Снаружи по-прежнему слышался приглушенный шум дождя; гроза еще не кончилась. Если Нелла и в самом деле меня выпроводит, я проведу долгую сырую ночь на слякотных улицах Лондона. Я не вернусь в дом Эмвеллов, пока нет, и я сомневалась, что мне достанет храбрости прокрасться в чужой сарай, как любила делать Нелла.

– Я собираюсь утром сходить в книжную лавку, когда дождь кончится, – сказала я Нелле, указывая на чародейскую книгу.

Она подняла брови; скептический взгляд, к которому я уже привыкла.

– Ты все еще хочешь найти средство, чтобы отвадить от дома духов?

Я кивнула, и Нелла тихонько фыркнула, потом зевнула в ладонь.

– Малышка Элайза, тебе пора. – Она шагнула ко мне, в глазах ее была жалость. – Ты должна вернуться в дом Эмвеллов. Я знаю, ты очень боишься, но уверяю тебя, твои страхи напрасны. Возможно, когда ты ступишь на порог и объявишь, что вернулась, всякие остатки духа мистера Эмвелла, истинные или воображаемые, улетучатся, и вместе с ними – тяжесть у тебя на сердце.

Я уставилась на нее, потеряв дар речи. Все это время я понимала, что она может меня прогнать, но теперь, когда она вот так это сказала, я поверить не могла, что у нее хватит злобы так легко меня выгнать – и к тому же под дождь. В конце концов, я перетерла больше жуков, чем она; она не смогла бы справиться без меня.

Я поднялась со стула, в груди у меня горячо стучало, и я чувствовала, как пощипывают подступавшие к глазам ребяческие слезы.

– Вы н-не хотите меня больше видеть, – заикаясь, произнесла я и всхлипнула, потому что вдруг поняла, что грустно мне не оттого, что меня отсюда гонят, но оттого, что я больше не увижу свою новую подругу.

По крайней мере, Нелла была не каменная, потому что она встала, зашаркала ко мне и крепко меня обняла.

– Я не хочу, чтобы вся твоя жизнь состояла из прощаний, как моя. – Она отвела с моего лица волосы тыльной стороной руки. – Ведь ты не испорчена, дитя, а я – не то общество, с которым тебе стоит водиться. Ступай, прошу тебя.

Она взяла со стола чародейскую книгу и вложила ее мне в руки. Потом резко отстранилась от меня, отошла к очагу и больше на меня не смотрела.

Но когда я вышла сквозь тайную дверь, уходя от Неллы навсегда, то не могла не оглянуться в последний раз. Нелла склонилась к теплу очага, словно собиралась в него упасть, и, точно знаю, за ее неровным дыханием я услышала плач.

18. Кэролайн. Наши дни, вторник

В тот вечер, когда стемнело, я вышла из гостиничного номера тихо, как только могла, стараясь не разбудить Джеймса, который крепко спал на диване. Я оставила у телевизора короткую записку: «Вышла поужинать на ночь. К.» – и надеялась, что он какое-то время не проснется и не увидит ее.

Я тихо закрыла за собой дверь, нетерпеливо дождалась пустого лифта и поспешила через гостиничный вестибюль. Мраморные полы подо мной сверкали, как зеркало, ярко и отполированно. Я нагоняла свое отражение, и лицо мое светилось от ощущения риска и подъема, каких я не переживала много лет. Я захватила с собой яблоко и бесплатную бутылочку воды со стола в вестибюле, сунула их в сумку, перекинутую через плечо, но не стала доставать ни телефон, ни карту – я уже ходила этой дорогой.

Час был поздний, улицы были далеко не так оживлены, как вчера: машин немного, пешеходов еще меньше. Я еще раз быстро добежала до Медвежьего переулка, вечерний воздух вокруг меня был спокоен и прохладен, пока я шла мимо мусорных баков и контейнеров от фастфуда, которые видела сегодня утром; все они замерли во времени, словно с моего прошлого прихода даже ветерок их не шевелил.

Склонив голову, я дошла до конца переулка и едва ли не с удивлением снова их увидела: железные ворота, окруженные каменными столбами, заросший пустырь, и – я вытянула шею, чтобы заглянуть через ворота, – да, дверь. Она была важна уже по-новому, учитывая время, что я провела в Британской библиотеке, изучая с Гейнор старые карты. Мне казалось, я знаю тайны этого места: когда-то где-то здесь был маленький проход, называвшийся Малым переулком; а дальше стояла тюрьма Флит; и даже Фаррингдон-стрит, широкая дорога в нескольких шагах отсюда, раньше называлась по-другому. Неужели все со временем пересоздается заново? Мне начинало казаться, что у каждого человека, у каждого места есть нерассказанная история и прямо под поверхностью лежит давно похороненная правда.

Этим утром я была благодарна, что в зданиях, окружавших Медвежий переулок, есть окна на случай, если вдруг водопроводчик решит подойти слишком близко. Но теперь я не хотела, чтобы меня видели, поэтому и решила выйти из гостиницы после того, как стемнеет. Небо было темно-серым, только на западе мерцал последний намек на солнечные лучи. Несколько окон в зданиях вокруг были освещены, и я видела внутри столы и компьютеры, а в одном – биржевой тикер с вспыхивавшими на экране яркими красными буквами. К счастью, внутри не задержался никто из припозднившихся сотрудников.

Я опустила глаза. У нижнего края ворот была прикреплена небольшая красно-белая табличка, которую не заметила я утром: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН. ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ. Пост. 739-B». Волосы у меня на загривке встали дыбом от нервов.

Я подождала минуту; никакого движения не было, только пара воробьев порхала неподалеку. Я затянула ремень сумки, поставила ногу в выемку от выпавшего камня у основания столба и подтянулась наверх, где повисла в неустойчивом равновесии. Если у меня и было время передумать, то сейчас. Даже сейчас я еще смогла бы придумать хоть какое-то объяснение. Но стоит мне перебросить ноги и спрыгнуть по другую сторону ворот? Все. Нарушитель как есть.

Стараясь пониже держать центр тяжести, чтобы не соскользнуть, я неловко перевернулась, чтобы свесить ноги с другой стороны. Потом в последний раз оглянулась и прыгнула.

Приземлилась я тихо и чисто: закрыв глаза, можно было бы убедить себя, что ничего не изменилось – вот только теперь я нарушила закон. Но решение было принято и исполнено.

Было темно, но я все равно пригнулась и пересекла пустырь несколькими длинными прыжками, направляясь к кусту, стоявшему прямо перед дверью. На его ветках не было ни цветов, ни бутонов, но зато они были покрыты колючими коричневато-зелеными листьями и шипами длиной в дюйм. Выругавшись про себя, я вытащила из сумки телефон и включила в нем фонарик. Встав на колени, я попыталась одной рукой нервно разгрести колючие ветки.

Острый шип впился мне в ладонь, и я ее отдернула; он пробил кожу до крови, я поднесла ее ко рту, чтобы унять боль, тем временем светя фонариком за куст, чтобы рассмотреть, что там. Рыжие кирпичи фасада были побиты непогодой, каждые несколько футов на них проступал пестрый зеленый мох, но прямо за кустом была деревянная дверь, которую я видела утром.

В крови у меня забурлил адреналин. С тех пор как я под покровом темноты вышла из гостиницы и отправилась сюда, часть меня так и не могла поверить, что этот момент на самом деле настанет. Медвежий переулок могли закрыть для дорожных работ, или могло быть слишком темно, чтобы разглядеть дверь, или я просто могла струсить и повернуть обратно. Но теперь я стояла в глубине пустыря благодаря то ли смелости, то ли глупости, и дверь была от меня на расстоянии вытянутой руки. Я не видела на ней замка, различала только одну облупившуюся петлю у левого края. Казалось, стоит только хорошенько толкнуть, и она откроется.

У меня участилось дыхание. По правде говоря, я боялась. Кто знал, что там, за дверью? Как главная героиня в начале фильма ужасов, я чувствовала, что самое умное – сбежать. Но я устала делать то, что нужно, устала выбирать практичные, нерискованные, ответственные пути.

Вместо этого пришло время делать то, чего я хочу.

Я все еще лелеяла фантазию, что стою на пороге раскрытия тайны женщины-аптекаря. Обсудив с Джеймсом за ланчем свою работу – и наше неустойчивое будущее, – я не могла не думать о возможности, которая может мне представиться, если я найду что-то действительно стоящее упоминания в новостях по эту сторону стены. Сейчас меня толкало вперед не только желание открыть дверь в здание; возможно, я открою дверь в новую карьеру, ту, которую видела для себя много лет назад.

При мысли об этом я покачала головой. К тому же водопроводчик сказал, что дверь, скорее всего, ведет просто в старый подвал. Была вероятность того, что это открытие окажется пшиком и через двадцать минут я буду есть пиццу. Я оглянулась на ворота, надеясь, что с этой стороны будет так же легко забраться на каменный столб.

Я решила, что лучше раздвинуть колючие ветки не голыми руками, а плечами и спиной. Осторожно обошла куст, почти не поцарапавшись, потом уперлась ладонями в прохладное дерево двери и замерла. Замедлила дыхание, собралась, готовясь к тому, что могу обнаружить по ту сторону, а потом сильно толкнула дверь внутрь.

Дверь чуть подалась, достаточно, чтобы понять, что она не заперта. Я толкнула еще раз, потом еще, а потом уперлась в нее подошвой и изо всех сил надавила правой ногой. Дверь наконец распахнулась внутрь с хрустом и скрежетом. Я сжалась, слишком поздно поняв, что вернуть ее в прежнее положение, когда закончу, не смогу.

Когда дверь распахнулась, меня обдал порыв сухого, пахнущего деревом воздуха, и несколько потревоженных насекомых разбежались прочь. Я подняла телефон, чтобы быстро осмотреть темный провал, и с облегчением выдохнула: ни крыс, ни змей, ни трупов.

Я сделала робкий шаг внутрь, ругая себя, что не захватила настоящий фонарик. Но, с другой стороны, я ведь не думала, что зайду так далеко. Проверив, нельзя ли сделать фонарик в телефоне поярче, я выругалась, когда увидела значок в правом верхнем углу: батарея, полностью заряженная, когда я выходила из гостиницы, показывала 55 процентов. Судя по всему, фонарик съедал очень много.

Я посветила в проем и нахмурилась, когда передо мной открылся коридор. На вид – как и сказал водопроводчик, низкий коридор подвала. Он был всего несколько футов шириной, но я не могла определить, как далеко он уходит, потому что света у меня было недостаточно.

Я глянула на распахнутую дверь, чтобы удостовериться, что она каким-то образом не закроется сама, и сделала несколько шагов внутрь, выставив перед собой фонарик.

Сперва меня невольно охватило разочарование; смотреть было особенно не на что. Пол в коридоре был земляной, кое-где выступали камни, здесь не было ни оборудования, ни инструментов, ничего такого, что владельцы здания могли бы счесть нужным хранить в подвале. Но я вспомнила карты, которые показывала мне утром Гейнор, и то, как Малый переулок изломанной линией отходил от Медвежьего переулка, несколько раз поворачивая под прямым углом, почти как ступени лестницы. Слабо освещенный проход впереди поворачивал точно так же; и, пусть мне не хотелось идти вглубь коридора, сердце у меня забилось быстрее.

Сомнений не было, передо мной лежал Малый переулок – по крайней мере, то, что от него осталось.

Я улыбнулась, довольная собой, представила себе, что сказал бы Альф Холостяк, если бы стоял рядом. Наверное, он бы рванулся вперед в поисках старинных артефактов.

Сначала я почувствовала это и лишь потом увидела – меня обдал порыв сквозняка, – я подняла фонарь в ту сторону, откуда он долетел. Прямо впереди была еще одна дверь, приоткрытая, и воздух из помещения за ней, видимо, высасывало потоком, который я создала, открыв входную дверь. Мои предплечья покрылись мурашками, и я вздрогнула, когда выбившаяся прядь мазнула меня по шее. Каждый мускул в моем теле был напряжен, готов бежать или кричать – или взглянуть поближе.

До сих пор нарушение границ частного владения вело меня по большей части предсказуемым путем. Я знала о существовании наружной двери, предполагала, что она ведет в неровный коридор – застроенную улицу или проход, как сказала Гейнор, – и чувствовала, что коридор, скорее всего, окажется не слишком интересным, когда я в него попаду.

Пока все ожидания оправдались. Но эта дверь? Ее не было на карте.

Мне отчаянно хотелось заглянуть внутрь, и я сказала себе, что этим и ограничусь. Дверь уже была приоткрыта – ни пихать, ни толкать не придется, – так что я решила сунуть фонарик в комнату, быстро оглядеться и уйти. К тому же – я проверила батарею телефона, оставалось 32 процента, – у меня было не так много времени тут ошиваться, если только я не хотела остаться в темноте.

– Господи, – пробормотала я, шагая к двери, совершенно уверенная, что в медицинском смысле сошла с ума. Нормальные же так не делают, правда? Я уже даже не была уверена, что все это касается женщины-аптекаря. Я по-прежнему пыталась разобраться в ее истории или я была из тех, кто пускается в бездумные, адреналиновые приключения, пережив большую потерю?

Если со мной что-нибудь случится – поскользнусь, или меня укусит дикое животное, или провалюсь сквозь сгнивший пол, – никто не узнает. Я могу тут лежать мертвая, никем не найденная, бог знает сколько, а Джеймс точно подумает, что я просто ушла от него насовсем. Осознание этого плюс быстро разряжавшийся телефон мешали мне унять сердцебиение. Я решила заглянуть внутрь и валить отсюда к черту.

Я открыла вторую дверь пошире. Она легко повернулась на петлях, не таких ржавых и перекошенных, как те, что снаружи: казалось, они сохранились довольно сухими, в хорошем состоянии. Шагнув за порог, я обвела помещение фонариком, чтобы рассмотреть, что там. Комната была небольшой, где-то десять на двенадцать, пол земляной, как и везде. Внутри не было ни ящиков, ни инструментов, ни старых строительных материалов. Ничего.

Но задняя стена – что-то в ней было не то. Стены по обеим сторонам комнаты были кирпичные, как и снаружи, а задняя стена – деревянная. К ней были прикреплены полки, словно там когда-то стояла встроенная библиотека или шкафы. Я подошла поближе посмотреть, нет ли на полках чего-нибудь: старых книг или утвари, каких-то забытых останков прошлого. Опять же, ничего интересного. Полки большей частью были перекошены и поломаны, некоторые упали и лежали на земле ближе к центру комнаты.

И все же в этом устройстве было что-то странное. Я не могла толком понять, что именно, так что отошла назад и стала рассматривать стену с полками как единое целое. Вспомнила занятие по мадларкингу и загадочные слова Альфа Холостяка: «Вы ищете не столько предмет, сколько нестыковку или отсутствие». Я нахмурилась; в том, на что я смотрела сейчас, точно было что-то странное. Но что именно?

Неожиданно я заметила, что большая часть полок обвалилась с одной части стены – слева в углу. В этом месте почти все они не были прикреплены к стене, они оторвались и осыпались на пол. Я подошла поближе, подняв фонарик, чтобы рассмотреть стену. С левой стороны на месте осталась только одна полка, и я ухватилась за нее и слегка подергала; она заходила ходуном, держалась она так непрочно, что я бы могла ее без труда оторвать. Почему, интересно, с левой части стены осыпались полки? Как будто их неправильно установили или основа оказалась ненадежной…

Я ахнула, поняв, в чем дело, и прикрыла рот рукой. Область, с которой обвалились полки, была примерно с меня высотой и ненамного шире. Я инстинктивно шагнула вперед.

– Нет, – невольно произнесла я, и это слово эхом отдалось в крошечной пустой комнате. – Нет, нет, нет. Быть этого не может.

И все-таки, произнося это, я знала, что наткнулась на что-то. На внутреннюю дверь.

«Для мужчин – лабиринт». Первая строка из больничной записки всплыла у меня в памяти, и я сразу поняла, что она может означать: эта дверь, если она в самом деле куда-то вела, была спрятана за чем-то вроде шкафа. Если кто-нибудь сейчас – возможно, строительный инспектор – по какой-то причине зашел бы в эту комнату, уверена, он бы тоже увидел несообразность, как я. Но, судя по обвалившимся полкам, здесь десятки лет никто не бывал. И никто не обнаружил, тем более не открывал скрытую дверь.

Я нагнулась, поискала ручку, но не нашла. Толкнула стену ладонью, подпрыгнув от липкого шелковистого прикосновения паутины к пальцам. Застонала, вытерла руку о штаны и посветила фонариком на последнюю нетронутую полку. Тут-то я ее и увидела: под полкой была крошечная задвижка, заметить которую можно было лишь потому, что обвалилось дерево. Я сдвинула ее и снова толкнула стену.

Не издав ни скрипа, ни скрежета, словно из благодарности, что ее наконец нашли, потайная дверь распахнулась.

Трясущейся рукой я уперлась в стену, сжала умиравший телефон и подняла его. Луч света прорезал темноту. И в гробовой тишине, не веря себе, я увидела то, что лежало передо мной: все забытое и погребенное слишком надолго.

19. Элайза. 10 февраля 1791 года

Я проснулась сухим ясным утром от звука проехавшей мимо повозки, ее железные колеса скрежетали по брусчатке. Спала я за квартал от лавки Неллы, в укромной канаве на задах пассажа Бартлета. Она была сырой и не такой удобной, как сарай, где я ночевала позавчера, но все-таки лучше, чем моя теплая койка у Эмвеллов, в доме с привидениями.

Едва проснувшись, я сжала зубы и проверила, не вернулись ли кровавые боли в животе – если дух мистера Эмвелла, который перестали дурачить, снова нашел ко мне дорогу. Но этого не случилось. Болей не было уже целый день, истечение крови почти прекратилось. И хотя я была за это благодарна, я не сомневалась, что мистер Эмвелл поджидает меня в засаде где-то еще. Это меня злило; он мог быть моим хозяином в прошлом, но больше им не был. Я ему не игрушка, не забава в смерти.

Еще я подумала о вчерашнем приеме у леди Кларенс. Если все прошло по плану, мисс Беркуэлл сейчас уже не должно быть в живых. Пугающее видение, но я помнила, что Нелла сказала мне о предательстве и о мести как лекарстве. Может быть, теперь, без нежеланного присутствия мисс Беркуэлл, леди Кларенс сможет заняться своим браком и завести ребенка.

Нетвердо держась на ногах, я поднялась с земли и одернула юбки – грязные, нуждающиеся в стирке. Рука моя коснулась обложки книги в кармане – книги о чародействе. Самой насущной моей задачей было найти адрес, указанный на обложке, потому что, кроме этого, надеяться мне было не на что, и избавить дом Эмвеллов от привидений я никак больше не могла.

Я направилась к книжной лавке на Бейсинг-лейн. Спала я скверно и теперь чувствовала себя дико, как животное. Руки у меня тряслись, за глазами билась головная боль, люди кругом двигались словно в водянистом тумане. Посыльные гонялись с тележками друг за другом, торговцы рыбой гоняли чаек, старик подгонял козу, стегая ее по крупу тонким прутиком. Пальцы ног болезненно терлись о тесные башмаки, я не сразу смогла отмахнуться от мимолетного соблазна вернуться домой или даже в контору по найму слуг, где меня нашла миссис Эмвелл. Теперь я буду в сто раз востребованнее, чем тогда. Для начала, я знала грамоту, могла читать и писать и состояла в услужении у богатой семьи. Мои умения точно оценили бы и в другом месте, в доме, не кишевшем неупокоенными призраками.

Размышляя обо всем этом, я дошла до чародейской книжной лавки, но мысли мои быстро рассеялись, когда я задумалась о множестве причин, по которым не могла сбежать – не в последнюю очередь из-за привязанности к миссис Эмвелл. Она через несколько недель вернется из Нориджа, и к тому времени я надеялась навсегда избавить дом от мистера Эмвелла – и Джоанны. К тому же я не могла представить, что письма госпожи станет писать какая-то другая девчонка. Эту обязанность я считала особой, оставленной лишь за собой.

И потом, дух тоже может перемещаться; если дух мистера Эмвелла смог схватить меня и последовать за мной в лавку Неллы, что помешает ему преследовать меня по всему Лондону? Даже отъезд из Лондона и возвращение в Суиндон ничего бы не решили, потому что сбежать от того, что может проходить сквозь стены, невозможно. Если я не могу сбежать от его духа, нужно найти способ его рассеять.

Именно в это мгновение столько было поставлено на кон; казалось, ничто, кроме избавления от духа мистера Эмвелла, не имело для меня значения. Поэтому я была так рада, когда наконец добралась до Бейсинг-лейн, и надеялась без хлопот отыскать книжную лавку. Но радость моя продлилась недолго; я переводила взгляд с одной витрины на другую – галантерейщик, пекарь, прочие – и хмурилась. Книжной лавки не было. Я прошла еще квартал, вернулась и даже рассмотрела лавки на другой стороне. Пока продолжались эти поиски, меня терзали бесконечные мучения: глаза щипало от слез, ледяной воздух обжигал гортань, горела и мокла натертая нога.

Снова пройдя по Бейсинг-лейн, я заметила, что между домами свистит ветер. В шаге от улицы начинался переулок шириной в одного пешехода, и по одну его сторону стояло здание с деревянной вывеской: «Продажа книг и игрушек». Я ахнула; лавка, мимо которой я прошла уже несколько раз, пряталась за другими витринами, словно хотела замаскироваться. Видела бы это Нелла – ее бы разочаровало, что я так долго не могла разгадать загадку.

Я взялась за дверную ручку и шагнула в лавку. Она оказалась небольшой, размером с гостиную миссис Эмвелл, а внутри никого не было, кроме молодого человека за прилавком, уткнувшегося в толстую книгу. Улучив мгновение, я осмотрелась: у витрины на нескольких полках стояли пыльные детские игрушки и разные безделушки, а в глубине, за спиной приказчика, было отведено небольшое место книгам. В лавке было влажно и пахло дрожжами, возможно, из пекарни поблизости. Я закрыла дверь, тихонько звякнул колокольчик.

Приказчик посмотрел на меня поверх очков, широко распахнув глаза.

– Могу я вам чем-то помочь?

На последнем слове его голос сорвался. Он был молодой, всего на пару лет старше меня.

– Книги, – сказала я, указывая на полки. – Можно их посмотреть?

Он кивнул и снова занялся своей книгой. Я в четыре или пять шагов пересекла комнату. Подойдя ближе к полкам, я увидела, что на каждой есть наклейка, указывающая на предмет, которому посвящены стоящие на ней книги. Я бросилась читать наклейки: история и искусство медицины и философии. Я быстро все оглядела, размышляя, не может ли книга по чародейству повитухи быть из раздела «искусство медицины», или есть отдельная полка с книгами о сверхъестественном.

Я подошла ко второму ряду полок. Присела, чтобы получше разобрать мелкие наклейки на нижних, и ахнула: там, в самом низу, на половине одной-единственной полки была наклейка «Чародейские искусства». Томов на эту тему было всего с десяток, и я решила изучить их все. Начала с дальней левой книги, раскрыв ее в руках, но от картинок, напечатанных на первых страницах, меня охватил страх: большие черные птицы с пронзенными тяжелыми мечами сердцами; треугольники и круги, составленные в странные узоры; и длинный ряд слов на языке, которого я не понимала. Я осторожно поставила книгу обратно на полку, надеясь, что со следующей повезет больше.

Следующая была вдвое меньше и по весу, и по размеру, в мягкой, песочного цвета обложке. Я перелистала несколько страниц до заглавия, набранного мелким ровным шрифтом: «Заклинания для современного домохозяйства». Меня порадовало, что книга, судя по всему, была полностью написана по-английски – странных символов в ней не было, – а первые несколько страниц были заполнены разнообразными повседневными «рецептами», правда, совсем не такими, как для приготовления пудинга или супа:

Эликсир для избавления от склонности ребенка ко лжи;

Отвар, чтобы определить пол младенца in utero;

Настойка для сотворения огромного богатства в течение недели;

Отвар для уменьшения возраста в женском теле.

Их было бесчисленное количество, каждый страннее предыдущего, но я чувствовала, что где-то в этой книге смогу отыскать что-то полезное. Я уселась поудобнее, подвернув под себя ноги, и продолжила читать рецепты, один за другим, стараясь ни одного не пропустить; я особо искала что-то, связанное с духами и привидениями:

Состав, чтобы стереть воспоминания, определенные или целокупно;

Зелье, чтобы внушить привязанность предмету желания, пусть и неодушевленному;

Эликсир для восстановления дыхания в легких скончавшегося младенца.

Я оторвалась от книги, и по моей коже побежали мурашки, когда я ощутила на шее сзади теплое дыхание.

– Моя мать воспользовалась этим заклинанием, – послышался молодой голос всего в паре дюймов от меня.

Устыдившись книги у себя в руках, я захлопнула ее.

– Простите, – продолжал он, и голос его от меня отдалился. – Я не хотел вас пугать.

Это был приказчик. Я повернулась к нему, теперь яснее увидев прыщики у него на подбородке и его круглые глаза.

– Ничего, – пробормотала я, не поднимая книгу с колен.

– Вы ведьма, да? – спросил он, лукаво улыбаясь уголками рта.

Я смущенно покачала головой.

– Нет, мне просто любопытно, только и всего.

Этот ответ его вполне удовлетворил, он кивнул.

– Я Том Пеппер. Рад, что вы зашли в нашу лавку.

– С-спасибо, – пробормотала я. – Я Элайза Фэнниг.

И хотя мне не терпелось снова открыть книгу и продолжить поиски, я обнаружила, что Том, если посмотреть на него вблизи, довольно приятен взору.

Он взглянул на книгу:

– Знаете, я не соврал. Это книга моей матери.

– Так, значит, ваша мать ведьма? – Я его просто поддразнивала, но он не рассмеялся, как я надеялась.

– Она не была ведьмой, нет. Но она теряла детей – одного за другим, девятерых до меня – и в отчаянии использовала эликсир со страницы, которую вы только что закрыли. Можно? – Он указал на книгу, дождался моего кивка и осторожно снял ее у меня с колен. Перелистал до страницы, которую я как раз читала, и указал на нее. – «Эликсир для восстановления дыхания в легких скончавшегося младенца», – прочел он вслух. Потом, глядя на меня, добавил: – Если верить отцу, я родился мертвым, как и все остальные. Заклинание вернуло меня к жизни.

Он напрягся, словно ему было больно делиться этим откровением.

– Если бы мать была жива, она бы сама рассказала вам об этом.

– Соболезную, – прошептала я; наши лица были совсем близко.

Он облизнул губы и взглянул на дверь лавки.

– Это лавка отца. Он открыл ее после того, как мать умерла. В витрине, там, где вы зашли, все безделушки – ее. Она собирала их для детей многие годы. Большинством никто не пользовался и даже не трогал.

Я не могла не спросить:

– Когда умерла ваша мать?

– Вскоре после того, как я родился. Вообще-то, на той же неделе.

Я прикрыла рот рукой.

– То есть вы стали первым младенцем, который выжил, а потом она не…

Том погрыз ноготь.

– Говорят, это проклятие чародейства. Из-за него книги, вроде той, что у вас в руках, надо сжечь. – Я нахмурилась, не понимая, о чем он, и Том продолжал: – Считается, что проклятие чародейства в том, что за каждое приобретение полагается большая потеря. За каждое заклинание, которое срабатывает, будет что-то еще – в настоящем, естественном мире, – что выйдет очень, очень скверно.

Я посмотрела на книгу у него в руках.

Уйдет немало времени, не меньше нескольких часов, чтобы прочесть все заклинания в ней. И даже тогда, кто знал, найду ли я что-то, что может оказаться полезным?

– Вы верите в проклятие чародейства? – спросила я.

Том задумался.

– Я не знаю, во что верю. Я только знаю, что эта книга для меня – особенная. Меня бы здесь не было, если бы не она. – Он бережно положил книгу мне на колени. – Я бы хотел, чтобы она была вашей. Можете взять ее бесплатно, если пожелаете.

– О, я могу вам заплатить, без сомнения… – Я сунула потную руку в карман в поисках монеты.

Он поднял руку, но не тронул меня.

– Я лучше отдам ее кому-нибудь, кто мне нравится, чем совсем чужому человеку.

В ту же секунду мне стало жарко, почти дурно, и желудок принялся выписывать у меня внутри кренделя.

– Спасибо, – сказала я, прижимая книгу к груди.

– Пообещайте одно, – сказал Том, – если найдете в книге заклинание, которое сработает, будет два из двух. Пообещайте мне, что зайдете в лавку и расскажете мне.

– Обещаю, – сказала я, распрямляя затекшие ноги, чтобы встать. И, хотя мне не хотелось уходить, причин остаться у меня не было. По пути к двери я в последний раз обернулась. – А если я испытаю заклинание, а оно не сработает?

Эта мысль, казалось, застала его врасплох.

– Если заклинание не сработает… Что ж, тогда книге нельзя верить и вы должны будете вернуться, чтобы обменять ее на другую.

У него лукаво блеснули глаза.

– То есть в любом случае…

– Увидимся. Доброго вам дня, Элайза.

Я вышла за дверь в тумане головокружения, с каким-то новым, странным чувством, которого не ощущала ни разу за двенадцать лет своей жизни. Оно было мне незнакомо, я не знала, как его назвать, но уверена была, что это не голод и не усталость, потому что ни то ни другое не делали мой шаг таким легким и так не согревали лицо. Я спешила на запад и, в конце концов, дошла до южной оконечности кладбища Святого Павла, отыскала скамью в тихом углу под церковью. Тут я могла прочесть все заклинания и, возможно, найти то, с которым пойду сегодня в дом Эмвеллов.

Я всей душой желала найти идеальное заклинание в этой книге возможного чародейства. Что-нибудь, что не только прогонит духов и восстановит все разрушенное, но и позволит мне поделиться добрыми вестями с Томом Пеппером – как можно скорее.

20. Нелла. 10 февраля 1791 года

Демон, который давно уже решил проползти сквозь мое тело – хрустевший моими костями и крошивший их, дубивший костяшки, хватавший за запястья и бедренные суставы, – в конце концов начал продвигаться верх, в череп. А что бы ему помешало? Череп состоит из костей, таких же, как в руке или в груди. Он так же уязвим, как все остальное.

Но если пальцы мои и запястья демон поражал скованностью и жаром, то в черепе он принял иную форму: волнение, дрожь, постоянное тук-тук-тук внутри.

Что-то приближалось, я точно знала.

Придет ли оно изнутри, когда мои кости сплавятся в единую отвердевшую массу, оставив меня лежать калекой на полу собственной лавки? Или оно явится снаружи, повиснув передо мной, как веревка на виселице?



Я начала скучать по Элайзе, едва отослав ее, и теперь, пока обирала листья розмарина со стебля, тоска по ее обществу была такой же липкой и резкой, как осадок на моих пальцах. Не было ли жестокостью прогнать ее, пусть я и считала ее страхи ерундой? Я не верила в то, что дом Эмвеллов кишит призраками, в чем, похоже, была убеждена Элайза, но чего стоила моя вера, коль скоро не я спала в этом доме?

Я гадала, как она, каково ей было вернуться прошлой ночью в дом Эмвеллов, в грязном от наших трудов платье, в протертых до дыр перчатках, с глупой книжкой о чародействе, которая едва ли могла прогнать призраков, существовавших только в ее буйном воображении. Я надеялась, что со временем она научится заменять такие фантазии подлинными заботами сердца: мужем, которого полюбит, детьми, которых нужно будет кормить, всем тем, чего у меня самой никогда не будет. И я молилась, чтобы Элайза проснулась этим утром обновленной и больше никогда обо мне не думала. Потому что, как бы я ни скучала по ее милой болтовне, тоска была мне хорошо знакома. Я справлюсь, я прекрасно справлюсь.

Я обобрала четыре веточки розмарина, когда в передней комнате послышался внезапный шум: панический крик, а потом непрекращающийся стук кулаком в скрытую стену из полок. Я выглянула в щель и увидела леди Кларенс; глаза ее были размером с блюдце. Учитывая тяжелое предчувствие, которым был полон вчерашний день, я не сказала бы, что меня так уж удивило ее появление. И все же то, как она себя вела, меня встревожило.

– Нелла! – кричала она, беспорядочно размахивая руками. – Нелла! Вы здесь?

Я быстро открыла дверь и пустила ее внутрь, меня больше не заставляли робеть ни блестящие серебряные пряжки на ее туфлях, ни оборки на тафтяном платье. Но, глянув на нее, я заметила, что подол ее юбки запачкан, словно часть пути она прошла пешком.

– У меня не больше десяти минут, – выкрикнула она, едва не упав мне в объятия, – я ушла под ложным предлогом, сказала, что по домашним делам.

Я нахмурилась, услышав ее бессмысленные слова, и замешательство, безусловно, отразилось у меня на лице.

– О, все пошло не так, – сказала она. – Боже, я никогда…

Пока она промокала глаза, давясь словами, мой мозг закипал от предположений. Она что, случайно просыпала порошок? Умудрилась как-то втереть его в глаз или в губы? Я поискала на ее лице волдыри или гнойники, но ничего не увидела.

– Тише, – успокоила я ее. – Что случилось?

– Жуки… – икнула она, точно проглотила что-то горькое. – Жуки. Все пошло не так.

Я не верила своим ушам. Жуки не причинили вреда? Я была уверена, что мы с Элайзой не ошиблись полем и собрали жуков-нарывников, а не их безвредных синеватых родственников. Но все же было так темно, да и могла ли я точно знать? Надо было проверить нескольких до прожарки, остается ли от них знакомый ожог.

– Она еще жива? – спросила я, прижав руку к горлу. – Уверяю вас, жуки должны были быть смертельны.

– О! – Она рассмеялась с перекошенным лицом, по ее щекам струились слезы. Я ничего не понимала. – Она очень даже жива.

На мгновение мое сердце встрепенулась. Несмотря на расстройство оттого, что мой яд не сработал, я чувствовала огромное облегчение оттого, что от моих рук не умерла женщина. Возможно, у меня появилась возможность переубедить леди Кларенс. Но, когда я задумалась об этом, в животе у меня сгустился комок. Что, если леди Кларенс считает, что я дала ей поддельный яд? Что, если она собирается сдать мою лавку властям, как грозилась?

Я невольно отступила к своему журналу, но она продолжала:

– Это он. Мой муж. – Она зарыдала и закрыла лицо руками. – Он умер. Лорд Кларенс умер.

Я так и ахнула.

– К-как? – заикаясь, спросила я. – Вы не проследили, чтобы ваша горничная подала все любовнице?

– Не вините меня, женщина, – отрезала она. – Моя горничная замешала порошок в инжирный десертный ликер, как я и намеревалась. – Леди Кларенс упала на стул и вдохнула, приходя в себя, а потом начала рассказывать мне, что случилось: – Это было после ужина. Мисс Беркуэлл сидела поодаль от меня, а мой муж, лорд Кларенс, сидел от меня по правую руку. Я наблюдала с другой стороны комнаты, как мисс Беркуэлл немного отпила, всего глоток инжирного ликера из красивого хрустального бокала. Через несколько секунд она поднесла руку к горлу, на лице у нее появилась распутная улыбочка. Она принялась скрещивать ноги – я все видела, Нелла! Я ясно видела, что с ней происходило, но побоялась, что кто-нибудь заметит, как я за ней наблюдаю, поэтому повернулась к моей сидевшей слева подруге, Мэриэл, и она стала рассказывать мне про свою поездку в Лион, и все рассказывала и рассказывала, пока через какое-то время я не решилась вновь взглянуть на мисс Беркуэлл.

Леди Кларенс шумно вдохнула, ее горло ходило ходуном.

– Но ее не было, и моего мужа тоже, а вместе с ними исчез и хрустальный бокал с ликером. Я поверить не могла, что пропустила, как он вышел с нею за столь короткий промежуток времени, – я все пропустила. В тот момент я была уверена, что больше никогда ее не увижу, я думала, что они вдвоем сбежали в его библиотеку или снова в сторожку привратника – в последний раз. Это меня, знаете, утешало.

Пока она рассказывала, я сидела неподвижно, представляя себе все: накрытый стол, пудинги и вечерние платья, инжирный ликер, мелкий зеленый порошок, таящийся в его тягучей темноте.

– Но потом я стала волноваться, – продолжала леди Кларенс, – подумав, что все, возможно, происходит слишком быстро и что она, охваченная похотью, позабудет о ликере и не выпьет требуемого количества. – Она помолчала, огляделась по сторонам. – Можно мне немного вина, чтобы успокоить нервы?

Я бросилась к буфету, налила ей бокал и поставила его на стол.

– Я запаниковала, Нелла, я думала, не отыскать ли их, не застать ли их вдвоем, не попросить ли ее присоединиться к дамам в гостиной. Но вместо этого я так и сидела, оцепенев, на своем месте, пока Мэриэл продолжала разглагольствовать о Лионе, и молилась, чтобы мой муж вот-вот вошел в комнату и сказал, что с ней, его дорогой кузиной, случилось нечто ужасное.

Леди Кларенс взглянула на пол и внезапно обхватила себя руками, содрогаясь.

– А потом я увидела призрак, приближавшийся по коридору. Призрак мисс Беркуэлл. О, я едва не закричала в голос! Я подавила крик, хвала небесам, – каким странным сочли бы это гости за ужином, – но вскоре выяснилось, что это никакой не призрак. То была она, во плоти. Я поняла это по пятну на ее шее, красному и воспаленному, как будто там только что побывали губы моего мужа.

С ее губ сорвался тихий стон.

– Она шла с выражением такого испуга на лице. Она такая юная и очень хрупкая. Она едва не упала на руки первому, кого увидела, брату лорда Кларенса, он врач. Он немедленно бросился прочь по коридору, откуда она пришла. Всюду были люди, все бегали туда-сюда, стоял страшный шум. Я услышала в холле возле библиотеки выкрики и голоса, что-то о том, что его сердце остановилось, и помчалась увидеть его. Он был полностью одет, слава богу. И, как я предполагала, на столике рядом с креслом стоял пустой хрустальный бокал. Должно быть, он выпил все, что там было. О, Нелла, я не знала, что все произойдет так быстро!

– Я сказала вам, что половина банки убьет его в течение часа. Сколько было в бокале?

Мучение на лице леди Кларенс уступило место чему-то вроде вины.

– Думаю, горничная использовала все, что было в банке.

Она издала вскрик, скорчившись на стуле, а я изумленно открыла рот; не удивительно, что он умер за считаные мгновения.

Но леди Кларенс, казалось, была огорчена поведением мисс Беркуэлл после случившегося не меньше, чем смертью мужа.

– Можете поверить, когда я сидела и смотрела на его мертвое тело, мисс Беркуэлл подошла ко мне, обняла меня и начала плакать? «О, леди Кларенс, – завывала эта девица, и от ее дыхания разило инжиром, – он был мне как отец!» Я подумала, что никуда не годится говорить такое, и едва не осмелилась спросить ее, с отцом своим она тоже любится?

Леди Кларенс в последний раз рассмеялась, жутким смехом, у нее ввалились глаза, будто рассказ отнял у нее все силы.

– И теперь я вдова богатого человека, я ни в чем никогда не буду нуждаться, кроме того, чего я хочу больше всего на свете, – ребенка. Как горько даже произносить это! У меня никогда не будет детей, Нелла, никогда!

Это я могла понять. Но кое-что в ее истории начало очень меня беспокоить.

– Вы сказали, что его брат, врач, первым к нему подошел?

Она кивнула.

– Да, добрый человек. Он объявил, что мой муж мертв, не прошло и пяти минут с тех пор, как мисс Беркуэлл в безумном страхе вбежала в столовую.

– И его не обеспокоил пустой бокал, стоявший рядом с креслом?

Леди Кларенс уверенно покачала головой.

– Он спросил о бокале, и мисс Беркуэлл немедленно заявила, что это ее бокал. Она сказала, что они были в библиотеке, мой муж хотел показать ей недавно приобретенный гобелен, поскольку ее в последнее время заинтересовали предметы текстильного искусства. И едва ли она могла открыть, что он пил из ее бокала, так ведь? Иначе стало бы ясно, что они не просто наслаждались искусством.

– А банка? – спросила я. – Вы ее где-то спрятали или уничтожили?

– Да. Моя горничная убрала ее на полку в дальней глубине погреба. Копаться там может прийти в голову только кухарке. Я избавлюсь от банки, как только смогу украдкой выйти. Возможно, сегодня вечером.

Я выдохнула с облегчением, благодарная за то, что сосуд остался спрятан. Но даже если бы его нашли, не все было бы потеряно; именно поэтому все банки и флаконы в моей лавке были гладкими, не считая выгравированного медведя.

– Хотя ее и нельзя связать со мной, – настойчиво произнесла я, – лучше сейчас же от нее избавиться.

– Конечно, – покорно ответила она. – Как бы то ни было, мне показалось любопытным, что вы делаете на банках гравировки.

Она аккуратно вытерла нос, собралась. Строгие манеры, которых придерживаешься всю жизнь, не забываются в одночасье.

– Всего лишь маленький медведь, – сказала я, указывая на баночку на ближайшей полке. – Вроде этого. Банки с виду так похожи. Представьте, если кто-то капнет из неверной бутылочки и не тот человек…

Я осеклась, устыдившись того, что едва не сорвалось у меня с языка, учитывая, что за историю она только что рассказала.

Но она, казалось, не заметила этого. Нахмурившись, она подошла к полке и покачала головой.

– На моей банке был этот значок, но было что-то еще. – Она подняла банку и повернула ее другим боком. – Нет, эти другие. У моей было что-то на обороте. Слова, я уверена.

По животу у меня раскатился тихий рокот, и я нервно рассмеялась.

– Нет, вы, должно быть, ошибаетесь. Какие слова я отважусь написать на банке с ядом?

– Уверяю вас, – сказала леди Кларенс. – На ней было что-то написано. Неровные буквы, как будто их нацарапали по глине вручную.

– Возможно, просто царапины? Или грязь, пустое, – предположила я, и давление у меня в животе подкатило к груди.

– Нет, – настаивала она, теперь в ее голосе звучало раздражение. – Я могу узнать слова, когда их увижу.

Она бросила на меня гневный взгляд и поставила банку обратно на полку.

Я слушала ее слова, но слышала их не полностью; тук-тук-тук звучало слишком громко, и история, которую только что поведала мне леди Кларенс, уже не казалась только ее бедой. Словно сама отпив из хрустального бокала со шпанской мушкой, я подавилась именем:

– Элайза.

Память моя начала проясняться. Вчера днем, незадолго до прихода леди Кларенс, Элайза выбрала банку, куда пересыпать порошок. Я не обратила на банку ни малейшего внимания, потому что все они, стоявшие в пределах досягаемости, были помечены только значком с медведем, и больше ничем. Только те, что стояли в глубине материнского шкафа, были другими.

– Элайза, да, где она сегодня? – спросила леди Кларенс, не подозревая, какая буря зарождается во мне.

– Я должна немедленно ее отыскать, – задохнулась я. – Шкаф…

Но я не могла больше сказать ни слова, тем более не могла объясняться с леди Кларенс, потому что не могла думать ни о чем, кроме того, чтобы спешить на Уорик-лейн, к дому Эмвеллов. О, как я молилась, чтобы она оказалась там!

– А вы, – обратилась я к леди Кларенс, – ступайте, сейчас же! Немедленно заберите банку и отнесите ее…

– У вас глаза, как у зверя! – вскрикнула она. – Что стряслось?

Но я уже выходила за дверь, и она последовала за мной. Шагнув на улицу, я не почувствовала ни холода на коже, ни того, как туго башмаки обхватывают мои распухшие лодыжки. Впереди снялась с места стайка птиц – даже они меня боялись.

В какой-то момент леди Кларенс пошла своей дорогой – я надеялась, что за банкой. Я продолжала свой путь, промчалась по Ладгейт-стрит, надо мной вырос собор. Дом Эмвелов был уже очень близко, всего в паре кварталов.

Приближаясь к повороту на Уорик-лейн, я увидела маленькую закутанную фигурку на скамье возле кладбища. Меня что, обманывают глаза? Сердце у меня зашлось, когда я заметила, как легко, играючи эта загадочная фигурка переворачивает страницы книги, лежавшей у нее на коленях. Я была недалеко от дома Эмвеллов; вполне имелась возможность в любой момент встретить Элайзу.

Надежды мои вскоре оправдались: это, без сомнения, была она. Часа не прошло, как я страшилась, что девочка может терзаться страхом и унынием, но, казалось, это вовсе не так. Чем ближе я подходила, тем яснее видела, что у читающей девочки на лице улыбка, свежая и ясная, как цветок.

– Элайза! – крикнула я, когда нас разделяло лишь несколько шагов.

Она обернулась ко мне. Ее улыбка погасла, она прижала книгу к груди – это была не та книга, что ей дала я. Эта была меньше, и обложка у нее была светлее.

– Элайза, послушай меня, это очень срочно.

Я потянулась к ней, неуверенно ее обняла, но она осталась в моих объятиях неподвижна. В ней было что-то странное; она не была рада меня видеть. Утром я хотела стать ее далеким воспоминанием, но сейчас меня все это обижало. А что насчет ее только что погасшей улыбки? Что с ней произошло за это время, что она пребывала в таком блаженном состоянии?

– Ты должна вернуться со мной в лавку, дитя, потому что мне нужно кое-что тебе показать, – вообще-то, мне нужно было, чтобы она мне показала, из какого точно шкафа взяла банку.

Взгляд у нее был пустой, нечитаемый, но слова – нет.

– Вы меня прогнали. Не помните?

– Я помню, но еще я помню, что сказала тебе, как боюсь, что должно случиться нечто ужасное, и оно случилось. Я хочу тебе обо всем рассказать, но… – я взглянула на шедшего мимо мужчину и понизила голос, – не могу сделать этого здесь. Идем со мной, сейчас же, мне нужна твоя помощь.

Она еще крепче прижала к груди книгу.

– Да, хорошо, – пробормотала она, глядя на темные тучи, собиравшиеся над головой.

Мы пошли обратно в лавку, Элайза молча шагала рядом со мной, и я чувствовала, что она не только растерялась из-за того, как я ее увела, но и раздражена, что я отвлекла ее от того, чем она была занята минуту назад. Мы приближались к лавке, и я надеялась найти там леди Кларенс, возвратившуюся с проклятой банкой в руках – и если мы застанем ее, то вопросы к Элайзе будут не нужны. Но я ведь не могла снова отправить ее прочь так скоро?

Это не имело значения, потому что в лавке было пусто, и леди Кларенс еще не вернулась. Я присела к столу, делая вид, что спокойна, и не стала терять время попусту.

– Ты помнишь, как пересыпала порошок леди Кларенс в банку?

– Да, мэм, – быстро ответила Элайза, аккуратно сложив руки на коленях, словно мы были чужими людьми. – Как вы и сказали, я взяла в шкафу банку подходящего размера.

– Покажи, – сказала я, и мой голос дрогнул.

Шаг, другой, третий – я последовала за Элайзой в другой конец комнаты, а она опустилась на колени, открыла нижнюю дверцу и засунулась внутрь всем своим маленьким тельцем. Она потянулась в самую глубину шкафа, и я схватилась за живот, опасаясь, что меня сейчас вырвет.

– Вот там, – сказала она искаженным от эха в пустом деревянном шкафу голосом. – Там, по-моему, была еще одна такая же…

Я закрыла глаза, во мне в конце концов поднялся ужас, охвативший мое горло и язык. Потому что шкаф, в который по пояс залезла Элайза, была полон вещей моей матери, в том числе и сокровищ, с которыми я не могла расстаться, старых лекарств, которые мне были не нужны, и, да, ужасное, заставляющее вздрогнуть, да, нескольких старых банок, на которых, я точно знала, был выгравирован адрес ее когда-то респектабельной аптечной лавки.

Адрес этой самой лавки, которая уже давно не была респектабельной.

Хрупкое тело Элайзы выскользнуло из шкафа, в руках у нее была кремовая банка – дюйма четыре в высоту, одна из пары, с выгравированным вручную «3, Медвежий переулок» на обороте. Элайзе не нужно было ничего говорить, я знала, что такая же банка стоит в погребе величественного дома леди Кларенс. В горле поднялся знакомый кислый комок, и я оперлась о шкаф, чтобы устоять на ногах.

– Вот такая, – сказала Элайза, почти шепотом, опустив глаза. – Та, куда я насыпала порошок, была точно такая же. – Она медленно, отважно подняла на меня глаза. – Я что-то сделала не так, Нелла?

Хотя у меня и чесались руки ее удавить, откуда девочке было знать? Случилась чудовищная ошибка – в комнате было полно полок, и разве не сама я была виновата, что попросила ее найти сосуд? Разве не сама я была виновата, что привела девочку в лавку с ядами? Поэтому я подавила в себе желание дать ей пощечину и вместо этого обняла ее.

– Ты не прочла, что было на банке, дитя? Ты не видела, что на ней слова?

Она заплакала, задыхаясь и давясь слезами.

– Они не были похожи на слова, – икая, произнесла она. – Видите, просто несколько случайных царапин. Я даже толком не могу прочесть, что здесь написано.

И она была права, оттиск был старым, едва различимым, но тем не менее все это оставалось ее чудовищным просчетом.

– Но ты же отличишь слова от картинки? – спросила я.

Она тихонько кивнула.

– О, я так виновата, Нелла! Что тут написано? – Она прищурилась, пытаясь прочесть слова на банке. Я медленно обвела выцветшие очертания слов, провела пальцем по плоским завиткам «3» и буквы «М».

– Три М… – Она замолчала, задумавшись. – Три Малый переулок.

Поставила банку и упала мне в объятия.

– Сможете ли вы меня простить, Нелла? – Ее плечи ходили ходуном, она безудержно рыдала, роняя слезы на пол. – Если вас арестуют, я буду виновата! – выдавила она, задыхаясь.

– Тише, – прошептала я. – Тише.

И, качая ее взад-вперед, взад-вперед, вспомнила малышку Беатрис. Я закрыла глаза, положила подбородок на макушку Элайзы и подумала о том, как моя мать делала то же самое, когда всерьез заболела; как она утешала меня, когда я уверилась, что ее конец близок. Я так плакала, уткнувшись лицом ей в шею.

– Меня не арестуют, – прошептала я Элайзе, хотя сама до конца в это не верила.

Лорд Кларенс был мертв, и орудие – с моим адресом на нем – все еще находилось в погребе.

Тук-тук-тук не стихло, и демон у меня в черепе не успокоился. Я продолжала баюкать Элайзу, унимая ее слезы, вспоминая ложь, которую говорила мне мать о своей болезни, о том, насколько она тяжела. Она клялась, что проживет еще много лет.

И все же она умерла, прошло лишь шесть дней. А я всю жизнь боролась с внезапностью этого горя, с его незавершенностью. Почему мать не сказала мне правду, не потратила последние дни на то, чтобы приготовить меня к жизни в одиночестве?

Слезы Элайзы начали высыхать. Она икнула, еще раз, потом ее дыхание замедлилось, а я все качала ее взад и вперед.

– Все будет хорошо, – шептала я так тихо, что сама почти себя не слышала. – Все будет хорошо.

Через два десятилетия после смерти матери я вдруг успокаиваю ребенка точно так же, как мать успокаивала меня. Но что из этого выйдет? Для чего мы так далеко заходим, чтобы защитить хрупкие детские умы? Мы лишь отнимаем у них правду – и возможность потерять к ней чувствительность до того, как она явится, громко стуча в дверь.

21. Кэролайн. Наши дни, среда

В тупике Малого переулка, в полуподвале старого здания распахнулась тайная дверь, открывая тесное пространство за стеной из осыпавшихся полок. Я подняла телефон и посветила вокруг, ухватившись за стену, потому что вдруг потеряла равновесие. В комнате-за-комнатой было так темно, за всю жизнь я не видела места темнее.

Одинокий луч высветил то, что было вокруг меня: несколько рядов полок, просевших под весом молочных, матовых стеклянных банок; накренившийся деревянный стол с подломившейся ножкой посреди комнаты; а сразу справа от меня была стойка с металлическими весами и чем-то вроде коробок или книг, лежавших на ее рабочей поверхности. Комната очень походила на старинную аптеку – как раз в таком месте у аптекаря могла быть лавка.

Мой телефон пискнул. Я нахмурилась и взглянула на экран. Черт. Оставалось 14 процентов батареи. Меня трясло, я была в ужасе и возбуждении, я не могла думать ясно, но провалиться мне на этом месте, если я останусь без света, чтобы найти обратную дорогу.

Я решила действовать быстро.

Дрожащими руками я выключила фонарик, открыла камеру, включила вспышку и принялась фотографировать. Это был единственный логичный шаг, который пришел мне в голову, учитывая, что я только что отыскала кое-что, достойное стать сюжетом для международных новостей. «Американская туристка раскрывает 200-летнее загадочное убийство в Лондоне, – должно было значиться в заголовке, – потом возвращается домой, чтобы пойти на семейную терапию и начать новую карьеру». Я потрясла головой – если и было время сохранять рациональность, то именно сейчас. К тому же я ничего пока не раскрыла.

Я нащелкала столько фотографий, сколько смогла, каждый раз комната оживала в свете яркой белой вспышки. Пока я делала первые снимки, вспышка на долю секунды давала рассмотреть комнату: мне показалось, в углу был очаг, а под столом лежала на боку простая кружка. Но после первых нескольких снимков у меня перед глазами поплыли белые точки от вспышки; я потеряла ориентацию и вскоре уже едва могла стоять прямо.

Девять процентов. Поклявшись, что уйду, когда останется три, я подумала, как лучше всего использовать оставшийся заряд батареи. Я взглянула направо, сделала снимок стойки – вспышка помогла мне удостовериться, что там лежали книги, а не коробки, – а потом открыла самую большую книгу, которая лежала на рабочей поверхности. Казалось, какие-то слова в ней написаны от руки, но я не могла сказать точно. В кромешной темноте я раскрыла книгу в десятке случайных мест, сделав фотографии. Я могла бы делать это с завязанными глазами, потому что понятия не имела, что снимаю. Это вообще английский?

Страницы в книге были из тонкого, мягкого, как тряпочка, пергамента, я обращалась с ними как могла бережно и выругалась, когда оторвался уголок страницы. Я перелистала книгу в конец, сделала еще несколько фотографий, потом закрыла ее, оттолкнула и схватила другую. Открыла ее, нажала затвор камеры и – черт. Три процента.

Я застонала, с ума сходя от невероятного открытия и от того, как мало у меня времени, чтобы его изучить. Но, учитывая, как быстро фонарик разряжал камеру, у меня оставалось шестьдесят секунд, чтобы выйти, а то и меньше. Я снова включила фонарик, пятясь, вышла из комнаты и кое-как закрыла тайную дверь. Потом по своим следам вернулась, быстро пересекла первую комнату и вышла в коридор. Впереди, через третью и последнюю дверь, лился смутный лунный свет.

Как я и ожидала, телефон умер через пару секунд после того, как я вышла. Меня все еще скрывал колючий куст, и я сделала все возможное, чтобы вслепую вернуть наружную дверь в прежнее положение, но была уверена, что у меня ничего не вышло. Я руками сгребла землю и листья, набросала их к основанию двери, чтобы создать впечатление, что ее не трогали. Потом пробилась сквозь кустарник и обернулась взглянуть на свою работу; конечно же, дверь выглядела вовсе не так плотно закрытой, как когда я ее обнаружила, но по-прежнему не слишком бросалась в глаза. Оставалось надеяться, что никто не станет так пристально изучать этот район, как я.

Я добежала до закрытых ворот и влезла на один из столбов, хотя и не без усилий и одышки. Перекинув ноги через столб, я спрыгнула на другую сторону, вытерла руки о штаны и посмотрела на окна наверху. По-прежнему никакого движения; насколько я могла сказать, никто не знал, что я тут была и тем более что я делала.

Неудивительно, что женщина-аптекарь так и осталась загадкой: ее дверь была спрятана за стеной из полок, и только прошедшие два столетия, за которые дерево состарилось, позволили мне ее отыскать. Два столетия и немного беспечности вкупе с нарушением закона. Но если у меня и были сомнения в том, что она существовала, теперь их не осталось.

Я вышла из Медвежьего переулка, сознавая, что только что впервые в жизни совершила преступление. Под ногтями у меня была грязь, в телефоне – полно фотографий, подтверждающих мою вину. Но я не чувствовала себя виноватой. Вместо этого мне настолько не терпелось поставить телефон на зарядку и просмотреть фотографии, что я едва удержалась, чтобы не побежать в гостиницу бегом.

Но Джеймс. Когда я тихонько прокралась в номер в надежде его не разбудить, сердце у меня упало. Он не спал, лежал на диване с книжкой.

Мы не стали разговаривать, я забралась в постель и воткнула телефон в розетку. Я зевнула – адреналин растаял, оставив после себя болезненную усталость, – украдкой посмотрела на Джеймса. Казалось, он поглощен своей книгой и так же бодр, как накануне вечером была я.

Проклятие джетлага.

Я удрученно отвернулась от него. Фотографиям придется подождать до завтра.



Я проснулась от шума воды в душе и тонкого луча дневного света, пробившегося сквозь шторы и упавшего мне на лицо. Дверь в ванную была приоткрыта, из нее шел пар, на диване лежало свернутое одеяло, Джеймс аккуратно устроил его рядом с запасной подушкой.