Джессика Гудман

Они хотят быть как мы

Маме и папе, с благодарностью за семью и крылья
They Wish They Were Us

JESSICA GOODMAN

Copyright © 2020 by Jessica Goodman

All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

This edition published by arrangement with Razorbill, an imprint of Penguin Young Readers Group, a division of Penguin Random House LLC.

Jacket Photography © 2020 by Christine Blackburn Jacket Design by Maggie Edkins and Jessica Jenkins



© И. Литвинова, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Пролог

Просто чудо, что кому-то удается окончить школу живым и невредимым. Трудно уцелеть, когда всё вокруг – риск или хитро поставленная ловушка. Если кого не доконает собственное сердце, растоптанное и разбитое, можно стать жертвой совершенно банальной и не менее трагической истории – пьяной аварии, проезда на красный свет светофора во время переписки за рулем, злоупотребления таблетками. Но Шайла Арнольд ушла из жизни не так.

Формально причиной смерти стала травма от удара тупым предметом, нанесенного ее бойфрендом, Грэмом Кэллоуэем. Следы морской воды в легких позволяли сделать самое простое предположение о том, что она утонула, но при более тщательном осмотре нельзя было не заметить шишку на голове и слипшиеся от крови пряди длинных светло-медовых волос.

Травма от удара тупым предметом. Так сказано в свидетельстве о смерти. И записано в регистрационных книгах. Но на самом деле она умерла не от этого. Не травма от удара стала причиной ее смерти. Я думаю, она умерла от злости, от предательства. От желания получить слишком много всего и сразу. От того, что никогда не чувствовала себя сытой. Всепоглощающая ярость разрушила ее. Мне ли этого не знать, ведь я испытываю то же самое. Почему нам пришлось страдать? Почему выбрали именно нас? Как получилось, что мы слетели с катушек?

Уже и не вспомнить, какими мы были раньше, когда гнев прорывался наружу лишь временами. Мимолетным чувством, вызванным ссорой с мамой или упрямым желанием моего младшего брата, Джареда, съесть последний кусок яблочного пирога в День благодарения. Такие вспышки гнева казались безобидными, потому что рассеивались сами собой. Как морская волна накатывает и обрушивается на берег, прежде чем успокоиться. Все неизменно возвращалось на круги своя.

Теперь же во мне как будто живет монстр. Он поселился во мне навечно и только и ждет удобного момента, чтобы вырваться из моей груди на свет божий. Интересно, не так ли чувствовала себя Шайла в последние мгновения своей жизни?

Говорят, только святые умирают молодыми, но это всего лишь строчка из глупой песни, что мы распевали. Это не про жизнь. И это неправда. Я знаю точно, потому что Шайла Арнольд была какой угодно – блистательной и веселой, самоуверенной и необузданной. Но если честно? «Святая» – это совсем не про нее.

1

Первый день учебного года подчинен неизменному сценарию: мы отдаем дань памяти Шайле. Сегодня она могла бы отмечать начало своего выпускного года. Вместо этого вот уже три года как ее нет с нами. И мы получаем еще одно напоминание о том, что с ней произошло.

– Готова? – спрашивает Никки, когда мы въезжаем на стоянку. Она лихо паркует свой блестящий черный «БМВ», подарок родителей к новому учебному году, и делает жадный глоток кофе со льдом. – Потому что я совсем не готова. – Она опускает зеркало, наносит на губы слой помады цвета арбузной мякоти и щиплет себя за щеки, пока на них не появляется румянец. – Не проще им было бы установить мемориальную доску, устроить благотворительный марафон или что-то в этом роде? Чем так издеваться над нами?

Никки вела обратный отсчет до первого дня выпускного года с тех пор, как мы разошлись на летние каникулы в июне. Сегодня она позвонила мне в 6:07 утра и, когда я перекатилась на край кровати и в тумане дремы схватила трубку, даже не стала дожидаться моего приветствия.

– Будь готова через час или ищи другого, кто тебя подвезет! – крикнула она, стараясь перекрыть шум работающего фена.

Ей даже не пришлось сигналить, когда она подъехала к моему дому. Я догадалась, что она ждет снаружи, по оглушительным звукам песни Уитни Хьюстон «Как мне узнать». Мы обе питаем слабость к музыке восьмидесятых годов. Когда я забралась на переднее сиденье, Никки выглядела так, словно уже выпила два «венти»[1] из «Старбакса» и с ней поработала целая команда визажистов и стилистов. Ее темные глаза мерцали, подведенные блестящими тенями, а рукава темно-синего блейзера с эмблемой подготовительной школы «Голд Кост»[2] она закатала до локтей в искусной, но небрежной манере. Никки – одна из немногих, кому удается придать шик нашей уродливой школьной форме.

К счастью, прошлой ночью меня не мучили кошмары и почти вечные мешки под глазами исчезли. Не повредило и то, что у меня оказалось несколько лишних минут, чтобы нанести толстый слой туши на ресницы и привести в порядок брови.

Когда Никки вырулила с подъездной дорожки моего дома, у меня закружилась голова от предвкушения. Наше время пришло. Наконец-то мы добрались до вершины.

Но теперь, когда мы действительно здесь, впервые на парковке для выпускников «Голд Кост», дрожь пробегает у меня по спине. Нам предстоит пройти через мемориал Шайлы, и он висит над нами, как облако, готовое пролиться дождем и смыть все следы веселья.

Смерть Шайлы стала первой за всю историю «Голд Кост», поэтому никто не знал, как себя вести и что делать. Но, так или иначе, выход нашли. Учебный год решили начинать с пятнадцатиминутной церемонии в честь Шайлы, сохраняя эту традицию до тех пор, пока мы не окончим школу. И в качестве благодарности Арнольды выразили желание пожертвовать средства на обустройство нового английского крыла, названного именем Шайлы. Хорошо сыграно, директор Вайнгартен.

Но никто не хотел вспоминать Грэма Кэллоуэя. Его имя даже не произносили вслух.

Прошлогодняя церемония памяти прошла не так уж плохо. Вайнгартен взял слово и сказал что-то о том, как Шайла любила математику – вот уж неправда! – и с какой радостью начала бы углубленный курс по этому предмету, будь она по-прежнему с нами, – насчет этого он тоже загнул. Как и год назад, прибыли мистер и миссис Арнольд, заняли места в первом ряду аудитории, вытирая щеки хлопчатобумажными носовыми платками, старомодными и настолько ветхими, что выглядели почти прозрачными и, вероятно, хранили следы соплей десятилетней давности.

Мы вшестером сидели рядом с ними, на почетных местах, олицетворяя собой уцелевшую когорту Шайлы. Нас, избранных, было восемь человек. Но после той ночи осталось шестеро.

Когда Никки протискивается на парковочное место, отведенное для президента класса, там нас уже поджидает Квентин.

– Мы – выпускники, суки! – восклицает он и шлепает по моему окну тетрадным листком с наспех нарисованной карикатурой нашей троицы. Никки изображена с председательским молотком президента выпускного класса, я держусь за телескоп вдвое больше меня, а фигура Квентина залита огненной краской в тон его волосам. От картинки нашего маленького трио мое сердце тает.

Я радостно взвизгиваю при виде настоящего Квентина и распахиваю дверцу машины, бросаясь ему на грудь.

– Ты здесь! – Я утыкаюсь лицом в его пухлую грудь.

– Ой, Джилл, – смеется он. – Иди сюда, Никки. – Она кидается в наши объятия, и я вдыхаю росистый запах белья Квентина. Никки оставляет липкий поцелуй на моей щеке. В считаные секунды к нам подлетают остальные. Роберт, с зачесанными назад волосами, делает последнюю затяжку мятной электронной сигареты «Джул» и прячет ее в карман кожаной куртки. Ему светит куча взысканий за кожанку вместо блейзера, но Роберту все нипочем. – Не могу поверить, что нам придется снова пройти через это, – говорит он.

– Что ты имеешь в виду? Школу или Шайлу? – Генри подходит сзади и кладет руку мне на ягодицу, покусывая мочку моего уха. От него исходит обалденный запах мужчины – аромат свежескошенной травы с примесью дорогого французского дезодоранта. Я краснею, думая о том, что сегодня нас двоих впервые увидят в школе как пару, и чуть склоняюсь к нему, утыкаясь плечом ему под мышку.

– А ты как думаешь? – Роберт закатывает глаза.

– Заткнитесь вы, идиоты, – одергивает их Марла, перекидывая платиновую косу через мускулистое плечо. Лицо у нее загорелое после лета тренировок в лучшем спортивном лагере Новой Англии по хоккею на траве. Клюшка болтается за спиной в холщовой сумке, откуда торчит обмотанная клейкой лентой ручка. Как высший символ будущей университетской реальности. Она носит его с гордостью.

– Как скажешь, – бормочет Роберт. – Давайте покончим с этим. – Он устремляется вперед, увлекая нас за собой на травянистый двор, ухоженный и нетронутый после лета без школьников. Если встать в правильном месте, под часовой башней и на два шага правее, можно увидеть полоску пролива Лонг-Айленд всего в миле вниз по дороге и высокие парусники, осторожно покачивающиеся на волнах рядом друг с другом. От соленого воздуха у меня вьются волосы. В этих краях нет смысла пользоваться «утюжком».

Замыкая шествие, я разглядываю спины своих друзей. Их идеальные силуэты на фоне солнца. Всего на мгновение мне кажется, что не существует ничего, кроме нас, Игроков. Мы – силовое поле. И только мы знаем правду о том, что нам пришлось преодолеть, чтобы стать такими.

Ученики из младших классов – подштанники, как называет их Никки для краткости, – пробегают по мощеным дорожкам, но никто не приближается к нашему маленькому отряду. Они держатся на расстоянии – нервно одергивают чересчур накрахмаленные белые рубашки, закрепляют пряжки ремней, поправляют плиссированные клетчатые юбки. Никто не осмеливается посмотреть нам в глаза. Все уже усвоили правила игры.

Я успеваю порядком вспотеть к тому времени, как мы добираемся до театрального зала, и, когда Генри открывает передо мной дверь, меня охватывает ужас. Большинство обитых бархатом кресел уже занято, и все таращат на нас глаза, пока мы двигаемся по проходу к нашим местам в первом ряду рядом с мистером и миссис Арнольд. Они оба в черных одеждах. Когда мы подходим, Арнольды встают и поджатыми губами раздают каждому из нас воздушные поцелуи. Чмокающие звуки эхом разносятся по пещерообразному залу, и омлет, съеденный на завтрак, сворачивается у меня в животе. Все это напоминает мне похороны моего деда, когда мы часами стояли, принимая бесконечных гостей, пока мой сморщенный рот не завял вконец, подобно цветку. Я последней приветствую миссис Арнольд, и она впивается мне в кожу алыми ногтями.

– Здравствуй, Джилл, – шепчет она мне на ухо. – С новым учебным годом!

Я ухитряюсь улыбнуться и выдергиваю руку из ее хватки после слишком затянувшейся паузы. Когда я протискиваюсь между Генри и Никки, мое сердце отчаянно бьется. Шайла смотрит на нас из золоченой рамы, водруженной на подставку, напоминающую мольберт, посреди сцены. Ее золотистые локоны ниспадают свободными пляжными волнами, а глубокие зеленые глаза излучают особый магнетизм – спасибо фотошопу. Она выглядит все так же, навечно оставшись пятнадцатилетней, в то время как все мы приобрели лишние прыщи, более болезненные месячные, отвратительное несвежее дыхание.

В зале пахнет копировальной бумагой и заточенными карандашами. Исчез мускусный аромат, поселившийся здесь к концу прошлой весны. Арнольды не ошиблись с выбором помещения для мемориала своей дочери. Этот зал был любимым местом Шайлы на кампусе. Она играла главные роли почти в каждой школьной постановке, выходя с дневных репетиций в эйфории, мне совершенно непонятной.

– Мне необходимо блистать в лучах софитов, – сказала она однажды с глубоким, грудным смехом. – По крайней мере, я могу в этом признаться.

– Доброе утро, школа «Голд Кост», – разрывает тишину зычный голос директора Вайнгартена. Его галстук-бабочка слегка перекосился, а усы, цвета соли с перцем, были аккуратно подстрижены над острым подбородком. – Я вижу много новых лиц в наших рядах и хочу поприветствовать их от всего сердца. Присоединяйтесь ко мне.

Все поворачиваются к новичкам – детям, которые прежде учились в государственных школах и до сих пор думали, что первый день учебного года начинается с классного часа и переклички, а не с речей, обращенных к мертвой девушке. И вот теперь, в этом незнакомом и странном месте, их выдает замешательство на лицах. Новеньких легко распознать. Когда-то и я была одной из них, в шестом классе. О получении стипендии на обучение мне сообщили всего за неделю до начала занятий, и я пришла в школу «Голд Кост», где никого не знала. От этих воспоминаний у меня едва не начинается крапивница.

– Добро пожаловать! – хором произносит остальная аудитория. Наш ряд молчит.

– Вас, наверное, удивляет, почему мы здесь, почему каждый год начинаем именно в этом помещении. – Вайнгартен делает паузу и вытирает лоб салфеткой. В ярком свете ламп предательски поблескивают капельки пота на его лице, хотя кондиционер включен на полную мощность. – Но мы это делаем потому, что хотим отдать дать уважения и вспомнить одну из наших лучших, самых ярких наших учениц, Шайлу Арнольд.

Головы поворачиваются к портрету Шайлы, но мистер и миссис Арнольд не сводят глаз с директора Вайнгартена.

– Шайлы больше нет с нами, – продолжает он, – но ее жизнь была блистательной, незабываемой. Шайла по-прежнему живет в своей семье, в своих друзьях, в этих залах.

Мистер и миссис Арнольд кивают головами.

– Я здесь для того, чтобы сказать вам, что школа «Голд Кост» была, есть и всегда будет одной семьей. Мы должны и впредь оберегать друг друга, – говорит он. – Мы не допустим, чтобы пострадал еще кто-то из наших учеников. – Локоть Никки упирается мне в ребра. – Так что примите это как напоминание, – продолжает директор Вайнгартен. – В «Голд Кост» мы стремимся делать добро. Стремимся быть великодушными. Мы – рука помощи.

Ага, девиз «Голд Кост».

– Подхватывайте, если знаете слова. – Он улыбается.

Пятьсот двадцать три учащихся «Голд Кост», в возрасте от шести до восемнадцати лет, вторят хором. Даже новички, которых заставили выучить наизусть эту глупую речевку еще до того, как они ступили на территорию кампуса.

– Жизнь прекрасна в «Голд Кост». Наше время здесь для великих дел. Мы – рука помощи, – с жутковатым распевом звучит хор.

– Очень хорошо, – одобряет директор Вайнгартен. – А теперь – по классам. Впереди у нас год напряженной учебы.



Со скорбью покончено, когда наступает время обеда. Дань памяти Шайле – препятствие, которое мы успешно преодолеваем.

Мое сердце содрогается, стоит мне мельком увидеть столик Игроков. Старшеклассники уже собрались, но лучший столик – тот, что зарезервирован для нас, – пустует и призывно манит.

Он идеально расположен, уютно устроившись прямо посреди столовой, так что всем приходится проходить мимо нас и видеть воочию, как весело мы проводим время, даже за обедом. Столы, что окружают нас, предназначены для других Игроков и мелкоты, и по тому, как далеко от нас сидит каждый из них, можно судить о многом.

Мои ступни покалывает от возбуждения, пока мы с Никки продвигаемся вдоль салат-бара, бросая на тарелки кудрявую капусту, маринованную фету и кусочки жареной курицы. Когда мы проходим мимо стола с десертами, я подцепляю шарик сырого песочного теста из стеклянной чаши. Маленький маслянистый шарик на подносе всегда считался признаком девичьей крутизны. Шайла поедала их каждый божий день, пока была с нами. Возле кассы кучка девятиклассников, как и положено, пропускает нас вперед, и, расплатившись, мы направляемся к столу, который неизменно считаем своим. Даже сейчас я все еще удивлена, что мое место пустует, словно ожидая меня. И при виде этого свободного стула – моего, и только моего – я испытываю странный трепет. Стул – как напоминание. После всего, что мне пришлось пережить, я стала своей в кругу избранных. Я этого заслуживаю. Я – победитель.

Мы с Никки – первые за столом, и, когда проскальзываем на свои места, тотчас накатывает знакомое ощущение пребывания в аквариуме. Мы знаем, что за нами наблюдают. И это тоже добавляет веселья.

Никки перекидывает длинные черные волосы через плечо и, расстегивая молнию на рюкзаке, достает картонную коробку неонового цвета.

– Я пришла подготовленной, – говорит она. Крышка открывается, являя взору десятки миниатюрных батончиков Kit Kat со вкусом тыквы, зеленого чая и сладкого картофеля. Ее родители, должно быть, привезли лакомство из недавней деловой поездки в Японию – без Никки, конечно. Несколько десятиклассников выгибают шеи, чтобы посмотреть, что за гламурное угощение принесла в школу Никки Ву.

– Еще один жест от Дарлин. – Никки кивает на яркие обертки и закатывает глаза, когда произносит второй слог имени своей матери.

Родители Никки – текстильные магнаты. Они переехали сюда из Гонконга, когда мы учились в седьмом классе. Во время первого семестра в «Голд Кост» Никки чаще видели сгорбившейся над смартфоном: она постоянно переписывалась с друзьями, оставшимися на родине. Ее совершенно не интересовала наша пригородная жизнь. Это безразличие к нам придавало ей холодности, и она казалась недосягаемой. Той весной она стала лучшей подругой Шайлы, когда они вместе работали над школьным мюзиклом. Шайла, что неудивительно, получила главную роль Сэнди в «Бриолине», а Никки предложила себя как костюмера. Тогда мы и узнали, что она – настоящий гуру моды. Созданные ею модели гладких кожаных легинсов и юбок «солнце-клеш» с аппликацией в виде пуделя вполне годились и для Бродвея.

Когда стало ясно, что мне придется делить с кем-то свою лучшую подругу Шайлу, я попыталась подавить ревность. Мне пришлось приспосабливаться к их новым общим вкусам («хорошо, что не Netflix»)[3] и тянуться за ними, когда они впервые выпили на вечеринке театральной труппы («пиво перед ликером развозит капитально!»). В общем, это сработало, и к восьмому классу мы слились воедино.

Но на протяжении последнего года жизни Шайлы мы с Никки втайне боролись за ее внимание, не выпуская друг друга из поля зрения. Глупо, конечно, потому что Шайла терпеть не могла игры в любимчиков. Она была верна нам обеим. Когда она умерла, мы с Никки из закадычных соперниц превратились в неразлучных подруг. Звено, что соединяло нас, оказалось разорванным, поэтому мы выковали новую связь. Напряженность в наших отношениях испарилась, мы как будто осиротели и остро стали нуждаться друг в друге. С тех пор Никки стала моей Шайлой. А я – Шайлой для нее.

– С красной фасолью – мои любимые, – говорит она, разворачивая батончик и закидывая его в рот. Я тянусь к коробке и выбираю батончик в ярко-розовой обертке. Слизываю с ладони липкую сладость.

– Не-а, – говорю я. – Нет ничего лучше клубники.

– Только если в сочетании с матча[4].

– Пф. Ну ты и сноб.

– Это называется иметь вкус!

– А как насчет темного шоколада?

Никки жует, обдумывая мое предложение.

– Простой. Классический. Тогда – да.

– Это культовый продукт.

– Как и мы. – Никки сверкает ослепительной улыбкой и разворачивает обертку цвета лаванды. – Жизнь слишком коротка, чтобы наслаждаться только одним вкусом.

– С этим не поспоришь.

Жужжащий гул кафетерия превращается в рев. Я оборачиваюсь и вижу, что мальчишки неторопливо идут к нам. Девяти- и десятиклассники разбегаются в стороны, уступая им дорогу. Роберт на несколько шагов опережает остальных, лавируя между столиками. Генри не слишком отстает от него. Его рюкзак перекинут через плечо, густые волосы песочного цвета аккуратно спадают набок, галстук свободно болтается на шее. Генри приветствует кулаком о кулак Тофера Гарднера – коренастого прыщавого одиннадцатиклассника из Игроков, – жаждущего его внимания. Квентин замыкает шествие, на ходу подмигивая какой-то симпатичной десятикласснице из бейсбольной команды. Малышка краснеет как помидор. Роберт первым плюхается на свое место и, срывая крышку с бутылки газировки, разом осушает ее наполовину.

– Привет, детка, – говорит Генри, усаживаясь рядом со мной. Он прижимается губами к маленькой треугольной впадинке над моей ключицей. Дрожь пробегает по моим конечностям, и я слышу, как ахают за столиком позади нас. Группа девятиклассниц в длинноватых юбках, захвативших места в первом ряду, смотрят на нас широко распахнутыми глазами. Напрасно они думают, что могут претендовать на этот столик в течение всего года. Он тоже зарезервирован для нас. Мы отдадим его Игрокам-новичкам в качестве подарка. Они скоро это увидят.

Ну а пока девчонки хихикают, перешептываются за сложенными чашечкой ладонями, поглядывая в нашу сторону.

Марла шлепается на свое место, и вот мы снова все вместе. Сидим просторно, поскольку столы рассчитаны на восьмерых. А с нами уже нет Шайлы и Грэма. Но мы научились рассредоточиваться, занимая больше места, чем нужно. Это помогает. И теперь, когда все Игроки в сборе, игра продолжается.

Воздух между нами накаляется, дрожит от обрывков разговоров, уводящих к выходным, всегда к выходным.

– Я слышал, Энн Мари Каммингс приласкает тебя, если ты скажешь, что тебе нравится ее дерьмовая группа.

– Рид Бакстер обещал, что сегодня вечером принесет мегабутыль. Не впускай его, если он даст задний ход.

– Ну, если ты не хочешь проснуться расписанным фломастерами, в следующий раз не напивайся до чертиков!

Клочки разговоров проплывают над нами и разлетаются по всему залу, как почтовые голуби, рассеивая по школе самые важные новости. Иногда мы наклоняемся друг к другу так близко, что кажется, будто наши головы вот-вот соприкоснутся. Но порой внутренне сжимаемся, образуя партнерства и союзы. Кто на моей стороне? Друг или враг?

– Гм! – Никки стучит ножом по банке с сельтерской.

Роберт стонет, но улыбается в ее сторону. Если неделя хорошая, за обедом эти двое обычно обмениваются взаимными ругательствами, выговаривая их одними губами, не отрываясь от своих подносов. Если неделя плохая, Никки делает вид, будто его не существует.

– Вот дерьмо. – Никки высовывает язык и упирает руки в бока, отчего ее грудь вздымается так, что сиськи оказываются прямо под подбородком. Роберт откидывается на спинку стула и поднимает брови, явно впечатленный. Неделя обещает быть превосходной.

– Ладно, мисс Ву, – говорит Квентин. – Валяй, выкладывай.

Никки подается вперед и понижает голос, так что нам приходится наклониться ближе к ней, чтобы расслышать, хотя ничего нового она и не скажет. Сегодня она устраивает вечеринку. (Без балды.) Родители сваливают, улетают в Париж на выходные. (Похоже на правду.) Будет много пива. (Кто бы сомневался.)

Генри поворачивается ко мне и рукой находит мое бедро под столом. Большим пальцем он выписывает маленькие круги на моей голой коже.

– Я заеду за тобой в половине девятого, – говорит он.

Я растягиваю губы в улыбке, пытаясь не обращать внимания на жар между ног. Его кожа светится летним теплом, и, клянусь, я до сих пор могу разглядеть линию загара, оставленную солнцезащитными очками на переносице в тот день, когда он предложил мне официально объявить всем о том, что мы – пара. Это был один из самых жарких июньских дней, знойный на суше, но прохладный на лодке его родителей посреди пролива. Переписка в групповом чате на время затухла. Все разъехались на каникулы перед началом элитных летних программ. Я еще не приступила к работе консультантом в местном планетарии. Из нашей компании только мы с Генри оставались дома.

«Ты ведь любишь звезды, правда?» – Генри отправил сообщение вне темы.

Все знали, что я одержима астрономией. Точнее, астрономией и астрофизикой. Сколько себя помню, это мой конек. Еще в пять лет я заболела всем, что происходит там, наверху, и папа стал брать меня с собой на Оушен-Клифф после каждого ливня, когда небо самое ясное, и показывал созвездия, галактики, планеты и звезды. Это самая высокая точка Золотого берега[5] – огромное каменное образование, вздымающееся высоко над водой. «Только так можно разобраться в этом хаосе», – говорил папа, когда мы сидели на камнях. Он признался, что всегда хотел быть астронавтом, но вместо этого стал бухгалтером по какой-то причине, которую я никогда не могла понять. Когда мы вернулись домой в ту первую ночь, он прикрепил к потолку моей комнаты пучок светящихся в темноте звезд в виде спиральных ветвей.

Меня успокаивают наблюдения за маленькими чудесами в заоблачной выси, неподвластными времени. Так мне легче прогнать ночные кошмары, справиться с темнотой. Хотя бы иногда.

«А то!» – ответила я Генри.

«Как насчет морской прогулки на закате?»

Я выждала немного, прежде чем ответить. Генри знал, на что давить, и поднажал.

«У меня есть телескоп, можем взять его с собой».

Генри не давал мне проходу с тех пор, как нас распустили на каникулы, – подъезжал к моему дому, предлагал подвезти на вечеринки, присылал странные новостные ролики, которые, как он думал, развеселят меня. Мне надоело ему отказывать, надоело ждать кого-то другого. Поэтому я послала к черту все сомнения и согласилась.

«Ладно. Но аппарат у меня есть. Большой телескоп не понадобится».

Портативный «Селестрон»[6] – подарок от папы на Хануку[7] в прошлом году – стоял у меня на тумбочке.

Несколько часов спустя мы уже были на полпути к береговой линии Коннектикута, на борту маленького катера «Олли Голаки»[8], названного в честь двенадцатилетнего золотистого ретривера Генри. Солнце зашло, и жара наконец спадала. Подул ветерок, и первые крошечные звездочки начали пробиваться сквозь облака. Я вдохнула соленый воздух и улеглась на влажную палубу. Волны разбивались вокруг нас, пока Генри развлекал меня удивительно забавными историями о своей первой неделе летней стажировки на «Си-эн-эн»[9]. Он раскраснелся, рассказывая о том, как встречал своих кумиров в коридорах телекомпании. Это было так мило. Потом он достал бутылку розового вина и банку русской черной икры, которую нашел в маленьком холодильнике. Предлагая мне угощение, он задал вопрос, с надеждой в широко распахнутых глазах.

– Так ты хочешь этого? Чтобы мы стали парой?

Ответ напрашивался сам собой. Генри был капитаном команды по лакроссу и ведущим школьного канала новостей. Своим красноречием он превосходил большинство наших учителей. После выпивки вел себя учтиво, в то время как другие парни превращались в монстров. К его несомненным достоинствам добавлялась и красота в стиле мужских моделей Nantucket J. Crew[10]. Густые светлые волосы. Зеленые глаза. Почти идеальная кожа. Он был обречен на величие. Настоящий Игрок. Став его девушкой, я бы здорово облегчила себе жизнь.

К тому же тот, с кем я действительно хотела быть, парень, из-за которого я оказалась здесь, находился за сотни миль отсюда. Так что сделать выбор было несложно. Генри – рядом и стремится быть со мной. Адам Миллер – увы, нет.

– Конечно, – ответила я. Генри уронил банку и липкими руками обхватил меня за талию. Икринки прилипли к моей голой спине. Он бы никогда не узнал, что, пока его язык ласкал мой рот, я мечтала о том, чтобы Адам увидел меня и понял, что потерял.

Раздается звонок, и Роберт пинает Генри ногой под столом.

– Идем, старик. У нас испанский.

– А у нас английский, – говорю я, поворачиваясь к Никки. Она в отчаянии откидывает голову назад, но берет меня за руку и тянет за собой через двойные двери во двор. Солнце смещается, пока мы идем, и, если прищуриться, можно заглянуть далеко за служебную парковку позади здания театра и увидеть, как в устричных киосках опускают парусиновые навесы и собирают пустые ящики, закрывая утреннюю торговлю.

Мы с Никки успеваем пересечь кампус к третьему звонку и плюхаемся за соседние парты. Я достаю свой экземпляр «Великого Гэтсби», классического романа из списка, заданного на лето мистером Бомонтом.

– Привет, девочки, – говорит мистер Бомонт, проходя мимо наших парт. – Хорошо отдохнули летом?

Никки поднимает на него озорной взгляд.

– Отлично.

– Замечательно. – Мистер Бомонт улыбается и поправляет на носу очки в толстой оправе. Он выглядит более загорелым, чем в прошлом году, как будто провел все лето на пляжах Хэмптонс, являя собой взрослую версию одного из нас, что, пожалуй, в некотором смысле так и есть.

Он приехал на Золотой берег три года назад и приступил к преподаванию в нашей школе сразу после Дня благодарения, когда миссис Маллен ушла в декретный отпуск. Мы с Никки и Шайлой оказались на его первом курсе английской литературы, как раз когда узнали об Игроках. В первый же день занятий он покорил нас своей дерзостью.

– Не подставляйте меня, и я не подставлю вас, – он произнес это с улыбкой. Шутка. То, что он упомянул о подставе, говорило о его крутизне. Сразу видно, рубит фишку. Мой телефон зажужжал посреди урока, когда пришло сообщение от Шайлы. «БЕЗ УМА», – написала она, добавив несколько красных сердечек. Я подняла глаза и поймала ее взгляд.

– Размечталась, – прошептала я одними губами.

Прошло всего несколько дней, прежде чем мы узнали, что он вырос на Золотом берегу. Окончил школу десять лет назад. С дикой копной темных волос и в грязной майке для лакросса, он выглядит совершенным чудиком на своей странице в выпускном альбоме. Генри думает, что когда-то он был Игроком. Даже ходили слухи, что именно он все это затеял. Но я никогда не верила им до конца.

Директор Вайнгартен был настолько доволен его работой в том году, что оформил Бомонта на полную ставку и поручил вести углубленный курс английской литературы, предназначенный только для выпускников. Теперь он называет наш класс своим «первенцем».

Когда мистер Бомонт пускается в монолог о Восточном Яйце и Западном Яйце[11], я яростно строчу в тетради, стараясь записывать каждое его слово.

– Не понимаю, зачем ты это делаешь, – шепчет Никки, указывая шариковой ручкой на мою тетрадку. – Тебе не нужны никакие конспекты.

Очевидно, она права. В файлах Игроков хранится огромная заначка информации по «Великому Гэтсби» наряду с сотнями тщательно прописанных учебных пособий для промежуточных и выпускных экзаменов в «Голд Кост». Там же – куча прошлогодних заданий для SAT[12], копии экзаменационных работ по углубленным курсам, неофициальные советы по написанию эссе для колледжа от деканов приемных комиссий Гарварда и Принстона. Прошлой весной я видела эти методички среди экзаменационных листов по органической химии на уровне колледжа, присланных от Игрока, чье имя мне ни о чем не говорило.

«Они никогда не меняют вопросы! – написал он. – Гребите свои чертовы пятерки!»

Файлы – это наш вход в элиту внутри элиты. Наша возможность преуспеть, даже если мы могли бы сделать это сами. Файлы передаются как награда за нашу преданность, чтобы мы могли наслаждаться всеми прелестями статуса Игроков. Вечеринками. Весельем. Привилегиями. Они отчасти снимают стресс, напряжение. Файлы многое облегчают. Окрашивают в розовый цвет. Не стоит обращать внимание на сокрушительное чувство вины и стыд, заползающие в меня всякий раз, когда я открываю приложение, в котором они хранятся. Файлы – это наша страховка.

Особенно для тех из нас, чьи родители не могут позволить себе оплачивать престижных частных репетиторов и персональные консультации в колледже, стоимость которых сопоставима с обучением в школе «Голд Кост». Или для тех, кому необходимо поддерживать средний балл 93, чтобы сохранить стипендию. Впрочем, остальным не обязательно знать этот нюанс.

– Мисс Ву, – окликает Никки мистер Бомонт. – Что вас так заинтересовало в записях мисс Ньюман? Я удивлен, что вы смотрите на что-то еще, кроме своего телефона.

Никки выпрямляется за партой, и прямые темные волосы рассыпаются по плечам.

– Мистер Бомонт, вы знаете, я так полюбила эту книгу, и мне стало интересно, что думает о ней Джилл.

– А вы, мисс Ньюман, что думаете о Гэтсби? – он спрашивает меня, как будто действительно хочет это знать.

– Ну…

Раздается звонок с урока.

– В другой раз, мисс Ньюман. Всем хороших выходных. Берегите себя, – он обращается ко всему классу, но я чувствую на себе его взгляд, как будто он знает наши секреты, как будто знает, что происходит с Игроками. Все, чем нам приходится жертвовать. Все, что мы должны сделать, чтобы выжить. И прежде всего мы, девчонки.

2

– Джилл! – Генри стоит возле своего автомобиля, почти нового «Лексуса» с любовным прозвищем «Брюс». – Погнали отсюда. – Тепло разливается в моей груди, и я спешу к нему, чувствуя, как нас провожает каждая пара глаз.

Я запрыгиваю на переднее сиденье «Брюса» и ставлю сумку в ноги, рядом со стопкой книг в твердых переплетах.

– Упс, не обращай внимания. – Генри небрежным жестом показывает на книги. – Новый улов. – Книги нагоняют адскую тоску словами «война» и «демократия», мелькающими на обложках. Генри переключает радио на волну своего любимого NPR[13], и я сдерживаю улыбку. Это так мило, что он бредит журналистикой.

– Мы пригласили кое-кого из новеньких на вечеринку к Никки. – Генри лихо выруливает со школьной парковки, помахивая на прощание доктору Джарвису, пожилому учителю физики, у которого вечно вся еда на галстуке, но старикан в глубине души обожает меня.

– Уже? – удивляюсь я. – Не слишком ли рано для новичков болтаться в нашей компании? – Я пытаюсь вспомнить свою первую вечеринку Игроков, когда Адам пригласил меня с собой. Тогда в воздухе пахло скорее осенней свежестью хрустящих листьев, а не ароматами солнцезащитных кремов. Но у нас пока еще в разгаре сезон SPF[14].

– Роберт начал присматриваться к мелким чувачкам на предсезонке по лакроссу, – продолжает Генри. – Говорит, что у нас уже есть несколько победителей.

Я пожевываю нижнюю губу.

– Но все равно еще слишком рано, тебе не кажется?

– Может быть, – осторожно произносит Генри, как будто действительно обдумывает мои слова, как будто мой голос имеет значение. – Но надо заранее подбирать себе смену. Не об этом ли всегда говорят выпускники?

Ага, смена. Типа подопытных кроликов. Проклятие моего существования. Мне устроили первое боевое крещение через неделю после того, как взяли в команду Игроков. Этот говнюк Томми Котлав приказал мне пробраться в школьную химическую лабораторию после теннисной тренировки и стащить мензурку для его подружки Джули Штраус, чтобы использовать посудину как вазу для цветов. Я чуть не расплакалась на месте. Тогда я еще не знала, что это одно из самых легких испытаний.

– И все равно еще рановато, по-моему, – говорю я.

– Знаешь, Брайс Миллер вполне мог бы сгодиться.

– Он сгодится, – медленно отвечаю я.

– Адам тебе что-нибудь говорил об этом?

Если честно, Адам прислал мне сообщение этим утром перед школой. Текст короткий, но он весь день не выходит у меня из головы: «Остерегайся моего брата, понял? Я знаю, что ты меня прикроешь, Ньюман».

– Я уверена, он только и ждет этого, – говорю я.

Генри закатывает глаза.

– Да, но Брайсу придется рассчитывать не только на своего брата. Родство с Адамом Миллером не гарантирует того, что весь мир ляжет к его ногам.

– Верно. – Я хочу прекратить этот разговор. Имя Адама всегда звучит в устах Генри ядовито и озлобленно.

– Посмотрим, подойдет ли он нам. Мы всегда так делаем. – Генри останавливается перед моим домом.

У меня мурашки бегут по коже, и мне не терпится сбежать от его вопросов об Адаме. Я оставляю быстрый поцелуй на его щеке.

– Увидимся позже, детка.

– Джилли! Это ты? – доносится голос мамы, когда я распахиваю дверь. – Я на кухне. Иди сюда!

Она частенько встречает меня дома в льняных топах свободного кроя и широких шелковых шарфах, и ее руки художницы всегда вытаскивают что-то из духовки или коробки с красками. Сегодня она заворачивает в фольгу щедрый противень лазаньи. Она традиционно готовит это блюдо по случаю начала учебного года.

– Как все прошло? Первый день выпускного года! – чуть ли не визжит она. От возбуждения ее разрастающиеся морщинки превращаются в кратеры.

– Отлично! – Я широко улыбаюсь, чтобы не давать повода не верить мне.

– Это машина Генри?

– Ага.

Она качает головой и смеется.

– Какой парень.

Хотя и перешагнувшая удручающий пятидесятилетний рубеж, мама по-прежнему остается самой ослепительной женщиной в нашей округе. Активистка трех книжных клубов, сестринской церковной общины и самых разных общественных проектов Золотого берега, она при этом успевает ваять элегантные керамические горшки и причудливые извилистые вазы, которые раз в сезон приводят ее на страницы журналов Vogue и Architectural Digest[15]. Можно подумать, что ее крутизна позволяет нам угнаться за богатыми отпрысками из «Голд Кост», но реальность включает в себя долгие часы преподавания искусства керамики в местном колледже и частные уроки для гиперпривилегированной элиты. Мама говорит, что все эти усилия не напрасны, потому что дают ей возможность заниматься любимым делом и дарить нам детство, которого у нее никогда не было. Ее родители, хиппи конца семидесятых, снабжали товаром второсортные рок-группы, разъезжая по округе в фургоне. То, что она сумела устроить нас с Джаредом в частную школу, – как почетная награда для нее, даже если вся эта ситуация вызывает у меня чувство, будто я таскаю на себе их с папой надежды и мечты как драгоценную тяжеленную ношу.

На самом деле я не замечала их упорного стремления к моему совершенству вплоть до пятого класса, когда мама с папой не так уж тонко предложили мне подать заявку на получение гранта от фонда бывших выпускников «Голд Кост» для обучения по программе STEM[16]. Грант выдавали тайно каждый год, и он обеспечивал одному-единственному счастливчику полный доступ к многомиллионному научному крылу школы, углубленным курсам и внеклассным занятиям. Десятки выпускников в дальнейшем продолжили обучение в университетах по лучшим научным программам, что неудивительно. Я никогда не видела маму и папу такими счастливыми, как в тот день, когда мне присудили грант.

Не то чтобы «стипендиат» написано у меня на лбу, но порой, клянусь, это, должно быть, очевидно. Я не ношу дизайнерские мокасины, которые хоть как-то компенсируют унылую плиссированную клетчатую юбку. У меня нет собственной машины. Я не провожу лето на пляжах Хэмптонса. «Кому нужен пляжный дом, когда живешь рядом с пляжем!» – воскликнула мама, когда еще в средних классах я сказала ей, что Шайла пригласила меня к Арнольдам в их особняк на Восточном побережье.

Грант не покрывает всех расходов – приходится за свой счет приобретать школьную форму, учебники и оплачивать членские взносы на науку. Ну, и полностью – обучение Джареда, конечно. Родители тратят все свои ресурсы на то, чтобы мы оба могли учиться в «Голд Кост», в надежде на то, что это как-то окупится. Что мы с моим младшим братом поступим в достойные колледжи – в идеале, из Лиги плюща[17], – чего не гарантирует Картрайтская государственная средняя школа, где аттестаты получает лишь половина выпускников.

Чем платить за колледж – это до сих пор щекотливый вопрос, и я стараюсь даже не заикаться об этом. Я притворилась, будто не слышала приглушенный спор родителей поздним вечером, когда они считали, что мы уже спим.

– Пусть она сначала поступит, – прошептал отец. – А уж потом будем думать.

Но стоит ли оно того? Долгие часы, что папа проводит в бездушном офисе, сгорбившись над цифрами? Фальшивые улыбки, которые излучает мама, когда ей приходится делать вид, будто эти ужасные пьяницы – блестящие художники? Мой решительный настрой на успех? И вот тут-то в игру вступает архив Игроков. Я должна постараться. Для себя, но в основном для родителей.

Здесь, на Золотом берегу, мама безнадежно оптимистична. Она из тех, кто доверяет почти всем, «потому что люди по природе своей хорошие, Джилл, по-другому и быть не может». Даже после того, что случилось с Шайлой, она все еще повторяет это.

Тот же самый девиз заставил ее сказать «да» на одном из собраний сестринства, когда Синди Миллер предложила, чтобы ее восемнадцатилетний сын за символическую плату подтягивал Джареда по английской литературе.

– Считай, что ты свободна, – обрадовала меня мама, объяснив, что мне больше не придется слушать, как Джаред читает вслух. – С ним будет заниматься Адам Миллер.

– Что?! – Я обалдела. Все в «Голд Кост» знали Адама. Мало того что божественно красивый – с длинными жилистыми руками, пышными темными волосами и голубыми глазами, способными растопить лед, – он был еще и блестяще одаренным. Три года подряд Адам выигрывал национальный конкурс молодых драматургов и, по слухам, продавал свои сценарии многим региональным театральным компаниям… будучи старшеклассником. Колледжи буквально умоляли его поступать на их писательские программы. И, разумеется, он входил в касту Игроков.

Так какого черта ему понадобилось проводить пятничные вечера за чтением книг по главам с шестиклассником?

Мама поправила на себе толстый вязаный свитер, надетый поверх джинсов, и застегнула на шее тяжелое керамическое ожерелье.

– Это предложила Синди. Ему нужен реальный опыт работы или что-то в этом роде. Вероятно, для заявлений в колледжи.

В тот вечер родители собирались поужинать в ресторане, а я договорилась пойти к Шайле на киномарафон, но мой мозг буквально закоротило при мысли о том, что можно провести время с Адамом.

Вне школы.

Наедине.

Ну, после того как он закончит репетиторство.

Я быстро написала Шайле извинение. «Болит горло. Прости!!!!!»

Она ответила рыдающим смайликом, но не заподозрила обмана. Когда я сказала маме, что плохо себя чувствую и остаюсь дома, ее губы растянулись в легкой понимающей улыбке.

– Конечно, Джилл.

Папа рассмеялся и пробежался расческой по волосам.

– Классика.

И тут раздался звонок.

Я старалась сохранять невозмутимость и лишь слегка дернулась в сторону двери, но Джаред опередил меня.

– Так ты и есть репетитор? – усмехнулся он, разглядывая Адама.

– Угадал, приятель. Ты, должно быть, Джаред. – Адам сверкнул широкой улыбкой. Слегка кривоватой, но добродушной. Он сложил руки на груди, отчего его тонкая белая футболка натянулась на бицепсах, идеально округлых, гладких и сильных. В джинсах и футболке он выглядел намного старше, чем в форменном блейзере и брюках цвета хаки, обязательных для всех мальчиков в школе. Моя шея вспыхнула от смущения. Я боролась с желанием лизнуть его кожу. – А ты, по-видимому, Джилли, – сказал он.

– Я… э-э… – пролепетала я. – Просто Джилл.

– Джилл. – Звук его голоса, произносящего мое имя, пьянил. «Скажи это еще раз», – мысленно взмолилась я. – Джилл, – продолжил он, словно читая мои мысли, – я не знал, что ты тоже будешь здесь.

Прежде чем я успела ответить, в прихожую ворвалась мама.

– Адам! Мы так рады, что ты согласился помочь Джареду. Мы идем ужинать в ресторан, но номера наших телефонов в записке на столе – рядом с твоим чеком. Пицца на кухне. Угощайся, ни в чем себе не отказывай. – И они с папой ушли.

Адам одарил меня еще одной из своих обволакивающих улыбок и повернулся к Джареду.

– Готов, чувак?

Джаред застонал, но послушно поплелся за Адамом на кухню. Я плюхнулась на диван в гостиной и включила телеканал Bravo[18] на самой низкой громкости, чтобы все выглядело так, будто я занята и определенно не подслушиваю.

Прошел час, прежде чем Джаред вломился в комнату.

– Моя очередь. – Он схватил пульт и переключил телевизор на какой-то дурацкий фильм про супергероев.

Адам не последовал за ним, и я на цыпочках прошла на кухню, чтобы посмотреть, не ушел ли он.

– Привет, – сказал он, когда я появилась в дверях.

Я тотчас зарделась.

– Ну, как он справился?

Адам вытянул руки над головой, обнажая тонкую полоску кожи и еле заметную дорожку вьющихся пушистых волос над поясом джинсов. Мне пришлось подавить резкий вздох.

– Довольно-таки неплохо. Малыш – просто прелесть. – Он кивнул на полупустую коробку с пиццей на столе. – Присоединишься ко мне? Ненавижу жевать в одиночестве.

Он не стал дожидаться моего ответа. Вместо этого схватил со стола коробку и направился в дальний конец кухни, к сетчатой двери на террасу, выходившую на задний двор. Я последовала за ним. Он бросил коробку на стеклянный столик и снова исчез на кухне. Когда он вернулся, в руках у него были два стакана со льдом и две банки газировки.

– Спасибо, – поблагодарила я, когда он протянул мне стакан.

Но прежде чем сделать глоток, он порылся в кармане и вытащил металлическую прямоугольную фляжку. Отвинтил крышку и плеснул себе в стакан немного темной блестящей жидкости. – Хочешь попробовать? – спросил он, вскинув брови. – Я никому не скажу, если откажешься.

Я кивнула. От вкуса первого глотка я закашлялась.

– Потом станет легче, – произнес он со смехом.

Я хотела сказать ему, что уже баловалась выпивкой раньше. Что я тоже крутая. Но вместо этого просто поднесла стакан к губам и снова глотнула, вслушиваясь в перезвон кубиков льда. Алкоголь обжигал, воспламеняя нервные окончания в подушечках пальцев. И тогда я сделала то, что делала всегда в состоянии тревоги. Я посмотрела на небо. Звезды кружились над головой, и я могла без труда отыскать своих любимчиков. В сознании ожили инструкции отца. «Найди Полярную звезду. Посмотри вниз, налево. Затем еще немного наклони голову набок. Есть. Большая Медведица». Спокойствие разлилось во мне теплой волной.

Я сделала еще глоток.

– Итак, Джилл, – сказал Адам, растягивая последнюю букву моего имени. Джи-ллллл. – Кто же ты?

Я рассмеялась.

– В каком смысле? – Нервы снова загудели. Я заставила себя найти Пояс Ориона[19] и сосредоточиться на трех мигающих огоньках вместо вопроса Адама.

– Ты меня слышала, – сказал он. – Кто ты? Кто такая Джилл Ньюман?

Я закусила щеку и опустила глаза, а потом перевела взгляд на него.

– Никто.

– Это неправда.

– Нет?

– Нет. Ты просто еще в стадии становления.

У меня отвисла нижняя губа. Он попал в точку, и это задело за живое.

– Ничего страшного. Я сам такой, – сказал он. Адам поднял свой стакан, как будто хотел провозгласить тост за меня. – Мы выясним вместе.

Потом он протянул ко мне руку и вытащил телефон из кармана моих джинсов. От этого небрежного жеста мои внутренности превратились в желе, а пальцы ног сжались.

– Вот, – сказал он, порхая пальцами по клавишам. – Отправляю себе эсэмэску, так что теперь у меня сохранится твой номер.

Тем же вечером, спустя несколько часов после того, как мы прикончили остатки холодной пиццы, не оставив ни крошки, и Адам ушел домой, зажужжал мой телефон.

«Я знаю, кто ты», – написал Адам.

«О, да? Расскажи».

«Мой новый критик». Повисла пауза, но вскоре Адам прислал огромный блок текста, сопровождаемый объяснением. «Начальная сцена моей будущей пьесы. Ты первая, кто это прочтет. Скажи мне, если отстой, Ньюман. Я не обижусь».

Мое сердце бешено колотилось, пока глаза расшифровали строчки. Сдерживая улыбку, я ответила.

«Польщена».

Вот так все и началось.

Вскоре он стал приходить раз в неделю, чтобы читать и делать домашние задания с Джаредом. А потом проводил время со мной. Обычно по пятницам. Иногда по средам, когда мама вела вечерние классы, а папа задерживался на работе. Но только не по субботам. Эти вечера принадлежали Игрокам.

Поначалу я никому не говорила о том, что мы общаемся. Мне хотелось держать отношения с Адамом в секрете. Я жаждала большего. В школе я следила за тем, как он порхает между классами и занимает свое место за столиком Игроков. Он не был вожаком, но так или иначе скреплял их отряд. Все обращались к нему за одобрением, старались рассмешить его своими шутками, стремились послушать его фантастические истории.

Между нами сложилось негласное взаимопонимание. У меня дома мы были в безопасности. В школе приходилось маскироваться. Мы лишь изредка обменивались тайными улыбками в коридорах. Но однажды в четверг, когда я проходила мимо него на перемене между вторым и третьим уроками, он изменил правила. Адам выставил вперед указательный палец и на мгновение прижал его к моему плечу. Его прикосновение пробежалось дрожью по моим венам, погружая меня в альтернативную реальность.

Так Шайла и узнала нашу тайну.

– Что это было? – спросила она, обгрызая кутикулу по отвратительной привычке, от которой тщетно пыталась избавиться. После ее смерти привычка перешла ко мне. – Откуда Адам Миллер знает, кто ты такая?

Я сдержала улыбку.

– Он занимается с Джаредом. Думаю, наши мамы – подруги.

– Ха. – Шайла не сводила глаз с Адама, пока тот скользил по коридору, сворачивая в математическое крыло. За ним тянулась стайка учеников. – Он встречается с Рейчел, ты же знаешь, – прошептала она. – Рейчел Кэллоуэй. – Мое сердце вспыхнуло и треснуло. Ослепительная Рейчел, старшая сестра Грэма. Капитан команды по хоккею на траве. Президент класса. Величественная богиня. Выпускница. Игрок. Короче, для меня – хуже не придумаешь.

– Знаю, – солгала я.

– Мы виделись с ним летом раз или два, – сказала Шайла. – Вместе с Грэмом.

Я молчала, закипая от злости. Шайла опять хвасталась передо мной. Сначала бойфрендом, потом вниманием Адама.

Но, возможно, она поняла свою оплошность, потому что быстро дала задний ход.

– Впрочем, он не очень-то хотел видеть нас рядом с собой, – добавила она.

Я всегда завидовала Шайле – ее одежде с запахом лета и такой мягкой на ощупь, ее уверенности и тому, как уютно она себя чувствовала со своими длинными ногами и растущей грудью. У нее никогда не было жирных прыщиков на спине или странного тонкого пушка над верхней губой. Даже волосы у нее никогда не выбивались из прически, стойкие к влажной дымке Золотого берега.

Я завидовала тому, что ей так легко все дается. Что она может быть первой ученицей в нашем классе, пробегать мили, играть главные роли в школьных постановках, очаровывать любого без особых усилий. Она говорила, что по-настоящему боится только одного. Высоты. Совершенно здоровый, обычный страх.

– Нет. Ни за что, – сказала она в седьмом классе, когда я умоляла ее прокатиться со мной на чертовом колесе во время ежегодного фестиваля устриц. Этот аттракцион всегда устанавливали на краю утеса Оушен-Клифф, поэтому, достигая верхней точки, казалось, что летишь в пропасть. – Ты же знаешь, я не дружу с высотой. – Она поморщилась, когда ее глаза скользнули по металлическому монстру.

А в остальном Шайла могла придать чему угодно гламурного шика, таинственности, авантюризма. И все знали, что, прибившись к ней, можно навсегда избавиться от скуки.

Она и выглядела особенной. Глаза травянисто-зеленого цвета сияли ярче, когда ее охватывало волнение. Шайла первой в нашем классе стала носить лифчик. Миссис Арнольд даже покупала ей бюстгальтеры с «пуш-ап» вставками, отчего груди стояли торчком. Ее тело как будто трансформировалось с бешеной скоростью. В то время как я все еще боялась самой себя и той силы, которой обладала или не обладала. Но во мне, похоже, было что-то, что нравилось Адаму, что заставляло его болтаться рядом со мной, даже если у него и была девушка. Может быть, мое умение слушать. Моя готовность сказать «да». Сколько себя помню, я хотела переплюнуть Шайлу хоть в чем-то. Теперь же у меня появился доступ к Адаму. Сомнительное преимущество, но я могла извлечь из него пользу.

– Может, я зайду как бы невзначай? – тихо спросила она. – Когда он будет у вас дома?

– А как же Рейчел? – Я старалась не выдать своего недовольства.

Шайла пожала плечами.

– Да брось ты. Рейчел мне как старшая сестра. Она только порадуется за меня. К тому же это поможет нам попасть в клуб Игроков. Рейчел сказала, что не может ничего гарантировать.

Она знала, что на это мне нечего возразить, но я взяла с нее обещание не говорить Никки.

– Если мы встретим его дома втроем, это будет похоже на засаду, – объяснила я. – Мы же не хотим выглядеть так, будто выуживаем приглашения на вечеринки. – Она согласилась.

В ту пятницу, когда Шайла пришла со мной домой после школы, я порядком нервничала. Боялась, что она понравится ему больше, чем я. Или что в его команде подружек-девятиклассниц найдется место только для одной из нас. В те вечера, когда он бывал у нас, я бродила, словно на ходулях, стараясь не упасть и не оступиться. И теперь, когда рядом со мной появлялась достойная соперница, я чувствовала, что пространство для маневра сужается.

В дверь позвонили, и Шайла бросилась к лестнице. Я поспешила следом, но она сама открыла дверь, протискиваясь между мной и Адамом.

– Шайла? – Удивленная ухмылка появилась на его лице.

– Я здесь ночую, – сказала она.

– Забавно. – Он вскинул брови, поглядывая на меня, заинтригованный. – Грэм тоже уехал из города? – спросил он.