Сидя за столом, лицом к зрителям, Стивен Кольбер просматривает свои записи, и когда камера возвращается на него, звездный ведущий CBS нарочито хмурится.
– Сегодня вечером я имею честь приветствовать совсем юную актрису, чья слава еще пока не в зените (крики разочарования). Зачем так грубо, мне за вас стыдно (смех в зале). Итак, дамы и господа, встречайте… Адриана Беккер!
По знаку Стивена Кольбера зажигается панно “Аплодисменты”, и публика немедленно аплодирует. На сцену выходит худенькая девушка, почти подросток, в джинсах, кроссовках и синем свитере из ангорской шерсти, каштановые кудри спадают ей на плечи. Ведущий идет к ней и, чтобы она успокоилась, целует в щеку.
– Здравствуйте, Адриана Беккер. Я счастлив, что вы здесь с нами.
– Здравствуйте, Стивен. Я счастлива быть здесь.
– И впечатлены, я надеюсь. Впервые на телевидении?
– Да.
– Все бывает в первый раз. Я помню свою первую любовь, наш первый ужин в ресторане, это было очень романтично, кстати, я до сих пор храню счет (смех в зале). Адриана, вам двадцать лет, и вы актриса. В мае мы видели вас в “Ромео и Джульетте”. Вы играли…
– Джульетту.
– Конечно, вы играли Джульетту. И где вы играли Джульетту?
– В театре Сандры Файнштейн-Гэмм, – еле слышно шепчет она. В зале раздаются злые смешки. Юная Адриана заливается краской. Стивен Кольбер поднимает брови, и она добавляет: – Это… в Уорике, на Род-Айленде. Совсем маленький театр…
– Адриана, вам незачем краснеть. Знаете, Мэтт Дэймон вообще начинал статистом: он играл пиццайоло и, протягивая клиенту “Маргариту”, произносил одну-единственную реплику: “С вас пять долларов”. Теперь он всем рассказывает, что это была семидолларовая “Регина”, но он тот еще хвастунишка (смех в зале). Извините, Адриана. И в какой пьесе вы собираетесь сыграть в ближайшее время?
– “Любовь под вязами”. Это пьеса в трех действиях Юджина О\'Нила. Я играю роль девушки.
– Девушки?.. Но у вас возникнет проблема, Адриана. Если в пьесе только одна девушка. Как вам кажется?
Адриана Беккер смеется. Публика тоже, ничего пока не понимая. Стивен Кольбер улыбается и бросает в кулисы:
– А теперь, дорогие зрители, я жду грома аплодисментов, встречайте Адриану Беккер! Да, Адриану Беккер!
Из-за кулис выскакивает вторая Адриана, одетая точно так же, как первая, если не считать свитера, в ее случае красного.
Зал встает, все поражены, все кричат, Стивен Кольбер идет к ней, целует и ведет к дивану, где сидит ее двойняшка. В аппаратной режиссерша хватается за электронную сигарету, наплевав на закон и внутренний регламент компании. Супер, это офигенно круто, похоже, мы порвем ABC и NBC. У нее за спиной с десяток CММщиков из сетевого отдела твитят, постят в инстаграме, ваяют что-то в фейсбук-лайв. Кривая лайков и шеров лезет вверх.
Адрианы сидят бок о бок, у одной на лоб спадает красная прядь, у другой синяя, это такая тонкая придумка гримерши, вроде мелочь, а бросается в глаза. Овации не смолкают, Кольбер возвращается за стол.
– Привет, Адриана.
– Привет, Стивен, – отвечает новенькая.
– Вы ведь не близнецы?
– Нет, что вы, – говорят обе девушки хором, с одинаковой улыбкой, с одинаковым задором.
– Вау! Ну, я думаю, зрители все поняли (смех в зале). Последние несколько часов все только о вас и говорят. Мне придется вас как-то различать, давайте вы будете Адриана Джун, а вы Адриана Марч. Июнь и Март, это кодовые имена ФБР, верно?
– Да.
– Джун в красном, Марч в синем, так мне будет легче вас запомнить… Надеюсь, вы не против, а то продюсеры вложили кучу бабла в ваши свитера и перышки.
– Мы не против.
Обе девушки откликаются одновременно, публика в восторге. Юная Адриана, или, скорее, юные Адрианы всех покорили.
– Адриана Джун, вы ведь не играли Джульетту?
– Нет.
– Нет, не играли, потому что “Ромео и Джульетту” давали в мае. Когда пять дней назад вы приземлились на военной базе Макгуайр, где вас держали вместе с другими двумястами сорока двумя пассажирами, вы были уверены, что на дворе март месяц, верно?
– Да, Стивен. Я не могу назвать вам точную дату, ФБР нам запретило. Для всеобщей безопасности.
– Я понимаю. Мне интересно, и я думаю, нашим зрителям тоже, как вы узнали… что вас “двое”?
Он смотрит на девушек с предельным вниманием.
– Адриана Марч, в прошлое воскресенье ранним утром агенты ФБР пришли за вами в дом ваших родителей, не так ли, в… – Кольбер не торопясь просматривает записи, – в Эдисоне, Нью-Джерси. Ваши родители, должно быть, ужасно испугались… И вы тоже…
– Да, агенты ФБР сказали, что это вопрос национальной безопасности. Однако они попытались нас успокоить.
– Ну конечно, когда агенты ФБР врываются в дом на рассвете, это сразу всех успокаивает (смех в зале). И что потом?
– Потом меня на вертолете доставили на базу. И мы…
– Первый раз летели на вертолете?
– Да.
– Он ужасно шумит. Как стиральная машина на отжиме. Лопасти, ветер, все такое. Ненавижу вертолеты.
Стивен Кольбер специально держит публику в напряжении. Но он знает, где и когда остановиться:
– Итак, когда вы приземлились на военной базе…
– Меня отвели в большое административное здание под охраной солдат и посадили в обычной комнате со столом и несколькими стульями, рядом с психологом и женщиной из ФБР.
– Что они вам сказали?
– Что мне нечего бояться и что меня ждет нечто невероятное.
– И тут… – говорит Стивен Кольбер.
– …вошла я, – подхватывает Адриана Джун. – Со мной тоже был психолог.
– Наверное, вы были в шоке. Да и психологи тоже… (смех в зале).
– Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что я стою перед… самой собой, – продолжает девушка в синем свитере. – У меня закружилась голова, кто же я такая, подумала я, существую ли я на самом деле?
– Адриана Джун, теперь расскажите вы, как все прошло.
– Наш рейс приземлился за три дня до того…
– В марте, как вы считаете…
– Да. Нас ужасно трясло, у самолета были повреждения. Меня держали без контакта с внешним миром, забрав мобильник и…
– Вы даже не смогли сыграть в Candy Crush? (смех в зале). И вот на третий день утром, в этот понедельник…
– За мной пришли и сказали то же самое, нечто невероятное, и так далее, и что я увижу кое-кого, с кем я по идее никогда не смогла бы встретиться…
– И про кого вы подумали?
– Я знаю, это прозвучит глупо, но я подумала, что увижу бабушку. Она умерла в январе этого года… (охи, ахи, волнение в публике).
– Простите, Адриана. Мои соболезнования.
– И вот я вошла…
Адриана Джун смотрит на Адриану Марч, та улыбается. Зрители снова аплодируют. Кольбер старается не терять ритм.
– Боже мой… На вашем месте меня бы сразил сердечный приступ. Даже два сердечных приступа (смех в зале). Вы пришли в ужас? Адриана Марч?
– Да, конечно. Сначала мы не осмеливались даже разговаривать, только отвечали на вопросы психологов и женщины из ФБР. Они показали нам видео… чтобы все объяснить. Мы увидели пассажирский салон в тот момент… в то самое мгновение, когда произошло…
– Расхождение, аномалия, – заканчивает за нее Стивен Кольбер, заглядывая в свои шпаргалки.
– Да. А потом они предложили нам задавать друг другу вопросы, какие угодно. ФБР хотело доказать каждой из нас, что другая не… ну не знаю, не клон. Что у нас одинаковые воспоминания и та же самая жизнь.
– Та же самая жизнь до марта и полета Париж – Нью-Йорк, – уточняет Стивен Кольбер. – Ну вот, например, вы, Адриана Марч, спросили у Адрианы что-то, что знали только вы, верно?
– Да. О том, что случилось на Новый год. Это знала только я, – застенчиво говорит Адриана Марч.
– В смысле только мы вдвоем это знали, – добавляет Адриана Джун (смех в зале).
Вообще-то их было трое: они и их младший брат, в чью комнату Адриане не следовало бы входить без стука, чтобы он успел закрыть компьютер.
– Вам, кстати, страшно повезло, – улыбается Стивен Кольбер, – я так набрался в новогоднюю ночь, что мои воспоминания начинаются четвертого января часов с двенадцати дня (смех в зале). Итак, теперь вы уверены, что вы обе… Адрианы?
– Абсолютно уверены, – говорят обе разом, вызывая ликование восхищенной публики.
– Знаете, иногда я думаю, что мы чудом избежали катастрофы, ведь то же самое могло случиться с Air Force One
[40]. Представляете? Два президента? (крики и аплодисменты) Они на пару немедленно обрушили бы твиттер. Я полагаю, вам представили какие-то научные гипотезы, с тех пор все газеты их опубликовали…
Девушки кивают, ведущий продолжает:
– Есть какое-то объяснение, которое вам кажется наиболее правдоподобным?
Они отрицательно качают головами.
– Так или иначе, для меня вы никакие не симуляции. Многие думают, что вы все – двести сорок три пришельца. Что вы собираетесь завоевать Землю (смех в зале). Ну и какие у вас планы? Адриана Джун, вы вернулись к родителям, понятное дело, вы с ними живете…
– Меня поселили в бывшую комнату моего младшего брата, он учится в Университете Дьюка. Я повидалась с ним вчера вечером, когда агенты ФБР привезли нас домой.
– Оскар, да? Как он отреагировал? Адриана Марч?
– Он повторил “охренеть” раз десять, не меньше. И посоветовал нам сделать разные прически.
Публика смеется, они тоже, Стивен Кольбер отводит от них взгляд и говорит на камеру:
– Оскар сейчас в зале. Мы предложили вашим родителям тоже присоединиться к нам, но они отказались. Как у вас складываются отношения?
Девушки смотрят друг на друга, Джун откликается первой:
– Мама напугана. Она не осмелилась поцеловать меня сегодня утром.
– Она боится нас обеих, – добавляет Адриана Марч. – И не различает нас. Ей кажется, что одна из дочерей…
– “Подделка”, – заканчивает Адриана Джун.
– А отец?
Девушки молчат. Продюсеры сожалеют, что не все рассказали Стивену: накануне, когда обе Адрианы вернулись в Эдисон, агент ФБР и психолог их опередили. Они подробно объяснили родителям, что происходит. Мать беспрестанно приговаривала: боже мой, как такое может быть? И когда наконец девушки вошли, отец, лежавший на диване, в ужасе встал, не произнося ни слова, поднялся по лестнице задом наперед и заперся у себя в комнате. С ним долго вели переговоры через дверь, пока он наконец не согласился выйти. Но его поведение так встревожило ФБР, что они потребовали, чтобы их агент все время оставался на месте.
Кольбер догадывается, что это скользкая тема. И поспешно, пока всем не стало неловко, поворачивается к Адриане в алом свитере.
– Кому угодно сложно было бы приспособиться к такой уникальной ситуации. Уникальной – не вполне точное слово (смех в зале). Ваши родители любят вас и будут счастливы, что у них теперь целых две чудных дочки.
Публика аплодирует этой сказке так долго, что Кольберу приходится прервать овацию:
– А вы-то ладите между собой?
– У нас все хорошо, – говорит Адриана Джун. Адриана Марч кивает.
И это не ложь во благо. Они не соперницы. У них вся жизнь впереди, за будущее надо бороться, и им пока нечего делить.
– У вас есть бойфренд, Адриана Джун? Я не из святой инквизиции, никто не упрекнет вас, если вы предпочтете обойти эту тему молчанием.
– Нет, я готова ответить. Я свободна.
– Ну, Адриана, признаваться в этом вот так, в прямом эфире, довольно рискованно с вашей стороны (смех).
Кольбер поворачивается к Адриане лазурной:
– Ну а вы что скажете, Адриана Марч? С марта у вас никто не появился?
– Появился, три месяца назад.
– Спасибо, что поделились с нами, Адриана, – подхватывает Кольбер. – И как его зовут?
– Нолан. – Публика радостно шумит. В аппаратной ликуют продюсеры: любовь – отличная приманка.
– Если я не ошибаюсь, – продолжает Стивен Кольбер, – Нолан был вашим партнером в “Ромео и Джульетте”. Но играл он все-таки не Ромео?
– Нет, Меркуцио.
– Ах, Меркуцио! Лучший друг Ромео. Может ли так случиться, что Нолан-Меркуцио здесь с нами, в этом зале?
Луч прожектора медленно скользит по лицам зрителей и, спустившись в первый ряд, замирает на высоком и стройном чернокожем юноше, который широко улыбается и встает под гром аплодисментов.
– Дамы и господа, поприветствуем Нолана Симмонса.
Кольбер протягивает ему руку и помогает подняться на сцену. Аплодисменты, само собой, не смолкают. Адрианы улыбаются, здороваются с ним, Адриана Марч немного жеманничает, Адриана Джун смотрит на Нолана с удивленной улыбкой, вызывающей смех в публике. Она пообщалась с Ноланом за кулисами, но прикидывается изумленной, пытаясь привлечь внимание к себе. Их обеих оказалось нетрудно убедить разыграть эту сцену, да и Нолана тоже. “Позднее шоу со Стивеном Кольбером” – крутая программа, а они не для того выбрали актерскую профессию, чтобы чураться света рампы и изображать святую невинность. Тут все играют по правилам, надо так надо.
– Можете поцеловать свою девушку, Нолан. Главное, не ошибитесь (смех в зале).
Юноша нежно целует в щеку Адриану Марч, потом обменивается рукопожатием с Адрианой Джун. Стивен Кольбер качает головой:
– Не волнуйтесь, мой мальчик, никто никогда не готовился к подобной встрече. Скажите честно, Нолан, если бы вы увидели их в гримерке, вы бы угадали, кто есть кто? А что, если я сознаюсь, что мы попросили их поменяться ролями? Что, если бы мы попытались вас обмануть?
В зале нарастает гул изумления. Нолан, вдруг действительно усомнившись, теряет самообладание, инстинктивно отступает на шаг от Адрианы Марч. Это уже не игра. Публика внезапно начинает волноваться, наступает смущенная тишина. Кольбер тут же пожалел о своей выходке.
– Не волнуйтесь, Нолан. Это ваша Адриана (крики облегчения в зале). Это была дурная шутка, я не удержался. Извините меня…
Нолан снова берет Адриану за руку. Стивен Кольбер морщится. Он упрекает себя в излишней жестокости, а все потому, что увлекся импровизацией. Он просматривает записи, возвращается к размеченной партитуре:
– Ну… и как вы теперь распределите роли?
На “Позднем шоу со Стивеном Кольбером” воцаряется прежняя добродушная атмосфера, но в аппаратной растет беспокойство. На мониторах возникает улица возле Театра Эда Салливана. Стоило в социальных сетях появиться первым постам, как десятки христиан-фанатиков сбежались к театру и вот уже минут десять пробуют в него прорваться.
– Я понятия не имела, что у нас в Нью-Йорке столько одержимых, – говорит продюсерша, через силу улыбаясь.
Притом что охрану шоу удвоили, хилый кордон полицейских тщетно пытается удержать демонстрантов на расстоянии, те орут прямо на камеры наблюдения, изрыгая страх и ненависть, и размахивают плакатами: Vade retro
[41], “Дочери ада”, “Сатанинское отродье”, “Богохульство”…
– Богохульство? Какое еще богохульство? – спрашивает продюсерша.
– Я читала, что, по их мнению, на двойниках лежит проклятье, – осмеливается встрять ассистентка. – В том числе из-за десятой заповеди.
– Она про что?
– Ну как же… Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего и т. д. Разумеется, они не могут ее соблюдать, поскольку у них все общее. С другой стороны, можно возразить, что они не являются ближними своими…
– М-да. Сомневаюсь, что эти психи сильны в толковании библейских текстов.
Внезапно, несмотря на то что прибыло полицейское подкрепление, бутылка с горючей смесью, описав в воздухе дугу, разбивается о входную дверь. Театральные охранники быстро тушат пожар, полиция оттесняет бунтовщиков, вынимает дубинки, производит задержания, но все зря, перевозбужденная толпа постепенно растет, сшибает заграждения, пытается пробиться внутрь.
Шоу подходит к концу, и Кольбер, предупрежденный об инцидентах, обращается к аудитории:
– Дорогие друзья, нам придется посидеть еще немного в театре. Снаружи собрались агрессивно настроенные граждане, там происходят столкновения с полицией, и выпускать вас сейчас было бы рискованно. Кстати, и это мой последний вопрос вам обеим: ФБР предупреждало вас об опасности религиозного фанатизма. Лидеры некоторых религиозных общин выступили с декларацией, объявив вас, вас обеих, дьявольским отродьем, гнусными тварями. Вы ведь и сами получали угрозы убийства?
– Да, штук сто на моей страничке в фейсбуке, ну, на нашей…
– Очень вам сочувствую. Что вы могли бы сказать людям, которым иногда просто страшно оттого, что они не понимают, в чем дело?
Стивен Кольбер ждет, пока наступит тишина. Это кульминация его передачи, именно о ней все и будут вспоминать. Стивен и девушки долго репетировали ее со специалистами из кризисного центра. Это тщательно заученная речь, но она должна выглядеть импровизацией, и отвечает за нее Адриана Джун – так решили психологи, – потому что большинство считают самозванкой именно ее.
– Конечно, я не знаю, каким образом этот самолет мог приземлиться дважды, – мягко говорит Адриана Джун. – И никто не знает. Вот, главное, постараться, чтобы голос звучал спокойно, сделать вид, что с трудом подбираешь слова, подпустить эмоций. Мне хочется сказать людям, которым страшно, что мне тоже страшно. Попытайтесь представить себе, через какие испытания мы проходим. Меня никто не выбирал, я никакая не “избранная”. Ни я, ни остальные двести сорок два человека на борту. То, что происходит со мной, с нами, могло случиться с любым из вас в этом зале. Я такая же, как все… Если можно, надо эти слова повторить, нет, это уже слишком. Во мне нет ничего особенного, выдержать паузу, я обычная девятнадцатилетняя девушка, я живу в Эдисоне и мечтаю стать учительницей, не говорить “преподавательницей французского”, многие не любят французов, даже преподавательницей не надо, лучше учительницей, так проще, и все любят учительниц, я играю в любительском театре, подчеркнуть “любительском”, я вернулась из Европы в начале марта, опять же, лучше Европа, чем Франция, и вдруг оказалась в июне, я вообще не понимаю, что творится, но придется как-то с этим жить. Снова сделать паузу, запнуться, не сразу найдя нужные слова. Эта девушка… сидящая напротив меня, – такая же я, как я… и ей тоже придется смириться. Эта Адриана прожила на три месяца дольше меня, но у нас одинаковые воспоминания, мы одинаково верим в Бога, чуть не забыла Бога, черт, это же самое главное, они сказали обязательно упомянуть, что мы верующие, я чуть не забыла, обалдеть, у нас общие друзья, общие родители, мы обе их одинаково сильно любим, и теперь мне придется поделиться с ней одеждой, потому что это и ее одежда тоже.
– А кроме того, – перебивает ее Адриана Марч, – мы всегда хотим надеть одно и то же одновременно. Это идея Кольбера, совсем неплохая, кстати, дождаться смеха в зале, вот, пожалуйста, и продолжать.
– Все так, – говорит Адриана Джун. – Но с этого момента наши жизни, конечно, разойдутся. Они уже начали расходиться. Повернуться к Нолану, прислушаться к настроениям в зале. Например, я не знаю, как бы мы поступили, если бы я познакомилась с Ноланом и влюбилась в него до того, как уехала в Европу. Не давить, просто дать публике время ощутить свою сопричастность, понять, какая возникла путаница. Вот такие вопросы беспрестанно вертятся у меня в голове.
– Я думаю, – продолжает Адриана Марч, – слегка изменить голос, подчеркнув возможную разницу между нами, я думаю, что единственное, чего мне хочется, это чтобы люди не боялись ни меня, ни вторую Адриану, ни нас обеих, вместе взятых. Чтобы они были к нам доброжелательны. Вот тут выдержать очень долгую паузу. И переходить к заключению. Мы совсем растерялись, мы так нуждаемся в любви всех, кто с нами. Опустить глаза, взять Адриану Джун за руку, дождаться аплодисментов. И хорошо бы заплакать, если получится.
Слеза скатывается по щеке Адрианы Джун, ей даже не пришлось себя заставлять, ее буквально захлестывают чувства, она вот-вот разрыдается. Адриана Марч обнимает ее за плечи, Стивен Кольбер улыбается:
– Большое спасибо вам обеим. Я уверен, что многие отнесутся к вам с пониманием. И еще одна просьба напоследок: ваш брат сказал, что в рождественский вечер вы всей семьей пели “Девушку из Ипанемы”, знаменитую песню в жанре босановы.
– Да, в версии Эми Уайнхаус, – говорит Адриана Джун.
– Тогда… может, вы вместе, прежде чем мы расстанемся… а?
Публика кричит, девушки улыбаются.
– Добавлю только, что вы не репетировали, – беззастенчиво врет Кольбер, притом что они целых полчаса на нее потратили.
Ударник Stay Human плавно начинает на хай-хэте и малом барабане босанову Жобима и Морайса, свет на сцене приглушают, их мягко берут водящие – одну красным лучом, другую синим, стирая таким образом все различия. Игра цветов – это идея продюсеров. Винисиус де Морайс сказал однажды, что в его песне поется всего лишь о быстротекущем времени, о печальной красоте, которая принадлежит всем и никому лично, о меланхолическом шуме прибоя. Первая Адриана запевает, вторая подхватывает, и на сцене “Позднего шоу со Стивеном Кольбером” возникает пляж Ипанемы. Tall and tan and young and lovely…
Адрианы поют идеальным дуэтом о грациозной русалке из Ипанемы, идущей к морю по мелкому песку. Одна начинает фразу, вторая заканчивает ее, они подчеркивают схожесть и несхожесть, гармония граничит с магией и вызывает головокружение. Но в каждом мгновении этого пьянящего вихря таится легкая доза ужаса.
– Это офигенно круто, – говорит продюсерша в аппаратной. – Офигенно круто.
Голоса Джейкоба Эванса
Вторник, 29 июня, 23.00.
Нью-Йорк, Театр Эда Салливана
Рука Господа никогда не дрогнет. Он указует путь Джейкобу Эвансу. Джейкоб родился христианином в Скоттсвилле, Виргиния, и знает от своего отца Джона, что тот, кто не рожден в муках, не является созданием божьим, ибо нет иного творения, кроме божьего, и голос, без умолку звучащий у него в голове, твердит слова, слышанные им в детстве, когда он работал на ферме.
Когда о Мерзости заговорили в СМИ и в социальных сетях, Господь направил его шаги. В первый день Джейкоб Эванс и его братья из Армии седьмого дня собрались в баптистской церкви и слушали преподобного Робертса, рассуждавшего о тварях и о Сатане, о легионе неверующих, о всех тех, кто оскорбил Бога, ибо в Откровении Иоанна Богослова сказано, что произошли молнии, громы, и сделалось великое землетрясение, и град, величиною в талант, пал с неба на людей, и слава Богу, который знает и направляет, и преподобный Робертс, а вместе с ним Джейкоб, и все верующие узнали грозу и самолет, попавший в священную бурю, воздвигнутую Господом у него на пути. В этом самолете были те, кто богохульствовал из-за наказания градом, ибо это был град весьма сильный.
И Джейкоб Эванс всем существом своим ощутил восторг о Господе, и Его гнев наполнил его руки, и Он пожелал, чтобы Джейкоб свершил славу Его в мире людей.
Да, в прессе бесконечно повторяют одни и те же объяснения, и да, спорят эксперты и ученые, но ведь написано “мудрость мудрецов его погибнет, и разума у разумных его не станет”
[42], Джейкоб хорошо помнит Исаию, а искать спасение в себе самом – это гордыня и непочитание Всевышнего. О том же говорится и в послании Павла к Коринфянам, которые отвергают слово Божье и ищут мудрость в суете людской, тогда как должны царить лишь смирение, страх перед Богом и вера в Господа нашего Иисуса Христа. Он воскрес, он воистину воскрес. В откровении, посланном Богом через эту Мерзость, нет спасения, кроме как во славе Господней и в разрушении Зла.
Глаза Джейкоба были закрыты, о да, но Всевышний отверз их во мраке.
И посреди всепожирающего огня, который исстари поглотил Америку, в этой войне тьмы против интеллекта, когда разум шаг за шагом пасует перед невежеством и иррациональностью, Джейкоб Эванс облачился в теневую броню своей примитивной и абсолютной веры. Религия как плотоядная глубоководная рыба излучает ничтожное свечение, и чтобы завлечь жертву, ей необходим густой мрак.
Эванс и другие бойцы Армии седьмого дня ехали семь часов в колонне машин с крестом Христа Спасителя, чтобы возгласить Гнев Божий перед военной базой, но солдаты их оттеснили. Короче, спасибо Господу, инстаграму и фейсбуку, Джейкоб выяснил, что одна из этих гнусных тварей выставит себя на всеобщее обозрение сегодня вечером, и вот теперь он смотрит, преисполненный отвращения и ярости, на юную брюнетку. Джейкоб знает, что она олицетворяет собой Великую Ложь и коварство Падшего.
Джейкоб и многие другие вместе с ним устремились к театру канала CBS, вышли из метро на станции “50-я улица”, окунувшись в море разноцветных неоновых огней Бродвея. Они двинулись по Вавилону, городу великому, матери блудницам и мерзостям земным, но полицейские заблокировали выход на улицу с юга и выставили металлические барьеры, преграждающие доступ в зал. Взвинченная толпа все прибывала, раззадоренная поминутными призывами в соцсетях.
В полночь полетела первая бутылка с горючей смесью и разбилась о светящийся навес, огонь немедленно вызвал короткое замыкание, и погасли тысячи лампочек и сверкающие буквы “Позднего шоу со Стивеном Кольбером”, но Джейкоб шел сквозь пламя, не убойся ада, и Иисус возрадуется в сердце своем. Полиция атакует, задерживает нескольких демонстрантов. Джейкоб умоляет Господа позволить ему приблизиться к Нечестивым, позволить ему исполнить Его волю, в пылу огня он молится Господу и верует, что будет скоро среди избранных вкушать райский мед.
С вершины святой горы Господь смотрит вниз на агнца своего Джейкоба Эванса, и Он ведет его на 53-ю улицу. Джейкоб шагает в Его свете, ибо лишь Бог знает путь. И там, пока его братья по вере кричат на Бродвее, Джейкоб видит, как из подземного гаража, всего в нескольких метрах от него, выезжает черный лимузин. Сейчас он повернет налево и скроется от армии верующих, но на улице пробка, и лимузин застревает прямо напротив “Дели Спешл Бродвей”. Стекла быстро поднимаются, но в резком ночном освещении Нью-Йорка Джейкоб успевает заметить на заднем сиденье двух девушек с очень похожими лицами. Неисповедима премудрость Господня. Кощунницы хохочут и скалят зубы, ровненькие зубки в поганых ртах, на их серафических личиках застыла вероломная маска Темного Ангела. И Господь даст мне в руку меч на отмщение.
Пусть погибнут Твари, и небеса тогда поглотят род людской, и Джейкоб вытаскивает из кармана “Грендель P30”, да воссияет свет легкий и теплый, упрочь мою руку, Господи, он стреляет сквозь стекло, оно разлетается вдребезги, именем Господа нашего Иисуса Христа я изгоняю вас, вокруг него раздаются возгласы ужаса, он стреляет снова и выстрелом сносит лицо одной из них, Архангел Гавриил сойдет на меня, Джейкоб продолжает стрелять и разряжает обойму во вторую окровавленную Адриану и падает на колени, Иисус Христос родился, валится на грязный асфальт, лежит на земле, Спаситель с распростертыми руками, Господи, но скажи только слово, и исцелится душа моя, тут на него набрасываются, заламывают руки за спину, надевают наручники, вокруг завывают сирены, вспыхивают яркими огоньками мигалки и камеры, Господь – Пастырь мой, Господь дал, Господь и взял, и улыбающийся Джейкоб Эванс видит с закрытыми глазами, как из уст дракона, и из уст зверя, и из уст лжепророка выходят три нечистых духа, подобных жабам…
Пора исчезнуть
Среда, 30 июня 2021 года.
Нью-Йорк, Клайд Толсон Резорт
00.43. В здании ФБР на все экраны выведены информационные телеканалы, и команда протокола 42 смотрит, как крутят закольцованный сюжет о двойном убийстве. В 01.0 °CBS начинает специальный эфир – ужасно подавленный Стивен Кольбер беседует с журналистами, специализирующимися на религиозных практиках. Призыв к примирению, написанный Пудловски и ее экспертами, не помог: на Hope Channel звучат проповеди, выступающие клеймят поклонение лжепророкам, на Fox телеевангелисты, как им и приличествует, осуждают преступление, но, откашлявшись, заговаривают о конце света. Утром уличные опросники Института Гэллапа и прочие дадут следующие результаты: 44 % американцев считают, что происходящее “возвещает конец времен”, 34 % из них думают, что этот конец “близок”, и 25 % – что даже “очень близок”. Еще 1 % полагает, что он уже наступил. В течение дня посещаемость мест отправления культа на порядок возрастает. Семи миллиардам человеческих существ, неожиданно выяснивших, что они, возможно, и вовсе не существуют на самом деле, трудно проглотить эту пилюлю.
Джейми в ярости носится по конференц-залу в Клайд Толсон Резорт, куда перевезли всех участников протокола 42.
– Пассажирам должна быть гарантирована анонимность, – твердит она. – Как свидетелям на процессах против мафии. Надо помочь этим людям исчезнуть, изменить личность.
Она же предупреждала, что Бог станет проблемой… Поскольку ничто не должно опровергать Его всемогущество, появление из ниоткуда этого “боинга” вписывается в Его замысел. Ирония заключается в том, что в гипотезе симуляции один постулат уже точно не подлежит сомнению: человек и вправду является творением высшего интеллекта. Но кто готов поклоняться разработчику грандиозной ролевой игры?
– После объявления президента, – говорит Митник, – больницы сообщают о волне самоубийств. Многие и без того психически неустойчивые граждане решились на этот крайний шаг. Набирают обороты и теории заговора: все это подстава, история с симуляцией придумана с целью обесценить всякую борьбу против чего угодно – от капитализма до глобального потепления. Сторонники концепции Плоской Земли усматривают в этом подтверждение своей правоты. Ну и так далее.
– Бойся тех, кто призывает бояться, – заключает Пудловски.
– Инопланетяне тоже тут как тут, – продолжает Митник, – но против них мы бессильны… И еще это девица. Томи Чжин, инфлюенсер… вот что она сейчас запостила.
Митник выводит на монитор селфи худенькой темноволосой девушки, американки азиатского происхождения. Под ним уже стоит 1512 лайков. На ее лоб ниспадает алая прядь волос, сверху красуется слоган “1, 2, 1000 Адриан”. К двум часам ночи ее пост расшерили 12 816 раз. К восьми эта цифра возросла до семи миллионов. Утром везде, от Парижа до Рио, от Гонконга до Нью-Йорка, на улицы выходят тысячи людей с красной прядкой Адрианы Джун. Их месседж невнятен, но размах свободы мысли в интернете обязан как раз всеобщему убеждению, что люди мыслить перестали.
Проходит еще несколько часов, и поскольку эмпатия, переживания и комичность – ходовой товар, торговцы футболками за словом в карман не лезут: Stimulate me, don\'t simulate me, I\'m a program, reset me, I am 1, U are 2, we are free
[43]. Юмористы на утренних шоу изощряются в скетчах о дупликации.
– Вы знаете, что такое симуляция, Хиллари? – спрашивает репортер пародистку.
– Питер, – отвечает она голосом Хиллари Клинтон, – все женщины Америки знают, что такое симуляция.
* * *
До сих пор около сотни ученых предавались в ангаре высоконаучным размышлениям. Теперь вдруг десять миллионов исследователей на планете оказались перед необходимостью обсуждать их теории и предлагать альтернативу. У “ксерокса” и “кротовой норы” адептов немного. Что поделаешь, если самая простая теория выглядит самой безумной.
А вот астрофизикам очень не нравится симуляция. Космическим агентствам тем более. Исследовать космическое пространство и так дорогое удовольствие, но если космоса нет, то цены подскочат еще выше. Специалисты в области теории элементарных частиц тоже негодуют. А как же все их расчудесные частицы, кварки, глюоны, темная материя? Все виртуальные? А их гордость, крупнейшие ускорители – просто чудовищный обман в 3D? А как же время? Если само время – это артефакт, как в видеоигре, где все выверено и замедлено, чтобы у человека была возможность сыграть партию, то как измерить реальное время, исходя из нашего времени виртуального? И наконец, возмущаются биологи. А эволюция, исчезновение видов, утрата биоразнообразия? Всем известно, что вселенная, виртуальная или нет, полностью регулируется законами, о которых становится известно с каждым днем все больше. Все эти ученые уже долгие годы занимаются какой-никакой симуляцией при помощи сверхвычислителя, чья мощность возросла в сто раз за последние десять лет. Они могут легко представить себе власть машин в миллиарды миллиардов раз мощнее.
В среду утром оценивать производительность труда не имеет смысла. Фактически работает только команда протокола 42.
Потому что в среду утром начинается операция “Гермес”. Мередит придумала это кодовое имя, подразумевающее путешествие и секретность, – пассажирам рейса 006 пришла пора исчезнуть. Преступление Джейкоба Эванса убедило пассажиров в том, что все они – мишени, и по крайней мере в Соединенных Штатах все готовы сотрудничать. АНБ удалило все упоминания о рейсе 006, французские и американские агенты забрали всю документацию по нему. Общественность знает, что речь идет о каком-то мартовском рейсе “Эр Франс” Париж – Нью-Йорк, но таких насчитывается более двухсот.
* * *
Среда, 30 июня 2021 года.
Париж, эспланада Анри-де-Франс,
телеканал Франс-2, студия 4
Сказать по правде, за несколько часов мир вступил в смысловой вакуум. Если религия дает лишь теоретический и ложный ответ, то философия предлагает абстрактный и произвольный. По всему миру множатся ток-шоу. И особенно во Франции, стране с легендарной концентрацией медийных философов на квадратный метр. Одного из них зовут Филомед. Ну, допустим. Вот он в эфире госканала вместе со вторым гостем, Виктором Меселем.
– Я не хотел бы обсуждать, – говорит Филомед, – идею симуляции. Но я считаю, что это ни на что не влияет. Я материалист: разницы между мыслить и считать, что мыслишь, в принципе нет, и, следовательно, между существовать и считать, что существуешь, тоже.
– И все-таки, Филомед, – говорит ведущая, – это не совсем одно и то же, существуем мы на самом деле или виртуально.
– Простите, но именно что одно и то же: я мыслю, и следовательно, будь я хоть мыслящая программа, я существую. Я точно так же испытываю любовь и боль, и я тоже умру, дико извиняюсь. Мои действия имеют равные последствия, виртуальный мой мир или реальный.
– Филомед, рядом с вами сидит писатель Виктор Месель, его “Аномалия” и так стала культовым романом, а уж теперь и подавно. Виктор, вы находились на борту того самолета, мы знаем, что ваш “двойник” покончил с собой, вы только что дали пресс-конференцию, и мы благодарим вас за то, что сейчас вы здесь, с нами. Какой вам представляется судьба продублированных пассажиров?
– Нас более двухсот человек, и все мы знаем, какой путь выбрали наши “двойники” в период с марта по июнь, и, возможно, сожалеем о таком выборе. Кто-то предпочел бы поступить иначе или лучше, чем они, или вообще сделать нечто совсем другое. Но лично мне не пришлось оказаться лицом к лицу с самим собой. Хотя…
Писатель вытаскивает из кармана два красных кирпичика.
– Отец умер более тридцати лет назад, и с тех пор я ношу в кармане вот такой кирпичик. Это ни фетиш, ни талисман. Просто несколько граммов воспоминаний, почти привычка. Мне вернули кирпичик, который держал при себе Виктор, совершивший самоубийство, и теперь у меня их два. Я забыл, какой из них чей, и соединил их. Затрудняюсь сказать, что они символизируют, но мне кажется, что у меня стал богаче выбор, что я свободнее, чем когда-либо. Несмотря ни на что, мне не очень нравится слово “судьба”. Это всего-навсего мишень, нарисованная постфактум в том месте, куда вонзилась стрела.
Анн Вассер, журналистка из “Таймс литерари сапплемент”, сидящая в зале, смеется. Ей больше нравится другая шутка – для того, чтобы стрела попала в цель, она должна сначала промазать по всем остальным точкам. В апреле, узнав о смерти Виктора, она была ошеломлена и опечалена, и неожиданная сила этого чувства удивила ее. Конечно, она обратила на него внимание в Арле, его выступление показалось ей умным и острым; за ужином он то и дело подкатывал к ней, и ее тронули его мальчишеские приемчики. Тогда она была вся в романе, и ей не хотелось на него отвлекаться. Потом она с досадой вспоминала об этой минуте слабости, легкомыслия, самодовольства, злилась, что понравилась ему, злилась именно потому, что он ей понравился. Она даже уехала из Арля раньше, чем планировала, стыдясь своего эгоистичного и вздорного желания, ей претило изменять, наслаждаться, причинять боль и в итоге не знать, где она ночует. Она просто сбежала. На какое-то мгновение она подумала, что муки совести предпочтительнее сожалений, но так и не попыталась найти предлог, чтобы отыскать этого переводчика Гончарова. Она истолковала его чудесное “воскрешение” как знак, непонятный, но все же знак. Будучи литературным обозревателем, она добилась от главного редактора “Таймс” разрешения заменить на пресс-конференции специального корреспондента. И вот теперь она смотрела на мужчину, который мог стать на долгое время именно что ее судьбой.
– А скажите мне, Филомед, – продолжает ведущая, – как бы вы себя повели в этой ситуации?
– Во-первых, вряд ли я бы долго испытывал ощущение нереальности. Усомнись я в своем существовании, я просто ущипнул бы себя. Во-вторых, пусть даже мой двойник – нелицеприятное зеркало, прежде всего это единственное существо, которое знает обо мне все, знает все мои секреты. Такая незащищенность, вероятно, побудила бы меня измениться или удрать. Наконец, нельзя жить вдвоем одной жизнью, кто-то неминуемо окажется лишним. Я бы, наверное, подумал: как это все суетно – квартира, работа, вообще предметный мир… Я сосредоточился бы на своей сокровенной сущности, на том, что мне следует сохранить любой ценой. У меня есть дочь, я люблю одну женщину, и, говоря “моя жена”, “моя дочь”, я знаю, что именно вкладываю в местоимение “моя”… Если бы мне пришлось поделиться ими, я, видимо, научился бы воспринимать эту жажду обладания как нечто относительное. То есть на самом деле я не знаю, как бы себя повел.
– Как вы объясните заявление Папы Франциска?
– Извините, но я понятия не имею, что сказал Папа.
– Цитирую: “Бог посылает человечеству знак Своего божественного всемогущества, дает возможность склонить пред ним голову, подчиниться Его законам”.
– Прямо так и сказал?
– Сегодня утром.
– Ну, типа покайтесь, бедные грешники. Да простит меня Папа, но я ожидал от него чего-нибудь покруче. Впрочем, все религиозные деятели на это заточены: “Вот наши убеждения, давайте подверстаем под них факты”. Они, как вольтеровский Панглосс, верят, что носы созданы, чтобы носить очки, и поэтому у нас есть очки. В этом деле я не услышал глас Божий и не видел, чтобы Он появился на небесах. Если Он имел что нам сказать, надо было ловить момент. Раз уж на то пошло. Нет, единственный истинно философский и научный подход состоит в следующем: “Вот факты, давайте посмотрим, какие допустимы выводы”.
– Виктор Месель, вы можете предсказать, что теперь будет с остальными пассажирами?
– Ничего.
– Что, простите?
– Ничего. Ничего не изменится. Мы проснемся утром, пойдем на работу, потому что квартплату никто не отменял, будем есть, пить, заниматься любовью, как раньше. И вести себя так, как будто мы настоящие. Мы не желаем видеть ничего, что могло бы доказать, что мы заблуждаемся. Это так по-человечески. Мы чужды рациональности.
– Слова Виктора Меселя в каком-то смысле перекликаются с тем, что вы, Филомед, в своей утренней колонке в “Фигаро” называете нашим стремлением уменьшить “когнитивный диссонанс”?
– Да. Мы готовы исказить реальность, если альтернатива – проиграть совсем. Мы хотим получить ответ на всё, даже на самые мелкие наши тревоги, и возможность мыслить мир, не ставя под сомнение наши ценности, эмоции, поступки. Возьмем изменение климата. Мы никогда не прислушиваемся к ученым. Мы без конца выбрасываем виртуальный углерод из ископаемого топлива, виртуального или нет, разогреваем атмосферу, виртуальную или иную, и наш вид, опять же виртуальный или нет, скоро вымрет. Все застыло. Богатые очень рассчитывают спастись одни вопреки здравому смыслу, а остальным придется жить надеждой.
– Виктор Месель, вы согласны с Филомедом?
– Конечно. Помните Пандору и ее ящик?
– Да, – удивляется модератор. – Но при чем тут она?
– А вот при чем: как вы знаете, Прометей похитил огонь с Олимпа, и Зевс, чтобы отомстить ему и всем нечестивцам, предложил его брату Эпиметею руку Пандоры. В ее приданое Зевс подсунул подарок, загадочный ящик, а на самом деле сосуд, запретив ей открывать его. Но она, сгорая от любопытства, решила ослушаться. И тогда из сосуда вылетели запертые там несчастья человеческие: старость, болезни, война, голод, безумие, нищета… Только одна напасть не торопилась, хотя, возможно, такова и была воля Зевса. Помните, как она называется?
– Нет. Просветите нас, Виктор Месель.
– Elpis, надежда. Худшее из зол. Надежда связывает нам руки, надежда продлевает людские беды, ведь вопреки очевидности “все будет хорошо”, ну да, а что? Чему не быть, того не будет… Правильный вопрос, который мы должны неизменно задавать себе, звучит так: “Почему эта точка зрения меня устраивает?”
– Понятно, – говорит ведущая. – А вы, Филомед, считаете, что сегодня именно это и происходит, что каждый из нас находит способ поладить с предлагаемой реальностью, не так ли?
– Да. Именно так. С вашего позволения, процитирую Ницше: “Истины – это иллюзии, об иллюзорности которых все позабыли”. В данном случае наша планета столкнулась с новой истиной, ставящей под сомнение все наши иллюзии. Нам, несомненно, послан знак. Увы, мыслительный процесс требует времени. Ирония заключается в том, что наша виртуальная сущность накладывает на нас, возможно, еще больше обязательств по отношению к ближнему, к нашей планете. Коллективных обязательств, прежде всего.
– Почему это?
– Потому что, – как сказал один математик, – данный тест не предназначен для нас как индивидуумов. Симуляции важен океан, ей плевать на движение каждой отдельно взятой молекулы воды. Симуляция ждет реакции всего рода человеческого. Верховного спасителя не будет. Мы должны спасти себя сами.
Три письма, два мейла, одна песня, абсолютный ноль
Суббота, 10 июля 2021 года.
Бруклин, Кэрролл-стрит
На конверте значится: “Эби и Джоанне Вассерманам”, и Джоанна узнает свой собственный почерк, мелкий, убористый. Эби вскрывает его, в нем лежит вчетверо сложенный лист бумаги и еще два запечатанных письма.
Эби, Джоанна,
в этом конверте лежат письма – одно тебе, Джоанна, и я знаю, что ты все равно прочтешь его Эби, потому что так бы поступила я. Второе письмо, Эби, тебе и только тебе.
Как и ты, Эби, как и ты, Джоанна, как и многие другие пассажиры того самолета, я искала ответов или хотя бы подсказки в “Аномалии”, очень странной книге, написанной французским писателем, который был с нами на борту. Я ничего там не нашла, кроме разве что этой фразы: “Надо убить прошлое, чтобы можно было снова прожить его”.
Вот и мы тоже захотели обрести прошлое и поехали в шале в Вермонт в поисках доброжелательной природы. Эби зимой привез меня туда, привез тебя, Джоанна, и там, в те долгие снежные морозные дни мы решили завести ребенка. То, что мы с тобой тогда испытали, Эби, потрясло нас, и вот теперь мы понадеялись, что наши воспоминания нас поддержат и продиктуют всем троим, какой избрать путь.
Но на узкой каменистой дорожке между елями и пихтами, на символичной тропе, по которой можно было пройти только гуськом, мой бедный Эби, ты метался туда-сюда, без всякой радости, как спаниель между двумя хозяевами, и печально улыбался, словно извиняясь за то, что был рядом с другой, а потом за то, что приходилось так быстро к ней возвращаться. Тебя, собственно, и не было с нами в полном смысле слова, просто не было, ни со мной, ни с ней, ты разрывался между нами. Ты постоянно рисовал, пытаясь таким образом уклониться от вопросов без ответа, и я забрала с собой твои акварели, на память.
Дело в том, что я уехала, да, оставила вас одних в том скорбном шале, а то бы мы друг друга совсем измучили. Джоанна, ты носишь ребенка Эби, ты понимала, что я сдамся, сломаюсь первой. И первая сбегу. Я знала, что ты это знаешь, само собой.
И я сбежала.
Я вернулась в Нью-Йорк, позвонила Джейми Пудловски в штаб-квартиру на Манхэттене. За один день мне создали в ФБР новую личность и шесть лет цифровой жизни под именем Джоанны Эшбери, на всякий случай. Эшбери – это маленький городок в Англии, к северу от Лондона, в котором только и есть, что романская церковь. А потом, Вудс – это дерево, а Эшбери – погребенный пепел, прах: если это нарочно, то им нельзя отказать в чувстве юмора.
Новоявленная Джоанна Эшбери будет работать в дирекции юридического отдела ФБР, и, спасибо АНБ, диплом Стэнфорда переписали на ее имя. Бюро также предложило взять на себя лечение Эллен. Щедрое предложение, и я от него не отказалась. Но все же не уходи пока из “Дентон & Ловелл”, впрочем, ты не нуждаешься в моих советах, Джоанна, я уже знаю твое решение.
Конечно, мы еще увидимся. Пересечемся как-нибудь в палате у Эллен.
Желаю тебе всего наилучшего.
Джоанна Эшбери
Джоанна,
как странно к тебе так обращаться.
Теперь ты носишь фамилию Вассерман, а я – Эшбери. Wasser это вода, Ash – прах, какая ирония, не правда ли. Джоанна Эшбери почти Джон Эшбери, помнишь, я поклялась себе прочесть его “Автопортрет в выпуклом зеркале”. Эшбери пишет о картине Чинквеченто кисти Пармиджанино, и его поэма мне так понравилось, что захотелось узнать историю картины.
Однажды художник – тогда совсем еще молодой человек, двадцати одного года, – будучи у цирюльника, увидел себя в выпуклом зеркале и решил написать автопортрет. Он заказал точеную деревянную полусферу по размеру зеркала, чтобы в точности его воспроизвести. Внизу, на переднем плане, он изобразил свою руку, очень крупно и настолько хорошо, что она казалась настоящей, а в центре, слегка деформировав его, – свое изящное ангельское лицо, почти детское. Мир вращается вокруг этого лица, все искажается, потолок, свет, перспектива. Настоящий хаос округлых линий.
Эта картина не олицетворяет ни нас обеих, ни тебя, ни зеркало моего зеркала, и все же это некая аллегория, потому что я стояла, смотрела на нее и вдруг заплакала – у меня вообще в последнее время глаза на мокром месте. И тогда я поняла, что вот такая увеличенная рука схватила меня, угрожала мне, отняла у меня все, что мне принадлежало по праву.
В том шале в Вермонте мне приснился сон. Ты внезапно умерла, а я вернулась к своему прежнему существованию и была так счастлива, что ты умерла. Я утешала Эби, оказалось так просто вновь завоевать его, заставить забыть тебя. Я проснулась чуть свет, но мне не удалось заснуть снова, и я вышла на террасу с чашкой кофе. Ты уже была там, тебе тоже не спалось. Ты тоже налила себе кофе, ты тоже была босиком, твои волосы были забраны назад серебряной заколкой, точно такой же, как у меня, ты держала чашку обеими руками, сжав ее пальцами точно так же, как я. Перед нами утренняя дымка цеплялась за гору, солнце никак не решалось показаться, мы обменялись холодным взглядом. Я поняла, что ты тоже, во сне, только что убила меня. Именно в ту минуту я и решила уехать. Не от страха, а потому что ревность и страдание изуродовали меня, и это уродство я видела на тебе, без прикрас.
Я не знаю, куда еду. Но главное, подальше от тебя, подальше от вас, туда, где у меня еще есть шанс обрести себя, такую, как я есть, какой хочу быть.
Джоанна
Эби отошел в сторону на балконе, открыл письмо, предназначенное ему. Каждое слово, которое он читает, тяжелым грузом ложится ему на сердце.
Эби,
я очень тебя люблю и ухожу.
Год назад мы даже не были знакомы. Ты, хоть и ни во что не веришь, заговорил о чуде, а я радостно улыбнулась, потому что я-то как раз верю просто во встречи. Я знаю, что другая Джоанна заставит тебя прочесть вслух это письмо. Еще несколько слов. В тот день, когда я приехала с военной базы, ты предложил пойти вдвоем в парк напротив твоей мастерской, на ту самую скамейку, где столько было сказано.
И там ты заключил меня в объятия, я опустила голову тебе на плечо, ты положил руку мне на живот. Я сразу поняла, что ты сделал это машинально, что таков был нежный ритуал, установившийся между вами: ты оберегал своего ребенка, вашего ребенка. Но в моем животе нечего защищать, нечего, Эби, там ничего нет, разве что мое желание, и ты смущенно убрал руку, ты что-то говорил, и по твоему взгляду было видно, что ты очень надеешься, что я ни о чем не догадалась. Потом мы вернулись домой, у меня совсем не было сил, как не было жизни в моем животе.
Помнишь ту жаркую, липкую ночь у тебя в Вермонте, когда я затащила тебя в лес и мне так хотелось, чтобы мы занялись любовью под деревьями, хотя ты боялся сделать лишнее движение и со мной, и с ней, не позволял себе больше поддаваться влечению. Я хотела, чтобы ты взял меня, да, хотела почувствовать силу твоего желания, пульсирующего во мне. И внезапно сбежала – не потому, что ты отказал мне, нет, потому, что стала сама себе отвратительна. Эби, я больше всего на свете мечтала забеременеть от тебя, да-да, я тоже, мечтала, чтобы судьба улыбнулась мне и я смогла бы соперничать с ней, с той.
Посмотри, во что меня превратило страдание. Я должна уехать. Не волнуйся, мой дорогой Эби: зачитав до дыр “Войну и мир”, ты знаешь, как и маршал Кутузов, что терпение и время – вот воины-богатыри. В моей жизни еще будет кто-то другой, произойдет новая встреча, новое чудо. Я в этом не сомневаюсь. Мне еще суждено полюбить. Любовь хотя бы отвлекает от постоянных поисков смысла жизни.
Я смотрю на свой портрет, в который ты вложил столько нежности, – ты написал меня на фоне заходящего солнца, я стою, откинувшись на деревянную балку и закрыв глаза.
Я люблю тебя, я всегда буду тебя любить, и ты будешь знать это, потому что я буду, таким вот странным образом, подле тебя.
Джоанна
* * *
За день до этого.
Нью-Йорк, Клайд Толсон Резорт
– Вы в порядке, Джоанна? – спрашивает Джейми Пудловски через дверь туалета all-gender в ФБР.
Нет, Джоанна Джун не в порядке. Слишком много виски, слишком все это тяжело. У нее кружится голова, ее мутит, хорошо бы вырубиться, но вместо этого она только испачкалась.
Несколько часов назад Джоанна написала эти письма, думая, что не рискнет отправить их. Она сунула конверт в сумку, и вот теперь они лежат там, как купленный по ошибке пистолет. Прячешь его в тумбочке у изголовья, но постепенно он заполняет собой все пространство, становится навязчивой идеей, и поскольку теперь он требует, чтобы его пустили в ход, ты в итоге превращаешься в убийцу или в самоубийцу. Джоанна Джун не отважилась сжечь эти три письма, и они буквально вынудили ее опустить их в почтовый ящик.
Чтобы оставить того, кого любишь, нужно деконструировать мир. Джоанне Джун пришлось переписать их историю, вспомнить свои былые сомнения, исчерпать свое влечение к Эби, как иногда удается, повторяя десятки раз одно и то же слово, выкачать из него весь смысл. Ей удалось разлюбить до ужаса светлые завитки его волос, внешность отличника-подлизы, неуклюжесть тощего подростка, слегка снобскую манеру одеваться, готовность смеяться над чем угодно и даже его манеру по-детски хихикать. Она вспоминает, как стеснялась его нетерпения, неужели так срочно надо пожениться, скрепить союз брачным контрактом, как будто завтра все исчезнет, как будто он не верит ей, себе, им. Она провела ужасную ночь, заставляя себя заново испытать каждое мгновение, прожитое с ним, пыталась ощутить в себе достаточно хладнокровия, чтобы спокойно созерцать эту до отвращения нежную картину, и мало-помалу она содрала с нее все чувства, и тогда наконец тошнота подступила к горлу. Адвокат в ней стал прокурором; она безжалостно поставила весь свой интеллект на службу преступлению, и тогда на Эби, украшенного тысячью совершенств, на эту обычную веточку, которую ее любовь покрыла бесчисленным множеством соляных алмазов, изменчивых и ослепительных, Джоанна выплеснула поток безразличия, и вот уже кристаллы меркнут, и опять проступает оголенная ветка, банальная и скучная до слез.
Итак, в тот момент, когда она опускала письма в ящик, и еще целый час после этого Джоанна не любила Эби. Потом любовь в который раз накатила на нее волной, и она открыла бутылку “Талискера”.
* * *
От: andre.vannier@vannier&edelman.com
Кому: andre.j.vannier@gmail.com
Дата: 1 июля
Тема: Разрыв
Дорогой Андре (а как еще тебя называть?)!
Пишу тебе из Дрома, я тут побуду какое-то время, а ты оставайся в Париже у меня, у себя дома, столько, сколько понадобится. Я прицепляю к этому письму все мейлы, которыми мы обменялись с Люси, вернувшись из Нью-Йорка. Прочти и все поймешь. Я много писал, она мало отвечала. Увидишь, как я распинался “Не буду донимать тебя и упорствовать впустую”, ну да, как же, я писал снова и снова, и все зря. Мой последний мейл, бесконечный – черт, надо было покороче, – увенчан к тому же этакой вычурной херней: “пройти с тобой рука об руку как можно более длинный путь”. Я писал то напыщенно, то настойчиво, то слезливо и жалобно, и когда она уже выбросила меня из своей жизни, я все еще пытался вынудить ее сдать назад. Я тебе не враг, не соперник, даже не союзник. Но мое прошлое лежит в почтовом ящике, и если ты не хочешь, чтобы оно стало твоим будущим, действуй.
До скорого.
Андре
От кого: andre.j.vannier@gmail.com
Кому: lucie.j.bogaert@gmail.com
Дата: 1 июля 2021, 17.08
Тема: Ты и я, и я и ты
Люси,
я пишу тебе со своего нового электронного адреса на твой новый, потому что старые адреса заняты, и мы оба добавили к своим адресам букву j, Джун. Почему, собственно, мы должны приспосабливаться? Видимо, те четыре месяца, что мы с тобой не прожили, дают преимущество другому Андре и другой Люси.