Даниэль Жирар
Эксгумация
Посвящается Рэндлу — первому читателю, рассказчику, рок-звезде
Danielle Girard
EXHUME
Text copyright © 2016 Danielle Girard
Copyright © Mecob Design Ltd
© Бушуев А.В., Бушуева Т.С., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
1
Сан-Франциско, Калифорния
Доктор Аннабель — или Анна — Шварцман работала полукруглой шовной иглой номер пять, какой обычно пользуются в ортопедической хирургии. Сжав вместе края Y-образного разреза, сделанного часом ранее, она начала зашивать грудь жертвы. Грудная клетка и туловище были сильно обожжены, от огня кожа сделалась хрупкой. Поскольку открытый гроб не предполагался, для закрытия разреза стандартный протокол предписывал использование скоб.
Шварцман предпочитала швы. Скобы были эффективны, но казались слишком грубыми. Швы накладывались медленнее, и она наслаждалась этими последними минутами работы с жертвой — что давало ей возможность полностью осознать смерть перед разговором со следователем.
И напряжение, и удовлетворение от работы судебно-медицинского эксперта заключались в том, что вы — последний голос жертвы. Именно Шварцман имела доступ к телу. Именно она определяла, наступила смерть по естественной причине или по какой-то иной. Это была напряженная, неторопливая работа, необходимая для того, чтобы изучить все части головоломки, которую требовалось собрать воедино, и на нее порой уходили многие часы.
На медицинском факультете многие ее однокурсники выбрали специальности, предполагавшие общение с живыми пациентами: гинекологию из-за радости рождения или педиатрию из любви к детям. Но и эти специальности также знали свои печали. Плод не всегда доживал до положенного срока. Дети заболевали и умирали.
Шварцман же общалась с пациентами самым интимным образом — проникая в их самые потаенные глубины, чтобы установить причину смерти. Многие сочли бы судебно-медицинскую экспертизу невозможным выбором. А для нее он был единственным. Люди выбирали медицину во имя героизма — лечения недугов, спасения жизней. В судебной медицине не было ничего героического. Лишь вопросы без ответов.
Верхний свет внезапно вырубился. Она помахала рукой, чтобы активировать датчик движения: после семи вечера свет автоматически выключался каждые десять минут. Прежде чем загореться, галогеновая лампа в углу сердито потрескивала — то вспыхивала, то гасла снова. В коридорах было темно, в комнате — тихо.
Некоторые судмедэксперты работали с громко включенной музыкой, но Шварцман предпочитала тишину — одна из причин, почему ей нравилось бывать в морге во внеурочные часы.
Она ехала домой после ужина с несколькими женщинами из полиции, когда позвонили из морга. Ее словно зарядили энергией, и она была готова к работе.
Шварцман поехала в морг не потому, что там ждала работа — работа ждала ее всегда. Что ей нравилось по-настоящему, так это пространство. Запах грейпфрутового лосьона, которым она пользовалась после мытья рук и перед тем, как надеть перчатки, уксусный запах чистых инструментов и стола.
Она всегда сначала чувствовала их запах — и лишь затем запах тела.
«Девичник» с коллегами из полиции дал ей возможность поговорить с инспектором отдела по расследованию убийств, Хейли Уайетт. Было интересно узнать ее за пределами мест преступлений, где они работали вместе. Шварцман удивилась самой себе, когда рассказала ей про Спенсера.
Как давно она этого не делала?
Мелани училась на последнем курсе медицинского факультета — семь с половиной лет назад, — и это был последний раз, когда Анна позволила себе сблизиться с кем-то.
Зазвонил мобильник. Пришла эсэмэска от Хейли.
Спасибо за компанию сегодня вечером. Увидимся завтра.
Шварцман улыбнулась. Она чувствовала их растущую близость. Они могут стать подругами.
Спенсер держал ее в изоляции, и не только пока они были женаты, но даже после того, как Анна сбежала от него. Он внушил ей, что он всегда рядом. Довериться кому-то — значит дать ключ, который может быть использован против нее.
Для нее было великим облегчением сказать правду — мужчина, которого она не видела более семи лет, неотвязно преследовал ее. Он убедил Шварцман, что ее мать в больнице. Сумел ускользнуть от службы безопасности в ее квартире и принести букет желтых цветов. Цвет, который Спенсер обожал, а она ненавидела.
Но он был глуп, полагая, что способен подобраться к ней.
Она работала в полиции. Этим букетом занялся лично Роджер Самперс — глава отдела по расследованию преступлений. Всего за шесть месяцев жизни в Сан-Франциско Шварцман почувствовала себя как дома. Здесь у нее впервые появилось собственное пространство. Она по-настоящему отвечала за свою работу. Это давало возможность уделять ей положенное внимание и добиться успехов в деле, которое она любила.
Анна была хорошим специалистом, и ее ценили. Ее поддерживали коллеги. У нее были… друзья. Нелепая мысль для тридцатишестилетней женщины, но вот она. Ей здесь понравилось.
Сиэтл всегда был перевалочным пунктом. Первый город вдали от Спенсера, место, где можно было перегруппироваться, завершить курс обучения. Сиэтл идеально подходил для того периода ее жизни.
Теперь она стала врачом и была готова начать карьеру, пустить корни на новом месте. Ей надоело оглядываться через плечо. Она была полна решимости остаться в Сан-Франциско, особенно после вечера, проведенного с этими женщинами.
Шварцман сделала последние записи и закончила работу. Она уже убирала тело обратно в холодильник, когда в кармане зазвонил телефон. Анна сняла перчатки и вытащила его из кармана лабораторного халата. Хэл.
— Ты — экстрасенс, — сказала она вместо приветствия.
— Правда? — ответил следователь отдела по расследованию убийств Хэл Харрис. За шесть месяцев совместной работы у них вошло в привычку слегка подтрунивать друг над другом, отчего ей нравилось работать вместе с ним. — Это почему?
— Я только что закончила работу с нашей обгоревшей жертвой.
— И?.. — спросил Хэл.
— Вскрытие показало массивную двустороннюю легочную тромбоэмболию с инфарктом легкого.
Хэл застонал:
— А теперь то же самое нормальным языком, Шварцман.
— Естественные причины. Он умер от массивных тромбов в легких.
— Чувак умирает естественной смертью, затем бросает сигарету в кровать и поджигает собственный дом?
Хэл умел подчеркнуть ироническую сторону их работы, но они всякий раз вздыхали с облегчением, если вскрытие показывало смерть по естественным причинам.
— Ага. Хочешь, чтобы я позвонила Хейли?
— Нет. Я сам ей скажу, — пообещал Хэл. — Ты готова еще к одному?
— Разумеется, — ответила Шварцман. Она всегда была готова взяться за что-то новое. С головой уйти в работу, посидеть дома наедине с книгой или посмотреть старый черно-белый фильм — обычно из тех, что нравились ее отцу, — это были лучшие ее моменты.
Теперь, когда Спенсер снова ее нашел, отвлекающие факторы сделались еще важнее. Телефонные звонки, жуткий букет желтых цветов за дверью ее квартиры…
Хуже всего было то, что никто в хорошо охраняемом здании не мог объяснить, как доставщик смог попасть на ее этаж. Семь лет и пять месяцев прошло с тех пор, как она ушла, но Спенсер до сих пор не сдается.
— Я сброшу адрес эсэмэской и пришлю фотографию, — сказал Хэл. — Я вышел из дома около пяти минут назад.
— Постараюсь уехать отсюда не позже чем через десять.
— Отлично, — сказал Хэл. — Скоро увидимся.
Она была готова завершить разговор, когда он сказал:
— Эй, Шварцман!
— Да?
— Ты хорошо поработала над тем последним.
Анна улыбнулась. Хэл любил похвалить своих коллег — ее, следователей, работавших на месте преступления, патрульных. Еще одно из его приятных качеств.
— Спасибо, Хэл.
Она закончила разговор, сняла лабораторный халат и повесила его в узкий шкафчик. Поменяв оранжевые «Кроксы», которые носила в лаборатории, на уличную обувь, собрала свой рабочий чемоданчик. Снова загудел телефон. Это пришел обещанный Хэлом адрес. Дважды нажав на иконку прикрепленного к сообщению фото, она дождалась, когда то загрузится. Вскоре картинка обрела четкость.
Женщина. Примерно ее возраста. Темные, волнистые волосы. Лежит на кровати. По коже Шварцман моментально пробежала дрожь, словно сейсмические толчки. Кто-то уже накрыл простыней ее ноги и живот, словно покойную нашли обнаженной; но над линией талии была видна тонкая полоска одежды. Если бы не бледность кожи, ее можно было бы принять за спящую.
В руках она держала небольшой букетик желтых цветов.
2
Сан-Франциско, Калифорния
Шварцман посмотрела на мигалку припаркованной у тротуара патрульной машины. Между вращающимися вспышками синего ей мерещились бесконечные желтые цветы. Как она ни старалась, у нее не получалось выбросить из головы найденное за дверью. Никакого предупреждающего звонка от консьержа. Звякнул лишь дверной звонок. И все.
В глазок Анна увидела пустой коридор. Затем открыла дверь и нашла возле двери огромный букет. Бледно- и ярко-желтые розы, каллы, фрезии, хризантемы.
Она сжала кулаки, пытаясь побороть страх.
Огни мигалок рисовали на светлом фасаде здания тени и подсвечивали синим цветом нижнюю часть листьев на невысоких дубках, высаженных вдоль бульвара, создавая впечатление подводного мира.
Чтобы не окоченеть на зябком ночном воздухе Сан-Франциско, соседи стояли вдоль тротуара в куртках, накинутых прямо поверх пижамы или спортивного костюма. Сбившись небольшими группками и сложив на груди руки, люди смотрели на дом.
Они ждали ответов. Это не тот район, где убивают людей. Было видно, что они замерзли и напуганы. Шварцман могла сказать о себе то же самое.
Но она не поддастся страху. Она не знала точно, стоит ли за этой смертью Спенсер. Правило судебной медицины номер один: никогда не пытайтесь заранее предугадать результат. Именно это она ценила в своей работе. Никаких коротких путей.
Анна вышла из машины, открыла багажник и вынула черный чемоданчик с жесткими стенками. Сосредоточенно прошла по тротуару к зданию, показала удостоверение и переступила порог.
Кен Мэйси дежурил у двери.
— Добрый вечер, док.
Шварцман улыбнулась его добродушному лицу.
— Добрый вечер, Кен. Не ожидала увидеть вас сегодня вечером.
Она сняла короткие черные ботинки и надела темно-синие «Кроксы», которыми пользовалась, работая в помещении.
— Поменялся сменой с Харди. Он купил билеты на «Уорриорз»
[1] и теперь ведет на матч всю семью.
— Повезло, — сказала она, довольная, что есть минутка переброситься парой слов с коллегой.
— Это точно.
Шварцман натянула поверх кроксов синие бахилы.
— Есть ли новые рестораны, чтобы пополнить мой список?
— Пробовали тот ливанский ресторанчик, который я рекомендовал? — спросил он.
— «Маззат». Попробовала, — подтвердила она. — Да. Была там. На прошлой неделе. Хотела поблагодарить вас по электронной почте. Я заказала кёфте. Вкуснотища.
Кен улыбнулся.
— Я тоже обожаю кёфте. И бамию.
У Кена имелся бесконечный список лучших заведений этнической кухни в городе, торговавших навынос.
— Готова попробовать еще что-нибудь новенькое.
— Замечательно, — сказал он. — У меня есть кое-что для вас, когда вы вернетесь.
— Отлично. Я уверена, что проголодаюсь.
Кстати, она уже заметила одну особенность своей новой жизни в Сан-Франциско: здесь у нее усилился аппетит. В Сиэтле были потрясающие рестораны, но, увы, ей было не до них. Пребывая в вечном стрессе из-за Спенсера и учебы, Анна редко ела вне дома, а еда, которую она выбирала, скорее предназначалась для поддержки организма, а не для удовольствия.
И вот теперь, живя в новом городе, Шварцман частично избавилась от этого тяжкого груза, и ее аппетит улучшился. Для нее было обычным делом второй раз поужинать, поздно вернувшись домой с работы.
Она взяла чемоданчик и, переключив внимание на здание, перешла в рабочий режим. Обвела взглядом холл, пока еще не зная, куда ей нужно идти.
— Понял, — сказал Кен, покачав головой. — Извините. Поднимитесь на лифте на четвертый этаж. Там действительно чисто. Никакой крови.
— Спасибо, Кен, — сказала Шварцман и с чемоданчиком в руке шагнула в фойе.
Здание, вероятно, было построено в 1940-х годах. Узкий вход, крупная мраморная плитка популярного тогда цвета розовой лососины. Пройдя мимо женщины в пижаме, она вошла в пустой лифт как раз в тот момент, когда двери закрывались. Трясясь и содрогаясь, лифт поплыл вверх.
Но Шварцман все равно нравилось ехать в нем. Она не любила ходить по лестницам, особенно на выездных случаях.
Квартира жертвы явно была недавно отремонтирована. Повсюду дорогой паркет с широкой доской. Стены оштукатурены под бетон, в котором она узнала «американскую глину». Цвет «зеленый шалфей». На двух самых больших стенах висели две огромные масляные картины. На обеих сцены из сельской жизни. На одной — река и мельница, на другой — старый амбар. Стильный диван из шенилла с шелковыми декоративными подушками в цветочный орнамент.
Несмотря на декор, квартира производила жутковатое впечатление. В комнате было слишком светло. Слишком упорядоченно. На столе фотографии в рамках, расставленные под идеальным углом друг к другу. Ничего лишнего. Кто-то обожал порядок во всем.
Или хотел, чтобы сложилось именно такое впечатление.
Первой ее версией было домашнее убийство. Считалось, что их совершают алкоголики и наркоманы, но идеальный дом был таким же явным признаком дисфункции, как и тот, в котором царил бардак. Под внешней иллюзией совершенства нередко прячется нечто уродливое.
В доме Спенсера каждая вещь знала свое место. Вплоть до белой фарфоровой чашки, в которой обитала зубная щетка, когда ею не пользовались. То, как полотенца были вдеты в кольца для полотенец, в какую сторону разворачивался рулон туалетной бумаги. Теперь она никогда не использует кольца для полотенец. На протяжении семи с половиной лет. Кстати, в какую сторону смотрит рулон туалетной бумаги в ее ванной? Она не помнила.
Прогресс.
Хейли Уайетт была чем-то занята в дальнем конце гостиной с одним из следователей-криминалистов. Как и она сама, Хейли по-прежнему была в одежде, в которой сидела за ужином. Не желая их прерывать, Шварцман прошла мимо кухни. На столе рядом с разделочной доской из темного дерева, инкрустированной бамбуком, стоял единственный бокал, в нем на два пальца красного вина. Поперек его края лежал тонкий нож, чье лезвие торчало вбок и, казалось, в любой момент могло упасть. Крошки. Возможно, ужин. Вино и сыр с хлебом. Любимое блюдо Шварцман.
В короткий коридор выходили три двери. Комнаты были опрятными, чисто женскими и похожими по стилю на гостиную. Никаких признаков второго жильца. Шварцман остановилась у двери в кабинет. Там тоже все на своем месте. Письменный стол с открытой книгой. Между двумя страницами желтая закладка. Ни компьютера, ни бумаг. Идеальный порядок. Даже слишком. Она двинулась дальше.
Тело будет в соседней комнате.
Мертвецы ее не пугали. Осклизлость кожи, волдыри, чернота разложения — не более чем естественные составляющие смерти. Даже запах утратил резкие нотки и стал вполне сносным.
Особенно если тело обнаружили рано, как сейчас.
В комнате слабо пахло зажженной свечой. Запах был землистый, с легкой пряной ноткой. Возможно, сандаловая палочка.
Когда Шварцман вошла в комнату, возле кровати, глядя на жертву, стоял детектив отдела по расследованию убийств Хэл Харрис. Детективов в Сан-Франциско по-прежнему именовали инспекторами, хотя ей еще не попадался ни один человек, который точно знал бы почему.
Даже в большой комнате Хэл занимал значительную часть пространства. Внушительный, ростом шесть футов четыре дюйма и весом более 220 фунтов, он имел безупречную темную кожу, на фоне которой его карие глаза казались зелеными, особенно при ярком свете. Его взгляд был суров, и в целом он производил впечатление человека, с которым лучше не связываться. Но за этим суровым фасадом скрывался другой Хэл — одновременно веселый и чрезвычайно добрый.
Она была особенно рада, что этот случай достался ему и Хейли. С момента ее переезда в Сан-Франциско, эти двое раскрыли пару сложных дел. Сочетание ума и решимости. Цветы по-прежнему нервировали Анну, и ей было спокойнее от того, что они здесь.
Когда она вошла, Хэл не стал бомбардировать ее вопросами. Наоборот, как обычно, не проронил ни слова.
Это была огромная спальня, особенно для квартиры в городе, где квадратные метры продавались по цене, кратной сотням долларов за каждый. Как и в любом другом случае, Шварцман первым делом изучила окружающее пространство. Часто окружающая обстановка придавала телу некий контекст. То, что она увидела здесь, было почти таким же. На стене единственная картина на стандартную тему: поле высокой пшеницы, которую колышет ветер.
На журнальном столике в гостиной стояло несколько фотографий в маленьких рамках, но в спальне ни одной не было. Ничего личного.
Тело лежало на аккуратно застеленной кровати. Простыню, покрывавшую его на присланном Хэлом фото, уже сняли. Женщина не была голой. На ней было желтое платье с бледным орнаментом.
Шварцман вспомнились однотипные наряды от Лилли Пулитцер, которые так обожал Спенсер. Рождество, Пасха и даже Четвертое июля отмечались новым платьем для нее и рубашкой в тон для него. Как будто они были детьми, одетыми богатой домохозяйкой. В ее нынешнем платяном шкафу не было ни единого желтого пятна. Во всем ее доме.
Желтое платье жертвы было разложено веером на одеяле и аккуратно расправлено. Золотые балетки. «Тори Берч» — Шварцман увидела на подошвах знакомый логотип.
И желтые цветы.
Они были не такими, как в букете, который она получила от Спенсера. Там был формальный букет, скорее похожий на свадебный, в то время как этот больше походил на букет полевых цветов: длинные стебли с крошечными цветочками, перевязанные обрывком белой нити, вроде кулинарного шпагата.
Совсем другой. Два разных букета желтых цветов. Совпадение.
Не все нити вели к Спенсеру.
Он лишь хотел, чтобы она так думала.
Обуздав свои мысли, Шварцман поставила чемоданчик на пол и извлекла из него свежий защитный комбинезон. Жертву нашли в спальне. Состоятельная, белая, тридцати с небольшим лет. Жившая в охраняемом доме.
Шагнув в штанины комбинезона, Анна подняла пластиковую ткань поверх темных брюк. В квартире было тепло. Натянув комбинезон до талии, она расстегнула серую кашемировою кофту, сняла ее, положила в чемоданчик рядом с коробкой перчаток и натянула комбинезон поверх футболки. Она ненавидела ощущение недышащей ткани на руках, но в комнате было слишком жарко.
Под синтетической тканью пот тек ручьями, и это отвлекало. Ей же, чтобы полностью сосредоточиться на работе, требовался комфорт. Еще раз убедившись, что чемоданчик открыт, Шварцман мысленно отметила наличие в нем термометра и блокнота, в котором будут записаны первоначальные выводы.
— Что нам известно? — спросила она, натягивая перчатки, и шагнула к жертве.
— Ее обнаружила сестра, — ответил Хэл. — Приехала в гости из Южной Калифорнии и застала ее вот такой.
Шварцман прижала пальцы к коже. На правой стороне руки виднелся синяк.
— Тело переместили.
— Согласен. Здесь слишком чисто для реального места преступления.
Анна исследовала кожу на предмет первых признаков кровоизлияний, проверила глаза на петехии и не обнаружила их. Пропальпировала грудную клетку жертвы, затем шею.
— Не задушена. Без видимых травм. Чтобы установить причину смерти, придется отвезти ее в морг.
— Я тут подумал, — сказал Хэл, — а как насчет наркотиков?
Шварцман с помощью фонарика проверила нос и рот жертвы. Проходы были чистыми. Она наклонилась, чтобы понюхать рот. Легкий галитоз, но никаких намеков на наркотики.
— Возможно. Но вряд ли речь идет о передозировке. Я не вижу остатков в носу и во рту. — Она сняла одну из перчаток. — На кухне стоит бокал.
— Я попросил команду Роджера забрать его.
Роджера Самперса, начальника следователей-криминалистов, отличала предельная тщательность. Удивительно, но Хэлу обычно удавалось заполучить его для работы на месте преступления; это было свидетельством того, каким уважением пользовался инспектор. Роджер был дотошен, скрупулезен, привык полагаться на собственные суждения. Наделенный чувством юмора, он хотя и был склонен отпускать самоуничижительные шуточки, однако имел правило не шутить в адрес других.
— Хорошо. — Ее кожа была горячей, руки — холодными и липкими; уж не простуда ли? — Что мы о ней знаем?
— Виктория Стайн. Жила одна. Сестра не в курсе ее нынешнего мужчины. По словам сестры, пару лет назад Стайн развелась, переехала в Сан-Франциско и купила эту квартиру.
Шварцман надела новые перчатки и, приподняв верхнюю часть туловища жертвы, указала на синие пятна.
— Похоже, что она умерла на боку. Это снижает вероятность передозировки. Передозировка обычно приводит к смерти от аспирации.
— Могла ли аспирация иметь место, если она лежала на боку?
— В принципе, да. Но такое бывает крайне редко. — Анна осмотрела кожу головы жертвы на предмет ушиба. — Вы сказали, что она не из Калифорнии?
— Откуда-то с юга.
— Вот как? И откуда именно? — Череп был нормальный. Травмы, указывающие на причину смерти, тоже отсутствовали.
Хэл заглянул в свой блокнот.
— Вот… Спартанбург. По словам ее сестры, это почти рядом с…
— Гринвиллом, — закончила за него Шварцман. Городок, находившийся почти рядом с ее родным городом.
— Ты знаешь это место? — удивился Хэл.
Ушные мочки женщины были проколоты, но сережек в них не было. На туалетном столике тоже не было никаких украшений.
— Сестра случайно не упоминала о пропаже каких-либо ценных вещей?
— Нет. Думаю, Стайн никаких драгоценностей не носила.
Довольно странно. Шварцман по собственному опыту знала: большинство женщин носят украшения. Чем состоятельнее женщина, тем красивее украшения. Конечно, были исключения. Например, она сама. Она так долго ходила без сережек, что дырочки в ее ушах заросли. Спенсер не любил серьги. В мочках ничего не должно было быть. Одно из его правил, которое всегда напоминало ей о нем. Возможно, однажды это пройдет. Шварцман надеялась на это.
Она подняла руки жертвы, изучая ладони на наличие полученных в результате сопротивления ран.
— Что-нибудь видишь?
— Пока ничего, — призналась Анна. — Ногти у жертвы довольно короткие, поэтому вполне возможно, что мы не увидим отломанных кончиков. — Осмотрела ее пальцы. — Но я не вижу под ними никакой ткани.
Она перевернула кисть и еще раз внимательно осмотрела пальцы, чтобы найти характерную вмятину или светлый ободок, которые могли бы указать на кольцо. Ничего подобного. Ни серег, ни кольца. Может, у нее кожная аллергия?
Сдвинув вырез платья, Шварцман нашла тонкую золотую цепочку и вытащила ее из-под ткани, чтобы рассмотреть кулон. Золотой крестик. С правой стороны небольшое отверстие размером с булавочную головку — вроде тех, через которые ювелиры пропускали свет на драгоценные камни. Положив крестик на затянутую перчаткой ладонь, Шварцман свободной рукой перевернула его.
В золото правой перекладины была вставлена Звезда Давида.
— О господи! — Шварцман уронила кулон и отшатнулась от тела. Сняв перчатки, бросила их на пол.
— Что такое? — спросил Хэл, подходя к ней.
Его пальцы сжали ей плечи. Это давление успокаивало, заглушая волны паники, из-за которых она едва удержалась на ногах. Нет, это не может быть совпадением.
— Шварцман, — твердо сказал он. — Признайся честно. С тобой все в порядке?
Она повернулась в его руках и медленно покачала головой.
— Что случилось? — В дверях появилась Хейли Уайатт.
Всего несколько часов назад они говорили о Спенсере. Анна рассказала о нем Хейли и остальным. Призналась, что попала в ловушку этого брака. И вот теперь… Она обняла себя за плечи, чтобы унять дрожь.
— Боже мой, Шварцман, ты словно увидела привидение, — сказала Хейли. — С тобой все в порядке?
Если б только Спенсер был призраком! Увы, он слишком реален. Платье жертвы желтое. На ней нет украшений, кроме этого кулона. Просто совпадения?..
— Черт. Ты ее знала?
— Нет. Дело не в ней… — Анна прижала ладонь к груди. Ее кулон был на месте. Внезапно она почувствовала себя незащищенной. Как будто, рассказав о Спенсере за ужином, помогла ему оказаться здесь. Решилась рассказать о нем — и вот он, легок на помине…
— Почему ты подумала, что она знает жертву? — спросил Хэл.
— Не знаю, но они похожи, — сказала Хейли. — Волнистые волосы, овал лица, нос… Должно быть, это ее испугало.
Они действительно были похожи. Боже, как ему удалось найти женщину, похожую на нее? Ей ничего не померещилось. Отсутствие украшений, платье, цветы… Это его рук дело.
— Нет, — сказал Хэл. — Она была спокойна, пока не увидела кулон.
Шварцман осталась стоять у стены. Ее голые руки прижались к коже на шее. Та была ледяной и скользкой, как тело, которое достали из холодильника морга после обмывки.
— Это крест со Звездой Давида, — сказала Хейли. — И маленький драгоценный камень в звезде.
Примут ли они ее за сумасшедшую, если она покажет им свой? Она несколько месяцев завоевывала их доверие. Лишиться его можно за считаные секунды. Какой у нее выбор? Она не могла прятать от них свой кулон.
Шварцман заставила себя опустить руки.
— Это христианский крест со Звездой Давида, — сказала она, пытаясь как можно четче выговаривать слова. — Звезда Давида помещена там, где было бы сердце, если б крест был человеком, женщиной. И крошечный бриллиант в центре звезды.
Она нащупала на шее цепочку и под футболкой кулон. В честь первой годовщины их свадьбы отец заказал его для ее матери.
Комната накренилась, и Шварцман закрыла глаза.
Кулон, идентичный кулону на мертвой женщине.
3
Сан-Франциско, Калифорния
— Шварцман!
Голос был женским и настойчивым. Ей пришлось взять себя в руки, чтобы вернуться туда, где она была. Анна увидела бежевый ковер, зеленое одеяло на уровне глаз. На нее сверху вниз смотрели Хейли и Хэл. Она сидела на полу, прислонившись спиной к стене.
— Помоги мне поднять ее, — сказала Хейли Хэлу.
Шварцман вздрогнула, почувствовав на спине и плечах огромные руки Хэла, когда тот быстро вернул ее в вертикальное положение. Возьми себя в руки. Ты не какая-то свихнувшаяся тетка. Ты врач, ученый.
— Кто-нибудь может принести мне бутылку воды? — крикнула Хейли в коридор. Хейли и Хэл. Им она могла сказать. Они должны знать.
— Все нормально. — Анна прочистила горло. — В самом деле. Просто я не ожидала…
Они подумают, что я сошла с ума. Так всегда думала ее мать — мол, она слишком остро реагирует на все или делает из мухи слона.
Но это явно не тот случай. Или все же тот? Наверное, она слишком остро отреагировала. Ей требовалось время, чтобы успокоить нервы, подумать, прежде чем что-то сказать. Никогда не предсказывай результат заранее, это первая заповедь ее профессии. Она была ученым. Ученому нужны доказательства. Тело даст ответы.
— Кулон? — спросила Хейли.
— Он необычный.
Хэл и Хейли переглянулись. Для них это был просто кулон. И, конечно, наверняка найдутся другие, подобные ему. То, что они никогда таких не видели, еще ничего не значило.
Наоми Мьюир из команды криминалистов вошла в комнату с бутылкой воды и вручила ее Хэлу. Тот открыл крышку и вложил бутылку в руки Шварцман.
— Попей.
Она поднесла воду к губам и сделала глоток. Холодная жидкость взбодрила ее, помогла стряхнуть гнетущие мысли. Анна вернула бутылку Хэлу.
— Мне лучше. — Она расстегнула молнию на комбинезоне, чтобы впустить прохладный воздух. — Просто я слегка перегрелась.
Хейли подозрительно посмотрела на нее. Шварцман внутренне съежилась. Нужно, чтобы они ей поверили. Но что ей делать, если они не поверят? Сан-Франциско должен был дать ей новый старт, помочь начать жизнь с чистого листа. Ведь ей так хотелось начать все сначала! Но, похоже, она зря надеялась…
Шварцман потянула вниз молнию на комбинезоне, впуская еще больше свежего воздуха, и снова вернула ее на место. Затем надела новую пару перчаток и вернулась к телу. Внимательно осмотрела небольшой бугорок на переносице жертвы и провела пальцами по хрящу в поисках признаков перелома. Чисто. Как и Шварцман, Виктория Стайн родилась с округлым перегородочным хрящом, который делал ее нос типично еврейским.
На шестнадцатый день рождения Анны ее мать предложила дочери пластику носа в надежде, что та решится на что-нибудь более прямое и патрицианское, больше похожее на ее собственный нос.
— Нашли что-нибудь? — спросил Хэл.
Покачав головой, Шварцман перешла от носа к челюсти и скулам. Ничего, что объяснило бы причину смерти. Наконец она открыла рот жертвы и посмотрела на зубы. Регулярно отбеливаемые, ровные. Ничего, что указывало бы на травму.
Шварцман отступила и еще раз внимательно осмотрела покойницу с головы до ног на предмет ушибов или признаков травмы, измерила внутреннюю температуру и, чтобы сохранить улики, надела на кисти рук трупа пакеты.
— Я не могу назвать вам причину смерти без вскрытия, — наконец сказала она, снимая перчатки. — Никаких видимых ран или ушибов, никаких очевидных травм, чтобы предположить, что привело ее к смерти.
— Но это явно была не естественная причина, — добавил Хэл.
— Нет. Безусловно, нет.
Шварцман заметила, что Хейли переводит взгляд с нее на мертвую женщину. Она явно сравнивала их. Темные волосы, рост… они могли быть сестрами.
— Значит, нет причин предполагать связь между тобой и жертвой?
— Если только вы не параноики. — Комментарий предназначался не столько им, сколько ей самой. Она не будет параноиком. Именно этого и добивался Спенсер: навсегда оставаться в ее памяти, где каждая мелочь напоминала бы ей о нем. Пусть даже не надеется. Сан-Франциско был для нее новым стартом. — Жертва действительно похожа на меня. И она держит букет желтых цветов…
— И они тебе знакомы? — спросил Хэл.
Она почувствовала тяжесть его взгляда.
Разумеется, Хэл был в курсе. Роджер наверняка рассказал ему. Они говорили о ней. Это выглядело как вторжение в ее личную жизнь… хотя, наверное, зря она так. Они защищали ее, как коллеги. Она сделала бы для них то же самое.
— Цветы другие. Те, что подбросили мне под дверь, были более торжественными. — Интересно, Роджер до сих пор работает над ними?.. — Роджер здесь? Хотела спросить его, нарыл ли он что-нибудь по части полученных мной цветов.
— Я пока еще не видел его, но, как только увижу, спрошу, — сказал Хэл.
Без сомнения, у лаборатории хватает реальных дел, однако Анна надеялась, что там изучат ее цветы.
— Эти больше похоже на полевые, чем на букет, который положили мне под дверь.
Платье… он точно выбрал бы такое. Она не смогла заставить себя произнести эти слова вслух. Это не было уликой, а гадать на кофейной гуще было бесполезно.
— Она из городка, соседнего с тем, в котором выросла ты, — продолжил Хэл.
— Население Гринвилла более шестидесяти тысяч человек, еще тысяч сорок живет в Спартанбурге. Не скажу, что там все знают друг друга, и понятия не имею, кто эта женщина.
— Ну ладно, — согласился Хэл.
— Что еще вы хотите к этому добавить, Шварцман? — спросила Хейли.
Анна распрямила спину и коснулась впадины на шее. Казалось, Хейли видела, что она что-то скрывает. Хейли наверняка свяжет их разговор с ее признанием, что она до сих пор боится Спенсера. На то Хейли и следователь, чтобы выстраивать логические цепочки…
Шварцман вытащила из-под майки кулон и встретилась взглядом с Хейли. Была не была… Она решила довериться им.
— Вот это. Мой отец заказал его для моей матери на первую годовщину их брака.
Хэл наклонился ближе.
— Провалиться мне на этом месте!
Прежде чем кто-то успел хотя бы что-то добавить, Анна пошла собирать чемоданчик.
— Я сделаю вскрытие как можно скорее.
Хейли положила ей на плечо руку. Прикосновение нежное, напоминающее о том, что они друзья.
— Не возражаешь, если мы возьмем твой кулон? — спросила она. Хейли была на ее стороне. Все они на одной стороне. Наконец у нее появились союзники против Спенсера.
— Чтобы сравнить их, — не унималась Хейли.
Шварцман потрогала кулон, висевший у нее на шее после смерти ее отца.
— Как это поможет?
— Может, и никак, — ответила Хейли. — Но вдруг твой кулон скажет нам что-то такое, чего не скажет тот, что был на ней…
Шварцман уже было тошно из-за того, что она сняла кулон. Она носила его постоянно, каждый день; это было единственное, что связывало ее с отцом. Это была всего лишь вещь. Неодушевленный предмет. Им же нужно поймать убийцу.
Анна понимала, что отказ невозможен, и, когда Хейли протянула пакет для сбора улик, дала цепочке упасть в пластиковый мешочек.
— Я позабочусь о том, чтобы ты получила его назад как можно скорее, — пообещала Хейли.
Отдав кулон, Шварцман ощутила желание побыстрее уйти, оказаться как можно дальше от этого места. Однако она заставила себя сбавить обороты: неторопливо сняла защитный комбинезон и вернула его в пластиковый мешок, чтобы потом присовокупить к уликам.
* * *
Шварцман шла через дом, и пол вибрировал под ее ногами.
Их со Спенсером дом был таким. Цветы и мягкие тона. Каждая вещь знала свое место. У ее бывшего мужа-хамелеона имеется вкус. Он обаятельный, чуткий, он из тех мужчин, которые всегда идут по тротуару ближе к проезжей части улицы, и если машина пролетит через лужу, вода окатит его, а не ее. Он из тех мужчин, что выбирают дорогие декоративные подушки в тон шторам.
И в то же время, если что-то покажется ему не так, способен швырнуть беременную жену через всю комнату.
Он тебе не бывший.
Спенсер все еще оспаривал развод. Южная Каролина стояла на страже института брака. Порядочные южанки не бросают своих мужей.
Вновь надев уличную обувь, Шварцман вышла из здания, чтобы вдохнуть прохладного воздуха. Чемоданчик был слишком тяжелым, каблуки — слишком высокими. Ей было одновременно холодно и жарко.
Ей отчаянно хотелось поскорее вернуться домой, но в то же время было страшно остаться одной. Она прижала руку к животу и, упираясь в диафрагму локтевой костью, делала медленные вдохи-выдохи. И боролась с воспоминаниями.
То, как он манипулировал ею с самого начала. То, как легко она позволила поймать себя в его сети.
На их первое свидание Спенсер приехал в светлых брюках и темно-синем блейзере. Он подарил ее матери цветы. Яркий букет желтых цветов. Не огромный букетище… это было бы безвкусицей. Нет, небольшой, но симпатичный букет, дань уважения, нечто такое, что добавит света и радости ее дню.
За ужином в загородном клубе Анна ощущала себя едва ли не королевой. То, как он касался ее руки, то, как она была в центре всеобщего внимания… Зависть в глазах женщин, проходивших мимо их столика, была очевидна. Спенсер Макдональд был предметом их обожания. Богатый, шикарный, влиятельный, самый завидный жених Гринвилла.
В тот вечер, когда он предложил ей заглянуть к нему домой, она согласилась. В клубе они пили вино и шампанское, но настоящий кайф для Анны исходил от него.
Когда они приехали к нему, он налил ей второй бокал, а уже через несколько минут повалил ее на дорогой персидский ковер на полу своего кабинета — и изнасиловал.
Секс, ее первый секс, был болезненным и грубым; она отбивалась с первой и до последней минуты.
Но как только Спенсер закончил, он улыбнулся и обхватил ее лицо ладонями для поцелуя, словно это был секс по обоюдному согласию и любви. Затем отвел ее, окровавленную и плачущую, в ванную и наполнил для нее ванну. Он настоял на том, чтобы она легла в нее, зажег свечу, принес ей ледяной воды и болеутоляющую таблетку, которую она не приняла.
Потом он доставил ее домой, чистую, словно новенькую…
— Док? Эй, док?
Шварцман повернула голову и увидела Кена. Уродливая реальность Спенсера смягчилась при виде добродушной физиономии Кена Мэйси. Она в безопасности. Спенсера здесь нет. Но она не могла отогнать мысли о нем. Никогда еще Анна не ощущала его так близко.
— С вами все в порядке? — спросил Кен.
Она заставила себя сглотнуть и кивнула.
— Вы какая-то бледная.
— Меня немного мутит, — честно призналась Шварцман. Скорее всего, сказывается усталость. Это была долгая ночь. Уже поздно. Нужно немного поспать, и тогда к ней снова вернется бодрость.
— Давайте я отвезу вас домой?
— Нет. — Полагаться на других — значит, утратить чувство безопасности. Единственное реальное утешение в одиночестве. Шварцман медленно побрела на улицу. — Спасибо, — добавила она, чтобы успокоить его. — Немного подышу свежим воздухом, и мне станет лучше.
Туман придавал каждому вдоху странное ощущение — она как будто жевала нечто легкое и прохладное. Кен что-то сказал про какое-то заведение средиземноморской кухни. Ей послышалось слово долма.
Но ей сразу вспомнилось dolor — испанское слово, означавшее «боль». Qué dolor. В клинику, где Шварцман работала во время учебы на медицинском факультете, часто приходила бездомная женщина. «Qué dolor», — говорила она, взявшись за голову. Голова. Dorsal funiculus
[2]. Состоит из двух восходящих пучков — gracilis и cuneatus — и одного нисходящего — comma fasciculus. Затем еще один…
— Док? — Кен решительно тряхнул ее.
Она вздрогнула и заморгала. Сосредоточилась. Посмотрела ему в лицо, испытывая непреодолимое желание зевнуть. Зевота часто связана со стрессом. Спортсмены зевали перед соревнованиями, десантники — перед прыжком. Часть стратегии выживания, связанная с гипоталамусом. Это тоже было частью страха.
— Думаю, мне стоит отвезти вас домой, — сказал Кен.
— Абсолютно нет, — возразила Шварцман, борясь с физиологическими реакциями. Страх предпочтительнее зависимости. Она позаботится о себе. — Все будет хорошо.