Это уже ни в какие ворота не лезло.

Я закрыла глаза. Представила, что иду по саду. Вокруг падают метеориты, вспыхивают белоснежные лилии. Толстая черепаха, сидя на муравейнике, насмешливо помахала когтистой лапой. «Толстая». Разве черепаха может растолстеть, и если да, как это заметить – она ведь в панцире? Мысль о толстеющей черепахе завладела моим сознанием, и на некоторое время Тортила вытеснила все остальное.

Меня осенило:

– Торты!

Супермаркет на окраине поселка выставляет в крутящейся витрине коробки с пирожными и тортами. Среди них есть и «Тортила», и «Муравейник». А «чзк», без сомнения, означает чизкейк! «Метеорит» – название конфет.

Вот что она записывала: подношения, с которыми являлся к ней мой свекор, ни в чем не знающий меры.

Я взглянула на исписанные странички другими глазами. История унижений Виктора Петровича лежала у меня на коленях.

Вместо своей оздоровительной прогулки он шел в супермаркет. Закупал цветы и сладости – на большее у него не хватало фантазии – и возвращался кружным путем, чтобы его не заметили из собственного коттеджа. Вручал подарки Галине, улыбался ей… Может быть, заходил в дом, чтобы после светской беседы перейти к тому, что его действительно тревожило.

Уверена, как только за ним закрывалась дверь, эти торты отправлялись в мусорное ведро.

Сильно же он обидел ее в первом разговоре, если она развлекалась следующие полтора месяца, принимая его жалкие подарки и держа его подвешенным на ниточке!

В конце концов он понял, насколько смешон, и убил ее.

Даже у его обжорства есть границы. Он не стал бы подбирать пирог с пола, если бы не хотел создать нужное впечатление: «Я был отравлен! Едва не погиб!» Книг Виктор Петрович не читает, но телевизор в гостиной включен почти всегда. Ульяна Степановна уважает сериалы по Агате Кристи. Ему хватило ума извлечь из них убедительное, как он считает, алиби для преступника.

Это смехотворно, но ведь я и в самом деле поначалу была убеждена, что он единственный, кто вне подозрений.



Я спрятала тетради под матрас в спальне Ежовой. Виктор Петрович думает, что уничтожил все записи, так что можно не стараться с тайником.

Когда я опускала матрас на место, в прорезях решетки на полу мелькнуло что-то красноватое. Я легла на живот и вытащила из-под кровати знакомый предмет.

Малую панду. Фигурку размером не больше детской ладони.

Эту панду бойфренд Кристины подарил Еве. Проще всего было объяснить находку тем, что моя девочка потеряла фигурку в комнате Ежовой в тот день, когда Ульяна взяла ее с собой.

Но вот беда: я уверена, что после этого панда попадалась мне на глаза.

Моя девятилетняя дочь иногда проявляет пугающую меня самостоятельность. Ее идеи бывают неожиданны – взять хоть змею под крышкой рюкзака. Тогда я смеялась, но сейчас мне не до смеха.

Зачем Ева пробиралась в дом погибшей соседки?



Я отыскала дочь в детской: она делала вид, что занимается уроками, и подняла на меня преданный взгляд. Однако я-то знаю, что учительница начнет давать домашние задания не раньше октября.

– Книжку можешь не прятать, – усмехнулась я.

Ева, слегка покраснев, вытащила из-под тетрадей иллюстрированный «Декамерон». Я с трудом удержала серьезное лицо; на несколько секунд причина, которая привела меня сюда, была вытеснена этим неожиданным выбором внеклассного чтения. Удивительно не то, что Ева схватилась за Боккаччо, а тот факт, что он оказался в семейной библиотеке.

– Где ты его взяла?

Ева помялась. Ей не хотелось сдавать источник запретного чтения.

– Во втором ряду на верхней полке, – со вздохом призналась она.

Иллюстрации не содержали в себе ничего неприличного, и я вернула книгу дочери. Она поймет в ней лишь то, что доступно ей в силу возраста; остальное просочится, как вода сквозь решето.

Я положила на стол панду. Мне предстояла задача потруднее, чем цензура ее литературных интересов.

Но не успела я задать ни одного вопроса, как Ева схватила игрушку и звонко чмокнула в макушку.

– Ура! Я и забыла про нее! Ты забрала ее у бабушки, да? Я сама хотела, но забегалась… знаешь, столько дел, столько дел! Ах, нет ни минутки свободной.

В другое время ее уморительная серьезность в подражание взрослым рассмешила бы меня. Но я была слишком изумлена тем, что услышала.

– Ты сказала, забрала у бабушки?

– Ага. Панда жила у нее. У всех есть фигурки, а у бабушки нету… Это ведь неправильно, да?

Она умильно заглядывала мне в глаза, изображая заботливую внучку, но я отмахнулась от ее невинного притворства.

– Когда бабушка взяла ее у тебя?

– Не помню, – зевнула Ева.

Я присела на корточки и взяла ее за плечи.

– Постарайся вспомнить! Это важно для меня.

Она притихла. Я многое позволяю своим детям, но оба знают, когда нужно остановиться.

– Вчера… или позавчера… Нет, подожди! Раньше! В тот день, когда я крутила «колесо» для Антона! Я боялась, что панда вывалится, и отдала ее бабушке. А бабушка сунула в карман своего фартука.

Два дня назад. Это было два дня назад!

Ева взялась показывать младшему брату, как нужно делать гимнастическое «колесо» – переворот через голову с опорой на руки. С таким же успехом круг мог бы обучать квадрат катиться. Однако они провели несколько радостных часов на заднем дворе, то и дело шлепаясь в густую траву и хохоча.

Значит, Ульяна вышла к ним в своем старом домашнем фартуке с кучей карманов. Этот фартук нафарширован предметами. Она частенько таскает с собой и ножницы, и ножи, – не удивительно, что карманы протерлись. Панда была спрятана в одном из них, а затем покинула укрытие, отправившись изучать подкроватный мир в комнате Гали Ежовой.

И это произошло после того, как Ульяна прибиралась в ее доме.

– Спасибо, улиточка, ты мне очень помогла. – Я поднялась и поцеловала дочь в лоб.

– Мам, а что случилось?

Ева внимательно смотрела на меня снизу вверх. Иногда у нее становится пугающе взрослый взгляд, и невозможно понять, о чем думает моя дочь в такие секунды.

Мои родители редко лгали мне, и я стараюсь не обманывать Антона с Евой без необходимости. Но и вешать на них груз наших тягот ни к чему. Я всегда презирала тех взрослых, что используют детей как наперсников. В этих людях нет понимания, но главное – в них нет жалости. А ребенка нужно жалеть не меньше, чем любить. Любовь бывает слепа; жалость всегда зряча. Мы видим своих детей яснее, жалея их.

– Я нашла панду в доме Гали и переживала, что ты забиралась к ней тайком.

Это часть правды, и ее вполне достаточно.

– Я бы не стала, – подумав, сказала Ева, и прежде чем я успела восхититься ее деликатностью, добавила: – Там нет ничего интересного!



До разговора со свекровью мне нужно было кое-что проверить. Забравшись на табуретку, я вытащила с верхней полки книжного шкафа несколько томов из серии «Библиотека мировой литературы». Девственно свежий, будто вчера из типографии, Рабле, которого никто не читал; Ларошфуко с неразрезанными страницами. Эти книги давно не нужно добывать или обменивать, но они по старой памяти являются предметом гордости владельцев.

За первым рядом солидных писателей чернела дыра, как от вырванного зуба, – отсюда вынули Боккаччо. Справа от дыры я увидела толстый сборник под заманчивым названием «Шедевры эротической литературы», слева – задрипанную книжонку «Неприкрытый Пушкин». Не без труда вытянув «Шедевры», я открыла их. У первых десяти страниц были загнуты уголки. Потом Виктор Петрович, очевидно, утомился.

На этой полке нашлось семь книг схожей тематики, в том числе «Камасутра». Между обложкой и титульным листом были вложены чеки. Не знаю, что заставило меня их просмотреть. Вся эта околоэротическая литература была приобретена в августе.

Мне бы задуматься! Но в тот момент я еще не понимала, что это означает. На краю сознания шевелилась какая-то мысль, словно забытая овечка в высокой траве, но остальное стадо бодро скакало туда, где возвышалась над скалами великанская фигура Ульяны, и овечка осталась без внимания.

… Мне всегда сложно было хитрить. Изобретательность – не мой конек. Другой человек на моем месте пошел бы на уловку, чтобы выудить у свекрови ответ, но я, поразмыслив, решила, что этот путь не для меня.

Свекровь вязала перед телевизором в гостиной.

Вяжет она, как и готовит, с большой любовью и фантазией. Но если кушанья ее вредны и обильны жиром, то вещи, выходящие из ее рук, отличаются вкусом. Юбочки и платья для Евы, свитера для Антона сидят на них идеально. У нее от природы прекрасное чувство цвета. Иногда я жалею, что она не рисует, хотя бы для собственного удовольствия. Увы, с точки зрения свекров любое занятие, результат которого не имеет практического применения, есть не что иное как глупая трата времени.

Я села в кресло и некоторое время следила за перипетиями расследования пастора Брауна.

– Ульяна Степановна, вы заходили позавчера к Ежовой?

Она дернулась и ткнула спицей в подушечку указательного пальца с такой силой, что на коже выступила капелька крови. Ульяна прижала ее к губам.

– Зачем это мне к ней заходить?

– Ну, мало ли… Вы прибирались в ее доме, например. Чем не повод!

– Ты на что намекаешь?

– Я не намекаю, Ульяна Степановна, просто спрашиваю.

Я старалась говорить как можно доброжелательнее, чтобы не дать ей повода удариться в обиду и сбежать. Но свекровь не обижалась, она пыталась скрыть испуг. Со своим прямым вопросом я сразу подошла близко к цели, не дав ей времени собраться с мыслями.

Она вспомнила об испытанном оружии – нападении.

– А что это ты меня допрашиваешь? Пришла и налетела со своими вопросами, будто я воровка! Я воровка, по-твоему, да? Так ты о матери своего мужа думаешь? И на улице, поди, трезвонишь чуть свет: люди добрые! Я на сыне воровки женилась!

Вот-вот заблажит. Как начинает подпускать Ульяна интонации голосящей по покойнику плакальщицы, жди спектакля.

Но я ведь тоже не первый год играю в эту игру. Сейчас главное – не начать заверять, будто я вовсе не считаю ее воровкой.

Я уклонилась от брошенного в меня копья и раскрутила пращу с камнем.

– Так вы были у Ежовой на днях?

– Не была! – отрезала она – слишком поспешно, слишком агрессивно. – Что мне у нее делать? Нет, ты мне скажи! Что делать-то? Ты вот умная, объясни мне, малограмотной! У тебя образование приличное, а у меня, стыдно сказать, техникум! Значит, кто кому отвечать на вопросы должен?

– А зачем вы к ней приходили, Ульяна Степановна? – с сочувственным любопытством спросила я.

На моей стороне выдержка. И красная панда. Я забрала ее из комнаты Евы, и сейчас она прячется под моими ладонями, сложенными на коленях.

Свекровь замолчала. Я ничего не могла прочесть в ее прищуренных глазах. Возможно, она просчитывала варианты.

– С чего ты взяла вообще, что я там была? – совсем другим тоном спросила она. Деловитым, недовольным. Тоном «где-я-прокололась».

Я подняла ладонь, открывая панду.

– Нашла ее вчера во время уборки под кроватью Галины. – Голос мой был спокоен, взгляд невинен. – Сначала решила, что ее выронила Ева, но Ева говорит, она отдала ее вам.

– Врет! – тотчас вскрикнула Ульяна.

Я едва удержалась от смеха. В некоторых отношениях моя свекровь совершенный ребенок. Первая ее реакция детская, непроизвольная: обвинить во лжи всех вокруг, авось поверят, и она останется в роли оболганной бедняжки.

Ева, конечно, выдумщица и врушка. Но если бы панду и впрямь выронила она, ей бы и в голову не пришло солгать, что она отдала ее бабушке. Нет, Ева сочинила бы в меру безумную историю о том, как ночью к ним через окно забрался неизвестный человек, утащил мешочек с фигурками, а потом пробрался к Ежовой и разбросал там чужие игрушки, чтобы вызвать дух маленькой девочки Гали, который рассказал бы ему тайну своего рождения… И так далее, и тому подобное, громоздя на каждом шагу еще более невероятные объяснения и в конце концов загнав себя в такие дебри, из которых не выберешься. Примечательно, что всю эту ахинею Ева может гнать с искренним видом. И, конечно, глубоко обижаться на недоверие.

Я видела, что, завравшись, детка моя чувствует себя паршиво.

Со временем мы придумали, как вытаскивать ее из того глубокого колодца лжи, в который она сама спускалась по веревке все ниже и ниже. Мы с Ильей подхватывали ее историю, словно она рассказывала ее не взаправду, а делилась замыслом приключенческого фильма. Каждый из нас по очереди предлагал продолжение. «Призрак явился, но был очень рассержен и отобрал у вора игрушку, а затем отнес маленьким привидениям, которые живут в трубе, потому что им очень скучно играть одним только дымом». Так мы уходили все дальше и дальше в область сказки, пока не приводили ее к хорошему финалу. К этому моменту Ева уже хихикала. Вскоре можно было опять задать ей вопрос, с которого все начиналось, – и на этот раз получить честный ответ. Мы не вытягивали ее из колодца за волосы, а спускались к ней и помогали выбраться, передавая друг другу с рук на руки.

Этот выход придумала не я, а мой муж. Выросший мальчик, который в детстве получал оплеухи за любое, даже самое невинное вранье.

Ульяна вскинула голову и сообщила:

– Я заходила проверить газ!

О, это пришло ей в голову только что. Губы сжаты, подбородок выпячен: попробуй, Татьяна, опровергни!

Опровергнуть несложно. Достаточно спросить, с каких пор газовый баллон стоит в спальне. Ведь именно там я нашла панду.

Но мне не нужно разоблачать Ульяну. Я убедилась в главном: она лжет о причинах, которые привели ее в опустевший дом. В ее взгляде за вызовом – накося-выкуси! – читается страх.

– Так и подумала. – Я поднялась. – Меня беспокоило, не врет ли Ева насчет этой фигурки. Вы же ее знаете, с нее сталось бы тайком прибегать в соседский дом и устраивать там свои игры. Хорошо, что все разъяснилось!

– Все разъяснилось, – с облегчением откликнулась Ульяна.



Потолок с глазами-спилами сучков. Спертый воздух. Кристина уехала, и я осталась полновластной хозяйкой мансарды.

Но на этот раз я не в силах спокойно лежать. Я шагаю вдоль стен, останавливаюсь и снова иду, я кружусь, будто мотылек вокруг невидимой лампы. В движении мне спокойнее.

Весь август Харламов-старший ходил к соседке в гости, скрываясь от всех. Я решила, что он пытался задобрить Галину. Тортики и цветы – доступная ему форма взятки. Поверила Вале, твердившей, что Ежова посмеивалась над ним, что она была обижена из-за первой их ссоры и жаждала если не мести, то справедливости.

Но если посмотреть на всю эту историю беспристрастно, что мы увидим?

Бог ты мой, разумеется, ухаживания! Классический ритуал! Раз в три-четыре дня цветы, конфеты и сладости, и все это на протяжении месяца! Он увивался за Галиной! Поначалу цель у его визитов была одна – договориться, задобрить, не дать отобрать свою драгоценную баню, – но постепенно что-то изменилось. Виктор Петрович додумался до идеи затащить ее в постель. Типичный ход мысли для этого мужлана.

Или по-настоящему увлекся.

Августовские покупки в книжном выдают его с потрохами. Человеку без малого шестьдесят, и он вдруг кинулся скупать эротическую литературу! «Камасутру» штудировал!

Только дурак не увидит здесь связи с цветами и тортиками.

Тетя Таня, ты дурак.

И ведь всерьез представляла своего свекра, обрывающего листья болиголова на тихой обочине, подменяющего пакеты.

Что за затмение на меня нашло?

Как совместила я этот сложный план с характером Харламова-старшего? Подстеречь соседку и зарубить топором, а затем попросить жену отстирать рубашечку от крови, – вот поступок в его духе!

Я остановилась и села на пол, скрестив ноги по-турецки. Мою беготню, чего доброго, услышит Илья…

Взгляд упал на кольцо. Зеленая бирюза из египетских месторождений. Считается менее ценной, чем голубая, но для меня нет на свете камня прекраснее. В нем три желтовато-коричневых вкрапления, похожих на звезды. Мама. Папа. Я.

Я вспомнила, как мне впервые пришла в голову мысль: «Если бы мама была здесь, она бы этого не допустила».

Антону было шесть месяцев. Я кормила грудью. Малыш будил меня по ночам каждые три часа, я не высыпалась, меня то и дело подташнивало от любой еды – врачи сказали, что со временем это пройдет, – но все равно была очень счастлива.

Родители Ильи души не чаяли в ребенке. Да, Еву они тоже любили, но совсем не так, как Антона: еще бы – продолжатель рода! Носитель фамилии! Они ворковали над ним. Восхищались его красотой. Антоха был лысый, большеголовый, с маленькими губками, вечно собранными в куриную гузку, и невероятно лопоухий для такого малюсенького существа – казалось, уши достались ему от какого-то животного, тушканчика или сервала. Я иногда проверяла, не растет ли на них шерсть. Он был ужасно милый, смешной и страшненький. Я иногда начинала хохотать, просто поглядев на него.

И вокруг этого-то младенца Харламовы-старшие заходились в пароксизмах восторга. «Второй Тихонов!» – курлыкала свекровь. «Лановой!» – вторил ей супруг.

Сначала я полагала, что они шутят. Затем поняла, что он действительно кажется им красавцем.

Что ж, это было даже мило. И в то же время пугало меня. Это трудно объяснить… Мой ребенок был похож на гоблина, и в том, как они вились вокруг него, точно феи над прекрасной принцессой, мне чудилось что-то нездоровое.

«Все девки под ним будут!» – удовлетворенно хохотал свекор.

Меня коробило. Я выходила в другую комнату. Минуту спустя они оба появлялись у меня за спиной. Причмокивали. Тянулись к малышу. Трогали его, гладили, разворачивали одеяльце. Волосатые пальцы Виктора Петровича ползали по нему, как мухи. «Кожа-то, чисто персик!» «А писюн какой, а! Ого-го будет мужик! Наша порода!»

Обо мне они в те дни очень заботились. Кутали, присылали какие-то чаи для кормящих матерей, допрашивали Илью о моем сне, о моем настроении, кажется, даже о моем стуле… Ульяна то и дело порывалась осмотреть мою грудь – не начинается ли мастит.

В тот день мы приехали к ним. Антоха спал в своей люльке, но когда его внесли в комнату, проснулся. Лежал, благостно рассматривал нас, надувал щеки.

– Тебе же кормить через полчаса! – спохватился свекор.

Он торжественно поставил передо мной высокий стакан морковного сока. По поверхности сока растекалась блямба подсолнечного масла.

– Пей, Татьяна!

– Спасибо, я не хочу.

В машине меня мутило, и теперь при виде яркого оранжевого цвета дурнота вновь подкатила к горлу.

– Пей давай! – удивленно сказал Виктор Петрович. – Свежий сок, только выжал! Витамины внучку моему нужны… Ты мой шладкий, ты мой жолотой!..

Он засюсюкал над Антоном, затем обернулся ко мне.

– Чего сидим, кого ждем? Давай-давай, понемножечку, по глоточку. Витамины! Ух, куча полезного для моего Антоши, для малышика моего, сахарного пряничка…

– Да не хочу я, Виктор Петрович, – устало сказала я.

Он уставился на меня с веселым изумлением.

– Да кого волнует, чего ты там хочешь? Пей! Это не для тебя, а для внучка моего!

И я вдруг поняла. Меня не существовало. Меня, живой Тани с мыслями, чувствами, желаниями, – не было. Была машина для вскармливания наследника, продолжателя рода. Молокозавод, через который нужно было пропустить полезную смесь. Никто не спрашивает у молокозавода, желает ли он морковного сока.

Я впервые столкнулась с тем, как легко меня можно расчеловечить. «Кого волнует, чего ты там хочешь!»

Мой взгляд упал на кольцо. У моей мамы были зеленые глаза. Рассердившись, она щурила их, как кошка.

Меня охватил гнев, подобного которому я не испытывала никогда.

Я швырнула стакан в стену. Взорвались и разлетелись по кафельному полу осколки. Гигантская оранжевая клякса потекла по плитке. Виктор Петрович по-бабьи ахнул и отскочил.

Я подхватила люльку с Антошей, вышла в коридор. Мне навстречу вылетел встревоженный Илья. В зеркале я увидела свое отражение: бешеные глаза на побелевшем лице, верхняя губа подергивается.

– Домой, – только и смогла выдавить я.



Когда мы вернулись к себе, я спокойно сказала Илье: больше никогда. Твои родители могут приезжать к нам в гости. Общаться с внуками. Я буду уходить на это время из дома. Но я больше никогда не стану встречаться с твоим отцом.

Объяснить Виктору Петровичу, что он в действительности пытался со мной сотворить, было невозможно. Он бы ничего не понял. Я буквально слышала его недоумевающий голос: «А я чо? Я ничо! Я для малыша хотел как лучше! А она… распсиховалась чего-то! Молоко в голову ударило».

Но причина была не в моей усталости, не в том, что я кормила грудью. Кого волнует, чего ты там хочешь!

На следующее утро муж уехал на работу. Я взяла такси и в обнимку с ребенком заявилась к своему шефу. Не к подругам, не к отцу, а к холостому бездетному Назару Ковальчуку, и самым позорным образом разрыдалась у него на кухне до икоты. Твердила, что это невозможно, я не смогу жить со своим мужем, будут вечные ссоры, сплошное мучение и мне, и ему, потому что я ненавижу его родителей, а они не то что ненавидят меня, просто я для них корм, не слишком питательная жратва, и я устала стоять растопырившись, как тот моряк в пасти морского чудовища, чтобы не дать себя прожевать… Они постоянно повторяют: «Здесь – ваш дом!», а я не хочу, чтобы мой дом был там, я хочу только один, свой собственный…

Когда я немного успокоилась (прошло довольно много времени), Ковальчук поправил очки и строго сказал:

– Татьяна! Дай время мужу и себе. Некоторые вещи можно потерять только один раз. Пока что не разбрасывайся мужьями.

И так это забавно прозвучало, что я засмеялась.



Месяц спустя Виктор Петрович приехал просить прощения. Он проговорил все положенные слова, которым научили его жена и сын. Он каялся и был похож на несчастного старого пса, которого наказал хозяин, а он не понимает, за что. Он багровел, топтался на месте, давал петуха, и вся эта сцена была до того неловка и унизительна для нас обоих, что я торопливо сказала, что все в порядке, пожалуйста, не будем больше об этом говорить.

И больше мы об этом не говорили.



Вот какого человека я заподозрила в убийстве Гали Ежовой.

Харламов-старший – пошлый дурак. Он ходит простыми путями. С него сталось бы запихать болиголов в глотку несчастной Ежовой, но только не подстроить все так, чтобы она сама же себя и отравила.

«Красная панда».

Я полагала, что никто не знает о шалостях Виктора Петровича. Но мой тесть не сумел даже «Декамерон» спрятать от девятилетней девочки! Вряд ли он способен утаить начавшийся романчик от своей жены.

Ульяна приходила в дом покойницы. Она лгала и изворачивалась, пытаясь объяснить свое появление.

Кому проще, чем ей, приготовить травяную смесь? Она в любой момент могла подменить ее.

За окном послышался шум машины: вернулась Кристина. Ульяна вышла на крыльцо встретить дочь. До меня донеслись голоса.

Надо уходить, но я приникла к стеклу, наблюдая за ними. Следом за Ульяной на крыльце показался супруг, она свела его за собой по ступенькам, придерживая не за руку – за болтающийся рукав. Если бы можно было вложить в рот Виктору Петровичу удила, богом клянусь, ходить ему взнузданным.

Даже вообразить страшно ярость Ульяны, когда она узнала о его измене. Цыган, уводивших из стойла коня, били насмерть.

Так она и поступила.

А заодно проучила своего загулявшего рысака. Сцена с куском пирога, поднятым с пола, открылась мне с другой стороны. Ульяна исподтишка наблюдала, что делает ее муж. Она могла остановить его в любую секунду, но тянула время. Выживет – не выживет! Спасут – не спасут! Зная свекровь, думаю, она насладилась своей ролью сполна. Перерезать ли ниточку, подобно Мойре – или оставить предателя в живых? «Оставить, но пусть помучается, – решила она. – Это будет справедливо». Его страдания – как расплата за ее собственные. Искупление греха. Скажи спасибо, что не кровью.

Трое Харламовых обнимались внизу. Из-за угла дома показался Илья, с улыбкой обратился к Кристине…

Как я скажу ему, что его мать – убийца? Человек, бросающийся такими обвинениями, не смеет быть голословным.

Но все, что у меня есть, – это красная панда.



Как-то в детстве, когда мне было лет пять, я бегала по огороду и ловила лягушат. Юные лягушата миленькие, как леденцы! Их длинные пальчики и аккуратные носики приводили меня в восторг. А задние лапки! Лягушонок выстреливал коленкой назад, и нога растягивалась впятеро, а малютка взлетал в воздух, как воланчик, по длинной дуге. Шмяк! И вот уже сидит на земле.

От избытка чувств я целовала каждого лягушонка в липкую макушку. Те, кого я пыталась чмокнуть в нос, принимались так отчаянно вырываться, что меня охватывала жалость. Для принца сойдет любой поцелуй! Чмок! Чмок! Чмок! Когда на огороде появилась бабушка, вокруг меня собралась дюжина ложных принцев, слегка ошеломленных свалившейся на них с небес любовью.

– Танюша, иди-ка сюда…

Она села на ступеньки старой бани и заставила меня опуститься рядом.

– Ты хочешь, чтобы лягушка превратилась в юношу?

Я закивала. Все этого хотят! Принц как таковой меня не слишком интересовал. Интересы семьи требовали, чтобы я осталась с бабушкой и дедушкой, а не с каким-то воображалой из дворца, к тому же наверняка похожим на соседского Андрея: тонкого длинного ломаку с волосами до плеч.

Преображение крошечного серо-зеленого лягушонка в человека – вот что я мечтала увидеть своими глазами! Моим любимым мультфильмом была «Золушка», и я помнила, как превращались ушастые мышата. Сначала из них получились такие же маленькие кони, изумленно светящиеся в темноте, а затем они разбухли и обросли роскошными гривами. Превращение ящериц в кучеров мне уловить не удалось ни разу: все происходило слишком быстро. Но уж лягушонка-то я выпускать из виду не собиралась!

Бабушка протянула мне платок.

– Вытри! Губы в земле…

Я пожала плечами: за все нужно расплачиваться.

– Меня вот что беспокоит, Танюша… – начала бабушка. – Ты слышала о жабьей королеве?

– Нет…

– Это старая жаба. Она сидит на дубовом пне в зеленой трясине. Вокруг только елки да ведьмины круги. У нее на голове корона, потому что королева тысячу лет правит лягушачьим царством.

Я завороженно слушала, представляя себе эту картину. Под елями царит чернота. Сквозь покрывало опавших игл не пробиться ни цветочку, ни травинке, видны только ведьмины круги – кольца из мухоморов. Ночами грибы водят хороводы, изгибаясь на бледных ножках, а с первым утренним лучом застывают недвижно.

У жабы плоская бурая голова и глаза как у козы. На морщинистой груди ожерелье из дохлых комариков. Желтыми козьими глазами оглядывает она своих подданных, и если открывает пасть, из нее вылетает рой сине-зеленых мух. Мухи пляшут в воздухе, складываются в слова. Так подданные понимают, что приказывает им королева.

А кваканья ее не слышал никто. На кого жаба квакнет, из того сразу дух вон.

– У жабы есть любимчик, – продолжала бабушка, – ее маленький сынок. Он выглядит как обыкновенный лягушонок, но если его поцелует девочка, то не он превратится в принца, а она – в лягушку! Потому что на нем лежит заклятие его матери. И девочка-лягушка навсегда останется жить в болоте. Королева будет держать ее при себе и кормить комарами. А потом сынок ее вырастет, станет лягушачьим королем, а девочка будет служить ему и его жабе-матери и больше никогда не увидит солнца. Вот так-то!

Я ни на миг не подвергла сомнению бабушкины слова. Раз есть лягушки, превращающиеся в принцев, значит, могут быть и девочки, превращающиеся в лягушек. Что мне приключения Алисы, упавшей в кроличью нору! Девочка, ты не в Англии. Наша кроличья нора – это жабье царство с мухоморами и ряской.

Я оглядела лягушат с ужасом. Теперь в каждом мне виделся коварный жабий сынок.

Не дождетесь! Я буду ужинать бабушкиной пшенной кашей с тыквой, а не сырыми мухами в вашем проклятущем болоте!

Я убежала домой, радуясь, что избежала злой участи.



Но вот я прячусь в чужой мансарде, прижимаюсь носом к стеклу, – девочка, которая всегда слушалась старших.

И почему тогда мне чудится, что вокруг стоит гнилой запах болотной трясины?

Глава 11

Сергей Бабкин

Прежде чем покинуть Москву, Сергей решил предпринять еще одну попытку разобраться с Богуном на месте. Казань далеко, а Григорий вот он, под рукой. То, что не удалось с первого раза, может получиться со второго.

Кроме этого очевидного соображения, он хотел задержаться из-за Макара. Богун – уголовник с неясными намерениями. Бабкин подозревал в нем мелкого ворюгу, только не мог понять, на что именно тот нацелился. А вот Илюшин ухитрился вытащить на свет Божий какую-то невообразимую дрянь, и воняло от этой дряни так, что у Бабкина шерсть вставала дыбом.

Кристина, узнав об отпечатках, вызвалась помочь. Но у нее ничего не вышло.

– Если он не за столом, то помогает отцу, – сказала она, – и все делает в тонких резиновых перчатках. Отец заметил, спросил, а Гриша ответил, что у него с детства псориаз, нужно защищать кожу от любых воздействий.

В воскресенье Бабкин снова был у Харламовых. Глядишь, Богун попривыкнет к нему и расслабится.

Ничего не изменилось. Сергей повесился бы с тоски, если бы ему пришлось каждую неделю обедать с родителями, и особой радости в окружающих он тоже не замечал. Что-то было не в порядке и помимо Богуна.

Объяснение нашлось между солянкой и фаршированным гусем, когда для главы семьи поставили отдельную тарелку c овсянкой на воде.

– Виктор Петрович после отравления на диете, – пояснила Ульяна

Бабкин вопросительно взглянул на нее.

– Как, Кристина вам не рассказывала?

Рассказ о смерти соседки так огорошил Сергея, что он даже забыл выразить приличествующие случаю чувства. Понял, что сидит с каменной физиономией, только по насмешливому взгляду жены Харламова-среднего – той самой, с челкой и кольцом.

– Ты мне ничего не сказала! – Он обернулся к Кристине, и на этот раз притворяться ему не пришлось.

– Я как-то не подумала… Прости, милый, не хотелось тебя огорчать, – нашлась она. – Я знаю, как ты за меня переживаешь!

Гусь вместе с его начинкой встал Бабкину поперек горла. В доме уголовник, подкатывающий к сестре-дурище, в соседнем коттедже откинулась здоровая тетка, папаша едва не скопытился – а он ни сном, ни духом.

Сразу после обеда Бабкин отвел Кристину в сторону и скупо объяснил, что на таких условиях он работать не станет.

– Я реально не придала этому значения, – оправдывалась девушка. – Ну правда, Сережа! Папа уже на следующий день был дома!

– А соседка твоя на следующий день была в морге, – в тон ей ответил Бабкин.

– Ну-у-у… Не моя, а мамина! Нам очень жалко тетю Галю, но, слушай, она ведь чуть было всех нас не перетравила, понимаешь? И вообще, в доме повешенного о веревке не говорят!

– Веревка и повешенные тут ни при чем. Я веду расследование, и все, что происходит вокруг твоей семьи, может иметь к нему отношение. Собираешься фильтровать факты? Ради бога. Но на мое участие в таком случае не рассчитывай.

– Ничего я не фильтрую… – Кристина неожиданно схватила Бабкина за локоть, прижалась к нему. – Сделай лицо помилее! На нас эта стерва смотрит!

Женщина, которую назвали стервой, играла с ребенком в тени деревьев.

– Она возится с сыном.

– Это тебе так кажется! А на самом деле она постоянно подглядывает, вынюхивает… Я прямо спиной чувствую ее взгляд.

– Не похожа она на стерву.

– Она высокомерная дрянь, – отрезала Кристина. – Хочет только одного: чтобы Илья был в ее полном распоряжении. Ее бесит, что он привязан к нам. Она его настраивала, чтобы он вообще перестал помогать маме с папой. Я думаю, – поделилась она, – это зависть. Черная зависть, бабская, как в книгах описывают. Так, пойдем на улицу, покурим! Не хочу, чтобы папа закатывал глаза и молча страдал. Они в курсе, что я курю, но их все равно колбасит на эту тему.

Они вышли за калитку, и Кристина достала тонкие сигаретки.

– Чему она завидует? – спросил Сергей.

– У нее нет такой семьи, как у нас, – ответила девушка, не задумываясь. – Чтобы каждый за другого горой, и если какая-нибудь беда случится, вот как с папой недавно, чтобы все сплотились вокруг. У нее вообще нет нормальной семьи, ее с тринадцати лет отец растил, а он не от мира сего. Мы на свадьбе его видели. У него был такой вид, будто он не понимает, зачем здесь оказался. И штиблеты дырявые! Вот скажи: нормальный человек наденет на свадьбу единственной дочери дырявые штиблеты? Он с прибабахом! Чокнутый.

– А мать?

– А мать она убила, – хладнокровно сказала Кристина.

Сергей вспомнил женщину с бледными губами и челкой, похожей на упавший нож гильотины.

– Как это?

– Она была дико капризная в детстве. Настоящая сучка, если честно. В принципе, ничего не изменилось. – Кристина хихикнула, но снова посерьезнела, вспомнив, что речь идет о смерти. – Короче, родители отправили ее в лагерь, когда ей было тринадцать лет. Дико крутой! А она одного дня не дотерпела до конца смены. Надоело ей там, понимаешь? Она же у нас королева! Вокруг быдло – ну, как наша семья.

Бабкин покосился на нее. Ого, какие страсти в тихом семействе!

– Танька позвонила и стала требовать у родителей, чтобы ее немедленно забрали. Потому что ей просто не хочется там оставаться. – Кристина очень смешно передразнила медлительный, холодноватый голос Татьяны, утрировав ровно настолько, чтобы перед глазами Бабкина встала девочка-подросток с рваной черной челкой, любимица родителей, привыкшая, что все исполняется по первому ее требованию. Отличная учеба, успехи в музыкальной школе, стихи; такая безупречная вежливость с теми взрослыми, которые ей не нравятся, что это граничит с хамством; избирательность в дружбе; убеждение с детских лет, что она на голову выше сверстников. Небезосновательное, кстати говоря.

– Короче, она измочалила матери нервы в труху своими претензиями. Та взяла отгул, села за руль и попилила за дочуркой в лагерь. Возвращались вечером, в дождь. На обратном пути мать не справилась с управлением, они перевернулись и вылетели на встречку под фуру. Мать сразу насмерть. А наша ничего, что ей сделается…

– Я бы не стал называть это убийством, – заметил Сергей.

– Да брось! А что это такое, по-твоему? Если бы она не позвонила, ее мать была бы жива, так? Значит, убийство, самое натуральное.

Кристина с сокрушенным вздохом выкинула окурок в урну.

– Вот поэтому она нам завидует. Недавно знаешь, что было? Мы обнимаемся с папой и мамой, ну, у нас это часто, обнимашки, чмоки-чмоки, всякие нежности… Смотрю – а она сверху таращится из окна под крышей. Лицо жуткое, перекошенное, белое, как маска. Я чуть не заорала. От нее всего можно ожидать. Может, она ночью встанет и перережет нас всех.

Бабкин выразил вежливое сомнение в вероятности такого исхода.

– Ты просто ее не знаешь, – сказала Кристина. – Она жуткая сука.

– Давай возвращаться. – Сергей боролся с желанием закурить.

Ему пришла в голову неприятная мысль: история о бродяге, которого зверски гнал Богун, могла быть выдумкой от начала до конца. Способом заманить его к Харламовым.

Но, собственно говоря, зачем?

Вроде бы незачем, сказал себе Бабкин. Кроме того, с Григорием ведь и впрямь что-то не так.

Но теперь он был уверен: вздумай Кристина обмануть его, ей бы удалось. Черт его знает, что у таких девиц в голове. Кажется, что хлопковые шарики, розовые лепестки и медвежата, а приоткроешь крышечку – кипит, бурлит и чем-то опасным постреливает.



Вернувшись, он присмотрелся к жене Ильи внимательнее.

Сам Илья ему, пожалуй, нравился. Программист. Спокойный, улыбчивый. На подколки сестер не обращает внимания. Много возится с малявками.

И дети их Сергею были по душе. В особенности мальчуган с подкупающе серьезным взглядом.

Старшая сестра – его противоположность. Спутавшиеся светлые волосы, голубые глаза, коленки в синяках и ссадинах. На пальчике детское кольцо, явно в подражание матери. С первого взгляда она показалась ему копией Кристины: прехорошенькая жестокая малышка, равно способная на дурные и добрые движения души. Но чем дольше он смотрел на Еву, тем больше видел в ней мать. Те же узкие скулы, крупноватый нос, высокая, четко очерченная арка верхней губы.

Умершая соседка не выходила у него из головы. Болиголов, значит… Мало ему мутного типа без отпечатков, теперь еще и это.

Не любил он такие совпадения! Вчера его наняли, а сегодня по соседству свежий труп. И дети еще…



Он огляделся и заметил, что мальчик исчез. Только что был здесь – и вдруг пропал. Сергей обернулся: калитка открыта. Илья разводит костер, Ева крутится у него под ногами. Харламовы-старшие в стороне. Сестры уносят посуду, старушка в кресле на веранде присела на уши Богуну – должно быть, вспоминает, как служила фрейлиной у ее величества.

– Антон! – позвал Сергей. – Ты где?

Дети этого возраста способны буквально раствориться в воздухе, побежать за бабочкой, укатившимся мячиком – и исчезнуть. Бабкин пошел к калитке, ускоряя шаг. Не хватало еще, чтобы мальчишка выскочил на дорогу… тьма взрослых в доме, а за пацаненком никто не уследил…

– Он убежал играть со старшими ребятами.

Бабкин обернулся и увидел Татьяну.

– Какими ребятами? Где?

– Пойдемте, я вам покажу.

Она провела его по тропинке между деревьев, обогнула дом.

С обратной стороны участок Харламовых выходил на переулок, въезд в который с обеих сторон был закрыт шлагбаумами. Посреди переулка высилась гора красно-желтого песка. Вокруг нее копошились мальчишки, среди которых он с облегчением увидел темную ушастую голову.

– Сосед привез песок специально для детей. Наверное, это последние выходные, когда можно поиграть в этой куче в свое удовольствие. Потом начнутся дожди.

Голос у нее был негромкий и какой-то глуховатый. Бабкин лишь теперь ощутил, как резал ему слух визгливый тембр Харламовой и ее старшей дочери.

– У вас есть дети, – сказала Татьяна, и это был не вопрос.

– Почему вы так решили?

– Когда вы не увидели Антона, то сразу пошли проверять самое опасное место. Это чисто родительская реакция.

– Это профессиональное.

– Гнойные хирурги всегда ловят убежавших мальчиков, – согласилась она без улыбки. – Над пропастью во ржи.

Черт! Он и забыл, что выдал себя за хирурга. Вот почему за обедом Ульяна приставала к нему с вопросом, правильное ли лечение назначили ее мужу, и рвалась показать какие-то назначения.

– Вы так резко осадили Ульяну Степановну… – сказала Татьяна. – Вам часто приходится отбиваться от расспросов такого рода?

– Бывает… – Он судорожно пытался вспомнить, в чем заключалась резкость. Вроде бы он просто ответил, что ничего не понимает в отравлениях. – А вам?

Она улыбнулась.

– Я архитектор. Нам легче, чем юристам и врачам. Поверьте, никто не хватает архитектора за руку с просьбой сказать, что не так с его домом.

– А что обычно не так с домами? – заинтересовался Бабкин.

– Система пожарной безопасности, – ответила она, не задумываясь. Поймала его удивленный взгляд и рассмеялась. – Это мой пунктик. Я в любом здании в первую очередь смотрю на то, как реализована защита от пожара. И, знаете, ответ «из рук вон плохо» звучит куда чаще, чем мне бы хотелось. Причина не в злом умысле, а в отсутствии продуманных решений. Например, ступеньки слишком узкие, они годятся для медленно идущего человека, но бегущий непременно споткнется и задержит остальных… Или распахнувшаяся дверь отсечет поток людей, спасающихся от огня. Всего на несколько секунд, но даже микроскопические задержки играют роль.

Бабкин понимающе кивнул.