Сьюзен Хилл
Опасность тьмы
Susan Hill
The Risk of Darkness
The Risk of Darkness – Copyright © Susan Hill, 2006
© Orhan Cam / Shutterstock.com
© Масленникова Т., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Сьюзен Хилл пишет уже более пятидесяти лет. Ее книги получили множество призов, в том числе премии Уайтбреда, Джона Луэллина Риса и Сомерсета Моэма; также она была номинирована на Букеровскую премию. В числе ее самых известных романов – Странная встреча, Я в замке король и Добрый человек; ею также были опубликованы автобиографические работы и несколько сборников рассказов. Она является создательницей серии детективных историй о Саймоне Серрэйлере. Пьесы по ее рассказу о привидениях Женщина в черном идут в лондонском Вест-Энде с 1988 года. Она замужем, имеет двух взрослых дочерей и живет в Северном Норфолке.
В Этюде на холме мы знакомимся со старшим инспектором полиции Саймоном Серрэйлером в тот момент, когда он со своей новой сотрудницей, сержантом Фреей Грэффхам, расследует исчезновение женщины – жительницы его родного мирного городка Лаффертона.
Благодаря вмешательству в расследование сестры Саймона, местного доктора Кэт Дирбон, пара вскоре узнает о пугающем мире альтернативной медицины. Но неужели таинственный целитель, известный своим пациентам как Дава, может быть похитителем? Чем больше людей пропадает и чем стремительнее страх охватывает город и его обитателей, тем отчаяннее становятся попытки Фреи и Саймона решить интригующую и сложную задачу, которая встала перед ними: разгадать тайну, кроющуюся за жуткой чередой событий, и проникнуть в сознание убийцы.
В Чистых сердцем Саймон пытается излечить свою страдающую душу, но ему приходится столкнуться с новым неприятным делом: маленького мальчика похитили по дороге в школу. В то время как его сестра-инвалид, Марта, балансирует на грани жизни и смерти, Саймон пытается схватить убийцу и не дать ему похитить еще одного ребенка. Но семья пропавшего мальчика разваливается на части, и, когда пропадает еще один ребенок, все в участке начинают терять надежду…
Этюд на холме и Чистые сердцем доступны во всех крупных книжных сетях.
Тем, кого никогда не забыть
Благодарности
В первую очередь я невероятно благодарна 202-й эскадрилье королевских ВВС по поисково-спасательным операциям за их помощь, предоставленную информацию и за подробные рассказы о проведении стандартных, и стандартно опасных, воздушно-морских операций. Их сайт, www.202squadron.com, – это живое напоминание о том, в каком мы долгу перед этими отважными отрядами.
Я хотела бы поблагодарить судебного психиатра доктора Джейн Юбэнк за множество плодотворных и полезных бесед на тему психологии преступников, а также ее мужа, консультирующего гастроэнтеролога доктора Шона Уивера, за его подсказку по поводу болезни Крейтцфельдта – Якоба.
Один
Ни одной мухи не было – странно. Должны были быть. Такая уж это была комната. Серый линолеум. Замазанные шпаклевкой стены. Столы и стулья с полыми металлическими ножками. В таких местах всегда бывает еще и муха, которая с жужжанием перемещается вверх и вниз вдоль оконной рамы. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх.
Дальняя стена была завешана досками для записей и заметок. Имена. Даты. Места. Затем следовали:
Свидетели (доска была пуста).
Данные вскрытия (доска была пуста).
В обоих случаях.
В переговорной комнате главного управления полиции Северного Йоркшира сидели пять человек, и все они пялились на эти доски уже час. У старшего инспектора было такое чувство, будто он полжизни смотрит на одну из этих фотографий. Светлое юное лицо. Оттопыренные уши. Школьный галстук. Коротко подстриженные волосы. И это выражение. Заинтересованное. Открытое.
Дэвид Ангус. Прошло восемь месяцев с тех пор, как он исчез, сидя у калитки собственного дома в десять минут девятого утра.
Дэвид Ангус.
Саймон подумал, что лучше бы его гипнотизировало жужжание мухи, а не лицо этого маленького мальчика.
Звонок от суперинтенданта Джима Чапмэна прозвучал пару дней назад, чудесным воскресным полднем.
Саймон сидел на скамейке и готовился отбивать мяч за полицию Лаффертона, играющую против Бевхэмской центральной больницы в чемпионате графств по крикету. По очкам они выигрывали двести двадцать восемь к пяти, подавали медики вяло, и Саймон уже думал, что его команда объявит о завершении игры еще до его выхода на поле. Он не был уверен, что это его сильно расстроит. Ему нравилось участвовать, хотя игроком он был средним. Но в такой прекрасный день в таком чудесном месте он чувствовал себя абсолютно счастливым – вне зависимости от того, возьмется он сегодня за биту или нет.
Стрижи парили и кричали в вышине, а ласточки носились вдоль трибун. Последние несколько месяцев он совсем пал духом и чувствовал какое-то постоянное беспокойство без особой причины, а потом – с появлением этих причин – все стало еще хуже, но теперь его настроение значительно подняла хорошая игра и приятная перспектива провести время с коллегами. А потом он пообедает с сестрой и ее детьми. Он вспомнил, что на днях сказал его племянник Сэм, когда они вместе плавали; он остановился на полпути и, выпрыгнув из воды, крикнул:
– Сегодня ХОРОООШИЙ день!
Саймон улыбнулся про себя. Как мало ему было надо.
– Эттттоещщщекааааак?
Но крик был адресован в никуда. Отбивающему совершенно никто не мешал, и он спокойно побежал за своим мячом.
– Дядя Саймон, эй!
– Привет, Сэм.
Его племянник бежал по направлению к скамейке. В руках у него был мобильный телефон, за которым Саймон попросил его присмотреть, пока он готовится к выходу на поле.
– Тут звонят. Это старший суперинтендант Чапмэн из уголовного розыска Северного Йоркшира. – Лицо Сэма нахмурилось от внезапного смущения. – Просто я решил, что мне надо сначала спросить, кто это…
– Нет, ты все правильно сделал. Хорошая работа, Сэм.
Саймон встал и зашел за угол павильона.
– Серрэйлер.
– Джим Чапмэн. Новый сотрудник, да?
– Мой племянник. Я готовлюсь к выходу на поле, буду отбивать.
– Ничего себе. Прошу прощения, что испортил тебе воскресенье. У тебя есть возможность приехать сюда в ближайшие несколько дней?
– Пропавший ребенок?
– Уже три недели, и никаких вестей.
– Я могу выехать завтра рано вечером и посвятить вам вторник и среду, если нужен вам так надолго – надо только договориться.
– Я уже это сделал. Ваш начальник отлично к вам относится.
Зрители разразились радостными криками и мощными аплодисментами.
– Наша очередь, сэр. Мне пора идти.
Сэм ждал, встав в стойку, словно преданный пес, и сразу вытянул руку, чтобы взять мобильный.
– Что мне делать, если он зазвонит, когда ты будешь отбивать?
– Попроси имя и телефон и скажи, что я перезвоню.
– Хорошо, босс.
Саймон нагнулся и поправил ремешок на своих щитках для ног, чтобы спрятать улыбку.
Но когда он шел за битой, тонкие облачка озабоченности уже нависли у него над головой, закрывая собой яркий дневной свет и отравляя его радость. Дело о похищении детей всегда преследовало его, растекаясь темными пятнами по закоулкам сознания. И беда состояла не только в том, что оно было незавершенным, нераскрытым и незакрытым, а в том, что похититель был волен в любой момент нанести новый удар. Никто не любит нераскрытые дела, тем более такие страшные. Звонок Джима Чапмэна снова вернул Саймона к мыслям о деле Ангусов, о полиции, о его службе… И от них – к тому, что он чувствовал по отношению к своей работе последние несколько месяцев. И почему.
Хитрый удар регистратора из кардиологии позволил ему на мгновение сосредоточиться на чем-то другом. Саймон взял первый мяч и побежал.
Ржание коня в стойле разбудило Кэт Дирбон ото сна, длившегося от силы два часа. Она лежала, скрючившись в неудобной позе, и не сразу поняла, где она находится. Ночью ее вызвали к пожилому пациенту, который упал с лестницы и сломал бедро, а по возвращении домой она так хлопнула дверью, что разбудила своего младшего ребенка. Феликс захотел есть, пить и был крайне раздражен, так что в итоге Кэт заснула прямо рядом с его кроваткой.
Она неуклюже поднялась, но его маленькое теплое тельце не шевельнулось. Солнце пробивалось сквозь щелку между занавесками и освещало его лицо.
Было только десять минут седьмого.
* * *
Серый пони стоял у забора и щипал траву. Он заржал, увидев, как Кэт идет к нему с морковкой в руке.
«Как я могу оставить все это?» – подумала она, ощущая, как он тыкается в ее руку теплыми губами. Как любой из нас смог бы вынести расставание с этим домом, этими полями, этой деревней?
В воздухе пахло сладостью, на лощину опускался туман. Зеленый дятел спикировал на один из дубов у дальнего конца забора.
Крис, ее муж, снова трудился без передышки. Он был недоволен работой в общей практике, его злил груз административных обязанностей, которые отвлекали его от пациентов, раздражали лавины новых заданий, проверок и отчетов. В прошлом месяце он несколько раз заговаривал о том, чтобы переехать в Австралию лет на пять – что с тем же успехом могло означать «навсегда», ведь Кэт знала, что временные рамки он указывает только для того, чтобы ее успокоить. Она летала туда однажды, чтобы повидать своего тройняшку, Иво, и ей там жутко не понравилось – единственному человеку на земле, как сказал Крис.
Она вытерла обслюнявленные лошадью руки о свою ночную рубашку, и удовлетворенное животное тихо затопало в другой конец стойла.
Они жили совсем близко от Лаффертона и от работы, от родителей и от Саймона, и от собора, который так много для нее значил. К тому же они находились в самом сердце страны, через дорогу была действующая ферма, где дети могли посмотреть на ягнят и телят и помочь покормить куриц; они любили свою школу, их друзья жили рядом.
Нет, подумала она, когда солнце начало греть ей спину. Нет.
Со стороны дома донесся вой Феликса. Но к нему пойдет Сэм – именно Сэм, его брат и вассал, а не Ханна, которая предпочитала своих пони и стала ревновать к ребенку в первый же год его жизни.
Кэт медленно прошлась вдоль стойла – она знала, что к концу дня будет без сил, но не жалела, что ее разбудили посреди ночи. Приободрить пациента, когда он чувствует себя предельно уязвимым, особенно если он стар и напуган – это была для нее самая большая награда в работе врача общей практики, и у нее не было ни малейшего желания передавать ночные смены какому-нибудь агентству, если с ними будут продолжать заключать контракты. Крис с ней не соглашался. Они уже сломали слишком много копий по этому поводу, так что теперь предпочитали просто избегать этой темы.
Вокруг одной из корявых ветвей яблони обвилась белоснежная свадебная роза, и ее аромат донесся до Кэт, когда она проходила мимо.
Нет, подумала она снова.
Слишком много плохих вещей случилось за последние пару лет, слишком силен был страх и невыносимо напряжение; но сейчас, не считая обычного ее беспокойства за брата, все было нормально – все, кроме вечного недовольства и усталости Криса, его желания все поменять, переехать отсюда, испортить… Ее голые ноги стали влажными от росы.
– Ма-а-а-а-ама-а-а. Тилифо-о-о-о-он.
Ханна слишком сильно высунулась из окна на верхнем этаже.
Кэт побежала в дом.
Это утро люди запомнили – из-за серебристо-голубого чистого неба, рано взошедшего солнца и какой-то особой свежести. Все почувствовали себя спокойно и неожиданно умиротворенно – так, что незнакомцы останавливались поболтать друг с другом на улице.
Натали Кумбс тоже его запомнила.
– Я слышу машину Эдди.
– Нет, не слышишь, это машина мистера Хардисти, и спускайся уже, мы опоздаем.
– Я хочу помахать Эдди.
– Ты можешь помахать отсюда.
– Нет, я…
– СПУСКАЙСЯ УЖЕ.
Волосы Киры спутались на лице после сна, и она была босая.
– Черт, Кира, ты что, сама вообще ничего не можешь сделать?… Где твоя расческа, где ботинки?
Но Кира уже ушла в гостиную, чтобы подглядывать в окно и ждать.
Натали насыпала шоколадных хлопьев в миску. У нее было одиннадцать минут – собрать Киру, привести в порядок собственное лицо, собрать вещи, убедиться, что у чертовой морской свинки есть еда и питье, и выйти. О чем она только думала? «Я хочу сохранить этого ребенка»? Серьезно?
– Вот и Эдди, вот и Эдди…
Натали прекрасно знала, что Кире лучше не мешать. Это происходило каждое утро.
– Пока, Эдди… Эдди… – Кира колотила по стеклу.
Кира помахала, когда увидела, что Эдди оборачивается, заперев за собой дверь. Ей помахали в ответ.
– Пока, Кира…
– Могу я сегодня вечером прийти к тебе, Эдди?
Но машина уже завелась, Кира кричала в воздух.
– Не будь такой приставучей.
– Эдди не против.
– Ты меня слышала. Иди ешь свои хлопья.
Но Кира все еще махала, махала и махала, пока машина Эдди не завернула за угол и не исчезла из виду. Но что такого, черт возьми, в Эдди было? Натали часто задавала себе этот вопрос. Но, как бы то ни было, сегодня это может подарить ей полчаса наедине с собой, если Кира все-таки напросится в дом напротив, чтобы помочь полить цветы или съесть батончик «Марс» перед телевизором Эдди.
– Не расплескивай так молоко, Кира, а теперь слушай…
Кира вздохнула.
Для шестилетки у нее был талант к театральным вздохам, как у настоящей дивы, подумала Натали.
Светило солнце. Люди окрикивали друг дружку, усаживаясь в машины.
– Смотри, смотри, – заговорила Кира, дергая Натали за руку. – Посмотри на окно Эдди, там крутится эта радужная штука, смотри, какие красивые цвета!
Натали захлопнула дверь машины, открыла ее, а потом захлопнула еще раз. Ей всегда приходилось это делать, иначе она не запиралась.
– А мы можем купить такую же штуку, которая делает радугу, для нашего окна? Она как из сказки.
– Черт. – Натали с визгом притормозила на перекрестке. – Смотри, куда едешь, тупоголовая идиотка.
Кира вздохнула и подумала о доме Эдди, где никто никогда не кричал и не ругался. Она подумала, что сегодня вечером зайдет и спросит, могут ли они поделать вместе блинчики.
Макса Джеймсона разбудило солнце, ослепительным бриллиантом засверкавшее в оправе из белоснежных стен, и потоки света, льющиеся сквозь стекло. Он купил лофт из-за света – даже в пасмурный день вся комната заполнялась им до краев. Когда он впервые привел сюда Лиззи, она очень долго восторженно расхаживала по ней.
– Старая фабрика лент, – сказала она. – Но почему?
– Потому что они делали ленты. Лаффертонские ленты были известны на всю страну.
Лиззи сделал несколько шагов, прежде чем исполнить небольшой танец посреди комнаты.
Это был настоящий лофт – одна комната и открытая лестница, ведущая в спальню и ванную. По большому счету, одно большое помещение.
– Тут как на корабле, – сказал она.
Макс закрыл глаза и увидел ее – как она стоит здесь, запрокинув голову, и ее темные волосы ниспадают вниз.
Здесь была целая стена из стекла. Ни штор, ни занавесок. По вечерам на узкой улочке снаружи загорались желтые фонари. За старой фабрикой лент ничего не было, только набережная и потом канал. Второй раз он привел сюда Лиззи ночью. Она сразу пошла к окну.
– Викторианская Англия.
– Глупости какие.
– Нет. Нет, правда так. Здесь есть что-то настоящее.
На стене в дальнем конце комнаты висела ее фотография. Он сам сделал этот снимок Лиззи, когда она стояла одна у озера в свадебном платье. Она так же запрокинула голову – и ее волосы так же ниспадали, только в тот раз в них были вплетены белые цветы. Она смотрела вверх и смеялась. Фотография была увеличена до размеров двенадцати футов в высоту и десяти в ширину. Когда Лиззи впервые увидела ее на белой стене, она не удивилась и не смутилась, а только задумалась.
– Это самое счастливое мое воспоминание, – сказала она в конце концов.
Макс снова открыл глаза, и их ослепил солнечный свет. Он услышал ее.
– Лиззи? – Увидев, что ее нет в постели, он в панике начал скидывать на пол одежду. – Лиззи?…
Она спускалась вниз по лестнице, ее тошнило.
Он попытался помочь ей, довести ее до безопасного места, но ее так шатало, что это давалось ему с трудом, и он боялся, как бы они оба не упали. А потом она уставилась на него расширившимися от ужаса глазами и закричала прямо ему в лицо.
– Лиззи, все хорошо, я здесь, это же я. Я не сделаю тебе больно, я не сделаю тебе больно. Лиззи…
Наконец ему удалось дотащить ее до постели и уложить. Она отвернулась от него и прижала ноги к животу, издавая агрессивные горловые звуки, словно злая кошка. Макс побежал в ванную, обдал холодной водой лицо и шею и быстро почистил зубы, не закрывая дверь. Он видел кровать в зеркале шкафчика на стене. Она больше не шевелилась. Он натянул джинсы и футболку, бегом спустился в сияющую солнцем комнату и включил чайник. Он тяжело дышал и весь трясся от паники, у него потели ладони. В последнее время его преследовало ощущение страха, словно постоянный прогорклый привкус во рту.
Раздался грохот. Он резко развернулся и успел увидеть, как Лиззи, будто в жуткой замедленной съемке, летит с верхней ступеньки лестницы вниз, потом падает, подогнув под себя ногу и вытянув вперед руки, и издает жуткий крик разъяренного ребенка, полный боли и страха.
Из чайника начал валить пар, а стеклянная дверь кухонного шкафа поймала луч солнца, загоревшийся пылающим огнем.
Макс почувствовал, как по его лицу бегут слезы. В чайнике было слишком много воды, и он расплескал ее, пока наливал, и ошпарил себе руки.
У подножья лестницы неподвижно лежала Лиззи, и звуки, которые она издавала, больше походили на вой какого-то животного, чем на ее голос – только не ее, не Лиззи, не его жены.
Кэт Дирбон услышала их, когда подняла телефонную трубку.
– Макс, давайте вы будете говорить немного помедленнее… Что случилось?
Но все, что она смогла разобрать, помимо шума на заднем плане – это несколько бессвязных, утонувших во всхлипываниях слов.
– Макс, ждите… Я сейчас приеду. Держитесь…
Феликс полз по полу в направлении лестницы, и от него пахло грязными пеленками. Она подхватила его и быстро отнесла наверх, в ванную, где в этот момент как раз брился Крис.
– Это был Макс Джеймсон, – сказала она. – Лиззи… Мне нужно ехать. Попроси Ханну тебе помочь.
Застегивая на ходу юбку, она убежала, стараясь не встречаться с ним взглядом.
На улице пахло сеном, и кони галопом носились по загону, размахивая хвостами от удовольствия. Кэт свернула на подъездную дорожку, а потом помчалась вниз по улице, обдумывая, что ей сейчас надо сделать, как ей, наконец, убедить Макса Джеймсона, что он не может и дальше удерживать Лиззи дома, пока она умирает.
Два
Серрэйлер сидел в комнате без мухи. Вместе с ним здесь были самые высокопоставленные сотрудники Уголовного розыска, которые расследовали дело о похищении ребенка.
Старший суперинтендант Джим Чапмэн был назначен старшим следователем. Ему совсем немного оставалось до пенсии, он был дружелюбен, опытен и проницателен, работал полицейским на севере Англии всю свою сознательную жизнь, и большую ее часть – в разных частях Йоркшира. Остальные были заметно моложе. Сержант Салли Нелмс – маленькая, аккуратная и очень бойкая. Констебль Марион Купи – примерно из той же оперы: она только недавно перевелась из полиции долины Темзы. Во время обсуждений она говорила меньше всех, но все ее замечания были разумны и уместны. Еще один йоркширец, Лестер Хикс, был давним коллегой Джима Чапмэна и, по совместительству, его зятем.
Они очень гостеприимно встретили представителя органов другого региона, хотя могли бы обидеться или проявить недоверие. Они были сфокусированы и энергичны, что Серрэйлер очень впечатлило, но в то же время он сразу заметил зарождающиеся признаки недовольства и разочарования, которые были ему знакомы по работе над делом Дэвида Ангуса с командой в Лаффертоне. Он прекрасно их понимал, но не мог позволить, чтобы его сочувствие как-то усугубило ощущение бессилия или, упаси бог, породило пораженческие настроения.
Ребенок пропал из городка под названием Хервик. Ему было восемь с половиной. В три часа дня, в первый учебный понедельник после летних каникул, Скотт Мерриман вышел из дома и направился к своему двоюродному брату, Льюису Тайлеру, живущему в полумиле от него. У него при себе была сумка с купальными принадлежностями – отец Льюиса собирался свозить их в новый аквапарк в получасе езды от города.
Скотт так и не появился дома у Тайлера. После двадцатиминутного ожидания, Иэн Льюис позвонил домой к Мерриманам и на мобильный самого Скотта. Двенадцатилетняя сестра Скотта Лорен сказала, что Скотт вышел «сто лет назад». Его мобильный был выключен.
Дорога, по которой он шел, была в основном пешеходная, но в одном месте пересекалась с большой трассой, ведущей из города.
Никто не сообщал, что видел мальчика. Тела найдено не было, как и спортивной сумки.
В переговорной на стене висела школьная фотография Скотта Мерримана, примерно в одном футе от изображения Дэвида Ангуса. Они не были похожи, но их лица были отмечены одинаковой свежестью, той открытостью, которая била Серрэйлера в самое сердце. Скотт широко улыбался, демонстрируя щель между передними зубами.
В комнату вошла констебль с подносом чая. Серрэйлер начал подсчитывать, сколько пластиковых чашечек этого чудного напитка он выпил с тех пор, как вступил в органы. А потом вновь поднялся Чампэн. У него что-то случилось с лицом, появилось какое-то новое выражение. Он был уравновешенным и спокойным человеком, но сейчас все его черты будто заострились, сквозь него словно пустили свежий поток энергии. Как бы откликаясь на это его движение, Саймон сел прямо, заметив, что остальные сделали то же самое – расправили плечи, подобрались и встряхнулись.
– Есть кое-что, к чему я еще не прибегал в этом расследовании. Возможно, сейчас самое время это сделать. Саймон, в Лаффертоне по делу Дэвида Ангуса обращались к судебным психологам?
– В смысле, к профайлерам? Нет. Это обсуждалось, но я наложил вето, потому что решил, что им просто-напросто не с чем работать. Все, что они могли нам дать – это общая картина ситуации похищения ребенка, а об этом нам и так все известно.
– Согласен. Но все-таки я думаю, нам надо покрутить эту историю со всех возможных сторон. Так что давайте поиграем в профайлеров. Порассуждаем, что за человек мог забрать кого-нибудь из этих мальчиков, или обоих, – да и других, скорее всего. Вы как полагаете, полезное это будет упражнение?
Салли Налмс постучала ручкой по своим передним зубам.
– Да? – От Чапмэна ничего не ускользало.
– У нас так же не от чего отталкиваться, как и у профайлеров, вот в чем проблема.
– Ну да, не от чего.
– Я думаю, нам нужно выходить в поле, а не выдумывать истории.
– Патрульные и полиция уже работают в поле. Мы все там уже были и обязательно выйдем снова. Это обсуждение, с участием старшего инспектора Серрэйлера, затевалось ради того, чтобы у ключевых членов нашей команды было время отдохнуть и подумать… Подумать как следует, подумать основательно, подумать.
Он сделал паузу.
– ПОДУМАТЬ, – снова сказал он, на этот раз громче. – Подумайте, что случилось. Двух маленьких мальчиков забрали из их домов, их семей, вырвали из привычного окружения, напугали до смерти, вероятно, подвергли насилию и, скорее всего, убили. Две семьи развалились на мелкие кусочки, пережили, и до сих пор переживают, настоящую агонию и ужас, они вымотаны, их воображение не переставая выдает новые и новые образы, они не спят, не едят и вообще не функционируют хоть сколько-нибудь нормально, они не могут полностью положиться ни на кого и ни на что, и они никогда не смогут оправиться, ничто никогда уже не станет для них прежним. Вы знаете это так же хорошо, как и я, но вы вынуждаете меня вам об этом напоминать. Если мы ни к чему не придем и все наши обсуждения и разговоры не дадут нам ничего нового, с чем можно было бы работать, я намерен пригласить стороннего эксперта.
Он сел и выкатился на стуле. Они образовали неправильный полукруг.
– Думайте, – сказал он, – какого рода люди обычно совершают такие вещи.
На секунду повисла тяжелая тишина. Серрэйлер взглянул на старшего суперинтенданта с новым уважением. А затем из полукруга градом посыпались замечания, предложения, описания – одно за другим, бац, бац, бац, словно карты при быстрой игре.
– Педофил.
– Одиночка.
– Мужчина… Сильный мужчина.
– Молодой…
– Не подросток.
– Автомобилист… ну очевидно.
– Работает на себя.
– Водитель грузовика… дальнобойщик, что-то в этом роде…
– С подавленными желаниями… сексуально нездоров…
– Не женат.
– Не обязательно… Почему ты так сказала?
– Не может построить отношения…
– В детстве подвергался насилию…
– Его унижали…
– Это что-то связанное с контролем и властью, да?
– Низкий интеллектуальный уровень… Средняя школа или даже хуже…
– Неопрятный… никакого уважения к себе… Неряшливый…
– Хитрый.
– Ну нет – неосторожный.
– В любом случае безрассудный. Большого о себе мнения.
– Нет, нет, с точностью до наоборот. Неуверенный. Очень неуверенный.
– Скрытный. Хороший лжец. Умеет прятаться…
Они все продолжали и продолжали, карты одна за другой ложились на стол. Чапмэн ничего не говорил, просто переводил взгляд с одного лица на другое, следуя за вырисовывающимся узором. Серрйэлер тоже ничего не говорил и, как и Чампэн, скорее наблюдал, но при этом в нем все сильнее росло чувство беспокойства. Что-то было не так, но он ума не мог приложить, что именно и почему.
Постепенно поток комментариев иссяк. У них на руках не осталось больше карт. Они снова бессильно осели на своих стульях. Сержант Салли Нелмс без конца украдкой кидала в сторону Серрэйлера взгляды – причем не самые дружелюбные.
– Мы довольно неплохо представляем себе, кого ищем, – сказала она.
– Точно представляем? – Марион Купи наклонилась, чтобы подобрать лист бумаги, упавший к ее ногам.
– Ну это довольно известный тип…
На секунду или две возникло ощущение, что между этими двумя женщинами назревает конфликт. Серрэйлер сделал паузу, ожидая какой-то реакции от старшего суперинтенданта, но Джим Чапмэн не проронил ни слова.
– Если вы позволите…
– Саймон?
– Мне кажется, я понимаю, что имеет в виду констебль Купи. Когда все в кругу перекидывались идеями, мне стало не по себе… Проблема в том, что… это просто всем известный «тип»… Сложите все вместе, и вы получите портрет того, каким вы видите среднестатистического похитителя детей.
– А он не такой? – с вызовом спросила Салли Нелмс.
– Возможно. Что-то из этого окажется правдой, наверняка… Меня просто смущает – и смущало всегда, когда за дело брались профайлеры, что мы как будто составляем фоторобот, а потом ищем человека, который на него похож. Очень приятно иметь дело с настоящим фотороботом, когда у нас есть пара человек, которые на самом деле видели преступника. Но это не тот случай. Мне не хотелось бы, чтобы мы зафиксировались на этом «известном типе» и начали исключать всех тех, кто под него не подпадает.
– И что, в Лаффертоне у вас больше материала, с которым можно было бы работать?
Саймон не мог понять, всегда сержант Нелмс такая взвинченная или она просто невзлюбила конкретно его, но он попытался справиться с этой ситуацией так, как справлялся всегда, и по преимуществу успешно. Он обернулся к ней и улыбнулся – чуть заметной, дружеской улыбкой, которая предназначалась как будто бы только для нее.
– Ох, Салли, если бы… – сказал он.
Краем глаза он заметил, что Джим Чапмэн внимательно следит за каждым нюансом этого диалога.
Салли Нелмс заерзала на стуле, а в уголке ее губ мелькнула легкая тень улыбки.
Они сделали перерыв на обед, после которого Серрэйлер и Джим Чапмэн вышли из главного управления – здания 1970-х годов постройки с плоской крышей – чтобы прогуляться по довольно скучной дороге, которая вела в город. В Йоркшире не было солнца и, очевидно, не было лета. Небо было плотным и серым, в воздухе витал странный химический запах.
– Кажется, я не особо помогаю, – сказал Саймон.
– Я должен был удостовериться, что мы ничего не упустили.
– Дело дрянь. Вы сейчас в таком же тупике, как и мы.
– Хотя бы не так долго.
– Такие дела из тебя всю душу вытаскивают.
Они дошли до перекрестка с главной дорогой и повернули назад.
– Моя жена ждет тебя к ужину, кстати.
У Саймона сразу поднялось настроение. Ему нравился Чапмэн, но дело было не только в этом; он больше никого здесь не знал, сам город и его окрестности были ему незнакомы и выглядели крайне недружелюбно, а отель, в котором он поселился, был выполнен в том же стиле, что и главное управление полиции, и чувствовал он себя там примерно так же уютно. Он чуть было не удумал уехать в Лаффертон в конце рабочего дня, вместо того чтобы оставаться тут и ужинать дрянной едой в одиночестве, но приглашение в дом Чапмэна взбодрило его.
– Я хочу отвезти тебя в Хервик. Не знаю, как ты, но я могу получить полное представление о каком-либо месте, только как следует по нему послонявшись. У нас нет никаких свидетелей, ничего… но я просто хочу посмотреть на твою реакцию.
* * *
Серрэйлер и Чапмэн отправились в Хервик вместе с Лестером Хиксом, устроившимся на заднем сиденье. Хикс, настоящий угрюмый йоркширец, был небольшого роста и крепкого телосложения, у него была побрита голова, а также он имел некоторую склонность к шовинизму, которую Саймон и раньше замечал у северян. Несмотря на то что особым воображением он, очевидно, не обладал, он явно был здравомыслящим и уравновешенным человеком.
Хервик располагался на границе равнинного Йорка и развивался как будто бы стихийно. По окраинам города тянулась лента индустриальных районов, строительные склады здесь перемежались с мультиплексами, а центр города кишел комиссионными магазинами и дешевыми забегаловками.
– Что здесь с работой?
– Ее мало… Есть фабрика куриных полуфабрикатов, несколько больших колл-центров, но там сейчас сокращения – они нанимают работников удаленно, из-за границы, так дешевле. Большой цементный завод… а так все безработные. Так, ну вот мы и приехали. Это Пейнсли Роуд… Она пересекается с дорогой, которая потом переходит в шоссе, в паре миль отсюда. – Они медленно поехали дальше, затем свернули налево. – А вот тут дом Тайлера… номер 202…
Это была ничем не примечательная улица. Несколько маленьких домиков и полуразвалившихся коттеджей; ряды коммерческих помещений – магазин с прессой, кафе с едой навынос, букмекерская контора, прачечная; похоронное бюро с зашторенными окнами и здание с плоской крышей прямо за ним.
Тайлер жил через два дома от него. Красный кирпич был аккуратно выложен елочкой на том месте, где раньше располагался сад. Забора тоже не было.
Они замедлили ход.
– Скотт подошел бы к дому с этого конца… Он должен был идти от перекрестка.
Никто не обратил внимания на машину, медленно ползущую вдоль бордюра. Женщина толкала коляску, пожилой мужчина медленно ехал по тротуару в своем инвалидном кресле. На обочине друг дружку обнюхивали две собаки.
– Что за люди? – спросил Серрэйлер.
– Тайлеры? Он сантехник, она работает упаковщицей на курином заводе. Порядочные. Дети вроде тоже ничего.
– И как они?
– Отец ничего особо не говорит, хотя винит себя за то, что не подобрал парня на машине.
– Родители Скотта?
– Готовы глотки друг другу перегрызть… Но, мне кажется, так было всегда. Я так понимаю, что весь груз заботы о семье лег на плечи его сестры.
– И ей…
– Тринадцать, переходящие в тридцать. Здесь Скотт должен был свернуть… эта дорога ведет к его дому. Он в небольшом тупике где-то в двухстах ярдах отсюда, в стороне от главной дороги.
– Его там не видели?
– Его вообще нигде не видели.
Еще одна унылая дорога из домов, скрытых за заборами или неухоженными живыми изгородями. Три огромных многоквартирных дома. Заброшенная баптистская церковь с заколоченными досками дверями и окнами. Движение не плотное, но имеется.
– Сложно поверить, что никто не видел мальчика.
– О, они его видели… Просто не придали значения.
– Значит, это должно было выглядеть нормально, не было никакой борьбы, как и когда забирали Дэвида Ангуса. Никто не упустит из виду, если ребенка будут насильно запихивать в машину.
– Кто-то, кого они оба знали?
– Оба ребенка не могли знать этого человека, это слишком невероятно. Значит, у нас два разных похитителя. Каждый из которых достаточно хорошо знаком ребенку, чтобы… – Саймон осекся. Они оба понимали, что договаривать эту фразу не имеет смысла.
– Это Ричмонд Гроув. Вот номер 7… последний справа.
Дома здесь сгрудились на одном узеньком участке земли. Саймон представил, насколько хорошо пропускают звук эти тонкие стены и насколько крошечные садики у эти людей на заднем дворе.
Чапмэн заглушил двигатель.
– Хочешь выйти?
Он медленно обошел машину. Занавески дома номер 7 были задернуты. Машины не было, как и других признаков жизни. Он задержал взгляд на доме, представляя, как мальчик со щелью между зубов выходит из этих дверей, перекинув сумку для бассейна через плечо, идет в сторону дороги… поворачивает налево… с радостным видом шагает дальше. Он обернулся. Мимо проехал автобус, но нигде поблизости вроде как не было автобусных остановок. Саймон вгляделся в серую дорогу. Насколько далеко ушел Скотт? Кто остановился рядом с ним? Что они сказали, чтобы убедить мальчика сесть к ним?
Он двинулся обратно к машине.
– Обрисуйте мне мальчика… Застенчивый? Смелый? Маленький или взрослый для своего возраста?
– Нахальный. Так про него говорят учителя. Но хороший. Он им нравился. Никогда не доставлял проблем. Много друзей. Немножко заводила. Поклонник футбола, болел за местную команду. Они называют их «Хаггис». Их логотип был у него на сумке, в полосочку.
– Он был из тех, кто мог бы остановиться поболтать с незнакомцем – например, спросившего дорогу?
– Очень похоже на то.
Дэвид Ангус, в свою очередь, был более замкнутым, но тоже мог бы заговорить с незнакомцем в таком случае, потому что это вежливо.
У Хикса зазвонил телефон. Через три минуты они уже неслись обратно в сторону главного управления. Жену Хикса – дочь Чапмэна – увезли в больницу со схватками на две недели раньше срока, к которому они ждали своего первого ребенка.
Серрэйлер провел остаток дня за изучением материалов дела Скотта Мерримана. Один раз он сходил в столовую, чтобы выпить чашку чая. В полседьмого он поехал в свой отель.
Обои и мебель в его номере были бежевыми, с золотистыми вставками. Здесь пахло застарелым сигаретным дымом, а ванная по размеру подходила разве что десятилетнему ребенку. Джим Чапмэн рассыпался в поспешных извинениях, пообещав «поболтать с ним позже»… Он прикидывал, какой вариант будет самым отвратительным – лежать в номере в кровати и маяться, сидеть в одиночестве в баре и маяться или весь вечер провести в дороге в Лаффертон, посреди перегруженного шоссе. Внезапно обрушившийся ливень снял все вопросы. Вести машину в такую погоду Саймону не хотелось.
Он принял душ и надел свежую рубашку.
В баре было пусто, не считая какого-то дельца, сидящего за ноутбуком в самом углу. Мебель была лакированного красного дерева. Коктейльное меню лежало на каждом столе. Саймон взял себе пива.
Обычно его устраивала собственная компания, но неприглядность обстановки и удаленность от всего, что ему было дорого и мило, действовали на него гнетуще, будто выжимая все его жизненные силы. Через пару месяцев ему стукнет тридцать семь. Он чувствовал себя старше. Ему всегда нравилось быть полицейским, но в последнее время что-то в его жизни начало тяготить его. Вокруг было слишком много ограничений, слишком много политкорректных оговорок нужно было сделать, чтобы наконец приступить к настоящей работе. Сделал ли он что-нибудь для кого-то? Изменилась ли хотя бы одна жизнь, даже косвенно, из-за того, что он когда-либо совершил? Он подумал о том, как меняет жизни его сестра Кэт в качестве добросовестного и заботливого врача, как их меняли в свое время его родители. Возможно, они были правы с самого начала и ему надо было пойти в медицину, порадовав отца?
Он тяжело рухнул на блестящую красную банкетку. Бармен включил огоньки на танцполе, но веселее от этого не стало.
Внезапно Саймон понял, что скучал по возбуждению, по всплескам адреналина – таким, какой он испытал два года назад, преследуя серийного убийцу на его же территории, и таким, с которыми он сталкивался постоянно на заре своей карьеры. Старший констебль не один и не два раза намекала ему на то, что ему пора бы уже продвигаться дальше по карьерной лестнице, но, если он станет суперинтендантом или пойдет еще выше, это будет означать, что он еще меньше времени будет проводить за работой, все больше сидеть в офисе, а этого он не хотел. Это всем известная история… не становись директором, если тебе нравится учить детей, не становись главврачом, если тебе нравится ухаживать за пациентами. Если хочешь испытывать живой восторг преследования, оставайся патрульным или констеблем. Но он этого не сделал, и пути назад не было. Может, ему стоит вообще уйти? Он знал, чем он займется, если покинет органы. Несколько его рисунков скоро выставят в Лондонской галерее; экспозиция открывается в ноябре. Он будет путешествовать и рисовать днями напролет, уделяя своим работам столько времени и внимания, сколько они того заслуживают. Он проживет. Деньги для него никогда не были главным. Но он всегда, в том числе и сейчас, сомневался: будет ли он получать то же удовольствие и удовлетворение от творчества, если ему придется зарабатывать им на жизнь? Вероятно, это ему тоже вскоре опостылеет.
Вероятно.
Он поднялся, чтобы взять себе еще пива, но тут же услышал, как кто-то зовет его по имени.
Констебль Купи выглядела совсем иначе в черном летящем платье, длинных сережках и с убранными наверх волосами. Какое-то время Саймон просто смотрел на нее, не узнавая. Но она уверенным шагом направлялась прямо к нему и улыбалась.
– Печальное зрелище, – сказала она. – Ну правда… Пить в одиночестве в такой дыре! Мы можем предложить вам что-то получше. – Она оглянулась. – Где вы сидите?
Саймон замешкался, но потом все же указал на свой столик.
– Хорошо. Возьмите мне тогда, пожалуйста, водку с тоником, а потом я отведу вас в более или менее приличное место. Оно называется Сэйлмейкер. – Она с томным видом пересекла зал и села.
Он был в ярости. У него было чувство, будто его загнали в угол и теперь рассматривают под микроскопом. Внезапно он осознал все очарование этого тихого бара и собственного уединения. Но когда он злился, хорошие манеры включались в нем автоматически. Он купил ей коктейль и отнес его за свой стол.
– А вы не будете?