— Ну, теперь здесь все мое, — фыркнула она. — И давай откровенно — после всего, что ты натворила, у тебя вряд ли есть право на что-то жаловаться. И не вздумай бежать к отцу докладывать об этом. — Она поднесла чашку к губам. — Иначе пожалеешь.
Я побежала в свою спальню, сгорая от ненависти. Однажды я отомщу этой женщине, поклялась я себе. Затем вспомнила один сериал, который смотрела с бабушкой Гринуэй до того, как ее отправили в дом престарелых. Это была действительно передача для взрослых, но, как мы обе согласились, я была уже почти взрослой. Там рассказывалось о падчерице, которая так ненавидела свою мачеху, что зарезала ее в ванной. Ее поймали, но — как мы решили, сидя рядышком на диване, — лишь оттого, что она сделала все слишком очевидно.
Если я собираюсь мстить, сказала я себе теперь, то должна быть гораздо умнее.
Вскоре меня начинает тошнить по утрам. Сперва я думаю, что это какая-то желудочная инфекция, но затем у меня начинает болеть грудь.
— Ты залетела, — говорит Барри.
Я знаю, что это значит. Одна девочка в моем последнем детдоме залетела, потому что у нее случился роман с одним мальчиком. Из-за этого у нее были настоящие неприятности.
— Ты уверен? — спрашиваю я его.
— Уж я разбираюсь в таких вещах.
Я боюсь, что он разозлится на меня. Но он, наоборот, доволен.
— Ловкая девочка, — обнимает он меня. — Может, нам удастся получить муниципальную квартиру, чтобы сэкономить на арендной плате.
— Но мне казалось, ты говорил, что у нас много денег.
Он прячет от меня взгляд.
— Им пришлось отправить меня на вольные хлеба из-за сокращения штатов. Ничего. Я найду другую работу. А пока нам, возможно, придется продать твое кольцо, но ты не волнуйся. Скоро я куплю тебе еще лучше.
Я не против. У меня будет ребенок! Теперь наконец у меня настоящая семья.
Глава 18
Джо
У юнца, возвышающегося надо мной, — глаза как два черных пистолетных ствола. Короткая стрижка придает ему зловещий вид. На шее татуировка — красно-синий череп, под ним надпись: «Страха нет». Он взвинчен, переминается с ноги на ногу. Такое впечатление, что под веществами. Затем я замечаю красный складной нож, болтающийся на ремне его низко посаженных джинсов.
— Ты ведь видишь нас впервые в жизни, да? — рычит он. Его крючковатый нос так близко к моему лицу, что я замечаю волоски в ноздрях.
Кто-то однажды говорил мне, что если тебе угрожают — вот как сейчас, — нужно определить, кто главарь, и разобраться с ним. Тогда остальные испугаются и убегут. Но он намного крупней меня. У меня нет ни единого шанса.
Его холодные глаза сужаются.
— Значит, ты все-таки видела нас там?
Слишком поздно я понимаю — надо было притвориться, что не видела.
Я дрожу так, что даже зубы стучат.
— Хотите, я скажу викарию, что это я взломала ящик?
— Какому еще викарию? — хмурится парень.
— Тому, к-который был здесь н-несколько минут назад. — От страха я заикаюсь. — Он сейчас вернется и принесет мне что-нибудь поесть.
— Тогда нам лучше убираться отсюда, — говорит другой.
Он поменьше ростом, с длинным рваным белым шрамом на щеке. У него узкое лицо с острыми чертами, как у мышки. Он выглядит слишком молодо, чтобы заниматься подобными делами. Кого-то он мне напоминает. Но не могу вспомнить, кого именно.
— А с ней что делать? — спрашивает другой, указывая на меня. — Я не верю, что она будет держать язык за зубами.
Я готова сейчас сказать что угодно — и сделать что угодно, лишь бы выбраться из ситуации целой и невредимой.
— Буду, буду! — говорю я. — Обещаю!
Парень с татуировкой тянется к поясу:
— Может, стоит показать ей, что случится, если она проболтается?
Я не могу двигаться. Я чертовски напугана.
— Оставь ее в покое!
Это человек-мышь.
— С чего это вдруг? — Старший парень недобро прищуривается. — На, распиши ее сам, хочешь? — Он протягивает ему нож. Уже открытый, острое лезвие сверкает. — Я говорил, что ты должен проявить себя, если хочешь с нами тусоваться. Давай!
— Прошу, не надо! — вою я. Ноги подкашиваются, и я оседаю на землю.
А затем слышу крик:
— Мое колено! Ах ты, гребаный маленький ублюдок! Хватайте его, пацаны!
Я поднимаю взгляд. Парнишка, похожий на мышь, ударил вожака ножом. Тот валяется на земле, истекая кровью.
— Бежим! — кричит мой защитник. — Сматываемся отсюда! Быстро!
Я несусь за ним, стараясь не отставать, пока в груди не начинает жечь так сильно, что мне срочно требуется передохнуть. По переулкам, через поля, мимо стада коров.
— Давай-давай! — время от времени подгоняет Мышонок.
Наконец я добираюсь до деревянной калитки. Я прислоняюсь к ней, переводя дыхание. Прямо передо мной — море. Волны разбиваются о скалы. Меня тошнит от страха.
— Почему ты мне помог? — выдыхаю я, когда ко мне возвращается способность говорить.
— Потому что не люблю, когда обижают женщин. — Он на мгновение опускает взгляд в землю. — Ты напомнила мою маму. У нее был хахаль, который иногда ее бил. Меня он тоже терпеть не мог. Видишь это? — Он показывает шрам на своей смуглой щеке. — Он затушил о меня сигарету, когда был пьяный, и сказал, что я «сраный пакисташка».
Я удивлена, что он так быстро вываливает мне все о себе. Но может, это из-за шока. Его ведь тоже могли порезать там, когда он напал на главаря. Большая удача, что мы оба в порядке.
— А твоя мама не заступилась за тебя?
— Она сказала, что он нам нужен, чтобы платить за квартиру. У нас вышел большой скандал. Я сказал, что иду повидаться с друзьями, и не стал возвращаться.
— Твоя мама, наверно, с ума сошла от беспокойства.
Он пожимает плечами так, словно это не имеет никакого значения, хотя я вижу, что он просто бодрится.
— Тогда ей не следовало ставить его на первое место, верно? — Его голос тверд, но боль все равно прорывается. — Вот так я и убежал из дома. И с тех пор живу на улице.
Если бы мне платили по фунту всякий раз, когда я слышу подобную историю, — я бы уже купалась в деньгах.
— Я тоже бездомная, — признаюсь я неожиданно для себя. Никогда не стоит чересчур раскрываться перед людьми, но что-то велит мне показать этому парнишке, что он не одинок.
— Это не так уж и плохо, правда? — говорит он. — До тех пор, пока ты здоров и можешь постоять за себя.
Я вздрагиваю, как будто мне наступили на больную мозоль.
— А сколько тебе лет? — интересуюсь я, когда мы перелезаем через калитку. Теперь мы идем рядом, и забор больше не отделяет нас от края обрыва. Море далеко внизу. Очень легко кому-то из нас сорваться вниз. Или столкнуть другого…
— Не твое дело.
Однако — и не спрашивайте меня почему — мне захотелось побольше узнать об этом парне.
— Может, тогда хотя бы скажешь, как тебя зовут? — спрашиваю я.
— Тим. А тебя?
Я могла бы что-нибудь придумать, но за каким чертом это надо?
— Джо.
— Мою сестру зовут так же.
— А где она сейчас?
— Неважно.
Он замолкает.
Тропинка становится еще уже. Я не отваживаюсь взглянуть вниз.
— А где ты ночуешь? — интересуюсь я, когда мы выходим на место поровнее.
— Ты задаешь слишком много вопросов, понимаешь? Везде. Если повезет, то под крышей. Даррен хорошо умел находить места.
— Тот парень, который велел тебе меня порезать?
Он кивает:
— Я познакомился с ним несколько месяцев назад в Фалмуте, когда искал место для ночлега. Он сказал, что я могу остаться с ним и его друзьями. Они хотели, чтобы я выполнял всю рискованную работу. Однажды они заставили меня вскрыть газетный киоск и украсть выручку. Приехала полиция, я еле ноги унес. Почти попался. А потом мы подались дальше на юг, начали ходить по деревням и взламывать церковные ящики для пожертвований. Я все равно собирался уйти от них, даже до твоего появления. Но я не мог позволить причинить тебе боль, как они сделали с другой женщиной.
— С какой женщиной?
По его лицу пробегает тень.
— Забудь, что я сказал.
— Ну что же, я теперь перед тобой в долгу.
Он кивает:
— Это точно.
Тропинка теперь ведет под уклон к морю. Тим переходит на бег, спотыкаясь о ветки, которые положены поперек нее вместо ступеней.
— Осторожней! — кричу я.
— А ты чего ждешь? — кричит он в ответ.
— Я не люблю море.
— Что, как кошка, воды боишься?
Я на цыпочках захожу в воду. Здесь неглубоко, и я ощущаю песок пальцами ног.
Тим плещется, молотя руками и ногами.
— Неужели не хочешь помыться-постираться? — кричит он. В его голосе звучат родительские нотки, неожиданные для такого молодого парня. Быть бродягой — означает повзрослеть раньше времени.
— А как мы будем сушить одежду?
Он показывает на небо:
— Солнце светит, что еще надо?
Для него это нормально. У него пока молодые кости. Но я не хочу рисковать. И тут он шутливо брызгает в меня водой. За секунду из мистера Всезнайки он превратился в маленького мальчика.
Неожиданно для себя я брызгаю в ответ и смеюсь. Море холодное, но парнишка прав. От воды я действительно чувствую себя чище. В этой части бухты волны не выглядят такими свирепыми. Я устраиваюсь в уголке между камней и опускаю голову в воду.
— Не желаете ли шампуня, мадам?
— О, большое спасибо, — говорю я, протягивая ладонь. — Жаль, что у меня нет волос, чтобы мыть.
— Без проблем.
Тим зачерпывает сложенной в чашу ладонью немного морской воды и выплескивает в меня.
— Купилась!
Я гоняюсь за ним по песку несколько минут, а затем останавливаюсь. Да что я творю? Мы усаживаемся рядышком на камни.
— Ты голодная? — спрашивает он.
Прошло несколько часов после печенья викария. Я киваю.
— Вон там растет ежевика. Смотри! Вчера я набрал полно. Пойдем. Давай наперегонки!
Он опережает меня намного и протягивает горсть ягод. Они сладкие и сочные. Я глотаю их, оставляя темно-бордовые пятна на своем еще влажном джемпере.
— Ну как, вкусно? — Он снова превратился в мальчишку, жаждущего одобрения.
Я киваю. А затем делаю то, чего не делала очень долгое время. Запрокидываю голову и смеюсь так, будто никогда не смогу перестать.
— Что тут такого смешного? — спрашивает он.
— Ничего особенного, — выдавливаю я в промежутке между взрывами смеха. Я не хочу выглядеть слабой, объясняя, что это от облегчения. Не каждый день удается избежать ножевого ранения.
Потом я хватаю его за руки и кружу, словно мы играем в детскую игру.
— Ты сошла с ума, — бормочет он, когда мы валимся на землю.
Может быть. Но впервые за много лет я чувствую себя свободной.
Глава 19
Элли
Несколько последующих месяцев ненависть к мачехе непрерывно росла, пока не начала сжигать меня изнутри. Что бы я ни делала — все ей не так; мыла ли я посуду, по ее словам «в неряшливой манере», или выходила с Майклом играть в сад в холодные месяцы, не заставив его надеть шерстяную шапку (а заставить было непросто, потому что он никак не хотел ее носить).
Еще меня раздражало, что Шейла всегда старалась держать отца при себе. Когда мы все вместе по вечерам смотрели телевизор, она сидела на диване рядом с отцом, держа его за руку, и постоянно что-то шептала на ухо. Иногда я ловила обрывки фраз. Часто повторялось: «Не могу дождаться, когда мы останемся одни».
Однажды случилось нечто, воспоминание о чем до сих пор заставляет мое сердце учащенно биться.
Шейла оставила без присмотра свой пузырек с «успокоительными» пилюлями, как их обычно называла бабушка Гринуэй. Вместо того чтобы спрятать высоко в буфет, она забыла его на кухонной стойке рядом с большим черным чайником, в котором как раз заваривался чай. Моя мачеха всегда ждала пять минут, чтобы дать напитку настояться. Сейчас она использовала это время, чтобы переодеть Майкла наверху. И мне оставалось лишь разрезать три капсулы — может, четыре для хорошей дозы, — снять вязаный колпак в сине-белую полоску и размешать их в чае.
Я не совсем понимаю, чего хотела этим добиться. Я определенно не желала причинять ей вред. Но мои руки словно сделали все сами. Наверное, я им позволила. Иногда люди совершают поступки, которые сами впоследствии не могут объяснить.
Когда Шейла спустилась вниз с Майклом, я со смесью ужаса и предвкушения наблюдала, как она поставила чайник на красивый вязаный коврик на обеденном столе, а затем уселась перед ним — между мной и моим братом.
— Я тоже хочу! — захныкал Майкл.
У меня ёкнуло сердце.
Но мачеху, похоже, позабавило требование Майкла.
— Ты еще слишком мал для чая, но почему бы и нет. Давай возьмем ложку.
Когда она обернулась к стойке, я притворилась, что упала, и опрокинула чайник. Он не разбился, но содержимое разлилось по столу, капая на пол.
— Косолапая девчонка! — завопила мачеха. — Ты нас чуть не ошпарила!
Чуть не отравила, если точнее. Но от чувства вины, что подвергла опасности своего любимого брата, я рассыпалась в чрезмерных извинениях.
Естественно, Шейла заставила меня признаться отцу в моей «неаккуратности», когда он вернулся вечером.
— Это случайность, — сказала я ему. — Мне жаль.
К моему облегчению, он, кажется, принял такое объяснение.
Иногда я гадала, что он вообще в ней нашел. Шейла вечно пилила его, если что-то хотела.
— Почему бы нам не купить новую машину? — спрашивала она. Или: — Все остальные отдыхают за границей. Когда ты на мне женился, обещал обо мне заботиться. Ты изменился.
Позднее я думала — может, это все было из-за чувства вины; оттого, что она избавилась от матери. Когда поступаешь скверно — пытаешься обвинить других. Мне ли это не знать.
Однажды вечером разыгралась особенно громкая ссора. Мы с Майклом сидели в его спальне. Я пыталась делать домашнее задание и одновременно присматривать за братом, как мне велели, чтобы «родители» могли спокойно поужинать. Но отец возвратился позднее обычного, и ужин, по словам Шейлы, был «совершенно испорчен».
Их громкие голоса доносились снизу.
— Конечно, на работе. А где я еще мог быть?
— Даже не знаю. Это ты мне скажи. Может, с любовницей?
— Шейла, у меня нет любовницы, как ты выражаешься. Если твой собственный отец…
— Стоп! Я не хочу об этом говорить! Зачем ты вообще это приплел? Неудивительно, что я…
И так далее, и так далее. Майкл захныкал.
— Все в порядке, — сказала я, обнимая его. Отчасти завидуя, что у него такая счастливая жизнь, я не хотела, чтобы он расстраивался. — Хочешь сам завести ключом мою музыкальную шкатулку?
Я никогда раньше не поручала ему такую ответственную работу. Я тщательно помогала его пухлым пальчикам. Но вскоре ему надоело, и мы уселись играть в его железную дорогу.
Наконец голоса стихли, но я не упустила возможность привлечь отца на свою сторону.
— Шейла очень несправедливо обвинила тебя в том, что ты встречаешься с другой, — сказала я. — Я знаю, что ты никогда не сделал бы ничего подобного.
Он выглядел шокированным тем, что я вообще подняла эту тему.
— Конечно нет.
— Просто, ну… — неуверенно продолжала я. — Я не знала, стоит ли рассказывать, но теперь, думаю, ты должен знать…
— О чем, Элли?
— На днях я слышала, как Шейла разговаривала с кем-то по телефону. И она постоянно повторяла ему, как сильно его ценит.
Это было правдой, но лишь отчасти. На самом деле она говорила: «Я очень ценю ваше мнение». Но небольшое преувеличение еще никому не приносило вреда, верно?
Отец нахмурился.
— Вот как?
К моей радости, в тот вечер разразился еще один крупный скандал. От криков проснулся Майкл. А утром отец спустился в синем халате с восточным узором, напевая под нос, и выглядел гораздо счастливее, чем в течение долгого времени до этого. Я так и знала! Наконец-то он решил с ней расстаться!
— Помнишь, ты вчера рассказывала, что подслушала разговор Шейлы с кем-то? — тихо спросил он.
Я взволнованно кивнула.
— Так вот, она обсуждала со своим доктором смену лекарства. Бедняжка рассказала мне вчера вечером еще кое-что о своем детстве, и это объясняет, почему она иногда так расстраивается. Мы с тобой должны относиться к ней снисходительно. — Он похлопал меня по плечу. — Я знаю, что ты постараешься ради меня, не так ли?
Я кивнула, стараясь казаться доброй.
— И еще, Элли. — Он серьезно посмотрел на меня. — Никогда больше не выдумывай подобной чепухи. Я знаю, что тебе временами приходится непросто, но я не могу позволить тебе лгать. Шейла — моя жена.
Я ожидала, что после этого Шейла станет относиться ко мне еще хуже. В конце концов, меня ведь поймали на лжи. Но она, напротив, казалась спокойной и даже стала со мной немного любезней, и от этого я чувствовала себя еще более неловко. Может, так сказывалось действие ее новых таблеток. Закавыка в том, что они также делали ее сонной и забывчивой. Однажды она оставила Майкла в ванной без присмотра. К счастью, я вовремя услышала, как он плачет, и вытащила его. Шейла заставила меня поклясться, что я ничего не скажу отцу. Я согласилась спокойствия ради, поскольку знала, что в противном случае она найдет способ снова отравить мою жизнь. Позже я пожалела об этом.
По крайней мере, я уже была достаточно взрослой, чтобы иметь возможность выходить из дома по своим делам.
— Я сегодня буду поздно вечером, — объявила я однажды утром перед уходом в школу. — У меня кружок по рукоделию.
Мачеха нахмурилась. Ей не понравилось, что я не смогу помочь ей накормить Майкла ужином.
Но на самом деле я вовсе не собиралась в кружок. Я регулярно навещала бабушку Гринуэй. Дом престарелых, куда ее отправили, находился неподалеку от моей новой школы, что оказалось очень удобно. Поначалу она явно радовалась мне, но в последнее время ее речь стала бессвязной и слова часто сливались в бессмысленные фразы.
— Боюсь, сегодня она слегка не в себе, — предупредила сиделка, проводя меня через гостиную, где пожилые люди дремали в креслах, свесив головы, или смотрели юмористическое шоу по телевизору.
Миссис Гринуэй не делала ни того ни другого. Она сидела в кресле, уставившись в пустую стену перед собой, как будто видела там что-то, недоступное взорам остальных. Когда я приблизилась, она подняла взгляд, и ее лицо внезапно просияло.
— Ты пришла меня навестить, милая! Спасибо тебе. Я знала, что ты меня не забудешь.
Как же было славно вновь увидеть ее!
— Сделай одолжение, Элли. — Она потянулась за своей сумочкой. — У меня руки совсем не гнутся, чтобы краситься самой. Можешь слегка подрумянить мне щеки?
Прямо как в те дни, когда я помогала ей накручивать волосы на бигуди! Я бережно взяла кисточку, покрытую розовой пудрой, и провела по полоске на каждой ее скуле.
— Очень хорошо! — похвалила она, любуясь своим отражением в маленьком черном зеркальце, которое носила с собой повсюду.
— Я прочитала, как это правильно делать, в модном журнале для девочек! — гордо похвасталась я.
— И сама научилась? — Она потрепала меня по руке. — Ты становишься настоящей юной леди, не так ли? — Затем ее голос помрачнел. — Я очень горжусь тобой. Ты не упала духом в трудной ситуации. Но только помни: не позволяй моей дочурке тобой помыкать. Скоро ты совсем повзрослеешь и сможешь жить своей собственной жизнью.
От ее слов у меня комок подступил к горлу. Я поспешила обнять ее. И чуть не рассказала о пилюлях, которые подсыпала в чайник, — я все еще чувствовала себя паршиво из-за этого, — но тут подошла сиделка и сказала, что наступило время ужина. Так рано! Было всего пять часов вечера.
— Приходи еще, хорошо? — Костлявые пальцы бабушки Гринуэй схватили меня за запястье. Я не подала виду, что мне больно. — Шейла выдумывает, что у меня мозги набекрень, но это чушь. Она просто хочет, чтобы я не путалась у нее под ногами.
Затем она заплакала. Я в ужасе смотрела на нее, не зная, как утешить. Я снова попыталась обнять ее, но она лишь зарыдала еще сильнее.
— Наверно, тебе лучше уйти, дорогая, — сказала сиделка немного погодя.
Я чувствовала себя ужасно, покидая бабушку. В голосе моей старой подруги звучало неподдельное отчаяние. Это казалось ужасно неправильным, что она должна оставаться там. Как могла Шейла вот так запросто взять и избавиться от собственной матери?
Я шла домой, погруженная в мысли, и по-прежнему старалась избегать трещин на тротуаре, когда кто-то меня окликнул.
— Элли?
Это оказался Питер Гордон. Мы все так же учились в одном классе, и он сидел рядом со мной на уроках истории, хотя мы почти не разговаривали. Несмотря на то что мы играли вместе в начальной школе, я чувствовала себя слишком неловко, чтобы по-приятельски болтать с ним теперь, когда мы стали старше. У нас наступила стадия, когда мальчики и девочки смущаются, общаясь с противоположным полом, но в то же время испытывают определенное взаимное притяжение. Питер вырос высоким и стройным мальчиком, с копной темных блестящих волос. Им восхищались — он состоял во всех спортивных командах, включая теннис и легкую атлетику, куда непросто попасть.
— Я не видел тебя в ремесленном кружке сегодня. Ты не ходила? — спросил он.
— Нет. — Я замялась. — Только никому не говори. Я не хочу, чтобы мачеха знала, куда я пошла вместо него.
Он вскинул брови.
— Не скажу, конечно. — Затем он покраснел. — Ты… э-э… гуляла с кем-то?
Неужели он решил, что у меня есть парень? Одна или две девочки из моего класса уже «встречались», как они это называли, но никто никогда не проявлял интереса к свиданиям со мной. И честно говоря, я не знала, что делать, если проявят.
— Нет, — поспешно ответила я. — Я навещала одного человека, который нездоров. Но я знаю, что Шейла это не одобрит. Вот поэтому нужно, чтобы ты молчал.
Он улыбнулся.
— Честное слово.
Дальше мы шли в молчании, но неловкости больше не чувствовалось. Это было даже приятно — довериться ему.
— Что же, тогда увидимся завтра в школе, — сказал он, когда мы подошли к моему дому. Он жил на соседней улице.
— Ага, — кивнула я. А затем, поскольку не знала, что еще сказать, повторила за ним: — Увидимся.
Когда я вошла, отец был дома. Обычно он возвращался гораздо позже.
— Что-то случилось? — спросила я с замиранием сердца.
Шейла плакала.
— Ты оставила это на кухонном столе? — строго спросил отец.
Я уставилась на пузырек с таблетками в его руке. Тот самый, который Шейла каждое утро доставала из буфета.
— Нет. Конечно нет!
Отец вздохнул с облегчением.
— Ну, видишь, Шейла? Я же сказал тебе, что она не могла. Элли слишком ответственна для этого.
Жена моего отца уже перестала плакать — я знала, что это крокодиловы слезы. Теперь ее глаза пылали.
— И я не оставляла! Так кто же еще это мог быть?
Братишка спокойно играл на полу с паровозиком, как будто ничего не происходило.
— Да что стряслось? — спросила я.
Отец покачал головой.
— Я вернулся домой пораньше и застал Майкла с пузырьком таблеток в руках. Если бы ему удалось его открыть, он мог бы их наглотаться.
— И ты думаешь, что это я?
— Ты же сама знаешь, что это так, — прошипела Шейла.
Я едва тут же не рассказала отцу, как она забыла Майкла в ванной. Но что толку? Она стала бы все отрицать. Я бы ни в коем случае не оставила такие таблетки без присмотра.
В тот момент я ее по-настоящему ненавидела. Я взглянула на отца:
— А ты сам кому веришь?
Я поставила его в безвыходное положение и знала это.
— Я не знаю, — медленно проговорил он.
Шейла снова разразилась потоком слез.
— Ты понятия не имеешь, как тяжела моя жизнь, Найджел! С этой девчонкой нет никакого сладу! Я стараюсь как лучше, но она меня не любит! Видишь, она даже не зовет меня мамой! С меня хватит!
— Мы обсудим это позже, — твердо сказал отец. Это был его обычный способ отложить трудный разговор на потом. В надежде, что к тому времени Шейла спустит пар.
Но позже, когда я приняла ванну и спустилась вниз, чтобы набрать себе на ночь стакан воды, я услышала через дверь гостиной их спор.
— Да брось, Найджел. Ты же не слепой. С тех пор как родился Майкл, от Элли одни проблемы. С этим пора что-то делать. Иначе бог весть что может случиться.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь, дорогая.
— Я преувеличиваю? Не смей так говорить! Твоя дочь — лгунья. Просто вспомни, что она наплела о моем телефонном звонке, а теперь еще эти таблетки. Ты же не думаешь, что я могла бросить их без присмотра? Она опасна для нашего сына. И я больше не могу жить с ней под одной крышей!
— Нет, Шейла… — голос отца звучал надломленно и тоскливо. — Прошу, не уходи…
Ага! Мне захотелось победно взметнуть кулаки в воздух. Конечно, я стану скучать по Майклу, но, по крайней мере, у меня снова будет папа!
— Ну, все зависит от тебя.
От этих слов мачехи я вздрогнула.
— Я знаю решение, которое будет лучшим для всех нас, как мне кажется, — продолжала Шейла. — И для Элли тоже.
— Ты о чем?
Голос отца звучал так тихо, что мне приходилось напрягаться, чтобы его расслышать.
— Я о том, что нужно отправить Элли в школу-интернат.
Что-что? Я не знала никого в округе, кто учился бы в подобной школе. Как им такое в голову могло прийти — отправить меня жить с чужими людьми?
— Я уверен, ты это не всерьез. Элли уже потеряла мать. Я не могу позволить ей потерять еще и меня.
— Никуда ты от нее не потеряешься. Существуют каникулы.
— Но я уже рассказывал тебе, как сам уехал в такую школу и отчаянно тосковал по дому. Я не могу так с ней поступить.
— И в результате ты получил хорошее образование, верно? У нее появится возможность выбиться в люди, которой у меня никогда не было.
— Образование — это еще не все в жизни, Шейла. И я люблю тебя такой, какая ты есть.
— Тогда поддержи меня в этом вопросе, ладно?
Я чувствовала, что отец колеблется.
— Но нам нужен каждый пенни из тех денег, что мы выручили от продажи вашего дома, чтобы оплачивать присмотр за твоей матерью. И никто не вправе тронуть трастовый фонд, созданный для Элли ее дедушкой.
Интересно, что такое «трастовый фонд», подумала я.
— Мы просто не сможем себе этого позволить, Шейла.
Я облегченно вздохнула.
Затем снова услышала слова Шейлы.
— Вообще-то, это не совсем верно. — Голос мачехи стал медовым, как у лисы. — Я все разузнала. Городской совет финансирует места для детей с отклонениями поведения. Я нашла школу-интернат, которая принимает несколько таких детей в год.
— Но у нее нет никаких отклонений!
— Тогда, наверно, ты слепой. Я понимаю, что она твой ребенок, Найджел, но давай посмотрим правде в глаза. В ней есть что-то ненормальное. Так считает и доктор на основе того, что я ему рассказывала об инциденте с ножом и о ее ревности к Майклу. Он с удовольствием выпишет рекомендацию. Все зависит от тебя, Найджел. Неужели ты не хочешь помочь дочери? Потому что если ты этого не сделаешь, то я умываю руки. Если честно, то я устала от вас обоих. Либо Элли поедет в школу-интернат и получит профессиональный присмотр, который ей необходим, либо я ухожу. И забираю Майкла.
Глава 20
Джо
— Лучше поторопиться, — говорит Тим, поднявшись с песка и шагая по тропинке в гору. Мне приходится почти бежать, чтобы не отстать от него. — Скоро начнется прилив. Это опасно, имей в виду. — На его лице появляется мрачное выражение. — В прошлом месяце здесь утонули люди. Они сидели на пляже и фотографировали море на мобильники.
Я вспоминаю историю, услышанную от официантки. Может, речь о той же самой паре? Внезапно мое ощущение счастья сдувается, как проколотый воздушный шарик.
— Ты их видел? — шепчу я.
Он кивает:
— У них были крутые телефоны. Но дали за них сущую мелочь.
— Ты что, обобрал тела?
Он пожимает плечами. Теперь его голос звучит ровно. Так бывает, когда кто-то сделал что-то нехорошее, но не хочет признаться в этом даже самому себе.
— После этого их снова унесло. — Он опять пожимает плечами. — Не смотри на меня так. Телефоны все равно им уже без надобности, верно?
Я вспоминаю мародерство две тысячи одиннадцатого года в Лондоне. Но это еще хуже. Это как ограбить могилу.
Я не сразу раскусила парнишку. Подумала, что он хороший. Разве он не спас меня от ножа? Но он животное. Совсем как я.
Дальше мы идем в молчании.
— Прибавь шагу, — велит он, когда небо начинает темнеть. — Нужно отыскать место для ночлега. Найти кровать и лечь поспать, иначе нам несдобровать. Сечешь? Это стихи.
— Неплохо.
Он пожимает плечами, как будто ничего особенного, но выглядит довольным.
— Мне нравится сочинять стихи.
Как это сочетается — быть поэтом и красть телефоны у мертвецов? Я не хочу больше оставаться с этим парнем, но он знает местность, а я нет. Приходится быть практичной.
— Гляди, — указывает он вперед.
На холме стоит постройка странной формы, похожая на высокую башню, и вокруг нее никаких других зданий.
— Что это?
— Старая оловянная шахта.
Я слышала истории о таких местах. Меня бросает в дрожь при мысли о несчастных, которым приходилось туда спускаться.
Тим переходит на бег.
— Надо добраться туда первыми, чтобы застолбить место.
Эта штука впереди напоминает разрушенный, высокий и узкий кирпичный дом, почерневший от времени, у которого осталась только половина бокового дымохода, торчащая в небо, как указательный палец. Когда мы подбегаем ближе, я вижу вокруг пучки травы, заросли утесника и обломки кремня.
От этого места по коже бегут мурашки. У меня плохое предчувствие.
— Здесь водятся привидения? — спрашиваю я.
— Не будь дурой, черт побери. Это просто машинное отделение.