Харриет Уокер

Новая девушка

Harriet Walker

THE NEW GIRL

© 2020 by Harriet Walker This translation is published by arrangement with Ballantine Books, an imprint of Random House, a division of Penguin Random House LLC



Серия «Tok. Блестящий триллер»



Художественное оформление Е. Елькиной

В оформлении переплета и суперобложки использованы фотографии: © Luba V Nel, NarisaFotoSS, Diana Taliun / Shutterstock.com;

Пиктограммы на форзаце: © Palsur, Buternkov Aleksei / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com



© Петухов А.С., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *



Посвящаю родителям, которые забыли о себе, чтобы я могла достичь того, чего достигла.


Она как будто упала прямо с небес.

И сейчас лежала перед ними, а возле ее головы словно расцветал чернильный цветок.

Звуки шагов затихали, люди замедляли свой ход и медленно собирались вокруг. Наступила почти полная тишина, лишь изредка прерываемая то покашливанием, то тяжелыми вздохами. Но и они, как перед началом спектакля, постепенно затихли. Разговоры прекратились, словно по мановению волшебной палочки.

А в нескольких шагах, там, куда не распространялись шок и ужас, охватившие стоявших здесь, мир продолжал жить своей обычной жизнью. Капли дождя барабанили по стеклам, какая-то птаха пела, подражая звукам мобильного телефона. Где-то вдали хлопнула дверь — должно быть, ее закрыло порывом ветра, потому что вся человеческая деятельность на какое-то время замерла. Замерла из-за нее.

Над телом стояли две молодые женщины. Обе были живым воплощением поразившего всех ужаса: руки зажимают рот, глаза, в которых стоит немой вопрос, шарят по лицам зевак, избегая смотреть только в одном направлении.

Женщины упорно не смотрят друг на друга.

И не задают друг другу никаких вопросов.

И чем дальше темная жидкость растекается по линолеуму фисташкового цвета, тем больше она бледнеет и теряет свой неестественный вид, тем больше становится похожа на то, чем является на самом деле, — на кровь.

Часть I

1

Марго Джонс

Я впервые почувствовала, как в моем чреве зашевелился ребенок, как раз в тот самый момент, когда у Винни родился сын. Родился, чтобы умереть часом позже.

Только вышла из душа и как раз закуталась в полотенце, и вдруг где-то глубоко внутри ощутила слабое движение. Даже не движение, а легкий намек на него, как будто кто-то шаркнул по неровности дороги. Одиночный всплеск, едва заметный толчок, легкое подобие шевеления в матке — признак зарождающейся жизни.

Чуть не задохнувшись, я почувствовала легкий приступ тошноты при мысли о том, что во мне поселилось нечто. Будь проклята эта научная фантастика. Ведь в первую очередь этот намек на движение свидетельствовал о чуде возникновения новой жизни, о том, что мне улыбнулся Лик Божий, который одинаково улыбается и нищим, и высокородным. Хотя в наше время первое, что в этот момент приходит в голову любой беременной женщине, — Чужой, вырывающийся из мужской груди в кровавом фонтане.

Тогда я, кажется, улыбнулась, и мурашки на руках постепенно исчезли. Позже я еще вспомню, как в самый первый момент вздрогнула от отвращения, и почувствую стыд.

В те же самые минуты только что родившегося малыша Винни стремительно везли на крохотной пластиковой кроватке по бесконечным коридорам больницы — его фиолетовые конечности все еще были испачканы кровью матери. Экран моего телефона вспыхнул, и я увидела послание с массой медицинских терминов, которое пришло от моей самой старинной подруги, — сердце новорожденного сначала почти остановилось, а потом судорожно забилось вновь. Мой невразумительный ответ был полон ужаса, смешанного с облегчением, а потом случилось ЭТО.

«Он умер», — появилась на экране короткая фраза.

Я тут же набрала номер Винни, но мне никто не ответил. Тогда мне не пришло в голову, что я могу больше никогда не услышать голоса лучшей подруги, но пустота, сменившая в моих ощущениях ту бодрость, которую я испытывала всего несколько мгновений назад, была предвестницей всего того, что ждало меня в будущем. Она означала, что впервые за последние двадцать лет у нас с Винни появилась проблема, которую нам придется решать поодиночке. После того как со стола убирают остатки поминальных блюд и уходят последние соболезнующие, человек остается со своим горем один на один. Смерть ребенка можно оплакивать только в полном одиночестве.

Разъединившись, я послала ей голосовое сообщение, хотя сейчас уже не вспомню точно, что тогда наговорила. А потом было письменное сообщение: «Мне страшно жаль. Люблю тебя. Если понадоблюсь, я всегда рядом».

Нужно возвращаться к работе.

Сегодня я должна была появиться в офисе после целого месяца, проведенного на различных показах. Когда я только начинала в качестве ассистентки, то есть девочки на побегушках, ездила только на показы мод в Лондоне — с билетом, дающим право ютиться в самых дальних рядах. Приходилось вытягивать шею, чтобы увидеть не только головы манекенщиц, но и располагавшиеся ниже сверхъестественные творения гуру мировой моды.

В те дни я запоминала коллекции по музыке, их сопровождавшей, и по прическам моделей, а не по самим одеждам — те я рассматривала позже, в записи. Взбираясь по карьерной лестнице, я поняла, почему так много фешен-редакторов повернуто на обуви — ее видишь только тогда, когда занимаешь на показах место в первом ряду.

В этом сезоне я побывала на показах в Нью-Йорке и Париже, а также в Милане, что в последние десять лет регулярно делала дважды в год. Правда, на этот раз захватила крохотного зародыша, который был со мной и на жестких скамейках, и в роскошных драпированных креслах и которого/которую (мы так и не выяснили пол — Ник был против) я тайно проносила через ограждения из бархатных канатов и мимо затянутых во все черное швейцаров на все те приемы и открытия роскошных бутиков, куда нас приглашали вдвоем с мужем. Там мы чокались бокалами с шампанским, но не пили из них.

Я улыбалась каждый раз, когда вспоминала, как утомительно было таскаться на мероприятия с довеском, чьи потребности заставляли хищно выслеживать официантов, словно высеченных из цельных кусков мрамора, и подчистую сметать изящные закуски с серебряных блюд у них в руках.

Но сейчас я уже в Лондоне, и настало время возвращаться в офис. Сегодня должны выбрать человека, который заменит меня на период декретного отпуска. Человека, готового взять на себя ту работу, которой я добивалась десять очень непростых лет. И до сего момента эта перспектива казалась мне ужасной. Но сейчас я могла думать только о жизни крохотного существа, возникшей и угасшей в нескольких милях от меня.

Вместе с Винни мы провели последний уик-энд, болтая и веселясь от души. Планируя, что будем делать в течение нескольких следующих месяцев, когда расстанемся с офисами и сможем, свободные как ветер, гулять днем где нам вздумается, наслаждаясь компанией друг друга и наших крохотных спутников. В нескольких шагах от дома, где жили мы с Ником, открылась новая кофейня с голыми кирпичными стенами и висящими на ничем не прикрытой арматуре лампами — автобус, шедший от дома Винни, останавливался прямо перед ней.

Винни знала, что у нее будет мальчик, — прямо с тех пор, как это стало очевидно на экране УЗИ. Свое нетерпение она объяснила желанием заранее спланировать жизнь младенца и придумать ему имя, на что я в шутку сказала, что она помешана на желании контролировать все и вся. Так в возрасте 20 недель малыш получил имя Джек.

Пока я была у Винни, пришлось зайти в туалет: кажется, я теперь большую часть времени провожу на толчке — каждый час выжимаю по несколько капель, а мочевой пузырь остается полным. Там я наслаждалась видом бесчисленных белых детских трико, вывешенных для просушки. А еще в доме были: жесткая деревянная кроватка, застеленная белоснежными простынями, пеленальный столик, заваленный подгузниками и пеленками из хлопка, и целый набор кремов и присыпок, о которых я в жизни не слыхала, хотя моя прямая обязанность — писать о различных непонятных и предназначенных только для избранных косметических средствах.

В Винни всегда было больше материнского, чем во мне, — она спокойнее, терпеливее, и инстинкты развиты гораздо сильнее. А еще она добрее. Так что материнство для нее — естественное состояние, и я была благодарна за то, что наши дети должны были родиться с интервалом в пять месяцев. Это означало, что у меня есть целых пять месяцев, чтобы научиться искусству взращивания детей, подобно тому как в школе я списывала у нее, лучшей подруги, рефераты.

Когда я села на автобус до офиса, сердце сжималось от мыслей обо всей этой суете, покупках и подготовке к тому моменту, когда Джек должен был наконец по-явиться дома. На глаза наворачивались слезы, когда я думала о том, как теперь Винни и ее муж Чарльз вернутся в дом, полный предвкушения настолько, что в предшествующий уик-энд его стены чуть ли не вибрировали. Перед глазами у меня стояла их терраса из красного кирпича, оседающая под грузом скорби, когда они прибудут вдвоем, а не втроем.

Они выглядели такими готовыми к тому, чтобы стать родителями — казалось, все внутри них звенит от этой готовности и от нервного напряжения вот-вот посыплются искры. Пока Винни занималась приготовлениями к появлению малыша, Чарльз подчищал концы на работе. Он планировал провести с ними первые шесть недель жизни Джека.

— И в результате мы поубиваем друг друга, — смеялась Винни в прошедший уик-энд. — Невозможно торчать нос к носу так долго.

Хотя я сомневалась, что за все это время они хоть раз повысят голос. В прошлом такого никогда не случалось.

Они выглядели абсолютно гармонично, пока Чарльз путешествовал на кухню и обратно, подавая чай и принося различные детские принадлежности, которые Винни хотела мне продемонстрировать. При этом успевал рассказать, сколько всего пришлось приобрести, готовясь к рождению сына. В энтузиазме он не уступал Винни, и мысли о том, каким отцом он станет, распирали его так же, как Винни распирал младенец.

Помимо сходства со всеми заботливыми мужьями, в нем наблюдалось сходство с одной из тех собак, что отказываются покидать беременную хозяйку. Его желание чем-то помочь Винни было неиссякаемым — он был предан ей до бесконечности. На «Ютьюбе» научился делать массаж ног. Когда наступило время прощаться, стоял рядом с Винни на ступеньках крыльца, обняв ее за плечи, как будто хотел от чего-то защитить, пока они махали мне вслед.

В следующий раз он должен был распахнуть передо мной дверь и представить новорожденного сына. Теперь этого никогда не случится.

Обычно по пути на работу я читаю новости в телефоне, но сегодня не могла понять смысла слов перед глазами. И пока двухэтажный автобус пробирался по укутанным смогом улицам юго-западного Лондона, я все пыталась как-то связать долгожданного Джека со всеми его будущими возможностями с этим мертвым малышом, над которым оставалось только преклонить в рыданиях колени, вместо того чтобы ласкать и ворковать над ним. Связать с неподвижным телом, всего несколько дней назад ерзавшим под туго натянутой кожей живота Винни.

У меня было ощущение, что утром я проснулась в параллельной вселенной, привела себя в порядок и села на сороковой маршрут, приехав черт знает куда. А в нашей родной вселенной Джек, конечно, вручен счастливой матери и благополучно засопел в теплых и ласковых руках моей лучшей подруги и верного товарища, столько раз обнимавших меня…

Но мой собственный ребенок вдруг пошевелился в этой измененной реальности. Он подтвердил свое существование, свое наличие, свои права на меня и на окружающий мир. И это было самое земное и острое ощущение, которое я когда-либо испытывала.

* * *

Когда я появилась в офисе, кандидаты уже расположились вдоль одной из стен. Склонив аккуратно причесанные головы, они уставились в экраны телефонов, сидя под пластиковым логотипом-переростком нашего журнала: «От»[1]. Одна из любимых шуток Мофф — полные надежд люди помещались под довольно прямолинейным указанием на то, чего они хотят достичь.

Я достаточно хорошо знала своего босса, чтобы осознавать, что она срежиссировала практически всю свою жизнь. Будучи в первую очередь охотницей за сенсациями, Мофф видела их практически во всем: фотографии, дизайн страниц и заголовки — только это занимало каждый ее день. Две женщины, соперничающие друг с другом за редкую возможность поработать в одном из самых успешных в стране журналов мод — пусть даже то короткое время, пока я буду в декретном отпуске, — коллизия, коей главный редактор этого журнала, Эмили Моффатт, не могла пропустить. Наверняка предложит проигравшей написать о своем опыте в следующий номер.

Я быстро прошла мимо, стараясь не разглядывать их слишком пристально, благодарная богу за то, что живот пока еще не слишком сильно выпирает и что я все еще похожа на этих двух изящных, хорошо одетых женщин, пришедших побороться за мое место. Не относясь к той части представительниц индустрии моды, что балансируют на грани истощения, я, тем не менее, высокая и достаточно стройная женщина, обладающая достаточной долей цинизма, чтобы понимать: внешние факторы будут играть не последнюю роль в битве на утренних собеседованиях.

Радуйся, что еще кому-то нужна и не ходишь вразвалку, как утка.

Я хорошо понимала, что хотя главная цель Мофф — найти такого же писучего и квалифицированного фешен-редактора, как нынешний, она станет также внимательно оценивать, как каждый кандидат будет смотреться перед камерой и на обложке журнала и носить дорогущие дизайнерские наряды, как попало хранящиеся в гардеробной в конце холла, напоминающей кладовую благотворительной организации.

Когда я появилась здесь впервые в качестве практикантки много-много лет назад, личный помощник Мофф провел меня к этой гардеробной и велел «навести тут хоть какой-то порядок».

В работе в «От» было много такого, что не совпадало со сценарием «Дьявол носит “Прада”»[2]. Его я, двадцатидвухлетняя, посмотрела всего за месяц до моего появления здесь. Меня встретили холодные туалеты, где курьеры, доставлявшие одежду в мешках с логотипами модных домов, прятались, чтобы в перерыве почитать таблоиды; прогорклый запах рулетов с копченой грудинкой, поднимавшийся из кафе Спироса на первом этаже; парни с верхнего этажа, где располагалась редакция журнала «Гол!», которым обязательно надо было втиснуться в уже переполненный лифт; и, наконец, мышь, регулярно появлявшаяся между колесиками моего рабочего кресла, готовясь сожрать хлопья, оставленные на столе.

Но самое большое отличие от этой сказки о мире моды заключалось именно в гардеробной. Помню, как загорелись мои глаза — а они загорались у всех, — когда у меня появилась возможность заглянуть в нее. Я ожидала увидеть — как и все, кто посмотрел гребаное кино, — идеальный дизайнерский бутик с подсвеченными полками, негромкой музыкой и рядами обуви и сумок вдоль стен, как будто ждущими покупателя.

Мое разочарование тем, что я узрела в действительности, было настолько сильным, что граничило с отвращением. Гардеробная размером с ванную комнату, причем скромных размеров, с рядами полок от пола до потолка на всех стенах и четырьмя вешалками, стоящими в ряд посередине помещения, а весь пол, от двери до окна в дальней стене, завален едва ли не по пояс набитыми под завязку пакетами из бутиков, о которых я в то время могла только читать в журналах.

Из пакетов торчали обитые атласом туфли карнавальных цветов на высочайших шпильках, сумки из крокодиловой кожи, украшенные заклепками и шипами из розового золота, шелковые блузки с принтами, воздушные тюлевые юбки, кожа, деним, парча, стразы. Все это было предназначено для редакторов и стилистов и привозилось в редакцию с одной только целью — чтобы они выбрали что-то, что потом будет сфотографировано на лучших моделях и размещено на страницах журнала, о чем они потом будут писать и кричать на всех углах, чем будут восхищаться и что будут продвигать, — ну и для ассистентов, в чьи обязанности входило отправить всю эту роскошь назад после того, как необходимость в ней отпадет.

Никогда в жизни я не созерцала такую красоту столь близко, никогда не касалась ничего подобного и, уж конечно, не примеряла (пока за мной не закрылись двери гардеробной). И в то же время никогда не видела более пренебрежительного отношения к вещам стоимостью в три мои зарплаты или даже больше. Сама с детства очень бережно относилась к своим вещам, была аккуратной и чистоплотной, и всегда уважала стоящие вещи, не говоря уже о дорогих. И вот тогда я поняла пропасть, разделяющую меня и женщин, оставшихся за закрывшимися дверями. Для них красота и деньги были расходными материалами, запасы которых практически неисчерпаемы.

Раньше мне нравилось думать, что Мофф взяла меня на работу за мой искрометный литературный дар, за мое остроумие и за мой стиль, музыкой льющиеся со страниц журнала — и все это босс действительно впоследствии оценила в своем фешен-редакторе, — но в глубине души я знала, что работу получила за превращение гардеробной из блошиного рынка в абонементный зал библиотеки.

Начала я с того, что глубоко вздохнула и очистила пол от роскошного мусора, разложила мелочь по полкам, помеченным инициалами редактора, затребовавшего их, с указанием даты, когда они были доставлены, а одежду развесила на вешалках по именам дизайнеров и в соответствии с сезонными трендами. Частенько среди барахла находились одиночные туфля или сережка — их я откладывала в сторону в надежде позже найти пару.

Я нашла вещи, считавшиеся давно утерянными и полностью оплаченные под нажимом разъяренных рекламщиков того или иного лейбла: меховую шубку, направившуюся прямиком в угловой кабинет Мофф — ее она с тех пор время от времени надевала зимой; заколку для волос с бриллиантами, которую Трина, наш бьюти-редактор, надела на свою помолвку, и странно скроенное шелковое платье-футляр: его Лора, бывшая тогда фешен-редактором, выбирала для выгула в каждом сезоне, при этом театрально подмигивая мне так, чтобы это видел весь офис.

— Большое спасибо вам, мисс Джонс! Лучшая уборщица в мире моды! — заливисто смеялась она при этом.

На какое-то время прозвище пристало. Надо признаться, начало моей работы в мире моды было более обыденным, чем у большинства женщин в нашем офисе, ведь многие из них пришли, в отличие от меня, не с улицы, а унаследовали свои места как представительницы целых династий. В то же время мой провинциальный акцент и тот факт, что Мофф обратила на меня внимание только из-за того, что я прибралась в гардеробной, слишком напоминали историю Золушки, чтобы не воспользоваться этим в дальнейшем.

На эти возгласы я краснела и пожимала плечами. Среди моих находок был также помятый габардиновый плащ: я постоянно воображала Джеки О[3] в черном свитере и обтягивающих брюках, накидывающей его. Чтобы купить такое произведение модного лейбла, я должна была бы копить несколько лет. И тот факт, что мне пришлось бы расстаться с кучей денег в магазине, не мог не вызвать чувства праведного гнева.

Но мне сказали, что я могу взять плащ себе за великолепно проделанную работу — мало кто мог предположить, что десять лет спустя я все еще буду здесь. Время от времени я надеваю этот плащ — будучи уже поглавнее многих.

* * *

К тому моменту, когда должно было начаться первое собеседование, я все еще ничего не получила от Винни. И чувствовала, что не могу избавиться от мыслей о трагедии, особенно когда перед глазами вставали хлопковые чепчики, купленные для Джека, до смешного крохотные носки, покупая которые мы весело хихикали в воскресенье, и пластмассовая ванночка, прислоненная к умывальнику в ванной комнате.

С трудом верилось, что я все еще не разрыдалась — наверное, благодаря гормональным изменениям в организме, — ведь в последние недели я охотно ревела над рекламой приютов для бездомных животных и страхования жизни. Вместо того чтобы реветь белугой, я ощущала горе моей подруги как тупую боль где-то в глубине горла. Она распространялась на сердце, дрожащие руки и живот, где бабочки уступили место печали, глухой и тяжелой, как булыжник.

Наверное, бывают несчастья, не проливающиеся слезами — просто причиняющие боль.

Я ничего не могла рассказать Мофф — не знала, как это сделать, а она наверняка не знала, как воспринять подобные новости. Ведь это звучало бы как отрывок из сентиментальной телепередачи.

Только там можно услышать об умирающих младенцах. Хоть они и умирают каждый день, мы предпочитаем притворяться, что этого не происходит.

Мне не хотелось рисковать, чтобы не разрыдаться на глазах у своего босса — с эмоциями у Мофф всегда были проблемы. Конечно, сначала она будет шокирована и постарается казаться отстраненной, а потом наверняка отправит меня домой. А остаться в одиночестве — последнее, что мне было нужно.

Поэтому я повесила пальто за рабочим столом и расправила безразмерную рубашку, которую надела вместе с джинсами цвета индиго.

Пока не собираюсь одеваться как беременная!

И стала рыться в своей жесткой кожаной сумке — справки о беременности, витамины для беременных, бутылка с водой, косметичка — в поисках черного футляра с мобильным телефоном, пропуском и записной книжкой. Отыскав его, прошла в комнату для переговоров со стеклянными стенами рядом с кабинетом Мофф.

Две женщины, пожелавшие занять мое место, меня уже знали. Видели фото в Сети — крайне неудачно обрезанный снимок, который я ненавидела и который сопровождал большинство моих статей, где он располагался на самом верху страницы, как раз рядом с именем. Они знали меня по тому месту, которое я занимала на показах: таблички с каллиграфически написанными именами расставлялись на креслах или — через слишком лестные для иных бедер интервалы — на жестких белых скамьях; чтобы все знали, чья задница займет то или иное место. И пока приглашенные ищут свое имя, прогуливаясь вдоль подиума, они читают чужие, чтобы позже нагло заговорить с кем-то нужным или чтобы безжалостно обсудить чьи-то промахи с членами своей клики.

Я даже сказала Мофф, что смутно представляю себе, кто такие эти две соискательницы. Хотя, честно говоря, знала абсолютно точно. Потому что изучила тех, кто, возможно, заменит меня, не менее тщательно, чем изучала кандидаток в няньки будущего ребенка. Заранее готовилась к тому времени, когда вернусь из отпуска. Потому что, хотя моя работа и не заставляла меня трепетать от восторга, она все-таки была частью моей жизни. Частью значительной, часто эмоционально напряженной, иногда бесившей, но тем не менее живой и доставлявшей удовольствие — свою работу я люблю. И выполнить ее могла только наиболее способная из кандидаток.

Женщина, способная выполнять все распоряжения Мофф и в то же время готовая безропотно свалить через год.

Первая соискательница, известная по колонкам светской хроники, была замужем за наследником миллионной консервной империи. Я заметила, как Мофф насторожилась, ощутив аромат денег, исходивший от этой женщины, увидев ее безупречные волосы, забранные в конский хвост и брошенные на плечо, заметив светящуюся изнутри кожу, ухоженные, но не покрытые лаком ногти и достойные птеродактиля острые локти, говорившие о потреблении калорий в количествах, едва достаточных для нормального функционирования организма. Изящная кукольная фигурка была затянута в идеально сидевшие черные брюки и простую водолазку, а на ногах сидела пара лоферов[4], за которые любой фешен-редактор продал бы душу дьяволу.

Когда я подумала о том, что она может занять мое место, внутри меня все похолодело — я всегда неуютно чувствовала себя с людьми столь же богатыми, сколь и безукоризненными. Я знала, что являюсь по натуре девушкой трепетной и неуверенной в себе (Винни вечно распекала меня за это, грозя пальцем и приговаривая: «Посмотреть не на что!»), но эта женщина действительно была воплощением всего того, чем я не была, так что, если она получит мою работу, Мофф может в конце концов понять, что копия иногда бывает гораздо лучше оригинала. Уверенность, дающаяся только соответствующим образованием, внешний вид, являющийся результатом естественной красоты и приобретенного лоска, легкость в обращении — результат абсолютной убежденности в том, что собеседник хочет тебя выслушать…

Только через мой труп.

Пока Мофф хихикала над сплетнями кандидатки и расспрашивала ее об общих знакомых, я обдумывала свою стратегию. Мне пришло в голову, что женщина, которую мало интересуют деньги, являющиеся важной частью предлагаемой позиции, скорее всего сломается, узнав об абсолютной преданности делу, требуемой Мофф от всех сотрудников. Так что я рассказала, как иногда приходится оставаться в офисе за полночь, чтобы вовремя сдать материалы в печать, как приходится писать срочные сообщения прямо в телефоне на улице под дождем — с тем чтобы информация «От» непременно оказалась первой в ленте новостей.

Глаза женщины, глубоко посаженные над аристократическим носом, расширились…

Слишком просто сдалась!

Она наверняка сообщит о своем отказе прямо из такси по дороге домой.

— А теперь у нас… — Мофф посмотрела на следующее резюме после того, как первую соискательницу проводили из конференц-комнаты, а вторая заняла место напротив нас за столом с красной плексигласовой столешницей. — Марго?

— Ой, что вы, нет, — поправил ее приятный голос, пока его хозяйка поправляла рукава ладно скроенного темного пиджачка. — Так написано в моем резюме, но меня никогда не звали «Марго» — слишком официально и попахивает нафталином. — Женщина улыбнулась — сплошные непокорные темные кудряшки и вульгарная красная помада. — Зовите меня Мэгги.

2

Мэгги Бичер

Она чуть не умерла, поняв, что сморозила. Официально! Попахивает нафталином!

И это об имени женщины, попадавшемся ей на глаза все эти годы каждый раз, когда она открывала «От», имени, стоявшем в выходных данных, где, возможно, будет заменено ее собственным именем… Хотя теперь вряд ли.

Боже, Мэгги, какая же ты идиотка!

Ей часто говорили — обычно мужики на строительных площадках или в пабах, — что у нее большой рот (с яркой помадой он является одной из самых привлекательных ее черт), но она никогда не открывала его настолько широко, чтобы облажаться по полной. До сегодняшнего дня. Ну что на это скажешь? На нервах она полный отстой…

А направляясь на собеседование, Мэгги реально нервничала. Такая работа на дороге не валяется. Еще бы. Фешен-редактор глянцевого журнала — это нереально круто.

Сидишь и думаешь о всяких красивых вещах, а те, кто делает такие вещи, присылают их тебе, чтобы ты убедилась, насколько они красивы. Много путешествуешь — наверняка надо быть на всех Неделях моды, — а кроме этого берешь интервью у шикарных людей в разных необычных местах, иногда оказываясь там только потому, что у бренда, желающего завоевать твое расположение, просто имеется достаточно денег, чтобы оплатить твое пребывание там.

Проще говоря, она вполне могла бы взять на себя эту работу — по крайней мере на год, до тех пор, пока Марго Джонс не решит вернуться. Мэгги с удовольствием согреет место Марго в ее отсутствие.

Надо отдать должное фешен-редактору — она не обратила никакого внимания на вырвавшиеся слова. И пока Мэгги старалась как-то сгладить впечатление, Марго улыбнулась и сама начала беседу.

— Привет, Мэгги! Вот уж не знала, что ваше полное имя — Марго… Судя по всему, нас не так уж мало в этом мире. Как ваши дела?

Мэгги так и подмывало объяснить свою ошибку тем, что женщина, сидящая напротив, действительно Марго, Марго-Марго, то есть та, до кого соискательнице очень далеко. Она никогда не соответствовала этому элегантному имени — невысокого роста, грудастая, грубоватая и способная на кошмарные оплошности в общении.

Другая же Марго высокая и гибкая, ухоженная, с длинными прямыми светлыми волосами и очень чистой бледной кожей. Как всегда, она выглядела безукоризненно, хотя, возможно, и чувствовала себя чертовски скверно. Интересно, на каком месяце? Наверное, уже скоро. Но все равно сейчас Мэгги ощущала себя менее комфортно, чем визави, особенно запутавшись в рукавах пиджака, одолженного у соседки по квартире Кэт.

Но об этом Мэгги ничего не сказала.

— Да всё в порядке, спасибо, — ответила она.

В этот момент Мэгги по глазам Мофф поняла, что та готова послать ее куда подальше — до этого они светились живой заинтересованностью, связанной с оплошностью и возможным раздражением Марго по этому поводу. И вновь Мэгги привычно прокляла себя за то, что не смогла подать свою персону с более выгодной стороны. Тем не менее ей показалось, что Марго в нее верит.

Впервые они встретились много лет назад, во время поездки для СМИ — одной из тех, что бренды устраивают не слишком часто, считая их очень уж дорогими и совершенно бесполезными. В тот раз один из нишевых водочных брендов отправил толпу журналюг на три дня в Исландию и разместил в отеле со всякими прибамбасами, где их возили на теплые источники исключительно на «Мерседесах» и организовали экскурсию на гейзеры на вертолетах; кормили же в лучших ресторанах Рейкьявика. Мэгги получила место, пообещав написать обо всем в колонке местной газеты, посвященной еде и напиткам, а Марго пригласили как фешен-редактора «От», то есть человека, который должен знать о нишевой водке, если производитель хочет, чтобы водка вышла за пределы ниши, по крайней мере для определенных кругов.

Группа была странная. Сердце Мэгги чуть не ушло в пятки, когда все встретились в аэропорту возле выхода на посадку, и большинство оказались мужчинами средних лет, пишущими о потребительских товарах для крупных газет. Мужчины среднего возраста — и эта гламурная блондинка в черной кожаной байкерской куртке, серых джинсах и сапогах до колена, казалось, потрясенная видом спутников не меньше, чем Мэгги. Объединенные обстоятельствами, они были вынуждены держаться вместе. Во время поездки мужчины вели себя как завзятые холостяки и пили не по-детски, так что две женщины развлекались, наблюдая за ними.

— Я почти рада, что я — неисправимая холостячка, — сказала Мэгги Марго, когда в первый вечер они сидели спиной к плиточной стене бара, похожей на стены метро. Заведение, в расчете на хипстерские вкусы, пыталось походить на лабораторию, и напитки подавали в колбах и пробирках. Есть какое-то очарование в том, что европейцы так и не поняли: ничего крутого тут нет.

— Я лучше останусь старой девой, чем выйду замуж вот за этого, — продолжила Мэгги, указав на одного из членов группы, который клеил игривую исландку на танцполе, полном людей, годившихся ему в сыновья.

Может быть, сказано слишком сильно, но в то время Мэгги была зла на весь мир. С момента ее последнего значимого романа прошло уже шесть лет, а через пару месяцев ей тридцать. Она ходила на свидания и даже завела парочку кратковременных интрижек, но ничего действительно серьезного. Вся проблема заключалась в том, что она наконец смирилась с одиночеством. И теперь даже наслаждалась им.

— Надежнее завести младенца в одной из этих штук, — ответила Марго, покачав пробиркой с зеленой жидкостью.

Тогда они обе рассмеялись и стали рассказывать друг другу о своих самых кошмарных ухажерах: один вечно ковырял в носу, другой беспробудно пил, третий постоянно угрожал (поделилась Марго), а еще один носил кожаное пальто в пол (поведала Мэгги).

У Мэгги создалось впечатление: Марго, как и многие женщины ее возраста, находящиеся в отношениях, пытается сказать, что в душе она тоже всегда одинока. Подобные верят, что по большому счету являются безалаберными бабенками, живущими в заваленных обувью жалких квартирках, и лишь случайно встретили мужика, оказавшегося не полным дерьмом. Что ж, без этой веры они действительно были бы как Мэгги, живущая в жалкой квартирке. Попытка проявить солидарность, исходящая от человека более успешного, рассудила Мэгги, — просто завуалированная жалость, ведь так?

Во время поездки они отлично проводили время. Встречались за завтраком в гостинице и на всех мероприятиях сидели рядом. Их дружба была подобна той, что возникает в девичьих скаутских лагерях: официальной и в то же время очень тесной, теплой, но временной. Вернувшись домой, Мэгги купила реплики всех нарядов, виденных на Марго, — в значительно более дешевых магазинах, где товар выдают в пластиковых пакетах, а не в бумажных. Звучит, конечно, жутковато, но, в конце концов, работа Марго именно в том, чтобы заставлять окружающих одеваться как она. Хотя Мэгги чувствовала, что ей будет не-много не по себе, если Марго узнает об этом.

С тех пор они встречались несколько раз — на ланчах и редких обедах, устраиваемых каким-нибудь модным лейблом или компанией по производству шикарных письменных принадлежностей, или на показах, где Мэгги находилась в задних рядах, — и в таких случаях всегда находили время поболтать. Когда же Марго написала, что беременна, и предложила временно занять ее место в модном журнале, девушка не могла поверить в такую удачу. Конечно, гарантий, что она это место получит, не было никаких, Мэгги прекрасно понимала это, но поддержка Марго дорогого стоила.

Будучи фрилансером, Мэгги никогда не сидела абсолютно без денег, но работа оплачивалась по-разному — то густо, то пусто, — к тому же перерывы между заработками бывали довольно значительными. Работа с фиксированной зарплатой подошла бы гораздо больше. Мэгги могла бы слегка расслабиться, может, даже начать кое-что откладывать или вступить, наконец, в пенсионный фонд — то есть сделать то, о чем постоянно врала родителям. Учитывая остальные преимущества работы в «От», это могло бы стать вишенкой на торте, но, судя по увиденному за это утро, ни один из сотрудников издания и близко не приближался ко всяким сладостям, с вишенкой или без нее.

Вроде бы после того, как они закончили со вступительной ерундой, собеседование проходило достаточно успешно. Не будучи фешен-редактором, Мэгги все-таки была журналисткой до мозга костей. Врожденный нюх на интересный материал, умение его искать, мастерский подход к делу превращения заурядного сюжета в историю…

Мэгги всегда очень интересовало, что делает вкус отдельных людей модным трендом. И достаточно рано поняла: большинство людей интересуются именно тем, что представляет интерес с точки зрения кого-то другого.

Казалось, ее энтузиазм достаточно быстро вновь вернул благосклонность Эмили Моффатт — как только главная поняла, что перед ней далеко не новичок. Мэгги приходилось называть ее полным именем: как же иначе, ведь это действительно Эмили Моффатт. В глянцевых журналах не было фигуры более яркой и обладающей большим влиянием. Многие в мире моды критиковали Моффатт у нее за спиной — мол, сука, тиран, карикатура на саму себя, — но все, кого знала Мэгги и кому довелось с ней работать, сходились на том, что сука эта была настоящим профессионалом. И даже те, кто работал вместе с ней много лет, предпочитали говорить об Эмили Моффатт исключительно шепотом.

И вот теперь она сидит напротив Мэгги, как оживший портрет, и собеседует ее. Искусно уложенные волосы цвета воронова крыла — словно отдельный аксессуар, который можно снять, как парик с человечков «Лего», серый брючный костюм в гленчек[5], чьими стрелками можно шинковать морковь, лицо настолько утонченное и ухоженное, что для определения возраста обладательницы нужно срезать макушку и посчитать годовые кольца. И эта женщина беседует с ней!

Мэгги скорее почувствовала, чем увидела, как главный редактор посмотрела на нее в тот момент, когда она вошла. Одним движением глаз Эмили Моффатт осмотрела и оценила Мэгги с головы до пят, начиная с прически (с утра Мэгги посетила парикмахера, зная, что непокорные кудри неуместны в такой важный момент) и кончая расшитыми вельветовыми балетками, в панике купленными накануне вечером (нечто похожее было надето на Марго, когда они виделись последний раз).

А в промежутке между крайними точками Моффатт успела заметить пиджак, одолженный у подруги (материал и крой намного лучше, чем у всего, что Мэгги могла себе позволить), «идеальную белую футболку», как это называют фешен-редакторы (по мнению Мэгги, «идеальность» объясняется только сотней фунтов цены) и черные брюки (простенькие, но со вкусом). Кроме того, она успела оценить основные параметры соискательницы. Так, по крайней мере, показалось. Мэгги почти испугалась, что вероятный будущий босс сейчас скажет, что у нее неподходящий размер бюстгальтера, совсем как продавщицы в магазинах женского белья, которые с одного взгляда могут определить, что у вас — 34С или 34D.

Она никому не рассказала бы, сколько времени потребовалось на выбор наряда, но сроки подачи одной статьи точно были нарушены. Как подобрать одежду для встречи с человеком, который еще полгода назад решил, что именно вы должны носить в этом сезоне?

С того самого момента, как она впервые с ними столкнулась — хотя и на расстоянии, — Мэгги не переставала удивляться тому, как одеваются сами фешен-редакторы. Да, на глянцевых страницах своих журналов они могут рассказывать, что в следующем сезоне вернутся 70-е, так что все должны носить горошек, но сами, скорее всего, будут надевать джинсы и свитера или белые блузки натурального хлопка. Конечно, при условии, что джинсы дизайнерские, а свитера кашемировые на миллион процентов. Так что, если отбросить самые одиозные фигуры, в жизни эти женщины — вовсе не те павлины, которыми должны быть, если судить по их публикациям.

Их простой деловой стиль вовсе не значил «вот я какая». Статус зарабатывался неброскостью, чтобы все понимали, что они над схваткой — а это гораздо сложнее, чем выделяться среди толпы каким-нибудь желтым моднючим нарядом и шпильками в цвет. Такой стиль они оставляли для соцсетей.

На пике своего цинизма Мэгги твердо верила, что такая манера одеваться среди фешен-редакторов — результат невысказанного желания продемонстрировать окружающим свою природную красоту. Ведь для того, чтобы хорошо выглядеть с минимумом косметики, в синем свитере и мешковатых джинсах, требуются молодость, постоянные физические упражнения, уход за собой и милые — или подкорректированные — черты лица. И у Марго все это есть. А вот Мэгги выглядела как мальчишка-подросток, и ее вид мог вызвать только стоны сожаления, если она не была в полной боевой раскраске с утянутым до крайней степени поясом. Понадобилось все мужество, чтобы не явиться на шпильках.

Соседка никак не могла поверить.

— Неужели в этих балетках? — произнесла она со своим явным ирландским акцентом утром, когда бедняга разрывалась на части, готовясь к встрече.

Если б у Мэгги было больше времени до электрички, она обязательно указала бы соседке на то, что если быть по-настоящему модной, то со шпильками следует надеть шелковые пижамные штаны. Без шуток.

Эмили Моффатт успела изучить Мэгги, пока та садилась за стол, а Марго вела себя совсем по-другому. Казалось, была погружена в свой собственный мир — холодные голубые глаза смотрели куда-то вдаль, она машинально покусывала нижнюю губу, демонстрируя белоснежные зубы, а в руке рассеянно вертела ручку. Будто вообще не замечала Мэгги, пока та не заговорила (боже, опять дурацкая фраза в самом начале!).

У Марго был настолько отсутствующий вид, что Мэгги подумала, уж не стоит ли сделать вид, что они не знают друг друга. Где-то она уже слышала, что иногда подобное рекомендуется, потому что якобы главный ни за что не выслушает с благосклонностью кандидата, предложенного уходящей в декрет сотрудницей. Им просто не нравится то, что новичок получил одобрение будущей мамочки, посчитавшей кандидатуру «безопасной» — в этом случае на работу мог выйти простофиля или зануда.

Естественно, Мэгги задумывалась над тем, что Марго могла выбрать ее именно потому, что не видела угрозы своему положению. Была бы идиоткой, если б не думала об этом. Объяснение, в общем-то, на поверхности: Мэгги ниже и толще, у нее нет шика и успешности. Невысокая, непримечательная Мэгги против ледяного гламура Марго. Идеальная «замена». Но Мэгги хотелось надеяться на веру фешен-редактора в то, что знакомая может справиться с работой и станет лояльной заменой, а не пригретой змеей.

Когда собеседование началось, Марго повела себя достаточно дружелюбно и постепенно втянулась в процесс. Так что беседа стала больше напоминать светский разговор, а не допрос с пристрастием. Мэгги даже умудрилась несколько раз удачно пошутить. Когда закончили, Эмили Моффатт сказала, что издательство свяжется с ней через несколько дней, а Марго одарила теплой улыбкой. Мэгги показалось, что та хотела сказать ей, что все прошло удачно, и так расслабилась, что чуть не забыла задать собственный вопрос.

Ей всегда говорили, что кандидат, задающий вопросы, выглядит в глазах работодателей заинтересованным и уверенным в себе, — конечно, если вопрос подходящий. Она продумала его заранее.

— А какова вероятность, что я смогу продолжить сотрудничество с «От» после отпуска Марго? — спросила Мэгги, глядя на главного босса.

И именно в этот момент с Марго произошло нечто странное. Она как раз просматривала сообщения, что по нынешним временам допустимо даже во время разговора. Но вдруг побледнела, задрожала; губы стали серыми, кожа — взмокшей, а глаза — пронзительными и взволнованными. Она смотрела на Мэгги и в то же время сквозь нее. Сухожилия на шее напряглись.

— Мы еще поговорим об этом, — резко сказала Марго. — Что-нибудь еще?..

3

Марго

Пришедшее фото не сразу отобразилось на моем экране. Только имя, которое я ждала — жаждала — увидеть все утро, с того самого момента, как услышала кошмарные новости.

Винни.

«Как ты там, моя хорошая? Какого ответа я вообще жду? Как можно продолжать жить, когда будущее внезапно становится прошлым?»

Трясущимися руками я открыла послание от подруги, и оно потихоньку загрузилось на телефон. Большое.

На фотографии был Джек в одном из хлопковых чепцов, который смотрелся на его голове странно большим, хотя в воскресенье, когда Винни им хвасталась, он был не больше ее ладони. На ребенке был белый комбинезончик, рукава заканчивались подобием варежек, не надетых, так что крошечные ручки торчали прямо из рукавов. Длинные пальчики с ноготками выглядели изысканными, несмотря на крохотные размеры, — они напомнили мне корабль в бутылке. Я представила себе, как они шевелятся во время сна наподобие водорослей, омываемых невидимым течением.

Только он не спал. На груди комбинезончик был измят и испачкан, а выражение личика под чепцом замерло навсегда. Глаза были закрыты, на фоне бледной кожи ресницы выглядели темными, а губы — синими. Джека опутали какими-то трубками, что появлялись из-под ножки, исчезали под застежкой на груди и вновь, как змеи, выползали с другой стороны, соединяя черт знает что черт знает с чем. Их назначение знают только врачи. Он лежал, весь обмякший, на странных подпорках, а рядом виднелся плюшевый заяц.

Я ощущала глупую пустоту и расплакалась только тогда, когда заметила крохотную капельку крови на густом мехе зайца.

К этому времени я была уже в туалете — Мэгги Бичер осталась в переговорной, а Мофф направилась в угловой кабинет. Я не могла даже вспомнить, что сказала каждой из них после того, как открыла сообщение. Я тряслась, сидя на стульчаке в одной из кабинок и издавая дикие, животные стоны.

Почему я плакала по Джеку? Я ведь его вообще не знала. Возможно, оплакивала саму идею его существования. Существования сына Винни с непокорными кудряшками, которому никогда не исполнится семь лет, и чьи футбольные бутсы так и останутся нетронутыми; существования парня, чей диплом об окончании колледжа рассыпался в прах, а день свадьбы растаял, как льдина, и чьи собственные дети тоже умерли сегодня утром в тот момент, когда затих аппарат искусственной вентиляции легких. А может, я оплакивала Винни: ей придется жить днем сегодняшним и завтрашним, и тем, что наступит через неделю, потому что время не испытывает уважения к человеческим трагедиям.

Заливаясь слезами и почти задыхаясь, я поняла, что рыдаю, как раненый зверь. Я старалась выплакать боль и страдания, взбешенная тем, что жизнь могла сделать нечто подобное с тем, кого я люблю, и сбитая с толку жестокостью на пустом месте. Несправедливость произошедшего я ощущала, как лезвие ножа, медленно проникающее в мою плоть, — острое, наглое, неотвратимое.

Если я так себя чувствую, то что же испытывают они?

Я еще не знала, как часто мне придется задавать себе этот вопрос в ближайшие месяцы. И не знала, что, хотя больше никогда не буду плакать по Винни и Чарльзу, горе будет со мной каждый день. Что рыдания и удушливые всхлипы в кабинке офисного туалета дадут жизнь ощущению, которое останется со мной на всю жизнь.

Фотография пришла без подписи, и после нее я не получила никакого сообщения. Наверное, Винни не знала, что написать. Я уж точно не знала.

Когда глаза высохли и дыхание выровнялось, напечатала ответ: «Каким красивым он был… Мне невыносимо жаль».

После этого позвонила Нику и приготовилась собрать вещи и отправиться домой. Работа может подождать.

* * *

Когда в тот вечер Ник вернулся с работы, я несколько минут молча обнимала его. И хотя он не был сторонником длительных физических контактов, сегодня мне показалось, что объятия нужны ему так же, как и мне. Когда мы встретились с ним пять лет назад, я сразу опрометчиво подвергла его, мою новую любовь, испытаниям всеми обнимашками, поглаживаниями и похлопываниями, к которым привыкла в своей семье, где тактильные ощущения играли далеко не последнюю роль. Тогда Ник объяснил мне, что, не отрицая подобных проявлений расположения, он не очень понимает, что ему с этим делать. А еще признался, что в некоторых случаях подобные вещи вызывают у него зуд. Я поняла, что для всего этого требуется веская причина, и после этого разговора прижимала его по углам и обцеловывала только в тех случаях, когда чувствовала, что таковая имеется.

Но в день смерти малыша Винни ему так же были необходимы мои успокаивающие объятия, как и мне — его. Шестифутовая фигура Ника склонилась надо мной, непокорные рыжеватые волосы перемешались с моими белокурыми, а голову я инстинктивно положила ему на плечо еще до того, как он успел снять куртку и рюкзак. Ритм моего сердца замедлился, и оно постепенно опустилось из горла, где находилось несколько последних часов, на положенное место в груди. Оно даже коснулось крохотной беспокойной сущности, поселившейся в животе, которая ничего не знала о событиях прошедшего дня, но каким-то образом догадалась, что папочка вернулся домой.

— Боже, Марго, какой ужас! Какой гребаный кошмар! — Ник уселся на ступеньках нашей крутой деревянной лестницы и на мгновение опустил голову на руки. — Ты с ней говорила?

— Нет, — призналась я. — Звонила, но она не берет трубку. Послала несколько сообщений, но… — Мой голос затих, и я оглянулась в поисках яблока, которое ела и оставила на антикварном журнальном столике.

Я уже привыкла, что постоянно что-то ем, но сегодня почувствовала голод лишь за несколько минут до прихода Ника. Вернувшийся аппетит вызвал новую активность сущности, причем такую значительную, что я не могла думать ни о чем другом и с трудом смогла составить ответную фразу.

Кроме того, яблоко играло отвлекающую роль — я могла сосредоточиться на нем, и мои истинные чувства, те, что прятались под скорбью по умершему младенцу и его родителям, были незаметны.

Отвечая на вопрос Ника, я вдруг ясно почувствовала стыд от того, что так и не поговорила со своей лучшей подругой о чудовищном утреннем событии. Для меня это было испытанием нашей дружбы, нашей близости и моей поддержки Винни.

Как глупо, что для меня трагедия Винни вылилась в мысли о том, что она отвергла мое сочувствие… Возможно, ей сейчас просто не до разговоров.

И тем не менее мыслишка о том, что надо было сразу же позвонить, не покидала меня.

В женской дружбе иногда сложно установить равноценный курс обмена эмоциями. Мне часто приходило в голову, что помощь Винни и ее советы нужны мне больше, чем мои ей. Она всегда меня защищала, ухаживала за мной, утешала, когда я была чем-то расстроена, и выслушивала в те годы, когда мы были еще тинейджерами, иногда перебиравшими лишку. Так было всегда, за исключением того ужасного периода в школе, о котором не хочется вспоминать. Шестнадцатилетние часто расходятся, и удивительно, что с нами это произошло всего один раз.

Тогда я думала, что подобные наши отношения объясняются тем, что Винни на пару месяцев старше меня и единственный ребенок в семье, — но, став взрослой, стала задумываться: а вдруг Винни решила держать меня на некоторой дистанции? Вдруг последствия давнишней ссоры оказались более глубокими, чем я предполагала?

И дело здесь не в Нике — его Винни обожала. И не в том, что у нас разные взгляды на мир — мы достигали согласия во всем, начиная с искусства и политики и кончая достоинствами новой прически кого-то из селебрити и телевизионными программами, достойными внимания. И тогда я решила, что Винни просто более закрыта, более уравновешенна и меньше склонна к откровенным разговорам. Не помню, когда в последний раз лучшая подруга переживала кризис, тогда как у меня они в среднем каждую пару месяцев. Преодолеваются кризисы обычно с помощью бутылки красного вина и разбора моих полетов, происходившего в доме Винни, где я сидела на персидском ковре и гладила кошку Хрумку.

Когда мы обе забеременели, наша дружба пережила период возрождения. Мы вели себя как в школе — в период «ДХ», как я для себя его окрестила, «До Хелен», — то есть постоянно обменивались сообщениями по почте в офисе и продолжали в соцсетях дома. Какой мешковатый комбинезон купить, какие витамины пить, а ты читала руководство Имярек по безболезненным схваткам, а они вообще бывают безболезненными?

Я наслаждалась нашей вновь возникшей близостью. Она существовала, когда нам было по двадцать, и исчезла, когда каждая из нас пошла своим путем — Винни рано съехалась с Чарльзом, а я долго искала Ника и поэтому проводила свои дни, поздно ложась в постель и еще позже вставая по утрам.

Однако мне хватило ума ничего не сказать Винни о том, что наши отношения поднялись на новую ступеньку. Я достаточно хорошо знала подругу, чтобы предвидеть, что подобное эмоциональное заявление поставит ее в неловкое положение. Много лет назад послала ей поздравительную открытку на помолвку, полную эмоций и телячьих нежностей, — Винни открыла, прочитала и никогда о ней не упоминала.

— Ладно, — сказал Ник, стряхивая заботы прошедшего дня и собираясь подняться наверх, — думаю, мы должны быть готовы, когда им понадобимся. И что, никаких ответов на твои послания?

— Один был, — я тщетно постаралась проглотить комок, стоявший в горле, и голос задрожал, когда я вспомнила фото. Ни за что не хотела бы увидеть еще раз это крохотное тело и безжизненное лицо, но понимала, что предаю Винни, видя только ужас произошедшего, преувеличивая его и забывая об очаровательном малыше, которым трупик был.

— Вот, посмотри, — я протянула телефон Нику, который, увидев фотографию, побледнел.

— Боже, неужели надо было обязательно посылать тебе это? — вырвалось у него.

Я почувствовала себя дурой, поняв, что за все время так и не удосужилась дать оценку произошедшему. Весь день смотрела на фото, это изображение навеки отпечаталось в моем мозгу, но мне так и не пришло в голову: Винни послала мне, беременной женщине, образ мертвого ребенка, и в этом есть нечто странное и даже агрессивное. Ну конечно, она ничего такого не имела в виду, просто мы очень близки.

Настолько, что она не отвечает на мои звонки.

— Она моя лучшая подруга, Ник, — тупо повторила я. — И мы делимся всем…

— Бедная Винни, — пробормотал Ник, еще раз притянул меня и поцеловал в макушку. — Такого никому не пожелаешь. Как они со всем этим справятся?

В ту ночь мне снились инкубаторы и аппараты ИВЛ, системы жизнеобеспечения, каталки, детские кроватки и смертное ложе. Я лежала на нем и звала на помощь, зная: помощь никогда не придет. А иногда смотрела сверху вниз на Винни, одетую не в стандартные медицинские одежды синего цвета, а в серо-зеленые цвета нашей школьной формы.

У меня есть способность видеть невероятно цветные сны, и с того момента, как узнала про свою беременность, я наблюдала самые реалистичные сны в своей жизни. Между выключением света и звонком будильника мне удавалось посмотреть несколько, причем каждый следующий был ярче и подробнее предыдущего.

В ту неделю, когда я узнала про будущего младенца, мне снилась длинная и очень напряженная беседа с бабушкой, умершей лет десять назад. После рубежа в 12 недель я начала потихоньку делиться новостью с окружающими, а моя психика выдала сон, где я кормлю грудью беленькую и розовощекую хорошенькую как херувим девочку, лежа на нашей с Ником кровати, и комнату заливает свет, проникающий сквозь жалюзи. Я почти расстроилась, когда пришлось проснуться.

Но сегодняшние сны были темными и какими-то удушливыми. Раз за разом у меня рождались мертвые дети, одетые в крохотные саваны, и я пыталась кормить их, не сразу понимая, что у них нет ртов. Просыпалась с пересохшим ртом, вся в поту и с лицом, залитым слезами, и шла в ванную — раз за разом, — размышляя, спит ли сейчас Винни, может ли она вообще спать и будет ли спать когда-нибудь в будущем.

Если б я только могла с тобой поговорить!

Когда наконец настало утро, утро уик-энда с серыми небесами и обычными хлопотами будущих родителей, Ник, проснувшись, обнаружил мою половину кровати пустой. Я успела вылизать дом сверху донизу, прогуляться, купить еду к завтраку и прочитать газету на экране айпэда. Он поздравил меня с продуктивным началом дня. Ему ни к чему было знать, что в серые утренние часы я успела попрощаться с надеждой, что мой собственный ребенок родится без осложнений, а если это и произойдет, то не проживет дольше пяти лет.

* * *

Неделю спустя состоялось первое занятие на курсах молодых родителей. Я уговорила Ника походить на них, пообещав, что там он встретит будущих отцов, страстно желающих провести предстоящий отпуск по уходу за детьми в приятной компании в каком-нибудь пабе. Надо признаться, сама я тоже недалеко ушла от этого желания.

Две недели назад я с восторгом думала о том, что мне предстоит встретить женщин, живущих недалеко от меня, вместе с которыми я погружусь в восхитительную суматоху, предшествующую материнству. Но когда мы с Ником приехали в дом инструктора, построенный в георгианском стиле[6], и присоединились к сидящим в гостиной, у меня было ощущение, что вместе со мной в комнате явилась смертная тень. Я смотрела, как общаются друг с другом другие пары, как они смеются, и чувствовала себя более взрослой и умудренной опытом, потому что знала правду, никогда не сообщаемую беременным: «Не всегда, знаете ли, все заканчивается благополучно».

Третье поколение людей, зачатых в любви и рожденных в ярко освещенных больничных палатах, не может понять, каким кошмаром и мраком могут обернуться роды. А вот наши предки прекрасно знали, что такое настоящие схватки, когда ребенок не хочет выходить наружу, что кровотечение может продолжаться на протяжении двух недель после рождения младенца, и каково это — лежать вообще без сил и не иметь возможности пошевелиться, хотя рядом плачет от голода новорожденный младенец. В наши дни вас сканируют, проверяют и перепроверяют, чтобы исключить подобные осложнения. Вас колют, интубируют и стимулируют. Но, к сожалению, бывает так, что прошлое не сдается, и современный младенец умирает от, казалось бы, давно и хорошо изученных причин.

— Снаряд не падает дважды в одну и ту же воронку, — заметил Ник, паркуя машину. — Я понимаю, все это непросто, но наш ребенок — не ребенок Винни. Послушай, такое случается крайне редко. — Он взял меня за руку и поцеловал костяшки пальцев. — Ну же, давай встретимся с нашими новыми собутыльниками.

Кошмарное сборище, истинный социальный срез южного Лондона, выбранного нами в качестве места проживания. Здесь можно было встретить рожениц из всех сфер, от ученого мира и рекламы до банковского дела, среднего образования, музыки и всякой журналистики. Объединяло их только одно — животы. Кои гордо демонстрировались обтянутыми трико, поддерживаемыми бандажами и руками и нежно поглаживаемыми их владелицами, а в большинстве случаев и партнерами владелиц.

Мой живот был не так велик, как у некоторых других женщин, но я немедленно ощутила наше родство. Скрипачка София, с пальцами, нервно теребящими прическу, бизнес-аналитик Адель, снявшая кольца с раздувшихся пальцев и отставившая в сторону балетки из-за отекших ног, бухгалтер Джемма, пиджак которой пока сходился на талии. Все они говорили об одних и тех же болях в спине, кровоточащих деснах, ночных приливах пота и приступах тошноты, — то есть о том, о чем я до сегодняшнего дня говорила только с Винни и считала, что ни с кем больше такого не происходит.

Все они чем-то напоминали коров и пытались устроиться поудобнее на продавленных диванах и на стульях с жесткими спинками. Такие мягкие и безобидные в своей массивности. Прямая противоположность угловатым нервным созданиям, с которыми я проводила большую часть времени на работе, будь то модели или другие фешен-редакторы. И тут я вспомнила о Мэгги Бичер: она займет мое место, когда подойдет время, что было подтверждено в письме от Мофф накануне.

Решение меня обрадовало — насколько это вообще было возможно в создавшейся ситуации. Мэгги — идеальный вариант. Она не походит на изысканных и слегка нагловатых девиц, которых Мофф обычно набирает в свой офис, — на тех, у кого в резюме уже куча достижений, количество которых напрямую зависит от статуса родителей и школы. Мэгги значительно талантливее любой из них.

Мофф нравились блеск и гламур, которые эти женщины так или иначе протаскивали в жизнь редакции, но я-то знала, что самое главное для нее — свежие идеи и чувство юмора. Настоящая трудяга, талантливый автор и заслуженная феминистка, Мэгги будет настолько благодарна мне за годовую работу, что ей просто не придет в голову интриговать против меня, чтобы сохранить ее. Я вспомнила искренний восторг Мэгги, когда она впервые услышала от меня о вакансии — подобные чувства не исчезают с течением времени.

И вот теперь, стоя перед толпой моих новых знакомых и зная имя человека, который заменит меня в моей прошлой жизни, я ощущала себя более уверенно, чем в последние семь дней. Стала с восторгом замечать едва заметные движения в животе и уже не считала их предвестниками будущих печалей. То, что случилось с Винни, совершенно кошмарно и незаслуженно — но со мной подобного не произойдет.

Когда наступила моя очередь представиться, я улыбнулась и сказала:

— Я Марго Джонс, срок почти восемнадцать недель, и я фешен-редактор в журнале «От».

4

Мэгги

Она и представить себе не могла, что будет когда-нибудь более счастлива, чем в тот момент, когда отвечала на звонок Эмили Моффатт, предложившей работу в качестве временного заместителя Марго.

Как раз в этом заключается вся прелесть отсутствия партнера — можно признаться самой себе, что лучшие моменты в жизни не обязательно связаны с прогулками рука об руку вдоль пляжа или с изучением любимых глаз. Иногда они бывают связаны с тяжелой работой, необходимость которой никто не отменял, с достижением ощутимых благ, таких как деньги, твоя фамилия на обложке и возможность мысленно поменять гардероб на более дорогой. Конечно, последнее — шутка. До некоторой степени.

— Вы мне действительно понравились на собеседовании, Мэгги, — сообщила ей Моффатт своим хрипловатым голосом с акцентом уроженки Западной Англии. Вначале Мэгги решила, что редактор имеет в виду одежду, и мысленно дала себе слово сказать Кэти, что пиджак сыграл решающую роль, но потом до нее дошло, что Эмили имела в виду ее поведение.

— Вы были полны энтузиазма, были так взволнованы, — шептал ей на ухо мягкий голос. — Слишком много людей в нашей сфере уже пресыщены. Так что было очень приятно поговорить с человеком, который явно не хотел продемонстрировать свою крутизну.

Ну слава богу!

Мэгги действительно никогда и близко не стояла к тому, что свет называл «крутизной», но собеседница ошибалась, если считала, что это ее ничуть не заботит. Волноваться она стала тут же, как только повесила трубку.

Мэгги была в ужасе от того, что, сидя за столом Марго, не сможет оценить утонченную шутку Моффатт, над которой будет смеяться весь офис, что появится более точная, чем она, копия Марго и уберет ее с дороги своим острым анорексичным локотком. Или что приедет в Милан, и какая-нибудь распорядительница с налаченными волосами и планшетом в руках пересадит ее на задний ряд, туда, где ее никто не увидит.

Хотя так далеко заходить не стоит — Мэгги гораздо больше беспокоило то, что в самый первый день в офисе под ней сломается кресло, потому что на него впервые опустится задница, состоящая не из одних только костей. И именно поэтому до выхода на работу она будет ходить в спортзал, есть только салаты и ежедневно пить воду галлонами, чтобы попытаться стать хоть немного похожей на женщин, вид которых так выводил ее из себя.

Конечно, все это она начнет делать прямо с завтрашнего дня, а сейчас отпразднует назначение бокалом вина. А после этого, может быть, выпьет еще один.

— Мы еще поговорим с вами, когда придет время, но сейчас я хотела бы, чтобы вы подумали над какими-то новыми идеями и прислали бы их мне напрямую, — продолжила разговор редактор, не давая вставить слова. — Начинайте писать как можно скорее.

«А вы приведете мою писанину в нужную форму», — подумала Мэгги. Ей надо поработать не только над своим весом, но и над словарем. Будучи не чуждой конструктивной критике, она понимала, что если ее текст подойдет Моффатт, то в дальнейшем она сможет писать для кого угодно. Эта работа — лучшее, что когда-либо случалось в жизни Мэгги Бичер.

После разговора она удалила все приложения для свиданий — ничто не должно отвлекать от дела. Она уже вдоволь выпила с разными мужиками, для которых в результате оказалась недостаточно хорошей, чтобы они навсегда связали с ней свою жизнь. А вот такой шанс, как сегодня, выпадает нечасто. Она полностью погрузится в работу.

Мэгги налила белое вино в единственную чистую емкость на их с Кэти кухне, медленно выпила его, сидя на диване, и крепко задумалась, что бы этакое она могла написать для Моффатт. Для Мофф, как все ее называют. А как она узнает, что тоже может ее так называть? Может, редактор подпишет так одно из писем, и тогда будет понятно, что Мэгги тоже принята в члены клуба…

Это могло бы показаться не совсем логичным, но Мэгги решила поискать новые идеи, внимательно изучив все, что было сделано предшественницей, — это могло вызвать прилив крови к ее мозгам. Попивая вино, она просматривала различные блоги и новостные сайты на своем старом и медленном лэптопе. А ведь благодаря этой работе появится новый… Мэгги вновь ощутила пьянящее, волнующее порхание бабочек у себя в животе.

Ее мысли бродили между тем, что она может привнести в «От», и тем, что уже привнесла Марго. Введя имя Марго Джонс в поисковик, Мэгги просмотрела результаты. Неудивительно, что появилось множество статей, начиная с сиюминутных заметок, писавшихся, пока модели продолжали ходить по подиуму, и кончая обстоятельными интервью со знаменитостями и дизайнерами, над которыми Марго явно работала по несколько дней, сидя в офисе.

В работах время от времени проскакивало нечто личное. У этой Марго отличное чувство юмора, и, что самое главное, она может посмеяться над собой. Читая написанное коллегой, Мэгги почувствовала, как порхание в животе превратилось в нечто более значительное. Марго знает об этой работе все — как вообще можно соревноваться с ней?

И тогда она сделала то, что постоянно делала в молодости, то, что все ее психоаналитики не советовали делать, и за что она последнее время стала себя штрафовать — небольшой сосуд с монетами стоял на ее прикроватной тумбочке.

Нажав на «Картинки», Мэгги приготовилась честно и безжалостно сравнить себя с женщиной, в присутствии которой слегка нервничала и ощущала свой лишний вес.

Вы, наверное, тоже так делали. Мэгги сравнивала себя с новыми своих бывших, с бывшими своих нынешних, с подругами этих новых и бывших, с их сестрами, закадычными врагинями или приятелями-коллегами — или как там они называются.

Обычно она рассматривала зернистые снимки до тех пор, пока не убеждала себя, что все они красивее, стройнее, богаче, счастливее, умнее и успешнее ее. До тех пор, пока не превращалась в самую одинокую, никому не нужную, уродливую и нудную особу из всех знакомых.

Вот до чего довели нас технологии — теперь в каждой ванной есть весы и зеркало во весь рост, чтобы легче было рассмотреть недостатки и осознать собственное несовершенство. Думаете, наши бабушки пялились на не-цветные фото соседок и чувствовали себя полным дерьмом? Вот и Мэгги не думала.

Человеческая психика — удивительная вещь. Всего через несколько часов после того, как была на седьмом небе от счастья, Мэгги сидит перед экраном, заполненным изображениями женщины, чье место должна занять. Последний психоаналитик назвал бы это «полнейшим пренебрежением чувством собственного достоинства». Мэгги сделала глоток вина и продолжила просмотр фотографий.

Вот Марго переходит улицу в Париже — скорее всего, направляется с одного показа на другой. На ней свитер цвета карамели, байкерская куртка с подпушкой из овечьей шерсти и белые джинсы. Белые джинсы! Мэгги давно отказалась от белых вещей в своем гардеробе, мотивируя себя тем, что пьет слишком много красного вина, а это делает их носку нецелесообразной. Куртка свободно накинута на плечи фешен-редактора — и Мэгги узнает (благодаря поискам в интернете с новой порцией вина), что в фешен-индустрии это называется «нести на плечах».

А вот Марго на открытии бутика в сером брючном костюме и черной водолазке; мешковатые брюки и пиджак надеты только для того, чтобы выглядеть еще стройнее. Мэгги всегда хотела быть той, кто может позволить себе появиться на людях в брючном костюме, но последний раз надевала его на собеседование в Оксфорде (работу так и не получила). Перед этим ей пришлось потратить целый день на ушивание брюк, при этом ширинка переместилась куда-то в район седалища. Брючные костюмы существуют для мужчин, а не для женщин с формами.

На следующей фотографии, обнаруженной Мэгги, Марго неловко сидела на каких-то ступеньках перед объективом, будто ей не хотелось, чтобы ее фотографировали. Фото, должно быть, старое, потому что челка с тех пор стала значительно длиннее, а длинные волосы уже закрывали грудь и доходили почти до пояса. У пушистого серого свитера удлиненные рукава, закрывающие кисти, синяя юбка до колен явно похожа на часть школьной формы, несмотря на бедренный разрез. На ногах туфли «мэри-джейн»[7] из черной кожи на низком каблучке и черные шерстяные носки почти до колена.

Мэгги пришлось внимательно изучить фото, чтобы убедиться, что это не маскарадный костюм, но подпись под снимком гласила: «Марго Джонс из “От” на Лондонской неделе моды». Прямо за ней располагался логотип дизайнера показа, после которого фотограф поймал ее в объектив.

Их всегда тьма-тьмущая на всех модных шоу — этих фотографов. Вечно прячутся за углами и толпятся перед входами на показы — охотники, одетые в дорогие водонепроницаемые одежды, ждущие момента, когда можно будет начать клацать затворами цифровых зеркалок, нацеленных на самые интересные, по их мнению, наряды. Фешен-редакторы, занимавшие первые ряды на показах, анализировали тренды на следующий сезон, а папарацци выбирали самые модные тенденции на данный конкретный момент. Каждая вспышка камеры означала достойный внимания наряд, а каждый не сделанный кадр означал полное неприятие ансамбля, тщательнейшим образом приготовленного для выхода.

И не было ничего ужаснее, чем проход к месту перед стадом папарацци, стоящим с равнодушно зачехленными камерами. Мэгги готова была поклясться, что некоторые из них даже провожали неудачников драматическими улыбками и театральными вздохами, чтобы те расстроились еще больше из-за того, что так всех разочаровали. Хотя бывают вещи и пострашнее — когда тебя просят отойти в сторонку, чтобы можно было сделать фото твоего компаньона, а ты не портил вида.

Мэгги всегда думала: чтобы на тебя обратили внимание папарацци, надо искусно украситься вещами с дизайнерскими лейблами. Особенно это касалось обязательных в этом сезоне сумок и обуви — ведь тогда журналы могли разместить фото на своих сайтах, как бы говоря: «Вот, мы были правы! Посмотрите на этих красивых людей с вещами, которые мы советовали вам купить в прошлом номере!» Хотя никто за эти вещи не платил, большинство редакторов брали их из корпоративных гардеробных для модных показов, самых гламурных пунктов проката в мире.

Но даже в свои самые лучшие моменты Мэгги никогда не принадлежала к тем, за кем охотились папарацци, к тем, кто мог остановить весь транспорт на улице, позируя среди потока машин или непринужденно болтая по телефону и демонстрируя камерам самые выгодные ракурсы.

Нет, большинство фотографов интересовали не логотипы модных домов и их лейблы, а высокие линии щек, блестящие волосы, большие глаза, пухлые губы. Потому что, если честно, речь шла вовсе не об одежде, а о том, насколько ты красив в действительности. О том, как должны слиться хромосомы, чтобы появилось такое лицо, о том, насколько удачно твои предки подбирали пару. И если ты достаточно красив, то вполне можешь появиться в потоке транспорта в клоунском наряде, и тебя все равно станут фотографировать.

Именно об этом размышляла Мэгги, глядя на странноватый авангардно-школьный наряд на Марго. И вновь почувствовала панику из-за того, что никогда не сможет быть достойной ее. Мода — вовсе не наряды, а люди, которые их носят; важно, чтобы они были достойны восхищения. И в этот момент ей в голову пришла идея, за которую — она была уверена — Эмили Моффатт обязательно ухватится.

* * *

Мэгги ела ланч, состоявший из авокадо на тосте, на кухне в квартире, которую она снимала вместе с Кэти, когда на экране телефона появилось заветное имя. Письмо она отправила всего несколько часов назад, так что главному редактору, скорее всего, понравилось содержание. Мэгги уже слышала, что если Моффатт на что-то западала, то западала по полной — иногда это выливалось в несколько телефонных звонков, сообщений и писем в течение дня.

— Я в восхищении, — сказала та, не здороваясь, когда Мэгги взяла трубку. — Снимаем на следующей неделе. Свяжу вас с Холли, она приготовит вещи. А текст жду к следующей пятнице.

— Отлично! — Мэгги улыбнулась в телефон. — Очень любезно с вашей стороны. Я так рада, что вам понравилась моя идея!

— Ну… хорошо, — ответила Эмили Моффатт, прерывая излияния Мэгги. — Следующая пятница.

— Восхитительно, — повторила Мэгги и добавила: — Большое спасибо… Мофф.

На другом конце линии собеседница, поколебавшись, издала слабый звук — нечто среднее между кашлем и возгласом удивления, — и телефон отключился.

Фотосессия. Для журнала. Она появится на страницах вместе с манекенщицами, селебрити и светскими львицами. Люди будут открывать номер, как это многие годы делала сама Мэгги, и интересоваться, кто же такая эта гламурная и, по-видимому, важная особа? А тинейджеры, возможно, будут изучать статью — ведь она сама в возрасте пятнадцати лет вешала на стенах спальни подобные материалы — и решат раз и навсегда, что это именно та работа, которая им нужна, работа, о которой они будут думать и в школе, и в университете, и о которой, получив ее, с гордостью будут рассказывать друзьям и близким.

Результаты своего мозгового штурма Мэгги вчера вкратце набросала в блокноте, допила вино и улеглась с мыслью о том, что утро вечера мудренее. Иногда даже самые лучшие идеи не выдерживают серьезной критики. А ей хотелось быть уверенной, что все сработает.

Вводная часть была очень проста — Мэгги пока еще не фешен-редактор, но должна им стать. А как простому человеку оказаться своим в этом самом модном из миров? Именно об этом Мэгги и собиралась написать в первом материале для «От», и если статья будет честной, то, работая над ней, она, возможно, сможет найти ответ на этот вопрос.

Мэгги подозревала, что Холли, упомянутая Мофф, будет играть не последнюю роль. Будучи стилистом, Холли должна была одевать всех, кто появлялся на страницах журнала, принимая во внимание последние модные тренды и личные вкусы снимавшихся, хотя главным пунктом были распоряжения Мофф. Мэгги знала, что Моффатт захочет, чтобы на снимках она выглядела самой собой, но ее пугала мысль, что она, вся такая неухоженная и всклокоченная, появится на страницах журнала, отданных в большинстве случаев незаслуженно привлекательным знаменитостям.

На экране телефона появилось сообщение: «Вы будете выглядеть великолепно, — говорилось в нем. — С помощью фотошопа».

Да, Эмили Моффатт умела поднять настроение своим сотрудникам.

* * *

В день фотосессии Мэгги уложила волосы и привела в порядок ногти. До этого целую неделю воздерживалась от хлеба, зная, что камера обычно делает людей толще, особенно если они в принципе имеют лишний вес.

— Ни пуха! — крикнула вслед Кэт, когда она выбежала к посланной за ней машине. Водитель вел себя так, будто она была важной птицей — открыл перед ней дверь и показал, где в подлокотнике, обтянутом кожей, хранится минеральная вода.

«Пора привыкать», — подумала Мэгги, а потом вдруг вспомнила, что у всего этого гламура и роскоши есть совершенно конкретный срок — все закончится с возвращением Марго, — и на мгновение вдруг ощутила себя потерянной, хотя приключение только начиналось. Мэгги поняла, что ей будет трудно вернуть все законной хозяйке.

Когда она приехала на студию, все были настолько милы и любезны, что нехорошее ощущение в животе исчезло практически мгновенно. Но Мэгги по жизни была склонна видеть все в мрачном свете, так что по пути она размышляла о том, что вся эта фотосессия — всего лишь заговор с целью ее унизить. Она представляла себе, как все фотографии будут настолько ужасными, что их можно будет использовать только в качестве иллюстрации, как не надо одеваться.

Мэгги уже попадала в ситуации, когда приходилось использовать все свое мужество, чтобы подавить панику. Так что сейчас почти сожалела, что рядом с ней нет друга с глубоким, полным спокойствия голосом, который велел бы ей, уверенно и чуть-чуть с нажимом, успокоиться и перестать нервничать. Хотя ни один из мужчин, с кем она встречалась, никогда так не делал — по крайней мере вежливо и любезно.

Холли оказалась одной из тех женщин, которые, казалось, навсегда остались в 70-х. Длинные прямые волосы каштанового оттенка и челка. Носила она клеши с высоким поясом и сандалии на платформе, а застиранную майку небрежно заправляла в брюки, подчеркивая тонкую, гибкую талию.

Мэгги всегда хотела носить подобные вещи, но в них она бы выглядела так, как будто направляется на ностальгическое мероприятие. Сделала в блокноте короткую запись: у фешен-редакторов размывается граница между стилем и костюмом как таковым.

— Приготовила несколько вариантов, — начала Холли, не дожидаясь, пока Мэгги займет свое место перед зеркалом для макияжа. Последний раз ей делали профессиональный макияж перед помолвкой сестры — тогда на лице оказался слой косметики толщиной почти в дюйм, который шел трещинами всякий раз, когда она улыбалась. В тот день ею занималась та же женщина, что обеспечивала церемонию цветами. Сегодняшняя визажистка была француженкой с коротко подстриженной светлой челкой, которая должна была свидетельствовать о ее высоком профессионализме. Мэгги решила, что вряд ли она хоть что-то понимает в цветах.

— Мофф довольно подробно объяснила, что ей нужно: повседневный обычный лук, повседневный элегантный, вечерний обычный, а потом — это я люблю больше всего — полная гламорама[8], — рассказывая, Холли загибала пальцы.

— Гламорама? — Мэгги с трудом сглотнула, а визажистка стала наносить ей на лицо основу.

— Да вы не волнуйтесь, — рассмеялась она, демонстрируя идеальные мелкие зубы. — Будете выглядеть потрясно.

Француженка оказалась права. Женщина, чьи фотографии выдала камера, находившаяся во власти мужчины настолько симпатичного и модного, что модель едва отваживалась заговорить с ним во время съемки, была Мэгги абсолютна незнакома. Стройная, сексуальная, ухоженная, дорогая без высокомерия, она излучала уверенность в себе и на экране компьютера, и на раскадровке, хотя во время съемки Мэгги чувствовала себя нелепо. Ей пришлось стоять, положив руку на бедро, подняв подбородок и время от времени делать шаг в сторону объектива, чтобы ее волосы взвивались в унисон со вспышкой.

На финальной фотографии не осталось ничего от неуклюжести, безвкусицы, от незнания, что делать с руками, — Мэгги превратилась в улучшенную копию самое себя, одетую в самые роскошные наряды, которые ей приходилось видеть в жизни. Она выглядела как настоящий фешен-редактор. И весь день притворялась, что является им. А может, уже стала? Вернувшись домой, расположившись на диване и рассматривая наманикюренные ногти и фотографии на экране лэптопа, она действительно ощущала себя настоящим фешен-редактором.

— Жду не дождусь, когда вы приступите, — сказала Холли, пока помощники упаковывали одежду, а Мэгги отклеивала накладные ресницы перед гримерным зеркалом.

И сама Холли, и все члены съемочной группы, шутили, что новенькая прямо родилась фешен-редактором.

— Марго надо быть поосторожнее! — крикнула Холли вслед Мэгги, усаживающейся во второе такси за день.