– Я написал всем этим людям, кто из них до сих пор жив и в здравом уме, ответила мне лишь Круста, – поведал Найцес. – И зная, что Дирлис до сих пор возглавляет Больничную дугу, я наведался к нему лично. Старик послал меня во тьму.

– Дирлис – уважаемый член врачебного сообщества, – ощетинился душевник-криминалист. – Зачем трясти человека лишь из-за того, что он учился с маньяком в одно время?

– Он был очень взволнованным, – с улыбкой продолжал Найцес. – Преступно взволнованным.

Душевник опасно сжал бокал, сверля полицейского глазами. Врачебное сообщество в Конфедерации было почти таким же сплоченным, как профессиональное объединение глашатаев, и они терпеть не могли, когда кто-то начинал трогать их коллег.

– Как ты считаешь, Ралд, – задумчиво промолвил Дитр, потирая подбородок, – стоит ли трясти этого Дирлиса? Больничную дугу Ребус ни разу не трогал. Столько беззащитных людей, а он туда и близко не подходил.

– Ты сам все только что сказал, шеф, – Ралд еще шире ощерился, закатив глаза.

«Дорц Герцес, исключен с отделения теории всемирных сил после того, как на одном из занятий публично разделся, дал пощечину профессору и принялся отплясывать на столе. Головной студент Рофомм Ребус утверждает, что Герцес и до того проявлял признаки извращенной натуры, в частности, позволял себе высказываться о младших юношах в телесном контексте. Доселе Герцес в подобном не был замечен, он имел лучшие оценки наравне с Головным…»

– Гной всемирный, – высказался Дитр и захлопнул папку.

– Там еще много, – пообещал Ралд. – Почитай.

Дитр читал. В каждом из случаев фигурировало имя Ребуса, но не только эти их объединяло. Студенты сходили с ума, портили себе имя, их вышвыривали из института или лишали Стипендии, а то и вообще увечили, но доказать постороннее вмешательство так ни разу и не удалось. Не всегда было понятно, чем они разозлили Ребуса, однако в большинстве случаев, как понял Дитр, они либо оскорбили его, либо ослушались, либо стали препятствием, как, например, Герцес с его оценками.

Особо выделялся случай с преподавателем антропологии. Тут, добавил Ралд, его бы даже не сцапали, по сути, он не был виноват. Но случай прекрасно демонстрирует его характер. Равила Круста же в письме предположила, что часть рисунков, возможно, была сделана на паре по антропологии, где сидели студенты с отделения всемирных сил, медики, художники-портретисты и полицейские курсанты.

«Толлон да Лайнфеи, преподаватель антропологии, на совместной лекции медицинского отделения, а также отделений изящных искусств и теории всемирных сил, заявил, что есть порода – с зарегистрированными особями, а есть лишь фенотипические представители, на деле имеющие лишь внешние свойства отборных, но крепкой породы не имеющих. Рофомм Ребус, студент первого года отделения теории всемирных сил, вступил с ним в спор. Преподаватель, у которого это было явно не впервые, рассвирепел и велел юноше выйти в центр зала, чтобы он его замерил. Толлон да Лайнфеи заявил, что мерки снять с одетого человека невозможно, на что студент лишь пожал плечами и стал раздеваться. Преподаватель спрашивал его, носит ли Рофомм Ребус эти имя и фамилию по праву, есть ли у него герб и печать в личнике от диаспоры – или же он просто «фенотипически удачная беспородная особь».

Другие студенты сперва были смущены, но прервать преподавателя не пытались. Все заявляли, что да Лайнфеи явно пытался унизить их соученика, но тот держался спокойно и беспечно. По просьбе кого-то из художников он повернулся боком и напряг мышцы на руке и на бедрах, а потом Ребус попросил у приятеля папиросу и раскурил ее. Да Лайнфеи, увидев, что в лектории курят, в резкой форме высказал возмущение по поводу поведения Ребуса, тот же ответил, что «попытка над ним возвыситься в своей жалкой институтской власти» оказалась неудачной. Ребус добавил, что «дискриминация по сословному признаку недопустима», и если у да Лайнфеи были на родине проблемы с дворянами, он здесь ни при чем. Преподаватель ответил, что они в Конфедерации, где нет сословий, а значит и дворян тоже, есть лишь «дворняжки» вроде Ребуса.

Студент через трудовой период после этого случая подал кляузу в администрацию Кампуса, в жалобе подтверждающие свидетельства следующих соучеников… Возражения предоставил только студент медицинского отделения Лоннел да Кенфери, утверждая, что Ребус часто вел себя высокомерно и вызывающе по отношению к преподавателю. Решением комиссии по всемирно-нравственному соответствию преподавательского состава Толлон да Лайнфеи более не может занимать пост преподавателя ни в одном из государств, живущих по законам Всемирного Прогресса».

– Парню, который вздумал высказать свое мнение, тоже не повезло, – сообщил Ралд. – Я, конечно же, дело нашел, и хоть Ребуса там не упоминалось, не мог не вложить в папку.

Лоннел да Кенфери, обучавшийся на врача по здоровью кожи и волос, сам попал в лазарет после того, как умылся спиртом. Зрение полностью ему восстановить не удастся, говорили врачи. «Головные медицинского отделения Дирлис и Лорца утверждают, что да Кенфери любил протирать все спиртом, однако был достаточно сознателен и вменяем, чтобы им не умываться. Сам студент не помнит, что сподвигло его умыться спиртом, он был словно в тумане и перепутал кипяченую воду в графине и бутыль спирта».

– Найцес, – наконец проговорил Дитр, – ты молодец. Это очень хорошая работа.

Ралд снова молча кивнул. Единственная похвала, которую он мог воспринимать по-человечески, была похвалой за работу.

– Ну и что это все тебе дало, Парцес? – спросила Вица. – Это, конечно, захватывает, но мы все и так догадывались, что Ребус и до ожогов был душевнобольным ублюдком…

– Завтра, – отрезал Дитр. – На планерке. А ты кое-что хотела сказать всем. Так скажи же!

– Я?! – Эстра поднесла сложенные пальцы к груди, звякнув браслетами. – Ты скажи!

– Разве я тут глашатай? Ну ладно. Коллеги! – он хлопнул в ладоши. – Коллеги, послушайте, пожалуйста!

Люди оторвались от бумаг и бокалов и воззрились на старшего помощника шеф-следователя.

– То, что вы здесь увидели и прочитали, – продолжил Дитр, – не должно выйти за пределы этой комнаты.

– Но почему? – удивился Коггел.

– Ты сам сказал, что он серебряный стандарт, дурила, – начала закипать глашатай, – и нам еще не хватало…

– Нам не нужно положительного мнения о душевном уроде. Он чудовище, всегда таким был. Как он выглядел до ожогов – это не общественного ума дело, – спокойно объяснял Дитр.

Он говорил, а Эстра периодически прерывала его резкими и согласными замечаниями. Им не надо поклонников и подражателей. Им не надо культа. Он хочет вызывать страх – так пусть же лишь его и вызывает, со страхом полиция и репутационисты умеют бороться. С извращенным восхищением – никогда.

– Но им не будут восхищаться, он же столько всего… – возразил кто-то из полицейских.

– Будут, – отрезал Дитр. – Им только дай повод. А мы им его не дадим. И допивайте свое вино, планерка завтра в половине шестого.

– Издеваешься! – охнули коллеги.

– Вовсе нет. Чем раньше, тем лучше. Сейчас, – он посмотрел на хронометр, – десять сорок. – Если ляжем пораньше, выспимся и успеем больше – до прихода ублюдка.

– Он не придет завтра, – начали возражать ему.

– Придет.

– Он притащится ночью, – сказал местный полицейский. – Сколько его тут ни возникало – всегда ночью. Ребус – ночная тварь.

– Значит, до его нашествия точно успеем подготовиться, – тщательно проговорил Дитр, чувствуя, как его слова откуда-то из-за спины одушевляет своей убедительностью глашатай.

Он велел им собираться в служебные квартиры, а Эстра прицепилась к связистке и велела ей отправить хорька шеф-следователю и старшему глашатаю с уведомлением о ранней планерке.

– Тогда нужно два хорька…

– Нет, один, – тихо ответила Эстра. – Одно письмо на двоих.

Связистка понимающе осклабилась.

Служебная квартира в Гоге оказалась удобней, чем столичная, здесь даже была гостевая комната. В Гоге Дитру было где жить, но ехать в Енц к родственникам он не хотел, потому что свою семью он не любил и даже стеснялся, как всякий поднявшийся человек стесняется пьяниц. Он регулярно присылал им деньги, зная, куда они все уйдут, но сам никогда к ним не приезжал. Одиноким он себя не чувствовал, он любил свою работу и ладил с коллегами, и их Дитр считал своей семьей.

Сундук оставили в прихожей, он перетащил его в гостевую. На журнальном столике стоял графин, наполненный водой, а из него торчала на крепком зеленом стебле россыпь крупных голубых цветов с прямыми заостренными лепестками. Дитр не имел ничего против цветов, но именно эти ему отчего-то не нравились, и не оттого, что они заняли графин, предназначенный для питьевой воды. Сами бутоны не пахли, а вот стебли и зелень цветов источали горьковатый и холодный аромат, подходящий для щеголей и стареющих наперсниц, но было еще кое-что. Он закрыл глаза и задержал дыхание, чтобы в нос не проникало телесных запахов, и тут следователь наконец понял, почему цветы так его обеспокоили. Не успел он прийти в себя, как в дверь постучались.

– Как тебе квартира? – осведомился Ралд, оглядывая жилище через его плечо. – О, у тебя есть гостевая и… тебе тоже принесли цветок? Почему бы не поставить в вазу? Мне вот тоже поставили в высокий стакан, но ведь он же не для цветов…

– Цветы? – воскликнул женский голос. – И у меня стоит! Очень приятно, не ожидала от эцесов такого гостеприимства, думала, они не рады видеть здесь столичных…

Дитр, отстранив Ралда, вышел в длинный коридор казарм. Коллеги общались, обсуждая квартиры, кто-то жаловался, что мало места, а Эстра Вица стояла с цветком в руке, нервно хмурясь. Коггел и Виалла болтали по-гралейски.

– Дуно рети стаблени рал роферо?

– Турро армас рофе, Виалла? – рассмеялся Коггел.

– Что вы сказали? – глухо проговорила Вица.

– Ты решила выучить гралейский? – спросил Ралд.

– Нет, кретин, я глашатай, и поэтому у меня обостренное чувство языка. Что вы сказали?

– Нам поставили астры в комнаты, – сказала Виалла. – Огромные голубые гралейские астры…

– Как вы назвали астры? – продолжила выспрашивать Эстра, и Дитр, еще не понимая умом, но всемирно почуяв, что что-то неладно, нахмурился, и где-то внутри нездешним ором билась тревога.

– Рофе – астра по-гралейски.

– Вообще-то это звезда, – принялся объяснять Коггел, – но также астра, потому что астра – это цветок-звезда…

– Гниль! – высказалась глашатай.

– Что? Что опять не так? – начал заводиться Найцес. – Тебе уже цветы не…

– Проблудь, гниль и погань! – вторил ей Дитр, круто разворачиваясь в сторону своего жилища.

Он выдернул цветок из графина и выскочил в коридор, тыча бутонами в нос Ралду.

– Нюхай, Найцес, нюхай!

Следователь окунул свой резко выточенный прямой нос в венок мягких острых лепестков.

– Парцес, это всего лишь цветы, и они даже не пахнут, а вот их стебли…

– Это очень дорогие цветы, – сказал Коггел, – у меня папа одно время работал на Ломгуса на плантации на берегу Эллерны-да-Обиа, их только там выращи…

– И ты нюхай! – рявкнул на него Дитр. – Вытаскивайте это дерьмо из графинов, стаканов или куда их вам там засунули – и нюхайте! И не носами! Вы полицейские или нет?!

Коллеги выходили в коридор с астрами в руках и пытались обнаружить, почему так встревожился Парцес. Виалла вдруг вскрикнула, выругавшись на своем языке.

– Это порченые, порочные цветы, – воспаленным, свистящим голосом произнесла она. – Они воняют тьмой!

– Гнилью, – буркнула Вица.

– Ну их к демонам! – рыкнул Локдор и отбросил от себя цветы, словно те были гнездом пустынных пауков.

Дитр принялся мерить шагами коридор, сжав руки в замок и прижав их к груди, словно готовился то ли напасть, то ли защищаться.

– Любишь свое имя, ублюдок, ты любишь свое имя… – приговаривал он, похрустывая костяшками пальцев. – Жалкий ты и пустой…

– О чем он? – нахмурился Ралд. – Дитр, ты душой поехал? У тебя преследование?

– Преследование?! – взревел Дитр, затормозив напротив коллеги. Он затряс цветами перед крепкой рожей Найцеса, всякий раз рискуя ткнуть ему веткой в глаз или в нос. – Как Ребуса зовут, а?! Как зовут нашего горелого выродка?

– Да успокойся ты! – воскликнул Ралд, отшатываясь от него. – Ты на себя не похож! Сначала тебе не понравилась мелодия, теперь цветы…

Дитр выскочил в центр коридора, размахивая руками. Пару раз хлопнув в ладоши, он заговорил:

– Кто считает, что у меня преследование? А кто унюхал? Не своим носом, а всемирным нюхом полицейского? Кто…

– Парцес, мы согласны, шеф, – кивнул Коггел. – Я беру свои слова обратно, у тебя не преследование. Астр понатыкал в графины Ребус. Или кто-то по его указке.

– Господин звезд, – прошипела Виалла. – Считает астру своим цветком? Гнилая мразь – голубую гралейскую астру? Да как он смеет?!

Все умолкли, многие смотрели на цветы с нескрываемым отвращением, даже Ралд скривился, когда до него дошло. Другие во все глаза глядели на Дитра. Он же обернулся к глашатаю.

– Даю вольную, – мрачно проговорила та. – Реагируй как хочешь.

– Отдайте мне цветы, все вы, – приказал Дитр, и коллеги стали подходить к нему, протягивая ветки с чистыми, но всемирно оскверненными злым прикосновением цветами.

Он собрал астры в охапку и вышел из здания казарм прямо на Линию Стали. Там было много праздных силовиков, но манекена за роялем уже не было слышно. Стемнело, и разноцветные фонари украсили ночную улицу своей причудливой геометрией. Локдор принес горючей жидкости, Дитр поблагодарил его и вылил все на сваленные в кучу астры, которые вынес на тротуар. Он выпрямился и огляделся. Военные, полицейские и силовые чиновники были заняты собой и своим послерабочим отдыхом. Кто-то пел, кто-то ругался, кто-то ворковал с уличными девками, которых далеко не всегда прогоняли с Линии Стали, и никто не знал, что прямо сейчас за ними следят непонятно откуда два темных глаза, наполненных всемирным злом.

Дитр вытащил коробок спичек и зажег одну. Он постоял молча, чувствуя, как позади тревожно дышат его коллеги. Бросив спичку на астры, он отошел. По Линии Стали пополз аромат горящих растений.

– Ничего не скажешь? – на всякий случай уточнила глашатай.

Дитр молча покачал головой. Он стоял и смотрел на пламя, а едкий дым на нездешнем уровне прокрадывался в его ноздри чужим и очень недобрым любопытством. Решив, что с него хватит, Дитр развернулся и пошел обратно в здание. Коллеги пошли за ним.

– Мне теперь спать страшно, – пробормотал Коггел.

– Это террорист, он и хочет, чтобы тебе было страшно, – высоким от напряжения голосом отвечала связистка, – но бояться нельзя.

– Страх, – громко и сухо проговорил старший помощник шеф-следователя, – это нормальная реакция души на всемирное зло. Я не буду болтать о том, что вы все знали, на что шли, и так далее. Вы в полном праве бояться. Но я прошу вас сохранять трезвый и холодный рассудок. Он явится завтра, он к нам придет. Не бойтесь засыпать, просыпаться куда страшнее.

Они разошлись по комнатам, и Дитр, открыв сундук, понял, что не может начать разбирать вещи. Плюнув на все, он вышел в коридор и направился к двери в квартиру Виаллы Эрлисы.

– Тихо, тихо, – говорила она куда-то в сторону, открывая дверь, – ты же умный кот, вот и веди себя как настоящий охранник. Что ты хотел, шеф? Заходи.

Дитр вошел, и кот принялся обнюхивать его штанину, навострив серые вибриссы. Виалла закрыла дверь.

– Гралейцы очень много уделяют внимания именам, да? – сказал он.

– Только дворяне, душевнобольные вроде Ребуса и снобы вроде моей мамы, – ответила она.

– А твое имя переводится как…

– Серебряная, да, – сказала кодировщица, улыбаясь. – Мама вообще хотела назвать на знатный манер, но отец спас. А твое означает шторм, верно?

– Шторм, буря, мятеж, как тебе угодно, – глухо ответил Дитр.

– Ты хочешь остаться у меня на ночь?

Дитр подошел к ней и протянул руку, впервые за свое знакомство с ней прикасаясь к ее волосам. Он бы очень хотел долго прогуливаться с ней между цветных фонариков, зайти в механический цирк, чтобы посмотреть бои шестеренок, а потом сесть на одну из легких железнодорожных линий и уехать в порт, где можно пострелять по летучим рыбам. Потом он бы долгими и темными южными днями вымалчивал всемирную фразу, чтобы наконец сказать ей. И чтобы она, наконец, ответила, что она тоже. Но времени на все это у него не было, потому что назавтра их ждал Ребус. И Дитр сказал сразу:

– Я люблю тебя, Виалла. Я тебя люблю.

– Я тоже, – ответила она, ловя его руки на своих волосах. – Я тоже тебя люблю.



Дитр проснулся в соответствии со своими внутренними часами. Он не знал, мозг ли у него такой или же это некая его всемирная особенность, но Дитр Парцес всегда вставал без будильника. Он крепко поцеловал Виаллу, отчего проснулась и она. Она была хороша собой даже спросонья – с темно-русыми волосами, ореховыми глазами и тонкими черными бровями. Дитр приподнялся на локте и вместо того, чтобы пожелать ей доброго утра, брякнул:

– Ты можешь сегодня остаться в казармах, я думаю, ты не выспалась. Я дам тебе отпускной день.

Виалла нахмурила одну бровь и посмотрела на него так, будто впервые видела.

– Парцес, я знаю, что ты хочешь сказать. Если ты еще раз что-нибудь подобное отмочишь, этот раз будет последним, когда ты видел меня голой, – с этими словами она встала с кровати и направилась в ванную. Дитру стало стыдно.

Все встали вовремя, никого не пришлось расталкивать, даже Ралда, который, похоже, вообще не спал этой ночью, но и он не выглядел сонным, хоть у него и дергалась одна ноздря.

– Полицейское отделение всемирно защищено от огня, – сообщил Дитр, шагая во главе компании по коридору казармы, – а в дополнение оснащено пожаротушительной техникой, и на каждом этаже дежурит по специалисту. Так что он нас не подожжет.

– Он очень изобретателен по части убийств, и огонь – это далеко не самый его любимый способ прикончить – как это он говорит? – телесную тварь, – возразил Локдор, поравнявшись с ним, чтобы Дитр его услышал.

– Верно, он очень любит подчинять себе чужую волю, – кивнул Парцес, отворяя дверь. – Разум жертвы оставляет свободным, чтобы обреченный знал и чувствовал, что делает. Берегите свою волю.

В отделение они явились за пятнадцать минут до начала планерки. Шеф-следователя с Керлой, старшим глашатаем, еще не было. Эстра принялась варить горький отвар, а Коггел вдруг бросился строчить письмо.

– Кенеа, дай хорька, – нервно попросил он связистку.

– Он не для личных посланий, – отказала она. – В обеденный перерыв сходи в отделение связи и возьми себе почтовую тварь.

– Это важно, – умолял Коггел, – я написал родителям, что я их люблю, о нежности своей написал, чтобы они знали, когда им пришлют мой череп…

– Сентиментальная ты гралейская рожа, – сплюнул Ралд, – все в порядке будет с твоим черепом.

Найцес не любил гралейцев, постоянно распространяясь о том, что они чудные, упрямые и чувствительные, но Дитр попросту думал, что Найцеса задевает, что не только он один хорош собой в мире телесном. И Виалла, и Коггел были обычными славными людьми, не проявляя никаких признаков пресловутого гралейского менталитета, как и остальные представители этой национальности, которых знал Дитр. Единственным ненормальным гралейцем в Конфедерации был Ребус. «Но шутка в том, – подумал следователь, – что он никакой не гралеец по своей извращенной сути. Скорее даже антигралеец».

В отделение прибежал шеф-следователь, а за ним по пятам с рупором и портфелем наперевес трусила глашатай.

– Кенеа, Вица, – зашипела глашатай, – вы не могли еще позже своего хорька выслать?

Легр Беркеэ согласно хмурился, не желая признавать публично, что хорек был один на двоих.

– Мы выслали его где-то в десять тридцать, шеф, – ответила Эстра, косясь на подходящий к краю напиточного сотейника горький отвар. – Этот хорек всегда был быстрым, не могу знать, что его задержало.

– Мы действительно выслали его в десять тридцать, – закивала связистка. – А во сколько он прибежал?

– В час ночи! К тому же был злой, словно не закодированный, а наполовину дикий…

Связистка охнула, сжимая исцарапанные разными животными кулаки.

– Чего?! – рявкнул Беркеэ. – Чини своего хоря, иначе я его отправлю в утиль…

– Шеф, – сказал Дитр, – дело не в хорьке. Кенеа, – обратился он к связистке, – его могли перехватить?

– Когда животных перехватывают, – тихо ответила она, – они обычно теряют код, они не продолжают свой путь, ведь помните, как было с доминионцами…

– У нас не доминионцы, а Ребус, – покачал головой Дитр, переглядываясь с шеф-следователем.

– Мразотно, довольно мразотно и гнило, – прокомментировал начальник. – Он изобрел какие-то новые коды для почтовых тварей. Парцес, гони всех во внутренний дворик.

– Шеф, сейчас, – ответил Дитр. – Только вы должны посмотреть вот на это, – он отдал ему папку с материалами, которые раздобыл Ралд. – На основе фактов, обнаруженных Найцесом, я хочу предложить тактические шаги.

– Спускайся пока, а я гляну, – кивнул Беркеэ.

Они вышли во внутренний дворик и встали прямо под окнами кабинета своей рабочей группы. На остальных этажах полицейского отделения закрыли окна и железные ставни, чтобы планерка имела вид конфиденциальной. В кабинете остались лишь шеф-следователь и глашатаи, и Беркеэ стоял, листая папку, а старший глашатай оперлась локтями на подоконник открытого окна, оглядывая коллег с возвышения.

– Да, – проговорил начальник, – Парцес, ты правильно сделал, что взял в группу Найцеса – и отправил его именно по этому направлению… Керла, стартуй.

Глашатай подняла локти и распрямилась. Она хлопнула в ладоши и объявила о начале собрания.

– Группа, начинаем оперативную планерку по реагированию в агломерации Гог. Как нам уже известно, после нашего с шеф-следователем отъезда старшим останется Дитр Парцес, Эстра Вица будет отвечать за информационное влияние. Разработкой лояльных террористу преступных групп займется…

– Эр номинно! – звонко и певуче проговорили откуда-то сверху.

Полицейские обернулись на звук, а Беркеэ и глашатай вздернули головы. На крыше соседнего здания, где располагался склад инвентаря, сидел человек в черной тальме. Он свесил ноги через водосточную трубу и скрестил руки на груди, ухмыляясь краем того, что когда-то было ртом.

– Не трогать пистолеты! – прошипел Дитр, увидев, что кто-то потянулся за оружием. – Не трогайте ничего!

– Раннее утро, омм, – ответил шеф-следователь. – Что привело вас до наступления темноты?

– Темнота еще не отступила, – Ребус провел в воздухе дугу уродливой длиннопалой рукой. – А между тем меня пригласили на горький отвар. Мало что может сравниться с горьким отваром поутру.

– Ясно, – холодно ответил шеф-следователь, продолжая листать папку. Дойдя, очевидно, до рисунков, Легр присвистнул. – Это ваша физия, омм? – Он раскрыл папку в сторону Ребуса.

Тот прищурился, издалека разглядывая рисунки своими острозоркими глазами.

– Да, кто-то с изящных искусств тренировался, но не могу вспомнить, кто. Они были бестолочи, схватить суть мог лишь Таттцес, но я не уверен, что он сейчас жив или в полной вменяемости. Но с чего вы вдруг полезли по столь давним временам? И где мой горький отвар?

Глашатай отвернулась от окна и зашипела на Эстру, чтобы та скорей выносила стакан с отваром, пока Ребус не разозлился. Шеф-следователь ответил террористу, что ему с коллегами лишь было интересно.

– Любознательность – полицейская добродетель, – насмешливо кивнул Ребус с крыши.

Во дворик, стараясь держаться ровно, вышла Эстра Вица, неся блюдце с дымящимся отваром. Блюдце предательски ходило ходуном, о чем стакан не замедлил сообщить вибрирующим позвякиванием. Ребус легко поднялся и подбежал к угловому краю крыши, где водосточная труба спускалась во внутренний дворик полиции. Порхая, словно он был почти невесомым, и с потрясающим проворством Ребус, едва хватаясь за трубу и ее крепления, в два счета спрыгнул во дворик и направился к глашатаю. Та вперилась в утрамбованную землю, не решаясь поднять глаза на обгоревшее лицо. Ребус встал близко к ней и наклонился с высоты своего роста.

– Эр коммо, – поблагодарил он, забирая стакан. Отпив глоток, он изобразил жуткое подобие довольства на своем искаженном лице. – Ни сахара, ни молока, да и к тому же ирмитская девица. Вы делаете утро куда менее неприятным для меня, Беркеэ.

– Рад стараться, омм, – холодно ответил шеф-следователь. – К вашему приходу был тотчас готов отвар.

– Вообще-то я его для себя варила, – буркнула глашатай кончикам своих туфель, выглядывающих из-под подола юбки.

Ребус поднял свободную руку и легонько дотронулся пальцем до подбородка глашатая, и голова молодой дамы начала подниматься. Дитр на расстоянии десяти шагов чувствовал, как стонет от насилия воля Эстры Вицы, которая изо всех сил не желала смотреть на Ребуса. Узрев вблизи страшные черты одушевленного зла, она болезненно выдохнула в несколько горловых спазмов, и ее смуглое лицо побледнело до зеленоватого оттенка.

– Она вообще хорошенькая, кто-нибудь мне скажет? Беркеэ прислал мне «одинокую горечь» с хорошеньким глашатаем или тут очередная страшная потаскуха? Я не разбираюсь.

– Если вам нравятся чернявые, то сойдет, – пожала плечами старший глашатай.

– Мне никакие не нравятся, – спокойно ответил террорист, ставя стакан обратно на блюдце, которое держала Вица. – Весьма сожалею, что лишил вас утренней порции отвара. Однако могу возместить «одинокую горечь» с лихвой. Зрением, данным мне силами всемирными, мне дано увидеть, что вы никогда не выйдете замуж за ирмита и никогда не родите дочери, – с этими словами он ухмыльнулся и, наклонившись, запечатлел на покрывшемся нервной испариной лбу женщины насмешливый поцелуй.

Круто развернувшись, Ребус направился к полицейским, а Вица, оступаясь на ровном месте, попятилась к стене, не заботясь уже о том, чтобы не пролить отвар, и стакан плясал в блюдце, расплескивая коричневую жидкость. Вица встала у стены и вжалась в вертикальную твердь, словно желая слиться с ней, своим посмертием одушевив серый гогский кирпич. Террорист прошелся между Локдором и Виаллой, которая держала на поводке экспериментально закодированного кота, сидевшего у ног хозяйки послушной меховой статуей. Ребус обошел Ралда и Коггела, нескольких местных полицейских, потом подошел к душевнику и поправил на нем перекосившийся неведомым образом шейный платок.

– Неопрятность – первый шаг к потере контроля, – поведал он онемевшему душевнику. – Никогда не теряйте контроля, доктор.

Наконец он дошел до Дитра. Дитр отклонился назад, чтобы глядеть на душевнобольного не снизу вверх, хотя тот был на добрые десять ногтей выше. Дитр нахмурился и чуть наклонил голову вбок, решив, что так со стороны он будет похож на естествоиспытателя, который впервые наблюдает за особо любопытной, хоть и весьма мерзкой разновидностью пауков.

– Сжег мои астры, – тихо сказал Ребус. – Пригласил меня на горький отвар. И пообещал стальной поцелуй в лоб. Это вы старший помощник Беркеэ?

Дитр молча кивнул, стараясь не моргать. Ребус отошел от него и крутанулся на месте, раскинув руки, тальма черной волной всколыхнулась за ним.

– И где же мой стальной поцелуй, а, Беркеэ? Где?

Шеф-следователь захлопнул папку, а Дитр из-за спины Ребуса во все глаза смотрел на него, ожидая нездешнего сигнала. И наконец он почувствовал, как чей-то невесомый шепот внутри его головы произносит «Давай!». Дитр выхватил пистолет и, радуясь, что Ребус крупный и стоит так близко, выстрелил. Что-то звякнуло – пуля, даже и не думая лететь по заданному курсу, угодила в стакан с горьким отваром, который держала глашатай. Вица смотрела на свои окровавленные руки, беззвучно глотая воздух. И тут Дитр сначала подумал, что на улице резко потемнело, но потом понял, что это вновь взвилась черная тальма, закрывая собой всю видимость. Буквально через мгновение он осознал, что по-прежнему стоит во дворе, а вокруг него коллеги боролись с собственными руками, в которых было зажато оружие. Связистка с душевником и Виалла, которым не полагалось табельного оружия, застыли на месте. Дитр почувствовал, что и его руку что-то тянет вверх, однако он быстро стряхнул с нее насильное вторжение, тут же поняв, что руку все же нужно поднять – хотя бы затем, чтобы сделать вид, что Ребус подчинил-таки его волю.

Все, у кого было оружие, стояли с дулами у лба, у кого-то тряслись локти, у других дуло ходило ходуном, оставляя на коже красные вмятины. Дитр держал пистолет ровно, понимая, что скоро у него начнет уставать рука, ведь его волю никто не держал. Но Ребус, похоже, этого не замечал. Дитр не знал, что предпримет шеф-следователь, и взял всемирную инициативу на себя. Смежив веки, он стал искать сковывающие волю цепи – и нашел их. Они тянулись от гнилой сущности Ребуса, такие же черные и дымчатые, они оплетали предплечья и запястья полицейских, цепляясь к их пальцам на спусковых крючках как страшные побеги растения-паразита.

– Омм, – тихо прошептал кто-то. Это был Коггел. – Только не в череп, омм, прошу, у меня очень качественный череп…

Ребус подошел к нему и принялся ощупывать голову полицейского, замеряя пальцами какие-то неведомые расстояния и углы.

– И впрямь неплох, – согласился он. – Кто-то из ваших предков был знатного происхождения?

– Да, мой дед по мужской линии был незаконнорожденным фамилии Пагнус, – все тем же шепотом сказал Коггел.

– Разумеется, раз вы так просите, я не смогу уничтожить ваш череп. Будете стрелять себе в шею, – Ребус продемонстрировал жуткий оскал своих все еще белых и ровных зубов, и оттого улыбка смотрелась еще страшнее.

Дуло поползло вниз, прочертив на лице Коггела белую линию, и, чиркнув по подбородку, уткнулось в кадык.

– Выстрел в шею дает медленную и болезненную смерть, в отличие от выстрела в лоб, но вы сами попросили, – бросил Ребус, отворачиваясь от него.

Дитр тем временем искал выход среди всемирных сплетений зла. Где-то рядом он чувствовал поиск шеф-следователя, который нащупывал слабое место в черных нездешних цепях. А еще там было кое-что, оно было светлым, ритмичным и четким, и принадлежало оно явно не Ребусу.

– Я знал, что эцесы – неполноценная шваль, – заговорил маньяк, – в Гралее с такими скрещивают лишь рядовых бойцов, шлюх и боевых шлюх.

Не обращая внимания на его речи, Дитр раскинул сущность по внутреннему дворику, ощупывая всемирную концентрацию сил на этой малой площади, он искал источник светлых ритмов. И тут он понял. Откуда-то с другого края двора, где стояли невооруженные члены полицейской группы, тянулся код. Перемежаясь ровными паузами, код шел от Виаллы к Дитру, прямиком в его знание. Парцес глубоко вдохнул, словно перед поцелуем, и принял код, который активирует у кота боевой режим.

– Беркеэ, ты не мог поставить сюда ирмита или хотя бы варка?

Шеф-следователь пожал плечами. Он тоже времени даром не терял. Понимая, что цепи ему не порвать, Беркеэ решил действовать иначе, пустив свою волю к рукам с зажатыми в них пистолетами. Дитр начал нацокивать код – не вслух, но внутренним голосом. Кот навострил закругленные мягкие уши и обернулся на него. Ралд Найцес, во все глаза смотря на Вицу с окровавленными ладонями, крутился внутри себя волчком, стряхивая неволящую тьму. Дитр не ждал сигнала, он знал, что должен действовать сам.

– Я не понимаю, на что ты – и заодно вся Конфедерация – надеетесь. Вам остается лишь ждать моей телесной немощи, которая начнет подступать лет через тридцать – быть может через двадцать пять, учитывая, что я гралеец лишь наполо…

– Ол-вуо-нер! – заорал Дитр финал кода, и одновременно с ним шеф-следователь хлестнул по рукам подчиненных.

Раздались выстрелы и крики. Охранный кот одним прыжком, повинуясь коду, взлетел ввысь и прямо, выпустив когти. Он схватил Ребуса за руку и принялся карабкаться по тальме, желая добраться до шеи. Террорист беззвучно, словно не чувствовал боли, принялся отдирать лапу от своего плеча, выцокивая ответный код. Но тот не работал – эксперимент над служебной тварью удался.

Старший глашатай схватила рупор и закричала, множа собственную убедительность на всемирную силу рупора:

– Готовность айл-дитере, готовность айл-дитере, он здесь!

Распахнулись ставни, а из здания во внутренний дворик выбежали несколько полицейских и пожарный со шлангом наготове.

– Стреляй, проблудь! – заорал Ралд и выстрелил сам.

Пуля не попала в Ребуса, угодив куда-то в стену. Пожарный шланг, словно гигантская змея, обернулся вокруг шеи пожарного, и один из полицейских бросился его выручать. Дитр подскочил к Коггелу, который схватился за шею, суча ногами по земле. Под ним растекалось темное пятно, но шеф-следователь успел вовремя и до выстрела убрать его руку, и пуля попала не в середину шеи, а в край, задев, однако, кровеносную систему. Рядом с ним на колени бухнулся душевник.

– Если будешь нервничать, только больше крови потеряешь, – прошипел он. – Спи. Спи, кому говорю!

Веки Коггела сомкнулись, а руки ослабли. Дитр схватился за чужую рану, гадая, как врачи останавливают кровь. Душевник был не лекарем, а криминалистом, и этого тоже не умел, но успокоить испуганный разум у него получилось. Виалла, распахнув плащ, вытянула из пояса рубаху и стала отрывать край, пока кто-то тыкал Дитру в локоть свернутым шейным платком.

Странное действо во дворе тем временем продолжалось. Ребус, поняв, что не может справиться с котом, неведомой силой отшвырнул его к стене. Кот ударился об твердь, но тут же вскочил, топорща шерсть. Локдор выхватил клинок и метнул его в террориста. Тот, закутавшись в черный вихрь своей тальмы, перелетел на другой конец дворика – прямо за спину полицейского. Выставив вперед обгоревшие ладони, он хлопнул ими по ушам Локдора. Тот свалился на землю, дергая ногой в наступающем посмертии.

Оставив Коггела Виалле с душевником, Дитр вскочил с земли и ринулся на Ребуса, даже не думая доставать пистолет. Откуда-то сверху его одушевлял стойкостью шеф-следователь, который все так же стоял у окна. Он раскинул руки и закрыл глаза, а между ним с глашатаем и внутренним двориком выросла невидимая телесным глазом стена. Из окон на других этажах в Ребуса целилось по меньшей мере человек десять, но стрелять никто не мог, потому все знали, что пули полетят либо в Парцеса, либо в кого-нибудь еще.

Дитр наступал на врага, одну за другой смахивая черные цепи, тянущиеся к нему через чужое посмертие. Он думал о Локдоре, который больше не шевелился, и о Коггеле, который, быть может, тоже сегодня погибнет. Он искал вокруг себя чужое конечное, не находя ничего, что могло бы ему помочь – все силы на себя забирал Ребус. Тот пятился, шевеля из-под тальмы кончиками пальцев, но то было не бегство, он лишь готовился к очередному нападению.

– Слышь, рожа! – заорали откуда-то справа. Орал Найцес, занося руку с зажатым в ней камнем. – Сдохнешь девственником, выродок!

Камень был непростым, как и все эцесы. Долетев до цели, он вдруг взорвался на тысячу неделимых частиц, и те, на секунду зависнув в воздухе, ринулись в направлении террориста. Ребус с нечеловеческим проворством отскочил в сторону, а Дитр, пользуясь тем, что тот отвлекся, ринулся на Ребуса с голыми кулаками.

Первый раз он промахнулся, потому что Ребус явно не привык к простому телесному мордобою, а предпочитал уворачиваться от ударов – как и от всего остального. Второй раз ему удалось ударить Ребуса в солнечное сплетение, но террорист, вместо того чтобы согнуться от боли, с высоты грохнул Дитра локтем между плечом и шеей, отскочив подальше.

– Любите вы, шваль, махать руками, – прокомментировал Ребус, сжимая длинные, неровного цвета кисти в кулаки.

Дитр ничего не ответил и снова прыгнул на него, понимая, что хоть Ребус и лет на тридцать старше его, он все так же крепок, как на эскизах художников-антропологов, и живуч как насекомое. Кулак попал в челюсть, а кончик сапога угодил в лодыжку. Ребус выгнулся назад и, непонятным образом сгруппировавшись повалился на бок, тут же вскочив с земли на ноги. Дитр чувствовал, как к его сущности подкрадывается гнойная злоба, готовая прикончить его в любой момент, едва он снова попытается ударить.

«Отойди», – сказали ему где-то внутри голосом шеф-следователя. По земле к Ребусу крался Ралд, у которого хлестала кровь из носа – результат всемирного швыряния камнями. Дитр откатился назад, хватая за шкирку Найцеса. Тот послушно пополз обратно, понимая, что сейчас произойдет.

С промежутком в долю секунды грянули выстрелы. Пули летели в цель, но ни одна ее не достигла. С легкостью все того же насекомого человек в черной тальме, едва касаясь руками и ногами водосточной трубы, достиг крыши склада. Даже не обернувшись, он взмахнул одеянием и выпрыгнул из зоны обзора – и все поняли, что на сегодняшний день все кончено.

В замолкшем воздухе раздалось мяуканье. Кот, ковыляя на пушистых лапах, шел к Виалле, которая сидела около распластавшегося по земле соплеменника. Тварь принялась болезненно и нелепо тереться о колено кодировщицы, а та лишь досадливо качала головой, повторяя про сотрясение мозга и ветеринара. Дитр подошел к телу Локдора, Ралд, зажимая нос, встал поодаль. К ним подошла Вица, вытирая израненные руки об безвозвратно замаранный кровью плащ, а Беркеэ со старшим глашатаем выбежали во дворик.

– Да Орлеи жить будет? – спросил шеф-следователь.

Виалла дернула ртом и пожала плечами. К ним уже бежали доктора, и она ждала, когда они примут Коггела, не решаясь пока отнять платок от его шеи. Беркеэ повернулся к Дитру, который смотрел на труп коллеги.

– Взорвал ему все сосуды в мозгу, я полагаю, – тихо сказал Дитр.

Шеф-следователь хмурился, почесывая нос и разглядывая погибшего Локдора. Глазные яблоки у того были сплошь красными, однако закрывать глаза покойнику не полагалось ни по одной из традиций просвещенных народов, ибо сие есть пустота, которой становится человек после смерти.

– Чем же ты у нас растворишься, Локдор? – проговорил шеф-следователь.

– Стойкостью, – ответила глашатай.

– Поиском, – сказал Ралд.

– Всемирной решимостью растворишься ты, Локдор Кенцес, – произнес Дитр.

Когда Коггела отправили в лазарет, а тело Локдора – в морг, старший глашатай дрожащим голосом сказала, что планерка все же состоится, потому что Парцес что-то хотел им сказать. Они не стали выходить во двор, собрались в кабинете. Достали припрятанный ящик вина, и кто-то стал пить прямо из горлышка бутылки, Дитр же, плюнув на то, что приличные господа не пьют до полудня, налил себе полный бокал, прекрасно зная, что теперь не опьянеет. Беркеэ молчаливо плакал, прислонившись к стене, ему не впервой было терять коллег, пока он вел дело маньяка, но всякий раз ему было одинаково больно. А если тебе больно, говорили на севере, откуда был родом шеф-следователь, ты должен плакать, нельзя скрывать свою мужественность.

К рабочей доске магнитами прикрепили листки из материалов, которые нашел Ралд. На свободной от бумаг площади Дитр мелом написал несколько слов – телесность, болезненность, неполноценность.

– Сначала, – проговорил он, поняв, что коллеги его слушают, – я хочу узнать у репутационистов, кто из изданий готов с нами сотрудничать.

– «Союзный гранит» – самый охватный, – ответила Вица.

– Пустое, – отрубила ее начальница, – бери релевантнее. «Точность» через раз печатают новости о Ребусе. Вполне логично, что он сам чаще всего обращает внимание на них.

– Но читает ли он?..

– Читает, – сказал Дитр. – Вы изучили материалы? Вы увидели, – он ткнул пальцем в написанное мелом слово болезненность, – это? О, он очень внимательно все читает, он очень скрупулезно выискивает мнение о своей персоне.

– Но ему, по большей части, плевать, – сдавленно заметил шеф-следователь, в очередной раз протирая лицо платком. – О нем чего только не писали.

– Да, – подтвердил душевник. – Даже медицинские газеты публиковали исследование на тему того, что Ребус повредился душой из-за уродства…

Дитр, переместив руку с пустой доски на бумагу, постучал пальцем по этюду с изображением «серебряного стандарта».

– Его сколько угодно можно называть уродом – ему действительно плевать. Похоже на то, что он сам с собой это сделал, ему нравится пугать своей рожей людей. Да, Вица?

Глашатай, все еще зеленая от пережитого, нехотя кивнула.

– Задача Ребуса – власть, метод – страх. А цель – удовлетворение своего жалкого тщеславия. Пока что никто не добрался до него, а мы попробуем.

– Ты хочешь перетянуть его внимание на себя? – недоверчиво осведомилась старший глашатай.

– Да, – Дитр поднес кончики пальцев к носу, закрывая улыбку, – я заставлю его обратить внимание на полицию, когда его не приглашают на горький отвар.

– Ты готов так подставляться? – прищурился Беркеэ. – Ты знаешь, что делаешь?

– Он не властен над моей волей, потому что во мне лишь чистое всемирное отвращение и презрение, не омраченные страхом и ненавистью, – проговорил Дитр. – Быть может, ненависть настанет потом, но презрение никуда не денется. Это лучшая вещь против тщеславного урода – показать ему, кто здесь неполноценный, – он снова постучал по доске, на этот раз обращая внимание коллег на слово неполноценность. – Ребус стремится уверить всех, что он особенный, что у него есть карательная миссия, что он – повелитель звезд. Он не видит красоты – даже своей собственной не видел, раз с такой легкостью принял ожоги. Но что он очень хорошо видит – это когда кто-то наступает ему на пятки и смеет перечить или проявлять неуважение, – Дитр кивнул на вырезки из архивов Кампусного Циркуляра. – А это – обычная обидчивость пустой личности, как раз признак того, с чем он всю жизнь боролся, – старший помощник шеф-следователя провел пальцем по слову телесность, оставив грязный росчерк на меловой надписи.

– То есть ты планируешь довести его до белого каления? – хмыкнул Ралд. – Но ведь его действительно трудно пронять…

– Ты же сам собрал материалы с доказательствами о том, что ничего подобного – его очень легко пронять. А если того, кто до него добрался, трудно будет схватить, то Ребус очень надолго отвлечется от оружейников. Когда у нас там ближайшее мероприятие?

– Праздник Винтовки через пять дней, – ответила Вица. – Парада не будет, но награждение на площади должно состояться.

– Награждение инженеров, изобретателей и испытателей, конечно, – ухмыльнулся Дитр. – Он забудет про Праздник Винтовки, если его правильно отвлечь. Когда считаете нужным давать выпуск?

– За два дня, – предположила Вица.

– Я бы давала за день, – ответила ее начальница.

– Это правильно, – согласился шеф-следователь. – Ребус очень импульсивный. За два дня он успеет спланировать все и для нас, и для Праздника Винтовки, а за день – все силы бросит на нас.

Дитр кивнул и молча повернулся к доске. Глашатаи и полицейские обсуждали, что дать «Точности» в печать, споря о заголовках. Дитр прошелся глазами по выдержкам из институтских архивов, и по лицу его начала расползаться улыбка, почти такая же кровожадная, как у Ребуса.

– Пусть печатают вот что, – сказал он, поворачиваясь к коллегам. – Статью поможете написать, но суть ее, – он три раза стукнул пальцами по доске, каждый раз попадая в одно из слов, написанных мелом, – вот здесь. А заголовок… заголовок будет… – Дитр еще шире ухмыльнулся, – «Чем гралеец отличается от человека».

Коггел выжил, но это ненадолго отсрочило его гибель. Через год он принял на себя все пули, что предназначались шеф-следователю. Беркеэ, впрочем, это тоже не помогло – его разорвали обезумевшие бродяги, явно закодированные или обезволенные. Повезло только глашатаям: Керла Генмиса сейчас возглавляла отдел репутации в Министерстве внутреннего порядка, а Вица руководила группами информационного влияния по всем насильственным преступлениям. Душевник задохнулся ночью из-за повреждения в газовой трубе – но, быть может, это был несчастный случай.

А когда все кончилось, патологоанатом точно определил его рост – сто восемьдесят восемь ногтей, высокий рост даже по гралейским меркам, какого редко достигают воспитанники домов сирот.



Дитр не знал, зачем он это листает. Он должен был читать переписку Равилы и Ребуса, но не мог себя заставить смотреть на каллиграфические строчки учёного-всемирщика против резких росчерков полевого врача. Читать о том, как Ребус хвастается своими кровавыми похождениями, он не хотел, он и так всё знал, будучи шеф-следователем по делу маньяка.

Он вдруг почувствовал себя грязным, словно только что был вынужден рыться в помойке. Еле переплетая ноги, он пошёл в ванную, держа в дрожащей руке лампу со свечой. В ванной его встретило отражение в зеркале. Лампа выпала из ослабевших пальцев и потухла.

Но прежде чем свет погас, Дитр успел увидеть в отражении обожжённое и оскаленное лицо.



Свечи теперь загорались и затухали по его желанию. Ребус умел из одного душевного импульса раздуть целый пожар на пару циркуляров, но Дитр не водился с всемирными силами такого масштаба. Как и любой полицейский офицер, он мог усилить действие огнестрельного оружия или ускорить полет метательного клинка. Военные офицеры славились умением воздействовать на умы солдат, вселяя в них отвагу. Ребус же мог заставить человеческую сущность делать всё, что ему угодно – вплоть до строительства самокончательного трамплина из деревяшек.

Ребус заставлял страдать и после смерти. Дитр боялся лечь рядом с чистой Виаллой, ведь внутри Виаллы – маленькая девочка, а внутри него, Дитра – обожжённое отражение, липкий паразит. Сообщив жене, что ему дурно, он отправился ночевать в кабинет к папке с материалами по делу Ребуса.

Тревожные сны наполнили его бездумную тишину. На Виалле горело платье, сгорало дотла в области живота. Живот плавился, а оттуда высыпался песок. Виалла улыбнулась, а из её рта посыпался песок. Песок всё сыпался, и голова её осела пустым кулем, а потом и она сама опала пустой шкуркой насекомого на горку песка.

– Не сомневайтесь, – говорила Круста, оттирая окровавленные руки о врачебную рубаху. – Я просто боялась.

2. Звездный Помазанник

Дитр проснулся в поту и с затёкшим боком. Свечи сразу же зажглись. Он так и не сходил в душ вчера. Пересилив ужас, Дитр заставил себя пройти в ванную. К счастью, зеркало показало ему рано поседевшего мужчину с серыми глазами и мягким вдумчивым лицом. Дитр подумал, что ему следует обратиться к врачу-душевнику, да так, чтобы никто не узнал – ведь для публики он героический эталон доблести и силы духа. Ему внезапно послышался ледяной, жутковатый смешок, который, вне всякого сомнения, принадлежал Ребусу, который узнал вдруг, что Дитр Парцес перепугался и хочет сходить к душевнику. Но это абсурд, сказал себе Дитр. Ребус никогда не смеялся, он много улыбался, но не смеялся никогда, по крайней мере, никто никогда не видел, как он смеялся или делал что-то похожее.

Он принял у привратника тележку с завтраком, отвез её в столовую и стал накрывать на стол, пока жена собиралась. Виалла расчесывала волосы, напевая песенку на гралейском, и Дитру сразу же вспомнилось из рассказов старших, как Префект Конфедерации (Дитр тогда еще не родился) заявил международному сборищу прессы, что Рофомм Ребус – исключительно проблема Конфедерации, не выходящая за её границы. На поддержку за рубежом, говорил Префект, у Рофомма не хватит сил. Кому он нужен, скажем, в Гралее? Через десять дней в Гралее был убит наследник Принципата, а охрана то ли была очарована и убеждена Ребусом, то ли под воздействием всемирного насилия над душами ничего не сделала. В любом случае, даже казнить удалось не всех, потому что Ребус устроил побег соратникам прямо из камеры, где своим каллиграфическим почерком учёного написал на стене и по-гралейски, и на варкском, общепринятом в Конфедерации: «Теперь я международная проблема». Он периодически возникал в Гралее и в последний раз расправился с целой сотней солдат-скалолазов, проходивших учения на границе с Акком. Он сидел на вершине и своим сильным, непонятно где поставленным голосом распевал «Родную высоту», аккомпанируя себе хлопками в оплавленные ладоши.

«Родная высота, – пел он, прихлопывая, а солдат вдруг отпускал веревку и срывался со скалы, —

Ты совершенная, – и следом за ним веревку отпустил следующий пограничник, —

Моя всемирная гора, – он прихлопнул два раза, и еще двое несчастных одновременно выпустили веревки и с воплем окончились в своем последнем полете. —

Родная высота, тебя я берегу.

Гралея, родина моя!»

Строевой марш скалолазов был длинным, и как раз хватило на всех. Остался в живых лишь один солдат, и Ребус велел ему передать в Принципат, что этот марш – его любимейший из всех маршей. «А еще что я умею петь, и однажды составлю репертуар для принципарной семьи и снова навещу их», – добавил он. По счастью для принципарной семьи, в жизни Ребуса появился Дитр Парцес, и он забыл о Гралее.

– Ты такой бледный, – улыбнулась Виалла, выходя из ванной. Волосы пышным водопадом рассыпались у неё по плечам, собирать она их не любила. – Неужели ты настолько не выносишь гралейский язык? – Она обожала его подкалывать тем, что она, как и Ребус, была гралейского происхождения. – А если бы меня звали не Виаллой, а Виалонной, как сначала меня хотела назвать мать?

Дитр иронично захмыкал. В отличие от предполагаемых родичей Ребуса теща не была знатного происхождения и называть дочь Виалонной права не имела. Но так как в Конфедерации не было никакой знати, мать Виаллы нашла широкий простор для амбиций. От материнского снобизма девочку спас отец, настояв на том, чтобы ребенка назвали по-нормальному. Теща Дитра не любила, говорила, что мужчина ростом в сто семьдесят семь ногтей, да еще и из семьи алкоголиков, селекционно непригоден. Виалла чуть не рассорилась с матерью тогда, сказав, что они не дворяне и даже не члены диаспоры, чтобы соблюдать эти противные всемирной любви гралейские законы «О продлении телесного». Виалла верила, что если их дочь будет похожа на Дитра, она все равно будет красивой.

Попрощавшись с женой, он вышел из доходного особняка, сжимая в руке сложенный чёрный в серебряную полоску флажок полицейского офицера, но решил, что и так рано вышел и поэтому дойдет до Центральной площади пешком еще задолго до начала слушания.

Журналисты, как выяснилось, успели раньше. Утренний номер «Точности» уже вышел, у Одоры, маячившей у Памятной стелы по центру площади, вид был довольный. Дитру опять пришло на ум сравнение с сытой мухой. Они с иллюстратором приветственно махали ему рукой, но донимать не спешили, почти злорадно наблюдая, как к Дитру ринулись журналисты из других изданий.

– Господин Парцес, по поводу интервью, которое вы дали «Точности»…

– Господин Парцес, вы правда считаете, что Ребус мог заставить Крусту принять свои услуги в Освобождении?

– Господин Парцес, Ребус и Круста были любовниками?

– Господин Парцес, Ребус мог действовать как агент Доминиона в целях дискредитации кампании по Песчаному Освобождению?

– Господин Парцес, буквально пару слов, господин Парцес…

Игнорируя прессу, Дитр проскользнул в зал суда. Некоторые слушатели уже были в фойе. Те, кто стояли группками, при взгляде на него сразу начали переговариваться. Андры пока что не было – или она просто от него пряталась.

– Парцес, мне понравилось твоё интервью, – к нему приближался высокий белокурый глава Обвинительной бригады. В руке он сжимал свернутый номер «Точности».

– По протоколу мы не можем просто так взять и поболтать, Ралд, – помотал головой Дитр и оглянулся по сторонам. – Вот когда закончится процесс, мы с Виаллой с радостью с тобой выпьем.

– Твоей Виалле нельзя пить, шеф, – хмыкнул Обвинитель Ралд Найцес. – А вот кто надерётся от досады, так это Реа. От неё там пара слов, зато от тебя – целая тирада. «Точность» – вот сюрприз! – пригласила аналитика, бывшего душевника-криминалиста. Держи-ка газетку, – он сунул ему листок, – я посмотрю, ты, похоже, единственный, кто не читал своё же интервью.

Ралд Найцес удалился, а Дитр развернул утренний выпуск «Точности».

«Дитр Парцес: «Виновна, но не виновата».

Знаменитый шеф-следователь полиции Конфедерации поделился с корреспондентом «Точности» своим мнением об отношениях Префекта Песчаной Периферии и покойного террориста Рофомма Ребуса».

Приглашенный эксперт-душевник высказался с уточняющим комментарием, соглашаясь с Дитром. Душевник добавил, что «Парцес знает Ребуса лучше, чем кто-либо из его ближайших сторонников, потому как за годы противостояния столь похожие и столь противоположные в своей душевной силе люди стали друг другу практически доппельгангерами. Парцес всегда действовал так, как действовал бы сам – но под знаком минус – и так он предугадывал действия и мысли Ребуса, и эта проницательность привела его к победе над самым всемирно опасным массовым и серийным убийцей».



Статья могла спасти Крусту, статья могла уничтожить Крусту. Одора и редактор махнули рукой на свое отношение к Префекту и написали то, о чём думал Дитр.

К нему чинно двигался иностранец с переводчиком. Дитр понятия не имел, что забыли гралейцы на процессе против Крусты, ведь Принципат всячески и публично отвергал Ребуса как своего соплеменника.

– Эр номинно, нуэр Парцес, – проговорил делегат, протягивая ему руку. – Вэр анно Горонн Церус.

Переводчик изящно кивнул, решив не переводить приветствие.

– Эр номинно, омм Церус, – ответил Дитр.

– Вэр ан вайло да церо да ирнанн Круаллорнеи.

– Я прибыл по просьбе вашего Обвинителя, – затараторил переводчик. Дитр был точно уверен, что гралеец прекрасно владеет варкским, но мелкопоместная гордость гралейцев слыла в Конфедерации притчей во языцех.

– То есть вы будете экспертом или свидетелем? – спросил Дитр, и переводчик застрекотал на ухо делегату.