– Стой, Константин Сергеевич. Вот что, православный человек Иван Степанов. Рассказывай, что в городе творится, что, где и как; а мы – слово офицера и дворянина! – и тебя, и твоих отпустим на все четыре стороны. Винтовки не вернём, ну да ты себе другие достанешь.

Дружинник заколебался.

– На вот, закуривай. – Две Мишени протянул портсигар. – С германцем воевать надо, Степанов, а не друг другу глотки рвать. Он на нашу землю пришёл, никто их сюда не звал.

– Бывает, что друг и нежданно заглянет. – Командир дружины пустил дым. – Да-а… хорош у тебя табачок, твоё благородие… Ну, так и быть, скажу – вреда с того не будет, сами всё равно узнаете. Значится, так…

…Где государь и наследник-цесаревич, Степанов не знал. Слышал только, что их ищут, Временное собрание ищет изо всех сил. Зато знал другое – восставшие полки и рабочие дружины заняли окраины города, заводские кварталы, ждали подхода немцев и запасных частей, присоединившихся к «борьбе за свободу». В центре же засели немногочисленные юнкера и отдельные гвардейские роты, удерживая Госбанк на Садовой улице, Министерство внутренних дел и штаб жандармского корпуса, главный телеграф, телефонную станцию, арсенал и Петропавловскую крепость. Зимний дворец, Главный штаб, Адмиралтейство, а также мосты через Неву тоже оставались в их руках. Про александровских кадет Иван не слышал. Фронт проходил примерно по реке Фонтанке, однако все вокзалы остались в тылу восставших, отчего и не охранялись – не от кого. Поезда ходить перестали, персонал разбежался. Кто грабить, кто спасаться от ограблений.

– А почему света нет?

– Так инженер% разбежались и мастера тоже. Газовый завод тоже встал, стачка!

– А против чего ж бастуют?

– А против врагов революции! – охотно пояснил дружинник. – Но там тоже работать нельзя, начальство сбегло!

– Пусть лучше бастуют, чем пожар устраивают, – буркнул Две Мишени. – Ну а германцы-то что ж к вам на подмогу не спешат?

– Как не спешат? – удивился рабочий. – Очень даже спешат! Корабли ихние зайти не могут, кто-то из флотских мины вывалил в Морской канал, так я слышал.

– Гвардейский флотский экипаж?

– Не, твоё благородие. Эти-то флотские сразу Временному собранию присягнули, великий князь Кирилл Владимирович к Таврическому дворцу их и привёл.

Офицеры переглянулись, у Феди Солонова сделалось нехорошо в груди. Это как же так? Уже императорская фамилия этим «временным» присягает?!

– Значит, немцев ждёте, Иван Степанов?

– Ждём, – безыскусно подтвердил тот. – Временное собрание-то в Таврическом дворце заседает, а министры царские, говорят, то ль в Зимнем засели, то ль в Главном штабе. Не ведаю.

– Ну, не ведаешь, и ладно. Ступай, человече. Мы своего слова хозяева. Давши – держим. И тебя отпускаем, и твоих. И… мой тебе совет, Иван. Сидите на своём заводе, носа не высовывайте.

– Это почему ж, твоё благородие?

– Жалко мне тебя, – честно сказал Две Мишени. – В Маньчжурии я такими же, как ты, командовал. В одной траншее лежали, в атаки вместе ходили, с япошками на штыках дрались. И как-то ладили. Сколько раз меня такие же вот солдаты спасали – не перечесть. Чего теперь-то нам собачиться? Враг наш – не вы, но немцы. Их изгнать надо, меж собой разберёмся…

– Э-э, твоё благородие, – усмехнулся Степанов. – Красно говоришь, да не всё верно. С япошками нам делить нечего было и драться с ними не за что было тож. Замирились, при своих, считай, остались, а сколь народу положили? Так и с германцами. Германцу, ему чего надо? С нами торговать, чтобы мы б у него покупали, а он – у нас. А царь-то, царь с ними замиряться после балканской замятни и не стал. С лягушатниками связался! Вон у батьки моего в деревне – коса немецкая, добрая, сносу ей нет. А с французишки того какой толк? Для богатеев только! Немец – он, как мы, работящий. А лягушатник? Тьфу, задом вертеть только и силён! Кто Москву нам сжёг? А от немца нам ничего плохого, кроме хорошего, и не было никогда.

– Славно рассуждаешь, Иван Степанов. В моём полку быть бы тебе обер-фельдфебелем, не меньше!

Дружинник фыркнул.

– Спасибо на добром слове, твоё благородие. Отпускаешь, значит, и меня, и моих?

– Отпускаем, – кивнул Яковлев. – Сюда, на вокзал, не суйтесь. И мы к вам соваться не станем. Русскую кровь лить – последнее дело.

– Дело-то последнее, а мальчишек драться притащил, твоё благородие.

– Мальчишки присяге верны и мы тоже, – строго сказал Аристов. – Ступай теперь, Иван Тимофеевич. Уводи своих. Да скажи там, на заводе, полезут если – по-другому говорить станем.

– Да больно надо – сюда к вам лезть! – буркнул Степанов, но не слишком уверенно.

Отперли дверь.

– Вот и хорошо. Эй, братцы! – обратился Две Мишени к притихшим дружинникам. – Ступайте себе. Мы вам зла не хотим и от вас не ждём. Ваш набольший сказал – вы за порядком следите, вот и хорошо.

Рабочие попытались было спорить, мол, как же нам за тем порядком следить, если винтовок нет, но быстро скисли.

Выбрались наружу, завели грузовик, уехали.

– Достанется им сейчас, свои ж засмеют, – бросил им вслед Чернявин, узнав об исходе переговоров.

– Сами виноваты. Однако, господа, прошу на совет. Знаю, что время позднее, да и кадет кормить надо, а и мешкать дальше уже нельзя…



Иван Тимофеевич Степанов, несмотря на отобранный пулемёт, слово своё сдержал. Спустя короткое время к вокзалу явились начальники рабочей дружины с «Треугольника» – уже немолодые, руки все в мозолях. Явились они с белым флагом и без винтовок, только с револьверами на поясах.

– Мы, господа хорошие, вреда никому не хотим. Кроме врагов свободы, понятное дело. И потом – увозили б вы отседова своих мальчишек. Грех это, господин полковник, мальцов под пули. И сами б уходили. Чего драться-то, теперь заживем! Свобода будет!

Полковник Аристов не спорил. Угостил делегатов папиросами, покивал. Спросил:

– А как же с хлебом-то сейчас в городе? С провизией? Поезда не ходят…

– На Николаевский вокзал ходят. И на Финляндский. Туда чухонки-молочницы товар возят. Коровы-то каждый день доятся, свобода иль не свобода. Так что Бог не выдаст, свинья не съест, господин полковник. Главное – что свобода!..

– А что… – дёрнулся было Аристов, однако и Чернявин, и Яковлев разом на него зашикали. Спора не случилось, депутация «Треугольника» благополучно вернулась к себе.

– Фёдор, – Две Мишени поднялся, поправил ремни, – поешь со своей командой и будьте готовы, до утра ждать нельзя. Бардак этот должен кончиться, сюда рано или поздно наведаются уже не рабочие дружины, а боевые полки. Пора действовать.

– Завтра с утра тут уже будут германские части, господа, – вполголоса сказал Яковлев. – Вы правы, Константин Сергеевич, это уже не наши питерские рабочие, с которыми вполне договориться можно.

– Мы их опередили, но ненамного. Переночуют, с рассветом двинутся, – согласился Чернявин. – Царскосельскую ветку никто не обороняет, приедут, как на параде…

– Значит, действовать надо сейчас. Семён Ильич, ваша третья рота самая старшая. Она и пойдёт.

– А где наши первая и вторая, так никто и не знает, – вздохнул Чернявин.

– Надеюсь, что в центре, – отрывисто сказал Две Мишени. – Но туда, господа, нам с вами соваться нет никакого смысла. Оборона есть смерть вооружённого восстания, как говорится.

– Это кто сказал? – заинтересовался Яковлев. – Никогда не слыхал подобной фразы!

– Да был тут один такой… – неопределённо ответил Аристов. – Солонов! Готовь своих молодцов.

– Константин Сергеевич, да что вы задумали?!

– Центр города блокирован. Если сейчас и не полностью, то завтра его запечатают. И добьют. Гвардия застряла в Стрельне, и я уверен, что их туда просто выманили. Германцы высадили десант – «десант свободы» – заставили развернуться все верные государю части, а сами спокойно зайдут в город с юга. Не важно, по Николаевской дороге или по Царскосельской, или по обеим вместе. Временное собрание – в Таврическом дворце. Значит…

– Значит, туда и надо бить, – заключил Яковлев. – Вот только когда они туда соберутся…

– Они и сейчас почти все там. Заседают, а вокруг счастливо манифестирует освобождённый народ.

– И мятежные полки…

– И мятежные полки. Но они нас не ждут, к тому же, господа, пришла пора снова вспомнить специальный автомоторный отряд «Заря свободы». У нас, помнится, и лозунги соответствующие имелись…



Торопливо очищены консервные банки – «Щи съ мясомъ и кашею, порцiя на обѣдъ. Вѣсъ 1 фунтъ 70 золотниковъ»[17], – стрелки-отличники кое-как, наспех, пришили к папахам красные ленты наискось. Над грузовиками подняты кумачовые транспаранты. Заурчали моторы, вспыхнули фары; третья рота плотно, локоть к локтю, набилась в кузова, облепила подножки. Почти сотня штыков, три пулемёта, гранаты и даже миномёт – всё тот же «ланц» с дальностью в двести саженей. Четвёртая рота ведет разведку, вместе с пятой охраняют вокзал и бронепоезд. Запасов хватит, натащили из Измайловских магазинов, окна заложены, подходы пристреляны, в бойницах пулемёты; с налёту не возьмёшь.

Конечно, в грузовиках ехали сейчас и многие офицеры корпуса: казак-подъесаул Евграф Силантьев, начальники отделений третьей роты капитаны Бужинский и фон Кнорринг, преподаватель тактики подполковник Чеботкевич и ещё с полдюжины. И конечно же полковники Яковлев с Аристовым.

По вымершим питерским улицам ехали быстро. Не мудрствуя лукаво прямо по набережной Обводного канала до пересечения с Лиговской.

Здесь их встретила первая застава.

Фёдор невольно вспомнил рабочих-дружинников – не отличаясь выправкой, они тем не менее выглядели куда лучше тех, кто грелся сейчас у костров или слонялся туда-сюда, спрятав ладони в рукавах шинелей.

Напоминали они не солдат, а каких-то наполеоновских гренадер, возвращающихся с добычей из разграбленной Москвы. На перекрёсток натащили всяческой мебели (явно из разорённых квартир и ближайших магазинов), у иных поверх шинелей накинуты шубы, у пары прямо на шее висят связанные шнурками новенькие ботинки.

Но мародеры или нет, а баррикады они возвели серьёзные. Не проедешь, бампером не оттолкнёшь…

Приближающиеся грузовики заметили. Правда, как и в той деревеньке, особой тревоги не выказали – потому что Две Мишени, сидевший за рулём головной машины, дисциплинированно остановился, высунулся из кабины:

– Эгей! Отворяй ворота, пехота! Автомоторный отряд «Заря свободы»!

– Куда следуешь? – спросил какой-то усач, как раз с шубой на плечах. Встать по уставу перед офицером он и не подумал.

– К Таврическому дворцу, – без малейшей запинки ответил Две Мишени. – Приказ явиться срочно!

– Нету больше приказов, – захохотал усач. – Свобода у нас теперь!

– Да здравствует свобода! – немедля подхватил полковник. – Но ты нас таки пропусти. А то вдруг в Таврическом решат, что мы того, гидра контрреволюции, и в расход пустят!..

– Уа-ха-ха! Гидра! Славно сказано! – загоготали охранявшие перекрёсток. На иных Фёдор, при свете костров и фар, смог рассмотреть погоны Литовского полка, на иных – 1-го Пулемётного, но хватало там и личностей, явно к армии не принадлежавших.

– Проезжай, – отсмеявшись, махнул усач. – А то, может, задержишься? Городового мои недавно спымали, вешать сейчас будем врага трудового народа!

Фёдор ощутил, как пальцы сами собой сжимаются на цевье.

– А зачем его вешать? – равнодушно осведомился меж тем полковник. – Охота тебе, воин свободы, руки марать? Понимаю, был бы толстосум какой, буржуй, что не хочет с простым людом делиться; а тут какой-то околоточный! Сам посуди, что с него за прибыток?

– А ты, полковник, хорошо рассуждаешь! – опять загоготал усач. – Ей-богу, позвал бы в наш отряд, нам лихой народ в надобности! Это ж не просто фараон какой, у меня с ним личные счёты! Не чаял свидеться, ан вот как – столкнулись!

– Ну, дело твоё, начальник, – пожал плечами Две Мишени. – Нам недосуг вот только. Вели пропустить. Да, и как тебя звать-величать-то? А то словно и не люди мы с тобой!..

– Как звать, как звать!.. – Федя подумал, что усач им попался уж больно смешливый. – Я ж тебя не спрашиваю, полковник, где погоны свои добыл, с кого снял!..

– Да с чего ты решил? – искренне удивился Аристов. – Полковник я и есть, служу свободной России. Раньше царю кланялись, а теперь новые времена; а что чин мне присвоили – так не отказываться же, верно?

– Ну, ладно, – махнул рукой усач. – Зови своих, полковник, отворяй ворота, мои ребята, вишь, заняты.

К кострам вытолкнули человека со связанными руками, в грязной шинели, едва заметна была овальная бляха на груди – единственное, что напоминало о его звании. Ни ремня, ни портупеи, ни погон, ни шапки, лицо – сплошное месиво запёкшейся крови. Губы разбиты, едва стоит.

– На чердаке прятался, – деловито сказал усач. – Да горничная одна углядела. Прибежала, нам сказывала. Ну, молись, фараон, коль умеешь! Смертынька твоя пришла, за все твои прегрешения против трудового народу!

– Это ты, что ль, Жук, народ трудовой?.. – с трудом просипел городовой. – Каторжник ты беглый, вот ты кто!..

– Да кончаем с ним, чего мешкаешь?! – крикнул кто-то в солдатской шинели.

Две Мишени напоказ ещё разок пожал плечами и повернулся спиной, как бы являя полное отсутствие интереса к происходящему. Однако видел Фёдор Солонов, видели его стрелки-отличники, видели офицеры: правая рука Аристова нырнула за отворот шинели, массивная кобура с маузером осталась висеть, как висела.

– А как же ты его вешать-то собрался, добрый молодец, здесь ведь даже фонарей не осталось – все свалили! – повернувшись вполоборота, бросил Аристов.

– И то верно! – опять хохотнул бывший каторжник Жук. – Перестарались мы вчера маленько, подгуляли ребята! Ну да ничего, сейчас чего потяжелее на шею субчику этому накинем – да и в канал, рыб кормить! Славная потом тут рыбалка выйдет, жирный прикорм!..

Две Мишени едва заметно кивнул своим. Грузовики и без того щетинились стволами, лёгкого и слитного движения их, словно колосьев под ветром, никто и не заметил.

– Залп, – спокойно проговорил Аристов, выхватывая из-за пазухи верный, как смерть, браунинг.

Выстрелы грянули дружно, прошлись, словно коса, над отрядом Жука, собирая обильную жатву. Фёдор всадил пулю прямо в висок одного из тех, кто держал городового; остальные стрелки-отличники тоже не подкачали.

Аристов опустил руку с пистолетом, перед ним оседал на землю Жук с простреленной в двух местах грудью, глаза выпучены.

– Не хвалился бы ты, едучи на рать, – сказал ему на прощанье полковник.

Вмиг разметали преграду, быстро оттащили убитых в стороны. Трясущийся городовой сделал шаг к освободителям, силясь что-то сказать.

Аристов быстро разрезал на нём верёвки.

– Врач нужен. И быстро. Эх, нет времени… ты, братец, идти сможешь?

– Смогу, вашевысокородь, – просипел спасённый. – Морду расквасили, а так ничего…

– Ступай на Балтийский вокзал. – Две Мишени быстро набросал карандашом на листке из планшетки несколько слов. – Спросишь там штабс-капитана Мечникова. Скажешь – от полковника Аристова. Он поможет.

– Премного благодарен, господин полковник, век за вас с жёнкой моей Бога молить станем…

– Ладно, братец, ступай, нам недосуг. Ступай, пока ноги ходят! Так, погоди, дам тебе одного кадета…

Избитый городовой захромал по набережной; рядом с ним вышагивал кадет третьей роты. Грузовики повернули на Лиговскую[18], набирая скорость, покатили к Николаевскому вокзалу. Сырая осенняя тьма нехотя расступалась, пробитая жёлтыми лучами фар; по сторонам тянулись ряды доходных домов, многие витрины лавок на первых этажах или забиты досками, или частично выжжены. В окнах – ни огонька. Фонари не горят.

Улица была пуста. Очевидно, «солдаты свободы» удерживали только Новокаменный мост, а дальше до самого вокзала постов уже не было. По правую сторону Лиговской уже начинались здания завода Сан-Галли, а впереди, на Знаменской площади, весело горели костры, и было их куда больше, чем на Новокаменном мосту.

Фёдор мимоходом подумал, что стрельба в такой близости от «революционных войск» неминуемо должна была вызвать тревогу, однако же нет, навстречу им не разворачивались пулемёты и не торопились броневики. Видать, на короткие перестрелки здесь, вдали от Фонтанки, разделившей город на два враждующих лагеря, внимания не обращали. Автомоторный отряд «Заря свободы», распустив, словно алые паруса, кумач своих лозунгов, не скрываясь, ехал прямо на баррикады.

«Две Мишени что, решил и тут прорываться наудачу?!» – мелькнуло у Фёдора. Такие фокусы один раз удаются, и всё!

Однако полковник Аристов не собирался испытывать судьбу. Передовой грузовик александровцев свернул в Лиговский переулок, миновал крошечный скверик с памятником Пушкину, и свернул вновь, намереваясь выбраться на Невский.

Как ни странно, Пушкинскую улицу «полки свободы» перекрыть поленились.

Грузовики с третьей ротой в кузовах перемахнули «ах, Невский, всемогущий Невский!», повернули на Надеждинскую. Фёдор успел бросить взгляд вдоль великого проспекта – к его удивлению, там, за Фонтанкой и ближе к Гостиному Двору вполне себе горели огни, там электричество подавалось; скорее всего, решил Фёдор, на Фонтанке или на Мойке, а может, и на самой Неве стоят баржи с генераторами[19].

Приближаться к Аничкову мосту подполковник не собирался – там, надо полагать, собрались лучшие из «революционных частей», удерживающих сейчас здешний фронт.

Миновали Александровскую больницу – там царило оживление, стояли грузовики, горели костры, слонялись вооружённые люди; на украшенные лозунгами «Да здравствует свобода!» машины никто не обратил внимания.

Здесь следов погромов было больше. Разбитые витрины, валяются какие-то тряпки, застрял в разбитой топорами двери массивный диван – кому ж это пришло в голову тащить его вниз из ограбленной квартиры?

Фары осветили неподвижное тело, застывшее у края тротуара. Две Мишени притормозил – так и есть, ещё один городовой. Забили насмерть.

Сидевший рядом с Фёдором брат-кадет из третьей роты судорожно всхлипнул.

Повернули направо по Бассейной, проехали до Преображенской. Тут резко и сильно запахло гарью, но Две Мишени не сворачивал.

Здесь, за Виленским переулком, начинался квартал гвардейских казарм. Лейб-гвардии Сапёрный батальон, лейб-гвардии Конная артиллерия и, конечно, лейб-гвардии Преображенский полк.

…Но классические желтоватые здания с белыми колоннами сейчас являли собой жуткое зрелище. Гарью несло именно отсюда – и от казарм остались одни лишь закопчённые стены. Крыши и перекрытия рухнули, развалины ещё дымились.

Гвардия ушла, и в её опустевшем доме похозяйничали мародёры.

Не снижая скорости, машины миновали выгоревший квартал. Непохоже было, чтобы пожары хоть кто-то пытался бы тушить.

Жизни зато здесь им встретилось куда как больше.

Сновали кучки подозрительных молодчиков, тащили ещё более подозрительные узлы, в которых легко угадывались скатерти, набитые разным добром. Кто-то в солдатских шинелях, но куда больше народу – в гражданском, однако вооружены до зубов.

Две Мишени промчался мимо.

Мешкать нельзя. Несколько десятков кадет-александровцев не спасут огромный город, если станут гоняться за каждым грабителем.

…Хотя, быть может, жертвы этих грабителей решили бы по-иному.

Вот и Кирочная, вот и угол Таврического сада. Внутри, за оградой, шевелился сейчас исполинский бивуак. Огней здесь было словно в рождественские праздники, сад заполняли войска – а под жильё себе они, ничтоже сумняшеся, заняли доходные дома вдоль Потёмкинской улицы.

Тут разбито и разграблено было всё, что только возможно. В парадных торчали часовые – некий порядок таки поддерживался. Здесь Фёдор увидел и первый броневик – направив тупое пулемётное рыло в их сторону, зелёное чудище, казалось, забылось тяжёлым пьяным сном.

И вновь александровцев никто не остановил.

Казармы Кавалергардского полка, что на Шпалерной, сожжены тоже. Толпа выместила на них всю ярость, какую только нашла в себе.

Миновали оранжерею Таврического дворца, свернули направо, по той же Шпалерной, к Государственной Думе.

И упёрлись в уже настоящие баррикады – оплетённые колючей проволокой массивные заграждения из брёвен, с пулемётными гнёздами на флангах. Все окна дворца – ярко освещены, стоят грузовики с работающими моторами, натянуты тенты, под ними – явно стащенная из разорённых квартир мебель. Всё черно от народа, но сидел он тут не просто так. Из дворца то и дело выбегали озабоченные порученцы, выкрикивали команды, десяток-другой вооружённых людей поднимался от костров, и ещё один грузовик срывался с места, уносясь в сырую ночь.

Фёдор мельком подумал, куда они могут все направляться сейчас, в это время суток; стрельбы слышно почти не было, редко раздавался одиночный; грузовик перед ними, где за рулем сидел сам полковник Аристов, спокойно затормозил перед заграждением. Две Мишени спрыгнул на влажную брусчатку. Поправил фуражку, шагнул навстречу лениво поднявшемуся караульному. Впрочем, караульному – слишком сильно сказано: просто расхристанному солдатику ростом едва выше собственной винтовки.

– Автомоторный отряд «Заря свободы»! Прибыли для выполнения заданий Временного собрания! – услыхал Федя.

Часового то ли сбили с толку лозунги над кабинами грузовиков, то ли убедил донельзя уверенный вид самого полковника; в общем, солдатик лишь кивнул, пыхнул цигаркой (немыслимое дело для караульного!), однако Две Мишени и бровью не повёл.

Все три машины александровцев спокойно подъехали почти к самому входу, и третья рота резво посыпалась из кузовов. На них косились, но не более – вокруг хватало людей в форме и с погонами на плечах.

– Идём внутрь, – вполголоса распорядился полковник. – Фёдор, твои стрелки – со мной. Третья рота, пристраиваемся пока, где сможем. Держимся все вместе. Если дело будет плохо – рассыпаемся и самостоятельно отходим к вокзалу. Если всё будет хорошо… – Он выдохнул сквозь плотно стиснутые зубы. – То, надеюсь, отходить уже не придётся. Рискованно, но иного выхода не вижу. Наши сидят за Фонтанкой и, похоже, прорваться сюда уже не могут. А завтра в городе ждут немцев. Значит, александровцы, нам осталось только одно…

Кадеты молчали. Но – не сомневался Фёдор Солонов – всеми ими владела сейчас одна и та же мысль: если не мы, то кто же?..

А значит, надо идти напролом.

…Не мешкая, Аристов построил своих кадет, повёл прямо ко дворцу. Навстречу выскочил какой-то хлыщеватый тип в кожаном пальто, перетянутый ремнями так, что удивительно, как ему ещё удавалось дышать.

– Автомоторный отряд «Заря свободы»! – гаркнул прямо в лицо не успевшему опомниться хлыщу Две Мишени. – Следуем в распоряжение Временного собрания! Лично к военному министру Гучкову!

Хлыщ удивлённо захлопал глазами, раскрыл рот, закрыл и снова открыл, словно пытаясь подобрать слова, – над верхней губой ходуном заходили квадратные усики, аккуратно подстриженные со всех сторон. Две Мишени, как донельзя занятый человек, у которого на счету каждая минута, выразительно пожал плечами, отодвинул хлыща с дороги и строевым шагом вошёл в широкие двери, кадеты – следом.

Открылся огромный вестибюль, в торжественном строю вытянулись нарядные белые колонны[20]. Тут тоже хватало вооружённого люда, но порядка почти совсем не чувствовалось.

Хлыщ в кожаном пальто, однако, оказался настойчив. Забежал сбоку, заглядывая в лицо Аристову:

– Позвольте, позвольте, гражданин! Вы кто такой, вы куда вообще?!

– Не «куда вообще», а к гражданину военному министру, – снисходительно бросил Две Мишени. – Полковник Аристов, к вашим услугам.

Имя это хлыщу явно ничего не говорило. На боку у него висела массивная деревянная кобура маузера, но, похоже, ему она только мешала, немилосердно лупя по бедру.

– Проводите в приёмную гражданина министра! – властно бросил Две Мишени. – Части, сбитые с толку вражеской пропагандой, готовы сложить оружие – вы чем тут вообще заняты, гражданин? И кто вы такой?

Хлыщ явно растерялся.

– Идёмте, гражданин, идёмте, – громко сказал Две Мишени, сам, однако, замедляя шаг. Кадеты окружили их плотным кольцом, хлыщ, увлекаемый железной дланью полковника, только слабо пискнул: «Но позвольте, милостивый государь!..»

– Ведите, ведите, гражданин! – продолжал внушать хлыщу Аристов.

Эх, мелкие ж мальчишки совсем, думал Фёдор, как бы случайно ткнув хлыща в спину стволом «фёдоровки». Третья рота, ну что с них толку? В крепком месте держаться можем, а тут?..

– К гражданину военному министру… только они все заседают… военный комитет Временного собрания… – Кажется, хлыщ понял, что дело плохо, однако у него хватило ума сообразить, что рыпаться сейчас может выйти вредно для здоровья.

Кадеты дружно топали нарядными переходами и галереями Таврического, вокруг творился форменный бедлам – здесь помещался аппарат Думы, и из дверей доносились пулемётные очереди пишущих машинок, плыл сизый махорочный дым, бегали, ходили (а также сидели и лежали) самые причудливые личности: балтийские матросы в патронных лентах, серая армейская пехота, а рядом – гражданские сюртуки с форменными вицмундирами, от которых уже с треском поотрывали вензель государя. Полковник неумолимо тащил за собой растерявшего всю наглость щёголя в коже; Большой зал остался в стороне, Временное собрание переместилось оттуда в более удобные кабинеты.

– Да послушайте же, гражданин! – начал вырываться хлыщ. – У меня срочный приказ!.. Продовольственного комитета! Я, как исполнительный комиссар…

– Благодарю, гражданин комиссар, – спокойно сказал Аристов. – Вы нам очень помогли. Покорнейше прошу принять мои самые нижайшие извинения.

– А зачем вы сюда мальчишек тащили? – вмиг обнаглел тот.

– А что же, мне их на улице бросать? – искренне удивился полковник. – Это они – отряд «Заря свободы»! Это с ними я сюда прорывался, под обстрелом, между прочим! А у вас там на улице полный бардак, простите! Я своих бойцов там не оставлю! Да и с дисциплиной у нас куда лучше, думаю, сами уже убедились!

– Убедился, убедился, – проворчал гражданин исполнительный комиссар. Вырвался из плотного кольца кадет и рысью бросился прочь, то и дело оглядываясь.

– Ну, пошли… – совсем не по уставному начал Две Мишени, и тут боковая дверь, одна из многих, выходивших в широкий коридор перестроенного под кабинеты дворцового крыла, распахнулась – и перед кадетами возник человек в полувоенном френче, сильно хромавший, с поседевшей аккуратной бородой от уха до уха, в пенсне. Несмотря на увечье, был он яростно-энергичен и, несмотря на поздний час, совершенно бодр.

– Передайте приказ во все округа немедленно! Слышите, Николай Васильевич, немедленно!.. О! – Он заметил полковника и остальных кадет. – С кем имею честь, гражданин полковник? И что вы здесь делаете, гм, во главе сей грозной мальчишеской рати?

Фёдор узнал его тотчас.

Александр Иванович Гучков, человек совершенно фантастической биографии. Доброволец, сражавшийся с англичанами на стороне буров в Южной Африке, тяжело раненный там, едва не потерявший ногу и с тех пор жестоко хромавший. И потом участвовавший, несмотря на увечье, во всех «приключениях нашего века», как он выражался. Ходил с генералом Линевичем прорывать блокаду Харбина; в Мукдене остался в занятом японцами городе, отказавшись бросить раненых; успел даже поучаствовать в последней балканской замятне два года тому назад.

И теперь возглавивший Военно-морское министерство.

Две Мишени даже ничего не успел ответить, а Гучков уже поднял бровь, пристально и остро глядя на него сквозь хрустально поблёскивавшее пенсне:

– Позвольте, позвольте… Константин Сергеевич Аристов, если не ошибаюсь? Так, гражданин полковник?

– У вас, гражданин министр, поистине великолепная память, – слегка поклонился Аристов. – Харбин, 1902 год. И Мукден, 1905-й.

– Не требовалось много стараний, чтобы вас запомнить, полковник, – пожал плечами Гучков. – Однако вы не ответили на мой вопрос.

– Я привел отряд, гражданин министр, – очень вежливо ответил Две Мишени. – Автомоторный отряд «Заря свободы». Из числа кадет Александровского корпуса. Хочу заметить, гражданин министр, что караульная служба Временного собрания поставлена из рук вон плохо.

– «Заря свободы»? Красиво. А вы знаете, гражданин полковник, что большой отряд ваших кадет присоединился к защитникам обречённого строя? Что они засели у Аничкова моста и отстреливаются?..

– Никак нет, гражданин министр. – На лице Аристова не дрогнул ни единый мускул. – Их местонахождение было мне неизвестно. Но теперь есть шанс, что мне удастся воззвать к их благоразумию.

– Да уж, воззовите, – хмыкнул Гучков. – Вот что, полковник, как вы понимаете, несмотря на всю приятность нашей беседы, длить её мне никак не возможно. Вы, принявший сторону свободы, должны понять. Честь имею, гражданин полковник. Оставьте свой отряд здесь, отправляйтесь к Аничкову мосту и уговорите ваших воспитанников сложить оружие.

«Ага, как же, – злорадно подумал Фёдор. – Сложат наши оружие, держи карман шире! Нашёл дураков!..»

– Ваши указания, гражданин министр, будут приняты мною к неукоснительному исполнению, – вновь поклонился Аристов.

– Зайдите в канцелярию, выдадим вам мандат, – расщедрился гражданин министр. – Сделаем это немедленно. Ивашов! Николай Васильевич, выдайте мандат гражданину полковнику и автомоторному отряду «Заря свободы» в том, что они действуют по распоряжениям Военно-морского министерства…

Из раскрытой двери донеслось что-то неразборчивое.

– Вот и прекрасно, – бодро потёр руки Гучков. – Рад был встрече, гражданин полковник. Мукден не скоро забудешь…

– Так точно, гражданин министр. Вот только, если позволите…

– Что вам, полковник? – недовольно обернулся Гучков, уже успевший набрать скорость.

– Один вопрос, гражданин министр, Александр Иванович. Чтобы я имел бы лишний аргумент в разговоре с… заблудшими кадетами моего корпуса.

– Спрашивайте, только быстро, я очень спешу, сейчас продолжится заседание собрания, и я…

– Где бывший император? – понизив голос, почти шёпотом спросил Две Мишени. – Александр Иванович, мы с вами были под огнём – в Харбине и в Мукдене. Скажите мне, что с царём? Есть ли какие-то… бумаги, акты, на которые я бы мог сослаться? Его исчезновение поддерживает тех, кто продолжает… пребывать в заблуждении.

Министр приостановился, обернулся, поправил пенсне, остро и внимательно взглянул на полковника.

– Вы задаете странные вопросы для борца за свободу, гражданин. Настолько странные, что они заставляют задуматься о…

– Что же тут странного? – пожал плечами Аристов. – Две старшие роты моего корпуса, лучшие, самые убеждённые – они пригодятся свободной России. Их надо переубедить. Их воспитывали в верности царствующему дому. А всё, что мы знаем, – что император просто исчез, вместе со всем семейством и наследником престола. Бежал? Что-то ещё?.. Нас достигали самые дикие слухи. С чем мне идти к моим кадетам?..

– С тем, – резко перебил полковника Гучков, – что бывший император струсил, всё бросил и сбежал! Сбежал неведомо куда!.. Бросив всех, кто сейчас умирает за него, с его именем!.. Вы должны помнить, полковник, я был ярым монархистом, пока не осознал – после мукденского позора, кстати! – что России нужен иной путь. Путь всех цивилизованных стран Европы и Америки. Ведь не станете же вы, полковник, утверждать, что мы – русские, православные, – чем-то хуже французов, итальянцев, американцев или англичан? Что только у них могут быть настоящие парламенты, политические партии, ответственные министерства, ответственные перед народом, а не перед абсолютным монархом?!.. Разумеется, нет! Нет и ещё раз нет!..

Министр разошёлся, словно на митинге, перед многотысячной толпой.

Две Мишени шутливо вскинул руки, словно сдаваясь.

– Гражданин министр!.. Никто не спорит. Значит, император скрылся? А вы не опасаетесь, что он…

– Вот поэтому уже сегодня утром в столицу прибудут дружественные части добровольцев Гинденбурга и «фрейкорпс». Сегодня большой день, полковник, и лучше бы вам постараться привести своих кадет к… разумному решению. А то у нас ещё и этот Петросовет теперь… Петербургский совет рабочих и солдатских депутатов. Эсдеки мутят воду, эсеры тоже… впрочем, сейчас не до этого. Возьмите мандат в канцелярии – и желаю удачи!..

– Благодарю, гражданин министр, – сдержанно ответил Две Мишени. – Разрешите идти?

– Ступайте, полковник. – Гучков уже развернулся, устремляясь прочь по коридору.

– Петросовет… – задумчиво проговорил Аристов. И шагнул в распахнутую дверь канцелярии, Фёдор – за ним.

Там волнами плавал сизый дым. Курили все – и дамы за пишущими машинками, и привалившиеся к стенам солдаты, невесть что здесь забывшие; некто с острой бородкой клинышком, при старомодном монокле возбуждённо диктовал ближайшей пишбарышне, аж притопывая в ажиотаже:

– …немедленно предписывается взять под строгую охрану макаронные предприятия, с имеющимися запасами муки высшего сорта, по списку: общество «Бликген и Робинсон», адрес – в следующей колонке, Лидия Андреевна, в следующей! – адрес Лиговская улица, 52; общество «Звезда», адрес Забалканский проспект, 105…

Две Мишени решительно взял Бороду Клинышком за плечо.

– Гражданин комиссар, распоряжением гражданина военного министра Гучкова, только что покинувшего сие помещение, я должен получить мандат Временного собрания на автомоторный отряд «Заря свободы» численностью в семьдесят два человека при трёх пулемётах!

Неведомо, был ли диктовавший носитель монокля и в самом деле «комиссаром», но возражать он не стал.

– А, гражданин полковник! Это про вас Александр Иванович кричали сюда?

– Так точно, о нас. Распорядитесь выдать мандат, гражданин комиссар, у меня бойцы молодые, а нам с рассветом идти к Аничкову…

– О! О! – Борода Клинышком схватил Аристова за руку, принялся неистово трясти, словно пытаясь совсем оторвать. – Аничков! Твердыня! Несчастные обманутые кадеты, бедные мальчики, сбитые с толку ложью своих горе-командиров!.. Лидочка! О, как удачно, вы закончили страницу!.. Берите чистый лист, скорее, скорее! Да не простой, возьмите с водяным знаком… да, да, бланк Временного собрания, раз сам Александр Иванович велели… печатайте: «Мандат, выдан гражданину полковнику…»

– Аристову Константину Сергеевичу…

– …Сергеевичу, командиру…

– Автомоторного отряда «Заря свободы»…

– …свободы…

Пишбарышня, со слегка растрепавшейся причёской, но, как и все гражданские в канцелярии, охваченная какой-то дикой, неправдоподобной экзальтацией, лупила по клавишам «ундервуда» с редкостным остервенением, словно под каждой литерой крылось по коварному врагу свободы.

«Лист с водяными знаками, – подумал Фёдор, глядя на внушительную бумагу, на которой Борода Клинышком рисовал замысловатую подпись, а машинистка Лидочка, не дыша, прикладывала одну за другой аж целых три печати: пару синих и одну, видать, особо важную, красную. – Лист с водяными знаками, это значит – заказывали заранее, где-то печатали, откуда-то завозили… Готовились долго, всё продумали, даже такую мелочь!..»

– Готово! – Борода Клинышком протянул полковнику бумагу. – Сейчас поставим мгновенное фото, и всё готово!

– Мгновенное фото? – Кажется, Две Мишени даже растерялся на миг. – Это как же так?

– О, полковник, новейшее изобретение! Прямо из Северо-Американских Соединённых Штатов! Очень удобно! Лидочка! Камеру!

Камера и впрямь появилась – на обычной треноге, но небольшая, совсем не похожая на огромные устройства, привычные Феде. Передняя стенка откинулась вперёд, Борода Клинышком деловито раздвинул «гармошку». На передке коричневой кожи красовалась чёрно-белая табличка: «Момент».

Именно «Момент», а не «Моментъ», как полагалось по правилам.

Комиссар перехватил недоумённый взгляд Фёдора, рассмеялся:

– Что с них взять, с американцев? Нация передовая, образец для нас, но порой и на старуху проруха случается. Ошиблись в названии, когда делали по заказу партию для России, гражданин кадет, представьте себе! Мы всей канцелярией очень смеялись…

Полыхнула магниевая вспышка, комиссар кивнул Аристову.

– Теперь минутку подождать…

Подождал на самом деле дольше, вытянул сбоку из аппарата отрезок бумаги, аккуратно оторвал, открыл небольшую крышку, отделил снимок; протёр смоченным в какой-то химии тампоном, велев Лидочке «дождаться, когда высохнет, наклеить и опечатать».

– Ну, смотрите, гражданин кадет, фото получилось, как в лучших домах Лондона! Теперь давайте ваших остальных, младших командиров отряда. В аппарате восемь кадров. Лидочка, приготовьте ещё мандатов.

Что и было проделано – так на мандатах отряда «Заря свободы» появилась четвёртая печать.

Заполучив бумаги, полковник как мог скоро повёл кадет подальше от канцелярий и кабинетов, пытаясь отыскать место потише. Просто удивительно, что даже сейчас, за полночь, шум и гам не утихали.

– Солонов!

– Я, гос…

– Гражданин! – прошипел Две Мишени.

– Я, гражданин полковник!

– Останетесь за старшего. Я должен кое-что выяснить, насчёт этого… Петросовета. – И добавил, ещё понижая голос: – Читал про них… у профессора.

Фёдор тоже помнил – из пересказов Пети Ниткина и самого полковника.

– У вас есть бумаги, думаю, нам здесь ничто не угрожает. Пока не угрожает.

…Пустой кабинет отыскался в самом конце длинного коридора. Сюда комиссары Временного собрания ещё не добрались, наверное, просто не успели.

Вся третья рота набилась внутрь, просторный кабинет мигом заполнился. Фёдор выставил часовых, а сам тяжело опустился на пол, привалившись к стене. Не самое удобное положение, но выбирать не приходится.

Кто-то из кадет грыз галеты, Пашка Бушен отправился за водой, наполнить фляжки. Вернувшись, доложил:

– Что тут в туалетах творится… Боже милостивый!

– А сами эти «временные»? – вполголоса спросил Фёдор.

– А у них своё, под охраной, нас туда не пустили, – ухмыльнулся Пашка. – Ну да мы и не рвались особо. На рожон не лезли.

– Молодцы, – чуть отстранённо сказал Федя. Он сейчас думал о странном фотографическом аппарате «Момент» без твёрдого знака на конце. И это заставляло подозревать…

– Пашка! Остаёшься за старшего, я быстро!

Прежде чем Бушен успел возразить, Фёдор шмыгнул за дверь.

Время шло, и даже в канцелярии всё стало потихоньку затихать. Никто, однако, не расходился – быть может, ждали окончания очередного заседания «временных».

В уже знакомой канцелярии треск пишущих машинок стих, у окна стоял самовар – труба выведена прямо в форточку – и весь личный состав, как сказал бы Две Мишени, отдыхал.

– Чего вам, гражданин кадет?

Борода Клинышком оказался на посту и бдил.

– Виноват! – немедля вытянулся Фёдор, являя собой сейчас полное соответствие всем мыслимым и немыслимым уставам: плечи развёрнуты, спина прямая, точно и впрямь «аршин проглотил», во взгляде – искреннее обожание начальствующей персоны. – Просто… спросить хотел. Про аппарат. Никогда такой не видывал! А посмотреть можно?

– Уже убрали, доставать зря не будем, – сухо сказал Борода Клинышком. – Здесь не в игрушки играют, гражданин кадет.

– Так точно! Значит, его из самой Америки привезли?

– Да, представьте себе, гражданин кадет, из самой Америки!

– А кто ж его привёз? – самым что ни на есть невинным голосом, хлопая глазами, точно красная девица, осведомился Федя.

– Много будешь знать, гражданин кадет, скоро состаришься. Из Петросовета гражданин Благомир Благоев.

– Спасибо, гражданин комиссар, – очень вежливо поблагодарил Федя. – Уж больно аппарат интересный! Я фотографией сам увлекаюсь.

Борода Клинышком фыркнул.

– Ступай, гражданин кадет, ступай. Завтра у вас трудный день, борьба за свободу продолжается, хорошо бы, чтоб все, засевшие в центре города и в министерствах, одумались бы, перешли бы на нашу сторону…

– Перейдут, гражданин комиссар, – убежденно сказал Федя. – Разрешите идти?

– Ох, военная косточка, – вздохнул гражданин комиссар. – Ступайте, кадет, ступайте…

Благомир Благоев. Это имя в материалах, что Две Мишени, Петя Ниткин и Ирина Ивановна Шульц вынесли из событий той революции, не упоминалось. Конечно, отличия в истории имелись, но всё-таки не слишком значительные. Как теоретизировали Ирина Ивановна с Константином Сергеевичем, изменения просто не успели как следует нарасти – скажем, остались в живых те, кто должен был бы погибнуть на японской войне (к примеру, экипаж броненосца «Петропавловск» во главе с адмиралом Макаровым). Чем дальше, тем таких изменений будет больше, и проявлять себя они станут сильнее – вплоть до момента, когда история в разных временных потоках разойдётся окончательно.

Но зато Благомир Благоев был известен как депутат Государственной Думы и социал-демократ. Болгарин, чья семья сражалась в чете знаменитого Христо Ботева[21], потом в войне за освобождение Болгарии, но потом как-то оказалась в России.

Во всяком случае, так писали о Благоеве газеты.

Поскольку с подачи Двух Мишеней Фёдору пришлось провести немало часов над политическими раскладами Империи, всё это он знал неплохо.

Значит, Благоев…

Об этом следовало рассказать полковнику.

Фёдор выбрался в затихавший коридор, где вдоль стен вповалку уже спали солдаты, завернувшись в шинели; другие хлебали что-то из котелков – где-то внизу должны были выдавать еду.

И кадет-вице-фельдфебель Солонов сделал то, что только и могло получиться в этот безумный день.

– Где тут Петросовет, гражданин? У меня записка туда!

Солдат, устроившийся с грязными сапогами на некогда нарядной оттоманке и будучи почти всецело поглощён дымящейся кашей, махнул рукой.

– На первый этаж дуй…

На первом этаже отыскать Петросовет оказалось даже легче, чем гражданина военного министра.

Тут потоком шли рабочие вперемешку с солдатами. На Фёдора не обратили никакого внимания – все вокруг в шинелях, все вооружены, на большинстве – погоны. У кого-то красные повязки на левом рукаве, у кого-то кумачовые полосы наискось через папаху или шапку. Людской поток вынес Фёдора в полуовальный двусветный зал, где меж высоких колонн с пышными коринфскими капителями натянуто было тёмно-синее полотно, а на нём белыми буквами красовалось:

«Петербургский совет рабочих и солдатских депутатов»

Под надписью стоял длинный стол, покрытый роскошной муаровой тканью, и за ним в полном составе восседал этот самый Петросовет – девять человек, а вокруг толпилось настоящее людское море. К потолку тянулся махорочный дым, тускло сверкали штыки, которые тут никто и не думал убирать.

Справа от стола – трибуна, куда только что взгромоздился очередной оратор. Был он небольшого роста, с рыжеватыми остатками волос, в партикулярном и даже несколько старомодном сюртуке; резко взмахнув рукой и сильно наклоняясь вперёд, он начал – и Федя враз узнал этот голос, да и трудно было б его не узнать:

– Товагищи солдаты и матгосы, товагищи геволюционные габочие! Боевой пголетагиат! Геволюция победила – но богьба наша не закончена! Она только начинается! Сбгошено иго кговавого цагизма, но власть, товагищи, ещё не в наших гуках! Она в гуках бугжуазии, помещиков и капиталистов! Попов!..

Тот, кого звали «товарищ Старик» на приснопамятной сходке в их, Солоновых, собственной квартире, сейчас словно обрёл крылья. Никто не замечал смешной его картавости, лысины, неопрятных редких волос. Он не говорил, не выступал, не читал речь – он вещал, с дикой и страстной убеждённостью, какую Фёдор не встречал ещё ни у одного человека.

Его даже не слушали – ему внимали, боясь пропустить хоть одно слово.

А Старик мчался на всех парусах.

Вся власть Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Промедление смерти подобно.

Никакое другое правительство не сможет дать народу волю, рабочим – заводы, а крестьянам – землю, кроме как правительство Советов.

Немедленный роспуск армии, полиции, чиновничества.

Немедленная конфискация всех сельскохозяйственных земель и передача их крестьянам.

Не надо бояться германских добровольцев, хоть и посланных реакционным кайзеровским правительством. Напротив, немецкие рабочие, одетые в солдатские шинели, понесут в Германию слово правды о нашей революции. Там тоже зреет восстание, под руководством нашего товарища Карла Либкнехта.

Надо помнить, что пока ещё пролетариат не владеет всеми инструментами для управления государством. Техническую работу смогут выполнять бывшие чиновники – разумеется, под строгим рабочим контролем!.. Однако, по мере того как новая жизнь покажет свои неоспоримые преимущества, контроля и принуждения бывших эксплуататорских классов будет требоваться всё меньше и меньше, а потому…