Александр Ковалевский

Тайна черных дайверов

Все персонажи и произошедшие с ними события в этой книге — вымышленные. Любые совпадения имен или фактов из жизни реально существующих людей — случайны.
Часть первая

Услышав жалобно-повизгивающий плач, будто за бортом их моторной яхты заплакал грудной ребенок, Анастасия сквозь сон подумала, что ей это почудилось. Через какое-то время протяжные повизгивания повторились, и Настя, окончательно проснувшись, выглянула в иллюминатор, стараясь разглядеть в ночи среди волн, кто же там издает такие рвущие душу звуки. Темно-синее море умиротворенно плескалось у борта, а по воде далеко-далеко, до самого горизонта, струилась лунная дорожка, в отблеске которой она вдруг увидела черный силуэт высокого плавника, своими очертаниями напоминавший косу. Такой плавник мог принадлежать только одному морскому обитателю — косатке с характерной контрастной черно-белой окраской. Спина и бока у этого китообразного млекопитающего семейства дельфиновых — черные, горло и брюхо белые, и два вытянутых пятна на голове над самыми глазами. Не узнать косатку сложно, и с дельфином ее не спутаешь.

Накануне вечером владелец яхты Ренат Лапшин как раз рассказывал о том, что косатки частые гости в здешних водах — эти очень умные и находчивые «киты-убийцы», как по ошибке прозвали их еще в восемнадцатом веке, повадились воровать рыбу у местных рыбаков. В сезон ловли тунца — самой крупной рыбы в Средиземном море, достигающей трех метров в длину, косатки приближаются к рыбацким лодкам и терпеливо ждут. Как только тунец заглатывает наживку — срабатывает лебедка. Косатки, заслышав треск лебедок, сразу устремляются к пойманной рыбе и рвут ее на куски, оставляя рыбаков без улова.

Присмотревшись, Настя разглядела еще одну косатку с загнутым плавником — самку, которая кружила вокруг самца с высоким плавником. В иллюминатор трудно было разглядеть, кто именно из этой пары столь жалостливо плачет, но судя по странному поведению самца, фактически без движения лежавшего на поверхности, плакал именно он.

— Илья, проснись! — Настя принялась будить сладко спавшего под ее боком мужа. — Там Вилли, кажется, попал в беду!

— Какой еще Вилли?! — протирая глаза, недоуменно переспросил он.

— Ну косатка-мальчик, поэтому я так его назвала, — пояснила она. — Посмотри в иллюминатор и сам все увидишь! Там две косатки — Вилли и его подруга, очевидно.

— Похоже, твой Вилли застрял в рыбацких сетях, — предположил Илья, воочию убедившись, что косатки Насте не привиделись.

— И что делать? Он же погибнет, если мы его не спасем! Ведь неизвестно, сколько у него осталось сил держаться на поверхности. Смотри, подруга Вилли поднырнула под него, видно, хочет ему помочь, чтобы он не утонул! — встревоженно воскликнула Настя.

— Не хватало еще, чтобы и она запуталась в этих чертовых сетях! — озадаченно произнес Илья.

Лезть в воду в два часа ночи ему не очень-то хотелось, но, зная сердобольный характер своей очаровательной супруги, он уже понял, что от ночной спасательной операции ему не отвертеться. Заснуть под жалостливые повизгивания запутавшейся в сетях косатки им все равно уже не удастся, а ситуация складывалась такая, что промедление было смерти подобно. Поэтому ему ничего не оставалось делать, как поднять на ноги капитана яхты — своего одноклассника Рената Лапшина, пригласившего его с Настей встретить миллениум в новогоднем круизе по Средиземному морю.

Когда все кому не лень предсказывали на миллениум очередной «конец света», предложение Рената отпраздновать это событие на палубе его недавно приобретенной моторной яхты «Azimut 37» показалось Илье с Настей весьма заманчивым, тем более что Ренат пообещал им чудесный дайвинг у берегов Корсики. Отслужив по первому контракту пять лет во французском Иностранном легионе, Ренат продлевать контракт не стал. Чтобы получать пенсию, нужно было прослужить в легионе пятнадцать лет. Тянуть лямку легионера еще десять лет Ренат не захотел и уволился с круглой суммой на личном банковском счету. На заработанные за пять лет службы в легионе деньги он смог купить подержанную яхту и обзавестись недвижимостью на острове Корсика, где проходил службу легионером 3-й роты легендарного 2 REP[1], специализировавшейся на амфибийных операциях — разведке и захвате плацдармов для высадки морского десанта. Получив в Иностранном легионе специальность подводного боевого пловца-разведчика и лодочного рулевого-моториста, Ренат решил открыть свой дайвинг-клуб, и Илья с Настей стали его первыми клиентами, которых он взялся обучить дайвингу.

Французский остров Корсика — идеальное место для дайвинга, которым можно заниматься здесь практически круглый год. На Корсике царит довольно мягкий климат с жарким и сухим летом и умеренно теплой зимой. Начало января не лучшее, конечно, время для погружений. Температура воды за бортом их яхты сейчас была не больше пятнадцати градусов по Цельсию, но в теплых гидрокостюмах аквалангист может чувствовать себя вполне комфортно. Вот только из-за весьма бурного празднования в открытом море Нового 2000 года до погружений с аквалангом дело у них пока не дошло. Для того чтобы освободить запутавшуюся в сетях косатку, акваланги им не понадобились.

На малом ходу Ренат как можно ближе подошел к обессилевшему Вилли. У яхты нет тормозов, и единственный способ вовремя ее остановить — переложить рукоятку управления с переднего хода на задний. Этот маневр напугал кружащую вокруг Вилли самку, и находившемуся на палубе Илье пришлось ее успокаивать. Доброжелательным тоном он стал говорить с ней, заверяя ее в своих самых добрых намерениях, будто подруга Вилли могла понимать слова, и, к его изумлению, косатка все поняла. Высунувшись из воды, косатка закивала головой и отплыла от Вилли на почтительное расстояние, дабы не мешать людям его освободить. Установив с ней контакт, Илья уже не опасался, что косатка, защищая своего попавшего в беду друга, может напасть. Он знал, что эти самые грозные и опасные хищники на планете с массивными, сильными челюстями, позволяющими крепко удерживать и расчленять крупную добычу, относятся к людям на удивление доброжелательно, как и их младшие собратья дельфины.

Чтобы оценить ситуацию, Илья в теплом гидрокостюме спустился в воду и в свете мощного яхтенного фонаря, направляемого на него Ренатом, подплыл к Вилли. Когда он с маской и трубкой нырял возле косатки, их взгляды пересекались, и он очень хотел, чтобы Вилли знал, что человек хочет ему помочь. После первичного осмотра Илье стало ясно, насколько сильно Вилли запутался в сетях. Хвост животного был полностью опутан прочной рыбацкой сетью на пять метров под водой. Сеть также опутала его грудные плавники по краям и спинной плавник спереди. Илья смог освободить только спинной плавник, и это все. Казалось, Вилли слишком изнурен попытками выбраться из смертельной ловушки, и Илья опасался, что, несмотря на усталость, тот мог бы убить его в панике своим мощным хвостом. Илья вернулся на борт яхты, чтобы запросить помощь по радио, но ему ответили, что помощь прибудет только под утро.

— Илья, если ждать до утра, будет слишком поздно, — сказала Настя, и он не мог с ней не согласиться. Ведь он своими глазами видел, в каком плачевном состоянии находится Вилли.

Вооружившись ножами, чтобы разрезать сети, Илья с Ренатом поднырнули под Вилли и попытались освободить сначала его грудные плавники. Пока они снимали с них сеть, оставшейся на палубе Насте удалось стащить с Вилли часть сети. Освободив один плавник, Илья с Ренатом вернулись на борт и стали стаскивать с косатки сеть настолько быстро, насколько это было возможно. Получив небольшую свободу, Вилли шумно выдохнул и потянул яхту за собой, но быстро выбился из сил и вскоре вернулся к ним. Илья с Настей и Ренатом снова принялись снимать с него сеть. Рвали и резали, рвали и резали, и через полчаса почти освободили второй грудной плавник и перешли к хвосту, но та часть, которая была сверху, ушла под воду. Пришлось Ренату с Ильей опять нырять в воду, чтобы достать сеть и затащить ее на борт. Уже начало светать, когда после часа ожесточенной борьбы они решили, что у них на борту достаточно сети, чтобы полностью ее отрезать и освободить косатку. И у них получилось! Вилли в сопровождении верной подруги отплыл от яхты метров на двести, и эта пара устроила для своих спасителей настоящее представление! Косатки грациозно выпрыгивали из воды, демонстрируя радость и благодарность за освобождение, и потом еще целый час совершали невероятные прыжки.

Увлеченный этим незабываемым зрелищем Ренат направил яхту за косатками и проследовал за ними по меньшей мере пять миль[2], пока Вилли не помахал им на прощанье поднятым из воды хвостом. Настя была растрогана до слез таким проявлением благодарности этих удивительно разумных существ.

* * *

Проводив Вилли, Ренат взял курс на острова Лавецци, расположенные в проливе между Корсикой и Сардинией. За бирюзовый цвет воды этот архипелаг, состоящий из десятка гранитных островов, называют средиземноморскими Мальдивами. В этих водах можно увидеть скатов, медуз, актиний и других обитателей средиземноморских глубин — например, полутораметровых груперов, принадлежащих к семейству каменных окуней, имеющих уникальную окраску, в которой причудливым образом могут сочетаться между собой очень яркие и выразительные пятна. Богатство подводного мира и прозрачная вода привлекают на архипелаг Лавецци дайверов со всего мира, поэтому Ренат и выбрал эти заповедные острова для знакомства своих друзей с дайвингом.

Неожиданно налетевший шквал резко накренил яхту, и Ренат увидел впереди два столба смерчей. Пока он соображал, куда от них уходить, он обнаружил по левому борту от себя еще один. Хорошо были видны его завихрения, белые бураны вокруг и уходящий в небо столб воды. К счастью, этот водяной столб прошел стороной.

Рев и вой ветра, перемежавшийся тоненьким свистом, тем временем нарастал, и по растревоженному Средиземному морю на них могучими валами неслись водяные горы. Неожиданно начавшийся шторм не утихал потом весь день и начал ослабевать только перед закатом солнца. Когда совсем стемнело, Ренат вовремя заметил, что их несет на какое-то каботажное[3] судно, стоящее на якоре без навигационных огней. Выжав из трехсотсильных двигателей всю мощность, он сумел разминуться с ним. По международным правилам предупреждения столкновения судов, судно на якоре должно выставлять белый круговой огонь или шар на наиболее видном месте в носовой части судна и на корме или вблизи нее. Это же судно вообще не подавало никаких признаков жизни, и когда Ренат обратился по мегафону к его экипажу, ему никто не ответил. Все это было очень странно, и капитан яхты не мог пройти мимо, не выяснив, нуждаются ли в помощи люди на борту этого судна.

Став на якорь, Ренат с Ильей поднялись на борт каботажного судна, и первым, что им бросилось в глаза, была целая батарея баллонов, заряженных различными дыхательными газовыми смесями, о чем на каждом баллоне имелась соответствующая маркировка, и несколько комплектов дорогостоящего специального снаряжения для глубоководных погружений. Ни людей, ни судового журнала на этом судне они не нашли, и куда пропал его экипаж, оставалось только гадать. Зато в одной из кают Ренат с Ильей обнаружили целую коллекцию тщательно отмытых фарфоровых тарелок с изображением нацистской свастики и датой «1943», из чего можно было сделать вывод, что экипаж этого брошенного каботажного судна где-то нашел затонувший немецкий корабль, баржу или субмарину времен Второй мировой войны.

Заинтригованные, Ренат с Ильей вернулись на яхту и рассказали о своих находках Насте.

— Может, нам следует сообщить об этом корабле в полицию? — предложила она.

— Да какая там полиция? Мы находимся в открытом море, то бишь в морском пространстве, на которое не распространяется суверенитет каких-либо государств, — пояснил Ренат. — Короче, чтобы заняться здесь подводными исследованиями, нам не требуется чьего-либо разрешения.

— А что ты хочешь здесь найти? — поинтересовалась она.

— Прежде всего я хочу выяснить, что случилось с экипажем этого судна. Судя по всему, это судно было зафрахтовано дайверами. И поскольку они не могли просто так бросить свое дорогостоящее снаряжение, скорее всего, они остались там, на дне.

— Ренат, ты мне говорил, что там глубина метров пятьдесят. Ты что, в одиночку собрался нырять на такую глубину? — спросил Илья.

— А ты разве не хочешь составить мне компанию?

— Хочу, но у меня нет опыта погружений на такую глубину.

— Зато у меня есть, — заверил Ренат. — У меня международный сертификат дайвинг-инструктора, и завтра я тебе все детально покажу и расскажу. Мы с тобой составим подробный план погружения, определим свою норму расходования дыхательной смеси и спланируем декомпрессионные остановки с учетом непредвиденных обстоятельств. Так что мы с тобой вдвоем спокойно можем спуститься и подняться.

— Отлично! — согласился Илья, который не меньше Рената хотел узнать, что случилось с дайверами с обнаруженного ими в открытом море судна.

Весь следующий день ушел у них на подготовку к погружению. Илья в свое время отслужил срочную службу в спецназе морской пехоты и определенную водолазную подготовку имел. Как спецназовцу ему нужно было пройти испытание — погрузиться в одежде на глубину десять метров, найти на дне водолазное снаряжение, надеть его, включить дыхание через кислородные баллоны и совершить боевую закладку. Мало того, бойцы морского спецназа выходили в заданный район на самолетах, совершали прыжок с парашютом и водолазным снаряжением, приводнялись и работали уже под водой — вступали в подводный ножевой бой с условным противником, участвовали в учебных диверсионных операциях и тому подобном. Так что в плане водолазной подготовки бывший морпех Илья Ладогин мало чем уступал своему однокласснику Ренату Лапшину — подводному боевому пловцу-разведчику Иностранного легиона. Другое дело, что со времен службы в морской пехоте прошло уже почти двадцать лет, и Ренат гораздо лучше Ильи разбирался в современном снаряжении.

— Главная проблема при глубоких погружениях, — инструктировал он Илью, — если у нас что-то пойдет не так, мы не сможем просто взять и всплыть на поверхность. Запомни! При подъеме с больших глубин очень важно сохранять нейтральную плавучесть, постепенно выпуская воздух из своего гидрокостюма и компенсатора, чтобы предотвратить внезапное всплытие. Находясь практически в состоянии невесомости, ты можешь продвигаться вверх по якорному канату с помощью легчайшего подтягивания и не пропустишь декомпрессионные остановки, даже если на что-то отвлечешься. Чем дольше мы будем находиться на глубине, тем продолжительней должны быть стадии всплытия: поднялся на шесть метров — подожди минуту, и так далее, пока не окажешься на поверхности. Даже если ты будешь считать, что тебе не хватает воздуха и ты задыхаешься, подниматься нужно как можно медленнее с обязательными остановками для декомпрессии.

— Ренат, а поподробней о декомпрессии можно? — поинтересовалась Настя, внимательно слушавшая инструктаж.

Нырять она пока никуда не собиралась, но мало ли что? Вдруг Илье с Ренатом срочно потребуется какая-нибудь помощь — она должна быть ко всему готова. Анастасия работала в «неотложке» хирургом-травматологом и профессионально могла оказать медпомощь — отправляясь с Ильей в отпуск, она собрала довольно увесистую универсальную аптечку неотложной медицинской помощи в производственных условиях для коллектива до трех человек.

— Можно и подробнее. Когда мы дышим под водой, молекулы азота, входящие в состав дыхательной смеси для дайвинга, под давлением воды растворяются в крови и проникают в мышцы, суставы, мозг. На глубине кровь становится подобна газированной воде в закупоренной бутылке. Если давление снизить, то растворенный в воде газ будет стремиться выйти наружу в виде пузырьков. Чтобы избежать появления пузырьков газа в крови, дайвер должен выполнять декомпрессию, то есть всплывать с деко-стопами, как мы называем декомпрессионные остановки. Чем дольше и глубже мы будем находиться под водой, тем больше азота будет накапливаться во всех наших органах. А во время всплытия с больших глубин начинается обратный процесс, и скопившийся азот поступает из тканей ныряльщика в его кровоток. Если ныряльщик поднимается медленно, давление сокращается постепенно и скопившийся азот выходит из тканей организма обратно в легкие в виде микроскопических пузырьков, которые освобождаются в процессе обычного дыхания. Если же дайвер поднимется быстро, это приведет к тому, что скопившийся в его тканях азот образует большие количества крупных пузырьков. В таких случаях его надо немедленно рекомпрессировать, быстро опустив под воду на достаточную для декомпрессии глубину, или же срочно поместить его в рекомпрессионную камеру, чтобы азотные пузырьки под давлением рассосались.

— И чем эти азотные пузырьки грозят ныряльщику с медицинской точки зрения? — спросила она.

— Если слишком много крупных пузырьков проникнет в легкие, ныряльщик может получить баротравму легких. Не мне тебе объяснять, что это такое. И если запаниковавшие дайверы устремляются на поверхность к солнцу, наплевав на деко-стопы, то они рискуют заполучить кессонную болезнь. А даже в легких случаях кессонки результатом ее могут быть нестерпимые боли в суставах в течение недель, а то и всей жизни. Но за нас ты можешь не беспокоиться! Ты же знаешь, мы с Ильей не из тех, кто станет паниковать в экстремальной ситуации, — заметил Ренат, доверявший Илье, как себе.

В школьные годы они играли в одном ВИА, который организовал Илья Ладогин со своим закадычным другом Сашей Винником. Ренат же учился в параллельном с ними классе, и Илья пригласил его в школьный вокально-инструментальный ансамбль в качестве бас-гитариста. Состав их ВИА был как у легендарной ливерпульской четверки — три гитары (соло, ритм и бас) и ударник. Илья играл на ритм-гитаре, Саша Винник — на соло-гитаре, и Валик Шапошников — на ударных. На полноценную ударную установку с бас-барабаном выделенных им директором школы денег не хватило, но Валик умудрялся на двух пионерских барабанах, «чарлике»[4] и тарелке зажигать не хуже Ринго Старра.

После окончания школы в 1976 году их ВИА распался и его бывшие участники разъехались кто куда. Саша Винник с Ренатом остались в Харькове, Валик Шапошников после окончания харьковского мединститута переехал в Ленинград, а Илья, отслужив срочную службу в морской пехоте, умудрился поступить на журфак МГУ. В августе 1984-го пришла трагическая новость, что его друг Ренат Лапшин погиб в лавине вместе с командой харьковских альпинистов. Сообщалось, что пятеро альпинистов совершали восхождение в горах Горно-Бадахшанской АССР и уже перед самым выходом на вершину их сорвала со стены лавина. Тела четырех альпинистов были обнаружены у подножия горы, а вот Рената Лапшина поисково-спасательному отряду найти не удалось, и его сочли погибшим. Погибших альпинистов похоронили на одном кладбище и поставили общий памятник всем пятерым, включая Рената, хотя в его могиле захоронили пустой гроб.

О том, что Ренат не погиб тогда в лавине, Илья узнал только через десять лет от своей старой знакомой Джессики Фоули — американской журналистки, с которой он в последний раз общался в Кабуле летом 1986-го. Илья познакомился с Джессикой в Москве в последних числах декабря 1985 года. По окончании журфака его взяли в Агентство печати «Новости», и в основном ему поручали работу, связанную с приемом журналистов из зарубежных стран. Илья Ладогин должен был продумывать программы, организовывать встречи, интервью, поездки иностранных «акул пера» так, чтобы по возвращении к себе они писали исключительно позитивные материалы о Советском Союзе, хотя бы в силу того, что с ними устанавливали нормальные человеческие контакты — по-дружески общались, выпивали, гуляли, водили их в театры и музеи. Как правило, после такого радушного приема мало у кого поднималась рука написать какую-нибудь гадость о принимающей стороне. Контактному и доброжелательному Илье, благодаря знанию английского обходившемуся без переводчика, легко удавалось наладить хорошие отношения с Джессикой, с которой ему пришлось вместе встречать Новый год.

Следующая их встреча состоялась уже в Кабуле, куда в мае 1986-го Илья был откомандирован спецкором АПН. Джессика побывала «на той стороне» у душманов и теперь собиралась писать об ограниченном контингенте советских войск в Афганистане. Этой совершенно сумасшедшей журналистке-фрилансеру — фоторепортеру на вольных хлебах, не терпелось поделиться с ним своими впечатлениями о моджахедах и преступлениях советских войск в Афганистане, и Илья, не подозревая о том, что его номер в отеле «Интерконтиненталь» прослушивается контрразведкой КГБ, пригласил взбалмошную американку к себе. Их откровенная беседа, в которой Джессика рассказала ему, как советская армия стирала с лица земли кишлаки вместе с их жителями, стоила Илье карьеры. Вместо того чтобы переубедить представительницу западной прессы, ради чего его, собственно, и посылали в Афганистан, Илья сам предельно жестко высказался о том, что он думает по поводу советского вторжения в эту страну, а это уже была антисоветчина в чистом виде. Его немедленно отправили обратно в Москву чуть ли не под конвоем и уволили из АПН с «волчьим билетом».

О своем дипломе журналиста-международника он мог теперь забыть, но полученное в МГУ высшее образование ему все же пригодилось. В 1993-м в Украине было создано Национальное центральное бюро Интерпола, вошедшее в структуру МВД. Постановлением Кабмина Министерству внутренних дел было предписано укомплектовать рабочий аппарат Бюро квалифицированными специалистами, которые владеют одним или несколькими иностранными языками. Основное требование к кандидатам — мужчины в возрасте до 35 лет, не имеющие ограничений по состоянию здоровья, с высшим филологическим или юридическим образованием при уверенном владении английским языком.

Выпускник международного отделения журфака МГУ Илья Ладогин, в совершенстве владеющий английским языком, показался кадровикам МВД идеальной кандидатурой для работы в национальном бюро Интерпола, и он получил предложение, от которого не смог отказаться. Как ему сказали в отделе кадров, его основная задача, как оперуполномоченного бюро Интерпола, будет заключаться в организации информационного обеспечения сотрудничества с правоохранительными органами иностранных государств — членов Интерпола. Предложение работать в Интерполе показалось Илье заманчивым, и Настя всецело поддержала его решение стать сотрудником бюро Интерпола.

Прилетевшую в 1994-м из Нью-Йорка Джессику Фоули он встретил в Харькове, в общем-то, случайно. И только тогда Джессика призналась ему, что она была в отряде моджахедов, напавших на советскую колонну, в составе которой ехал на БТРе и Илья. Мол, ей позарез нужно было снять эпизод о разгроме моджахедами советской колонны. И еще она сказала, что тогда в ущелье с ней был и ее верный оруженосец Ренат Хайрулла, оказавшийся Ренатом Лапшиным. Там, в Афганистане, Ренат рассказал ей, как ему удалось спастись и в одиночку спуститься с вершины. Однако на спуске он заблудился в тумане и попал на афганскую сторону горы. Так Ренат оказался среди моджахедов в отряде легендарного Ахмад Шаха. Как он провел почти десять лет в этой заблудившейся в Средневековье азиатской стране, где женщины ходили в парандже, Ренат рассказывать не любил. Илья и сам вспоминал свою командировку в Афганистан, как страшный сон, который хотелось поскорее забыть. Зато там, в Кабуле, он встретил свою Настю и потому никогда не жалел, что побывал в том аду.

Сейчас у них с Настей было уже двое детей — старшему сыну скоро исполнится тринадцать, а младшему — одиннадцать, и на все время новогоднего круиза по Средиземному морю Настя отправила их погостить к своим родителям в Москву.

Когда Ренат после почти десятилетнего скитания по Афганистану вернулся в Харьков, дома его никто не ждал. Его родители погибли в автокатастрофе — разбились на их семейном «Москвиче-412», когда Ренат учился на первом курсе института. Сам он тоже считался погибшим. Приехав в Харьков, он первым делом побывал на городском кладбище, где была установлена стела пяти погибшим альпинистам, среди которых числился и он: «Ренат Лапшин. 21.03.1961 — 09.08.1984», а в его квартире теперь жили другие люди.

Илья Ладогин был первым, кто помог ему как-то адаптироваться к новой жизни, что для Рената оказалось весьма непросто. Нужно было что-то решать с гражданством, ведь он вернулся уже в другую страну, устраиваться на работу — а его не хотели брать даже охранником на рынок, и Ренат решил завербоваться во французский Иностранный легион. После Афганистана уже никакие тяготы и лишения воинской службы не могли напугать его, и в тридцать пять лет он стал легионером. В Иностранный легион Франции имеют шанс попасть исключительно здоровые мужчины в возрасте от 18 до 40 лет, физически подготовленные к военной службе. По уровню своей физической подготовки Ренат мог дать фору молодым новобранцам, он успешно прошел все тесты и сдал нормативы при приеме в легион, а по окончании пятилетнего контракта мог начать жизнь с чистого листа.

Для успешного развития бизнеса мало приобрести домик у моря и моторную яхту. Дабы в его дайвинг-клуб потянулись клиенты, Ренату нужно громко заявить о себе, и если ему удастся раскрыть тайну обнаруженного ими в открытом море брошенного дайверского судна, лучшей рекламы для его дайвинг-клуба не придумаешь. Он был уверен: пропавшие дайверы нашли на дне какое-то затонувшее судно, но чтобы точно узнать, что с ними случилось, нужно было туда спуститься.

Ренат прекрасно отдавал себе отчет, какие опасности поджидают дайвера при обследовании подводных объектов. Во время погружения к затонувшему кораблю никто не может гарантировать ныряльщику безопасность, и поэтому поиски в глубоководных местах кораблекрушений считаются одним из самых опасных увлечений в мире. Это не ныряние на курортах с аквалангом, где дайвер-инструктор все может четко контролировать. Но для начала Ренату нужно было убедиться, что там на дне действительно покоится затонувшее судно.

На следующий день выдалась прекрасная погода для погружения. После шторма волны на море успокоились и небо было безоблачным. Тщательно проверив снаряжение и подводные фонари, Ренат с Ильей по очереди прыгнули в воду с кормы моторной яхты. Настя с универсальной аптечкой для оказания первой неотложной помощи осталась ждать их на палубе.

Оказавшись под водой, Ренат с Ильей сразу же подплыли к якорному канату каботажного судна. Ухватившись за канат, они выпустили немного воздуха из жилетов-компенсаторов, чтобы уменьшить плавучесть, и начали погружение, освещая себе путь в бездну головными и ручными подводными фонарями. Илье как-то жутко было нырнуть со света в кромешную тьму вслед за товарищем, но он старался не отставать от него, и через пять минут они опустились на облепленный водорослями подводный объект, на высокой стойке которого был надежно закреплен якорь-кошка. В условиях плохой видимости из-за поднятого ластами ила они видели только овальный выступ и металлическое ограждение вокруг него, но и так уже было понятно, что они находятся на мостике боевой рубки затонувшей подлодки.

Ренат посмотрел на свой глубиномер, показывающий глубину пятьдесят семь метров. «Многовато для первого погружения», — подумал он и, взглянув на Илью, с удовлетворением отметил, что на такой огромной для начинающего дайвера глубине тот ведет себя абсолютно спокойно. Обменявшись дайв-сигналами[5], что у них все в порядке (круг из большого и указательного пальцев, остальные пальцы распрямлены), Ренат с Ильей, освещая себе путь подводными фонарями, поплыли вдоль сигарообразного корпуса затонувшей субмарины. Сначала до заостренного носа, затем вернулись к корме, где из песка торчала часть одной из лопастей винта. По правому борту, метрах в пяти от кормы, зияла огромная пробоина с зазубренными краями. Такое повреждение могла оставить в корпусе подлодки угодившая в нее глубинная бомба, или же субмарина могла напороться на морскую мину. Сейчас у Рената с Ильей была возможность свободно проникнуть через эту пробоину внутрь затонувшей подлодки, но из-за недостаточного запаса дыхательной смеси в баллонах они благоразумно отказались от этой рискованной затеи.

Вернувшись к якорному канату, закрепленному за стойку, возвышавшуюся над боевой рубкой, они решили соскрести отложения на ее борту в том месте, где, по их предположению, мог сохраниться номер субмарины, и с удивлением обнаружили, что на корпус лодки нанесено резиновое покрытие со сложным узором отверстий. Больше выяснить им ничего не удалось, потому что они уже исчерпали отведенный им лимит времени и начали подъем по якорному канату со всеми запланированными дека-стопами.

Ожидавшую их на яхте Настю Ренат с Ильей в один голос заверили, что оба чувствуют себя прекрасно и после обеда собираются повторить погружение с проникновением в обнаруженную на дне подлодку. Пока, мол, погода стоит подходящая — на море воцарился полный штиль, ласково пригревало средиземноморское солнышко, под которым даже в январе можно было загорать.

На этот раз Ренат не стал рассказывать Насте, какие опасности подстерегают дайверов при глубоком погружении на затонувший объект, иначе она Илью не отпустила бы. Самого же Илью он обязан был предупредить обо всех возможных рисках, ведь от того, насколько Илья будет готов к ним, зависела жизнь их обоих. Дождавшись момента, когда Настя ушла на камбуз готовить обед, Ренат первым делом предупредил друга, что внутрь подлодки он заплывет один, а Илья останется ожидать его снаружи.

— Илья, запомни! Три удара по корпусу лодки или три хлопка означают сигнал тревоги. И если со мной там что-нибудь случится, дай мне столько времени, сколько, по твоему мнению, нужно, чтобы справиться самостоятельно. С собой на глубину мы дополнительно возьмем по два запасных баллона, еще один запасной баллон с регулятором подвесим на глубине шести метров на случай аварийной декомпрессионной остановки или чтобы можно было сделать остановку безопасности, когда воздух на исходе. Так что «кессонка» нам с тобой не грозит, — пообещал Ренат.

— А что тогда нам грозит? — спросил Илья.

— Главная проблема внутри замкнутого пространства затонувшей подлодки — это то, что над головой там нет прямого выхода на поверхность, а на обратном пути видимость будет значительно хуже. Большинство затонувших объектов занесено илом, который очень легко взмутить движениями ласт или даже пузырями выдыхаемого воздуха. Видимость при этом уменьшится практически до нуля, что приведет к потере ориентации. На затонувшей субмарине мы можем оказаться в проходе настолько узком, что наше громоздкое подводное снаряжение может там застрять и трудно будет в нем развернуться. В такой ситуации очень легко зацепиться за что-нибудь острое. Зацепившись компенсатором плавучести[6] или гидрокостюмом за острые предметы, которых будет в изобилии на затонувшей субмарине, мы можем порвать их и порезаться, но это еще полбеды. Гораздо хуже — порванный шланг или повреждение первой ступени регулятора во время нахождения внутри подлодки. На такой глубине последствия из-за резкого прекращения подачи воздуха, сам понимаешь, могут быть катастрофическими. Но это-то хоть можно предусмотреть, и если действовать предельно аккуратно, то всех этих опасностей можно избежать. А вот если вдруг внутри подлодки неожиданно обрушится какая-нибудь прогнившая конструкция, она может поранить нас, и что еще хуже — заблокировать выход, и тогда мы с тобой окажемся заживо погребенными. Ну что, не передумал еще спускаться со мной к подлодке?

— Ренат, вот только не надо брать меня «на слабо»! — отмахнулся Илья. — Давай, рассказывай, какие еще сюрпризы могут нас поджидать на глубине? «Praemonitus praemunitus», что в переводе с латыни означает: «Предупрежден — значит вооружен».

— Ну, внутри подлодки мы можем столкнуться с какой-нибудь притаившейся в ней морской тварью типа барракуды или морской змеи, но если их не трогать, то и они тебя не тронут, — заверил Ренат.

— А как здесь насчет акул?

— Акулы водятся в любых морях и океанах, и встретить ее можно где угодно, плавая и в прибрежной зоне или глубоко под водой, и встреча эта может оказаться фатальной. В Средиземном же море акул мало и поэтому вероятность нападения их невелика. Самыми опасными для человека в здешних водах могут быть большие белые акулы, но мне известны лишь единичные случаи нападения этих акул-людоедов, и в основном эти нападения были спровоцированы самими людьми. Обычно белые акулы костлявому homo sapiens предпочитают жирного тунца. Так что, к нашему счастью, мы не в их вкусе, хотя опасаться их, конечно, нужно. В отличие от косаток, способных перекусить человека пополам, но не проявляющих никакой агрессии по отношению к людям, у акул практически нет мозгов, и черт его знает, что этим прожорливым бестиям может прийти в их тупорылые головы.

— А тебе самому приходилось сталкиваться под водой с большой белой акулой?

— Было дело. Это произошло три года назад на совместных маневрах нашей амфибийной роты с ВМС Франции. Мы тогда отрабатывали свободные прыжки в воду с вертолета, и под водой я был не один, а с напарником, и были мы с ним в полном боевом снаряжении подводных пловцов-разведчиков, так что вряд ли представляли собой легкую добычу для белой акулы. Когда на глубине двадцати метров мы вдруг увидели вдали этот силуэт смерти, мы похолодели от ужаса и непроизвольно прижались друг к другу. Мы заметили большую белую акулу раньше, чем она нас, и приготовились к бою. Но как только акула-людоед заметила нас, ощетинившихся подводным оружием, она опорожнилась с перепугу и, вильнув хвостом, стремительно исчезла. Так что не так страшен черт, как его малюют. Акулы вообще очень осторожные твари, благодаря чему их акулий род, появившийся более ста миллионов лет назад, сохранился до наших дней. Но если ослепленная голодом акула ринется в атаку, то вряд ли от нее так просто отобьешься. В общем, лучше под водой с ними не встречаться.

— Да это понятно. Ренат, а что думаешь насчет резинового покрытия обнаруженной нами подлодки? Технология «стелс»? Мы нашли с тобой подводную лодку-невидимку?

— Похоже на то, — согласился Ренат. — В одном военно-морском журнале я читал, что к концу Второй мировой войны у немцев было несколько таких субмарин-невидимок. Такими их делало специальное резиновое покрытие с просверленными в нем отверстиями, поглощающее звуки той частоты, которые излучает гидролокатор эсминцев. Тут интересно другое: зачем в конце войны эту уникальную немецкую подлодку-невидимку направили в Средиземное море, откуда она уже вряд ли могла вернуться?

— Понадеялись, видно, на то, что раз подлодка невидима для гидролокаторов, то противник не сможет ее обнаружить и она спокойно пройдет у него под носом туда и обратно.

— Тут проблема в другом. Из Атлантики в Средиземное море через Гибралтарский пролив проходит сильное течение, поэтому войти в Средиземное море подлодками легче — ведь подводное течение само пронесет их через пролив. А вот выйти в подводном положении в Атлантику из Средиземного моря немецким субмаринам было практически невозможно из-за сильного встречного течения в середине пролива. Вот и выходит, что для нашей «невидимки» это был билет в один конец. Ты что-нибудь слышал о субмаринах секретного «Конвоя фюрера»?

— Нет.

— Ну, тогда слушай! Когда я служил в легионе, нам рассказали легенду о сверхсекретном соединении германских подводных лодок, получившем наименование «Конвой фюрера». Командирам и экипажам этих субмарин были поставлены какие-то особо секретные задачи, и от каждого подводника потребовали дать «обет вечного молчания». В конце апреля 1945 года большинство субмарин из отряда «Конвой фюрера» находилась на базе в Киле. Там с подводных лодок сняли все торпедное вооружение, видимо для облегчения и большей грузоподъемности, оставив на них только зенитные орудия для самообороны. Затем на эти субмарины загрузили неизвестного назначения контейнеры и очень большие запасы пресной воды и продовольствия. В обстановке строгой секретности подлодки отошли от пирса и почти сразу перешли в подводное положение. Куда они пошли дальше, осталось тайной. Никто их больше нигде не встречал, и данных об их появлении в каком-либо порту нет. Предполагается, что в конце войны на субмаринах «Конвоя фюрера» из Германии была вывезена солидная часть золотого запаса Третьего рейха, и на них могли бесследно скрыться такие видные нацисты, как Мартин Борман и шеф гестапо Мюллер. Так что найденная нами подлодка вполне может оказаться из этого сверхсекретного конвоя.

— А что? — пожал плечами Илья. — Твоя версия не настолько уж фантастична. На этой субмарине-невидимке нацистская верхушка вполне могла вывезти из Германии «золото партии», которое по сей день не нашли.

— Вот и я о том же. Нацисты столько всего награбили во время войны, что вряд ли могли бы просто так расстаться со всем награбленным. Наверняка они прихватили с собой столько, сколько смогли загрузить на секретные подлодки.

— Мне будет интересно побывать на этой подлодке, даже если мы ничего там, кроме ржавых труб, не найдем.

— Илья, ты только не подумай, что я хочу проникнуть в эту субмарину ради каких-то гипотетических сокровищ. Мне гораздо важнее узнать историю этой подлодки и судьбу ее экипажа. Честные дайверы, к которым я имею честь принадлежать, стараются вообще ничего не брать с затонувших судов, многие из которых представляют собой братские могилы, и презирают так называемых «черных дайверов», занимающихся дайвингом исключительно ради наживы. И лично у меня есть железное правило: никогда не брать с собой на поверхность «сувениры», особенно с затонувшего судна, где погибли люди. Это чужие вещи, которые тебе не принадлежат, и нужно оставить их тем, кому они принадлежали.

— Ренат, твоя позиция достойна всяческого уважения! Только вот награбленные нацистами сокровища или шедевры искусства нельзя считать их личной собственностью. Я знаю, например, что по линии Интерпола до сих пор разыскиваются произведения искусства и культурные ценности, похищенные нацистами во время Второй мировой войны. И что, оставлять их морю?

— Илья, я не собираюсь с тобой спорить насчет того, что ценности следует вернуть тем, кому они принадлежали. Однако, насколько мне известно (а я специально интересовался этим вопросом у юристов, когда открывал свой дайвинг-клуб), на сегодняшний день нет единых норм международного права относительно сокровищ, поднятых со дна в нейтральных водах. Ни одна международная организация, в том числе и ООН, до сих пор не имеет ни одного официального документа, который бы определял, как делить подводные клады. Ну а нам с тобой делить пока нечего. Пойдем-ка лучше посмотрим, что там твоя Настя приготовила на обед, — предложил Ренат и, потянув носом, добавил: — Пахнет с камбуза весьма аппетитно!

* * *

На втором погружении Илья чувствовал себя намного увереннее, чем во время первого спуска к затонувшей подлодке. Глубоководный маршрут туда и обратно вдоль якорного каната был ему уже знаком, но теперь им предстояла задача на порядок сложнее — проникнуть в чрево затонувшей субмарины. Как они заранее договорились, первым заплывет внутрь подлодки Ренат, а Илья останется снаружи и будет действовать по обстановке. Если Ренат вдруг подаст обусловленный знак тревоги — три хлопка или три удара по корпусу, Илья на свое усмотрение должен был дать ему какое-то время на то, чтобы тот смог выбраться самостоятельно.

При любительском погружении с аквалангами в прозрачных мелких водах дайверы держатся парами, готовые помочь друг другу — поделиться воздухом, если регулятор вдруг выйдет из строя; напарник может поднять пострадавшего дайвера на поверхность или помочь ему освободиться от рыбацкой сети. При исследовании же затонувшего судна дайверу лучше проникать внутрь одному, потому что ныряльщик, пытающийся помочь затерявшемуся в отсеках напарнику, может сам застрять и закрыть собою выход, и в результате они оба не сумеют выбраться из глубоководной западни.

Вначале у них все шло по плану. Они взяли с собой по одному запасному баллону на брата и еще два запасных баллона с регуляторами подвесили на якорный канат на глубине шести метров для аварийной декомпрессионной станции, где в случае непредвиденных обстоятельств они могли завершить декомпрессию. Главное не потерять якорный канат, который был для них пуповиной, связывающей их с поверхностью, и обеспечивал им безопасный путь наверх.

Без особых приключений они спустились по якорному канату на мостик боевой рубки. Пробоина же в корпусе, через которую Ренат собирался проникнуть в подлодку, была метрах в тридцати от боевой рубки, и доплыть до нее оказалось не так-то просто из-за заметно усилившегося течения, сносившего их в сторону от подлодки. С трудом добравшись до пробоины в борту, они потратили намного больше усилий, а соответственно и дыхательной смеси, чем при первом погружении, когда течение было не таким сильным, но Ренат не отказался от своего плана проникнуть внутрь субмарины. Пробоина, через которую он свободно мог заплыть в подлодку с двумя баллонами за спиной, влекла к себе, и он решительно просунул в нее голову. Осветившееся белым светом от луча его головного фонаря внутреннее пространство субмарины было заполнено грудой обломков с зазубренными краями, паутиной свисающих отовсюду электрических кабелей и погнутых труб. Все это выглядело пугающе-завораживающим.

Оставив Илью ожидать его снаружи, Ренат заплыл внутрь. Вода внутри субмарины была спокойная и достаточно прозрачная. Работая ластами, он плыл вперед, проскальзывал сквозь узкие круглые люки, через которые члены команды переходили из одного отсека в другой, и без особых приключений добрался до центрального поста с перископом и сиденьем, похожим на велосипедное. Мысленно представив себя на месте командира подлодки, сидевшего на этом сиденье, когда тот управлял перископом, Ренат внутренне содрогнулся, словно ему передались предсмертные ощущения погибших на этой субмарине подводников. Оглядевшись, он заметил среди горы отложений и обломков на полу что-то белое. Подумав, что это, наверное, фарфоровая тарелка, он решил подплыть поближе. Он приближался к белеющему на полу белому кругу, пока тот не принял форму шара с пустыми глазницами. Это был череп с верхней челюстью, а рядом с ним под слоем черного ила лежала груда костей.

Понимая, что он находится в братской могиле, Ренат не хотел потревожить человеческие останки. Он взмахнул ластами, подняв со дна массу ила, и энергично поплыл назад к пробоине, только, как он и опасался, видимость теперь была гораздо хуже, чем когда он входил в подлодку, внутренность которой была наполнена илом и проржавевшими обломками. Пузырьки от акваланга, которые он выдыхал, устремляясь к потолку, вызывали лавину из перемешанной с илом ржавчины. Малейшее движение руки, удар ласта, поворот головы поднимали ил, который мог полностью закрыть видимость.

Добравшись до дизельного отсека, Ренат случайно зацепил баллоном какой-то лист металла. Насквозь проржавевший стальной лист покачнулся и обвалился прямо на него, прижав к полу. Упершись руками в пол, Ренат попробовал приподнять его — не вышло. Накрывший его ржавый лист стал наискосок, застряв в груде каких-то механизмов, а поднятый им ил ухудшил и без того плохую видимость. В условиях нулевого обзора дайвер может находиться в пяти метрах от выхода, но так и не найти его, и Ренат запаниковал.

Надеясь, что Илья его услышит, он три раза стукнул кулаком в пол, но полувековые отложения ила глушили его удары настолько, что он сам их не слышал, а запас дыхательной смеси в его баллоне тем временем неумолимо истощался. В отчаянии Ренат еще раз попробовал освободиться от придавившего его листа, но все было тщетно — он попал в смертельную ловушку, а стрелка манометра на его баллоне неотвратимо ползла вниз. Когда воздуха в его баллоне оставалось всего на пару минут и стрелка на манометре опускалась в красном секторе все ниже и ниже, он предпринял отчаянную попытку сбросить с себя проклятый лист металла. Вложив в эту, возможно, последнюю для него попытку все силы, он вдруг почувствовал, как один край листа с лязгом освободился. Этого оказалось достаточно, чтобы он смог наконец выбраться из-под завала. Освободившись, Ренат с силой оттолкнулся ластами от пола и устремился к люку в другой отсек, где его уже ожидал Илья со спасительным запасным баллоном. Когда Ренат подключился к нему, манометр на его главном баллоне был почти на нуле.

Благополучно поднявшись наверх с пятидесятиметровой глубины, Ренат и Илья не стали рассказывать Насте о том, что произошло у них под водой. Она и так изрядно переволновалась из-за того, что они вернулись на полтора часа позже, чем в первый раз. Рената самого до сих пор трясло от пережитого ужаса, и теперь он подумывал о том, что стоит, наверное, отказаться от новых погружений, хотя они с Ильей ничего толком так и не выяснили об этой загадочной субмарине.

* * *

Ближе к вечеру Настя заметила появившийся на горизонте самолет, который держал курс прямо на них. Это был двухмоторный гидроплан. Приводнившись, пилот гидросамолета подрулил к дайверскому судну. Как только двигатели у гидросамолета остановились, из него высадились в надувную лодку трое парней и высокий седой старик в черном кашемировом пальто. После того как все они благополучно поднялись на палубу судна, пилот гидросамолета снова запустил двигатели и улетел.

Настя, Илья и Ренат познакомились с этой странной командой в тот же вечер. Это были дайверы — братья Ганс и Курт Ланге, и капитан дайверского судна Джузеппе Мариино, вернувшиеся после того, как они проводили в последний путь своих друзей — Вальтера и Джулию — молодую супружескую пару, погибшую от кессонки после экстренного подъема с большой глубины. Вместе с дайверами прилетел и восьмидесятисемилетний дедушка Вальтера — барон Рудольф фон Кракер. Для того чтобы барону удобно было перейти с каботажного судна на яхту, Ренат специально для него установил сходни[7], соединившие между собой два борта.

Ни Ренат, ни Илья с Настей не знали немецкого, но для общения с бароном им знания немецкого и не требовалось. Рудольф фон Кракер говорил по-русски почти без акцента и оказался чрезвычайно интересным собеседником. Из уважения к его весьма почтенному возрасту Ренат гостеприимно выделил ему отдельную каюту на своей яхте. За ужином, когда все хорошенько выпили за знакомство и дружбу народов, Рудольф фон Кракер рассказал им удивительную историю, как пятьдесят пять лет тому назад ему удалось спастись с субмарины, лежавшей сейчас под ними на глубине пятидесяти семи метров. Самым странным в этой истории было то, что, со слов барона, он был на этом боевом подводном крейсере в качестве пассажира. И когда в открытом море их субмарину на рассвете второго мая 1945 года атаковали сразу два английских противолодочных самолета, внезапно вынырнувших из-за туч на предельно малой высоте, Рудольф находился на мостике боевой рубки вместе с вахтенным офицером. Не успел вахтенный офицер подать сигнал воздушной тревоги, как их снесло с мостика взрывной волной от сброшенной с противолодочного самолета двухсоткилограммовой бомбы.

К счастью для барона, на нем был спасательный жилет, и, оказавшись за бортом, он видел, как оглушенный взрывом вахтенный офицер камнем пошел ко дну. Так же стремительно уходила под воду и подлодка, но в процессе погружения ее корма приподнялась и стала отличной мишенью. У английского летчика хватило времени спикировать и сбросить две авиаторпеды, одна из которых настигла подводную лодку уже под водой. Вода над субмариной вспенилась, и на поверхности моря появилось черное маслянистое пятно.

Рудольфа же вскоре подобрал испанский катер, а через неделю и война закончилась. Как сложилась его судьба потом, барон рассказывать не стал, и дальше у них разговор зашел о том, что случилось с его внуком и невесткой. Рудольф фон Кракер заверял, что они были опытными дайверами и профессионально занимались подводной археологией, которой увлеклись, еще когда вместе учились в Оксфордском университете, где Вальтер и познакомился с Джулией Хэнтон из Ливерпуля.

— Да что там греха таить, они были теми, кого называют «черными дайверами», — признался барон. — Это был их семейный бизнес. С командой таких же подводных авантюристов они поднимали с затонувших кораблей всякие артефакты и продавали их потом на «черном рынке». Я пытался их отговорить от такого опасного и не совсем законного, как я понимаю, бизнеса. Но они приводили мне в пример короля подводных археологов американца Мела Фишера, нашедшего на дне Мексиканского залива испанский галеон «Сеньора из Аточи» с несметными сокровищами и совершенно законно ставшего мультимиллионером. Ну что я мог на это возразить? Они были настоящими романтиками, искателями приключений, мои несчастные охотники за сокровищами Джулия и Вальтер…

— А что же тогда произошло с ними, из-за чего такие опытные дайверы вынуждены были подняться без декомпрессии? У них что, не было с собой запасных баллонов? — спросил Ренат.

— Джузеппе Мариино, владелец того судна, с которого они совершали погружение, сказал мне, что Вальтер с Джулией взяли дополнительные баллоны для подъема. А что там произошло у них под водой с этими баллонами и почему они не смогли ими воспользоваться, никто не знает. В результате мой внук, которому в этом году могло исполниться тридцать лет, и его красавица-жена умерли от кессонной болезни в страшных муках прямо на палубе. Вот и все, что мне на данный момент об этом известно, — горестно вздохнул барон.

— А кто-то из команды нырял после этого к подлодке? — поинтересовался Илья.

— Когда Вальтер и Джулия умерли у них на руках, я думаю, всем остальным было уже не до погружений. Вальтер умер почти сразу после подъема, а Джулию еще можно было спасти, если бы у них под рукой была рекомпрессионная камера, но без нее она была обречена.

— А от кого вы узнали о том, что случилось?

— О гибели Вальтера и Джулии мне первым сообщил Курт. Он позвонил мне по спутниковому телефону Вальтера прямо с палубы, и уже через час я отправил к ним частный гидроплан, чтобы доставить тела Джулии и Вальтера домой как можно скорее. Тем же вечером вся их команда, до единого человека, включая и капитана судна, на этом гидроплане приводнилась в порту Гамбурга.

— А как же капитан мог оставить свое судно? — удивленно спросил Илья.

— Капитан корабля отвечает за все, что происходит на его судне, и я потребовал, чтобы он лично доставил тела моего внука и невестки в Гамбург и дал показания в полиции. А почему вас вдруг заинтересовало, погружался кто-то к подлодке после гибели Джулии и Вальтера или нет?

— Потому что мы с Ренатом два раза спускались к этой подлодке и никаких чужих баллонов там не обнаружили, хотя по идее ваш внук и невестка должны были оставить свои запасные баллоны на видном месте, чтобы воспользоваться ими в аварийной ситуации. А получается, что они спрятали их так, что через полчаса сами не смогли найти. Вам не кажется, что все это несколько странно?

— Вы намекаете на то, что кто-то из их команды мог специально спрятать эти баллоны? — ужаснулся барон. — Нет, этого не может быть! Когда при мне их допрашивали в полиции, они все под присягой заявили, что в тот день никто из них не совершал погружений. Только Вальтер и Джулия, а остальные ожидали их на палубе. Правда, им пришлось утаить от полиции, зачем Вальтер и Джулия ныряли на такую глубину, но об этом я их лично попросил, дабы не поднимать вокруг этого дела излишний ажиотаж. Представляете себе, что началось бы, если бы все в мире узнали об обнаруженной на дне Средиземного моря немецкой подлодке с кладом на борту! Нет, мне такая шумиха вокруг гибели моего внука и невестки не нужна.

— Но раз вы сюда прибыли вместе с дайверами, значит, вы хотите продолжить поиски клада?

— Поверьте, лично мне этот клад не нужен, — заверил барон. — Я достаточно обеспеченный человек, чтобы безбедно дожить свои дни. А прилетел я сюда с единственной целью — чтобы сокровища, которые хотел найти мой внук, были возвращены в Германию, как я с ним и договаривался.

— Понятно. А прилетевшие с вами дайверы знают о том, что вы намереваетесь отдать весь клад государству?

— Конечно знают! Об этом их еще Вальтер должен был предупредить, когда приглашал в свою команду.

— Вот это-то меня и настораживает. Ведь мы имеем дело с искателями сокровищ, а тут речь идет о кладе на миллионы долларов! Люди убивают друг друга и за куда меньшие суммы, — заметил Илья. — Да, кстати, мне нужно, наверное, вам представиться, господин барон. Я сейчас в отпуске, но даже на отдыхе остаюсь сотрудником национального бюро Интерпола. Так что заинтересовался этими злосчастными баллонами я не из праздного любопытства.

— Илья, раз вы из Интерпола, может быть, вы согласитесь расследовать это дело в частном, так сказать, порядке, поскольку вы в отпуске? За соответствующий гонорар, разумеется! Поймите, для меня очень важно знать, как и почему погибли Вальтер с Джулией! Родители Вальтера погибли в Альпах в снежной лавине, когда ему было всего десять лет, и теперь вот самого Вальтера тоже не уберег…

— Я искренне вам сочувствую. Только я не частный детектив, так что ни о каком гонораре речи быть не может, — категорично возразил Илья. — Но это вовсе не означает, что я отказываюсь расследовать обстоятельства гибели вашего внука и невестки. Я, собственно говоря, его уже начал, только о том, что я имею какое-то отношение к Интерполу, никому говорить пока не нужно, — предупредил он.

— Я понял! — кивнул головой барон. — Илья, я знаю вас всего пару часов, но полностью вам доверяю. Поступайте так, как считаете нужным. Уже одно то, что вы отказались сейчас от гонорара, даже не поинтересовавшись, какую сумму я мог бы вам предложить, говорит о вас как о честном полицейском. Поэтому я готов оказать вам любую помощь в расследовании и ответить на любые вопросы. Обещаю быть с вами откровенным, как на исповеди. Ведь совсем немного осталось до того момента, когда я предстану пред Всевышним, и там, — барон возвел глаза к небу, — с меня спросят очень строго и отправят, конечно, в ад. Ведь Вальтер и Джулия погибли, по сути, из-за меня.

— Ну, вам-то, господин барон, незачем себя в этом винить, — попыталась утешить его Настя. — Наоборот, вы ведь отговаривали их от этого опасного занятия, — напомнила она.

— Отговаривал. А потом решил, что если уж они так хотят найти подводный клад, то я, пожалуй, им в этом помогу, но только с одним условием. Я назову им координаты затонувшей немецкой подлодки, на борту которой они смогут найти заветный сундук с сокровищами, и даже покажу на схеме подлодки каюту, где он лежит, но они обязаны будут сообщить об этой находке германскому правительству. И еще они должны пообещать мне, что это будет их последнее подводное приключение. Вальтеру и Джулии так не терпелось отправиться на поиски моей подлодки, что они согласны были выполнить любые мои условия и пообещать мне все, что угодно. Вот и вышло, что для моего внука и невестки это приключение действительно стало последним. Получается, я сам накликал на них беду… В моей каюте они должны были найти кейс с драгоценными камнями, который в апреле сорок пятого мне передал Мартин Борман в бункере фюрера, с предписанием немедленно отправиться в Киль, где меня ожидала сверхсекретная подводная лодка. Борман сказал, что эта уникальная субмарина со специальным покрытием, сделавшим ее невидимой под водой, изначально предназначалась для эвакуации Гитлера и высших руководителей Рейха, но фюрер решил остаться в Берлине до конца. Моя же миссия заключалась в том, чтобы доставить этот кейс в Испанию генералу Франко, на помощь которого Борман рассчитывал и после войны, ведь режим Франко был идейно близким нашему — у него были те же лозунги, что и у Гитлера: «Один вождь, одно государство, один народ». Ну а чем закончилась моя миссия, вы уже знаете. Наша подлодка всплыла в Средиземном море в заданном квадрате, где к нам должен был подойти испанский катер, но все сорвалось из-за авианалета английских самолетов. Правда, меня тот катер все же подобрал. Только про бриллианты Бормана я никому ничего не сказал, ведь у меня все равно их уже не было. Я хранил эту тайну почти полвека и, наверное, унес бы ее с собой в могилу, если бы мой любимый внук так сильно не увлекся поиском подводных сокровищ. Хорошо хоть, у меня хватило ума не рассказывать ему про Бормана. Это не та история, которой я мог бы гордиться. Ну а вам, как и обещал, я рассказал все как на духу. Надеюсь, это вам как-то поможет в расследовании. А сейчас, извините, мне хотелось бы побыть одному, — устало произнес барон.

* * *

Своим рассказом о событиях давно минувших дней барон Рудольф фон Кракер разбередил себе душу и память. Нахлынувшие воспоминания вернули его в довоенный Берлин, и перед ним возникла картина тех дней, как будто он смотрел документальный фильм о самом себе.

В 1930 году он успешно сдал экзамены в Берлинский технический институт на факультет строительства и архитектуры. Семинары у них вел двадцатипятилетний Альберт Шпеер — научный ассистент профессора Генриха Тессенова. Сам профессор Тессенов лекций не читал, появляясь в аудитории лишь несколько часов в неделю для того, чтобы исправить курсовые работы своих студентов. Все остальное время будущие архитекторы довольствовались консультациями его молодого ассистента Шпеера, по отношению к которому поначалу были настроены критически и пытались подловить его на некомпетентности. Молодо выглядевший Шпеер поначалу и сам робел перед столь бойкой аудиторией, но постепенно статус-кво был восстановлен, и никаких поблажек он своим студентам не давал.

Среди самих студентов Берлинского технического института в начале 1930-х образовались две непримиримые группы студентов-коммунистов и студентов-национал-социалистов. Последние превратили технический институт в рассадник национал-социализма и на консультациях втягивали преподавательский состав в свои политические дискуссии. Рудольф же старался держаться подальше и от нацистов, и от коммунистов. Он поступил в институт учиться на архитектора, и политика мало занимала его. Он считал, что политика — дело исключительно политиков и их бесчисленных партий, в которые объединялись люди с ничтожным социальным статусом и примитивным интеллектом. Ученые, врачи, поэты, писатели, артисты, музыканты, архитекторы и художники политикой не занимались и не желали иметь с ней ничего общего. В литературных и артистических кругах, на вечеринках, где собирался интеллектуальный цвет Берлина, горячо дискутировали о чем угодно — об абстракционизме, кубизме, футуризме и экспрессионизме, но только не о национал-социализме, который всерьез тогда никто не воспринимал. Гитлера в берлинском высшем обществе тогда считали всего лишь крикливым выскочкой. И если бы тогда им сказали, что уже через пару лет этот горластый трибун-полукровка с низким покатым лбом и омерзительной щеткой усов под утиным носом станет рейхсканцлером Германии, они бы просто высмеяли такого пророка.

Когда Рудольф слышал, как студенты национал-социалисты говорили ужасные вещи о евреях, повторяя за этим истеричным демагогом его антисемитские бредни, он считал, что ему, барону Рудольфу фон Кракеру, достаточно было не участвовать в этом самому. Но когда однокурсники потащили за собой Шпеера на выступление Гитлера перед берлинскими студентами, Рудольф пошел и был поражен, сколько народу собралось в переполненном зале послушать какого-то крикуна с диковатой челкой. Пришли не только студенты двух крупнейших учебных заведений Берлина, но и многочисленная профессура, сидевшая на трибуне на почетных местах. Рудольфу, старавшемуся не отставать от Шпеера, тоже удалось пробиться на места недалеко от оратора.

Появление Гитлера, одетого в хорошо сидящий на нем синий костюм, было встречено таким неописуемым восторгом его многочисленных сторонников из числа студентов, что Рудольф неожиданно для себя тоже начал ему аплодировать. Ибо невозможно было оставаться безучастным, когда все вокруг в едином порыве восторженно рукоплескали. Овации Гитлеру продолжались несколько минут. Уставившись в пространство перед собой, он все это время стоял, скрестив опущенные руки пониже живота, и, переминаясь с ноги на ногу, терпеливо дожидался, когда гром аплодисментов пойдет на убыль. Не начинал свою речь, пока в зале не установилась гробовая тишина. Окинув прощупывающим взглядом аудиторию, Гитлер, не произнеся еще ни слова, сумел привести присутствующую в зале публику в состояние покорности, и только после этого медленно, выдерживая театральные паузы, начал говорить спокойно-наставительным тоном. Казалось, что он откровенно, как говорят только с очень близкими людьми, делился с пришедшими его послушать студентами своей озабоченностью относительно будущего Германии. Он так проникновенно говорил о том, что немецкому народу пришлось перенести тяготы инфляции, которая лишала миллионы людей их сбережений на черный день, что студенты и сидевшая на почетных местах профессура внимали каждому его слову.

Кажущаяся первоначальная робость Гитлера перед аудиторией вскоре полностью исчезла. Теперь он повысил тон и заговорил с такой огромной силой убеждения, что Рудольф приходил в восторг от каждой фразы оратора — столь велика была магия его хрипловатого каркающего голоса. В конце речи Гитлер выглядел уставшим, но абсолютно уверенным в своей правоте человеком, и у слушателей возникало ложное чувство единодушия с оратором, о чем бы тот ни говорил.

Это выступление произвело на Рудольфа такое впечатление, что он стал сторонником Гитлера, даже толком ничего не зная о его программе. Сидевший рядом с ним Шпеер попал в те же сети и вскоре подал заявление о приеме в нацистскую партию. Рудольф же остался верен своим убеждениям, что художник должен заниматься искусством, а не политикой, и Шпеер полностью был с этим согласен, потому что сам был прежде всего архитектором и не собирался всерьез окунаться в партийную жизнь. Когда через два года ему пришлось отказаться от должности ассистента из-за того, что оклады ассистентов были существенно понижены, Альберт Шпеер учредил собственное архитектурное бюро, в которое пригласил на работу своих бывших студентов, в том числе и Рудольфа. Но поскольку экономическое положение в стране продолжало ухудшаться, один кризис следовал за другим, рассчитывать на регулярное получение заказов не приходилось. И только когда Гитлер пришел к власти и стал рейхсканцлером, Шпееру удалось получить у него первый крупный заказ, за который Альберт, по его собственному признанию, как Фауст, продал бы душу. И он ее таки продал, став вскоре личным архитектором Гитлера. Чтобы всегда быть под рукой у своего Мефистофеля, Шпеер снял для архитектурного бюро ателье берлинского художника в нескольких сотнях метров от рейхсканцелярии. Все сотрудники его бюро были молодыми людьми возраста Рудольфа, и трудились они с утра до поздней ночи, как, впрочем, работала теперь вся Германия, воодушевленная начавшимся при Гитлере экономическим подъемом.

Своими экономическими успехами на посту рейхсканцлера Адольф Гитлер был обязан в первую очередь крупнейшим финансистам и промышленникам. Гарантировав им, что он не станет покушаться на их частную собственность, Гитлер пообещал представителям крупного капитала покончить с кризисом, коммунистами, профсоюзами, Версальским договором и обязался возродить страну и армию, обеспечив промышленность военными заказами. Уставшие от политической нестабильности и разрухи промышленники и финансисты согласились поддержать Гитлера в его милитаристских начинаниях. И фюрер свое обещание сдержал. Устроив поджог Рейхстага, в котором нацисты тут же обвинили коммунистов, Гитлер одним махом покончил с оппозицией, а заодно и со всей демократией. Полностью подконтрольный нацистам парламент рейхстага принял «Закон о ликвидации бедственного положения народа и государства», которым депутаты передали канцлеру всю полноту власти в стране, сделав его абсолютным диктатором.

Создав «Генеральный совет немецкого хозяйства», в состав которого вошли двенадцать представителей крупнейших монополий, Гитлер замкнул на себя все важнейшие решения по централизации и развитию экономики, а промышленники, банкиры и владельцы предприятий в своих коллективах стали «фюрерами» с неограниченными полномочиями. Профсоюзы, как Гитлер и обещал, были распущены, стачки и забастовки запрещены. Рабочие лишались права на самовольный переход на другое предприятие и увольнение и превратились в «солдат трудового фронта», а крестьяне становились «солдатами фронта питания». Производство сельскохозяйственной продукции аграрными хозяйствами было взято государством под жесткий контроль, была введена система принудительных поставок сельскохозяйственной продукции, которая должна была сдаваться государству по установленным им ценам.

Под лозунгом «Пушки вместо масла» в Германии началась всеобщая милитаризация экономики, а в июне 1933-го фюрер издал закон о сокращении безработицы, средством борьбы с которой стала система принудительного труда. Более двух миллионов человек были отправлены на строительство автобанов, железных дорог, прокладку каналов и другие общественные работы. Также многих безработных призвали в армию либо направили на военные заводы и предприятия тяжелой промышленности. Уже через год безработицу сократили вдвое, а в 1936-м почти полностью ликвидировали.

Настоящим триумфом для Германии стали проведенные в 1936 году летние Олимпийские игры в Берлине. На решение Международного олимпийского комитета провести XI Олимпиаду в нацистской Германии не повлияла ни проводимая Гитлером антисемитская политика, ни произошедший накануне ввод немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область, что являлось грубым нарушением Версальского мирного договора.

Адольф Гитлер понимал, что Олимпийские игры в Берлине — это прекрасная возможность продемонстрировать миру новую, возрожденную и главное — миролюбивую Германию. Задача была поставлена амбициозная — затмить все предыдущие Игры как по размаху соревнований, так и по числу их участников и зрителей. На период проведения Олимпиады в Берлине были временно убраны все антисемитские лозунги, и члены комиссии МОК не усмотрели в столице нацистской Германии ничего, «что могло бы нанести ущерб олимпийскому движению».

На церемонии открытия XI летних Олимпийских игр была продолжена существующая с 1928 года традиция зажжения олимпийского огня, причем впервые огонь был доставлен из Олимпии бегунами, передающими факел, как эстафетную палочку. Берлинская Олимпиада 1936 года стала первой, с которой велась прямая телетрансляция. Под торжественный звон олимпийского колокола Адольф Гитлер открыл Игры в окружении королей, принцев, министров и многочисленных почетных гостей. После чего в небо над стадионом взвились стаи голубей. На самого же Гитлера сильное впечатление произвело неистовое торжество берлинцев, когда французская олимпийская команда прошествовала мимо его почетной трибуны, вскинув руки в нацистском приветствии.

Олимпиада в Берлине прошла с небывалым размахом на высочайшем организационном уровне, а германские спортсмены обогнали сборную США по наградам. По количеству золотых, серебряных и бронзовых медалей гитлеровская Германия превзошла все остальные страны, принявшие участие в Олимпиаде. Без инцидентов, правда, не обошлось. Гитлер хотел, чтобы Олимпийские игры продемонстрировали всему миру превосходство белой расы, в частности превосходство атлетов-арийцев над всеми остальными спортсменами. Вооружившись морским биноклем, фюрер внимательно следил из своей ложи за соревнованиями и поначалу наслаждался победами немецких олимпийцев.

Впервые самодовольная улыбка исчезла с его лица, когда чернокожий представитель Соединенных Штатов Джесси Оуэнс с большим отрывом финишировал первым в беге на 100 метров и завоевал свою первую на XI Олимпиаде золотую медаль. Это привело Гитлера в бешенство. По протоколу немецкий канцлер должен был лично поздравить золотого медалиста, но разгневанный фюрер счел для себя невозможным пожать руку темнокожему спортсмену, не говоря уже о том, чтобы сфотографироваться рядом с ним, и, дабы уклониться от этой обязательной церемонии, намеренно уехал с Олимпиады раньше времени.

Тем же вечером Гитлер во время ужина, который по обыкновению проходил в узком кругу «допущенных к столу», в число коих теперь входил и его личный архитектор Альберт Шпеер, о победе Джесси Оуэнс раздраженно говорил, что нет ничего удивительного в том, что этот представитель «низшей расы» победил. Мол, чернокожие, чьи предки обитали в джунглях, примитивны, у них более атлетическое сложение, чем у цивилизованных белых. Так пусть они убираются обратно в джунгли и соревнуются там с подобными им гориллами, а белые должны получать олимпийские награды в честной борьбе с белыми! Чернокожих же нужно отстранить от участия во всех будущих Олимпийских играх и спортивных соревнованиях.

Шпееру чужды были расовые предрассудки его шефа, но о том, чтобы возразить фюреру, не могло быть и речи. Гитлер каждый вечер собирал их всех за своим столом лишь для того, чтобы они выслушивали его бесконечные монологи.

На следующий день уникальный американский легкоатлет Джесси Оуэнс состязался в прыжках в длину с очень достойным соперником — надеждой всей нацистской Германии немецким прыгуном Луцем Лонгом — высоким красивым блондином, каким в представлении Гитлера и должен был быть «истинный ариец». Поединок между Лонгом и чернокожим американцем стал воистину драматичным. Поначалу Оуэнс лидировал с результатом 7,83 метра. Но в последней попытке Лонгу удалось совершить великолепный прыжок на 7,87 метра, вызвав бурю восторга всего стадиона, в том числе и самого Гитлера. Это был новый европейский рекорд! Гитлер снова самодовольно улыбался, но радоваться победе выдающегося немецкого прыгуна было еще рано. Впереди был финальный прыжок Джесси Оуэнса.

Разбежавшись, самый быстрый в мире бегун «черной молнией» взлетел над планкой отталкивания и установил новый мировой рекорд — 8 метров 6 сантиметров! Это была его вторая олимпийская золотая медаль! Но самым запоминающимся событием этого дня стал поступок его проигравшего соперника. В пику фюреру, отказавшемуся вчера пожать руку чернокожему чемпиону, «истинный ариец» Луц Лонг стал первым, кто поздравил Джесси Оуэнса с победой. Мало того! Он взял Джесси под руку и отправился с ним в круг почета по берлинскому Олимпийскому стадиону, на трибунах которого им восторженно аплодировали стоя почти девяносто тысяч зрителей. Кроме разве что Гитлера, мрачно взиравшего на героев дня из-под черного козырька своей нахлобученной на уши фуражки.

В итоге Джесси Оуэнс завоевал на этой Олимпиаде четыре золотые медали, но главным для него стала его дружба с Луцем Лонгом. После Олимпиады они регулярно переписывались. «Можно переплавить на золото все мои кубки и медали, — писал Оуэнс, — но и этого будет мало, чтобы перевесить ту дружбу, которая связывает меня с Луцем Лонгом». Их переписка не прервалась даже в декабре 1941-го, когда Германия и Италия объявили войну США.

Луц Лонг после окончания юридического факультета Лейпцигского университета работал адвокатом в Гамбурге, откуда его призвали в танковую армию Роммеля. Лонг писал с фронта Оуэнсу, что у него родился сын Кай, но он предчувствует свою скорую гибель и поэтому просит Джесси, чтобы тот после войны встретился с его сыном и рассказал ему об их дружбе. В одном из своих последних писем он написал Джесси Оуэнсу: «Если меня убьют на этой войне, будь свидетелем на свадьбе моего сына». Так и случилось. Десятого июля 1943 года во время вторжения в Сицилию союзнических войск обер-ефрейтор Луц Лонг был смертельно ранен. А Джесси Оуэнс выполнил его просьбу и в 1950-х был свидетелем на свадьбе его сына.

Рудольф фон Кракер, когда у него подрос собственный сын, рассказывал ему о зародившейся на берлинской Олимпиаде дружбе двух соперников, как пример того, что при любой власти и любых обстоятельствах нужно, прежде всего, оставаться людьми. Его самого тогда восхитили благородство и смелость Луца Лонга, не побоявшегося бросить вызов самому Гитлеру, демонстративно отказавшемуся перед этим поздравить темнокожего спортсмена. При этом Рудольф не склонен был осуждать фюрера за этот демарш, поскольку в США, которые представлял на Олимпийских играх Джесси Оуэнс, процветал расизм, и Белый дом официально так и не признал заслуги спортсмена на Олимпийских играх 1936 года.

Что касается его личного отношения к Гитлеру, то Рудольф в те годы дальше своего носа, а точнее — кульмана, ничего не видел. Он ведь работал у Альберта Шпеера — личного архитектора Гитлера, благодаря чему их архитектурное бюро получало крупнейшие государственные заказы, самым грандиозным из которых была грядущая реконструкция Берлина. Для выполнения этого заказа Гитлер даже придумал для Шпеера должность — «Генеральный инспектор по делам строительства и реконструкции Имперской столицы» и самолично вручил ему диплом о назначении. И опять-таки благодаря Гитлеру архитектурное бюро Шпеера переехало из захудалого ателье в почтенное здание Академии искусств. Гитлер выбрал это здание потому, что он мог пройти туда из рейхсканцелярии через сады, не привлекая к себе излишнего внимания, и даже приказал проложить для него прямую дорожку. Так что все, кто работал у Шпеера, фактически стали придворными архитекторами, и фюрер вскоре стал частым гостем в их учреждении.

Во время обсуждений проектов Гитлер был на удивление сдержанным и внимательным. Свои предложения изменить что-то в проекте он выражал в дружелюбной форме и считал, что слово архитектора должно быть решающим. Поэтому если внесенному им предложению противопоставлялось альтернативное решение, то, как правило, он не слишком упорствовал и соглашался: «Да, вы правы, так действительно будет лучше». Именно таким — вежливым и дружелюбным — Рудольф видел тогда фюрера, который постоянно сетовал: «Как бы я хотел быть архитектором!» Слово «архитектура» действовало на Гитлера магически, а его планы реконструкции Берлина были грандиозными.

Фюрер мечтал превратить Берлин в мировую столицу, а превратил его в руины, но тогда, в 1936-м, этого не мог предвидеть и сам Гитлер, фатально веривший в свою миссию. Окрыленный триумфальным восхождением к власти, этот крикливый демагог-недоучка, не получивший толком даже среднего образования, на полном серьезе возомнил себя Мессией, полагая, что именно его избрала судьба, дабы привести Германию к процветанию и славе. Дошло до того, что Гитлер все чаще начал сравнивать себя с Христом и мог публично заявить: «Когда я впервые приехал в Берлин и взглянул на него, то роскошь, извращение, беззаконие, распутство и еврейский материализм вызвали во мне такое отвращение, что я чуть не вышел из себя. Я почти вообразил себя Иисусом Христом, когда тот пришел к храму своего Отца и обнаружил, что его захватили менялы. Я вполне могу представить себе, как он чувствовал себя тогда, когда взял кнут и изгнал их».

Разразившись такими откровениями, Гитлер, как бы отождествляя себя с Мессией, резко взмахнул хлыстом. Именно с таким Иисусом Христом — яростным, бичующим толпу — ассоциировал себя Гитлер, а не с распятым на кресте страдальцем. Вдохновленный библейской историей об изгнании Иисусом Христом иудейских торговцев из храма, Гитлер в своей книге «Майн кампф», которую в Германии теперь вручали молодоженам вместо Библии, писал: «Ныне я уверен, что действую вполне в духе Творца Всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело Божие».

В представлении Гитлера образ распятого Христа не подходил для того, кто хочет спасти Германию и обеспечить ей мировое господство. При этом сам Гитлер, давая объяснение своим авантюрным решениям и поступкам, говорил, что он следует своему курсу с точностью и осторожностью лунатика, однако в устах диктатора, обладавшего в Германии неограниченной властью, это звучало как-то странно. Тем не менее этот лунатик, фанатично уверовавший в свое божественное предназначение, действительно до поры до времени безошибочно следовал избранному курсу, прислушиваясь только к своему «внутреннему голосу», подсказывающему ему шаги, которые необходимо предпринять.

«Я выполняю команды, которые мне дает провидение, — с убежденностью религиозного фанатика говорил он. — Ни одна сила в мире не может теперь сокрушить германский рейх. Божественное провидение пожелало, чтобы я осуществил выполнение германского предназначения. И если зазвучит голос, я буду знать, что настало время действовать». Именно это его твердое внутреннее убеждение в том, что германскому народу его послало само провидение и ему надлежит выполнить особую миссию, оказало такое гипнотическое воздействие на миллионы добропорядочных немцев, безоговорочно поверивших в непогрешимость своего фюрера. К тому же Гитлер обладал огромной силой внушения, которая позволила ему стать фюрером восьмидесятимиллионного народа. Его способность влиять на людей проявлялась не только в том, что он умел подчинять и делать себе послушными многих из своего окружения. Гитлер очень охотно использовал свою способность к внушению, дабы создать у собеседников впечатление о себе, как о человеке, обладающем незаурядным интеллектом и глубокими познаниями в любой области, будь то политика, экономика, история, искусство или его любимая архитектура. Такой вот он всезнайка.

Сам Гитлер любил рассказывать своему ближайшему окружению о случаях, происшедших с ним во время Первой мировой войны, которые подсказали ему, что он находится под защитой божественного провидения. Он ел свой обед, сидя в окопе с несколькими товарищами по оружию, и вдруг ему послышалось, что какой-то голос говорит ему: «Поднимайся и иди туда». Этот голос звучал так ясно и настойчиво, что он беспрекословно повиновался, как будто это был военный приказ. Он сразу же поднялся на ноги и прошел метров двадцать по окопу, неся с собой обед в бачке. Затем он сел, чтобы доесть обед, и его разум снова успокоился. Едва он закончил обед, как в той части окопа, которую он только что покинул, сверкнула вспышка и раздался оглушительный взрыв. Шальной снаряд взорвался над его товарищами, и все погибли. А первое предчувствие о своем предназначении возникло у него в госпитале, где он лечился от временной слепоты как пострадавший от газовой атаки англичан. И когда он был прикован к постели, к нему неожиданно пришла мысль, что он освободит Германию и сделает ее великой. И он, мол, сразу же осознал, что сможет это реализовать.

Слушая публичные выступления Гитлера, Рудольф зачастую спрашивал себя: «Искренен этот человек в своих начинаниях или же он просто мошенник?», но чем больше он узнавал Гитлера, тем больше убеждался в том, что фюрер по-настоящему уверовал в свое собственное величие. В том, что излишней скромностью Гитлер не страдает, сомневаться не приходилось, ведь фюрер сам о себе не раз публично говорил: «Вы понимаете, что находитесь в обществе величайшего немца всех времен?» или мог заявить своему собеседнику: «Мне не нужно ваше одобрение, чтобы убедить меня в моем историческом величии». А на любые сомнения в правильности его решений Гитлер отвечал: «Я не могу ошибаться. Все, что я делаю и говорю, имеет историческое значение».

На фоне небывалого подъема, которого Германии удалось достичь под его руководством, фюрер имел полное право считать, что до него никто в истории Германии не был подготовлен так основательно, как он, чтобы привести немцев к верховенству, которого желали все германские государственные деятели, но достичь не смогли. Что он один из самых непреклонных людей Германии за целые десятилетия, возможно, столетия, имеющий более высокий авторитет, чем какой-либо иной немецкий лидер. Но превыше всего он верит в свой успех, и верит в него безоговорочно.

Это раздутое до небес самомнение фюрера, считавшего себя неоспоримым авторитетом в любой области, а также величайшим военачальником всех времен и народов, и его безоговорочная вера в успех в конечном итоге и привели гитлеровскую Германию к катастрофическому поражению во Второй мировой войне. И этот «мессия», ранее самоуверенно заявлявший: «Я не позволяю генералам отдавать мне приказы. Война ведется мной. Точный момент нападения будет определяться мной. Будет лишь одно время, которое станет воистину благоприятным, и я буду ждать его с несгибаемой решимостью. Я не пропущу его», — в конце проигранной им войны пожелал боготворившему его немецкому народу скорейшей погибели. Мол, «когда проигрывают войну, погибает и народ. Нет необходимости обращать внимание на основы дальнейшего самого примитивного существования немецкого народа. Напротив, лучше как раз разрушить эти вещи. Он сам доказал собственную слабость и теперь по законам природы должен погибнуть. Потому что немецкий народ проявил себя как слабейший и будущее принадлежит исключительно сильнейшему восточному народу. Все, кто останется после этой борьбы, все равно неполноценны, потому что наши лучшие люди уже погибли».

Но об этом предельно циничном высказывании Гитлера в духе «после меня хоть потоп» барон Рудольф фон Кракер узнал уже после войны из мемуаров своего друга Альберта Шпеера, приговоренного Нюрнбергским трибуналом к двадцати годам тюремного заключения. А когда Гитлер только начинал свою войну с ввода немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область, Рудольф, как и миллионы немцев, жаждал реванша за проигранную Первую мировую войну, закончившуюся подписанием позорного для Германии Версальского мирного договора. И когда Гитлер стал в открытую нарушать этот договор, присоединив сначала Австрию, а затем аннексировав Судетскую область Чехословакии, барон Рудольф фон Кракер, как и всякий патриот Германии, такую политику фюрера мог только приветствовать. Договор о передаче Чехословакией Германии Судетских областей был освящен мюнхенским соглашением 1938 года, и Гитлер не намеревался останавливаться на достигнутом. Особенно после того, как Польша, под шумок мюнхенского соглашения, поспешила захватить свою долю при разграблении Чехословакии и по истечении объявленного ею 24-часового ультиматума ввела армию в Тешинскую область.

Такой прыткости от поляков Гитлер не ожидал, как, впрочем, и союзники Польши — Англия и Франция, для послов которых польское правительство в те дни закрыло все двери. Отхватив столь незначительную территорию, как Тешин, поляки порвали со всеми своими друзьями во Франции, в Англии и в США, на поддержку которых Польша не могла отныне рассчитывать. До начала Второй мировой войны, когда Гитлер нападет на Польшу, оставалось меньше года…

* * *

Уединившись с мужем в каюте, Настя наконец высказала ему все, что не могла сказать при бароне.

— Илья, вот объясни мне, пожалуйста, зачем ты отказался от гонорара, который тебе этот престарелый фашист предлагал? Разве у нас с тобой куча лишних денег, что ты согласился бесплатно на него работать? — напустилась она на мужа.

— Да ни на кого я не работаю, — возразил он. — Я просто сам хочу выяснить, почему погибли близкие этого немецкого барона, который, кстати, фашистом не мог быть по определению.

— Это почему же?

— Фашисты были в Италии при Муссолини, а гитлеровская Германия тогда была нацистской. И если наш барон был членом национал-социалистической партии, а других партий в Германии тогда просто не было, то он был нацистом, а не фашистом.

— Да какая разница — нацист или фашист? Не нравится мне этот гитлеровский барон, вот и все! А от гонорара ты все же зря отказался, — посетовала Настя. — Надеюсь, ты хотя бы не собираешься отказываться от причитающегося нам вознаграждения, ну, если вы с Ренатом найдете этот кейс с бриллиантами?

— Если мы найдем гитлеровский клад, я обязан буду сообщить об этой находке в Интерпол. А там уже как решат. Может, премию нам дадут, — с усмешкой произнес Илья.

— Премию?! Ты что, издеваешься надо мной? Какая премия, если там бриллиантов на миллионы долларов! — возмутилась Настя.

— Ну, пока никто еще не видел эти мифические бриллианты, так что не факт, что они вообще существуют. Хотя все, что нам рассказал барон, очень похоже на правду. Нам-то он мог все что угодно наплести, но своего внука вряд ли стал бы обманывать, ведь он даже схему ему нарисовал, в какой каюте их ждет кейс с бриллиантами. Так что Вальтер с Джулией точно знали, где и что им искать на затонувшей подлодке, но не могли знать, сколько времени у них уйдет на то, чтобы добраться до нужной каюты и отыскать там этот кейс. На их месте я бы оставил запасные баллоны снаружи подлодки возле выхода, потому что внутри нее поднимается такой ил, что найти там что-то будет невозможно. Скорее всего, они так и сделали, так что нам с Ренатом нужно еще раз там все внимательно осмотреть, и тогда уже можно будет делать какие-то выводы. Нужно будет завтра сказать барону, чтобы он запретил своей гоп-компании погружаться к подлодке до тех пор, пока мы с Ренатом там все не обследуем. Проведем, так сказать, подводный осмотр места происшествия.

— Сомневаюсь, что барон сможет им что-то запретить, а тебя они тем более не станут слушать. Это же «черные дайверы», которые грабят затонувшие суда, то есть по своей сути они бандиты и не остановятся ни перед чем, чтобы заполучить эти бриллианты. Ты их капитана видел? Этот Джузеппе — вылитый мафиози! И как только Вальтер мог довериться такому неприятному типу?

— Это-то как раз меня не удивляет. Вальтер был, наверное, таким же, как и вся его команда, раз они все занимались одним промыслом. Не зря же барон так хотел, чтобы его внук вышел из этого черного бизнеса, но это был как раз тот случай, когда благими намерениями вымощена дорога в ад.

— Илья, мне что-то перестала нравиться твоя затея с этим расследованием. Лучше не связывайся с этими «черными дайверами». Ну их к черту! Пусть немецкий барон сам с ними разбирается, а мы сюда отдыхать приехали. И даже хорошо, что ты отказался от гонорара, значит, ты никому ничего не обязан!

— А как же бриллианты на миллионы долларов? Они тебя уже не интересуют?

— Интересуют, но не так уж сильно, чтобы из-за них испортить себе отпуск. Один барон чего стоит! И зачем только Ренат его на свою яхту взял? Илья, ты не мог бы завтра попросить своего друга, чтобы он избавил нас от такого соседства?

— Мне проще попросить Рената сняться с якоря и вернуться на Корсику, если тебя так уж стесняет этот барон.

— Ладно, не надо никого ни о чем просить. Делай что должно, и будь что будет, — сказала Настя, привыкшая во всем полагаться на мужа.

Они встретились, когда им было всего по семнадцать лет, и это была любовь с первого взгляда. Настя приехала тогда с родителями в Симеиз и в последний день перед отъездом обратно в Москву познакомилась с парнем, игравшим на гитаре под скалой Лебединое Крыло. Присев на камень, она зачарованно слушала, как он поет одну из ее любимых песен «Битлз» «While my guitar gently weeps» («Пока моя гитара нежно плачет»). От взгляда ее карих с зелеными искорками глаз у Ильи перехватило дыхание. Закончив петь, он отложил гитару и подошел к девушке познакомиться. Через полчаса, уединившись на опустевшем пляже, они уже самозабвенно целовались. Илья так вскружил ей голову, что она потеряла счет времени и забыла, что обещала отцу вернуться в санаторий до десяти вечера. Рассерженный отец, застав дочь в два часа ночи в объятиях молодого человека, был вне себя от гнева. Не захотев слушать ее оправданий, он схватил Настю за руку и силой увел с собой. На прощанье она успела только крикнуть Илье, что завтра утром улетает домой в Москву. Больше ей отец не дал ничего сказать. Илья вернулся в свою палатку, но до утра так и не смог заснуть. Образ Насти стоял перед его глазами, и все его мысли были только о ней. С утра пораньше Илья отправился на автовокзал, надеясь найти ее там. На первый рейс в аэропорт Симферополя в 06: 30 утра Настя не пришла, не было ее на рейсе ни в 09: 30, ни в 12: 00. Кассирша сказала ему, что, возможно, его девушка уехала в аэропорт на санаторском автобусе, но Илья даже не знал, в каком санатории она с отцом остановилась, и когда у нее вылет, ему тоже было неизвестно. Море без Насти ему теперь было не в радость, и на следующий день он уехал домой.

Вернувшись в Харьков, Илья заявил родителям, что будет поступать в МГУ на журфак, поэтому уезжает в Москву. Заявление Ильи было для его родителей полной неожиданностью. О своем мимолетном знакомстве с девушкой по имени Настя, из-за которой он решил покорять Москву, Илья им не рассказал — тогда бы ему пришлось признаться, что поступление в МГУ лишь предлог отправиться на ее поиски. Илья и сам прекрасно понимал, насколько мизерны его шансы найти Настю в многомиллионной Москве, ведь он даже не узнал ее фамилию. Все, что ему было о ней известно, — это то, что Настя тоже окончила в этом году десятый класс и мечтает поступить в мединститут… На журфак, где был самый большой конкурс, с первого раза он, конечно же, не поступил. Не нашел он и Настю среди абитуриентов московского мединститута. Но судьбе было угодно, чтобы они встретились, правда, только через десять лет после их первой незабываемой встречи. И не в Москве, а в Кабуле.

Это был май 1986-го. В первый же день своей командировки в Афганистан Илья решил пройтись по местным магазинам, о которых он столько наслушался в Союзе. Прочитав в путеводителе, что сердцем Кабула является торговая площадь на проспекте Майванд, где сосредоточены все основные базары города, Илья поехал туда из отеля на кабульском такси — юркой бело-желтой «тойоте» с правым рулем. Водитель-таджик, неплохо говоривший по-русски, охотно показал ему все достопримечательности города, встретившиеся им по дороге. Кабул был городом контрастов: от фешенебельных отелей, мечетей и дворцов — до убогих глиняных лачуг. Два типовых советских квартала, застроенных пятиэтажными хрущевками, а в стороне тихий, чистый квартал роскошных вилл.

Расплатившись с разговорчивым таксистом чеками Внешпосылторга — эта эрзац-валюта была у афганцев самым популярным платежным средством, Илья очутился в лабиринте узких улочек и переулков, на которых все чем-то торговали, что-то вязали, ковали, чистили. Повсюду были большие контейнеры, разнообразные лавки с продуктами, запах специй. Бесконечные ряды магазинов — дуканов и лотков, заваленных всевозможными товарами, вызывали удивление. Дефицитные в Союзе японские магнитофоны, стереосистемы, кассеты с поп-музыкой, фирменные джинсы и кроссовки, ковры, дубленки здесь можно было купить в любом дукане совершенно свободно без давки и очередей. На выданный ему в бюро АПН аванс, правда, особо не разгуляешься. Илья прикинул, что двухкассетный стереофонический магнитофон «Sharp» — мечта меломана — будет стоить ему две зарплаты в чеках Внешпосылторга. Дабы не уходить из магазина с пустыми руками, он взял на пробу консервированную датскую ветчину в жестяной банке и три банки шипучего голландского лимонада «SiSi», которые ему положили в красивый пластиковый пакет. На выходе из магазина его вдруг окликнул женский голос, показавшийся ему знакомым. Илья изумленно оглянулся и обомлел.

— Настя?! Ты? Не может быть!

— Узнал! Узнал! — обрадованно воскликнула она. — А я тебя не сразу признала. Мы же виделись с тобой один-единственный раз! Ты был тогда еще безусым мальчишкой, а сейчас повзрослел, раздался в плечах, возмужал, — радостно щебетала Настя, прямо светившаяся от счастья.

— Настя, поверить не могу, что это ты, — взяв ее ладони в свои руки, взволнованно произнес Илья. — Я же тебя искал потом по всей Москве и, можно сказать, благодаря тебе поступил на журфак МГУ. Сейчас я спецкор АПН в Афганистане. Но ты как здесь оказалась?

Настя рассказала, что работала после окончания мединститута хирургом-травматологом. В декабре прошлого года ее вызвали в военкомат, ведь она лейтенант запаса медицинской службы, и предложили ей, как несемейной, поехать на стажировку по военной травме в Афганистан. Настя согласилась. И вот она здесь уже третий месяц работает оперирующим хирургом-травматологом в медроте Кандагарской мотострелковой бригады. В Кабул же она прилетела вчера ночью — сопровождала в кабульский госпиталь тяжелораненого бойца с черепно-мозговой травмой, и завтра должна улететь обратно.

Из ее сбивчивого рассказа Илья уяснил главное — Настя не замужем и у них есть целая ночь впереди. Все остальное для него не имело значения. По ее сияющим глазам он понял, что она думает о том же, что и он. Бывают моменты, когда слова не нужны. Когда рядом тот самый, без которого ты не можешь теперь жить и дышать. Встретиться здесь, в далекой стране, — это было как знак судьбы. С молчаливого согласия Насти Илья поймал такси, и они поехали в отель «Интерконтиненталь». Закрывшись в его уютном номере с двуспальной кроватью, они начали с того, на чем оборвалось их первое романтическое свидание у моря, — с проникновенного поцелуя, от которого у Насти, как и десять лет назад, вскружилась голова.

После безумной ночи любви Илья твердо решил, что летит в Кандагар вместе с ней, лейтенантом медицинской службы Анастасией Ворониной. По уговору с главным редактором АПН, темы для своих репортажей Илья мог выбирать себе сам, разумеется, придерживаясь рекомендаций, данных ему завотделом прессы ЦК КПСС, так что никаких особых разрешений на вылет в Кандагар ему не требовалось. Достаточно было уведомить о своих планах заведующего афганским бюро по телефону, что Илья и сделал, не выходя из своего номера. Настя к тому времени уже проснулась. Из его разговора по телефону она узнала, что Илья собрался сделать репортаж о военных медиках Кандагарской медроты. Понятно, что все это он затеял только ради нее. Новость, что Илья летит в Кандагар вместе с ней, Настю не могла не обрадовать, только вид при этом у нее был какой-то растерянный, что Илья не мог не заметить. На его вопрос, чем она так смущена, Настя лишь пожала плечами, мол, все это так неожиданно. Ведь у нее нет там даже своей комнаты, а только койка в женском модуле — щитовом фанерном общежитии. Но это была лишь отговорка.

Настоящая же причина ее растерянности была в том, что в бригаде все знали: на нее положил глаз сам начальник политотдела подполковник Акиев. И хотя Насте пока удавалось отшивать все его притязания, это только еще больше распаляло подполковника, он буквально не давал проходу лейтенанту медицинской службы Ворониной, из-за чего за глаза ее даже стали называли ППЖ — походно-полевой женой начпо. И сейчас Настю бросало в жар от одной мысли, что Илье могут невесть что про нее в бригаде наговорить. А в том, что злые языки найдутся, сомневаться не приходилось. С первого дня ее появления в медроте на нее с плохо скрытой завистью пялились все бабы гарнизона. Как же! Не успела приехать, как на нее сразу запал сам начальник политотдела бригады, а она, видишь ли, еще кочевряжится, цену себе набивает!

Настя же относилась к этому мужлану как к неизбежному злу. Акиев обладал практически неограниченной властью в их гарнизоне, и лейтенанту медицинской службы Ворониной жаловаться на домогавшегося ее подполковника было некому. Всемогущего начпо побаивался даже замполит бригады. Замполиты батальонов и рот в Афгане были боевыми офицерами, участвовали в операциях и командовали в бою подразделениями. Офицеры же политотдела в основном лекции на политзанятиях читали и на «боевые» не выезжали, но гонору у них было хоть отбавляй. И если замполит бригады во всем подчинялся комбригу и был рядовым коммунистом, то начпо бригады — это номенклатура Главного Политического Управления Вооруженных Сил СССР, и его указания были обязательны для всех членов КПСС, включая и командира бригады. Брежневской конституцией 1977 года в пресловутой шестой статье была законодательно закреплена руководящая и направляющая роль КПСС, так что начальник политотдела Акиев как бы руководил комбригом по партийной линии.

Свое превосходство Акиев обычно демонстрировал на общем построении бригады. Через десять минут после того, как комбриг подполковник Шатров начинал выступление перед личным составом, вдалеке возникала фигура Акиева, нарочито неспешным шагом направлявшегося к трибуне, и вся бригада следила за этим «явлением начпо народу». Его лицо всегда выражало какое-то недовольство и пренебрежение к окружающим. В подразделениях его видели редко, но благодаря своим стукачам-информаторам он знал о каждом офицере и солдате все, что его интересовало, в основном — негатив.

Политработников батальонного и ротного ранга, по должности непосредственно подчиненных ему, Акиев держал в абсолютном страхе и смотрел на них как удав на кроликов. Его тяжелого взгляда боялись почти все офицеры. Особенно те, кто планировал поступать в академию или мечтал перевестись в престижный округ, ведь начальник политотдела мог исковеркать судьбу любому офицеру. Поэтому люди не тянулись к такому «отцу-командиру», а подчиненные ему политработники обращались к нему только в крайнем случае. Начпо держался со всеми высокомерно, был неразговорчив и скрытен.

Самым обидным для Насти было то, что за нее совершенно некому было заступиться. Начальник политотдела здесь бог и царь, и в бригаде никто пикнуть против него не смел. «Илья, конечно, другое дело», — подумала Настя и отговаривать его от поездки с ней не стала.

До аэропорта они доехали на желто-белом такси без особых приключений. Настя провела Илью к стоявшему под погрузкой большому вертолету Ми-6, на котором она прилетела вчера утром из Кандагара. Неподалеку готовилась к вылету железная птичка поменьше — вертолет сопровождения Ми-8. Со знакомым командиром экипажа Ми-6 Настя договорилась насчет Ильи без проблем. Тот в это время помогал солдатам перегружать из кузова КамАЗа в салон Ми-6 какие-то ящики и коробки. Спустя полчаса погрузка была закончена и КамАЗ тут же укатил, после чего все, кто принимал участие в погрузке, и Настя, которая была единственной дамой в их компании, укрылись от жары в тени вертолета.

Вскоре к ним подошел бортовой техник и сказал, что вылет задерживают по погодным условиям, пояснив это тем, что в зоне полета начинается песчаная буря — «афганец».

Илья про этот «афганец» был наслышан — среди ясного неба вдруг налетает сильный ветер и небо затягивается тучами красно-коричневой пыли, которая засоряет глаза и скрипит на зубах. Эти песчаные бури были настоящим бичом для авиации, и собравшимся в тени Ми-6 пассажирам ничего не оставалось делать, как ждать, пока им дадут «добро» на вылет.

Через пару часов к соседнему Ми-8 подъехала на БТР группа из десяти человек в полной экипировке, а спустя еще полчаса подошли экипажи обоих «вертушек». Разрешение на вылет наконец было получено. Все пассажиры Ми-6, а их было человек двадцать, вошли в его огромный салон и расселись на скамейках у иллюминаторов. К ним из кабины летчиков вышел бортовой техник. Он проверил крепление грузов и сообщил пассажирам, что они полетят другим маршрутом — зайти на Кандагар с севера не получится, там продолжает дуть «афганец», поэтому им придется сделать большой крюк, дабы облететь песчаную бурю с юга.

Когда вертолет поднялся в воздух и начал набирать высоту, в иллюминатор было видно и сопровождавший их Ми-8, который летел параллельным курсом на той же высоте, отстреливая тепловые ловушки, будто салютуя им. Насмотревшись на этот салют, припавшие к иллюминаторам пассажиры начали подремывать — шум от винтов все равно не давал спокойно поговорить. При крейсерской скорости Ми-6 двести километров в час пассажирам на его борту казалось, что вертолет просто завис на месте, настолько медленно проплывала под ними земля, расчерченная на небольшие квадратики полей, садов и виноградников.

Илья же с интересом разглядывал в иллюминатор незнакомые ему афганские пейзажи. Смотреть, правда, было особенно не на что — кругом горные вершины и пустыня, посреди которой можно было кое-где разглядеть тянущуюся вдоль рек «зеленку» — полосу плодородной земли в предгорьях Гиндукуша, орошаемой горными потоками через систему арыков. Вот они выбрались из окружения гор, и вертолетная пара, отбрасывая на землю две скользящие тени, пошла над кишлаками, сверху похожими на лабиринты из плоских крыш домов, окруженных глинобитными заборами. «Вертушка» сопровождения следовала за ними словно привязанная, в точности повторяя их траекторию движения. Затем опять потянулись горы. Вертолеты мирно парили в воздухе, кружа над вершинами и погружаясь в ущелья, над которыми рваными клочьями поднимался мокрый туман.

Где-то на пятидесятой минуте полета, когда они пролетали над горной грядой красно-бурых скал, Илья заметил, как на одной из вершин вдруг ярко заискрила «сварка». Это стреляли по ним из ДШК — крупнокалиберного пулемета Дегтярева-Шпагина, прозванного в Афганистане «королем гор», который Илья сверху принял за работающий сварочный аппарат.

Вертолет сопровождения дал залп по «сварке» неуправляемыми реактивными снарядами (НУРСы), но промазал и теперь стремительно набирал высоту для захода на второй круг. Илья увидел внизу уже две пульсирующие точки. Вскоре заговорил бортовой пулемет их десантно-транспортного Ми-6. Всем его пассажирам теперь было уже не до сна. Настя крепко обхватила сидящего рядом Илью, будто он мог ее в этой ситуации как-то защитить. Чтобы успокоить пассажиров, из кабины летчиков вышел в салон бортовой техник, и в этот момент что-то застучало по днищу вертолета, будто кто-то бил по нему кувалдой. Схватившись за ногу, борттехник упал как подкошенный. Вопя от боли, он стал кататься по полу, а по его брючине расползалось кровавое пятно.

Настя первой бросилась к раненому технику, а вслед за ней кинулся и Илья. Вдвоем они стали удерживать кричащего раненого.

— Да у него артерия перебита! Илья, быстро возьми у летчиков аптечку, там должен быть жгут! — скомандовала Настя, пытаясь руками зажать сквозную рану, из которой толчками вырывалась алая кровь.

Илья бросился в кабину и через минуту вернулся с аптечкой. Настя сноровисто наложила жгут выше места ранения и остановила кровотечение, а чтобы облегчить раненому страдания, вколола ему из шприц-тюбика промедол, который подействовал довольно быстро, и борттехник перестал наконец кричать. Разрезав ножом из аптечки его штанину, Настя осмотрела рану и ужаснулась — крупнокалиберная пуля раздробила бедро чуть выше колена правой ноги, из зияющей раны торчали обломки костей. Она поспешно накрыла рану стерильной салфеткой и туго перебинтовала ногу бинтом, а под жгут вложила записку, указав время, когда он был наложен.

Вертолет тем временем начал крутиться вокруг своей оси и терять высоту. Тем не менее экипажу удалось немного выровнять винтокрылую машину, и она полетела какими-то зигзагами, но главное, что им удалось вырваться из зоны обстрела. Тут в салон вбежал один из летчиков и предупредил пассажиров, чтобы те берегли свои головы, так как они идут на вынужденную жесткую посадку, поскольку пуля перебила главный редуктор.

Теряющая устойчивость в воздухе «железная стрекоза», заваливаясь на бок и оставляя за собой дымный шлейф, неумолимо приближалась к земле, все сильнее и сильнее зарывалась носом вперед. Илья изо всех сил уцепился одной рукой за металлическую скамью, а другой удерживал впавшего в забытье раненого борттехника. Настя и остальные пассажиры также за что-то ухватились в салоне.

Проявляя чудеса летного мастерства, пилоты делали все возможное и невозможное, чтобы избежать крушения. Надсадно ревущий газотурбинными двигателями Ми-6 со свистом рассекал своими лопастями воздух, пытаясь хоть немного замедлить падение. Перед ними вздымалась гора, в которую они непременно бы врезались, если бы в последние секунды им на помощь вдруг не пришел поднимавшийся из долины воздушный поток. Поймав восходящий поток, вертолетчики каким-то чудом смогли в последний момент преодолеть гору и пролететь над ней, едва не задевая днищем острые скальные выступы. Место для вынужденной посадки выбирать было особенно не из чего. Впереди у них была более-менее подходящая терраса, а вокруг простиралась горно-пустынная местность. Командир экипажа с тревогой посмотрел на приборы, показания которых были удручающими. Авиагоризонт показывал, что они имеют правый крен около пятидесяти градусов, а высотомер стремительно уменьшал свои показания. Отчаянно стараясь замедлить скорость падения, летчикам все же удалось вывести свой подбитый вертолет на спасительную террасу. Посадка была настолько жесткой, что не выдержала и подломилась передняя опора шасси и огромная «стрекоза», ломая лопасти, с жутким скрежетом пошла юзом. Пропахав носом широкую борозду в выжженной солнцем террасе, шеститонная махина замерла в нескольких метрах перед обрывом.

Чудовищный удар о землю сорвал с мест всех, кто был в салоне. Ударяясь о борта и сталкиваясь друг с другом, пассажиры покатились по полу, как сбитые кегли, а сверху на них сыпались коробки с грузом, травмируя и калеча людей. Как ни старался Илья уберечь раненого борттехника, тот так ударился головой о какой-то ящик, что потерял сознание. Илья же рассек лоб о выступ скамейки, за которую пытался удержаться при падении. Кровь мгновенно залила ему глаза, но ему тут же пришла на помощь Настя, которая зажала ему рану своим носовым платком.

— Ты сама-то как? — заботливо осведомился у нее Илья.

— Да все нормально, — небрежно отмахнулась она. — А вот нашему борттехнику повезло меньше, — сокрушенно произнесла она, осматривая разбитую голову борттехника, который пока так и не пришел в сознание.

Остальные пассажиры в салоне тоже получили травмы различной степени тяжести — у кого-то была сломана рука, кто-то ногу подвернул, кому-то по голове сильно досталось, но главное, все были живы! Члены экипажа, находившиеся в момент жесткой посадки в своих кабинах, — два летчика, штурман и радист — вообще не пострадали.

Настя тем временем перевязала голову раненому борттехнику, который благодаря ее стараниям наконец пришел в себя, и стала оказывать медицинскую помощь другим пассажирам. Экипаж же занялся осмотром своей подбитой машины. Выводы были неутешительными — рация не работала, а значит, связаться с вертолетом сопровождения было невозможно, сама же «вертушка» нуждалась в серьезном ремонте, который они вряд ли могли провести в полевых условиях.

Пришедшие в себя после пережитого стресса пассажиры вышли из салона и растерянно оглядывались. Высоко в небе над ними кружил вертолет сопровождения. Подавив НУРСами огневые точки душманов, Ми-8 скрылся за горной грядой. Командир экипажа вышедшего из строя Ми-6 разъяснил недоумевающим пассажирам, что вертолет сопровождения высадит боевую группу на ближайший блокпост, чтобы освободились места у него на борту, и скоро за ними вернется. Действительно, минут через двадцать Ми-8, подняв своими винтами тучи пыли, завис над ними на небольшой высоте. В него погрузили раненого борттехника, затем на борт стали подниматься остальные пассажиры, в первую очередь те, кто наиболее пострадал. Настя, как врач, тоже должна была улететь этим рейсом, и Илья помог ей забраться в салон. Самому же ему пришлось остаться с теми, кому не хватило мест в Ми-8. Экипаж поврежденного Ми-6 тоже остался возле своей разбитой машины.

Пока ожидали спасателей, Илья разговорился с пилотами, и те охотно поделились с ним своими историями, но главной, конечно, была их сегодняшняя посадка. Еще не остыв от полета, летчики в таких подробностях рассказали, каким чудом им удалось посадить машину, что до Ильи только сейчас дошло, что все они были обречены, если бы не случайный воздушный поток, спасший их всех от неминуемой катастрофы.

Командир экипажа майор Миронович сказал, что они просто падали на скалы и запас по мощности у них был практически исчерпан.

— Ручка «шаг-газ» была у меня уже под мышкой. И за всю свою летную практику я впервые тогда услышал такой жуткий вой двигателей своего вертолета, будто стая из тысячи волков выла на луну, а в наушниках пронзительным женским голосом завопила «Зойка»: «Пожар! Пожар! Нарушена гидросистема! Нарушена подача масла! Падают обороты двигателей!» «Зойка» — это мы так прозвали бортовой речевой информатор, — увидев недоумение на лице Ильи, пояснил майор. — И пока мы падаем, — продолжил он, — «Зойка» дотошно перечисляет все постигшие нас неприятности: «Отказал правый генератор постоянного тока, отказал левый генератор постоянного тока». Это означало, что оборотов винта у нас уже не было и мы держались в воздухе лишь на остатках тяги несущего винта. Из-за прекращения электропитания отключился автопилот, хоть как-то помогавший нам удерживать машину в воздухе, а у меня в эти секунды была только одна мысль: «Главное перед ударом успеть выключить двигатели, чтобы они не взорвались и мы не сгорели!» Успел, как видишь! И отдельное спасибо надо сказать разработчикам этой замечательной машины, заложивших в нее такой запас прочности, — кивнул майор Миронович в сторону беспомощно лежащего на брюхе вертолета. — Наша рабочая лошадка все выдержала. Не развалилась и не взорвалась.

— Командир, к нам гости! — встревоженно произнес подошедший к ним штурман Василий Ус. — Вот, посмотри! — он протянул бинокль Мироновичу.

Тот припал к окулярам. Окружающая местность резко приблизилась, и он увидел, как с соседней горки к ним спускается большой отряд душманов, одетых в черную униформу, с черными чалмами на головах и все в черных солнцезащитных очках. Это были «Черные аисты» — элитное подразделение исламских фанатиков, состоящее из отборных головорезов Гульбеддина Хекматияра — одного из самых влиятельных полевых командиров моджахедов, прозванного за свою звериную жестокость «кровавым мясником». Из всех афганских полевых командиров только Ахмат Шах воевал по правилам — пленных не пытал и не продавал в рабство, наркоторговле не потворствовал. Дав слово противнику, Масуд всегда его сдерживал. Хекматияр же «прославился» тем, что самолично сдирал кожу с пленных, так что лучше было сразу застрелиться, чем попасть к нему в плен.

Излюбленной казнью душманов из отрядов Хекматияра было надрезать кожу пленного по окружности пониже пупка и, завернув ее чулком, завязать над головой вместе с руками, а потом оставить кричащего от невыносимой боли и ужаса солдатика умирать на солнце внутри кровавого мешка из его собственной кожи. Соревнуясь друг с другом в изуверствах и жестокости, непримиримые «борцы за веру» снимали скальпы с голов, отрезали уши и отрубали пальцы на руках и ногах, насаживали пленных на колья и изощренно истязали, а потом подбрасывали к воинским частям фотографии изуродованных тел советских солдат для устрашения.

Рассматривая в бинокль приближавшийся к ним отряд «Черных аистов», майор Миронович насчитал с полсотни вооруженных до зубов головорезов. Расстояние до них было километра три.

— Похоже, это «черные аисты» слетелись по нашу душу. Их там с полсотни, не меньше, а нас всего чертова дюжина, и мы практически безоружны против них, — обреченно констатировал он.

На их Ми-6 был установлен ПКТ — танковый вариант пулемета Калашникова, весивший без боекомплекта десять килограммов. Его можно было снять с борта и отстреливаться, но поскольку у этого пулемета не было прицельных приспособлений, вести прицельную стрельбу, удерживая его в руках, весьма проблематично. Экипаж же был вооружен табельными пистолетами, из которых в такой ситуации можно было лишь застрелиться. Кроме пистолетов Макарова, у каждого члена экипажа были еще короткоствольные автоматы Калашникова — АКС74-У, с прицельной дальностью до пятисот метров. Еще у двоих пассажиров были длинноствольные автоматы АК-74 — у сопровождавшего груз капитана военторга и у прапорщика, чья служба в Афганистане проходила на продуктовом складе. Вояки из них были еще те. Остальные же и вовсе были сугубо гражданскими людьми — журналист и пятеро специалистов, прибывших из Союза строить мукомольный комбинат.

— А кто такие эти «Черные аисты»? — спросил Илья.

— «Черные аисты» — это душманский спецназ, прошедший подготовку в Пакистане у американских инструкторов. Долго против них мы не продержимся и вызвать подмогу не можем. А отступать нам некуда — ну разве что только спрыгнуть в пропасть. Так что готовься к худшему, корреспондент, — угрюмо заключил майор.

— Я не всегда был корреспондентом, — ответил ему Илья. — И стрелять умею не хуже каких-то там «черных аистов». Боекомплект к пулемету, надеюсь, вы не весь расстреляли?

— У нас две коробки с лентами по двести пятьдесят патронов осталось, — заверил его Миронович.

— Тогда чего мы ждем с моря погоды? Быстро снимаем пулемет и готовимся к бою! — предложил Илья, в голосе которого сразу прорезались командирские нотки.

На то, чтобы отсоединить кабель электроспуска и снять с ползунов 7,62-мм ПКТ, у них ушло несколько минут. У этого пулемета не только отсутствовал прицел, но и не было приклада, поскольку он был предназначен для установки внутри башенной пулеметной системы. Стрелять из него Илья мог только стоя, удерживая танковый пулемет левой рукой за верхнюю рукоятку, а правой жать на гашетку. Зато убойная сила пуль из ПКТ сохранялась на расстоянии до четырех километров.

Пока Илья с Мироновичем возились с пулеметом, расстояние между ними и растянувшимися в цепь «черными аистами» сократилось до двух километров. Первую короткую очередь из ПКТ Илья дал для пристрелки. Пули легли намного ниже накатывающей на них толпы душманов. Илья взял повыше и тоже мимо. В ответ «черные аисты» открыли по ним шквальный огонь из своих автоматов, при этом все орали как недорезанные.

— На психику давят, гады, — прокомментировал их беспорядочную стрельбу Миронович, подававший Илье ленту с патронами.

Прицельная дальность китайских автоматов Калашникова, которыми вооружены были душманы, составляла восемьсот метров. Илья же из своего ПКТ сейчас мог легко достать «черных аистов», шедших на них в полный рост. После того как он сразил точной очередью с десяток душманов, остальные залегли за камни, но стоило пулемету Ильи хоть на секунду замолчать, как они снова ринулись в атаку, паля из всех стволов. Главное сейчас было не дать им приблизиться на расстояние автоматного выстрела, но душманы упорно перли вперед, не считаясь ни с какими потерями. Сделав очередной бросок, они мгновенно падали на землю, полностью сливаясь с каменистой почвой. «Духи» накатывали на них волнами. Пока одна группа бросалась вперед, вторая прикрывала их огнем. Потом они менялись ролями, при этом их автоматы не умолкали ни на секунду.

Илья в таких условиях мог вести из ПКТ в основном только сдерживающий огонь, который не очень-то «черных аистов» и сдерживал. Фанатики ислама смерти не боялись, ведь умереть в бою для них — это прямой путь в рай, а Илья в свою очередь старался как можно больше их отправить в рай. Никаких терзаний из-за того, что он кого-то там убил, Илья в пылу боя не испытывал. Наступающая цепочка душманов была все ближе и ближе, и фонтанчики пыли от их пуль стали возникать уже перед его позицией. Расстреляв из ПКТ, в основном мимо, последнюю ленту, Илья укрылся вместе со всеми за фюзеляжем Ми-6. Вместо пулемета майор Миронович выдал ему теперь короткоствольный автомат борттехника.

На каждый автомат у них было всего по два рожка с патронами. Подпустив «черных аистов» метров на двести, они дружно ударили короткими очередями, скосив первую цепь атакующих, после чего душманы просто осатанели и обрушили на обороняющихся «шурави» такой плотный огонь, что фюзеляж Ми-6 за минуту превратился в дуршлаг. Несколько человек, включая и гражданских специалистов, были ранены, а у тех, кто способен был держать в руках оружие, осталось по одному рожку. Зацепило и Илью — душманская пуля обожгла ему висок, оставив на коже глубокую царапину, из которой теперь сочилась кровь.

Когда Илья взял на прицел очередного душмана, передвигавшегося короткими перебежками, его всего трясло от нервного напряжения. Подстреленный им моджахед упал замертво, но сколько они еще смогут сдерживать «черных аистов»? Пять минут, десять? О том, что будет, когда у них закончатся патроны, даже подумать было страшно. Такие же гнетущие мысли, очевидно, одолевали всех, кто держал сейчас с ним оборону, отстреливаясь от наседавших душманов.

— Эй, пресса! Нашему брату в плен к «духам» нельзя, так что ты последний-то патрон прибереги для себя, — посоветовал ему залегший рядом с ним прапорщик.

— Я знаю, — ответил Илья.

— А еще лучше — сразу подорвать себя гранатой, — продолжил стращать его прапорщик. — Бабах! И ты уже на том свете без боли и мучений. После подрыва гранатой никто еще живым не оставался. А чтоб наверняка, надо гранату к горлу прижать — разворотит так, что «духи» над твоим телом уже не надругаются. Эх, жаль, что гранат у нас нет! — посетовал он.

— Да, гранаты нам сейчас бы пригодились, — согласился Илья. И хотя он уже был немало наслышан о зверствах душманов над нашими пленными, с которых «духи» живыми сдирали кожу — эта изощренная казнь называлась у них «красный тюльпан», он скорее готов был сойтись с «черными аистами» в рукопашной, чем пустить себе пулю в лоб.

Когда у Ильи оставалось в рожке всего несколько патронов, со стороны солнца на предельно допустимой скорости к ним на выручку уже неслись пара «крокодилов» Ми-24 и поисково-спасательный Ми-8.

Как только грозно ощетинившиеся стволами и подвесками «вертушки» показались в небе, боевые Ми-24 сразу начали стрелять по душманам, превратив их позиции в сплошное облако дыма и огня. Пока «крокодилы» кружили над полем боя, расстреливая из пулеметов недобитых душманов, Ми-8 забрал всех своих.

Каково же было удивление Ильи, когда он увидел на борту Ми-8 Настю, развернувшую в салоне мини-госпиталь. Весь полет до Кандагара она занималась перевязкой раненых. У Ильи рана на виске нестерпимо саднила и отдавала пульсирующей болью в правую часть головы, но обращаться к Насте за медпомощью он постеснялся. Подумаешь — царапина!

Через час их вертолет приземлился рядом со зданием аэропорта. Раненых забрал подъехавший к ним санитарный автомобиль, а за Ильей с Настей прислали БТР. В салоне бронемашины Настя первым делом старательно обработала рану на голове Ильи. Он сказал ей, что просто оцарапался о какой-то выступ. Внимательно осмотрев эту царапину, Настя решительно заявила, что это касательное пулевое ранение. Пришлось Илье рассказать ей, как все было на самом деле.

— В таких случаях говорят — в рубашке родился, — заметила она. — Возьми душман чуть в сторону и все…

— Мы все сегодня чудом спаслись. Так что жить мы с тобой будем долго и счастливо, — заверил он.

— Хотелось бы, — вздохнула она.

— Со мной? — уточнил он.

— С тобой, конечно! — отозвалась она.

За разговорами Илья с Настей даже не заметили, как оказались в расположении бригады. У штаба бригады их лично встретил начальник политотдела подполковник Акиев. Настя, предпочитавшая держаться от начпо подальше, сразу же ушла в медсанбат. Она проживала в женском модуле с двумя медсестрами в узкой, по-домашнему обустроенной комнатушке — палас на полу, на стенке коврик, столик со скатертью, кухня за фанерной перегородкой. Илью же поселили в офицерском модуле. В комнате с кондиционером он оказался один — вторая кровать пустовала, но Насте сейчас было не до любовных утех. Во второй половине дня в медсанбат поступило много раненых, и до утра она вряд ли могла освободиться. Ближе к вечеру Илья наведался к ней, но пообщаться им толком не удалось — Настю срочно вызвали в операционную, из которой санитары время от времени выносили в эмалированных ведрах ампутированные ноги и руки.

Вскоре к приемному отделению подвезли новую партию раненых на двух бэтээрах и медицинском гусеничном тягаче «таблетке». На этом же тягаче доставили и шестерых погибших. Сопровождавший их врач батальона доложил дежурному врачу медроты о раненых: трое тяжелых — один в голову осколочный и два пулевых в живот. Им нужны были срочные операции. У остальных бойцов ранения были средней степени тяжести и легкие — в основном осколочные в конечности. Дежурный врач распорядился выгружать всех. Илья не мог не помочь водителям и фельдшеру выносить лежачих, которых они размещали под навесом. Погибших тоже надо было выгрузить, только в другом месте — возле устроенного на окраине медсанбата морга — небольшого барака в окружении нескольких палаток. Как только они подъехали к моргу, Илью обдало нестерпимой вонью. Помогая выносить из тягача завернутые в брезент тела, он весь перепачкался кровью.

— Надо замыть пятна, пока свежие, а то джинсы свои потом не отстираешь, — посоветовал ему солдат в резиновом фартуке, вышедший из морга перекурить.

Когда Илья, морщась от невыносимого трупного запаха, от которого у него сразу начали слезиться глаза, зашел в помещение морга, чтобы замыть пятна на джинсах, он увидел зрелище не для слабонервных. Посреди барака на металлическом столе лежал труп, который фельдшер морга омывал из шланга, а в углу барака два пьяных в стельку солдата разбирали сваленные в кучу окровавленные ошметки. Еще один прикатил тележку с цинковым ящиком. Солдаты заполнили этот ящик фрагментами тел и отвезли его в сторону, чтобы приварить крышку.

— Это все, что осталось от попавших в засаду разведчиков. Душманы порубили их в капусту, а останки побросали в захваченный «Урал» и приказали привезти их нам в подарок, — пояснил подошедший к Илье начальник морга — старший лейтенант с засаленными волосами и мутными глазами, такой же пьяный, как и его подчиненные.

Насмотревшись на все это, Илья вышел из морга в полуобморочном состоянии. По дороге в офицерский модуль он, надеясь еще раз сегодня увидеть Настю, заглянул в медсанбат. Судя по потоку раненых, поступавших на два операционных стола, за одним из которых работала лейтенант медицинской службы Воронина, мотострелковая бригада понесла серьезные потери.

Как только бесчувственных раненых вносили в операционную, санитары большими ножницами распарывали им одежду и кидали ее в угол. Настя в красных от крови хирургических перчатках извлекала из их тел осколки и пули. Илья, разжившийся у дежурного врача белым халатом и марлевой повязкой, стоял в сторонке и заставлял себя смотреть, как она роется в распоротом животе солдата, пытаясь добраться до засевшей где-то в кишках пули. Ему надо было это увидеть. Он невольно примерил увиденное на себя и внутренне содрогнулся — нет, это не про него. Все это не может иметь к нему никакого отношения. Наконец Настя подцепила пулю пинцетом и выхватила ее из липких внутренностей. Осмотрев на свету сплющенный кусочек металла, она кинула его в эмалированный таз, заполненный окровавленными бинтами и тампонами.

На соседнем операционном столе хирург отпиливал хромированной ножовкой перебитую ниже колена волосатую ногу, державшуюся на обвисших сухожилиях и остатках костей. Поборов приступ тошноты, Илья поспешно вышел из операционной на свежий воздух.

Насте же сегодня еще предстояло ночное дежурство, и он решил навестить ее после отбоя. В ординаторской горел свет, но в ней никого не было. Решив зайти попозже, Илья направился к выходу. Проходя по длинному коридору, он вдруг услышал раздавшийся за дверью какой-то подсобки сдавленный женский писк. Дверь была незаперта, и Илья решил проверить, что там происходит. Нащупав в темноте выключатель, он зажег свет в каптерке и остолбенел: в глубине помещения коренастый мужик в военной форме прижимал к стене Настю. Зажав ей рот ладонью, вояка суетливо шарил свободной рукой у нее под белым халатиком. Реакция Ильи была молниеносной — схватив мужика за шиворот, он оторвал его от Насти и тут же прямым в челюсть отправил мерзавца в глубокий нокаут. И только потом он узнал в распластавшемся на дощатом полу борове начальника политотдела бригады подполковника Акиева, от которого за версту несло водочным перегаром. Чтобы привести его в чувство, Илья похлопал начпо по отвисшим, как у бульдога, щекам, но тот продолжал лежать, не подавая признаков жизни, и Насте пришлось сбегать в ординаторскую за нашатырным спиртом. Резкий запах нашатыря вывел начпо из обморочного состояния. Мотнув головой, он бессмысленным взглядом уставился на Илью с Настей, явно не соображая, что с ним и где он находится.

— Еще раз увижу тебя рядом с Настей — убью! — предупредил его Илья. — Ты меня понял, хряк вонючий?

— Да понял я, понял, — потирая ушибленную челюсть, проворчал Акиев. — А за хряка ты мне еще ответишь, журналист…

— Илья, пойдем отсюда, — попросила Настя. — Ты же видишь, он надрался как свинья и потому не соображал, что делает, — примирительно сказала она, уводя за собой Илью.

В ординаторской она первым делом заварила чай с мятой. Им обоим надо было успокоиться, и чай с мятой был отличным средством для снятия нервного напряжения. После того, что случилось с ней в каптерке, Насте уже не было смысла скрывать от Ильи, что начпо не дает ей проходу с первого дня, как она прибыла в медроту, но она старалась его и близко к себе не подпускать. А сегодня тот узнал, что у нее ночное дежурство, и приперся к ней в ординаторскую пьяный в хлам и сразу начал приставать. Из ординаторской Насте удалось сбежать, она спряталась в каптерке, но Акиев нашел ее и там, так что Илья подоспел как раз вовремя.

— Только ты не представляешь себе, какого врага нажил — начпо за свой сегодняшний позор наверняка захочет тебе отомстить, — предупредила она.

— Да ничего он мне не сделает, — отмахнулся Илья. — Пусть еще спасибо скажет, что легко отделался. Я ведь и убить его мог в тот момент.

— Вот поэтому я и увела тебя от греха подальше. И неизвестно еще, чем это все для нас закончится. Акиев ведь способен на любую подлость. Говорят, что даже наш комбриг побаивается с ним связываться.

— Это мы еще разберемся, кто кого должен бояться. А вообще будет лучше, если ты переедешь ко мне в Кабул — в кабульском госпитале хирурги ведь тоже нужны.

— Я бы с радостью переехала к тебе, только кто меня из медроты отпустит?

— Если мы с тобой распишемся, никто, думаю, не будет возражать против того, чтобы в загранкомандировке муж с женой проживали вместе, тем более что в Кабуле для семей советских специалистов построено целых два квартала.

— Ну если так будет стоять вопрос, тогда другое дело, — согласилась с ним Настя. — Расписаться мы можем и здесь, но свадьбу сыграем, когда вернемся в Союз. Согласен?

— Конечно, согласен. А медовый месяц предлагаю провести там, где мы с тобой познакомились. Помнишь ту ночь? Как тихо плескались морские волны у наших ног…

— Ну мы с тобой и размечтались! — грустно вздохнула Настя. — В этой пустыне, где даже стерильные операционные инструменты приходится держать в тазу с водой, иначе они тут же покроются серым налетом пыли, мне даже представить себе трудно, что где-то есть море и можно целыми днями беззаботно валяться на пляже.

— Вот поэтому я и постараюсь увезти тебя отсюда как можно скорее, — пообещал Илья, но не смог сдержать своего обещания по не зависящим от него обстоятельствам, поскольку афганская командировка вскоре для него закончилась и его отправили обратно в Союз.

Судьба, однако, по-прежнему была к ним благосклонна. Через два месяца он получил письмо от Насти, в котором она сообщила, что у них будет ребенок. Эта новость не стала для Ильи такой уж неожиданностью, ведь когда Настя впервые отдалась ему, они в пылу страсти даже не думали предохраняться, благодаря чему ее контракт в Афганистане закончится теперь на полтора года раньше и она приедет к нему навсегда. Так все и произошло. Никакой начпо не мог помешать Насте уйти в декрет, и в начале декабря она прилетела к Илье в Харьков, так что новый 1987 год они встречали вместе. В положенный природой срок Настя родила ему сына, а через два года еще одного, и больше они не расставались.

Их брак можно было назвать идеальным, когда супруги любят и полностью доверяют друг другу, но никто не застрахован от того, что произошло с Ильей. В свои тридцать восемь он безумно, как мальчишка, влюбился в девушку на четырнадцать лет младше его. Девушку, из-за которой он потерял голову, звали Инна, и работала она следователем в одном с Ильей городском Управлении.

При этом его чувства к жене ничуть не угасли. Для своих лет Настя выглядела изумительно. Конечно, ее нельзя уже было назвать ослепительной, но бывают женщины, которым очень идет бальзаковский возраст, и для мужчин они намного интереснее, чем пустоголовые юные красотки.

С годами черты лица Насти стали выразительнее и тоньше, заметнее смело очерченные брови, прямее и глубже взгляд. Во всей фигуре ее была та отчетливая стройность зрелой женщины, которая даже привлекательнее стройности молодых, ибо чувствовалось, что дана ей не на время, а навсегда. И в минуты близости Настя по-прежнему была для Ильи желанна, как при их первом свидании.

Это было какое-то сумасшествие. Он любил их обеих — и жену, и любовницу. С Инной до постели дело у них пока не дошло, потому что она тоже была несвободна. Но за одну ночь с ней он готов был продать душу дьяволу и в то же время понимал, что у их служебного романа нет будущего. Ради молодой любовницы он никогда не бросит жену с двумя детьми, тем более что Инна его об этом не попросила бы.

Классический служебный роман стараются хранить от окружающих в тайне, поскольку его главная интрига состоит в том, что он или она несвободны в личной жизни, то есть дома егождет жена, а ее — ревнивый муж. Зародившийся на службе роман обычно не воспринимают всерьез, и сколь бы сильные чувства ни питали его, любовники, как правило, не торопятся избавляться от уз Гименея.

Двадцатичетырехлетняя следователь Инна Хариенко — прекрасно сложенная белокурая девушка с пытливым взглядом и приятным, несколько простоватым лицом, была замужем. Это обстоятельство, однако, не действовало отрезвляюще на пытающихся ухаживать за ней коллег-мужчин. Как всякой женщине, офицеру милиции Хариенко льстили оказываемые ей сильным полом знаки внимания, но она решительно пресекала любые попытки флирта. Оперативники, с которыми ей чаще всего приходилось общаться, народ весьма бесцеремонный, и молодой девушке в такой мужской компании приходилось быть все время начеку. Она старалась избегать офицерских пьянок по поводу чьих-то дней рождения или присвоения кому-то очередного звания, уклонялась от предлагаемых ей многочисленными поклонниками посещений кафе и ресторанов, выездов на природу и «культпоходов» в местную сауну. Меж тем милицейский коллектив стал для нее второй семьей, в которой она проводила времени больше, чем с мужем, и она вовсе не прочь была иногда расслабиться в кругу друзей-сослуживцев. Общаться с коллегами ей было, во всяком случае, куда интереснее, чем возиться на кухне, выслушивая упреки вечно чем-то недовольного законного супруга Арсена — самоуверенного бизнесмена с восьмью классами образования.

Познакомившись со стройным, отлично выглядевшим для своих лет сотрудником национального бюро Интерпола капитаном Ладогиным, на которого сразу положили глаз почти все дамы городского Управления, Инна с удивлением отметила, что испытывает странное волнение в его присутствии. Она не задумывалась над тем, чем ее так затронул Ладогин. Просто он нравился ей, и все. Невысокий, сухощавый, он не был для нее эталоном мужской красоты, но с первых же минут общения с ним Инна поняла, что перед ней настоящий мужчина — благородный, сильный и умный. Ее обаяла искренность его голоса, его открытый взгляд. Ей было легко с ним, будто они знакомы давным-давно. Как-то сразу они непринужденно перешли на «ты», хотя капитан милиции Ладогин был старше ее на четырнадцать лет, и ежедневно находили повод встретиться друг с другом. Впрочем, эти встречи носили исключительно служебный характер. Илья не скрывал, что влюблен в нее, Инна же свои чувства к нему считала легким, ни к чему не обязывающим увлечением. Он слегка вскружил ей голову, и это головокружение скоро у нее пройдет. У нее есть хорошо зарабатывающий муж, что при ее нищенской зарплате немаловажно, а Ладогин для нее лишь друг и не более, убеждала она себя. Правда, с мужем намечались, похоже, серьезные проблемы — Инна подозревала, что Арсен изменяет ей, и если ее подозрения окажутся небеспочвенными, она не сочла бы за преступление отплатить ему тем же. Не имея прямых доказательств его неверности, она уже, в сущности, по-своему мстила ему. В минуты интимной близости она была холодна с ним, а если природа все же брала над нею верх, она старалась представить себя в объятиях другого мужчины, за что однажды и поплатилась, в порыве нахлынувшей страсти назвав мужа Илюшей. В ответ Арсен, не удосужившись выслушать ее оправдания, жестоко избил жену. Инна стерпела побои, не проронив ни звука. Когда после превратившегося в пытку воскресного выходного она встретилась в Управлении с Ильей, ее так и подмывало пожаловаться ему на распустившего руки мужа, но из гордости она промолчала. Илья был ей лишь хорошим другом, и они еще не настолько близки, чтобы она могла поделиться с ним своими семейными проблемами. Вскоре ей таки пришлось обратиться к нему за защитой, но не от деспота-мужа, а от распоясавшегося в ее кабинете бандита, в отношении которого она вела уголовное дело.