– Не стоит! – перебил Фелдер. – Я просто забочусь о своем бизнесе. Мне нужны хорошие кадры. – Он доверительно нагнулся к Майрону: – Зачем тебе быть на побегушках у своих клиентов? Я хочу, чтобы ты занимался тем, что делаешь лучше всего, – искал новых клиентов и вел переговоры.

«Я буду говорить о советских людях, преданных Партии и Родине, всегда готовых жертвовать собой в борьбе, где не просят и не дают пощады… Советский разведчик постоянно один среди врагов, и эти два слова – Партия и Родина – остаются для него единственным звеном, на жизнь и смерть неразрывно связывающим его с прошлым и будущим».[395]


Майрон не собирался бросать свою компанию, но предложение звучало очень соблазнительно.

Дмитрия Александровича пригласили на встречу с цензором – полковником 1-го главного управления КГБ СССР Георгием Соколовым.

– Можно мне подумать? – спросил он.

– Конечно, конечно! – воскликнул Мартин. – Я не стану на тебя давить. Взвесь все «за» и «против». Не обязательно давать ответ немедленно.

«По долгу службы мне довелось рассматривать литературный набросок о деятельности советской разведки в 30-е годы, – вспоминал Соколов много лет спустя. – Остросюжетные эпизоды, окрашенные романтикой подвига, показывают политическую убежденность и стойкость разведчиков, их самопожертвование ради высоких целей строительства нового, справедливого общества. С профессиональной точки зрения сюжет показался довольно авантюрным и малоправдоподобным. Однако поднятые архивные материалы подтвердили реальность описываемых событий и незаурядность личности автора. Появилось желание лично познакомиться с ним. Встреча состоялась на служебной квартире. В гостиную неторопливой, слегка шаркающей походкой (следствие инсультов) вошел высокий седой старик с мягкой улыбкой, которую не скрывали усы и волнистая борода. Улыбались и голубые глаза, доброжелательно, но несколько настороженно. Почувствовав в собеседнике заинтересованного коллегу по прежней профессии, с которым, не нарушая установленных в разведке принципов, можно открыто говорить о своей прошлой работе, Дмитрий Александрович невольно воспользовался отдушиной. Разговор принял откровенный, доверительный характер и вышел далеко за рамки обсуждаемых сюжетов… Дмитрий Александрович произвел на меня глубокое впечатление как человек, осознавший историчность процессов, через которые его прогнала судьба. Он не озлобился из-за несправедливости и жестокости по отношению к нему определенных инстанций и людей, хотя остро переживал это. С гордостью и удовлетворением вспоминал он полные опасности трудные годы работы в подполье. Повествуя о них, он полагал, что ничего особенного не делал, работал, как все. Для меня же было ясно, что это незаурядный, выдающийся разведчик, которому сопутствовал успех, так как он жил своим делом, и в нем выработался своеобразный инстинкт, обеспечивавший ему удачу и кажущееся везение в самых острых ситуациях».[396]


– Спасибо за предложение, но я пришел сюда по другому делу.

Полковник Соколов несколько обманулся: его собеседник отнюдь не «осознал историчность» – просто он прекрасно понимал, с кем, как и о чем говорить. В рукописи книги «Трудный путь в бессмертие» оказались такие строки:

– Разумеется. – Фелдер откинулся в кресле, улыбнулся и скрестил руки на груди. – Я слушаю.

– Речь идет о Греге Даунинге.

«Никакие гитлеровцы не могли бы так расправиться с советской разведкой, как это накануне войны сделал Сталин: как и армию, он ее обезглавил и обескровил. Беззаветно преданные бойцы и патриоты были уничтожены без всякой вины… Самоотверженный труд и геройство наших разведчиков оказались ненужными. А сознание ненужности и обманутости хуже смерти… Ночами я просыпаюсь от жгучего горя и стыда и думаю – зачем же мы вынесли столько мук и сами совершили столько преступлений? Тогда мы успокаивали себя мыслью о жертве Родине: это было сомнительное по моральному уровню объяснение, но оно поддерживало силы и помогало идти в бой. И вот теперь мы узнали, что добытые своей и чужой кровью документы шли в корзину… Прекрасные и высокие чувства самопожертвования потрачены не ради Родины, а для выгоды политических прохвостов и мошенников, и такие искренние и хорошие люди погибли за ничто, оказались выброшенными в мусорный ящик…»[397]


Улыбка не исчезла, но заметно дрогнула.

Быстролетов страстно хотел хоть как-нибудь рассказать: мы были, сражались, делали всё, что могли.

– О Греге Даунинге?

«Устраняя точные данные, цифры и имена, я обокрал самого себя, но что поделаешь – может, хоть в таком оскоплённом виде мой материал увидит свет».


– Да. У меня есть несколько вопросов.

Интервью не пропустили. Но у Дмитрия Александровича получилось сделать кино. В том же году, когда Татьяна Лиознова приступила к съемкам сериала «Семнадцать мгновений весны», он передал в КГБ на согласование сценарий фильма «Человек в штатском». Одобрение было получено. За режиссуру взялся Василий Журавлев, прославившийся своей киноверсией «Пятнадцатилетнего капитана». «Я завален работой, вплоть до эскизов туалетов для дам. Устаю до полусмерти», – делился Быстролетов впечатлениями с Кольцовым.

Мартин продолжал улыбаться:

– Ты, конечно, понимаешь, что я не могу разглашать конфиденциальную информацию?

Премьера фильма состоялась в октябре 1973 года. Афиши сообщали, что картина посвящается «чекистам тридцатых годов, внесшим большой вклад в дело борьбы за мир, против войны и фашизма». Главную роль разведчика Сергея, он же граф Переньи, играл неотразимый Юозас Будрайтис. За последующий год «Человек в штатском» собрал хорошую кассу – было продано свыше 26 млн билетов (для сравнения: суперхит «Невероятные приключения итальянцев в России» посмотрели 49 млн человек). Однако кинокритики морщились и отмечали надуманность и неестественность в поведении персонажей и сюжетных линиях. В «Советском экране» картину даже обозвали «клюквой» и воплощением кризиса жанра. На телеэкранах только что прогремел сериал Лиозновой, в сравнении с ним «Человек в штатском» и вправду выглядел бледновато – несмотря на то, что Семенов выдумал историю Штирлица, а Быстролетов опирался на личный опыт. Он и сам был не рад результату – называл его «куцым во всех отношениях» (хотя и радовался тому, что снялся в кино – в эпизодической роли ректора пражского университета).

– Разумеется. Я лишь хотел выяснить, где он находится.

«Деду фильм не понравился, – вспоминал Сергей Милашов. – Режиссер не показал главного: разведка – столкновение интеллектов, накал страстей, которые выражают глаза на невозмутимом лице разведчика».[398]


Фелдер выдержал паузу. Беседа двух друзей закончилась, началась деловая встреча. В подобных ситуациях главное достоинство – неистощимое терпение. Человек, ведущий переговоры, должен уметь слушать. Более того, он должен уметь разговорить партнера. Миновало несколько секунд, прежде чем Фелдер спросил:

Одновременно с созданием фильма Быстролетов сочинял приключенческую повесть «Para Bellum» – она появилась в журнале «Наш современник» весной 1974 года. Начало было весьма завлекательным:

– Зачем тебе это нужно?

«Туристы, выходя из чистенького здания центрального амстердамского вокзала, обычно прежде всего пересекают улицу и направляются к одному из баров, длинным рядом выстроившихся лицом к вокзалу, – их манят яркие рекламные картины, изображающие смуглых креолок, которые были бы похожи на испанских мадонн, если бы не отсутствие одежды – у одних частичное, у других полное… Но один из пассажиров не поспешил вслед за всеми под зазывные вывески… Поставив небольшой и, по-видимому, легкий чемодан возле ног, он закурил сигарету и с удовольствием окинул взглядом улицу».


– Мне надо с ним побеседовать.

В последующих главах рассказывалось о блестящих операциях советских разведчиков в предвоенной Германии, Голландии, Швейцарии.

– Могу я узнать о чем?

В тех же номерах «Нашего современника» печатался роман о золотоискателях – «Территория» молодого писателя Олега Куваева. «Территорию» многократно переиздавали в СССР, перевели на 15 иностранных языков. О «Para Bellum» же вскоре позабыли. Ценности ей могло придать хотя бы поверхностное раскрытие биографии автора, о котором читатели совсем ничего не знали.

– Боюсь, это конфиденциально.

Фильм «Мертвый сезон», вышедший на экраны страны в 1968 году, начинался с краткого комментария полковника Абеля – советские зрители впервые увидели, как выглядит настоящий разведчик-нелегал.

Они продолжали смотреть друг на друга искренне и дружелюбно, однако с этого момента превратились в покерных «акул», тщательно скрывающих свои карты.

«Я выступаю в роли, необычной для себя, – объяснял Рудольф Иванович, – потому что люди моей профессии привыкли больше слушать и меньше говорить. Но тема этой картины волнует меня и моих товарищей, и поэтому я думаю, что это оправдывает некоторое отступление от наших правил».


– Майрон, – вздохнул Фелдер, – поставь себя на мое место. Мне совсем не хочется давать такие сведения без намека на то, что, собственно, происходит.

Абель предупредил, что место действия в фильме не названо, имена и фамилии героев изменены, но основа сюжета – подлинная:

Пора чем-то поделиться.

«…как подлинна та борьба, которую мы ведем – мы, люди, которые стремятся предотвращать войны».


– Я пришел в «Драконы» не потому, что желал вернуться, – произнес Майрон. – Бокс Арнстайн нанял меня, чтобы я нашел Грега.

После успешной премьеры «Мертвый сезон» вошел в число востребованных лент советского кинопроката и телеэфира. «Человека в штатском» же быстро позабыли. Повесть «Para Bellum» была переиздана лишь один раз – в 1979 году, стараниями Анны Михайловны Быстролетовой, да и то в сборнике.

Фелдер сдвинул брови:

– Нашел Грега? Я думал, он поправляется после травмы.

Органы госбезопасности оказывали Дмитрию Александровичу знаки внимания: предложили персональную пенсию, от которой он отказался (о пенсии он просил после реабилитации, а теперь и без того вполне хорошо зарабатывал); наградили юбилейным знаком «50 лет ВЧК-КГБ». Приглашали помочь разобраться с кое-какими довоенными резидентурными документами ИНО. По словам Милашова, заместитель председателя КГБ СССР Семен Цвигун «неоднократно обращался к деду с просьбой проконсультировать “своих” авторов или высказать мнение о произведениях на тему разведки». В октябре 1968 года Быстролетов «согласно полученным указаниям» (так в рукописи) подготовил отчет о своей службе в ИНО. Руководство внешней разведки чтило традицию фиксировать опыт мастеров старой школы: их приглашали выступать перед курсантами, просили оставлять воспоминания – в свободной форме.

Майрон покачал головой:

«С работой в разведке и с ИНО связаны лучшие годы моей жизни, – написал Быстролетов. – Я горжусь ими, и от теперешних работников КГБ слышал слова: “Мы хотели бы быть такими, как вы. Вы – пример для нас”. Я имею право гордиться сделанным».[399]


– Это история, которую Бокс придумал для газет.

Эти воспоминания на Лубянке хранили под грифом «Особо секретный фонд» и использовали на свое усмотрение. Полковник Николай Пекельник, курировавший съемки «Человека в штатском», заимствовал из отчета сюжетную линию, действующих лиц и некоторые факты для повести «Капля крови» (сборник «Чекисты рассказывают», издан в 1983 году). Быстролетова он переименовал в Павла Доброхотова, Бориса Базарова – в Виктора Тихонова, Эрнеста Олдхэма – в Эдуарда Пелхема, и в завуалированном виде поведал об операции проникновения в шифровальную службу Foreign Office. Упомянул даже о текстильной фирме-прикрытии. Публикация осталась незамеченной за границей, и до 1990-х специалисты по истории шпионажа, как и аналитики MI5, оставались в неведении, каким образом советская разведка получила доступ к секретной информации британского МИД.

– Ясно. – Мартин взялся рукой за подбородок. – Значит, ты пытаешься его разыскать?

* * *

– Да.

Внеочередная репетиция парада на Красной площади нарочно была проведена ночью – чтобы заслонить проходившую там эпохальную перемену.

– Бокс тебя нанял? Он сам тебя нашел? Это была его идея?

На следующий день, 1 ноября 1961 года в газетах появились скупые строчки:

Майрон ответил на все вопросы утвердительно. На лице Фелдера появилась слабая улыбка, будто он вспомнил что-нибудь забавное.

«Во исполнение постановления XXII съезда КПСС гроб с телом И.В.Сталина перенесен из Мавзолея Владимира Ильича Ленина к Кремлевской стене».


– Уверен, Бокс говорил тебе, что Грег уже проделывал это раньше.

Съезд одобрил предложение первого секретаря Ленинградского обкома Спиридонова единодушно. Никогда прежде с высоких трибун не говорили так откровенно о культе личности. И сам Хрущев, и многие делегаты в своих выступлениях приводили факты произвола и беззакония, творившегося по указанию или с ведома Сталина – чудовищного истребления советских людей, и государственных деятелей, и простых граждан без суда и следствия по лживым, наскоро сфабрикованным обвинениям.

– Да, – подтвердил Болитар.

– Тогда я не понимаю, к чему суета, – развел руками Мартин. – Спасибо за заботу, Майрон, но ты зря волнуешься.

После XXII съезда бывший фронтовик и лагерник Александр Солженицын передал машинописный экземпляр своей повести «Щ-854. Один день одного зэка» в редакцию «Нового мира». Согласовывали ее долго, переименовали в «Один день Ивана Денисовича», печатали – с личного одобрения Хрущева. 18 ноября 1962 года 97 000 экземпляров журнала развезли по киоскам и разослали подписчикам по всей стране. Издание с «Одним днем» стремительно исчезло с прилавков, и редакция допечатала еще 25 000. В январе 1963 года повесть вышла в «Роман-газете» 700-тысячным тиражом, а летом – еще и отдельной книгой. Константин Симонов, писатель с высочайшим авторитетом, отозвался о ней с исключительной похвалой:

– Ты знаешь, где он?

«Тема повести связана с такой страшной и кровоточащей раной, что по-настоящему поднять ее мог […] лишь художник, безгранично любящий людей своей Советской страны и верящий в их нравственную силу».[400]


– Я уже говорил тебе, Майрон, поставь себя на мое место. Если бы один из твоих клиентов решил уединиться, ты бы пошел против его воли?

Еще до того, как имя Сталина исчезло с мавзолея, вчерашние з/к твердо знали, что о «том самом» прошлом писать нужно – непременно и обязательно.

Болитар почувствовал фальшь.

«Лагерь – отрицательная школа с первого и до последнего дня для кого угодно. Но уж если ты его видел – надо сказать правду, как бы она ни была страшна, – считал Варлам Шаламов. – Со своей стороны я давно решил, что всю оставшуюся жизнь посвящу именно этой правде».[401]


– Смотря по обстоятельствам, – промолвил он. – Если бы у него имелись серьезные проблемы, я бы сделал все, чтобы помочь ему.

Дмитрий Быстролетов вспоминал, как, сидя над очередными медицинскими переводами, вдруг осознал:

– Какие проблемы?

«Я не смею умереть, не дав свидетельское показание советскому народу. Отныне всё будет подчинено только одной задаче: описать, что́ я видел в сталинских лагерях… Я плохо вижу. Болен. Стар. Справлюсь ли? Успею ли? Должен справиться! Должен успеть!»


– Азартные игры, например. Грег должен большую сумму денег очень скверным типам. – Мартин никак не отреагировал. Майрон решил, что это даже к лучшему. На его месте любой агент, услышав про долги клиента гангстерам, подпрыгнул бы на месте. – Ты знал, что он был игроком, Мартин?

Фелдер ответил медленно, словно взвешивая каждое слово:

«Дед не скрывал от меня, что пишет книгу. Я видел кипы листов, исписанных его бисерным почерком, – запомнилось Милашову. – Помню, с какой гордостью он показал мне в 1960 году первый толстенный том рукописи, переплетенный в зеленый ледерин… [Потом] на книжной полке появлялись новые тома, одетые уже в черный ледерин. Когда я приезжал к деду, он молча показывал на них пальцем, но глаза излучали радость очередной победы».[402]


– Ты новичок в нашем бизнесе, Майрон. В тебе много энтузиазма, который не всегда идет на пользу делу. Да, я спортивный представитель Грега Даунинга. Это накладывает на меня определенные обязательства. Но я не занимаюсь его личной жизнью. В свободное время он или другие клиенты могут делать все, что угодно. Мы заботимся о каждом спортсмене, но не заменяем их родителей и не указываем, как им жить. Чем раньше ты это усвоишь, тем лучше.

Дмитрий Александрович предложил издательствам наименее острые, как ему казалось, повести – «Превращение», «Пучину» и «Человечность». В «Советском писателе» рукописи рецензировали корифеи соцреализма Кузьма Горбунов и Николай Атаров, а также не понаслышке знавший о репрессиях Олег Волков (отсидел в тюрьмах и лагерях 25 лет, в Союз писателей СССР был принят по рекомендации Сергея Михалкова). Перевесило мнение первых, и «Пир бессмертных» отклонили.[403]

Заметка для Бокса: Мартин знал про долги Грега.

То, на что осмелился главред «Нового мира» Александр Твардовский, в других местах повторять не рисковали. Роман «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, рукопись которого КГБ изъял в феврале 1961 года, так и оставался лежать где-то на Лубянке. После XXII съезда КПСС автор обратился с письмом к Хрущеву, но был приглашен к секретарю ЦК КПСС Михаилу Суслову и услышал, что «публикация этого произведения нанесет вред коммунизму, Советской власти, советскому народу».[404]

– Почему десять дней назад Грег снял пятьдесят тысяч долларов? – спросил Майрон.

Варлам Шаламов в ноябре 1962 года подал заявку в издательство «Советский писатель», приложив к ней рассказы колымского цикла; ответ был таким:

Снова никакой реакции. То ли Фелдер вообще не удивлялся ничему из того, что говорил Майрон, то ли у него была способность в совершенстве управлять лицевыми мышцами.

«Лагерная тема, взятая Вами в основу сборника, очень сложна, и, чтобы она была правильно понята, необходимо серьезно разобраться в причинах и следствиях описываемых событий. На наш взгляд, герои Ваших рассказов лишены всего человеческого, а авторская позиция антигуманистична».[405]


– Ты же знаешь, я не могу обсуждать с тобой подобное – или хотя бы подтвердить, что оно вообще имело место. – Он хлопнул себя по коленям и изобразил улыбку. – Вот что, Майрон, подумай о моем предложении. А про эту историю забудь. Рано или поздно Грег появится. Так было всегда.

Дмитрий Быстролетов попытался обратиться «на верх» – в Отдел культуры ЦК КПСС. В декабре 1962 года ему домой позвонил инструктор отдела Александр Галанов.

– Не уверен, – возразил Болитар. – Боюсь, на сей раз у него серьезные проблемы.

– Если ты говоришь о его долгах…

«Сахарным голосом он сообщил, что обе рукописи были прочтены с благодарностью и оставлены в архиве ЦК, а моя просьба сообщить, можно ли их отдать в редакцию журналов, не имеет под собой основания, ибо в СССР полная свобода печати, и решить, захотят ли редакции поместить мои воспоминания или нет, ЦК не может, так как это внутреннее дело редакций… Мои рукописи обошли все редакции, были прочитаны и возвращены с понимающей улыбкой, с шепотом: “Теперь не время. Спасибо”».[406]


Майрон покачал головой:

Человек с очень интеллигентной манерой держаться и усталым лицом – таким Быстролетов запомнился историку Давидсону из редакции «Азии и Африки сегодня», когда они познакомились в конце 1962 года. Бывший разведчик после очередной неудачи не опустил руки и отнес в Литературную консультацию Союза писателей СССР самую, как он думал, благонамеренную из своих книг, указав, что «эта повесть посвящается советским людям – твердым, верящим и преданным, стоящим за правду до конца». «Человечность» рассказывала о том, что и в унизительных условиях, и при искушении властью можно сохранить честность и порядочность. Но ее финальный пассаж – «Подоспел пятьдесят третий год и все последующие перемены. Не будь их, не было бы и этой повести» – оказался уже не ко времени. Едва успевшая проявить себя оттепель закончилась. В октябре 1964 года стараниями консервативной партийной верхушки Хрущев лишился постов первого секретаря ЦК и главы правительства. Идеологический откат не заставил себя ждать.

– Нет, не о них.

– Тогда о чем?

За публикацию «Человечности» высказался лишь редактор Боборыкин, отметив, что книга обладает несомненными художественными достоинствами, хотя рассуждения на политические темы требуют большей четкости и зрелости. Заведующий Литконсультацией Сеньков указал на неубедительность идейной концепции и, как следствие, неглубокое осмысление чрезвычайно сложной темы. Консультант правления СП СССР Орьев – бывший чекист, сам отсидевший по надуманному обвинению, – фактически вынес приговор:

До сих Болитар не выяснил ничего нового. Правда, Фелдер намекнул, что ему известно о пристрастии Грега к азартным играм, но у него не было выхода. Он сообразил, что Майрону все известно. Если бы он стал это отрицать, то оказался бы либо плохим агентом, либо просто лжецом. Мартин был мастером своего дела. Он не допускал ошибок.

«Доктора [главного героя повествования] ощущаешь как человека, на котором одеты не только шоры, но и специальные очки локального видения… Святая вера народа в то, что Сталин – великий продолжатель дела Ленина – этого Доктор не видел, не знал? А вдохновение и неисчерпаемая мощь, с какими народ в неизъяснимых трудностях свершал пятилетки, создал гигантский экономический потенциал, распрямился после ужасающих военных ударов, разгромил гитлеровскую Германию, заново отстроил полстраны, – эта система Доктору не была известна? Да, жертвы были страшные, утраты – невосполнимые. Но именно тяжесть утрат обязывает пишущего об этом к предельной точности… Доктор, который сегодня в рукописи, он – не положительный герой. Я не советовал бы знакомить с ним, таким, читателя».


Майрон сменил тему:

Наконец, Чагин – маститый издатель на пенсии, некогда друживший с Есениным и поддерживавший Цветаеву, – ответил, будто припечатал:

– Зачем ты следил за женой Грега?

«Не то Вы отбираете из сокровищницы Ваших переживаний и воспоминаний, не на то тратите Ваш несомненный литературный талант».[407]


Фелдер заморгал:

Ну что ж, рассудил Дмитрий Александрович, книги, как и их авторы, имеют свою историю. Если нельзя печатать теперь – не беда; придет время – и они понадобятся. Пока можно обойтись самиздатом: читают друзья и знакомые, никто не сказал дурного слова, наоборот: «Мне по-человечески трудно было читать эти страницы и ещё труднее оторваться от них». Значит, этот труд полезен, надо продолжать делать свое дело и довериться судьбе.

– Что?

Однако судьба не подавала обнадеживающих намеков. В 1965 году Главное архивное управление предписало государственным библиотекам ограничить доступ к воспоминаниям репрессированных, полученным в дар от авторов, и в дальнейшем направлять их в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

– «Протек инвестейшнс». Сыскное агентство, которое ты нанял. Они установили видеонаблюдение в отеле «Гленпойнт». Я хочу узнать – зачем?

Мартин удивленно поднял брови:

«Через некоторое время последовал памятный мне случай, прямо вытекавший из этого нового порядка, – рассказывала Сарра Житомирская, завотделом рукописей Государственной библиотеки имени Ленина. – Ко мне пришел очередной мемуарист, бывший зэк, с предложением передать свои автобиографические записки. Следовало бы сразу объяснить ему ситуацию, но он с первых же слов произвел на меня сильное впечатление: ясно стало, что дело идет не о рядовых мемуарах. Это был пожилой и очень больной человек, но и сейчас видно было, каким могучим красавцем он был когда-то и что сделала с ним жизнь. Он коротко объяснил, что долго являлся нашим резидентом сначала в Европе, потом в Америке, впоследствии был репрессирован и, пройдя все круги ада, удивительным образом выжил. И всё это описано в его двухтомных мемуарах… Мне следовало сразу направить его в ИМЛ. Но я не смогла преодолеть острое желание ознакомиться с рукописью… Прочтя [ее] дома, я поняла, что не ошиблась, что это уникальный документ, раскрывающий самые потаенные факты деятельности нашей внешней разведки… Должна признаться, что я испугалась. Полугодом раньше я не задумалась бы взять рукопись, заложив ее в спецхран, но теперь, после прямого запрета, не решилась. И когда он, как мы условились, позвонил мне через неделю домой, я предложила отдать рукопись в ИМЛ. Уже из телефонного разговора мне стало ясно, что опытный этот человек и не подумает следовать моему совету. Он прислал кого-то за рукописью, а я долго мучилась угрызениями совести – что, если из-за моей трусости рукопись вообще не сохранится?!»[408]


– Я плохо тебя понимаю, Майрон. Сначала ты говоришь, что у моего клиента крупные проблемы. Уверяешь, будто пытаешься ему помочь. А теперь выдумываешь какие-то обвинения в видеосъемке. Что это значит?

Рискнуть решили в ленинградской Государственной публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, куда Быстролетов в 1966 году привез пять самодельных томов.

– Я действительно хочу помочь Грегу.

«Определить на хранение рукопись, безжалостно повествующую о сталинских лагерях и советской разведке, было непросто, – пишет Анатолий Разумов со ссылкой на устные воспоминания сотрудников ГПБ. – После долгих переговоров и переписки [она] была принята в дар».[409]


– Самое лучшее, что ты можешь для него сделать, – сообщить мне все, что тебе известно. Я его адвокат, Майрон. Все мои усилия направлены на то, чтобы защищать Грега, а не «Драконов» или Бокса. Ты заявил, что у него серьезные проблемы. Расскажи мне.

Тема сталинизма и репрессий теперь считалась закрытой. Покаяния не состоялось. В «Правде» разъяснялась ошибочность немарксистского термина «период культа личности»: преувеличение роли одного лица в истории страны ведет к умалению героических усилий партии и народа в борьбе за социализм. На XXIII съезде КПСС под бурные аплодисменты говорилось о том, что нарушение социалистической законности имело место быть, но осталось далеко в прошлом.

Майрон покачал головой:

«Партия решительно отвергает всякие попытки перечеркнуть героическую историю нашего народа, который под руководством КПСС почти за полвека прошел трудный, но славный путь борьбы и побед, [и будет бороться с] однобоким, а то и не правильным отображением нашего прошлого».


– Сначала объясни про съемку.

«Один день Ивана Денисовича» теперь клеймили как произведение, «тенденциозно искажающее отдельные этапы жизни советских людей».[410]

– Нет.

Быстролетов упорствовал. В 1966 году он закончил «Записки из Живого дома».

Обычное дело. Переговоры зашли в тупик. Каждый надеется урвать свой кусок, сохранив при этом добродушный вид. Оба используют выжидательную тактику. Кто расколется первым? Майрон прикинул шансы. Во время переговоров главное – не упускать из виду, чего хочешь ты и чего хочет твой партнер. Допустим. Что ему нужно от Фелдера? Информация о пятидесяти тысячах долларов и видеопленке, может, кое-что еще. Что надо от него Фелдеру? Немного. Упомянув о серьезных проблемах, Майрон задел его любопытство. Очевидно, Мартин уже знает, о чем идет речь, но желает выяснить, что известно Болитару. Вывод: Майрону информация нужна больше. Он должен сделать первый шаг. И хватит церемониться.

«Мне довелось быть участником строительства комбината и города Норильска. Строителями были на девяносто девять процентов заключенные… А разве теперь можно прочесть в бесчисленных статьях о Норильске хоть одно слово о заключенных? Какие заключенные?! Где?! Норильск выстроен коммунистами и комсомольцами! Это дело рук великой партии Ленина! Я был на строительстве Байкало-Амурской магистрали от Тайшета до Новочунки. Строили – одни заключенные. Но разве о них написано хоть полслова? Нет! БАМ строили коммунисты и комсомольцы! Ур-р-р-а! У меня на глазах строился огромный нефтеперегонный завод в Омске. Опять всё то же – на деле работали заключенные, на бумаге – коммунисты и комсомольцы! Любое достижение народа партия приписывала себе».


– Боюсь, я не единственный, кого интересуют эти вопросы, – заметил он.

Эта книга по новым меркам тянула на идеологическую диверсию. Но последняя по счету повесть, за которую Дмитрий Александрович взялся в начале 1967 года, «Шелковая нить», вышла не менее хлесткой – настолько масштабно и выпукло была показана в ней мерзость гулаговского мира и лживость тех, кто им дирижировал.

– Ты о чем?

В одной из глав он изобразил (точнее, вообразил) дискуссию заключенных – подпольный общественный суд над Сталиным, на котором выступил с детальным психиатрическим анализом личности вождя. Резюме звучало убийственно:

– К тебе могут обратиться люди из убойного отдела.

Зрачки Фелдера расширились.

«Душевнобольной Демиург, возводящий чистое и белое здание земного рая грязными и черными руками им же самим созданных бесов. ‹…› Поклонение вождю понемногу строили все советские люди. Каждый человек. Я и вы. Мы, именно мы сами построили своими руками эти лагеря и сами же посадили себя за проволоку, потому что лагеря – это неизбежное последствие нашей прекраснодушной и доверчивой слепоты. Страшно сознаться? Да. Но нужно – надо быть честными!.. В нас пока говорят только разочарование и обида, а пора бы сменить их на другое чувство, гораздо более достойное, – на стыд!»[411]


– Что?

Не зная о том, что его книги уже помещены под замок, Быстролетов в феврале 1968 года отправил экземпляр повести почтой в Ленинград. И на двадцать лет «Шелковая нить» тоже оказалась запертой в спецхране.

– Есть один детектив, которому осталось вот столько, – Майрон почти свел вместе большой и указательный пальцы, – чтобы объявить Грега в национальный розыск.

* * *

– Детектив по расследованию убийств?

Всё, что хотелось сказать, было сказано – зафиксировано литерами пишущей машинки на бумаге в надежде на читателей будущего. Но с рукописями ознакомились там, где следили за состоянием умов и образом мыслей советских граждан.

– Да.

«В конце 1974 года дед написал новый киносценарий и отдал его в КГБ, с ним встретился заместитель председателя КГБ СССР Семен Кузьмич Цвигун, – вспоминал Сергей Милашов. – После встречи с Цвигуном дед срочно вызвал меня, он был взволнован… Разговор-то был ни о чем: о литературе, о киносценарии и о кинопленке, но заместитель председателя КГБ намекнул на рукописи книг “Пир бессмертных”!.. В то время средства массовой информации призывали сурово наказать А.Солженицына за издание “Архипелага ГУЛАГ” за рубежом, и события не располагали к благодушию».


– Но кого убили?

Автора «Одного дня», давно отбившегося от рук и получившего за публикацию своих антисталинистских (в ЦК и КГБ считали – антисоветских) сочинений в Западной Европе и США клеймо «литературного власовца», на самом деле уже наказали изгнанием из страны. 14 января 1974 года «Правда» объявила Солженицына провокатором и предателем:

Майрон покачал головой:

«Книга “Архипелаг Гулаг” явно рассчитана на то, чтобы одурачить и обмануть доверчивых людей всевозможными измышлениями о Советском Союзе… Книгу эту, замаскированную под документальность, можно было бы назвать плодом больного воображения, если бы она не была начинена циничной фальсификацией, состряпанной в угоду силам империалистической реакции».


– Сначала пленка.

А уже через месяц «Известия» напечатали сообщение ТАСС:

Фелдер не любил, когда его брали на испуг. Он скрестил руки на груди, постучал ногой по полу и посмотрел в потолок. Мартин тянул время, взвешивая все плюсы и минусы, все «за» и «против». Майрон решил, что еще немного – и он начнет чертить графики.

«Указом Президиума Верховного Совета СССР за систематическое совершение действий, не совместимых с принадлежностью к гражданству СССР и наносящих ущерб Союзу Советских Социалистических Республик, лишен гражданства СССР и 13 февраля 1974 года выдворен за пределы Советского Союза Солженицын А.И.»


– Ты никогда не работал адвокатом, Майрон?

Тревогу старого разведчика можно понять. Почему генерал, курировавший борьбу с антисоветской деятельностью, вдруг обратил внимание на неопубликованные произведения, где давно поставлены последние точки? В книге «Трудный путь в бессмертие», которую Дмитрий Александрович не передавал ленинградской библиотеке и не показывал чужим людям – но ее держала в руках машинистка, перепечатывавшая рукописи набело, и переплетчик, – имелись резкие рассуждения не только об эпохе культа личности.

Болитар покачал головой:

– Я поступил в адвокатуру. Не более того.

«Время идет, страшное время бесстыдной фабрикации мифов: я пережил миф о Муссолини и Гитлере, пережил сотворенный Сталиным миф о нем и становлюсь свидетелем медленного, осторожного, но упорного восстановления его культа: после реабилитации миллионов жертв советская история как будто вознамерилась реабилитировать и палача».


Быстролетов попросил внука вернуть все подаренные тома «Пира бессмертных». Сергей привез их, и дед начал жечь книги в ванной – страницу за страницей. Много лет спустя Милашов обнаружил, что сожжение было инсценировкой – Дмитрий Александрович порознь раздал тома в ледериновых переплетах доверенным людям.

– Тебе повезло. – Фелдер вздохнул и устало махнул рукой. – Знаешь, почему люди придумывают все эти анекдоты про жуликов-адвокатов? Потому что они действительно жулики. Это не их вина. Дело в системе. Система требует мошенничества, лжи и прочих гадостей. Допустим, ты играешь в детской сборной. И вот детишкам сообщают, что никаких арбитров нет – они должны судить себя сами. Как ты считаешь, создаст ли это благоприятную среду для неэтичного поведения? По-моему, создаст. А теперь представь, что нашим крошкам говорят: вы должны победить любой ценой. Ваша единственная цель – выиграть, ради этого вы можете забыть про такие мелочи, как честная игра и спортивное товарищество. Именно так выглядит наша юридическая система, Майрон. Мы обманываем людей, прикрываясь идеалами добра и справедливости.

«Дед полагал, если у меня будут выяснять судьбу рукописей, я мог сказать лишь одно: “Рукописи сожжены”».[412]


– Неудачное сравнение.

В 1990 году Анатолий Разумов установил, что «Трудный путь в бессмертие» и «Записки из Живого дома» – о последних годах лагерного заключения автора – хранятся в архиве КГБ. Чекисты согласились передать их Государственной публичной библиотеке. Книга под названием «Свет вдалеке» исчезла, ее содержание осталось неизвестным. Сергею Милашову запомнилось лишь, что там говорилось о судьбах высокопоставленных поляков и румын, сосланных в сибирские лагеря после присоединения восточных областей Польши и Бессарабии к СССР, и о расстреле польских офицеров в Катыни.

– Почему?

* * *

– Ты сказал про отсутствие арбитров. Но адвокаты имеют дело с судьями.

Зимой его вновь сразил инсульт.

– Не обязательно. Большая часть дел улаживается еще до суда. Ты сам это знаешь. Во всяком случае, моя главная мысль верна. Система заставляет адвокатов жульничать и лгать ради интересов своих клиентов. Это цель, оправдывающая любые средства. Так работает наше правосудие.

«Дед, сидя перед зеркалом, читал букварь, с трудом выговаривая слова. На улице был солнечный день, мы пошли гулять, – рассказывал Сергей Милашов. – Я с болью смотрел на осунувшееся лицо деда, бережно держа его под руку… “Я хочу, как римлянин, умереть стоя на ногах!” – эту фразу как-то сказал мне дед».


– Потрясающая речь, – одобрил Майрон. – Но какое это имеет отношение к видеопленке?

3 мая 1975 года Дмитрий Александрович Быстролетов скончался. Анна Михайловна пережила мужа на восемь лет. На Хованском кладбище они упокоились рядом: внушительный памятник бурого гранита с надписью «Человеку в штатском слава!» над одной могилой, и скромная черная плита – над другой.

– Самое прямое. Адвокат Эмили Даунинг солгала. Она исказила правду, причем в самой скверной, некрасивой форме.

Один из героев «Щедрости сердца» объясняет своему собеседнику:

– Ты имеешь в виду дело об опекунстве?

«Всё живое на земле боится смерти, и только один человек в состоянии сознательно победить в себе этот страх… Перешагнув через страх смерти, идейный человек становится бессмертным, и в этом его высшая и вечная награда! Смертных на земле – миллиарды, и они уходят без следа, для них опасности и тяготы жизни – это проклятье. А для нас они – радость, гордость и торжество! Борьба – это пир бессмертных!»


– Да.

Но в другом сочинении Быстролетова есть иной примечательный фрагмент. Главный герой африканской повести – фоторепортер Гай ван Эгмонт – накануне отъезда проводит прощальный вечер на парижских улицах.

– Что она сделала?

Мартин улыбнулся:

«Сад Тюильри. Сквозь дым и чад над Сеной устало повисла никому здесь не нужная рябая луна, закрылись киоски с мороженым, уехал на тележке балаганчик с кукольной сценой, и разбрелись по домам мамы и дети, влюбленные в темных уголках сада прильнули друг к другу и уплыли в сладкое небытие под трели шалопая-соловья, залетевшего в центр города явно по ошибке, а высокий человек сидел на дальней скамейке и думал о жизни. В душном автомобильном чаду парижской ночи он творил над собою пристрастный суд, точно руками ощупывал всё пережитое. И вдруг ему вспомнилось море… Если наклониться к пароходным перилам, положить голову на руки и глядеть через борт на воду, то откроется полная внутреннего значения картина рождения и гибели волн. Вот впереди из-под острого корабельного носа поднимается юная волна. В избытке сил она встает на дыбы и яростно бьет в спину другую, стараясь подмять ее под себя, спеша занять чужое место. Смотрите, она уже проплывает мимо, гордая и могучая, самая высокая и самая сильная! Но следите дальше, понаблюдайте до конца: сзади ее догоняет новая волна, более свежая, молодая и пробойная… Они сшибаются в остервенелом борении… Яростно летят вверх сверкающие на солнце брызги. Какое великолепие! Какой порыв! Но в этом взлете растрачены силы, бурного движения уже нет. Позади вьется только хвост пены, сначала игривой и белоснежной, потом вялой и серой. Наконец, ничего не остается, кроме пузырей, лениво покачивающихся на мелкой ряби».


– Я дам тебе подсказку. Сегодня эта уловка используется в каждом третьем судебном процессе об опеке над детьми в Соединенных Штатах. Она стала почти стандартной практикой, чем-то столь же традиционным, как осыпание рисом новобрачных, хотя из-за нее ломается немало жизней.

И неизвестно, какой радости, гордости и торжеству автор верил больше.

– Обвинение в жестком обращении с детьми?

Список псевдонимов и агентурных имен Дмитрия Быстролетова

Фелдер красноречиво промолчал.

– Мы были обязаны как-то ответить на эту грязную и отвратительную ложь, – продолжил он. – Уравнять шансы. Я этим не горжусь. Гордиться тут нечем. Но и стыдиться тоже нечего. Нельзя драться честно, если у противника на руках кастеты. Приходится как-то выживать.

– И что вы сделали?

«Андрей»

– Мы сняли Эмили Даунинг в деликатной ситуации.

«Бэла» (венгерский граф)

– Что значит деликатной?

Венто, Джон

Мартин встал и вытащил из кармана ключ. Открыл шкафчик и достал из него видеокассету. Потом распахнул другую дверцу. Там стояли телевизор и видеомагнитофон. Фелдер вставил кассету и включил перемотку пленки.

– Твоя очередь, – произнес он. – Итак, у Грега серьезные проблемы?

Майрон знал, что должен чем-то поделиться. Еще одно важное правило в переговорах – не будь жадиной и не старайся только брать. В будущем это тебе аукнется.

– Мы полагаем, что Грега шантажировала одна женщина, – сообщил он. – У нее было много псевдонимов. Обычно Карла, но иногда Салли или Лиз. Ее убили в прошлую субботу.

Фелдера это поразило.

– Надеюсь, полиция не подозревает Грега…

– Вот именно, – кивнул Майрон.

Галлас, Александр (греческий коммерсант)

Галлени, Ганс (голландский коммерсант)

агент «Ганс»

Герреро, Хуальт Антонио

сэр Гренвилл, Роберт (английский лорд, эмигрировавший в Канаду)

«Джон»

Переньи, Ладислав (венгерский граф)

Переньи де Киральгаза, Йожеф (венгерский граф)

Пирелли, Лайош Йозеф / Пирелли, Джо (уроженец Братиславы, гражданин Чехословакии)

– Но почему?

Майрон не стал вдаваться в подробности:

– Грег был последним, кто видел жертву перед смертью. Отпечатки его пальцев остались на месте преступления. И у него нашли орудие убийства.

– Полиция обыскала его дом?

– Да.

– Но они не имели права.

Уже вошел в роль жулика-адвоката.

– У них имелся ордер, – объяснил Болитар. – Ты слышал про эту женщину? Карлу или Салли?

– Нет.

– Ты знаешь, где сейчас Грег?

– Нет.

Майрон уставился на Фелдера, но не понимал, лжет тот или нет. Лишь в редких случаях по жестам или взгляду человека можно определить, что он думает. Нервные и суетливые люди часто говорят чистую правду, а улыбчивые добряки лгут с задушевным видом телепроповедников. Так называемый язык тела почти всегда – плод воображения.

– Зачем Грег снял пятьдесят тысяч долларов?

– Я его не спрашивал, – ответил Мартин. – Помнишь, я говорил, что не вмешиваюсь в подобные дела?

– Ты решил, что это связано с игрой.

– Значит, та женщина шантажировала его?

– Да, – подтвердил Майрон.

Мартин взглянул ему в лицо:

– Ты знаешь, что у нее было на Грега?

– Трудно сказать. Скорее всего, те же игры.