной печатью проследить, за контрольными оттисками проследить, потом уже ничего не докажешь… И только когда деньги на твоем счету в банке – можно перевести дух.

Предпринимателем быть не просто и не легко, господа голодранцы.

Несколько раз за три года моей издательской деятельности подруливали желающие тоже стать издателями. То работяги из типографии, то торговец сникерсами. Чуют же: ходят деньги, а как взять – не знают. Просто же! Но как?

Они не понимали рынок. То есть не разбирались в книгах вообще. Что интересно, кому что надо, что пойдет – не представляли. Ты объясняешь, а он смотрит и не верит: скрываешь секрет, удачливая сволочь.

Один предприимчивый бригадир шабашников потерял все деньги: издал «Катынский расстрел» с фотографиями и еще что-то Колымское. Это было его представление о бестселлерах эпохи, но книги были очень скучные, третьеразрядные, и тиражи встали. Он все у меня допытывался: «Что издать? Я хочу тебя проверить». Не понял, что информация – это капитал. А купить за 10 % прибыли готовый макет хита – отказался, жалко, за что? Хотя это был тогда стандартный вариант.

…Может, вам это неинтересно. Но так начинался русский капитализм. Честный, без прихватизации. Издательский бизнес был одним из способов быстро разбогатеть. Книжный рынок глотал любые тиражи всех интересных книг. Страна изголодалась по настоящей литературе – то есть пусть и коммерческой, и пустой развлекаловке, американских детективах и любой фантастике, но и классике истории, философии и беллетристики, которой мы были лишены всю свою советскую жизнь. Бизнес в этом плане был легок и прост: издал – продал.

Вопрос: то, что делал я – мог сделать любой сотрудник типографии, издательства или склада бумаги. Почему они не издавали сами? Ведь денег хотели. Ответ: мозги не те. Энергия не та. Предприимчивость не та. Желания большого нет, которое все преодолевает.

Что я вкладывал в процесс? Энергию, которая систематизировала разные элементы в единую систему издания книги. Энергию интеллектуальную, эмоциональную и чисто физическую. Я продуцировал информацию и обеспечивал организацию материальных процессов по этой информационной модели. Во всем процессе издания книги заменить можно было любой элемент, любого человека и предприятие – кроме меня. Я мог сказать: издательство «Пароль» – это я. И благодаря мне многие люди имели работу и хороший заработок. А я делался сравнительно богат.

И как только вы вставите меня в план и уровняете мне зарплату – бумага опять будет пропадать, типографии опять будут недогружены, а хороших и нужных книг опять будет не достать.

Интересно: я не имел ни малейшей собственности на средства производства. Но моя информация и сугубо организационная деятельность были тем моим капиталом, без которого колесо не крутилось.

Сугубо теоретически: я мог купить типографию, магазины и бумажную фабрику. А мог арендовать их. А мог эпизодически размещать на них заказы. Степень «эксплуатации», она же «облагодетельствования» всех работников, от этого не менялась. Все равно я бы получал намного больше. Но если бы я пролетел – без заработка остались бы все работники. Понимаете, о чем я говорю, да?

…Я понимал, что через несколько лет все осмотрятся, сообразят, и прибыли разделятся между бумажниками, типографщиками и торговцами. Выживать будут отдельные издательства, мощные или маленькие любительско-целевые.

А потом деньги съела гайдаровская инфляция, и я уже ничем не отвлекался от писания книг.

Битва ложки с лопатой

Боевая птица цвета ультрамарин

Литература! Художественность! Беллетристика – прекрасное письмо! Чтобы чувства потряслись человеческими драмами, чтоб сладко щемило сердце от проникновенных картин бытия, чтоб глаз не мог насытиться красками, а ухо – звуками. Чтоб пела душа сладкозвучной арфой, рассыпалась клавишами фортепиано и грохотала грозным боевым барабаном: слушайте музыку всемирного построения счастья.

А чтоб помочь им вспоминать, пришлось топтать их и пинать, по спинам их гуляли дубинки и ремни; к ним возвращалась память, но – они не вспомнили одно: где спрятано оружие не вспомнили они.

Счастье всех эпох ломится в наши окна и вышибает двери. Свобода сносит все преграды, пролетарии теряют свои цепи, евреи свою национальность, негры свой цвет, а гомосексуалисты все мыслимые и немыслимые сексуальные ориентации: все равны. А если Бог создал людей неравными – мы упраздняем такого Бога. Незаменимых у нас нет.

Равенство! Могучий асфальтовый каток равенства с палкой-копалкой, рыхлящей путь впереди. Копалка выдергивает наверх всех, кто ниже общего уровня – и следом каток закатывает заподлицо, в плац, в асфальт! – всех, кто торчит выше прочих. Гении и лидеры не нужны нам, народу, и ликующая толпа до горизонта празднует освобождение от неравенства.

Ну и, конечно, братство. Что может быть прекраснее, чем бандит и нищий в объятиях приезжего террориста, отдающиеся братской любви. И слезы умиления на глазах у трех богатырей.

Вы видите эти лазурные небеса с жемчужными тучками? Зелень шелестящей листвы? Разноцветные блузки, знамена всех цветов радуги, сияющие глаза и белоснежные зубы? Причем не отдельно от лиц, а все вместе, в комплекте, как удостоверение… э-э… ну, молодости, здоровья, оптимизма и уверенности в завтрашнем дне. Да. Именно в завтрашнем. А над головами их парит и трепещет птица счастья завтрашнего дня.

Любой дурак может написать, что Маша любит Колю, а Коля любит Васю, а Вася любит Россию. А вот ты покажи, как омоновец читает нетленный шедевр Булгакова: нога хрясь! – и пополам! Крупно: нога, крупно: «Мастер и Маргарита», крупно: судья – «сам себе сломал, да еще себя и высек».

Нюхни, чем пахнет обезглавленная статуя Колумба, Адмирала Моря-Океана: как тяжкий бронзовый истукан рушится с постамента, вминаясь в асфальт, как раскалывается мраморный памятник, рушась на цементную площадь, как потом, парфюмом, травкой и восторгом пахнут разгоряченные молодые тела социалистов.

Крупным планом, пожалуйста: камера панорамирует по недоуменным лицам. Лидеры коммунизма вздрогнули, воинствующие атеисты неожиданно и неумело перекрестились – и вот они уже олигархи, акулы капитализма, угнетатели. А народ, от Москвы до самых до окраин, проходит как хозяин мимо всего своего народного добра и получает роль в знаменитом романе «Принц и нищий». Одежда народа, запах народа… нет? простите, это запах бомжей? черт, а еще вчера они тоже были народ.

Но это позавчерашняя газета. А вот свежий номерок, завтрашний, еще краской пахнет. Неужели: беломраморные виллы, голубые бассейны, преданная охрана, а за периметрами хозяйских поселков – нищий вымирающий плебс всех стран, никому не нужный и кормящийся подачками? Вот – литература! Вот – изобразительный ряд! Художественный прием, который ни разу не художественный. Улыбчивые лица злодеев – крупно! Серые облики простолюдинов – общий план!

Литература – это когда тебе нечем кормить семью, а босс ездит на «майбахе», и ты мечтаешь о гранатомете, и подробно воображаешь, как взрывается комом огня черная лакированная коробка. Это когда ты смотришь в телевизоре, а хоть и в компьютере, Багамские острова, зная, что никогда там не будешь. Литература – это когда богатство, слава, здоровье и красота достались не тебе – и ты идешь на оружейный сайт.

Ростов – город контрастов: вчера шел дождь, а сегодня зарезали. Контрасты – это: простой деревенский парень получил бесплатное образование и стал академиком – а его сосед, тоже простой деревенский парень, сгинул в концлагере на Колыме.

Литература – это о человеке: его мысли и чувства, его счастье и страдания, надежды и планы. Былое и думы. Взгляд в будущее. Это постижение: почему несправедливость? Почему за добро не воздают по заслугам? Ты хороший, работящий и добрый – где обещанное счастье, отданное подонку?

Все восстания и надежды мира, все победы и поражения, все попытки постичь смысл жизни и дать счастье, каждому, бесплатно, и пусть никто не уйдет обиженным! – и каждая черточка на каждом лице, каждая складка одежды, каждый звук голоса и шорох кустов, звяканье гильзы и звон бутылки, стук дубины и вздох любви – все это и есть литература.

И с древнейших времен излюбленнейшая ее тема – человек, вступивший в борьбу с роком за обладание счастьем.

Не раз и не десять эта борьба приводила к взрыву, сметавшему все вокруг и рушившему народы и царства. И гордо реял буревестник, безмозглая, в сущности, птица, пока ему не подрезали крылья и не съедали вследствие бескормицы.

Вы чуете поднявшийся ветер? Вы слышите крики толпы? Вы видите крушение устоев?

В общем, здесь пара слов о том, что с нами происходит – и произойдет в ближайшем будущем. И каков шанс этого избежать и выжить.

НЕТ В ЖИЗНИ СЧАСТЬЯ


Эту татуировку любой старик в России видел не раз. На плече или на груди, или на ином каком месте – синие буквы на белой или смугловатой коже. Баня, берег речки, снятая рубаха. И буквы эти означали битую-тертую судьбу, скорую готовность к драке и усмешливый стоицизм одиночки, не верящего в подарки и умеющего не отдать свое.

Почему же его, проклятого, нет? В смысле обещанного счастья?

Вот мужчины нашего рода охотились на кабана, а он прорвался и распорол мне ногу – а хромой теперь не охотник и не воин. Спасибо, что есть мне место у огня, и в сытный год покормят; а в голодный – убьют, или бросят в переходе на новую стоянку.

А вот сияют под солнцем ослепительные храмы и уходящие в небо пирамиды, слаженными ударами весел гребцы гонят по Нилу корабль, в тени под навесом сидит знатный писец, раб наливает ему ячменное пиво для утоления жажды – а мы, рабы, в палящем зное отбиваем глыбы в каменоломне.

А вот наступило светлое будущее всего человечества – благодатный феодализм. Гордые рыцари ломают копья на турнирах, и прекрасные дамы слушают песни трубадуров. И слуги ведут в замок сеньору на первую ночь мою принаряженную невесту, перед тем как жить ей голодную жизнь в соломенной хижине бедняка.

Но справедливое равенство ремесленников и торговцев смело феодалов, прогрохотали городские – буржуазные – революции, и капитализм уравнял в возможностях всех. И так эти возможности удивительно распределились, что у хозяина огромный дом, конюшня и сотня слуг, а мои дети откатывают вагонетки в шахтах, потому что мне их на свой заработок не прокормить…

Тысячелетиями копилась праведная злоба униженных и оскорбленных! И самые непокорные убегали в горы и леса, пели песни о свободе и резали глотки господам. И безымянные пахари слагали легенды о благородных мстителях.

…Итак, вы вспомнили основы школьного учебника истории. Там еще много подробностей. Как крепостные кормилицы выпаивали грудным молоком хозяйских щенков. Как бесправных солдат прогоняли сквозь тысячный строй шпицрутенов и забивали насмерть. Как вешали детей за кражу поросенка и сжигали соседей за неправильную молитву.

Вот карикатура: пузатый капиталист во фраке, цилиндре и полосатых штанах. А вот живопись: Париж, бульвар, за столиком кафе рантье-бездельник пьет аперитивы, и тенистый каштан шелестит над его головой – а на тротуаре голодный Гаврош просит хлеба. Гравюра: голодные лионские ткачи топят фабриканта.

А вот и Эжен наш Де Ла Круа! Крестовский то есть, из старого дворянства, зря ему фамилию в одно слово слепили. Свобода уже среди нас, она на баррикаде, грудь ее обнажена и открыта и выстрелам, и выкармливанию народа живительным соком свободы, и эстетике, наконец!

Присмотритесь внимательней: за ней много теней, туманных силуэтов, далеких фигур!.. Вот Спартак с коротким фракийским мечом во главе гладиаторских легионов, вот Робин Гуд с луком, не дававшим промаха, вот Маздак со своими распределителями всего добра поровну, а вон там Гильом Каль, потрясая копьем, ведет толпу разъяренных крестьян на штурм замка.

Дальше, смотрите дальше, сощурьтесь, если плохо разбираете! Вот ряды крестов вдоль дороги, а вот виселицы, вон те маленькие фигурки – это палачи похаживают на плахах, разминая плечи перед работой.

А здесь, в левом дальнем углу – невольничьи рынки: Александрия, Багдад, Рим… без счета мелких и разных.

В общем, вы все уже поняли. Жизнь вечно была поганая. То есть кому хороша, а кому не очень. Одни сладко жрали, классно пили, наслаждались сексом с лучшими партнерами, выражаясь сегодняшним суконным языком полицейского протокола и рецепта слабительного, и проживали в прекрасных дворцах. Другие пахали по-черному, не смели даже приблизиться к господину, питались отбросами и умирали в нищете. И – странно! – но им это не нравилось. И сильно не нравилось.

Они думали не менее десяти тысяч лет. С тех пор, как произошла неолитическая революция – но это была еще не та революция, о которой мечталось пламенным сердцам и холодным головам, не говоря о чистых руках – неолитическую революцию чистыми руками не сделаешь. Землю пахать надо.

Они стали пахать землю, сеять и жать – и вместе с семенами посеяли каждый свои возможности, после чего вместе с урожаем пожали неравенство. Появились богатые и бедные, сильные стали отбирать у слабых, образовалось государство, и остальные десять тысяч лет люди мечтали, чтоб это государство было справедливым – а еще лучше, чтоб его не было вовсе. И тогда будет счастье на базе всеобщего равенства, причем равенства в процветании и доброте.

Через десять тысяч лет они додумались до социализма. С чем можете их и поздравить.

Победные грабли социализма

Карл Маркс испытывал такую личную неприязнь к капиталистам, прямо кушать не мог. Простите старую шутку, да ведь и Маркс немолод. Его расчисленная и аргументированная ненависть к капитализму подстегивалась искренним чувством: они присваивали труд наемных рабочих, а он жил в бедности, и все присылаемые Энгельсом деньги мгновенно расходились на что угодно, только не на домашнее хозяйство. Этих крепких хозяйчиков просто надо удавить!

Терзаемый безжалостной рукой безденежья Маркс пророчил в светлом будущем отмену денег вообще. Все будут братья, и работать будут исключительно из потребности трудиться и любви к коллективу. Без денег. Все плоды трудов своих сложат в общую кучу, из которой каждый возьмет себе что потребно. Без излишеств. Но сначала – о, сначала! – надо все отобрать у всех и поделить поровну! Конечно, буржуи будут сопротивляться. И пролетарская диктатура – первый этап рабочего государства, а после второго этапа оно само отомрет и настанет коммунизм! – сначала пролетарская диктатура беспощадно подавит сопротивление буржуазии и отберет у нее все, поскольку это все сделано рабочим классом.

Но сейчас мы не будем вдаваться в построения социалистических теорий; еще наступит время. А окинем вдохновенным взором его сияющие вершины и кратко-кратко вспомним необыкновенные достижения. Смеяться не надо.

Итак – исторический 1917 год! Социалистическая геволюция, о необходимости котогой так долго говогили большевики, свегшилась! М-да, а теперь дискотека…

Запретили все партии, кроме собственной. Закрыли все газеты, кроме своих. Экспроприировали все вклады. Национализировали все банки. Объявили свою монополию на все виды внутренней и международной торговли. Учредили карательное ведомство для подавления любого сопротивления своего народа. Запретили владение оружием. Закрыли церкви, репрессировали священников. И – венец! – отменили частную собственность на средства производства. Все наше, народное, государственное!

Разруха и голод наступили в считаные месяцы. Предприятия встали. Крестьяне не отдавали свой хлеб задаром. Наводили ужас карательные экспедиции. Представителей буржуазии – вплоть до учителей и машинисток – сгоняли в группы трудовой повинности, брали в заложники и расстреливали, увольняли с работ и выселяли из городов. Крестьян согнали в «колхозы» и превратили в государственных крепостных. Народ реально обнищал! Но страна ковала горы оружия, через двадцать лет танков и самолетов в СССР было больше, чем в развитых западных странах, вместе взятых!

Про концлагеря, Колыму и Соловки, Дубровлаг и Норильск, 680 тысяч расстрелянных за один только 1937 год и миллионы зэков – и так всем понятно.

В 1941 году, начало страшной войны – за 6 первых месяцев из состава Красной Армии сдались в плен 3,8 миллиона человек, а еще 1 миллион исчез: разбежался по лесам, разбрелся по деревням, без вести пропал. Еще 1 миллион во время войны служил в вермахте: воевал против СССР в боевых и вспомогательных частях; и это не считая полицаев!

Еще в 1960 году в советских газетах печатались сводки и таблицы: как мы приблизились к уровню производства 1913 года и превзошли его!

…Нет смысла повторять горестную историю: как не пускали граждан за границу и жили за железным занавесом; как всего не хватало; как гордились оружием и летали в космос, пока не кончились заделы и наработки трофейных проектов, немецких инженеров и коллективов сталинского времени. Но главное: пикнуть не смели! слова сказать против генерального курса Партии не смели! и знали, что и дети с внуками так жить будут!

Ну, потом все рухнуло. Всем этот цирк за колючей проволокой надоел.

Главное – что? Производительность труда в 5–7 раз ниже, чем у капиталистов. Плановое хозяйство заставляет производить то, что никому не нужно, и хренового качества. И всем на все плевать: а не твое, а все равно ничего не изменишь.

Социалистическая Монголия: те же скотоводы-кочевники, только сдавать план по мясу и шерсти государству, все не твое, плюс госбезопасность. И населения – 700 000 человек на 1,5 миллиона кв. км – 1 человек на 2 квадратных километра то есть был до войны.

Социалистический Китай! 30 миллионов человек умерли от голода, миллионы были уничтожены и репрессированы во время «культурной революции». И был страной третьего мира – пока не ввел элементы рынка и частной собственности на средства производства. То есть: экономическая модель Китая – корпоративное государство типа, близкого к фашистскому (не клеймо, но определение): государство планирует и рулит, но частники также инвестируют и производят, в том числе и главное – на крупных промышленных объектах.

Ортодоксально-социалистическая Северная Корея. Нищая, тоталитарная, голодная и фанатичная. Существует только за счет Китая: она та булавка, которой Китай покалывает в зад «мировое сообщество».

Социалистический Вьетнам. Жесточайшими военными методами объединил страну и за десять лет привел ее к ужасающей нищете. Тогда разрешил приватизацию предприятий, провел рыночные реформы, экономика стала смешанной под общим контролем Партии, и уровень жизни резко поднялся.

Куба! Процветающая Куба! Богатейшая была страна Западного полушария после США и Канады. А вот и социализм: нищета, диктатура коммунистической партии, расстрелы, милитаризация. Из 11-миллионного (в 1959 г было 6,9 млн) населения Кубы 2 миллиона сбежало после социалистической революции.

В Чили социалист и друг СССР доктор Альенде начал проводить социалистические реформы – и мгновенно начались перебои в снабжении, политические убийства и репрессии против недовольных.

Про Венесуэлу упоминать? Каких-то 20 лет социалистических реформ – и из богатой еще недавно страны с ее нефтяными месторождениями, где исчезла еда и лекарства, сбежало 4,5 миллиона человека – 15 % населения!

Европа! Европа! Восточная Европа! Польша, Чехословакия, Румыния, Венгрия, Болгария, а также Германская Демократическая (Социалистическая) Республика. Как только разжал когти и испустил дух великий Советский Союз – его «надежные партнеры», проклинавшие плановое хозяйство и коммунистическую идеологию, мгновенно снесли поганый социализм, устроили радостные демонстрации с объятиями – и приступили к строительству демократий со свободой слова и предпринимательства.

…Господи, сколько слов. Можно бы вместо них оставить чистые страницы. Но ведь не все знают, не все верят…

Вопрос – this is the question! – чего им еще непонятно?!

НИГДЕ социализм не дал свободы – только закабаление в тоталитарном строе, тоталитарная идеология, преследование инакомыслящих, никакой свободы слова.

НИГДЕ не дал экономического процветания – только бедность, распределение дефицита и развал экономики.

НИГДЕ не руководствовался гуманизмом, толерантностью и любовью к человеку – тюрьмы, лагеря, расстрелы, ссылки, запреты на поездки за границу.

НИГДЕ не развивал культуру – запрет книг и кинофильмов, музыки и пьес, все только по предписаниям и под контролем единственной правящей Партии.

НИГДЕ не способствовал расцвету и развитию науки – даже Китай поднимает свою науку на ворованных открытиях и технологиях (как раньше воровал все, что можно, на Западе Советский Союз со своими гипертрофированными разведслужбами).

Хотели как лучше. Вышло как всегда.

…А теперь нюхни оружейную смазку на автомате конвоира, сощурься на блеск бескрайнего снежного наста Колымы, глотни водочки, из нефти перегнанной, другой для тебя нет, послушай лай пограничных овчарок и песню из телевизора – о том, что нигде люди не счастливы так, как в мире социализма.

И спроси себя: борцы за социализм на современном Западе, зажравшемся и распухшем от толерантности и изобилия – они с ума не сошли? Белены не объелись? Может, их марсиане наняли, чтоб Землю от людей освободить?

Мы не сможем понять логику непрофессионалов, сказал Мюллер. А может, они хитрые профессионалы, хмыкнул седой сыщик.

Сейчас мы вскроем логику этих профессионалов. Да, она хитра. Слоеная логика, крученая, но очень внятная и жесткая. То, что в результате этих профессионалов повесят старшие товарищи по борьбе, не должно нас волновать.

Ход истории

Гигантский крот Истории роет свой ход, свой нескончаемый коридор, свой извилистый и прихотливый тоннель цивилизации – под землей. И работа его скрыта от людских глаз и тем самым обычно от людского мозга. По легкой дрожи почвы под ногами, по дальнему гулу и глухим глубинным сотрясениям пытаются люди угадать его направление. Лишь иногда разверзнется пропасть, исчезнет в бездне цивилизация, новые камни выдавятся наверх движением тектонических плит – и в неузнаваемо измененном пейзаже веками налаживают разоренные народы новую жизнь. И поминают предшественников, поглощенных Временем, и поют славу над старыми могилами.

Вот какой красивый зачин я вам спел. А теперь сели за парты и раскрыли учебники. Глава первая: «Как жили наши предки». А жили предки долго, и было их до хрена.

1. Первобытно-общинный строй. (Все названия – условные: обозначения упрощены и обобщены. Не на симпозиуме по истории социологии и философии истории, чай.) Родовая община. Все родственники, потомки одной пары, хотя иногда прихватывали жен из общин, с которыми сталкивались – или эти соперничающие группы побеждали и съедали, или женщин посильно похищали при случае.

Полное соподчинение и единообразие жизни этих людей. На охоту – все дружно на охоту (едва ли десяток мужчин наберется). На войну – все на войну. Отдых – все отдыхаем. Есть еда – все садимся жрать. Одинаковые дубины и копья, одинаковая одежда из шкур, одинаковое меню – жареная оленина и коренья, собранные женщинами. Вождь рулит – он самый харизматичный, здоровый и сметливый одновременно. Огонь поддерживаем, детей растим, свою территорию защищаем – лес-поле кормят, там живность и растения для пропитания, нам нужно 10–15 квадратных километров на человека, чтоб дичью пропитаться.

Свободы тут – никакой. Как все поступают – так и ты заодно со всеми.

Но свободного времени много. Поохотился удачно – и несколько дней ешь и отдыхаешь, у огня или на солнышке греешься, спишь вволю.

Род разрастается в племя.

2. Рабовладельческий строй. Для этого сначала надо было одомашнить и начать пасти скот – это надежнее и сытнее охоты, всегда есть запас пищи. А когда есть запас пищи – высвобождается время для ремесел и размышлений. Жизнь-то налаживается!

А потом – Великая Неолитическая Революция. То есть: от палки-копалки – к примитивной сохе: грянул научно-технический прогресс! Можно разрыхлить землю, посеять зерна – и собрать много колосьев, много зерна! Сделать запасы хоть на семь лет – зерно, если в сухом и темном укрытии, можно хранить долго. И молоть, и кушать в голодные, неурожайные то есть, засушливые или дождливые годы.

Племена объединялись временам в союзы племен. Кого вынесет на фарватер эволюции – союзы племен превратятся в народы.

Пахать стали страшно. Как пахарь горб ломает – так еще никакой охотник-собиратель изо дня в день не трудился. Времени и возможностей для отдыха стало меньше. Но всегда кусок хлеба будет – а охотники вымереть могут, если животных мор скосил или они мигрировали подальше в ненастный год.

И вот тут в головы пахарей пришла гениальная мысль. Пленных, захваченных в стычках и битвах, можно больше не есть. Конечно, белковая пища прекрасна и полезна. Но! Если заставить пленного трудиться в поле – он может произвести хлеба куда больше, чем мяса с его собственного тела.

Польза здесь всесторонняя! Во-первых, пленный остался жив. Во-вторых, он делает полезную племени работу. В-третьих, он высвобождает людям племени время для думанья, разных поделок и изобретений. Свободный человек ест хлеб, выращенный рабом – а сам придумывает геометрию, философию, боевой строй фаланги и буквенное письмо.

Раб создает прибавочный продукт, которым кормятся те, кто создают и двигают цивилизацию.

На этом прибавочном продукте стоит основание первых государств. Ибо: нужны профессиональные воины, нужны администраторы и правящая группа, а также нужны умельцы по работе с металлом и мудрецы, которые много понимают: знают, советуют, предсказывают.

Рабу плохо? А в кастрюле ему было бы лучше? Но – плохо, конечно.

Зато! – рабов много, и вместе они работают так много, и производят так много, что при свободном труде «каждый для себя» столько бы всего наработано не было. На хрена строить пирамиду и вычислять уровень каналов, если можно после работы, которая прокормит семью, отдохнуть в тени, попивая пальмовое вино и закусывая ячменной лепешкой? Еще и спеть можно!

Рабовладельческое государство – оно обеспечивает такую общую производительность, которая больше, БОЛЬШЕ труда свободных людей. Раб жестоко эксплуатируется. Зато: Парфенон, железное оружие, театр, науки и так далее. А раб – кормит, камень добывает, дороги и стены строит, скот пасет.

Но свободы – фор хум хау. Рабу – фига свободы: рабство. Но свободные люди – могут поспать, а могут пойти на агору, а могут затеять поход на соседей, а могут придумать катапульту. И гордятся греки своей свободой. Но ведь и персы, полностью зависимые от царя, в пределах этой своей зависимости вполне свободны: хочешь спать ложись, а хочешь песни пой.

Итоги. Рабы попали в полное рабство. Свободные граждане обрели свободы несравненно больше, чем раньше. Общество расслоилось, стало сложнее и неоднородным. Общественное производство выросло. Наука, техника и искусство – расцвели чрезвычайно! И мощь, общая мощь народа в государстве, выросла неизмеримо.

Кратко. Общество усложнилось. Общая производительность выросла. Появились свободные люди. Мощь и культура резко поднялись.

Раб – это живая машина дотехнического прогресса. Жестоко относительно свободы. Гуманно относительно убийства и каннибализма. Но прогрессивно.

3. «Да здравствует феодализм – светлое будущее всего человечества!» Несут такой плакат рабы на демонстрации в Древнем Риме. Бытовал такой анекдот в советские времена, при господстве марксистско-ленинской фразеологии.

Все рабовладельческие государства в конце концов рухнули. Не слыхали? Да… Отчего?

Философски говоря, к тому времени восьмидесяти луидорам Людовика XIII, как и всему на свете когда-нибудь, пришел конец. Пришел конец и этим государствам. Система исчерпала свой системный ресурс.

Проще? Человек ценит и способен драться только за то, что ему досталось дорогой ценой. «Чудесами богата память их, но скуден морской доход. И то, что досталось ценою зубов – за ту же цену идет.» Сладок лишь трудный хлеб, славна лишь трудная победа, гордость приносит лишь высота и недоступность покоренной вершины. Тот, кто с честью прошел жестокую школу – уверен в своем моральном праве быть жестоким к другим, если они враги.

Не третье, так девятое поколение рабовладельцев, которые потребляли уже рафинированную культуру плодов рабства – перестали быть суровыми хозяевами и жестокими воинами, которые заплатили цену крови за то, чем владеют. Человек не готов ставить жизнь на кон, убивать и умирать – за то, что досталось ему без всякого труда, автоматически, по наследству, в порядке вещей. Это все равно что умирать за то, что трава зеленая, а солнце греет. Природа – она природа и есть, к природе материального достатка и социального статуса это тоже относится.

Зверь живет в борьбе всю жизнь. Конкуренты его вида постоянно норовят отобрать у него участок охоты, пищу, самку, жизнь. Большинство гибнет в этой борьбе, выживают сильнейшие, кто победил, стоя насмерть за себя и свою жизнь, а свой участок и самка – это и есть жизнь и продолжение рода.

Культура делает человека мудрым и знающим, она же делает его тонко чувствующим и добрым – но она же делает его нерешительным, мягким и слабым. Изощренный ум, наполненный информацией на все случаи жизни, мгновенно находит сотни аргументов, чтобы не драться, не убивать врагов-захватчиков, не рисковать своей жизнью. И люди это всегда знали – попросту и без затей. – В мире и сытости потомки воинов делаются расслабленными, изнеженными, ленивыми и трусливыми, им дорог их покой и комфорт, и настоящим бойцам уже нетрудно перерезать им глотки и завладеть их добром и женщинами.

В чем дело еще? А в том, что человек, как любая природная система, запрограммирован на получение максимального желаемого результата с минимальными личными затратами энергии. Если можно не драться насмерть, не менять весь образ жизни, а мирно договориться, заключить сделку, заплатить, оказать услугу – обеспечить себе комфорт с минимальным риском и трудами, – то цивилизованный человек всегда предпочтет мирный и безопасный путь. Пусть унижение, материальные потери, снижение статуса – но как можно спокойнее и легче сохранить свое положение насколько возможно.

Доблестные воины и трудолюбивые хозяева сменяются изнеженными и боязливыми потребителями. С этого момента они обречены.

Хозяева перекладывают на рабов все больше обязанностей, рабы становятся администраторами, выкупаются из рабства, становятся банкирами и торговцами, подкупают чиновников, сосут все соки из проклятой метрополии, где их презирают как людей второго сорта – а хозяева делаются все никчемнее и слабее.

Держава расползается на куски – каждый сильный и храбрый хочет отделить свое владение и править в нем самовластно.

И тогда приходят варвары. Которых двести лет назад стерли бы в порошок, а они и дерзнуть не смели замахнуться на великую державу, только огрызались, когда их приводили к покорности коронные войска. Варвары грабят богатства и режут вырожденцев, как баранов, а те платят любой выкуп и молят о жизни.

Рабы освобождены и расходятся. Огромные латифундии, каменоломни и стройки, виллы и бани – пустеют: они приводились в жизнь и движение только рабами. Исчезают науки и ремесла, нет больше ни медицины, ни грамоты, ни наук и искусств, нет даже военного строя – толпа на толпу воюют вооруженные яростные варвары.

Свободы стало больше – рабства нет! Но производства стало меньше! А с ним исчезла культура и воцарились века дикости, немытости, неграмотности.

Но! Монастыри, трубадуры в замках, заморские мастера оружейного ремесла, книги иных стран в дальних походах – и через ТЫСЯЧУ лет цивилизация поднимается. В чем-то она не достигает античного уровня: нет отапливаемых под полом вилл, нет цемента, нет искусной выделки тканей и секретов развитой медицины. А в чем-то превосходит: живопись, философия, научные прорывы, огнестрельное оружие.

Так что при феодализме – свободы больше. И труд отдельного свободного крестьянина производительнее подневольного труда раба. Но дурная организация, скверные орудия и личное потребление – ведут к скудости хозяйства и малости производимого продукта.

Первое: производство на душу населения – резко ниже по качеству и количеству. Какое изобилие?.. Немытого рыцаря в проношенных штанах с римским богачом не сравнишь.

Однако второе: характер социальных отношений между работниками и господами был таков, что у феодализма была огромная перспектива развития. Мощный системный ресурс. Научные знания и технологии нарабатывались и копились, производство росло – и когда каравеллы с пушками в бортах пошли через океаны, когда мануфактуры стали производить километры качественного сукна и полотна, когда мушкет стал великим уравнителем сил между могучим рыцарем и хилым простолюдином – тогда преимущества феодализма стали явными.

Предположим, мы сейчас не будем касаться вопроса крепостных и рабства при феодализме. Предположим, мы упрощаем модель до принципиальной: тебя уже никто не может продать и купить, распять на кресте по своему произволу и отыметь во все места по своей прихоти. Даже у мужика, у простолюдина, уже есть какие-то гражданские права. Право на собственность. На долю произведенного продукта. На семью по своему усмотрению. На жизнь, в конце концов. И даже на свободный проезд по дороге: великий европейский закон: «Большая дорога принадлежит всем».

…Итак. Свободы для всех, в среднем, стало больше. Производства материального и информационного стало меньше. Но со временем производство достигло уровня, который рабовладение дать не могло. Вот.

4. Чем ближе к нашему времени – тем яснее и понятнее. Есть такая иллюзия.

«Век шествует путем своим железным». Это уже про капитализм.

Научно-технический прогресс обусловил промышленную революцию. Машинные производства обеспечили высокую производительность труда – и нуждались в работниках. Не рабов – значит наемных, платных. Возникли капиталисты – владельцы средств производства, заводов и фабрик. И возник пролетариат – бывшие крестьяне, которых или сгоняли с земли юридическими и экономическими способами, или делали их труд убыточным вследствие импорта дешевого продовольствия из-за рубежа.

Капиталист – свободен. Он не рыцарь, не вассал, сословных обязанностей ни перед кем у него нет. Хочет – продал свое производство, хочет – подарил, бросил, проиграл в карты. Хочет – руководит сам, хочет – нанял управляющего и уехал в Монте-Карло.

И пролетарий свободен. Хочешь – работай, ешь, не хочешь – не работай, не ешь. Хочешь – уйди в бродяги (если за это уже не вешают), хочешь – попробуй стать торговцем, хочешь – отправляйся за тридевять земель искать счастья. А то в армию запишись. Конечно, костлява рука голода. А вы что хотели – чтоб вам дармовая жратва обеспечивала свободу капризов? Выбор у тебя богатый, ты не раб и не мужик на земле, привязанный долгом и оброком к сеньору.

Но, конечно, свобода капиталиста пошире свободы пролетария.

(Граждане. Здоровый, сильный, красивый и умный – куда свободнее слабого, противного и глупого. Диапазон возможностей у них разный – от природы, по жизни. Диапазон свободы вообще-то всегда индивидуален.)

А пролетарий выполняет свою норму дневной работы, иначе мало заработает или вообще выгонят. Но относительно свободен.

5. Следствий тут несколько.

Во-первых, общество стало еще сложнее, многоэтажнее, степени неравенства умножились. Крестьяне с землей и арендаторы с оброком. Свободные ремесленники. Городской пролетариат. И появились наемные работники, те же пролетарии, на обширных централизованных сельхозугодьях. А также: учителя, врачи, журналисты, университетская профессура, писатели и композиторы, художники и изобретатели. Государственные чиновники и производственные менеджеры. Капиталисты и министры, крупные землевладельцы и полицейские, армия и флот. Огромная многосложная пирамида, на вершине которой неограниченная наследственная власть – сменилась выборной, сменяемой и ограниченной.

Во-вторых: внимание! Земледелец пахал тяжелее охотника. Раб – тяжелее свободного работника, который не загонял себя вусмерть ради лишней прибыли. Свободный крестьянин феодализма – пахал тяжелее раба: тот по возможности отлынивает, а этот пашет от души на себя, но сначала-то надо сеньору отдать его долю, а уж потом семью кормить и одежду купить! Пролетарий горбатился тяжелее крестьянина: по десять, двенадцать, четырнадцать часов круглый год, в предельном темпе, а будешь медлить – выкинут за ворота, там очередь безработных, а тебе только с голоду дохнуть. Свобода, конечно, но жить охота.

В-третьих. В первобытнообщинном строе карьеру сделать было трудно. Вождь – самый здоровый и умный: почетно, но опасно. Затем появились шаманы – но шаман сам отберет мальчика из всех и будет его учить и воспитывать.

При рабовладении социальные лифты тоже вверх-вниз не сновали. Только принадлежа от рождения к сословию чиновников (писцов) или жрецов, можно было продвинуться в этой области. Или в армии. Но чаще – высокие должности наследовались.

Феодализм в принципе позволял пробиться в рыцари – на первых порах, пока иерархия не окостенела. Здоровый, храбрый, спас в бою знатного господина – он может тебя возвысить, даже представить королю. Но с формированием сословий – потолки между ними были непробиваемые.

Однако. Торговцы, менялы, ремесленники, ювелиры, врачи и живописцы, архитекторы и изобретатели – имели шанс обратить на себя внимание, завоевать авторитет, сколотить капиталец, приблизиться к сильным мира сего и даже обрести определенное влияние. А за ценную услугу, иногда же просто за очень большие деньги – король или герцог мог возвести богатого, талантливого и полезного простолюдина в дворянство.

А вот в 1789 году! В Зале для игры в мяч! Чем является Третье сословие? Ничем. Чем оно хочет стать? Всем! Где тут гильотина для королей?

Вот тогда – вот тогда! – капитализм вступил из ранней стадии в стадию капитализма очень даже развитого: и общество это правильно назвать Обществом Свободного Предпринимательства.

Юридически – полное равноправие. Сословных перегородок не существует. Сирота и племянник сапожника становится премьер-министром Великобритании. Вчерашний крестьянин приходит в город, начинает торговать дешевыми конфетами с лотка – и становится богатейшим фабрикантом. Нищий бродяга становится великим художником. Семья еврейских менял превращается не просто в богатейших банкиров Европы, но покупает себе дворянство. Сын приходского священника становится прославленным в веках адмиралом Королевского Флота. Ну и так далее.

Мир опоясывают железные дороги. Свечи сменяются газовыми рожками, а они – электричеством. Пароходы, воздушные шары, ванные и ватерклозет, отлаженная почта во все концы мира. Медицинское обслуживание доступно уже любому! – хотя до совершенства еще далеко. Но всеобщее образование вступило в свои права! Боже! Телеграф, телефон, автомобиль!

Но жизнь пролетариев хуже, чем древнеегипетских рабов: по крайней мере, те дышали свежим воздухом и могли не слишком надрываться, пока надсмотрщик далеко. Жалкие клетушки в кирпичных сотах, прокопченных фабричным дымом, изношенная засаленная одежда, скудная еда, вечный недосып и переутомление. Они низкорослы, хилы и бледны. Десятилетние дети – откатывают вагонетки в шахтах, изнемогают на фабриках, потому что заработка взрослых не хватает на еду. Доля бездомного бродяги видится пролетарию счастьем! Перечитайте Джека Лондона: «Люди бездны» и великий рассказ «Отступник».

6. И вот тогда, в середине XIX века, из чрева капитализма показал свою грезовскую головку нарождающийся социализм – и ощерил железные зубки. То есть исподволь он существовал давно. Но сейчас оформился как научная теория, как учение о будущем, которое неизбежно.

Чем все опыты по его построению кончились – мы уже знаем. А вот с чего они начинались? Чтобы понять – надо охватить весь процесс во времени и в деталях.