Виктор даже не догадывался, как тревожно и неспокойно самому Фариду. Ведь тот способствовал появлению на свет этого чудесного, полного сил и жизни юноши вовсе не для того, чтобы обречь на смерть в той или иной форме. И все же Фарид понимал, как отчаянно и страстно Виктор желает приобщиться к Крови. Иначе и быть не могло. Но только Лестат имел право избрать для этих двоих вампирскую участь. Фарид бы на такое никогда не осмелился.

Сет на мгновение притих, словно к чему-то прислушиваясь. Но Фарид уже и сам услышал тихий, чуть искаженный радиоволнами голос Бенджи, исходящий из одного из многочисленных приемников комплекса:

– Знайте же, древние собираются воедино. Знайте же, Дети Ночи, вы более не одиноки. Они собираются. Тем временем, где бы вы ни находились, вы должны укрыться, подумать, как защитить себя. Ибо Голос старается обратить вас против друг друга, против таких же вампиров, как вы. Мы получили достоверные сведения, что именно этим он сейчас и занимается – проникает в умы самых юных из нашего племени и заставляет их нападать на их же собственных создателей и на других молодых. Будьте же начеку! Не верьте Голосу. Он лжец! Сегодня ночью были убиты юные вампиры в Гвадалахаре и Далласе. Нападений сделалось меньше, но они все еще продолжаются.

Меньше? Это как?

– А хоть кто-нибудь подсчитал, пусть даже приблизительно, сколько вампиров уже погибло? – спросил Виктор.

– Примерно? – Фарид сложил пальцы домиком. – Судя по донесениям, я бы сказал, несколько тысяч. Но, опять же, мы понятия не имеем, сколько Детей Ночи существовало на свете до начала бойни. Если спросишь меня, я бы сказал, основываясь на всем, что читал и слышал, что перед тем, как все это началось, численность вампиров по всему земному шару превышала пять тысяч, а теперь стала чуть меньше тысячи. Что же до старших, до истинных Детей Тысячелетий, которым не страшны эти огненные набеги, по моим подсчетам, их чуть меньше тридцати и большинство из них вышло из рядов Царской Крови, а не из Первого Поколения. Но точно никому не известно. Что же до тех, кто в промежутке между древними и молодняком, до таких могучих и мудрых вампиров, как Арман, Луи, сам Лестат и бог весть кто еще – ну, их, может, около сотни. Сейчас никто не знает точно. Думаю, сам Голос – и тот не знает.

До него вдруг дошло мрачное осознание факта: ведь и впрямь, весь их вид может вымереть прежде, чем кто-либо успеет хотя бы задокументировать происходящее. История племени вампиров, их физические характеристики, духовные параметры, пережитые ими трагедии, уникальность портала, что образуют они меж зримым и незримым мирами – все может быть сметено той же неумолимой смертью, что уже смела с лица планеты миллионы других видов. И все, что пытался узнать Фарид, все, чего ему удалось достичь, будет утрачено, равно как и сама его личность, индивидуальность – как будет утрачен он сам. У него вдруг перехватило дыхание. Даже умирая на больничной койке в Бомбее, он не ощущал так остро свою смертность.

Сам не осознавая, что делает, он медленно развернулся в кресле и, дотянувшись до кнопки, выключил все свои компьютеры разом.

Экраны погасли. Сквозь стеклянную стену Фарид смотрел на безбрежный звездный простор над далекими горами.

Звезды над пустыней. Яркие, величественные.

Такие звезды видела древняя царица Акаша. Такие звезды видел юный и порывистый вампир Лестат, ковыляя по пустыне Гоби в тщетной надежде, что восходящее солнце испепелит его на месте.

Внезапно его ужаснуло, что он, Фарид, вообще хоть в какой-то форме присутствует на этом обломке обгорелого камня, крохотной песчинке в бескрайней, безразличной к страдания системе.

Что же осталось? Только бороться изо всех сил. Стараться выжить, сохранить разум, видеть и наблюдать. И надеяться, что во всем этом есть хоть какой-то смысл.

А Виктор – Виктор, стоящий сейчас у него за спиной. Виктор, только начавший свой жизненный путь, полный оптимизма и веры в лучшее. Как им с Роуз спастись от того, что ждет впереди?

Фарид поднялся на ноги.

– Пора. Виктор, попрощайся с матерью.

– Уже попрощался, – отозвался юноша. – Я готов.

Фарид обвел комнату последним взглядом. Последний взгляд на книжные полки, компьютеры, разбросанные по всему вокруг бумаги – верхушка айсберга двадцати лет исследований. Возможно, с холодной ясностью осознал он, ему не суждено более увидеть этот прекрасный исследовательский центр, пережить порожденный Голосом кризис. Возможно, он слишком поздно и слишком ненадолго вступил в это великое царство, где повидал столько чудес и тайн.

Но что тут поделаешь?

Он обнял Виктора – прижал его к груди крепко-крепко, слушая, с какой великолепной энергией бьется это юное, чудесное сердце. Заглянул в ясные голубые глаза юноши.

– Я люблю тебя.

– И я люблю тебя, – без колебаний ответил Виктор, обеими руками обнимая Фарида. И шепнул ему на ухо: – Отец. Создатель.

Глава 17

Грегори. «Врата Троицы». Потанцуем?

– Знаю, знаю, – согласился Арман. – Но ты сам так древен и могуч. Почему ты хочешь, чтобы Лестат стал вождем?

Он разговаривал с Грегори Даффом Коллинсуортом. Они сидели в длинном салоне особняка «Врата Троицы» в Верхнем Ист-сайде: на застекленной веранде, соединявшей все три дома на манер галерей в старинных южных поместьях. Стеклянная стена позади отворялась в подсвеченный, волшебный сад, где среди буйства ночных цветов высились гибкие молодые дубки. Рай в самом центре Нью-Йорка – если Грегори вообще видел когда-нибудь рай.

– Пожелай я сам, по выражению Бенджи, возглавить наш народ, то сделал бы это уже давным-давно, – отозвался Грегори. – Я бы объявился открыто и во всеуслышание назвал свое имя. Но у меня никогда не возникало ни малейшего желания. Послушай, за последние два тысячелетия я сильно переменился. Я даже вел подробные хроники этих перемен. Однако в каком-то смысле, причем очень реальном, я – все тот же юноша, что некогда делил с царицей Акашей постель, ожидая, что его в любую секунду убьют ради спокойствия ревнивого царя Энкила. Да, впоследствии я командовал воинами Царской Крови, но под ее властью, под ее жестокой рукой. Нет, со временем жажда действия во мне приугасла, и я не могу бросить роскошную возможность изучать происходящее и самому взять в руки бразды правления.

– А Лестат, думаешь, захочет их взять? – спросил Арман.

Все это даже слегка пугало Грегори: это мальчишеское лицо напротив, почти ангельское, херувимское лицо с теплыми карими глазами и ореолом мягких каштановых кудрей. Пугало, что это мальчишеское лицо принадлежит бессмертному пяти сотен лет от роду, которому уже дважды доводилось вести за собой других, быть их вождем, а все благодаря некой жесткой, безжалостной внутренней силе, которую никак нельзя было заподозрить по его внешности.

– Я уверен, что он захочет и сможет это сделать, – сказал Грегори. – Он единственный вампир, которого, так или иначе, знает весь мир Бессмертных. Других таких нет. Кто не читал его книги, тот видел его фильмы – или слышал песни. Его знают: его лицо, его голос, его обаяние, благодаря которому всем кажется, будто они знакомы с ним лично. И когда нынешняя ужасная ситуация с Голосом останется в прошлом, он возглавит народ. Должен возглавить. Бенджамин с самого начала был прав. С какой стати нам оставаться разрозненным племенем, лишенным вождя, если мы можем столь многого достичь, установив некую иерархию и объединив наши ресурсы?

Арман покачал головой.

Они расположились за столом из белого мрамора в двух белых китайских чиппендейловских креслах. Узкую застекленную комнату украшали хрупкие белые лилии и изысканные глицинии. Грегори, как всегда, явился на встречу в безупречном костюме-тройке. Волосы у него были острижены очень коротко. Арман же, этот длиннокудрый ангел, облачился в строгий камзол восхитительно-насыщенного темно-вишневого цвета с яркими золотыми пуговицами и рубашку из белого, почти светящегося шелка. Вместо галстука его шею обвивал широкий белый шарф, мягкими складками ложащийся на открытый ворот.

– Хорошее было время для вас с Луи, да ведь? – осведомился Грегори, пользуясь случаем, чтобы глубоко вдохнуть, прочувствовать момент, насладиться ароматом лилий в расписных вазонах и полюбоваться трепетом глициний, свисающих с решетки, установленной вдоль стены за спиной у Армана. Лиловатые соцветия напоминали ему виноградные лозы с картин абстракционистов. Глициния всегда заставляла Грегори вспомнить о винограде…

– Да, отличное, – подтвердил Арман, глядя на мраморную черно-белую шахматную доску на столе между ними. Правой рукой он бездумно поигрывал черным ферзем. – Но нам пришлось сражаться, чтобы достичь того, чего нам удалось достичь. Куда как легче скитаться в отчаянии, кочевать с места на место, не беря на себя никаких обязательств. Но я не уступал. Я привез сюда Луи, Бенджи и Сибель. Я стоял на своем. А теперь к нам присоединился еще и Антуан. Я люблю Антуана. И Бенджи с Сибель тоже любят его.

Он показал глазами на открытые двери. Антуан и Сибель вот уже больше часа играли вместе: она, как всегда, на пианино, а он на скрипке. Сейчас они исполняли вальс из какого-то мюзикла двадцатого века – «популярную» вещицу, должно быть, презираемую в мире классической музыки, но удивительно сумрачную и выразительную.

– Но что за смысл радоваться всему этому теперь? – вопросил Арман. – Пред лицом того, что грозит нам? – Он вздохнул. Круглощекое лицо его казалось сейчас совсем детским. – Придет час, когда мы сможем обсудить все, чему были свидетелями и что мы можем предложить друг другу. Но нынче же, со всей очевидностью, этот час еще не настал – особенно учитывая, что Голос натравливает друг на друга вампиров по всему американскому континенту. И тебе, разумеется, известно, что юные кровопийцы толпами стекаются в Нью-Йорк, невзирая на все предостережения Бенджи. Он миллионы раз твердил им, что они должны держаться в стороне, позволить старшим собраться – но они все равно приходят. Ты, верно, слышишь их еще отчетливее, чем я. Они там, в парке. Думают, деревья укроют их. И они голодны. И знают, что если только тронут невинного человека в моих владениях, я уничтожу их. Но все же пришли, и я чую их жажду.

Грегори ничего не ответил. Вампиров за окнами собралось около пятидесяти, не больше. И только-то. Немногочисленные уцелевшие, примчавшиеся сюда от отчаяния. Даже сейчас во многих городах последние разрозненные остатки молодежи, подстрекаемые Голосом, продолжали сражаться друг с другом, отрубали недавним товарищам головы, вырезали сердца, проламывали черепа. По всему миру на тротуарах и мостовых дымились черные пятна там, где солнце испепелило останки очередного погибшего вампира.

Арман, безусловно, об этом знал. Грегори не скрывал свои мысли.

– Мне не жаль, что они умирают, – признался Арман.

– Но уцелевшие, вот что важно теперь – те, кому удалось выжить, – заявил Грегори. – И еще важно найти вожака. И если этим вожаком не хочешь стать ты – ты, с твоим-то опытом…

– Каким опытом? – перебил Арман, сердито сверкая карими глазами. – Тебе же известно, кем я был – пешкой, палачом в рабстве у секты. – Он помолчал, а потом процедил – с горечью и так и не остывшим за много веков гневом: – В рабстве у Детей Сатаны… Что ж, больше я им не раб. Да, время от времени я выгоняю молодняк, а когда-то гонял из Нового Орлеана вообще всех вампиров, которые постоянно пытались пробиться к страдающему там Лестату и хоть краешком глаза увидеть его. Но ты бы удивился, узнай, как часто я пускаю в ход Мысленный Дар, чтобы напугать их, обратить в бегство. Гораздо чаще, чем… чем сжигаю их. – Голос его оборвался, на щеках проступил румянец. – Убийство бессмертных никогда не доставляло мне удовольствия.

– Что ж, может, тому, кто возглавит нас ныне, вовсе не обязательно быть неуемным палачом, – заметил Грегори. – Может, древние жестокие обычаи Детей Сатаны не имеют к нам никакого отношения. Но ты не хочешь быть вожаком. Сам знаешь. И Мариус тоже не хочет. Он слышит нас сейчас. Он здесь, слушает музыку. Прибыл полчаса назад. И у него нет ни малейшего желания никого возглавлять. Нет. По логике вещей нашим помазанником должен стать Лестат.

– Помазанником? – переспросил Арман, чуть приподняв брови.

– Фигура речи, Арман, – сказал Грегори. – Не более того. Мы очнулись от кошмаров культа Царской Крови и Детей Сатаны. Со всем этим покончено. Мы вырвались из плена суеверий и теперь верим лишь в то, что можем познать из физического мира вокруг нас…

– «Сад Зла» Лестата, – вставил Арман.

– Не такого уж сплошного зла, на самом-то деле, – возразил Грегори. – Среди нас не найдется ни одного, кто, как бы стар и древен ни был, не обладал бы сердцем – развитым и просвещенным, нравственным сердцем. Сердцем, что научилось любить во время смертной жизни и еще более развило эту способность, обретя бессмертие.

Лицо Армана погрустнело.

– Почему же у меня это заняло столько времени?

– Ты ведь еще очень юн, сам знаешь, – отозвался Грегори. – Я служил злополучной Царице тысячу лет. Я страдал под гнетом ее жестоких верований. Ты ведь еще даже не прожил столько – ни в какой форме. Вот что еще только предстоит осознать и тебе, и всем остальным. Ты стоишь в начале великого путешествия – и пришла пора научиться думать в терминах того, на что ты способен как создание, наделенное огромной мощью и тела, и духа. Хватит уже этого самоедства, ненависти к себе! Хватит твердить, что, мол, «проклято» то, «проклято» это. Мы не прокляты! И никогда не были прокляты. Кто на белом свете имеет право проклинать хоть какое живое создание?

Арман улыбнулся.

– Вот за это-то все Лестата и любят. Он сперва заявляет, что мы все прокляты, а потом ведет себя так, словно ад не имеет над ним власти.

– И ни над кем из нас ад власти иметь не должен, – сказал Грегори. – Послушай, мы должны обсудить это – все вместе, не только мы с тобой, но все. И все вместе выковать средство, дабы преодолеть этот кризис, собравший нас воедино.

Какой-то шум у входа внезапно отвлек их от разговора. Поднявшись, оба стремительно зашагали по длинному холлу к открытым парадным дверям. Музыка оборвалась.

Луи приветствовал двух только что прибывших вампиров – и Грегори с облегчением увидел, что это Фарид и Сет. Луи снял с них тяжелые пальто, предназначенные для ветреных ледяных высот, и передал тихому вышколенному лакею-смертному, который тут же бесшумно удалился, точно растворившись в воздухе.

До чего же хорош собой был Луи! Пронзительно-зеленые глаза, кожа оттенка слоновой кости. Быть может, Лестат и был главным героем «Вампирских хроник», но именно Луи, подчас чересчур скромный и самоуничижительный, стал трагическим сердцем своего народа. Однако, казалось, он давно уже обрел хоть какое-то подобие покоя и смирился с мрачной реальностью собственного существования и существования тех, кто превосходил его могуществом, но вовсе не всегда – мудростью и проницательностью.

Фарид с Сетом были столь же полны сил и энергии, как всегда. Чуть растрепавшиеся и раскрасневшиеся после долгой дороги, они рады были снова оказаться под крышей.

Арман выступил вперед с подчеркнутым достоинством гостеприимного хозяина дома и по очереди прижал Фарида и Сета к груди, на французский манер целуя их в обе щеки. Вводило ли их в заблуждение его ангельское личико? Возможно.

– Добро пожаловать в наш дом. Мы очень рады вашему приезду.

– К несчастью, самолет опаздывает, – пожаловался Фарид, имея в виду самолет, на котором летели Роуз с Виктором. – Меня это крайне печалит. Он приземлится только уже после рассвета.

– У нас есть кому его встретить, – утешил его Арман. – Доверенные люди. Они позаботятся о Роуз и Викторе. А вы тем временем заходите, отдохните с дороги.

– Да у нас и у самих такие люди найдутся, – быстро, хотя и без тени несогласия отозвался Фарид. – И поймите, пожалуйста: я не хочу, чтобы их привозили сюда. Мы намерены пока держать их в наших апартаментах в Мидтауне.

– А место достаточно секретное? – спросил Арман. – У нас тут имеются глубокие погреба, недоступные ни смертным, ни большинству бессмертных.

– Мальчик боится подвалов и замкнутого пространства, – объяснил Фарид. – Я обещал, что его не будут запирать в склепе. У нас в Мидтауне он будет чувствовать себя куда безопасней.

– А девушка. Много ли ей известно?

– Почти все, – ответил Фарид. – Не было никакого смысла мучить ее выдумками.

Арман кивнул.

– Мы приведем их сюда, – пообещал Сет. – Позволим им со всеми познакомиться.

Слова его явно потрясли Фарида. Тот посмотрел на старшего друга беспомощно и чуть сердито.

– Если впоследствии им предстоит идти своей собственной дорогой, пусть уж запомнят нас такими, какими мы были.

Арман снова кивнул.

– Мы постараемся, чтобы всем вам тут было удобно и хорошо.

Они вошли в гостиную. Сибель ограничилась лишь коротким приветственным кивком, но Антуан вскочил, держа скрипку и смычок в левой руке, а правую протягивая новоприбывшим. Он неимоверно ценил каждую новую встречу с представителями своего племени.

Грегори наблюдал, как Мариус идет навстречу обоим врачам и обнимает их. Ах, сколь он могуч и силен, этот властный римлянин, две тысячи лет заботившийся о Матери и Отце! Если Мариуса и пугало присутствие стольких древних вампиров на этом сборе, он не выказывал ни малейшего признака страха.

Возлюбленная Грегори, Хризанта, в серебристо-белом одеянии, сидевшая рядом с Мариусом и, похоже, ведущая с ним глубокую задушевную беседу, тоже выступила вперед, ласково и грациозно приветствуя новоприбывших.

Весть о последних гостях быстро разлеталась по комнатам и помещениям тройного особняка, ко всем остальным собравшимся – Дэниелу, Арджуну и Пандоре, беседовавшим где-то в глубине дома. И Торну, рыжеволосому Торну, прибывшему лишь накануне вечером и сейчас разговаривавшему с Дэвидом и Джесси.

Джесси была не в состоянии находиться вместе со всеми. Ее терзала беспрестанная глубокая тревога. Дрожащим голосом она поведала Грегори рассказ Лестата об отрывочных видениях, что он перехватил из разума Маарет: про гватемальский вулкан Пакайя. «Но тетя ни за что не обрекла бы весь наш народ на гибель, как бы велика ни была ее боль», – пылко заявила она. Торн, как и Дэвид, был ее старым другом, так что они трое обособились от общей компании.

– Если пожелаете, я покажу вам ваши комнаты, – предложил Луи Фариду и Сету. В речи его все еще слышался слабый французский акцент. – Там вы можете побыть одни и отдохнуть.

Вид у него был непринужденно-расслабленный, но при этом официальный, чему способствовал его наряд: черный костюм с проблеском зеленого шелка на шее – того оттенка зеленого, что идеально соответствовал изумрудному кольцу на левой руке Луи.

– Со временем, – благодарно отозвался Фарид и вздохнул. – Пока же мы, с вашего позволения, предпочли бы остаться здесь. Приближаясь к дому, я вроде бы слышал музыку…

– И услышишь ее опять! – заявила Сибель и, кивнув, снова заиграла тот же самый энергичный и сумрачный вальс, «Вальс-карусель». Тощий и долговязый Антуан занял прежнее место рядом с ней и принялся аккомпанировать, предоставляя ей право первой пуститься в импровизацию. Длинные пряди неухоженных волос спадали ему на лицо, что, однако, ничуть не портило общий облик вдохновенного скрипача.

В дверях показались Флавий и Дэвис. Фарид, как истинный врач, немедленно подлетел к Флавию и, поздоровавшись, засыпал его вопросами о ноге – чудотворной ноге. Через миг они с головой ушли в разговор. Но Сет устроился в одном из многих золоченых кресел и во все глаза уставился на Сибель с Антуаном, не замечая более ничего вокруг. Дэвис тоже унесся на волнах музыки.

Внезапно Хризанта спросила Мариуса, не хочет ли он потанцевать, и он, удивленный, охотно согласился.

Грегори был удивлен. Нет, не удивлен – потрясен.

– Если ты не умеешь вальсировать, я тебя научу, – промолвила Хризанта в своей очаровательной, наивной и невинной манере.

Но Мариус, игриво улыбнувшись, признался, что вальсировать он умеет – и вот они уже понеслись широкими кругами по гостиной, высокие и стройные. Сверкающие бронзовые волосы Хризанты, увитые жемчужными нитями, роскошными волнами спадали ей на спину. Мариус без малейшего усилия кружил ее в такт вальсу, глядя ей прямо в глаза. Сегодня он обрезал светлые волосы короче обычного и облачился в самый простой костюм: темный смокинг, брюки и белая водолазка с высоким горлом.

Самый красивый и впечатляющий бессмертный из всех собравшихся, думал Грегори. А моя Хризанта ничем не уступает прочим, хоть той же Пандоре, что как раз вошла в комнату. Ох, не нравится мне, что они танцуют! Совсем не нравится!

Когда он вообще видел, чтобы вампиры танцевали? Ну да, они с Хризантой нередко бывали в обществе смертных, и да, много танцевали там и сям на гладком паркете, выдавая себя за людей – но сейчас-то дело совсем иное. Тут собрались одни лишь бессмертные, а для бессмертных танцы – не то что для обычных людей.

Внезапно музыка в комнате сделалась для Грегори слишком громкой, в ушах застучала кровь. Смотреть, как Мариус танцует с его женой по Крови, было невыносимо – но и уходить не хотелось.

Вдали, за пределами стен этого дома, в ночи раздавались голоса – это ссорились собравшиеся в парке молодые вампиры. Внезапно один из них обратился в паническое бегство.

Музыка все набирала темп. Пандора увлекла за собой в танце Луи: древняя вампирша с характерным обликом ожившей мраморной статуи – и юный, сохранивший куда более сходства с обычным человеком Луи, взиравший на нее с нежной улыбкой, точно на трепетную, доверенную его попечениям дебютантку. Из всех собравшихся под этой крышей вампиров в нем, пожалуй, сохранилось еще более всего человеческого.

Дэвис тоже шагнул на импровизированную танцевальную площадку, но один, танцуя с плавной кошачьей грацией: голова чуть склонена, левая рука изящно изогнута над головой, правая рука на талии. Глаза под тяжелыми веками наполняла сонная истома, смуглая кожа мерцала в отблесках свечей.

Фарид присоединился к Сету. Все происходящее, похоже, завораживало его. Музыканты были среди вампиров большой редкостью, в истории бессмертных их насчитывалось совсем немного. То, что они творили с инструментами, не поддавалось никакому анализу, но Грегори полагал, разгадка кроется в неизменности вампирского тела и переменчивости всего остального вокруг. В отличие от смертных музыкантов, вампиры не подчинялись темпу, но постоянно восставали против него, играли с ним вплоть до почти полного уничтожения – а потом возвращались к нему с поразительной внезапностью, придававшей музыке ломкость и хрупкость, почти трагизм.

Около Грегори вдруг оказался Арман.

– Все равно что играть на скрипочках, пока горит Рим, да? – сказал он.

– Прямо даже не знаю, – отозвался Грегори. – Но момент напряженный, тут не поспоришь. Столько нас сразу в одном месте. Это… это… я ни разу еще…

– Знаю. Только на этот раз, когда все закончится, мы не должны снова растеряться, раскатиться в разные стороны, как стеклянные шарики.

– Не должны. Я давно уже осознаю: мы больше не можем жить изолированно друг от друга, не кооперируясь.

– И все же в прошлом, когда я пытался, никогда ничего не получалось… – Арман повернулся к музыкантам, не докончив фразы.

В комнату вошел Бенджи. Музыка оборвалась.

Одетый в темно-серый костюм-тройку и мягкую фетровую шляпу в тон, он двигался сквозь толпу с непринужденной улыбчивой бодростью политика на выезде: пожимал руки направо и налево, кланялся Пандоре и Хризанте, благосклонно принимал женские поцелуи. А потом вышел на середину комнаты и обвел собравшихся взглядом. Не выше пяти футов и двух дюймов, он, тем не менее, был сложен на диво пропорционально. Никто и не подумал напомнить ему, что джентльмен, входя в помещение, снимает шляпу – его шляпа не снималась, она была неотъемлемой частью образа, частью самого Бенджи.

– Благодарю вас всех за то, что вы добрались сюда, – заявил он. В чистом и звонком мальчишеском голосе звучала властная уверенность в себе. – Я прервал вещание, чтобы сообщить вам неожиданное известие. Голос позвонил на радиостанцию и обратился к нам, используя голосовые связки неизвестного вампира. Голос говорит, что пытается тоже прибыть сюда.

– Но почему ты уверен, что это и вправду Голос? – спросил Арман.

– Это был он, – ответил Бенджи, отвесив ему легкий почтительный поклон. – Я, разумеется, сам беседовал с ним, и он сослался на то, что ранее говорил мне лично. – Бенджи коснулся пальцами виска, чуть ниже полей шляпы. – Напомнил стихотворные отрывки, которые цитировал мне телепатически. Это был он. Голос. И он утверждает, что со всех сил старается прийти к нам. А теперь, леди и джентльмены Ночи, мне надо вернуться к вещанию.

– Но Бенджи, пожалуйста, погоди, – остановил его Мариус. – Я за тобой не угоняюсь. Какое именно стихотворение читал тебе Голос?

– Йейтс, господин, – ответил Бенджи с еще более глубоким и почтительным поклоном. – Йейтс, «Второе пришествие». «И что за чудище, дождавшись часа, ползет, чтобы родиться в Вифлееме».

И, не проронив более ни слова, он снова удалился наверх, в свою студию, коснувшись полей шляпы, когда проходил мимо Пандоры и Хризанты. И комнату снова наполнила музыка – пульсирующие, порывистые звуки вальса «Карусель».

Грегори отодвинулся назад, к стене, глядя на снова закруживших по комнате танцоров. Внезапно рядом с собой он заметил Дэвиса. Руки его коснулись холодные пальцы.

– Потанцуй со мной, – промолвил Дэвис. – Идем, потанцуем вместе.

– То есть как это?

– Ой, да сам знаешь. И всегда знал. Как люди всегда танцевали. Оглянись назад. Вспомни.

Влажные глаза Дэвиса смотрели настойчиво, испытующе, губы изогнулись в улыбке. Казалось, он безгранично доверяет Грегори – что бы ни уготовило им будущее. Как же радовало и грело душу это доверие!

Да, Грегори оглянулся назад. Он забирался в воспоминаниях все дальше и дальше, пока не дошел до тех давних, еще человеческих, ночей в древнем Кемете, когда он вместе с другими отплясывал до упада, танцевал на придворных пирах, пока не валился с ног от блаженного изнеможения, а барабаны так и гремели в ушах.

– Хорошо, – сказал он Дэвису. – Только ты начинай.

До чего же прекрасно это было – нестись по воле древних узоров, вплетенных в новую романтическую мелодию! До чего же естественно! И хотя Грегори прикрыл глаза, на миг позабыв страхи и опасения, он осознавал, что повсюду вокруг танцуют и другие вампиры-мужчины, каждый на свой собственный лад. Танцевал и Флавий. Флавий, с его чудо-ногой, на этой самой чудо-ноге! Казалось, танцуют все – всех захватила и унесла чуть грубоватая безжалостная музыка, все отдались ей и этому неслыханному, беспрецедентному мигу, что все длился и длился без конца.

Прошел час. Может, чуть больше.

Грегори бродил по дому. Музыка заполняла особняк, вибрировала в каждой балке.

В библиотеке, прелестной французской библиотеке, он увидел перед огнем Пандору и Флавия. Флавий рыдал, а Пандора нежно, любяще гладила его по голове.

– О да, но теперь у нас есть время поговорить обо всем этом, – негромко произнесла она. – Я всегда любила тебя – любила с той самой ночи, как я тебя создала. Ты всегда оставался в моем сердце.

– Я хочу так много тебе рассказать! Я жажду заполнить пробелы, жажду, чтобы ты все узнала.

– Стала твоей наперсницей, да, я понимаю.

– Даже спустя столько времени, спустя все это невообразимое время прежние страхи все еще терзают меня.

Страхи.

Грегори бесшумно прошел мимо, не желая вмешиваться. Страхи. А у него самого-то они каковы? Боится ли он в этом новом воссоединении потерять свое маленькое семейство, что прошло вместе столько веков?

О да. Этот страх был знаком ему. С того первого мига, когда он с горсткой спутников перешагнул порог этого дома.

Однако здесь возможно создать нечто неизмеримо больше, прекраснее – и потому он готов рискнуть. Даже торопясь обратно – навстречу музыке и неизбежной картине того, как возлюбленную его Хризанту развлекают и очаровывают новые, неотразимые вампиры, даже холодея от страха, он знал, что в жизни ни о чем не мечтал так страстно и безоглядно, как об этом великом общем сборе.

Разве все эти бессмертные – не родня ему? Разве не могут все они создать одну семью, вечную и единую?

Глава 18

Лестат. Сиврейн и Золотые Пещеры

Миллионы лет тому назад два огромных вулкана вновь и вновь извергали на край, что нынче зовется Каппадокией, лаву и пепел, формируя мрачные, завораживающие пейзажи: извилистые ущелья и долины, парящие в вышине утесы и бесчисленные скопища острых, точно ножи, каменных столпов, пронзающих небо и получивших в народе прозвание «дымовые камины фей». На протяжении тысяч лет смертные прорезали в этих мягких вулканических скалах глубокие пещерные жилища, в результате создав множество подземных соборов, монастырей и даже городов, куда не проникает свет солнца.

Стоит ли удивляться тому, что великая бессмертная обрела убежище в этом странном краю, куда и поныне стекаются толпы туристов полюбоваться византийскими росписями в пещерных церквях и где современные отели предлагают роскошные номера, выдолбленные в толще утесов и горных вершин?

Как прекрасен был этот край при свете луны! Волшебная страна в самом центре Анатолийского плоскогорья.

Однако ничто не подготовило меня к зрелищу, что ждало меня в подземном царстве Сиврейн.

Чуть за полночь мы миновали узкую, прихотливо изгибающуюся скалистую долину вдали от человеческого жилья. Как Габриэль отыскала вход в совершенно неприступном с виду утесе, я так и не понял.

Однако взобравшись по отвесной каменной стене, где лишь наши нечеловеческие способности помогали цепляться за выступы и корявые корни деревьев, которым побоялся бы довериться любой смертный, мы проскользнули в черную расщелину, которая постепенно расширилась и превратилась в настоящий низкий туннель.

Даже при всем моем вампирском зрении я лишь с трудом различал очертания идущей впереди Габриэль, пока внезапно за четвертым или пятым поворотом мерцание живого огня не обрисовало во тьме ее маленькую черную фигурку.

Два весело потрескивающих факела отмечали вход в отделанный золотой чеканкой проход, откуда сквозило внезапным холодом дыхания подземного мира. Мерцающий всюду вокруг металл окутывал нас ореолом зловещего света.

Мы шли вперед, покуда не добрались до первого из многих чертогов пошире, тоже изукрашенного золотом: драгоценный металл, не знаю, возможно, с примесью штукатурки, какую используют для фресок, слой за слоем был нанесен на грубый камень стен – и вот своды у нас над головой внезапно заполыхали великолепными росписями в древнем византийском стиле, коим некогда славились храмы Константинополя и до сих пор еще по праву гордятся церкви Равенны и собор Сан-Марко в Венеции.

Ряды за рядами темноволосых круглоликих святых в расшитых облачениях, хмуря лбы, взирали немигающим взором, как мы идем все глубже и глубже в подземное царство.

Наконец мы очутились в галерее, что вилась в верхней части огромного сводчатого зала, скорее даже – целой площади. Повсюду кругом виднелись туннели, уводившие из этого центра к другим частям подземного города, а сам свод над головой был украшен яркими секторами зеленой, синей и золотой мозаики, на которой вились и переливались цветы и виноградные лозы. По верху стен, отграничивая потолочную мозаику, тянулась ало-золотая полоса.

Греческие колонны из мягкого камня, казалось, поддерживали массивные своды, прорезанные в толще цельной скалы. Стены вокруг буквально жили и дышали многоцветьем узоров, но христианских святых тут не встречалось. Фигуры, что взирали на нас со стен, пока мы спускались по выбитым в камне лестницам, красотою и величественностью напоминали ангелов, однако выписаны были не в религиозной манере. Насколько я мог судить по мерцающим совершенным лицам и роскошным одеяниям алого, сине-кобальтового и искристо-серебряных цветов, это, скорее всего, были прославленные члены нашего племени.

Повсюду я различал причудливую смесь исторических орнаментов, полосы иоников с остриями в промежутках меж ними, что разделяли ромбовидные панели, покрытые изображениями пышных цветов, или же темно-синее ночное небо с яркими симметричными звездами. Росписи были выполнены так искусно, что казалось, пред тобой настоящий живой сад. Все они сливались в единую гармоничную картину, и постепенно глаза мои начали различать, что хотя многие из этих росписей были древними и успели уже чуть поблекнуть, другие казались совсем свежими, от них пахло еще краской и штукатуркой. В целом же мнилось, мы попали в страну чудес.

Светильники. Я не успел еще упомянуть их, но, разумеется, все красоты живописи на стенах можно было разглядеть лишь благодаря яркому электрическому свету, струящемуся из длинных горизонтальных ламп, приткнутых повсюду: по границам узоров, в углах и по нижнему краю гигантского купола. Ровное сияние электричества лилось и сквозь множество открытых дверей.

Мы остановились на вымощенном мрамором полу огромной площади. Я ощущал вокруг слабое движение свежего воздуха. Пахло ночью под открытым небом, водой и зеленью.

Из одной из дверей навстречу нам выступила какая-то фигура: вампир, женщина лет двадцати, не больше. Нежное овальное личико, овальные глаза, кремовая кожа.

– Лестат и Габриэль, – проговорила она, приближаясь, и изящно повела рукой, обводя нас обоих. – Я Бьянка, Бьянка Мариуса из Венеции.

– Ну разумеется! Как же я сразу тебя не узнал! – произнес я. Бьянка выглядела такой нежной и мягкой, удивительно нежной и мягкой, учитывая, что она провела во Крови уже пять сотен лет и много раз пила кровь Великой Матери. Многие годы, что она провела с Мариусом, пока он охранял святилище Тех, Кого Надо Оберегать, она пила эту драгоценную кровь. И потом, ее ведь создал Мариус – а все отпрыски Мариуса выходили куда совершеннее тех, кого создавал я.

За мной не водилось обыкновения снова и снова давать и забирать Кровь – а вот Мариус проделывал это постоянно.

Бьянка была облачена в простое длинное одеяние с золоченой отделкой. Длинные волосы переплетала золотая лоза. А изящный золотой ободок вокруг головы немедленно напомнил мне о портрете Бьянки работы смертного художника Боттичелли.

– Прошу вас, ступайте со мной, – пригласила она.

Мы последовали за ней по очередному коридору, украшенному золотой эмалью и обрамленному цветущими деревьями самой искусной работы. Цветы на них сияли, точно драгоценные камни. Бьянка ввела нас в просторное и роскошное помещение.

Сиврейн поднялась нам навстречу из-за длинного и тяжелого деревянного стола с резными ножками. Да, наверняка это была она. Именно эту величественную древнюю бессмертную я видел у выхода из парижских подземелий.

Ее стройную фигуру облекало одеяние в древнеримском стиле: длинная туника из полупрозрачной розовой ткани, под высокой красивой грудью перевитая золочеными лентами, что завязывались на талии. Грива пышных белокурых волос придавала ей нечто скандинавское, а светло-голубые глаза лишь усиливали это впечатление. Крепкая и крупнокостная, Сиврейн тем не менее была великолепно сложена и отличалась совершенством во всем, вплоть до длинных тонких пальцев и роскошных обнаженных рук.

Однако не успел я толком вобрать в себя это чудо, это дивное видение, это волшебное существо, что протянуло к нам руки и пригласило садиться, как внимание мое привлекли две фигуры по бокам от нее. Первая – вампирша, которую я точно знал, но никак не мог вспомнить: женщина в самом расцвете зрелой красоты с поразительно длинными темно-пепельными волосами и умным живым взглядом. А вторая – дух!

Я сразу же понял, что это дух, однако он ничем не напоминал привидения, которые мне случалось видеть вблизи прежде. Он окружил себя самыми настоящими физическими частицами – из пыли, из воздуха, из свободно витающих кусочков материи, непостижимым образом создав из них подобие тела. Причем эти частицы так плотно притягивались друг к другу, что твердая физическая оболочка духа позволяла ему носить человеческую одежду.

Этим он решительно отличался от всех призраков, духов и привидений, которых я знавал ранее. А я повидал немало могущественных призраков и духов – в том числе духа, что называл себя Мемнохом-Дьяволом – в самых разных обличьях. Однако все они были галлюцинациями, а одежда их являлась всего лишь частью общей иллюзии, равно как и запах крови, пота или даже стук сердца. Если им случалось курить сигарету, пить виски или издавать звук шагов – все это входило в состав туманного морока. Картина в целом неизменно отличалась по плотности и структуре от окружающего мира – того мира, где обитал я и из которого я наблюдал потустороннее видение. Во всяком случае, так мне всегда казалось.

Не так обстояли дела с этим призраком. Тело его, из чего бы ни состояло, было безусловно трехмерным, имело вполне определенный вес, а кроме того, я слышал звуки работы воссозданных внутри этого тела органов: дыхание и сердцебиение. Я видел, как падал ему на лицо и отражался в глазах свет, видел на столе тень от его руки. Однако – никакого запаха, помимо благовоний и легкого парфюма на одежде.

А может, на самом-то деле мне уже доводилось видеть таких духов, как этот, – но лишь мельком, всегда слишком далеко или слишком мимолетно, чтобы осознать: до них можно дотронуться, их видят простые смертные.

Я отчего-то не сомневался: этот дух никогда не был человеком. Это не призрак. Нет-нет, наверняка он родом из какого-то иного царства – по той простой причине, что тело его воплощало собой совершенство, точно древнегреческая статуя, решительно ничего в нем не отступало от идеала.

Короче говоря, это было лучшее тело, какое я только видел у духа или привидения. Сам же дух благосклонно улыбался мне, видимо, польщенный моим безмолвным, но нескрываемым восхищением.

Темные волнистые волосы (тоже совершенные) обрамляли совершенное классическое лицо. Однако хотя и то, и другое могло бы принадлежать греческой статуе, это существо не было выточено из мрамора – оно жило, ходило и дышало в сотворенном им теле. Понятия не имею, как в этом теле могло бы биться сердце – и как кровь могла прихлынуть к лицу, однако я чувствовал запах настоящей крови. Да, это был потрясающий, во всех отношениях выдающийся дух.

Мы подошли к столу – футов трех в ширину и такому старому, что я ощущал запах масла, коим поколение за поколением натирало гладкое дерево. На столе лежали игральные карты – красивые и блестящие игральные карты.

– Приветствую вас обоих, – промолвила Сиврейн нежным лиричным голосом, в котором звучала девичья, почти детская пылкость. – Лестат, я так рада, что ты пришел! Ты и не знаешь, сколько ночей я слушала, как ты бродишь в этих краях, разгуливаешь по руинам Гебекли-Тепе – и мечтала, что ты найдешь путь сюда, уловишь исходящие из этих гор эманации и не сможешь противостоять их зову. Но ты всегда казался таким одиноким – словно искал одиночества, не желал, чтобы кто-то прервал твои думы. А потому я ждала и ждала. Но мы с твоей матерью давно знаем друг друга, и вот наконец она привела тебя сюда.

Я не верил ни единому ее слову. Она сама же первая дорожила окружавшей ее секретностью. Она просто старалась вести себя учтиво, а потому и мне надлежало помнить о правилах вежливости.

– Возможно, Сиврейн, сейчас настало идеальное время, – заметил я. – И я счастлив оказаться здесь.

Таинственная женщина справа от Сиврейн поднялась на ноги, дух слева – тоже.

– Ах, юный бессмертный, – произнесла женщина, и я тут же узнал голос, слышанный мной из-под парижского склепа. – Ты скачешь по Пути Дьявола с большим пылом, чем любой иной вампир, которого я только знала. Ты и не подозреваешь, сколько ночей я следила за тобой из своей могилы, один за другим ловила твои образы в умах твоих обожателей. Я мечтала о том, чтобы хотя бы приблизиться к тебе. Во тьме, где я страдала, ты вспыхнул ярким пламенем, побуждая восстать и меня.

По спине у меня пробежал холодок. Я взял обе ее руки в свои.

– О, древняя бессмертная с кладбища Невинных Мучеников! – прошептал я в изумлении. – Это ты была тогда с Арманом и Детьми Сатаны. Тебя я назвал Древней Царицей.

– Да, возлюбленный мой Лестат. Я Алессандра. Так зовут меня. Алессандра, дочь Дагоберта, последнего короля Меровингов, причащенная Крови Рошамандом. О, что за счастье – лицезреть тебя здесь, в тепле и безопасности!

Названные ею имена потрясли меня. Историю Меровингов я знал, но кто такой этот Рошаманд? Что-то подсказывало мне: очень скоро я это выясню. Вероятно, не здесь, а где-нибудь еще, но скоро, по мере того, как древние, как и Сиврейн, продолжат выходить из тени.

Мне очень хотелось обнять Алессандру, но нас разделял стол. Я прикинул было, не перелезть ли, но ограничился тем, что крепче стиснул ей руку. Сердце так и колотилось у меня в груди. О, сколь сладкий, драгоценный миг!

– В том обреченном старом шабаше ты была подобна Кассандре! – Слова хлынули из меня неудержимым потоком. – О, ты и не представляешь, как опечалился я, когда мне сообщили, что ты мертва! Сказали, ты бросилась в пламя. О, какую муку я испытал тогда! Ведь мне так хотелось вывести тебя из тех подземелий к свету. Так хотелось…

– Да, юный бессмертный. Я помню. Я все помню. – Она вздохнула и поднесла мои пальцы к губам, целуя их по мере того, как продолжала рассказ. – Если в те ночи я и напоминала Кассандру, то Кассандру, никем не любимую, никому не нужную, даже себе собой.

– О, но я любил тебя! – признался я. – Но почему мне сказали, будто ты бросилась в костер?

– Потому что я и правда бросилась. Однако огонь не принял меня, не убил, и я рухнула на груду догорающих поленьев и старых костей и долго рыдала там, слишком слабая, чтоб хотя бы встать. Там-то меня и похоронили вместе с останками с подземных парижских кладбищ. Тогда я не знала своего возраста, возлюбленный мой Лестат. Не знала своей силы, даров, мне отпущенных. Такова уж участь самых древних бессмертных: скользить по истории, то погружаясь в бездну забвения, то снова поднимаясь на поверхность, скользить по грани безумия, снова и снова переступая эту грань. Думаю, в тех туннелях под землей до сих пор покоятся и другие подобные мне. О, эта мучительная агония тяжкого сна средь шепота и завываний! Лишь твой голос время от времени пронзал мои беспокойные сны.

О, как она была прелестна! Дивный цветок на искривленном старом стебле!

Я пробормотал что-то невнятное на тему, как мне еще тогда хотелось увидеть, какой она могла бы стать, как могла бы расцвести. Но тут же умолк. До чего ж это все эгоистично с моей стороны! Она наконец-то восстала, восстановилась! Она была здесь – полная жизни, сил и энергии, частица новой удивительной эпохи. Однако она не стала меня одергивать. Не отшатнулась. Лишь улыбнулась мне.

Сиврейн явно радовалась всему происходящему. А эта женщина, что теперь совсем не выглядела старой, хотя в восемнадцатом веке напоминала несчастную оборванную каргу, вся так и разрумянилась от удовольствия.

Наконец я встал на стол коленом и, потянувшись вперед, обеими руками обхватил лицо Алессандры и расцеловал ее.

В те давние времена она, мертвое существо в средневековом тряпье, обречена была носить грязную и рваную вуаль и покрывало на голову. Теперь же пышущие здоровьем серебристо-пепельные волосы свободными волнами струились по ее плечам, по свежему и чистому мягкому платью, такому же, как у Сиврейн, только бледно-зеленому, оттенка молодой травы, яркой и прекрасной. На шее у Алессандры на цепочке висел яркий рубин. Алессандра, дочь Дагоберта. Губы ее блестели темно-алым, как этот рубин.

Каким чудовищем казалась она в те минувшие ночи, когда ее искаженное безумием лицо могло бы поспорить уродством с лицом моего создателя, Магнуса. Но теперь она вырвалась на свободу – и эта дарованная временем и умением выживать свобода позволяла ей и самой измениться, стать другой: нежной, прекрасной и полной жизненных сил.

– Да, юный бессмертный. Да, и благодаря тебе, твоему голосу, твоим видео и песням, твои отчаянным откровениям я мало-помалу начала заново обретать себя. Но я стала пешкой Голоса, жертвой его обмана! – Лицо ее потемнело и на мгновение словно бы вновь сморщилось, превратилось в ужасную маску прежнего средневекового ужаса. – Лишь теперь я наконец попала в заботливые руки.

– Забудь, – промолвила Бьянка. Она все еще стояла справа от меня, а Габриэль – слева. – Все кончено. Голосу не победить.

Однако видно было, как трепещет она от внутреннего конфликта, битвы между ужасом и оптимизмом.

Сиврейн медленно повернулась к духу. Все это время он стоял недвижно, вперив в меня взор ярких, но безмятежных синих глаз, как будто и в самом деле видел именно ими, именно ими оценивал, что находится перед ним. Он был облачен в причудливое и сверкающее декоративное индийское одеяние под названием шервани – нечто вроде хламиды, спадающей, наверное, примерно до лодыжек, хотя за краем стола мне и не было видно. Кожа у него выглядела на диво реалистично: ни намека на искусственно-синтетический блеск, какой приобретает наша вампирская кожа – а самая что ни на есть натуральная кожа с крошечными порами, нормальные покровы простых смертных.

– Гремт Страйкер Ноллис, – представился он, протягивая руку. – Но самое простое и истинное мое имя – Гремт. Для тебя и всех, кого я люблю, меня зовут Гремтом.

– А меня ты тоже любишь? Но почему? – спросил я. Разговор с призраком – есть от чего затрепетать!

Он вежливо и негромко рассмеялся, мой резкий вопрос ничуть не задел его.

– А разве тебя хоть кто-нибудь не любит? – искренне поинтересовался он. Голос у него тоже был самый что ни на есть человеческий – тенорок. – Разве не надеются все кругом, что по окончании нынешней войны ты возглавишь племя?

Я перевел взгляд на Сиврейн.

– Ты любишь меня? Надеешься, что я возглавлю наше племя?

– О да, – ответила она с лучезарной улыбкой. – Надеюсь и уповаю. Не ждешь же ты, что я сама возглавлю его?

Я вздохнул.

А потом посмотрел на мать.

– Нам вовсе не обязательно обсуждать это прямо сейчас, – откликнулась она, однако что-то такое особенное в ее пристальном, отстраненном взгляде заставило меня похолодеть. – Не переживай, – продолжила она с холодной иронической улыбкой. – Никто не коронует тебя против воли, не провозгласит Принцем Вампиров.

– Принцем Вампиров! – фыркнул я. – Вот уж не знаю.

Я обвел взглядом всех остальных. Как жаль, что у меня нет в запасе целой ночи на то, чтобы толком разобраться во всех этих откровениях и новых поразительных знакомствах, на то, чтобы хоть попытаться определить пределы могущества прекрасной Сиврейн и выяснить, отчего так страдает и не может скрыть боли нежная Бьянка.

– О, я сама отвечу тебе, отчего страдаю, – промолвила Бьянка, обвивая меня руками. Однако говорила она нормальным голосом, так, чтобы слышали все. – Во время атаки на Париж я потеряла возлюбленного – совсем юного. Я сама создала его и жила с ним последние десятилетия. Однако вина лежит на Голосе, а не на той, кого он вызвал из-под земли и заставил исполнять свои приказы.

– Это меня он вызвал, – сокрушенно сказала Алессандра, – меня разбудил. Голос придал мне нечестивых сил – и я сумела выбраться из грязного, набитого костями склепа. Этот грех лежит на мне.

Я и сам видел это в перехваченных кратких душераздирающих образах – жуткое видение, зловещий, обтянутый кожей скелет существа со встрепанными грязными космами, обрушивающий на дом на рю Сен-Жак роковой удар пламени. И бегущие навстречу неотвратимому року вампиры, выпрыгивающие из дверей и окон туда, где ждала их смертоубийственная мощь древней бессмертной. Я видел Бьянку – она стояла на коленях на мостовой, захлебываясь от рыданий, запрокинув лицо, держась рукой за голову. Видел, как жуткое видение приблизилось и потянулось к ней, словно само воплощение Смерти замедлило шаг, дабы выказать сочувствие одинокой душе.

– Многие становились жертвой Голоса, – заметила Габриэль. – Однако мало кто сумел уцелеть и в ужасе отвратиться от содеянного. И скажу вам – это многого стоит.

– Это важнее всего, – торжественно заверила Бьянка.

Лицо Алессандры было печально. Казалось, она грезит наяву, уносится из настоящего назад, в безграничную пучину тьмы. Я хотел было взять ее за руку, но Сиврейн опередила меня.

Дух, Гремт Страйкер Ноллис, смотрел на нас, не проронив ни единого слова, как прежде, снова усевшись за стол.

Тем временем в просторной комнате появились новые лица.

В первый миг я просто не поверил своим глазам. Там был призрак – вот ей-ей, призрак, в обличье пожилого седовласого мужчины. Кожа у него была перламутрового оттенка, а тело такое же плотное и осязаемое, как у Гремта. И он тоже носил самую настоящую одежду. С ума сойти!

Вместе с ним пришли две умопомрачительно ухоженные и хорошо одетые вампирши.

Увидев их, узнав, поняв, кто они, эти две красавицы в мягких шелковых платьях, я аж заплакал. Обе мгновенно подбежали ко мне и принялись обнимать.

– Элени, Эжени! Вы живы, вы уцелели! Сколько лет!

Слова давались мне с трудом.

В крепко запертом сундуке – сундуке, пережившем пожары и годы небрежения, – я все еще хранил письма, что когда-то писала мне из Парижа Элени, письма, в которых она рассказывала мне о Театре Вампиров на бульваре дю Тампль, что оставил я, пускаясь в скитания. Письма, повествующие о феноменальном успехе театра среди парижской публики, о том, как Арман управлял им, и о гибели моего Николя, моего второго отпрыска, единственного моего смертного друга и величайшего моего жизненного поражения.

И вот Элени и ее подруга Эжени стояли предо мной – свежие, благоуханные, облаченные в простые шелковые одеяния и сияющие безмятежной красотой. Глаза у обеих были темные, кожа миндального оттенка и очень мягкая. Длинные темные локоны струились у них по плечам.

А я-то думал, они давно уже исчезли с лика Земли, унесенные той или иной катастрофой, превратились в воспоминание о сметенной временем и злобой эпохе пудреных париков.

– Располагайтесь, присядем все вместе, – пригласила Сиврейн.

Я с некоторой растерянностью огляделся по сторонам. Больше всего мне бы сейчас хотелось ускользнуть, укрыться в каком-нибудь темном уголке, подумать обо всем произошедшем, впитать это в себя, но сейчас для такой роскоши было не время и не место. Я был ошеломлен, раздавлен, меня переполняли эмоции при мысли о том, сколько еще встреч и потрясений ждет впереди. Но разве можно уклоняться? Разве могу я противиться этому? И все же, все же… Если мы все в минуты горя и одиночества только о том и мечтаем, только того и хотим – воссоединиться с теми, кого потеряли – почему же мне это все давалось с таким трудом?

Призрак, этот загадочный призрак пожилого седовласого мужчины, уселся рядом с Гремтом и послал мне короткий и резкий телепатический сигнал, представляясь. Рэймонд Галлант. Доводилось ли мне уже слышать это имя прежде?

Элени и Эжени обошли стол и заняли места рядом с Алессандрой.

В дальнем углу я увидел камин, в котором ярко полыхали поленья, хотя отблески пламени терялись в ярком электрическом освещении этой раззолоченной комнаты, где и стены, и потолок искрились и сияли. Я видел и многое другое – канделябры, бронзовые скульптуры, тяжелые резные сундуки. Видел, но не замечал. Осознавал я в тот миг лишь одно: завладевшее мною тяжелое оцепенение, нечто вроде транса. Я, как мог, боролся с ним.

Я занял кресло с высокой спинкой напротив Сиврейн. Именно этого она и хотела. Габриэль уселась рядом со мной. Невозможно было игнорировать тот факт, что я оказался в центре внимания, что всех, присутствующих здесь, объединяло знакомство или даже давняя история отношений – и что мне предстояло еще очень многое узнать.

Я поймал себя на том, что разглядываю призрака. И тут вдруг вспомнил это имя! Рэймонд Галлант. Таламаска! Друг Мариуса времен Возрождения, еще до того, как Дети Сатаны напали на Мариуса и разгромили его палаццо в Венеции. Друг, который, пользуясь ресурсами Таламаски, помог ему отыскать возлюбленную Пандору, в те годы странствующую по Европе в обществе вампира Арджуна. Рэймонд Галлант умер глубоким стариком в принадлежавшем Таламаске английском замке – во всяком случае, так полагал Мариус.

Призрак тоже смотрел на меня. До чего же искренний, добрый и дружеский взгляд… Если не считать меня, то из всех собравшихся лишь он один носил типично западный, европейский наряд: простой темный костюм с галстуком – и да, эта одежда, она была настоящей, а не частью его сложного и восхитительно сделанного искусственного тела.

– Ты готов присоединиться ко всем остальным в Нью-Йорке? – спросила Сиврейн. Простотой и прямотой обращения она напомнила мне мою мать. Я слышал, как мощно и ровно бьется ее сердце, древнее бессмертное сердце.

– А что проку-то? – спросил я. – Разве я могу повлиять на происходящее?

– Еще как можешь! – заверила она. – Мы все должны туда отправиться. Должны собраться воедино. Голос вступил с ними в контакт. Он собирается встретиться с ними.

Я был поражен, но не мог отделаться от толики скепсиса.

– Да как такое возможно?

– Не знаю. Они и сами не знают. Но Голос подтвердил, что место сбора – «Врата Троицы» в Нью-Йорке. Мы все должны отправиться туда.

– А что Маарет? – спросил я. – И Хайман? Как Голос?..

– Я знаю, о чем ты, – перебила меня Сиврейн. – И снова повторяю: мы все должны собраться под крышей Армана. Никому из нас не под силу выстоять против Маарет с Кайманом. Я была в их убежище. Пыталась поговорить с Маарет. Но она не впустила меня. Не стала даже слушать. А когда с ней Хайман, мне ее не победить. Во всяком случае, одной. Только вместе с остальными. А все остальные встречаются в Нью-Йорке.

Я склонил голову. Ее слова потрясли меня. Не может же быть, чтобы дошло до такого – до схватки древних, схватки с применением грубой силы! А с другой стороны, какая еще возможна схватка?

– Что ж, пусть тогда Дети Тысячелетия соберутся воедино, – сказал я. – Но я-то не Дитя Тысячелетия!

– Ой, брось! – воскликнула она. – Ты в огромных количествах пил кровь Великой Матери, и сам прекрасно все понимаешь. А твоя неукротимая воля – сама по себе сверхчеловеческий дар.

– Я стал жертвой обмана Акаши, – вздохнул я. – Вот вам и вся хваленая воля. Эмоции у меня неукротимые, что да, то да. Но это не то же самое, что неукротимая воля.

– Кажется, я понимаю, почему тебя прозвали Принцем-Паршивцем, – терпеливо промолвила Сиврейн. – Все равно ведь ты отправишься в Нью-Йорк, как тебе известно.

Я прямо-таки не знал, что и сказать. Каким это образом Голос собирается посетить встречу в Нью-Йорке, если он исходит из Мекаре? Способен ли он посредством Хаймана принудить близнецов поехать в Нью-Йорк? Как-то в голове не укладывалось. И что насчет того вулкана из видений Маарет? Знают ли о нем остальные? Я не смел даже думать об этом в такой компании, где каждый без труда может обшарить мой разум.

– Поверь, – продолжала Сиврейн. – Всего несколько ночей назад я предложила Маарет свое общество, поддержку, силу и сочувствие – но была отвергнута. Я напрямик сказала ей, кто такой этот Голос, но она отказалась мне верить. Она настаивала, что Голос не может быть тем, кто он есть – а ведь мы все знаем, кто он. Душа Маарет сломлена, разбита. Она не в силах остановить это существо. Она не в состоянии принять, что Голос исходит из тела ее сестры. Маарет раздавлена.

– Я не согласен так легко сдаться, так легко отказаться от нее, – возразил я. – Я прекрасно понимаю, о чем ты. Это правда. Я сам был там и пытался поговорить с ней, но она силой заставила меня уйти. Пустила в ход свой дар – и физически вытолкала меня взашей. В прямом смысле слова. Но я не брошу ее – сломленную и разбитую. Это неправильно! Когда нам в прошлый раз грозило полное уничтожение, именно они с Мекаре спасли нас всех! Мы бы все погибли, если бы… Послушай, мы все ей обязаны. Ты, я, Мариус, все, кого мы только найдем…

– Скажи это им – когда мы все соберемся под крышей Армана, – предложила Сиврейн.

Однако меня переполнял ужас от мыслей, что может происходить сейчас в убежище среди джунглей. А вдруг Голос при помощи Хаймана найдет способ разделаться с Маарет? Нет, немыслимо! И так же немыслимо оставаться здесь и не помешать этому.

– Я знаю, – кивнула Сиврейн, отвечая на мои невысказанные мысли. – И прекрасно это осознаю. Но, как я уже говорила, судьба этого существа уже предопределена. Маарет нашла сестру-близнеца, и в своем близнеце столкнулась с ничем, с пустотой – с откровенной неосмысленностью жизни – словом, со всем тем, с чем любой из нас вынужден рано или поздно столкнуться, а то и не один раз. Маарет не вынесла этого рокового столкновения. Она удалилась от дел своей смертной семьи и более никак ее не поддерживает. Трагедия ее неразумной сестры, Мекаре, поглотила ее. С Маарет покончено.

– Тогда вы отправляйтесь на сбор, – сказал я. – А я вернусь в Амазонию и займу место рядом с Маарет. Я успею добраться туда до того, как в том полушарии рассветет.

– Нет, этого тебе делать не должно, – раздался голос духа, Гремта, как и прежде, невозмутимо сидевшего по левую руку от Сиврейн. – Ты нужен на общем сборе, туда-то тебе и надлежит отправиться. Если же ты вернешься в убежище Маарет, она снова прогонит тебя силой, а не то и что похуже.

– Прости, – произнес я, мучительно стараясь оставаться в рамках вежливости, – а ты-то тут при чем?

– Я знал этого духа, Амеля. Знал за много тысяч лет до того, как он вступил в физический мир. Если бы он не пришел сюда, не слился с Акашей, я бы тоже никогда здесь не появился, не стал бы мастерить себе тело и расхаживать по земле в обличье смертного. Именно он подстрекнул меня ко всему этому – то, как он спустился в этот мир, обрел здесь плоть и кровь. Его пример – и собственная моя тяга к плоти и крови. Я последовал за ним сюда.

– Вот это откровение! – восхитился я. – И много ли, позволь спросить, других, тебе подобных, разгуливают по нашей земле, развлекаясь спектаклем?

– Я вовсе не развлекаюсь спектаклем, – парировал он. – И если есть на земле еще какие-либо выходцы из нашего царства, кому небезразлично все происходящее, они не дали мне знать о себе.

– Прекрати, пожалуйста, – попросила меня Сиврейн. – Все происходящее обретет для тебя больше смысла, если ты узнаешь, что твой собеседник – основатель Таламаски. Ты ведь знаешь, что такое Таламаска. Знаешь принципы этого ордена. Знаешь их высокие научные устремления. Знаешь их верность идеям. Ты любил Дэвида Тальбота и доверял ему еще в ту пору, когда он был главой Таламаски – он, смертный ученый, изо всех сил старавшийся быть твоим другом. Так вот, Гремт Страйкер Ноллис основал Таламаску – и это должно ответить на все твои вопросы о его характере. Иного слова, кроме «характер», я подобрать не могу. Не сомневайся в Гремте!

Я онемел.

Само собой, я всегда знал, что в сердце Таламаски кроется некая тайна из разряда сверхъестественного – но так никогда и не сумел допытаться, какая именно. Насколько мне было известно, Дэвид тоже ничего не знал. Как и Джесси, ставшая дочерью ордена задолго до того, как тетя Маарет причастила ее Крови.

– Поверь мне, – промолвил Гремт. – Сейчас я на вашей стороне. Я боюсь Амеля, всегда боялся его. Всегда страшился дня, когда он вырвется на свободу.

Я терпеливо слушал, но не проронил ни слова.

– Завтра на закате мы должны все вместе покинуть это пристанище, – сказала Сиврейн. – И я уверена, что встречу там тех, кто не уступает мне древностью и силой. Совершенно уверена. Конклав непременно притянет их всех, причем связав такими моральными ограничениями, какие я могу лишь одобрять и приветствовать. Возможно, иные уже там. Тогда-то мы и решим, как быть дальше.

– А тем временем, – негромко вставил я, – Маарет сражается со всем этим в одиночку.

Я изо всех сил старался изгнать из головы даже мимолетные образы вулкана Пакайя в Гватемале, где могла бесславно завершиться наша общая судьба.

Взгляд Сиврейн встретился с моим. Видела ли она?

«Ну разумеется, мне ведомы твои страхи – но стоит ли пугать всех остальных. Мы лишь делаем то, что должны».

– Маарет не примет помощи ни от кого, – сказал Гремт. – Я тоже обращался к ней. Все тщетно. Я знал ее, когда она была смертной. Разговаривал с ней, когда она была смертной. Я входил в число духов, внимавших ей. – Голос его звучал по-прежнему ровно, однако стал гораздо эмоциональнее, горячее – совсем как у настоящих людей. – И вот теперь, спустя столько лет, она не доверяет мне, не слушает меня. Она просто не в состоянии. Она полагает, что, причастившись Крови, утратила способность слышать духов. А духам, что стремятся обрести плоть, вот как я, она не доверяет. Я вызываю у нее лишь омерзение и страх. – Он умолк, словно ему было трудно продолжать. – Сам не знаю почему, но я всегда предчувствовал: когда-нибудь она отвернется от меня. И когда я стоял пред ней, когда признался, что это я – я, который…

Вот теперь он совсем не мог говорить.

В глазах его сверкали слезы. Сев на место, он сделал глубокий вдох и прижал к губам пальцы правой руки, молча стараясь успокоиться.

Почему все это так завораживало меня, так пленяло? Эмоции и чувства рождаются у нас в голове, а физическое тело их либо смягчает, либо усиливает. Так вот и могучий дух Гремта оживлял эмоциями искусственно сотворенную физическую оболочку, в которой он обитал, с которой стал одним целым. Меня тянуло к нему. Я ощущал: он не враг нам, он очень похож на нас – да, непостижимая тайна сам по себе, но все равно такой же, как мы.

– Мне надо к Маарет, – заявил я, начиная приподниматься. – Мое место рядом с ней. Вы все, конечно, отправляйтесь на сбор, но я полечу к ней.

– Сядь, – велела Габриэль.

Я замялся, но все же неохотно повиновался ей. Хотелось бы все же добраться до Амазонии заранее, чтобы иметь несколько часов в запасе.

– Есть и другие причины, почему тебе надлежит отправиться с нами, – продолжила Габриэль все тем же твердым голосом.

– Ой, можешь не перечислять, я и сам все знаю! – сердито фыркнул я. – Я им нужен. Молодняк взывает ко мне. Все поголовно возлагают на меня какие-то особые надежды. Арман с Луи ждут меня. Бенджи ждет меня. Я слышал эту песню миллион раз!

– Что ж, это все чистая правда, – промолвила Габриэль. – Мы – народ независимый и вспыльчивый, нам нужен харизматичный вождь – любой, какой только согласится встать у руля. Но есть и другие причины.

Она посмотрела на Сиврейн. Та кивнула. И Габриэль продолжила:

– Лестат, у тебя есть сын-смертный, юноша, не достигший еще двадцати лет. Его зовут Виктор, и он знает, что ты его отец. Он родился в лаборатории Фарида у смертной женщины по имени Фланнери Джилман. Теперь она тоже стала вампиром. Но твой сын не приобщен к Крови.

Молчание.

Я не то что говорить – думать не мог. Не мог рассуждать. Вид, верно, у меня сделался совсем невменяемый. Я потрясенно уставился на Габриэль, а потом на Сиврейн.