Ефим Шифрин
Течет река Лета
Котельники (1)
24 сентября 2007 г.
Марк перестал изводить меня назойливостью: сосредоточился только на пище и сне и даже неумолчное «Эхо Москвы» слушает в наушниках. Теперь, в своем угасании, он вернул мне тлевшие огоньки едва не потухшего из-за него жара: вчера мне захотелось писать мемуары. Я заснул на предисловии к книжке Берберовой «Курсив мой».
Меня опять грызет сожаление о потерянном времени. Я не вел дневники в последние годы. Выбросил записные книжки с именами, которые я невозвратно забыл. А сейчас почувствовал желание разобраться в жизни, которая, в основном, уже прожита, и частью будет считаться прожитой без толку, если в другой половине не завершится признаниями, которые отчасти ее оправдают. То влияние, которое оказывал на меня Толик, сказалось благотворнее всего на моей профессии: я перестал совершать глупости из-за своей неразборчивости в людях и текстах, но его же мудрость предупреждает желание откровенничать, не подумав хорошенько о возможных последствиях своей открытости. Я стал редко спорить с ним, понимая, что он почти всегда прав, но втайне часто оспариваю его правоту, защищая и свое право оставаться глупым, видимо, по природному назначению.
Утром я сумел отделаться от Марка готовыми варениками с грибами и картошкой. К чаю испек сырники из недельного творога. После завтрака закапал старику в глаза какие-то капли, в которые он очень верит, и измерил давление. Сел перед компьютером, просмотрел новости и свежие записи в любимых блогах. Долго застрял на стихотворениях Кузмина в подборке, на которую меня вывела случайная ссылка. Затем, подогретый завистью к чужим успехам, начал строчить сам, не вполне понимая, что может выйти из одной только ревности к другим талантам, из одного только стремления заниматься тем, чем мне, может быть, и не дано свыше. Руководствуясь давно усвоенной истиной, что всякий труд определенно лучше любого безделья, я решил расширять русло своей Леты до тех пор, пока она не побежит сама, возвращая в своем потоке забытые имена, которые будет легко вспомнить, и проклятые поступки, в которых будет нетрудно сознаться.
Шестаков прислал симпатичный набросок монолога про съемки в кино. Наверняка может получиться неплохой и свежий по духу номер.
Пьесы, которые прислали Вергасова и Горбань, я прочитал. Теперь смятенно ожидаю их звонков, чтобы отказаться от предложенной работы.
День начался стихами и ими продолжился. Выслал Шестакову «Шестое чувство» Гумилева и пастернаковское «О, знал бы я, что так бывает…», на что получил короткую реплику на олбанском: «Мощьно… особенно два последних гумилевских четверостишия. Тетанъ».
В клубе сегодня выпало «качать» плечи, бицепсы и ноги. Контрольное взвешивание убедило меня в верности выбранной диеты: просто не ужинать после семи.
Исаченков прислал ссылку на сайт радио «Сити-FM», в передаче которого Дмитрий Быков и его собеседники якобы хорошо отзывались о «Глянце». Вечером я хотел было послушать эту передачу, но надобность грузить объемные подкасты, единственно чтобы потешить самолюбие, меня враз остановила.
Звонил Гена Попов, чтобы поинтересоваться судьбой монолога, который он выслал невесть когда, а я еще поразился, что буквально за минуту до его звонка, решил перечитать этот текст, надолго застрявший на «рабочем столе» компьютера. Надо же, какие странные совпадения! С Геной мы созваниваемся раз в год, а нынешний разговор пришелся как раз на тот момент, когда я безо всякой причины решил возвратиться к его давнему номеру. Отказать пришлось сразу двоим: следом за Геной пришло письмо из Киева от Володарского, который тоже как-то прислал совсем не возбудивший меня текст о проблемах сна у супругов. К чести обоих, они безропотно приняли мой отказ, не споря и даже не отстаивая достоинства своих не очень удачных произведений.
Игорь удалил опухоль в толстой кишке Светы А. Филипп Киркоров неожиданно позвонил мне в Сочи, сказал, что его мать приговорили точно таким же диагнозом, и ее жизни после этого едва хватило на год. Он был искренне огорчен, когда услышал от меня грустный вердикт нашего доктора и предложил навестить Свету в больнице по окончании наших гастролей, а затем помочь ей с деньгами, понимая, что на дорогие лекарства и уход ее сбережений не хватит. Ужас положения усугубляется тем, что Ита, родная сестра А., немного не в себе. И уж что будет с ней, если Светы не станет, одному Богу известно.
Филипп и я немало обязаны Светлане — еще с той поры, когда нас нещадно «вырезали» из всех эфиров тогдашнего ЦТ, а она упрямо отстаивала обоих: в середине 80-х только ее передачами мы и держались в эфире. Впрочем, в самой первой из них, еще до появления Киркорова на большой сцене, мне не повезло вместе с Мишей Евдокимовым: нас изъяли из мартовского «Огонька» забыл-какого-года, оставив на пленке дурацкие мелькания среди гостей, на которые папа вскоре откликнулся недоуменной репликой в письме: «зачем ты снялся в роли статиста?»
Вспомнил, как Максим, колдовавший вчера над моей головой, сказал, что Виктюк на съемках какой-то передачи СТС показался ему сумасшедшим. Сам Макс, избежавший участи гримировать великого режиссера, окрестил его моим другом, а я поправлял его, называя Романа всего лишь учителем. Я решил не соглашаться с Максом, вспомнив о том, как Виктюк высоко оценил мое судейство ледовых танцев в телевизионном обзоре «Независимой газеты». Мы уже давно не созванивались с мэтром, а посылали друг другу признательные мессиджи: сначала я — в ночном эфире у Бермана с Жандаревым, и теперь он — в популярной газете.
25 сентября 2007 г.
На завтрак были овсяная каша и вчерашние сырники. Перед тем, как закапать Марку капли, я вдруг подумал: как хорошо, что завтра я переберусь в Котельники и постылый утренний ритуал отложится на целых четыре дня. Подставляя под кран пиалы с засохшими хлопьями «геркулеса», я мысленно составлял предложения, которые должны были бы передать мой восторг перед счастливым уик-эндом. Но затем этот восторг омрачился издержками непослушной памяти: одна из фраз должна была содержать число лет моих тайных отлучек в высотку. Но я не помню год, в который я купил квартиру в Котельниках.
И правда, что я не знаю, сколько в ней квадратных метров. Я не помню ничего из того, что должен помнить мемуарист: даты, фамилии, явки. К слову сказать, я не помню, где сохранил пароли для некоторых программ на ноутбуке.
В последнее время я увлекался антропологией, этнографией и историей, проявляя повышенный интерес к арийцам и Шумеру, но теперь с сожалением признаю, что все прочитанное мной оставило лишь впечатление о прочитанном. Я по-прежнему не помню хронологии, и не смог бы выдать нечаянным слушателям связную историю Шумера или арийцев.
Я вовремя встал в фарватере моей реки забвения, чтобы успеть собрать все, что она не унесла еще в своих мутных водах: имена тех, кого я любил, имена тех, кем хотел быть любимым, подробности той жизни, которую уже почти затопило непослушной рекой.
Сперва надо было бы отречься от всех интервью, на которых остались брызги от моей речки Леты: создавая миф о самом себе, я многое бесстыдно переврал, не полагаясь на память, которая иногда предлагала мне совсем не то, чем я хотел бы гордиться.
Мне нужно оживить воспоминания о своих родителях, потому что это единственные воспоминания, которые меня согревают и за ничтожную скудность которых мне по-настоящему стыдно.
Как наваждение, вспоминается мне случай в юрмалском доме, когда после генеральной уборки мы с моей теткой Ильиничной передвигали диван на вымытый пол, и в угол между стеной и диваном, как в западню, попалась с тряпкою моя мама. Мы громко хохотали втроем, когда после нескольких попыток выйти из ловушки она оказалась совсем припертой к стене: Марья Ильинична открывала ей проход со своей стороны, в то время как мама устремлялась к моей. Я подавал диван назад, а мама уже видела выход со стороны Маши. Кажется, трижды мама бросалась то в одну сторону, то в другую, пока не оказалась пойманной в самом углу. Я знаю, почему образ заметавшейся матери так дорог мне: я узнаю себя в ней, и отражаюсь в ней со всеми своими метаниями. Может быть, мое подсознание не работает так глубоко, как мысль, которую я теперь сформулировал. Но для чего-то каждый раз всплывает эта одна из немногочисленных сцен, в которых я отчетливо помню маму. Чтобы продемонстрировать в ней все, чем мы похожи друг на друга — немножко глупостью, немножко растерянностью перед каждой новой задачей, несомненно — юмором, а главное — вечной загнанностью в угол между диваном и стеной? В угол, в который нас всегда ставили и глупость, и растерянность и, несомненно, юмор, которого часто хватало только на то, чтобы смириться с очередною ловушкой.
Третий автор тоже сдался без боя. Я долго откладывал звонок Альтову, чтобы сообщить пренеприятное известие: его «Сон в руку» не пользуется успехом. Мы долго возились с этим текстом, и по совету Толика сделали номер даже интерактивным: я пробовал зацепить зрителя толкованием снов, если у меня получалось вызвать их на шутливую откровенность. Переписка с Семеном продолжалась все лето, номер разбухал еще из-за анекдотов, которые я «нарыл» в Сети. Но сам Сенин «Сонник» получился мало забавным. Самым веселым местом оказалась моя коллекция храпов и шутка про Абрамовича, которую придумал Толик: «Если снится дерьмо, как вы знаете, это — к деньгам. Представляете, что снится Абрамовичу?». Текст уже чуть не улетел в корзину, но после сентябрьских концертов в Сочи, когда в монологе остались только анекдоты и придуманные мною связки, он вдруг «ожил». Сеня, несмотря на свою щепетильность, известие о том, что его слов почти не осталось, принял спокойно, а мое предложение рассчитаться хотя бы за идею весело отверг:
— Не надо ничего. Просто записывай номер в рапортичку.
26 сентября 2007 года
Кажется, в 79-м году мы с Андреем Днепровым ездили в Ленинград на охоту за текстами. В северной столице жили два популярных автора, писавших даже для Райкина, — молодые Михаил Мишин и Семен Альтов. Они успели засветиться одной, выпущенной, впрочем, небольшим тиражом, общей книжицей, откуда и попала ко мне «Кающаяся Магдалина».
Я запомнил тесную прихожую в квартире Мишина, в которой стояли два велосипеда, и его чернявого сына, который как раз в момент, когда мы с Андреем входили в дом, выволакивал свой велосипед на улицу.
Помню, что каждый вечер мы ужинали в Доме актера на Невском, где однажды я, Андрей и Альтов набрались так, что чуть было не искупались в Фонтанке. Семен тогда ссудил меня парочкой распечатанных через копирку монологов, которые потом не пригодились из-за того, что были похоже больше на рассказы, которые я до сих пор не умею исполнять. С Андреем после этой поездки вышла какая-то ссора из-за поблекшей во времени причины. Впоследствии мы, правда, опять тепло сошлись: я приезжал к нему на Таганку, в дом, мимо которого нередко проезжаю теперь по пути в Котельники.
Квартира Днепровых в те годы была настоящим богемным пристанищем, где можно было встретить многих знаменитостей. Я помню молодого Валю Смирнитского с Татьяной Коршиловой, с которой у него, по-видимому, был роман. В этом же доме, впоследствии жил Леня Якубович, тоже друживший с Андреем. Там, вероятно впервые, я встретил Листьева и Любимова, новых звезд посвежевшего советского телевидения.
Мама Днепрова, Валентина, была дочерью известного артиста оперетты Митрофана Днепрова и работала режиссером в Москонцерте. В молодости она наверняка была так же худа и заметна, но в зрелые годы ее легко было запомнить по прокуренному голосу, черным, нечастым зубам и по седым, нарочно не крашеным волосам, собранным в простецкий пучок на затылке. Это была матушка московского «мажора», позволявшая своему сыну многие вольности, о которых я не посмел бы мечтать в Юрмале, живи я вместе с родителями. В просторной квартире, неприбранной и похожей на коммуналку, всегда оставались до утра случайные гости, поодиночке или в сложившейся за вечер паре. Я нередко сам ночевал у них, покоренный этой московской вольницей. Валентина Митрофановна курила папиросы, и в комнатах можно было вешать топор, а он бы не падая парил в едком табачном дыме. За большим столом играли в рулетку или преферанс. Гости приходили с портвейном или водкой. А хозяйка, шутя, быстро успевала к ним с форшмаком или запеченной курицей.
Помню замечательную коллекцию жестяных табличек и комические заголовки из советских газет, развешенные в туалете. Слова «инсталляция» или «концептуализм» еще не произносили на каждом шагу, довольствуясь бравым интеллигентским матом, но и тогда эта выставка был очень похожа на нынешние вернисажи беспокойной молодежи, — правда, теперь уже в просторных цехах бывших заводов или мастерских. Табличка «Тихо! Идет совещание» красовалась на наружной стороне туалетной двери, «Не влезай — убьет!» была приделана над самым унитазом.
Андрюша был довольно ленив, и от этого начал стареть раньше всех в нашей компании, распуская живот и с каждым годом все ниже опуская голову. Когда после победы на конкурсе мне разрешили спектакль в Театре Эстрады, я начал репетировать «Три вопроса», пьесу, переделанную Коклюшкиным из своей юмористической повести. Для Андрея там нашлась роль. Он с недельку походил на репетиции, а затем заскучал и исчез. Мы еще недолгое время иногда встречались в концертах, которые он вел в районных клубах или парках, а потом он стал чаще пропадать на долгих гастролях.
В перестройку Андрей Днепров покончил с собой, взрезав вены. Причины его самоубийства мне неизвестны. Говорили о деньгах, которые он занял и не смог вернуть, о несчастной любви и роковой болезни. Кажется, к тому времени у него уже были жена и ребенок. Вряд ли теперь всплывут на поверхность все мрачные тайны истерических 90-х годов, когда крушилось и ломалось все, и ничему не было предела.
Сейчас «Google» на запрос об Андрюше выдал мне статью Клитина в журнале «Советская эстрада и цирк», опубликованную после принесшего мне победу конкурса 1983 года. В ней есть строчки об Андрее: «Андрей Днепров понравился всем, когда на первом туре исполнил монолог В. Днепровой \"Моя жена Галя\". Это было тепло, искренне и — увы — очень актуально. Собственно конферанс у Днепрова (репризы, интермедии, микромонологи), наверное, мог бы быть и разнообразнее и ярче по содержанию, но подкупает опять-таки интеллигентность артиста, его манера разговора с залом».
Ничего другого мировая сеть о нем не сохранила.
27 сентября 2007 года
Дураки, журналистки, дороги. Именно в такой последовательности. Главные наши беды. Хотя первое и второе — почти одно и то же.
В «Аргументах недели» появилась статья «В шоу-бизнесе территория юмора поделена на кланы». С подзаголовком
«Шифрина и Арлазорова выживают из юмора?»
Вот два абзаца оттуда:
Но не все юмористы так щедры на «отступные». Подобная жадность сыграла злую шутку с выходцем из «Аншлага» Ефимом Шифриным. Юморист не пожелал терять денежную выгоду от своих телевизионных версий концерта и подал в суд на свою «семью». В итоге, выиграл судебный процесс и получил в качестве компенсации около 200 тыс. руб., но потерял часть гастролей, эфиров и стал «чужим» в юмористической тусовке. Позднее ненавидящий экстрим Шифрин согласился поддерживать свой рейтинг на травмоопасном проекте Первого канала «Цирк со звездами». Однако надолго задержаться на канале со своими принципами ему так и не удалось.
— Чтобы не попасть в немилость руководства, многие юмористы избегали общения с Яном и Ефимом, — секретничает один из «аншлаговских» администраторов. — Есть трусы, которые их «бойкотируют» до сих пор. Зато в отличие от остальных пародистов Шифрин и Арлазоров гастролируют сегодня не за эфиры, а только за деньги. Правда, как рассказали в концертных агентствах, они в этом деле далеко не рекордсмены.
Даже не знаю, что сказать. Что ни фраза — то глупость, что ни строчка — вранье.
Какая «семья»? Откуда «выходец»? Кто меня куда не пускает? Почему я «пародист»? Зачем и кому нужен этот бред?
Возможно, прав Кончаловский: журналистов нужно много, а где их взять?
Но вот свойства избирательной памяти: утром я наметил написать об истории дома, где я сейчас нахожусь — о великой сталинской высотке, о своих соседях, которых я еще застал, — Ладыниной, Смирновой, Богословском, Лучко. О тех, кого еще до сих пор можно встретить в этом дворе — о Зыкиной, Ширвиндте, Вознесенском. О том, какой нежный закат я встретил, распахнув балконную дверь…
Так нет же, в этой закатной тишине протявкала дурная шавка — и все! Никакого заката. Никаких соседей! Стоит в ушах визгливый лай пробегавшей мимо болонки. Откуда только они берутся в приличном дворе?
28 сентября 2007 года
Договор купли-продажи квартиры на Котельнической набережной — я сейчас проверил — был заключен 13 февраля 1997 года. В то время, когда негодяй Мускатин, мой бывший директор, бесчинствовал, воруя и закладывая под свое имя деньги во «Властилине», я продал пустовавшую квартиру в Марьино, и, добавив гораздо больше половины от вырученных за нее средств, купил это бесценное, любимое жилье. Последним хозяином его был молодой банкир, к слову говоря, оставивший одной известной певице, маявшейся тогда без прописки, свою громкую ныне фамилию. Брак был фиктивным и расторгнутым ко времени нашей сделки, но достойно характеризовал продавца, служа чуть ли не поручительством его порядочности. Помню, что для расчетов я приехал к нему в банк с пачками денег, завернутых в писчую бумагу и схваченных резинками, но до пересчета дело не дошло: банкир, демонстрируя мне свое доверие, побросал белые брикеты с деньгами в угол за офисным креслом. Мы ударили по рукам, и больше я никогда его не встречал. К тому моменту он уже приобрел апартаменты на тихой Остоженке. Больше года я еще получал письма, адресованные его нынешней супруге, вроде бы поэтессе, передавал их через людей, посредничавших в нашей сделке. А потом писем стало меньше, да и видно было по конвертам, что это были рекламные рассылки или дежурные приглашения на светские вечеринки. Я рассудил, что и банкир, и его поэтесса даже обрадуются, если эти письма не дойдут до них.
Большая Наталья очень помогла мне с оформлением этой сделки, и, признаться, во многом инициировала ее. Летом предшествовавшего покупке года она успела увековечить меня в простеньком клипе на песню «Колыма». Во время съемки я разевал рот под фонограмму, лившуюся из переносного магнитофона, проплывая в продолжение нескольких дублей туда и обратно, по Москве-реке, вдоль своего будущего дома, одного фасада которого хватало, чтобы успеть записать все три куплета. Я так и остался в этом клипе памятником своей судьбе, словно по волшебству перенесшей меня из колымского поселка в самое сердце вожделенной Москвы, в подъезд между булочной и «Иллюзионом», про который Раневская, некогда проживавшая в этом же крыле, смешно говорила: «Я живу между хлебом и зрелищем».
Это трижды верно не только в отношении географии.
Позавчера по просьбе Исаченкова, я звонил Гале Евдокимовой, чтобы уговорить ее сняться в фильме, посвященном юбилею ее погибшего мужа. Галочка была откровенна: ей трудно говорить перед камерами о том, что теперь болит еще сильнее, чем в первые месяцы после Мишиной кончины. Слишком много обрушилась на нее, кроме страшной потери. Новое знание о Мишиной жизни, я полагаю, терзает ее больше, чем физическое отсутствие человека, которому она была безраздельно предана. Я снова предложил свести ее с юристами, которые помогли мне в тяжбе с «Аншлагом». Видно, после Миши осталось теперь много дел, которые она сама не разрулит, да еще газетные признания женщины, с которой Миша был близок до самого последнего в своей жизни дня ранят ее так, что не оставляют сил на другие воспоминания, в которых они всегда только втроем: она, Миша и Анечка.
30 сентября 2007 года.
Журналистки, дураки и сволочи. Именно так. Теперь в такой последовательности. Хотя первые, вторые и третьи — суть одни и те же люди.
Вчера НТВ заявило в анонсе «Чистосердечное признание»: звезды рассказывают о своих недавних злоключениях. Новикова — об очередной краже, Ещенко об ужасной аварии. Толик, случайно включив телевизор, не прозевал и меня среди заявленных бедолаг: у клетки с цирковыми обезьянами.
Я хорошо помню эту сьемку! Затевалась она, чтобы записать интервью об участии в фильме «Глянец» в передаче «Все сразу». Журналистка с пожелтевшего еще к позапрошлой осени канала позвонила, как водится, моему директору, затем чин по чину отправила мне электронной почтой свои немудреные вопросы. В завершение недолгих переговоров, мы назначили встречу в цирке на Цветном. Зная, что в «режимном» здании необходимо разрешение на съемку, я предупредил, чтобы канал взял эту заботу на себя, и попросил явиться ровно к 12, когда окончится моя репетиция.
В назначенный час НТВ-шная девушка позвонила и сказала, что задержится. Я поинтересовался, готов ли пропуск?
— Нет, мне сказали, что мы там договоримся…
Что делать? Я пошел к охранникам. В течение полугода, пока готовился телевизионный проект, мы с ними подружились: ребята принимали для нас конверты со сценариями, подарки от поклонниц, выдавали ключи к гримеркам, даже не требуя росписи в журнале. В те дни, когда цирк бывал забит битком, они закрывали глаза на наших гостей-безбилетников. Но в этот раз пропустить группу с телевизионной техникой в руках они не решились.
— Нет, Ефим с камерой нельзя… Нам, правда, влетит. Не разрешают.
Я позвонил пресс-секретарю Лене Ольшанской. Застал ее в метро.
— Сейчас я приеду на работу и все устрою.
— А вашего устного разрешения не хватит?
— Нет. Мы все решим. Я буду через 20 минут.
Еще 20 минут ушло на хлопоты. НТВ-шников, опоздавших на час, оказалось всего двое: девушка-журналист и парень-оператор.
Интервью записали прямо в манеже. Вопросы были из разряда тех, какие задают собкоры из районной газеты — безо всякой желтизны, случайные и очень простые. «Кто мой персонаж?» «Каково было сниматься у Кончаловского?» и т. д.
Ничто не предвещало беды. Правду сказать, я давно не видел передачу «Все сразу» и забыл, что она — только о кино. Мне показалось, что будет не лишним в сюжете, посвященном целиком мне, ответить и на косвенные вопросы о цирке. Раз они прозвучали, значит материализовались. А не услышав в них подвоха, с чего бы отказаться отвечать? Я рассказал про обезьяну Капу, про ее трудный характер, про то, как она укусила меня во время представления. Текст был гладким и уже почти затверженным, оттого что шлифовался в подобных ответах не раз. Затем я попросил дрессировщика Нугзара позволить запечатлеть обезьян в их летней обители — огромных клетках во дворе.
Раздухарившись, я исполнил по просьбе телевизионщиков победное сальто, когда, прощаясь, мы вновь оказались у манежа. Журналистка с оператором уехали, наказав мне смотреть передачу «Все сразу» на будущей неделе.
12 сентября сюжета о фильме «Глянец» в передаче не было. Не было его и через неделю. Зато появился анонс отвратной передачи. И стало ясно, что меня лишний раз «умыли».
Надо сказать, что на прошедшей неделе я несколько раз звонил журналистке Тамаре, чтобы справиться о точном времени эфира. Ее телефон не отзывался ни на мои звонки, ни на звонки моего директора. Я пытался застать ее на службе. Передавал просьбу со мной связаться.
Вчера я снова набирал ее номер. Телефон сначала отзывался длинными гудками, потом они неожиданно быстро обрывались. Я отправил смс, и получил подтверждение, что оно доставлено получательнице Тамаре. Немного подождав, я вновь позвонил ей на НТВ. Представился и сказал, что ищу Тамару из передачи «Все сразу».
— Правда, я не помню ее фамилии…
— Тамара Какачия, — был ответ.
Я решил, что повторив такую необычную фамилию, я ненароком смогу ошибиться.
— А кто ее продюсер?»
— Ольга Буслаева.
— Как с ней связаться?
Девушка, отвечавшая мне, почувствовала, что что-то не так. Что я рассержен.
— Ефим, подождите, пожалуйста. Наш продюсер позвонит вам в течение 15 минут.
Ровно через минуту позвонила Тамара:
— Ефим, я сейчас на съемках. Я вам перезвоню… когда освобожусь.
— У меня к вам всего один вопрос: каким образом сюжет, снятый для программы «Все сразу», оказался в другой передаче, в которой я недавно наотрез отказался сниматься?
— Меня же не спросили…
— Но я общался с Вами, а не с теми, кто вас не спросил.
— Я вам перезвоню, — сказала Тамара.
Надеюсь, что больше я ее не услышу. Как и не увижу ни одного корреспондента НТВ, стоящего напротив меня с микрофоном.
Потому что — журналистки… дураки и сволочи.
В любой последовательности.
1 октября 2007 г.
Дворники в оранжевых робах собрали опавшую листву на спортивной площадке. Над центральной башней необъятного дома зависла нежная паутина облаков. Солнце выбрало световую программу из списка «кино шестидесятых». Машины неспешно выстроились в очередь к аркам, чтобы разъехаться и встретиться в пробках ожившей поутру Москвы. Двор ненадолго заполнился людьми и снова опустел — до вечера, когда в нем соберется уставшая коммуна из новых жильцов и полумертвых старушек, хранящих тайны главного советского замка, и оживут привидения в невинных обличьях рвущихся наружу занавесок.
Днем будет тихо. Блестящие иномарки развезут по бутикам своих молодящихся хозяек, а через несколько часов мусорные баки доверху заполнятся коробками, из-под которых разочарованные бомжи выудят лишь пластиковые бутылки с остатками кока-колы.
Мне нужно уезжать. Надо затворить фрамуги и задернуть шторы, чтобы мои привидения не узнали соблазна вырваться во двор, чтобы осень, готовая в любую минуту переменить свой теплый нрав на злобную истерику со слезами, не устроила шабаш в покинутом жилье. Надо будет выключить кофеварку, дежурную музу всех моих сочинений.
Я уеду к дядюшке, который уже справлялся обо мне через Иду, только что нашедшую меня по мобильному телефону. Марк успел соскучиться по мне. Видать, закончилась уха или сырники, которых мне бы хватило на неделю.
Течет река Лета
Проспект Мира (1)
2 октября 2007 г.
Придурок! Прошел тест, подписался на рассылки бесплатных уроков английского языка для «продвинутых пользователей», и меня тут же закидали письмами с предложениями платных уроков. Да и не жалко было бы расщедриться на хороший курс, но я никогда не имел дела с веб-деньгами и, кроме того, топиков и упражнений по грамматике достаточно в свободных ресурсах.
Марк держится за стенку, когда шлепает по квартире. Подолгу смотрит в окно, вцепившись в столешницу. Вчера он надумал отпраздновать день рождения в два приема: со скидкой в ресторане еврейской общины и дома — со всеми вытекающими для меня последствиями.
— Дядя Марк, не будем загадывать. Впереди еще две недели. Посмотрим, как вы будете себя чувствовать. Сколько человек вы хотите пригласить?
— Я не знаю… человек шесть-восемь.
— Так восемь или шесть? Давайте, как в прошлый раз, пригласим четырех барышень. А остальных вы пригласите в ресторан. Мне трудно будет готовить стол для большой компании…
— Ай, что там готовить? Девки сами все принесут и сделают. Не надо ничего…
«Девки» — это наши старушки: Ида, Лида. Лариса Васильевна — участковый врач. Надя и Генриетта Александровна. Его ближний круг. В основном, дамы, которым за семьдесят.
Думаю, что через неделю он одумается. Ему трудно ходить, вставать с постели, мыться. Он часто ходит в туалет. Он застывает на месте, чтобы дать команду ногам передвигаться.
Сегодня дядя Марк был опять недоволен страной. Предсказывал ей мрачное будущее:
— Ничего не будет. Она развалится сама.
«Эхо Москвы» через наушники дает ему пищу для размышлений.
«Ничего не будет!» России отказано в малейшем шансе пережить его, местечкового прорицателя.
«Быдло» — самое популярное словечко, когда речь заходит об очереди в поликлинике. «Быдло» — это у него в ходу после возвращения из магазина. Он, деревенский оболтус, знает что и когда ждет великую страну. «Она развалится» — без сомнений. А он еще долго будет коптить воздух своей застарелой ненавистью к ней.
Думаю, что Россия все-таки переживет его.
Я не корю себя за то, что не чувствую к нему никакой жалости.
4 октября 2007 года
Что происходит? Вчера был какой-то концерт «Кривого зеркала». Шестаков прислал сообщение на олбанском: «щяс апять паеду на канцэрт петросавскей. на вчерашнем не был, а там было катастрофа, зрителе ухадиле пачькаме, все в панике».
Игорь посмотрел новый спектакль у Виктюка. Остался в недоумении.
Света А. выписалась из больницы, не дождавшись Игоря, который проводил операцию. Дома прочитала заключение врачей, где было написано: «рекомендуется наблюдение онколога». Упала духом, плакала. Позвонила Игорьку, сказала, что все кончено.
Я посоветовал Игорю не миндальничать, а прямо сказать Свете, что она отстала от времени и ее диагноз — уже давно не приговор. Что все будет в порядке, если она доверится врачам. Медицина уже не та, что была раньше, что нужно лечиться, а не хандрить. Кажется, это единственный способ вывести ее из депрессии. Она — сильный человек. Я снова почувствовал это, когда навестил ее в больнице. Она не знала диагноза, но могла догадываться о том, что у нее не аппендицит.
Сегодня концерт в Колонном зале. Будут чествовать учителей.
Завтра юбилей Арлазорова в Театре Эстрады, в котором я не выступал уже много лет. Вряд ли что-то шелохнется в душе, когда я пройду через служебный вход. Там сейчас все по-другому.
По просьбе Толика Федор Кравченко отправил в «Аргументы недели» официальную бумагу от Коллегии юристов СМИ:
«Московское бюро Коллегии юристов СМИ (далее — «Бюро»), действуя от имени и по поручению своего Доверителя, обращается к Вам с просьбой рассмотреть настоящее требование об ответе (комментарии, реплике) в связи с публикацией в последнем выпуске газеты «Аргументы недели» материала «Шифрина и Арлазорова выживают из юмора?».
В данном материале за подписью Алексии Мелевской редакция газеты «Аргументы недели» распространила обширные сведения об артисте Ефиме Шифрине.
В связи с распространением приведенных… сведений просим сообщить, проводилась ли их проверка и уверена ли редакция газеты «Аргументы недели» в том, что все эти сведения соответствуют действительности.
…Если редакция будет настаивать на том, что часть приведенных… сведений соответствует действительности, Ефим Шифрин будет вынужден защищать свое право на ответ (в отношении этой части утверждений) в судебном порядке.
Указанный выше материал подготовлен в тоне, который Ефим Шифрин считает недопустимым по отношению к себе. Наш Доверитель остро воспринял публикацию недостоверных сведений о себе и искренне переживает в связи с тем, что многочисленным читателям «Аргументов недели» в небрежном, псевдо-ироническом стиле, который сейчас часто называют «стебом», преподносятся ни на чем не основанные утверждения о нем самом, его творчестве, отношении к нему коллег, его положении в профессии и других, крайне важных и субъективно дорогих для него материях. В связи с этим просим Вас сообщить также, готова ли редакция газеты «Аргументы недели» принести Ефиму Шифрину свои извинения за данную публикацию.
С уверенностью свидетельствуем, что Ефим Шифрин ни в коей мере не испытывает положительных эмоций в связи с необходимостью обращения к юристам для подобных разбирательств. Вместе с нашим Доверителем мы выражаем сожаление, что журналист газеты «Аргументы недели» создал основание для данного обращения и выражаем надежду на то, что редакция сможет восстановить нарушенные права Ефима Шифрина.
Наш Доверитель просит Вас, насколько это возможно, воздержаться от публикаций о нем до тех пор, пока не будет исчерпан этот инцидент.
Ответ на настоящее требование об ответе просим направить в Бюро по адресу: … в течение 10 дней со дня его получения.
С уважением, Федор Кравченко,
управляющий партнер».
Письмо в редакцию доставил курьер. Журналистка из «Аргументов» позвонила буквально через час, когда я был в спортзале. Её телефон, конечно, оказался засекречен. Это фишка людей, у которых рыльце в пуху. Рефрен был:
— Мы вас так любим. Мы не думали, что вы обидитесь на нас.
— Меня не надо любить. А чтобы не обижать — оставьте меня в покое!
Едва закончив писать, нашел в новостях на Яндексе свежее интервью «Родной газете», которого я никогда не давал. Господи прости! Надергали из всех публикаций в Интернете. Называется «Сны Ефима». Подписано «Славуцкий».
Откуда ты знаешь, Славуцкий, что мне снится? Я тебе рассказывал?
Нет уж, плохие дороги — правда, лучше.
В Колонном зале приняли хорошо, а цветочков не дали.
Вспомнил: когда-то, очень давно, мы с Леной Облеуховой играли спектакль «Муж и жена» в Олимпийской деревне. На поклонах ей вручили букет. Мне достались просто аплодисменты.
Возвращались домой на метро.
— Ну вот, — сказал я, когда мы зашли в вагон, — тебе — цветы, а мне — хуй!