Евгения Дербоглав

Ребус

© Дербоглав Е., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

1. Как пахнет зло

Молоток трижды стукнул, призывая всех к тишине. Большинство затихли, но кто-то продолжил переглядываться, что было громче любого гомона. Андра наклонилась к уху друга, не желая прерываться на острой точке, но Дитр лишь покачал головой.

– Благодарю за внимание, коллеги и уважаемые слушатели, – заговорил Председатель, поправляя церемониальный полушлем. Председателем избрали столичного мэра за неимением иной идеально и в равной степени не подходящей всем кандидатуры. – Продолжайте, госпожа Круста.

Равила Круста сделала вид, что отпила из кривого стаканчика, хотя губы у нее не пересохли, а голос не шёл трещинами, как бывает при сильном волнении.

– Мы общались сорок шесть лет после окончания института – по переписке. Это все, что я могу сказать.

– То есть вы можете сказать, что вы и Рофомм Ребус были дружны? – продолжил Обвинитель.

– Я не могу сказать, что мы были друзьями.

– Вы были в приятельственных отношениях?

– Между нами не было неприязни.

– Так вы можете описать отношения с самым всемирно опасным массовым и серийным убийцей как позитивные? Или вас принудили к таким отношениям?

– Я поддерживала их сама и по всемирной воле, – она нахмурилась, словно вспоминая, и морщины всколыхнулись на её узком длинном лбу. – Я не могу описать их как дружеские, приятельские или романтические в любом смысле. Мы поддерживали интеллектуальную связь. Как вы видите из писем…

– Прошу простить, – Председатель прервал её движением руки. – Не могли бы вы вывести на стену светографии некоторых писем?

– Каких, господин Председатель? – спросил Секретарь, открывая светоскоп.

– По два на выбор господина Обвинителя и госпожи Защитника.

– Год тысяча десять, день двухсотый, письмо госпожи Крусты Ребусу, а также ответное письмо Ребуса, – проговорил Обвинитель.

– Год тысяча двадцать один, день шестой, письмо Ребуса, – сказала Защитник.

– И это всё? – уточнил Секретарь.

– Да, это всё. Всего одно с моей стороны.

Секретарь дал знак осветительному персоналу, чтобы они приглушили газ, и люстра на потолке превратилась в полчище едва заметных огоньков, остались лишь пошептывающие настольные лампы на столах у слушателей. На стене за спиной у Председателя появились увеличенные светом буквы на желтоватой бумаге. Секретарь взял три папки со стола и стал раздавать их по рядам слушателей – каждому по три листа перепечатанных писем. Андра недовольно пробормотала, что изучила материалы дела еще до суда, а эти формальности лишь задерживают процесс, который и так длится уже пять дней. Дитр же принялся настолько быстро, насколько он мог в полумраке, читать письма, пока Секретарь обходил верхние ряды.

«Равила, коллега моя», – начиналось первое письмо Ребуса, а второе было без обращения. Дитр скосил глаза на Андру, которая быстро подчеркивала фразы в письме Крусты.

С уважением не соглашусь с тобой.

Ты концептуально не прав, но я понимаю.

Недостаточно исключительно для такого, как ты.

– У вас будет позже время изучить письма подробнее. Кроме того, вам будет предоставлена вся переписка в хронологическом порядке – перепечатанная и заверенная, – сказал Председатель и снова стукнул молотком, чтобы все перестали шуршать перепечатками.

Круста посмотрела на Защитника, та кивнула. Круста продолжила свой рассказ:

– В нашей переписке, можно сказать, шёл многолетний спор, начавшийся ещё в студенческом возрасте. Я не могу сказать, что и в институте мы общались намного чаще, чем по переписке. Я общалась с ним гораздо меньше, чем с большинством сокурсников мужского пола, но чаще, чем с его друзьями по студенческой группировке, о которой, кстати, я не имела понятия. Как и все, я думала, что у них обычная, хоть и неприятная… компашка, так сказать, макабрического настроя.

«Очень правильно думала», – мысленно кивнул ей Дитр. Он хотел состроумничать это на ухо подруге, но Андра оперлась на локти и, застыв на крае кресла, взирала на обвиняемую. Круста говорила задумчиво и медленно, слишком неторопливо для политика и чиновницы. Из-за работы светоскопа её старое лицо казалось темным, потемнели даже седые кудри, с тщательным аскетизмом уложенные ради слушания.

– Я поддерживала с ним общение из исключительного интереса к его личности. Можно сказать, Ребус был эмоциональный инвалид. Ему не были известны такие интеллектуально наполненные чувства, как дружба, например. То есть ребята, которые околачивались возле него в университете, тоже не были его друзьями. Но его отношение к ним отличалось от того, как он общался со мной.

Защитник подняла кулак и после короткого кивка Председателя встала.

– Доподлинно известно, что вы и Ребус были Головными студентами со стороны девушек и юношей соответственно. Как вы распределяли обязанности?

– Обычно каждый из Головных студентов занимается всеми соучениками, – ответила Круста. – Но мы сразу договорились о границах ответственности. Вернее сказать, Ребус обозначил эти границы, а я согласилась. Так, я занималась девушками, а он – юношами. О том, как он ими занимался, я старалась не знать.

– Почему? – протянула Защитник.

– Он меня пугал. Некоторые из мальчиков выглядели травмированными. Другие, наоборот, вели себя слишком нагло. Я же следила только за тем, чтобы это никак не отражалось на девочках.

– Но оно отражалось, – Защитник наклонила голову и прищурилась.

– Да, были инциденты, – тут у Крусты действительно пересохло во рту. Она взяла кривой стаканчик и отпила пару глотков. – Первый раз я попыталась разобраться с ними сама и чуть не поплатилась за это.

– Какого рода был этот инцидент?

– Два парня из его компании, довольно жестоких, сильно навредили девочке из прединститутской группы. Они экспериментировали на ней с болью. По их словам, для причинения боли они не пользовались никакими инструментами, а лишь учились совладать со всемирными силами и сконцентрировать их в чужой боли. Следов и повреждений у девочки не было, но я ей поверила и решила с ними поговорить. После того, как они по своей глупости меня чуть не избили, я обратилась к Ребусу за помощью.

– Это был первый раз, когда вы попросили его о помощи?

– Да. До того нам не удавалось поговорить дольше десяти минут.

– Что произошло, когда вы сообщили ему о нарушении со стороны его подответственных?

– Он собрал нас в гостиной общежития, – ее голос снова стал глухим, и она приложилась к стаканчику. – Устроил импровизированный процесс, где выступал и председателем, и судьей, и обвинителем. Он почти не спрашивал эту девочку, да она и не могла особо говорить. В основном спрашивал меня. Те двое – они, кстати, были крупнее его, – держались немногим лучше девочки. Как бы жестоки они ни были, они его боялись. Он сказал: «Значит, вы хотели сконцентрировать всемирную боль? Вас двое – двое экспериментаторов и двое подопытных. Третий, как мне кажется, вам не нужен». И он попросил… – Круста не выдержала и скривилась.

– Продолжайте, пожалуйста, – приободрила её Защитник.

– Да. Он приказал – он не просил никогда. Приказал им продемонстрировать результаты эксперимента друг на друге.

– У них получилось это сделать?

– Нет. Они не могли сконцентрироваться, ни один, ни другой. Тогда Ребус спросил девочку, сколько длилась пытка. Девочка не смогла ничего ответить – по правде говоря, она не разговаривала после этого дней десять и до конца года держалась так, будто уже растворилась во всемире, а ее тело двигается механически, как голем. Но из того, что она мне успела рассказать, прежде чем замкнулась в себе, я узнала, что пытали её около двадцати секунд – оба, в целом. Сообщила это Ребусу при всех.

– Вы знали, что он собирается сделать? – подал голос Обвинитель. В его голубых глазах зажглось победное предвкушение.

– Напрямую он не сказал, но… – Круста прервалась, потому что Защитник качнула головой. – Он этого не сказал, я не знала.

– Но догадывались?

– Я не знала, – отчетливо и почти по слогам проговорила обвиняемая.

– Что Ребус сделал потом? – продолжила расспрос Защитник.

– Он сделал с ними то же, что они сделали с девочкой. По двадцать секунд на каждого.

– Он сделал это при всех?

– Да, это видели все, кто на тот момент собрался в общежитии. Не только я.

– Скажите, об этом идет речь в письме Ребуса, датированном шестым днем года тысяча двадцать один?

– Да.

– Вопросов больше нет, – сказала Защитник и села. Обвинитель поднялся во весь свой высокий рост:

– То есть вы, зная о случае пыток и самовольной расправе Ребуса над подответственными, не уведомили институт?

– Как и все остальные. Кроме того, следов пытки не оставили, и доказать что-либо не представлялось возможным.

– Что случилось с девочкой после того инцидента?

– Как я уже сказала, долгое время она не разговаривала. Она проучилась до конца года, была в очень сложном и отрешенном душевном состоянии. После она решила оставить обучение и уехать к себе домой. Я не узнавала, что с ней стало.

У Дитра дрогнули пальцы. Он увидел вдруг зал институтского общежития, наполненный молодыми людьми в униформенных гражданских мундирах полувековой давности. Видел он отчетливо, словно вспоминал все сам. Он видел, как девочка из прединститутской группы, бледная, угловатая, боящаяся даже дрожать как сигнальная собачка, смотрит все сорок секунд пытки на своих обидчиков и снова чувствует все то же, что они сделали с ней и что делают с ними сейчас. Он видел Равилу и других студентов, не вполне понимающих, что происходит, и забывших даже думать о девочке, одеревеневшей от свалившегося на нее проклятия. Он видел Рофомма, тогда еще не обгоревшего до уродства, молодого, чернокудрого, улыбчивого и уверенного в своем праве на жестокость, – спокойно взирающего на преданные страдания опрометчивых подпевал. Дитр посмотрел на свои пальцы, сжал и разжал их на одной руке, потом на другой – просто чтобы вернуться сюда, где слушали Равилу Крусту.

– Обвинительная бригада, – Обвинитель вытащил папку с бумагами и с шорохом ею потряс в своей большой цеховской ладони, – добыла сведения о ее дальнейшей судьбе. Эта девочка, Марела Анива, после того, что случилось с ней в пятнадцать лет, прожила еще три года. Первого дня год тысяча три она покончила с телесным посредством яда. Из-за того, что никто из родственников или преподавателей не знал, что с ней случилось, и не смог ей вовремя помочь…

– Это не относится к процессу! – Защитник вскочила с кресла. Председатель согласно постучал молотком. Обвинитель умолк. И тут снова заговорил:

– Обвинительная бригада решила обнародовать эти сведения с целью установления отношений Равилы Крусты и Рофомма Ребуса. У меня все, спасибо, – закончил он и с каменным лицом сел, оправляя на себе церемониальную мантию с вышитыми на ней золотыми арбалетом и мечом.

Дитр выдавил неодобрительную гримасу, увидев, что Обвинитель, некогда его подчиненный Ралд Найцес, оглядывает слушателей, наблюдая за реакциями. Конечно же, Ралд знал все подробности той институтской истории, Круста сама поведала ему их, желая помочь следствию по делу Ребуса. А теперь Найцес выворачивал всё наизнанку, нацелив ядовитую пустоту давних событий на саму Крусту. Обвинитель увидел, с каким лицом на него смотрит Дитр, и поспешно отвернулся.

Председатель объявил вопросы слушателей. Первой кулак вскинула Андра.

– Андра Реа, Министр внутреннего порядка агломерации Акк, – провозгласил Председатель.

– Спасибо. Госпожа Круста, я изучила всю вашу переписку. Я заметила, что письма, как правило, приходили редко. Это, надо полагать, связано с тем, что вы находились на Песчаной Периферии в спорные годы, а Ребус тоже постоянно менял свое место пребывания. Но институт вы закончили в год тысяча два, а первое письмо датировано годом тысяча восемь. То есть семь лет Рофомм Ребус не вспоминал о вашем существовании. Что сподвигло его начать переписку? Ведь первое письмо принадлежит ему.

– Вы хотите, чтобы вас выбрали Судьей, госпожа Реа? – не удержалась Круста. Круста выбилась в министры в сорок восемь, а Андра – в тридцать пять, Крусте это явно не давало покоя. Председатель уже схватился за молоток, чтобы призвать обвиняемую к соблюдению порядка, но Круста быстро ответила на вопрос: – Ребуса интересовали события на Периферии. Ведь именно в год семь-восемь был пик бунтов местных кочевников…

– Пик геноцида местных народов, вы хотите сказать, – громко проговорила Андра – голос у неё стал нервным и высоким.

– Госпожа Реа! – Председатель стукнул молотком.

– Прошу меня извинить, – даже не взглянув на него, сказала Андра. Она вперилась в Крусту своими желтыми глазками, всё её худое лицо с мелкими чертами стало еще острее. Круста тоже перестала владеть собой и поджала губы. Дитр подумал, что Обвинителем выбрали не того человека. – Госпожа Круста, как я уже сказала, Ребус постоянно менял свое место пребывания, которое разыскивали предшественники господина Дитра Парцеса и, собственно, он сам… – Андра кивнула на сидящего рядом Дитра. – Координаты штаб-квартиры, убежища или иного местонахождения террориста, совершившего массу преступлений против законов всемира и теломира, следовало сообщить силовым министерствам, сокрытие такой информации являлось бы преступлением. Что удерживало вас, тогда еще полевого врача спорной Периферии, от того, чтобы тайно сообщить…

– Я не знала о его адресах, – жестко и холодно перебила её Круста. – Он отправлял мне почту специальными почтовыми животными по эстафетной системе. Как правило, это были змеи и фенеки, один раз письмо доставил шёлковый паук. Животное дожидалось ответного письма, принимало его и без кода – я не давала почтовым животным никаких адресных кодов для эстафеты – уходило с письмом. По всей видимости, Ребус каждый раз формировал новые эстафетные цепочки из почтовых животных и давал им улучшенный код, чтобы они не разбегались сразу после доставки письма, а сохраняли систему и даже доставляли письмо обратно. И я уже сказала, что я его боялась, – Крусту вполне искренне передернуло. – В наш полк прибыли двое моих младших братьев, я только что вышла замуж и готовилась стать матерью. Я не считала нужным злить Ребуса.

– В письмах нет ни слова о вашей беременности или других подробностей вашей личной жизни, – едко проговорила Андра.

Дитр перевел взгляд на Защитника и увидел, как она едва заметно напряглась. Круста всеми силами изображала неприязнь к Андре и нервозности не проявляла. Она лишь ответила:

– Ребус вообще славился умением узнавать то, о чем другие даже не успевали догадаться, – даже на расстоянии в многие тысячи сотнешагов.

– Сомневаюсь, – скривилась Андра.

– Не сомневайтесь.

– Некорректность! – воскликнула Защитник, вскочив с кресла. – Господин Председатель! Подаю ходатайство о недопуске госпожи Андры Реи до выборов Судей. Она проявляет предвзятое отношение, что может повлиять на…

– Я и не хочу быть Судьей, спасибо, – ухмыльнулась Андра и села обратно в кресло. – Просто хотела задать несколько вопросов в надежде, что поменяю своё мнение.

Мнения она не поменяла, а Круста даже не пыталась ей в этом помочь. Другие слушатели спрашивали её о содержании писем и о том, были ли попытки перехватить эстафету животных, чтобы выяснить местонахождение Ребуса. Все письма были о том, что Ребус уже сделал, он не делился планами с Равилой Крустой. Скорее всего, ему нужен был благодарный слушатель, Ребус был склонен к драматизму: все помнили, как он появился на краю разрушенной им плотины, отвешивая поклоны во все стороны, куда ринулась вода, сметая на своем пути город. Все согласились, что такой мотив был вполне логичен для Рофомма Ребуса. Эстафету один раз попытался нарушить солдат Песчаного Освобождения («Он заявлен как Свидетель, – сказала Защитник. – Позже его можно будет вызвать и расспросить») – по одному ему ведомым причинам. Знал солдат или нет, кто доставляет письма полевому врачу Равиле Крусте – не вполне ясно. Свидетеля Председатель постановил расспросить на следующем слушании. После часа расспросов слушателей он объявил окончание третьей части процесса.

Андра с удовольствием поднялась и расправила худые плечи, потрескивая затекшими суставами. Пока включали люстру и разбирали светоскоп, Дитр сжимал и расслаблял пальцы, пытаясь сохранить ощущение реальности происходящего. Андра потянула его за локоть.

– Пошли! Ну вставай же!

Дитр нехотя поднялся и сомнамбулически направился к выходу следом за Андрой и другими слушателями. Они не стали задерживаться на перекус, который предлагали всем участникам заседания, и сразу вышли на площадь.

По небу в сторону заката неслись облака, солнце уже погрустнело, но пока что не торопилось спрятаться за крышами многоэтажных домов городской администрации. На Центральной площади Административного Циркуляра толпились зеваки и журналисты. Дитр заметил, что пришли даже писатели-хронисты – судя по тому, что несколько человек притащили с собой складные письменные столики с печатными машинками и принялись основательно строчить прямо на месте, едва из здания суда показались первые слушатели дела против Равилы Крусты.

Андру и Дитра окликнул женский голос. К ним, разгоняя других журналистов, приближалась знакомая корреспондентка «Точности», а за ней вприпрыжку бежал растрепанный иллюстратор.

– Госпожа Реа, господин Парцес, – официозно затараторила журналистка, – я бы хотела…

– Мне здесь неудобно, – закатила глаза Андра. – Я устала, я хочу куда-нибудь прогуляться.

– Вы позволите зарисовать вас обоих на фоне здания суда? – попросил художник. – Я быстро выполню эскиз, а потом, где бы вы ни дали интервью, я буду идти и дорисовывать на ходу, – пообещал он, а его карандаш уже вовсю порхал по бумаге.

– Три минуты, – вздохнул Дитр. – Я тоже устал.

Ему было ясно, что Андра не хочет давать дружественной прессе развернутое интервью у всех на виду. «Точность» он и сам читал, хоть и был со многим не согласен, но «Точность» любила и его, и Андру, и вообще всех, от кого шло больше решений, чем проблем. От Равилы Крусты шли жесткие решения, влекущие за собой споры и проблемы, «Точность» и Андра её осуждали.

Подождав, когда проедет легкий открытый поезд со студентами, которых везли в Технический Циркуляр из Кампусного, Андра, Дитр и журналисты пересекли дорогу и вышли в сквер. Корреспондентка («Одора, – вспомнил Дитр, – её зовут Одора, она была на биографическом интервью после финала с Ребусом. Не помню, как фамилия».) продемонстрировала Андре свой список вопросов и спросила, на какие она найдёт удобным ответить.

– Слушай, не подстраивайся под меня, задавай любые, – дружелюбно сказала Андра, возвращая ей блокнот. – После расспросов Защиты и Обвинения я первая из слушателей спросила Крусту, взбесила её саму и её Защитника. Защитник даже попросила отстранить меня от возможности стать Судьёй.

– Ого! – цокнула языком журналистка, а иллюстратор смешливо зафыркал, не отрываясь от зарисовки.

Андра поведала о процессе, а корреспондентка быстро строчила в блокноте тезисы. Мимо них пробежала почтовая лиса с капсулой на ошейнике.

– Быстрее! – пискнула Одора художнику.

– Мы же хотели развернутую…

– Развернутую с утра, сейчас быстро в номер! «Пергамент» уже пустили лису!

– «Пергамент» делает всё без иллюстраций, – пробурчал художник, заканчивая с рисунком.

Он засунул карандаш за ухо и начал аккуратно сворачивать рисунок в трубочку, пока Одора доставала из переноски голубя и нащёлкивала ему адресный код, запихивая исписанный листок блокнота в капсулу на шее птицы. Андра снисходительно улыбалась, наблюдая за приятелями из прессы. Когда в капсуле голубя оказался и рисунок, ученая птица мигом снялась с пальца Одоры и устремилась в редакцию «Точности».

– Фух, – прокомментировал иллюстратор. – Остается надеяться, что наши опередят «Пергамент».

– Новый редактор очень быстрый, – неуверенно улыбнулась Одора.

– Не такой, как голубь, – качнул головой Дитр. – Смотрю, вы потратились на новых почтовых животных? Раньше у вас была сигнальная собачка.

– Крайне нестабильная тварь. Чудо вообще, что мы изловчились научить её различать коды. Всё тявкает и тявкает, – сказала Одора.

– Сигнальная собачка должна охранять особняки от воров, а не носить почту, – мягко проговорила Андра. – Хотя дорогая Равила утверждает, что Ребус выучил даже шёлкового паука какому-то особо сложному почтовому коду. Завтрашний свидетель, как я уже сказала, все поведает в красках. Ну что же вы стоите оба? – она всплеснула руками, увидев, что журналисты мечтательно косятся на лавочку. – Мы целый день сидели, а вы целый день были на ногах на площади.

– Вы садитесь, а мы постоим и всё расскажем, – поддержал её Дитр.

Одора и художник благодарно обрушились на лавочку. Одора с улыбкой пролистала блокнот и нашла вопросы для развёрнутого интервью. Андра поведала о своём отношении к деятельности Песчаного Освобождения. Она была известной противницей войны с кочевниками и расширения Конфедерации за счёт пустынных территорий, издревле принадлежащих другим народам.

– И знаете что? В те годы Конфедерация особо яростно истребляла коренное население под предлогом борьбы с демонологами и другими опасными жителями пустыни, а также соревнованием с Гралеей за полные ископаемых земли. Я склоняюсь к мысли, что Круста и ей подобные вполне могли использовать Ребуса – и против кочевников, и против его соплеменников с севера.

– Как они могли с ним договориться, ваша теория?

– Это… Пусть лучше Дитр ответит, он у нас эксперт по маньякам, – Андра дёрнула друга за рукав, чтобы он не сопротивлялся. Но он сопротивлялся:

– Слушай, это твоё интервью…

– А давайте! – Одора радостно сложила ладошки – ни дать ни взять муха, потирающая лапки. – Парцес, я вас очень прошу, это же будет просто прекрасный разворот! Расскажите, почему Ребус мог сотрудничать с Песчаным Освобождением? Какая ему была от этого выгода?

– Ребус… – Дитр прищурился и посмотрел вдаль, где фокусник развлекал прогуливающихся по скверу после работы чиновников с Центральной площади. – Сомневаюсь, что там была какая-то сделка или что-то вроде того. Знаете, заключать сделки с Ребусом было всегда чревато – как в древних сказках про демонов. Это всегда выходило боком. Ребус был не совсем человек, логика у него была противообщественная. Как я понял из рассказа и писем Крусты, она была для него… ну… он имитировал с ней дружбу, играл в людей.

Вдруг в глазах у Дитра потемнело, как при обмороке. Пропали из виду сквер с фокусником, Андра, журналисты, даже небо над деревьями – и то кануло во мглу. Гадкая, липкая вонь наполнила его разум, и если бы мысли могли вонять, он бы подумал, что это не игра воображения. Всем своим существом он сопротивлялся тому, что рвалось из него наружу через все поры его кожи – что-то чужеродное, враждебное, паразитическое. Неимоверным усилием воли Дитр вернул себе контроль над разумом. Он снова был в сквере перед журналистами и Андрой, в окружении сладких запахов клонящегося к закату дня.

– У вас не будет выпить? – вдруг спросил он. – Каждый раз, когда я вспоминаю Ребуса, мне хочется выпить.

– Всегда! – услужливо чирикнул иллюстратор, открывая заплечный чемоданчик. Помимо чистой бумаги и карандашей с резиновыми корректорами там обнаружилась солидных размеров фляга и несколько бумажных конусов-стаканчиков, пропитанных воском. – Столовое, молодое, белое. Мы, пресса, люди утонченные, но бедные…

– Васк, заткнись, – беззлобно прервала его Одора, наблюдая, как Дитр залпом осушает стаканчик. – Если вино паршивое, господин Парцес вежливо промолчит и откажется от добавки.

Вино оказалось настолько кислым, что Дитр даже не понял, насколько оно крепкое. Но он снова протянул стаканчик, чтобы иллюстратор налил ему ещё. Дитру было плевать, что он пьёт, он словно надеялся, что та малая доля спирта, что есть в дешёвом вине, промоет душевную рану, откуда сочится что-то гнилостное, липкое и мерзко пахнущее всемирным злом.

– Спасибо, – выдохнул Дитр, осушив вторую порцию. Андра удивленно поглядела на друга – раньше он не запивал волнение алкоголем. – Ребус, значит… Знаете, моё мнение: Равила Круста не виновата. Да, я считаю, что она виновна в том, что пользовалась его услугами в спорные годы – не записывайте, это ещё не доказано в суде!

– Но будет? – с надеждой спросила Одора, оторвавшись от блокнота.

– Не знаю. Пока что нет никаких доказательств и беспристрастных свидетельств. Что у нас есть? Рассказ кочевника, который видел обгоревшего человека среди Песчаного Освобождения, пока он находился в плену? Кочевник мог рассказать что угодно – что Освобождение питается младенцами или сношается со змеями, а уж про Ребуса так это был бы и вовсе правдоподобнейший навет.

– Про младенцев – почти что тоже, – ввернула Андра.

– Напишите так: если даже обвинения против Крусты справедливы, на неё не стоит возлагать ответственность за злодеяния Рофомма Ребуса. Навряд ли они могли использовать его умения в военных целях – Ребус никогда и никому не позволял себя использовать. Он манипулировал, подавлял, обманывал и всегда получал то, что нужно ему. Если он и решил поиграть с огнём на Песчаной Периферии, то им наверняка двигали его собственные мотивы, а уж никак не желание помочь институтской подруге – если вообще можно говорить о Равиле Крусте как о его подруге.

Андра повернула к нему тонкое строгое лицо, кожа на острой маленькой челюсти натянулась от возмущения. Дитр не обратил на неё внимания и продолжил:

– Как бы я ни относился к жёсткой политике Крусты или к ней самой, я понимаю, что она могла чувствовать. Ощущение, будто ходишь по канату над пропастью, постоянный страх разозлить Ребуса и сорваться. Одному ему ведомо, почему он выказывал особое отношение к Крусте. Вероятно, он считал, что она так же умна, как и он. Почему он не уничтожил ее как конкурентку? Они действовали в разных сферах. Они даже учились на разных отделениях – Круста была врачом, а Рофомм изучал теорию всемирных сил. Почему он не попытался завербовать её в свою группировку? Круста – как бы я ни относился к её политике и так далее – не склонна к насилию. В конце концов, она врач, всемирная тьма меня побери, она чинила людей, а не разрывала их на части. Так я считаю.

Дитр понял, что вспотел от волнения. Он не привык к длинным речам, а тем более, будучи шеф-следователем внутреннего порядка, не привык выдерживать баланс между искренностью и корректностью. Дитр знал, что если он скажет что-то лишнее, лояльная Одора это опустит в печати. Но он боялся, что отношение «Точности» к Крусте пересилит его оценку и они напечатают материал с их мнением, а не его, Дитра.

– Если вам нужны емкие выводы, то вот они. Считаю ли я, что Ребус действовал на стороне Песчаного Освобождения в спорные годы, когда Равила Круста была полевым врачом? Да. Считаю ли я, что силовики привлекли его намеренно и заключили с ним сделку? Нет, Ребус действовал исключительно по собственным мотивам. Вероятно ли, что он был там ради Равилы Крусты? Да. Хотела ли Равила Круста такого помощника в Освобождении? Нет. Так я считаю, – повторил он и снова протянул стакан Васку.

Журналистка поблагодарила его и снова принялась расспрашивать Андру. Голос у той изменился от злости, но она сдерживалась до окончания интервью. Когда Одора поставила точку, а Васк сделал последний штрих, Андра демонстративно отвернулась, будто вдруг страшно заинтересовалась ленивыми вечерними шмелями, которые охаживали клумбу с цветами губ наперсницы. Работники прессы засобирались и поспешили к дороге. Одора махала голубым флажком журналиста, чтобы вызвать экипаж, который довезёт их до редакции и выпишет чек за проезд, который оплатит «Точность». Когда они уехали, Андра соизволила повернуться к другу. От возмущения на ней, казалось, трещал чиновничий мундир, украшенный золотым лацканом высшего ранга.

– Горечь всемирная, как ты мог?! – выдохнула она.

– Я уже сказал, – Дитр медленно закрыл и так же медленно открыл глаза, – я уже говорил тебе, как я вообще отношусь к этому процессу. Это какая-то охота на демонов. Ребуса нет. Он мёртв. Зачем это…

– Не он один в ответе за всю эту дрянь! – взвизгнула Андра. – Знал бы ты, сколько в одном Акке переловили купленных чинуш! А тот метеопредсказатель, который ради Ребуса давал ложные прогнозы, и голод, который потом начался из-за неурожая? А убийство наследника Принципата в Гралее? А…

– Да, Ребус бы не достиг таких успехов в своем деле, если бы его не поддерживали. Но Круста…

– Круста – жестокая, бесчеловечная политиканка! – отрезала Андра.

– Круста – Префект неспокойной местности, какой ей ещё быть?

– Такой, как я! – сорвалась Андра. Её перекосило, маленькие худые кисти судорожно сжали складки длинной юбки.

Дитр ошеломленно уставился на подругу. Андра была педантичным, до зубного скрежета порядочным человеком, привыкла во всем оказываться правой – ведь большинство считали, что она права, а значит, так и было. Она была благополучной успешной женщиной из благополучной зажиточной семьи, отличницей отделения общественных наук, Головной студенткой, которую взяли работать в министерство её родного Акка минуя стажировку. Акк, богатая агломерация, окруженная плодородными сельскохозяйственными территориями на юге и курортными поселками и заповедниками на севере, никогда не испытывала того, с чем приходилось сталкиваться другим регионам, а в особенности – Песчаной Периферии. Главной проблемой Акка была коррупция в области градостроения – некоторые нелегально надстраивали себе верхние этажи, не получив на то действительного разрешения мэрии. Главной проблемой Периферии – постоянная война с пустыней и её жителями, силами, бушующими посреди сухих бурь, и древними, неистребимыми тварями, гнездящимися в песке. Периферии был просто необходим такой Префект, как Круста – лидер маленькой свирепой нации, которому будут рукоплескать за любую жестокость. Конфедерация не любила лидеров, Конфедерация была просвещенной бюрократией, допускавшей только механическое и безликое администрирование, где людей отличали друг от друга лишь по цвету лацкана на гражданском мундире. И Равила Круста – золотой лацкан с именем и ярким лицом, которое запомнится хронистам, не вписывалась в саму суть просвещенной бюрократии, Равила Круста так или иначе будет уничтожена – если не своим сотрудничеством с Ребусом, так чем-нибудь еще. Они найдут, чем ее уничтожить.

– Равила Круста не может быть такой, как ты, – тихо проговорил Дитр.

– Но ты-то хотя бы можешь быть моим другом, – со злостью выпалила чиновница.

– Я и так твой друг.

– Сомневаюсь, – сказала она таким же тоном, каким обратилась пару часов назад к Равиле Крусте на слушании.

И, круто развернувшись на каблуках, да так, что юбка вокруг неё подняла вихрь из пыли от гравия, которым посыпали дорожки в сквере, Андра припустила к дороге, вытаскивая на ходу красно-золотой флажок чиновника высшего ранга, чтобы найти себе транспорт. Дитр проводил её взглядом и устало пошёл в сторону одной из радиальных улиц Административного Циркуляра, которая соединялась с Зеленым Циркуляром, где они с женой снимали квартиру на время процесса.

Доходный особняк, где остановились Парцесы, был неподалеку от радиуса с дипломатскими казармами и домами богатых иностранцев. Кивнув группе гралейцев, пробежавших мимо него с хронометрами в руках, он обернулся им вслед, наблюдая, как под узкими спортивными штанами мужчин и женщин ходят ходуном мышцы. Знатным и уважаемым подданным Принципат рекомендовал заботиться о своем здоровье, и поэтому по вечерам дипломаты всегда отбрасывали свои заботы и досуг и бегали по радиусу Тридцатилетия Союза, иногда забегая и на соседние. Проводив взглядом крепкую селекционную группу спортсменов, Дитр пошел в направлении доходного особняка, окруженного цветущей живой изгородью. Ночные растения пока что не распустили свои бутоны, а дневные уже попрятались, и привычного гомона насекомых не было слышно – шмели улетели, а бражники ещё не проснулись.

На втором этаже свет не горел, но Виалла Парцеса уже была дома, сообщил привратник Дитру. Она выбежала встречать мужа, бережно придерживая живот располневшей ладонью.

– Ну и что ты там хранишь? – ласково проговорил Дитр, целуя Виаллу в шею. – Оно же не выпрыгнет, пока не захочет.

Жена отступила на шаг, и её глаза восторженно блестели даже в полумраке прихожей.

– Я же говорила, что зайду за парадным платьем…

– Купила? Красивое? – Дитр снял защитную куртку из кожи, которую так и не отвык носить даже после смерти Ребуса. Надевать на судебный процесс плотную одежду, которая могла защитить от пуль и некоторых видов всемирного воздействия, смысла не было, но он уже не помнил, когда в последний раз выходил из дома в костюме или плаще.

– Я сначала зашла в Циркуляр Артистов, но авторские платья такие дорогие – Руки Виаллы оглаживали живот. – А нам скоро понадобится куда больше платьев, чем у меня.

– Да? – охнул Дитр.

– Я была у предсказателя, – быстро заговорила жена. – Это девочка, девочка, представляешь! Как ты думаешь, если она будет похожа на тебя, она будет красивой?

Дитр радостно рассмеялся, на миг забыв о самокончании девочки Марелы Анивы, о приступе тьмы в сквере, о ссоре с Андрой, о завтрашнем слушании. Его переполняло нежное волнение от того, что у него скоро будет дочь, которой Виалла купит много платьев с юбками, похожими на гигантские ночные колокольчики, к которым по вечерам слетаются бражники.

Виалла заказала у привратника ужин, и он принёс его из гастрономического цеха, обслуживающего все радиальные особняки готовой едой на вынос. От вина Дитр отказался, а Виалла строго придерживалась рациона, который не предусматривал алкоголь. Дитр хотел рассказать о процессе, но, как выяснилось, редакция «Точности» уже прислала в знак благодарности бесплатный вечерний номер с запиской о том, что завтрашнее утреннее интервью должно выйти аккурат до начала четвертого слушания, да так, чтобы все успели прочитать.

– Я надеюсь, они напишут то, что я им сказал, а не то, что они думают сами, – Дитр нервно провёл рукой по преждевременно поседевшей шевелюре.

– «Точность» любит Андру, – пожала плечами Виалла. – Она их рупор или они – её.

– Кстати, я поцапался с Андрой, – признался Дитр и принялся рассказывать о том, что произошло в сквере, опустив, однако, странный приступ помутнения, который, похоже, никто кроме него не заметил.

– Ну, она никогда не принимала чужого мнения, – рассмеялась Виалла. – Она мне нравится как человек, но работать я бы с ней не смогла.

Дитр согласно закивал. Виалла ладила с Андрой настолько, насколько жизнелюбивая молодая дама может ладить с чиновницей, не имеющей подруг. У Виаллы подруг было предостаточно – были там и коллеги из зоологической службы полиции, и домохозяйки, и даже наперсница, которая подалась в тёплый дом лишь потому, что музыкантом она мало получала.



Виалла и Дитр познакомились благодаря делу Ребуса.

Однажды и в самой столице в самых разных точках одновременно случилась резня. Были убиты и получили серьёзные ранения: трое наперсников в тёплом доме для дам в Циркуляре Артистов, двое приставов в Административном Циркуляре, десять сотрудников различных цехов Технического Циркуляра и целая семья здесь, в Зеленом Циркуляре, в частном особняке на соседней радиальной улице от их нынешнего временного жилья. Все эти происшествия объединяло одно: их устроили дрессированные охранные коты, которых полиция предоставляла по официальным контрактам различным заведениям, а также по проформе – патрулям и отрядам приставов.

Дело пахло хорошо организованным злом всемирного порядка, и следственную группу сформировали из сотрудников отдела Особой бдительности, который занимался террористами и шпионами. Похоже, говорили в полиции, здесь не простая халатность кодировщика котов. За котов отвечала Виалла Эрлиса, наполовину гралейка, а, стало быть, человек, попадающий под подозрения, едва для них возникал повод.

– Внутреннее разбирательство откроет много глаз, шеф, – говорил Дитру подчинённый, разглядывая сквозь одностороннее стекло кодировщицу, которая сложила руки на столе, глубоко вдыхая редкий воздух комнаты для допросов.

– Внутреннее разбирательство – лишь логическая необходимость, – ответил Дитр, которого назначили шеф-следователем по делу о кошачьей резне. – И нужно оно лишь для того, чтобы понять, что дело тут вовсе не в кодах, которыми запротоколировала животные мозги наша коллега.

Одной лишь силой рассудка он смог сначала проверить кодировщицу, а лишь затем заключить, что не было в её действиях ни халатности, ни злого умысла, да и вообще она не совершала никаких действий, кроме тех, что были положены ей по должности. Шеф отдела Особой бдительности не хотел ставить мужчину вести дело, где подследственной была хорошенькая женщина, но Дитру Парцесу было всё равно, какого пола его подследственные и насколько они хороши собой – они представлялись ему лишь совокупностями бумажно шелестящих сведений и запахами виновного пота, пока не было доказано обратное.

Строго закодированные коты вдруг взбесились, чего ранее никогда не бывало. Их код был в порядке. Это было доказано, когда часть животных, которых не успели ликвидировать, силой и чудом вывезли из очагов резни. В здании зоологического отделения коты снова начали вести себя как бесперебойные охранные инструменты.

– А будут ли они так себя вести при ликвидации кода? – спросил Виаллу Дитр, который уже позволил себе заметить, что женщина она хорошенькая.

– После ликвидации кода у котов наступает посттравматический ужас, – ответила она. – Так как их кодируют ещё котятами, они не знают, как ведут себя дикие взрослые коты. Они мгновенно впадают в детский страх, забиваются в темные углы и пищат. Многие даже не знают, как есть твердую пищу, их приходится приучать к мясу заново. Они не набрасываются на людей – уж, по крайней мере, не начинают этого сразу после ликвидации кода.

В доказательство она продемонстрировала это на служебной твари, а независимые кодировщики-эксперты показали это на других котах. Всё было так, как она и сказала – коты становились жалкими и безобидными, они не превращались в шерстяные механизмы для убийств.

И тогда Дитр инициировал проверку мест, где случилась резня. Тёплый дом, служба приставов, цеха и особняк в тот день получили новые баллоны с осветительным газом из одного и того же места – новой фабрики, в рекламных целях поставлявшей тестовые образцы по заниженной цене. По маркировке на баллонах и по реестрам определив адрес фабрики, Дитр с коллегами обнаружили заброшенный склад за пределами столичной агломерации на пустыре. Пустырь долгое время стоял без дела, владелец ничего там не строил и ничего не делал с развалюхами, не озаботившись даже охраной. Владелец – представитель уважаемой фабричной семьи – стал подследственным по делу кошачьей резни, когда с Виаллы сняли обвинения в халатности.

В заброшенном здании обнаружилась часть лаборатории, которую не успели ликвидировать. Осветительный газ, который использовали в лампе приставы и провели к себе тёплый дом, цеха и особняк, представлял собой ядовитую смесь, влияющую на служебных животных. И если сигнальные собачки от неё просто хрипло скулили, забиваясь под мебель, вместо того чтобы курсировать по зданиям, то с котами всё обстояло намного хуже. Коты попросту зверели, забывая коды и предписанные протоколы дрессировки.

Владелец пустыря, прежде чем ему успели вынести приговор, умудрился одному всемиру известно каким образом перекрыть себе кислород и умер от удушения в следственном изоляторе. Всё, что успели узнать Дитр и его команда – он был сторонником Ребуса и действовал по его указке. Газовая смесь, судя по всему, тоже была изобретением Ребуса.

Виаллу оправдали, а Дитру поступило предложение от шеф-следователя по делу Ребуса перейти в группу в качестве старшего помощника, ответственного за агломерацию Гог.

– Не самый приятный повод вернуться на малую родину, Парцес, – сказал ему шеф. – Но зато довольно доходный. Я дам вам свободу в выборе команды, с которой вы хотите работать.

Прошлого ответственного за агломерацию Гог сожгли живьём в День Света Телесного за попытку предотвратить умерщвление оркестра.

Заявившись на празднование, которое проходило на Общественном помосте, маньяк первым делом убил дирижера одним лишь ударом ладони по шее, а затем вся площадь-помост вспыхнула по периметру. Началась паника. Люди давили друг друга, тщась отбежать подальше от огненной стены, а иные бросались прямо в пламя, не выдержав собственного ужаса.

– Весьма глупо, – заметил Ребус, наблюдая за самоубийцами. – Я всего лишь хотел, чтобы никто не расходился, чтобы все послушали «Всемирный шаг» без дирижера. Поднимите, пожалуйста, смычки, поправьте партитуры и приступайте, – приказал он музыкантам, которые попадали со стульев, отползая от трупа своего шефа. – «Всемирный шаг»: четыре четверти, соль мажор, круговая композиция, что может быть проще?

За огненной стеной уже трудились полиция и пожарная команда, и Ребус, который это прекрасно знал, оставался спокоен. Ему показалась лишней партия второй скрипки, и музыканту было велено пойти в пламя. Скрипка с грохотом упала на помост, а тело неживой поступью направилось навстречу своей погибели. Музыка затихла.

– Я разве разрешил прерываться? – осведомился он. – Это круговая мелодия, вы будете играть её репризу за репризой, игнорируя финальный пассаж, пока я не решу, что она звучит как мне надо.

В тот праздничный день, когда по всем городам Гога мерцали зеркала из окон жилых домов и административных зданий, погибли триста человек, сгорев живьем, потому что Ребус заключил, что без дирижера музыканты не справляются, что его весьма расстроило. А дабы бездарность услышанного не отравляла уши собравшихся все их оставшиеся жизни, эти жизни он решил незамедлительно прервать посредством своего любимого огня. Сам он ушел с помоста сквозь пламенную стену, провожаемый воплями сгорающих людей. На нём самом углилась и осыпалась пеплом одежда, но его кожа, когда-то давно изуродованная ожогами, в этот раз осталась нетронутой, словно стихия и маньяк пришли к некому согласию. Полицейских, что попытались его остановить, он тоже сжег почти всех, и старшего помощника шеф-следователя спасти не успели.

После этого он исчез, чтобы появиться в Акке через пару терцев, а за время его отсутствия в экстренных заголовках шеф-следователь предложил Дитру Парцесу занять место сожженного живьем старшего помощника, ответственного за агломерацию Гог. Дитр согласился. Он бы и на меньшее место согласился, лишь бы попасть в группу по делу Ребуса.

Он спросил Виаллу, согласится ли она уехать с ними в Гог экспертом по котам. Виалла меняла коды, попеременно применяя найденный газ, она стремилась сделать код таким, чтобы на сознание тварей не действовали никакие посторонние вещества.

– Да, я согласна, – ответила она, наблюдая, как в стеклянной комнатке, где был лишь кот, бродячая шавка да воздух с газом, совершается кровавое действо – кот терзал собачью шкуру, вырывая из жертвы клочья шерсти и мяса. – Ты меня выручил, Парцес.

– Я бы не стал тебя выручать, будь ты виновна, – сказал Дитр, тут же подумав, что он олух, раз так быстро отмел благодарность женщины, которая ему нравилась.

Виалла доселе не работала в отделе Особой бдительности, как и большинство тех, кого Дитр решил взять с собой в Гог. Взял он и Ралда Найцеса, но первым делом велел ему до отъезда разобраться с одним делом.

– Думаешь, это возможно, шеф? – с сомнением протянул Ралд, поправляя шейный платок раздражающе голубого цвета. Ралд считал, что платок подчеркивает блистательную васильковость его глаз.

– Я проверил действия шеф-следователей и их помощников за последние тридцать лет, – ответил Дитр. – Никто даже и не пытался, и поэтому мы не узнаем, возможно это или нет, пока не начнем делать.

– Да не это, – отмахнулся Ралд. – Переспать с незамужней гралейкой – это, по-твоему, возможно?

– Иди-ка поработай, Найцес, – холодно ответил Дитр, – это единственное, на что ты годишься.

Виаллы он не домогался, хотя многие мужчины в полиции лезли к младшим по званию женщинам, не боялись даже гралеек, которые могли пырнуть в ответ кинжалом или пожаловаться мужьям, а они обычно не церемонились с теми, кто лез к их дамам без разрешения глав семейств. Дитр вообще не имел склонности быть навязчивым, а дамы это ценили. Но с Виаллой его охватила какая-то вежливая робость, и он мог лишь пялиться на неё, когда она не видела, а разговаривал с ней лишь по работе. И едва он ловил на себе ее улыбку, в ушах начинал выстукивать неразумный гул слов, которые он пока что не готов был сказать даже самому себе.

Интрижки с коллегами в полиции не осуждались, зато браки воспринимались с иронией. Дитр был уже шеф-следователем по делу Ребуса, когда они с Виаллой решили проколоть уши. Смеяться над ним не станут, это он точно знал. Зато его осудят, что он подвергает женщину опасности одной своей близостью. Она и без того работала в самой тревожной группе во всем отделе Особой бдительности, а став женой ненавистного Ребусу шеф-следователя так и вовсе подписывала себе смертный приговор.

И посему никаких церемоний при заключении брака не было, даже гостей они не пригласили.

– Он не слепой, увидит у меня в ухе серьгу, – говорил Дитр жене, когда они ехали экипажем из мэрии, – и решит обязательно поздравить со свадьбой на свой извращенный манер.

– Я не боюсь, – сказала Виалла, задрав юбку выше чулка. К кожаной подвязке крепились ножны с кинжалом, какой всегда носили с собой гралейки. – С тобой ничего не боюсь, смотри! – и с этими словами она вышвырнула кинжал за окно экипажа.

Дитр нервно рассмеялся ей в ответ и схватил Виаллу за руки, не отпуская её ладони до самого дома. И дома он понял, что был прав.

На застеленной серым брачным одеялом кровати лежали рукоять клинка и короткая записка.

– Растворили в принциповой гоночной, – сказал Дитр, изучив останки кинжала. – Почерк его, но я не понимаю, что тут написано, – он протянул Виалле бумагу с несколькими каллиграфически выведенными словами на гралейском.

Виалла спокойно и мрачно взяла бумагу. Она не боялась и не паниковала, она уже привыкла жить на краю огненной пропасти, и теперь огонь лизал её ладони короткими вежливыми словами послания, написанного рукой маньяка.

– «Уважаемая омма, сожалею, что не был приглашен на свадьбу, надеюсь, что ваша совместная жизнь будет одушевлена Особой бдительностью», – перевела она. – Не волнуйся, гниль, будет, – прошипела она, скомкав бумажку.

И Виалла была осторожна. Она даже из полиции уволилась сразу после замужества.

Но когда всё кончилось, к практике она не вернулась. Сейчас она писала пособия по кодированию охранных котов и методам предотвращения происшествий, иногда выступая с лекциями для курсантов. Себе домой охранных котов или иных служебных животных Виалла заводить не спешила.



Отужинав, Дитр взял у жены газету и стал изучать срочную заметку по третьему слушанию.



«…Министр внутреннего порядка агломерации Акк Андра Реа выступила с расспросом в качестве слушателя…

…по словам госпожи Реи, Защита обвинила её в предвзятости…

…отказалась баллотироваться в Судьи по делу Равилы Крусты.

Напомним, что Равила Круста, Префект Песчаной Периферии, в прошлом награжденная рядом медалей за отвагу в спорные годы, а также Орденом Конфедерации за деятельность в рядах Песчаного Освобождения, обвиняется по делу покойного Рофомма Ребуса, международного террориста, серийного и массового убийцы, нарушившего законы всемира и теломира, за сотрудничество с последним в спорные годы. По свидетельству пленника из кочевых племен, против которых сражалось Песчаное Освобождение, он видел человека, похожего на Рофомма Ребуса, в боевом подразделении, где Равила Круста работала полевым врачом. Ребус предположительно оказывал боевые услуги Песчаному Освобождению по просьбе Равилы Крусты. Доказательством того, что госпожа Круста и Ребус поддерживали общение на протяжении долгих лет, стали письма Равилы Крусты, обнаруженные полицией в личных вещах Ребуса после его смерти, а также письма Рофомма Ребуса, обнаруженные в доме Префекта Песчаной Периферии».



После заметки с комментарием Андры стояла выделенная жирным шрифтом приписка: «По нашей просьбе Дитр Парцес, также присутствовавший в качестве слушателя на процессе, согласился дать интервью и поделился своим мнением с корреспондентом «Точности» о том, как могли складываться отношения Равилы Крусты и Рофомма Ребуса в спорные годы. Дитр Парцес занимался делом Рофомма Ребуса в течение семи лет и стал тем героем, что избавил мир телесный от серийного и массового убийцы, бросив ему вызов и победив.

Читайте развёрнутую заметку в завтрашнем утреннем номере «Точности».

– Если бы они пореже выделяли меня как героя, быть может, я бы чаще давал им интервью, – недовольно пробормотал Дитр.

– Мне тоже тебя героем не считать? – смешливо спросила жена, складывая посуду в тележку для привратника. В подступившем сумраке она чуть было не промахнулась и почти уронила тарелку мимо тележки.

– Нет, тебе можно. Давай включим тебе свет.

– Спички там, – Виалла кивнула в левый угол у окна – то ли на угловой шкафчик, то ли на передвижной кофейный столик.

Виалла не заводила охранных котов или иных служебных животных, а, забеременев, так и вовсе перестала пользоваться газовым освещением, предпочитая свечи. Дитр без труда нашёл лампу со свечой, но спичек найти не мог. В голове пронеслась глупая мысль, что ему нужен свет, чтобы найти спички, и едва он успел назвать себя идиотом, свеча в лампе зажглась сама по себе.

– Нашёл? – спросила Виалла, которая стояла к нему спиной и занималась тележкой. – Спасибо.

Дитр помедлил с ответом долгую удивленную секунду.

– Нашёл, да.

* * *

Он сам не знал, зачем притащил с собой столько материалов по делу Ребуса, ведь они никак не относились к Равиле Крусте. Из открытой полицейской папки на него глядело с разных ракурсов то, что когда-то было человеческим лицом, а потом превратилось в сплошной шрам от ожога цвета сырого мяса. Шевелюры, бровей и ресниц у Ребуса не было, но глаза остались целыми и невредимыми – он до последнего момента сохранял острое зрение. По большей части в папке были работы полицейских иллюстраторов, имелись и две распечатанные светографии из морга – впрочем, на них было мало что понятно, гораздо точнее были рисунки. К светографиям из морга прилагался листок с отчётом патологоанатома о том, что тело Ребуса полностью обгоревшее, волосяной покров отсутствует. Вскрытие подтверждает, что Ребус умер от разрыва сердца, вызванного, по свидетельствам, всплеском всемирной силы шеф-следователя Дитра Парцеса. В остальном же внутренних повреждений нет, кроме состояния лёгких – Ребус явно курил, но давно бросил.

Дитр привык лицезреть обгоревшее чудовище, и светографии уже давно не вызывали в нём ужаса. Другое дело было, когда он встречался с Ребусом лицом к лицу. Ребус силой заставлял на него смотреть. Он мог это сделать без применения средств всемира, он не любил пытку с помощью железа или иных осязаемых и очевидных вещей.

«Не любил пытку, нет, – тряхнул головой Дитр. – Любил власть». Что странно, Ребус не наслаждался чужими страданиями. Он считал, что страдания необходимы, если человеческая сущность не желает ему подчиниться. Всё, что любил Ребус – это власть и, как выяснилось, внимание. Без Ралда Найцеса этого бы они не узнали.

Тогда, до отъезда в Гог, Дитр поручил Ралду разузнать – и тот разузнал. Ралд занимался несовершеннолетними преступниками, и шеф-следователь удивился, что в группу Дитр решил взять именно Найцеса.

В поезде Ралд чувствовал себя жутко важным, потому что посадили их в первый класс как группу, занимающуюся делом особой опасности. Шеф-следователь Легр Беркеэ и старший глашатай ехали в привилегированном вагоне. Ралд же расхаживал по купе коллег с интригующими речами о проделанной работе.

– А знаете, кто красавчик? Знаете, по кому двинутся душой все наши дамы?

– Дай угадаю, наверное, ты, – хмыкнула Эстра Вица, младший глашатай, которая Ралда терпеть не могла.

– Я, без сомнения, останусь самой недостижимой твоей мечтой, – сказал Ралд, – но сейчас речь не обо мне.

– В кои-то веки, – фыркнула Вица, и Дитр согласно ухмыльнулся.

– Наш шеф, – Ралд кивнул на Дитра, – попросил меня как эксперта в области преступности малолетних разобраться кое с чем, прежде чем нас отправят в Гог.

Тут Ралд даже не хвалился. Он и впрямь был на редкость успешным следователем по подростковым преступлениям – видимо, потому что сам был как ребенок в некотором роде.

– Удивительно, но доселе никто этим никогда не занимался, ограничились лишь парой запросов в диаспору…

– Ралд, – прервал его Дитр, – я очень рад, что ты отработал запрос, но давай оставим это до того момента, как прибудем в Гог.

– Да, давайте хоть сейчас не говорить о Ребусе, – поддержал его Локдор. – Поговорим о чем-нибудь другом.

– О кулинарии, например, – ухмыльнулась Эстра. – Как кто жарит мясо?

Полицейские загоготали. Глашатаи придерживались позиции, что над страхом надо смеяться, Дитр был с ними согласен. На следующий день после прибытия в Гог обещали инструктаж по реагированию, если террорист вдруг захочет к ним заявиться – а он захочет.

Тревожная поездка на поезде, который мог в любой момент столкнуть с рельс террорист, была бесконечной – не потому, что до Гога было ехать долго, и даже не потому, что терпеть Ралда в закрытом пространстве было тяжко. С ними ехала Виалла, и общалась она в основном с Коггелом на их языке Дитр старался не бросать на них мрачных взглядов, он вообще надеялся, что коллеги ничего не заметят. Но они заметили.

– Не беспокойся, шеф, – ухмыльнулась связистка, подергав его за рукав. – Гралейцы всегда сбиваются в стаи без всякого романтического подтекста.

– Я не беспокоюсь, – отрубил Дитр. – Я не понимаю, о чём они говорят.

– О том же, о чём все они говорят у нас в полиции – их ли родич горелый выродок или лишь прикидывается.

Какой национальности Ребус, никто в точности не знал. Имя и фамилия были гралейскими, на этом языке он говорил свободно – как, впрочем, и на шести других. Гралейская диаспора не признавала его за соплеменника, «Серебряный вестник» писал, что террорист наверняка действует под псевдонимом, который звучал как имя гралейца знатного происхождения.

На следующий день состав остановился на границе между Окружними землями столицы и Гога, а потом еще раз – в некогда богатом промышленном центре, где производили оружие. Теперь город выглядел гораздо более мрачным, и перрон был неухоженным. Несколько полицейских сошли с поезда; им предстояло присоединиться к местной рабочей группе по делу Ребуса.

– Почему ублюдок так не любит оружие? В восьми случаях из десяти он то сжигает очередного инженера, то взрывает пороховой цех, – говорил Ралд. – Если он так всемирно силен, то почему он боится какого-то огнестрела?

– Быть может, – задумчиво ответил Дитр, наблюдая за коллегами-мужчинами, которые помогали дамам с дорожными сундуками на перроне, – он хочет быть единственным источником боевого огня?

– А тухлый его знает, чего он хочет, – пожал плечами Найцес, помешивая ложкой в стакане свой горький отвар.

– Пока что так, Ралд. Но ты же хорошо поработал, ты же поможешь и мне узнать это, да?

Следователь бесцветно кивнул. Ралд вообще теперь ходил насупленный, потому что вчера ему не дали поразить товарищей, а теперь он не знал, чем привлечь их внимание.

– Не огорчайся ты так, – улыбнулся ему Дитр. – В Гоге сейчас Реа, она завтра уедет в Акк. Она приехала по делу о взорванной плотине, сейчас делает закупку каких-то материалов. Обещала заглянуть к нам в отделение.

Ралд заметно ожил.

– Андра там? Это хорошо, это очень даже хорошо. А можно, я и ей покажу?

– Можно, – чуть подумав, ответил Дитр.

В Гоге их встретили носильщики и справились о бирках на дорожных сундуках. Сундуки полагалось доставить по служебным квартирам на Линию Стали, при Виалле была переноска с охранным котом.

– Этого в ваше полицейское отделение, – говорил носильщик, – тварь не пустят в квартиру.

– Это экспериментально закодированный кот, – протестовала Виалла, – ему пока опасно находиться без присмотра…

– А если он сожрет всех в вашей казарме? – возмутился носильщик. – А я его туда притащил, это я буду виноват!

Кот с наслаждением распахнул в зевке клыкастую пасть, и его бакенбарды встопорщились.

– Он никого не тронет, если не выпускать его из переноски. А когда я вернусь из отделения, то сама за ним прослежу.

Когда Виалла отспорила у носильщика право кота на пребывание в ее квартире, полицейские пошли в отделение, которое располагалось на той же улице, в трех сотнешагов от жилого здания. Шеф-следователь Легр Беркеэ в сопровождении глашатая сбежали куда-то «по делам», коллеги зашушукались, что эти двое абсолютно точно крутят роман. Ралд заявил, что надо раздобыть выпить, и Дитр нехотя разрешил по два бокала вина на горло. Ухмыльнувшись, Ралд тут же улетучился в направлении Гоночного Проспекта. Гоночным он назывался не из-за того, что там проводились состязания в беге или на лошадях, а потому, что там были лучшие спиртогонные и винные цеха. Бытовало мнение, что на севере хоть и растет весь виноград, но делать с ним там ничего не умеют, а некоторые винодельни в Акке так и вообще добавляют в вино газ, чтобы жидкости было меньше. Сырье переправляли в Гог, где из винограда делали особо крепкие напитки – терпкое или сладкое вино и даже густые ягодные сиропы на спирту. Там же из ягод гнали собственно питьевой легкий спирт, который не годился для медицинских или технических целей, зато прекрасно подходил тем, кому нужно было срочно напиться.

Линия Стали, как ей и полагалось, кишмя кишела людьми в униформе. Военные и полицейские в ожидании сумерек вышли на перекур, наблюдая, как загораются один за другим фонари. Гог бы невеселым местом, но это всегда старались исправить. Фонарные стекла были разноцветными, а между ними повесили гирлянды, будто в преддверии карнавала.

– Будет праздник? – спросила связистка.

– Не должен бы, – пожал плечами Дитр, переглядываясь с Локдором Кенцесом.

– Нет, вроде бы никаких праздников, – тоже сказал Кенцес. – Праздник Винтовки не настолько скоро, чтобы тут все украшать. Смотрите, даже музыка играет!

На пешеходной части между двух проездных – экипажной слева и легкой железнодорожной справа, по которой возили солдат на учения и на задания, – столпились люди, некоторые из них пели. Оказалось, там поставили механический манекен, который играл на рояле. Манекенами ведал старый господин, он был тут же и протирал коллекцию цилиндров.

– Умеет играть разные мелодии, – восторженно заговорили женщины.

– А можно мы следующие? – спросила старика Виалла. – Мы только что прибыли из столицы, идем в наше отделение. Никто не против, если мы влезем без очереди?

– Ну раз вы только с поезда, то давайте! – отозвался какой-то военный в форме стрелка Серебряной Черты. – Правда, если б кто-то из ваших мужчин попросил, мы бы отказали.

– Рожа гралейская, – прошептал Локдор.