Коэффициент на Милью был гораздо лучше, чем он ожидал, сто к тридцати вместо семи к четырем, так что он получил десять фунтов вместо пяти, а еще увидел прямо на дорожке, как она обошла соперников на корпус, что должно было его как-то порадовать, но не порадовало. Он вышел и уселся на столбик на солнце и подумал, что бы купить Эйлин. Цветы. Шоколадные конфеты, которые она всегда так любила. Но он знал, что она не обратит внимания на цветы, а конфеты так и останутся неоткрытыми.

Он вернулся в машину и начал ехать в сторону перекрестка и дома, но сам не заметил, как свернул на первом же повороте.

Ли была в саду и занималась маленькими фонариками, которые расположились вдоль дорожки, на альпийской горке и на деревьях. Даги иногда задумывался, связаны ли эти фонарики с ее религией, но спрашивать ему не хотелось. Она спустилась с лестницы, отвлекшись от развешивания фонариков, когда услышала стук открывшихся ворот.

О Даги Милапе никогда нельзя было сказать, что он – человек с предрассудками, он никогда не поддавался им настолько, чтобы обращать внимание на цвет чьей-то кожи. Люди – это люди, даже если тебе иногда непросто находить с некоторыми общий язык. Но когда Кит сказал, что хочет жениться на девушке с Филиппин, он забеспокоился. Тут все было другое, не только цвет кожи, все: то, как она была воспитана, ее образование, ее семья, религия, кухня, погода, одежды, традиции. Все. «А понравится ли ей здесь? Вот что меня волнует. Тут все будет другое, все будет новое, в том числе и муж. Что, если она не будет счастлива? Ее нельзя будет за это винить, но что ты будешь делать? Сжечь за собой все мосты, переехать сюда – это большой шаг, и, если что-то пойдет не так, что ты сделаешь?»

Но ничего не пошло не так. Все пошло так с первого же дня. Ли никогда не выезжала за пределы своей страны, но ее английский был вполне удовлетворительным и становился все лучше и лучше, а все остальное было как будто и неважно. Она как будто родилась, чтобы переехать сюда – такая мысль приходила Даги в голову, хотя у нее были филиппинские друзья, с которыми она довольно часто встречалась, и она постоянно писала домой. Он никогда не спрашивал Кита, как они познакомились, но Кит всегда был скитальцем, постоянно ездил куда-нибудь с рюкзаком за плечами, и Даги предполагал, что они познакомились где-то в баре, или на пляже, или даже в самолете.

– Интернет, – сказал Кит, лопаясь от смеха. – Сайт знакомств в Интернете, где английские парни могут найти девушку с Филиппин. – Он не мог перестать смеяться, глядя на пораженное лицо Даги.

– О, вы пришли, как замечательно, Даги. Мне сделать холодный напиток или вы, как всегда, будете чай?

Всегда она так, подумал он, всегда что-нибудь предложит, напитки или еду, всегда усадит на лучшее место, не успеет человек войти. И на этот раз она стрелой сбегала в сарай, вынесла складной стул, поставила его в тени и протерла концом своей футболки.

– Слушайте, это так здорово, присаживайтесь, Даги, и скажите, что вы хотите из напитков.

Это было правильно. Это было правильное место.

– Кита нет, как вы, конечно, понимаете, вы же не рассчитывали его застать в это время дня, но если вы хотели увидеть именно меня – отлично.

Даги сел. Он не мог не сесть. Если бы он это сделал, он бы обидел ее.

– Так вы хотите холодный напиток или чай?

– Чашечка чая будет как раз то, что надо. Спасибо, Ли.

– Без проблем, только пару минут подождите.

И она молнией унеслась на кухню.

Сад был точно таким же, как и дом – светлым и ухоженным, как с иголочки. У Ли никогда не было ничего похожего на сад, но она подошла к нему со всей душой, засадив все клумбы, горшки и подоконники цветами всех возможных самых ярких цветов, а все остальное украсила маленькими огоньками. Каждый вечер, от весны до осени, если не шел дождь, она выходила и зажигала свечки в лампах.

Даги закрыл глаза. Ему надо было все рассказать – абсолютно все, всю историю целиком, и поразмышлять вслух, что тут можно сделать, а Ли послушает и ничего не скажет, не осудит, не упрекнет.

Тут появился поднос с чаем и свежим пирогом. Он прекрасно знал, что какую-то помощь ей предлагать бесполезно.

– Это очень, очень мило с вашей стороны, вы знаете? – сказала она, улыбаясь и передавая ему чай. Но в ее глазах читался вопрос.

Даги съел кусочек бисквитного пирога, прожевав его медленно и вдумчиво, чтобы она поняла, что он оценил его вкус, и отпил чаю, прежде чем поставить чашку. Только потом он сказал:

– Дело в Эйлин. Творится что-то ужасное, Ли. Я не знаю, что делать. Мне кажется, пытаясь со всем этим справиться, я дошел до предела.

Пятьдесят пять

– Привет.

Эдди не подняла голову.

– Я Кат. Все называют меня Рыжей.

Она села рядом на скамейку.

В зале играли в бадминтон. Эдди хотела попросить поиграть, но потом решила так сильно не напрягаться и просто посидеть и посмотреть. Это был второй раз, когда ее выпустили с остальными. Видимо, они решили, что она вряд ли взбесится.

– Я знаю, кто ты.

Эдди немного отодвинулась на скамейке. Эта женщина подвинулась вслед за ней.

– Нам дают смотреть телевизор, дают читать газеты. Без проблем. Эдвина Слайтхолм.

– Эдди, – сказала она. Это сработало у нее на автомате.

– Ты просто дерьмо под ногами.

Эдди встала.

– Давай, Линда, зажми ее, зажми.

Эдди начала медленно двигаться вдоль задней стены спортивного зала. Она не хотела смешиваться с другими – и она об этом говорила – она предпочитала быть сама по себе.

– Да-а-а! – Восторженные крики становились все громче.

Эдди проскользнула к двери. Сейчас она вернется обратно и почитает.

Игра закончилась, все побежали к двери и начали ломиться. Женщина по имени Рыжая оказалась первой и прижалась прямо к Эдди.

– Мразь.

Эдди почувствовала, что на нее давит что-то очень твердое в районе поясницы. Толкучка у двери становилась все хуже, а давление превратилось в пронизывающую боль, из-за которой у нее помутилось в глазах.

Толпа вылетела из дверей, как пробка из бутылки, когда все вывалились в коридор.

– Ладно, ладно, хватит пихаться и толкаться, что с вами не так? Вы об очередях не слышали? Давайте-ка двигаться организованно, а то кто-нибудь покалечится.

Эдди обернулась, но все бросились врассыпную. Она не увидела даже спины Рыжей. Она поднялась до середины железной лестницы под крики и топот, а потом упала без сознания.



Эдди никогда не болела и не собиралась начинать сейчас.

– Я не пойду к доктору. Мне просто стало жарко.

– Да? Вы можете идти?

– Мне не нужен чертов доктор.

– Эдди, у вас здесь нет особого выбора. Вы упали в обморок – вы обязаны посетить тюремного врача. Тут вы не на свободе, тут есть правила. Так вы в состоянии идти?

Эдди не сказала «нет», не сказала, что боль в пояснице до сих пор была как воткнутая в нее раскаленная кочерга. Во время ходьбы кочерга проворачивалась. Она сжала кулаки и заставила себя встать прямо.

Ее не очень волновало, может она проводить время с другими людьми или нет. Она предпочла бы оставаться одна, но она хотела иметь возможность ходить на улицу, в спортивный зал, в библиотеку, а не торчать в своей комнате двадцать четыре на семь.

– Вы уверены, что вы в порядке?

– Я уже сказала.

Кочерга теперь крутилась в другую сторону, но она не собиралась об этом говорить. На вид она была совершенно здорова, если, конечно, доктор не захочет раздеть ее и осмотреть каждый сантиметр ее тела, так что она просто примет болеутоляющие от выдуманной головной боли, и они ей помогут.

Путь от начала последнего коридора до его конца был самым страшным в ее жизни. Кочерга втыкалась глубже, крутилась сначала в одну сторону, потом в другую, выходила и входила снова. Она преодолела его, потому что преодолела себя, но она была на грани.



На враче были такие очки, какие Эдди особенно ненавидела – овальные и без оправы, а когда она подняла глаза, она не улыбнулась. Эдди хотелось закричать на нее. Я под следствием, меня не посадили, так что улыбайся мне!

– Добрый вечер.

Эдди ничего не сказала. С чего бы?

– Я слышала, что вы только что упали в обморок.

– Типа того.

– Ну им пришлось вас поднимать.

– Там было жарко.

– Это на вас всегда так влияет – жара?

Эдди пожала плечами.

– Когда вы в последний раз ели?

– Пила чай.

– Когда вы последний раз видели своего терапевта?

– Никогда. Я не болею.

– Понятно. Месячные в норме?

– Да.

– У вас есть месячные сейчас?

– Нет.

– Ваши медицинские показатели при поступлении на первый взгляд кажутся абсолютно нормальными. Вы не принимаете никакие лекарства. Ладно, давайте я сначала на вас хорошенько взгляну.

– У меня весь день болела голова. Мне нужно что-нибудь от нее, и со мной все будет в порядке.

– Сначала я вас осмотрю. Сильно болела?

Эдди пожала плечами.

– У вас часто болит голова?

– Нет. Я же сказала, было жарко.

– Понятно. Зайдите за ширму и разденьтесь до лифчика и трусов, пожалуйста.

– Я же сказала, со мной все в порядке, мне вообще не надо было сюда приходить.

– Вы отказываетесь раздеваться?

– Да.

Она вздохнула.

– Ладно, но мне нужно померить ваше давление. Низкое кровяное давление может быть причиной обморока. Это для вас будет приемлемо? Если да, то закатайте, пожалуйста, рукав.

Нажимая на грушу и затягивая рукав у Эдди на плече, доктор отвернулась от нее и посмотрела в окно.

– Все хорошо. Абсолютно нормальное давление. Откиньте голову, я хочу проверить ваши глаза. – Она посветила фонариком. Боль в спине никуда не делась и была такой же пронзительной. Но, по крайней мере, кочерга больше не крутилась.

Она выключила фонарик.

– Что же. Я не вижу никаких нарушений.

– Я вам так и сказала. Там было жарко.

– Да. Я выпишу вам парацетамол от головной боли. Пейте как можно больше воды. Обезвоживание не улучшит ситуацию ни с головной болью, ни с обмороками. Если подобное повторится, я возьму у вас анализ крови.

Она нажала на кнопку на своем столе, чтобы вызвать надзирательницу. Хорошо, что она уже ждала за дверью. Эдди вышла прямо за ней.

– Хорошего вечера, – сказала доктор. Это был сарказм. Эдди даже не стала отвечать.

Дорога назад была новым кошмаром. Кочерга начала крутиться и вибрировать, стоило ей только двинуться. Врач дала ей четыре таблетки парацетамола – две принять сейчас и две позже, если ей это понадобится. Четыре чертовых таблетки. От такой боли ей нужно было штук сорок.

– Ты хочешь посмотреть фильм? Сегодня Ноттинг Хилл.

– Нет.

– Отличный фильм. Я его три раза смотрела.

Так еще больше отупеешь, подумала Эдди. Такие фильмы были не в ее вкусе.

Через черный ход в ее сознание проникло воспоминание. Как они с Кирой сидели на диване и смотрели Джеймса и Гигантский персик. Им обеим понравилось. Кира хотела, чтобы он сразу начался снова, но это было не видео, так что, разумеется, он не начался. Все было у нее прямо перед глазами, в деталях, в цвете – ее комната, ее растения на подоконнике, безделушки, кожаная обивка дивана, занавески, ковер, обои. Кира.

– Вот твои таблетки, прими две, запей. И приляг ненадолго, хорошо?

Эдди проглотила белые таблетки и два стакана воды. Она уже вспотела от боли, и как только приняла таблетки, ее затошнило. Боль ухудшилась. Она даже лежа чувствовала себя на грани обморока. Спустя полчаса боль лишь чуточку притупилась, так что она приняла третью таблетку и потом заснула, пока в час ночи кто-то не начал колотить в дверь, колотить чем-то твердым и тяжелым, пока не проник прямо ей в мозг, а потом вниз по позвоночнику в поясницу, и не начал колотить уже там.

Она приняла четвертую таблетку, но они отодвигали дверцу каждый час, чтобы проверить ее, так что каждый час она просыпалась. Только ближе к рассвету боль наконец утихла.

Пятьдесят шесть

– Сэм, прекрати. Сколько раз я говорила тебе… Не дразни ее. Ты так только хуже делаешь. Иди проверь, есть ли яйца.

– Я уже ходил, нет.

– Пойди почитай.

– Я прочел все свои книжки.

– Ну тогда перечитай какую-нибудь еще раз.

Сэм одарил ее уничижительным взглядом и ушел на улицу, шаркая ногами.

– Им обязательно так шуметь? Я пытаюсь читать газету, – сказал Крис.

– Какой ты молодец.

– Извини, но не ты провела полночи на ногах.

– Вообще-то, я провела полночи на ногах, с Феликсом.

– Это не одно и то же.

– Что же, не переживай, в любую минуту ты сможешь попрощаться с ночными сменами навсегда. Когда начнет работать новая система, ты станешь спать – я бы сказала, как младенец, но я никогда не видела младенцев, которые бы спали, – ты просто станешь спать, и если ты думаешь, что все отлично и супер, все отлично и супер.

Крис опустил газету.

– Я не хочу сейчас вести скучный политический спор по поводу директив в области здравоохранения. Сейчас субботнее утро, на улице тепло и солнечно, и я пытаюсь забыть обо всем, что связано с медициной, национальной службой здравоохранения Великобритании, ночными сменами, дневными сменами, приемами…

– Ты думаешь, я хочу спорить обо всем этом? Ты думаешь, это мой самый любимый способ провести время в веселый выходной день?

– Мама, Сэм кинул мою Барби Рапунцель в курятник!

Кэт закрыла глаза.

– Ты думаешь, что я не понимаю, но я понимаю. Правда.

– Ладно.

– Господи, хватит изображать из себя сурового мужика. Слушай, дело не в тебе, дело в системе. Ты знаешь, как было раньше. Когда работали мама с папой, врач мог начать с работы в больнице, потом перейти в общую практику, а потом вернуться к какой-то частичной занятости в больнице и консультированию – и так получались хорошие доктора. Ну уж точно так получились наиболее разносторонние доктора. Но сейчас это, видимо, невозможно. Вернее, возможно, но…

– Я слишком стар. В последнее время мне об этом довольно часто напоминают.

– Я уже сказала – если ты хочешь это сделать, я на твоей стороне.

– Забудь.

Крис был зол, его гордость была задета, и он был расстроен. Кэт знала это, и это ее волновало. И еще ее волновала его реакция. Он хотел уйти из общей практики, чтобы переквалифицироваться и пойти работать в психиатрию в их больнице, но оказалось, что единственный способ это сделать – снова начать с должности младшего врача [14] и пытаться двигаться дальше. Ему был сорок один год. Десять лет?

– Мне очень плохо от того, что ты несчастлив. Никто не должен так себя чувствовать. Но то, что я не испытываю того же, еще не значит, что я не могу сочувствовать.

– Ты всегда это говоришь.

– Мама-а-а! – Ханна с воем бежала к ним по траве, по ее лицу ручьями текли слезы, а руки были в грязи.

Кэт встала.

– Так, если он действительно бросил твою Барби в курятник, ему влетит. Но если он сделал это из-за того, что сделала или сказала ему ты, то влетит тебе, Ханна. Пошли.

Крис наблюдал, как они уходят – его жена и его дочь – Кэт весело, уверенно и решительно, а вот Ханна – не совсем. Ханна, как ее называл Сэм, была плаксой. Он вернулся к газете, но потом передумал и отправился в дом. Через десять минут Сэм и Ханна сидели в своих комнатах, лишенные возможности воссоединиться на ближайшие полчаса, а Крис сделал графин холодного кофе и вынес его в сад, где за газету взялась уже Кэт.

– Что мы думаем? – спросила она, подняв глаза.

– По поводу?

– Макс Джеймсон.

– Да.

Расследование было начато и пока приостановлено до полного выяснения обстоятельств, но было очевидно, что вердиктом станет самоубийство. Ничего подозрительного в этом деле не было. Макс лег на скамейку в саду хосписа и вскрыл себе вены, после чего его тело перекатилось и упало на траву. Отчет полиции был пока неполным. Кэт сделала заявление, и ее еще могли вызвать к патологоанатому. Она сидела, глядя в газету, на фотографию Макса, и ее глаза наполнились слезами.

Крис протянул ей руку.

– Мы не должны ругаться. Всякое может случиться. Я скажу детям, что они могут спускаться.

– О нет. Они оба вели себя отвратительно, им надо охладить свой пыл. Спасибо, что ты это сделал. И я серьезно – по поводу работы.

– Я знаю. Но это ляжет на твои плечи слишком тяжелой ношей, и, если я потерплю неудачу, мне будет очень сложно вернуться к общей практике. Забудь об этом. Только… – Она знала, что он сейчас скажет. – Ты не хочешь подумать о том, чтобы сделать трехмесячный перерыв? Заплатить кому-нибудь, чтобы присмотрел тут за всем?

– Австралия?

– Дети еще достаточно маленькие, чтобы пропустить это время в школе, но это последний год, когда мы можем это сделать. Для них это будет путешествие века, а мы перезарядим батареи.

– Тогда лучше шесть.

– Шесть?

– Шесть месяцев. Если мы вообще собираемся это сделать. Если уж на то пошло, они могут походить в школу и на Зеленом континенте.

– Ты это серьезно?

Кэт налила себе еще кофе и откинулась назад, задумавшись. Шесть месяцев вдали от всего имели смысл не для нее, а для Криса. Тем более это будет шесть месяцев, в которые можно попутешествовать, пожить в Сиднее, дать детям попробовать на вкус совсем другой мир; шесть месяцев. Если загородный дом шел вместе с предложением о работе, было гораздо проще найти людей, готовых за всем этим присмотреть. Дом, машина, пони, курицы…

– Саймон, – сказала она вслух.

Крис взвыл.

– Мама и папа.

– Кто-нибудь всегда будет.

– Шесть месяцев – это не срок практически ни для кого, кроме них.

– Насколько долго лететь домой из Австралии?

– Я знаю. Ты прав. Разумеется, ты прав.

– Так, еще чуть-чуть…

Она рассмеялась.

– Ладно, – сказала она. – Договорились. Начинай искать.

– О, я уже начал! – вскочил он и убежал.

Пятьдесят семь

Побережье было почти пустым. Где-то вдалеке семья разыгрывала вечернюю партию в пляжный крикет. За оградой, на южном берегу, пара молодых людей собирала последние складные стулья. Море ушло очень далеко, песок у его кромки был гладким и блестящим. Снова было жарко, слишком жарко. Это была лучшая часть дня. Скоро загорятся огни на променаде.

Гордон Прайор прогуливался по пляжу, вдали от города. Он обычно проходил три или четыре мили в этом направлении. Здесь всегда было безлюдно, он никогда никого не видел. Стемнеть должно было еще не скоро.

Его черно-белая овчарка, опустив голову, бежала у края воды, не давая волнам себя догнать и оставляя за собой дорожку следов, которые сразу же исчезали за ней. Потом она остановилась и подождала. Гордон дразнил ее, делая вид, что собирается кинуть мячик то в ту, то в другую сторону, то в море, то в том направлении, откуда они только что пришли. Бадди ждал. Он все понимал.

– Апорт! – мячик метнулся в воздух. Бадди побежал, разбрызгивая вокруг себя мелкие капли воды.

Через пять секунд он вернулся. Мячик лежал у ног Гордона. Бадди ждал, сгорая от нетерпения. В этот раз его не дразнили, Гордон снова бросил мячик – далеко, со всей силы. Бадди умчался за ним.

Гордон остановился и посмотрел на море. На горизонте он увидел танкер – нарисованный корабль в нарисованном море: он казался совершенно неподвижным. Он прожил здесь всю свою жизнь и никогда не пользовался возможностью насладиться всем этим так, как наслаждался теперь – приходя сюда с собакой утром и вечером. Он никогда не ценил то, что было прямо перед его носом, потому что у него никогда не было времени это как следует рассмотреть. Ему было шестьдесят шесть. Он надеялся, что у него осталось на это еще лет двадцать.

Он оглянулся. Бадди нигде не было видно. Позади, ближе к городу, где-то в невидимой дали уже закончилась игра в крикет. Складные стулья собраны и накрыты. Он повернулся спиной к морю и начал идти в сторону камней, пещер и скал, не переставая насвистывать.

Такое случалось. Мячик застревал в какой-нибудь трещине или слишком глубокой щели между камнями, и Бадди не мог его достать. Через несколько минут Гордон услышал лай своей собаки. Сначала ему было сложно определить, откуда идет звук. Гордон подошел ближе к камням и начал медленно лезть по ним, не переставая свистеть и звать Бадди, стараясь не поскользнуться на ошметках ярких морских водорослей.

Лай становился все более беспокойным, и тут он понял, что он раздается из одной из пещер, уходящих вглубь скалы. Он встал у входа и стал звать собаку, но она не вышла к нему навстречу. Вздохнув, Гордон вошел внутрь. Было темно – наверное, слишком темно, чтобы найти мячик, где бы он ни застрял. Он подождал немного, пока его глаза привыкли к темноте, а потом пошел дальше – туда, откуда, выгнув спину, на него смотрел и отчаянно гавкал пес. Мячик каким-то образом отскочил от того места, на котором он стоял, и оказался на каменном выступе в дальнем краю пещеры. Гордон остановился. Если он не сможет до него дотянуться, он не полезет туда один по скользким камням впотьмах. Они пойдут домой без чертова мяча. Он достал поводок Бадди из кармана.

Но выступ оказался как раз на расстоянии вытянутой руки. Гордон выпрямился и начал нащупывать мячик. У его ног нервно крутился Бадди, гавкая и подпрыгивая.

– Ладно, успокойся уже, как этот несчастный мячик вообще туда попал? Бадди, замолчи! – Лай собаки удвоенным эхом отражался от сводов и стен пещеры, оглушая его. – Да господи, Бадди!

Он снова начал ощупывать выступ, и тут его рука на что-то наткнулась. Не на мячик. Гордон пододвинул предмет поближе к краю. Он ничего не мог рассмотреть, только опознать на ощупь. Он сомкнул пальцы на чем-то холодном и твердом, толщиной с карандаш. Какая-то палочка или ветка. Он начал перебирать пальцами и добрался до конца этого прямого и тонкого предмета, где он закруглялся и уплотнялся, образуя гладкий узелок. Гордон перестал двигать кистью и дал ей отдохнуть. Бадди прекратил лаять и начал скулить.



Он вернулся на променад, где оставил свою машину, через полчаса. Он бежал, но не так быстро, как ему хотелось бы. Собака была на поводке, но постоянно тянула его назад, попеременно то лая, то скуля.

Было уже почти темно. Пляж был пуст, но кафе и ларьки на набережной были открыты и полны народа. Запахи рыбы с жареной картошкой, пива и горячей сахарной ваты разносились из дверей с неоновыми вывесками под яркими гирляндами фонарей.

У входа в парк развлечений стоял восковой клоун с открытым ртом и хохотал громким искусственным смехом.

Гордон сел в машину, пустил собаку на пассажирское сиденье и уехал подальше от пляжа и огней набережной быстрее, чем когда-либо. Ему нужно было найти, кому все рассказать, кто будет знать, что делать, и избавит его от этого.

Пятьдесят восемь

– Пустая трата времени, – сказал констебль Джо Кармоди, с грохотом открыв дверь мужского туалета.

– Криминалисты что-нибудь найдут.

– Не смеши меня. Как всегда, будем искать черную кошку в темной комнате. Тут двух мнений быть не может.

– Ну свое ты можешь держать при себе.

– Заставь меня.

– Я сказал, заткнись. Не здесь.

Они прошлись по небольшому хозяйственному магазинчику к кабинету менеджера, который находился в задней части зала с витринами на первом этаже. Мужчина позвонил им чуть ли не в истерике, сообщив, что он нашел следы кокаина на полке в мужском туалете. Натан решил поехать туда, чтобы успокоить его, показав, что он относится к делу серьезно, хотя прекрасно знал, что кокаин в этом районе нюхают во всех туалетах всех общественных мест. Джо Кармоди вел себя с хозяином магазина откровенно цинично.

– Ты же не собираешься реально заниматься этой хренью, Нэйт? Скажи мне, что ты шутишь.

Натан зашел за стойку с одеялами и обернулся.

– Я сказал, хватит. Мы отнесемся к этому так же серьезно, как и к любому другому случаю с наркотиками – кокаин, трава, неважно… Мы ищем каждую маленькую иголочку и каждую щепотку порошка. Мы проявляем нулевую терпимость, ясно? Дети в этом городе заслуживают большего, чем покупать у всякого отребья дурь, не успев пойти в среднюю школу, так что просто делай свою работу и держи свое мнение при себе.

– Как скажешь.

– И не надо острить у этого парня в кабинете. Он и так на взводе.

– Он будет рад выпустить пар.

Они подошли к двери, когда у Натана зазвонил телефон.

– Так, подожди здесь.

– Да я разберусь с ним, не надо меня держать на поводке.

– Вот именно это с тобой делать и надо. Я сказал, жди.

Выбегая на улицу, где сигнал был получше, Натан мысленно проклинал Джо Кармоди. Даже несмотря на его донесение старшему инспектору, Кармоди откомандировали в Лаффертон еще на шесть месяцев. «Очень мило, – сказал Кармоди с мерзкой ухмылкой. – Кажется, я вписался, да?» Для Кармоди эта работа была как курорт. Натан знал, что скоро тот сам поймет, что это не так, но его собственное беспокойство росло с каждым днем, и недавно он осознал, что оно касается не конкретно Джо Кармоди. Кармоди был мелкой сошкой.

Он оказался на улице и набрал номер.

– Босс?

– Ты где, Натан?

– У Тодди…

– У тебя работы мало или что?

– Я не мог послать Кармоди сюда одного, босс, это небезопасно.

– Ой, да повзрослей уже, Натан. Плюнь на это. И возвращайся сюда. Мы едем в Йоркшир.

Пятьдесят девять

– Входи, Джейн. – Джоффри Пич обошел свой стол и взял ее руки в свои. Он вернулся из отпуска в Швеции, откуда была родом его жена, только накануне вечером. Сейчас было восемь тридцать утра, и Джейн была его первой посетительницей. – Дорогая, я не могу найти слов, чтобы сказать тебе, как мне жаль. Это совершенно ужасно. Когда умирают родители, это всегда тяжело, но такое… От полиции есть какие-нибудь новости?

– Пока нет.

– А как дела у тебя, Джейн? Я беспокоюсь.

Она откинула голову на спинку мягкого кресла и осмотрелась в его уютном кабинете. Книги. Бумаги. Картины. Небольшой столик с крестом и скамеечка для молитв перед ним. Фотографии детей и внуков, свадеб и крестин, шведских озер и гор, маленьких собачек и огромных лошадей. Из-за царящей здесь тишины и умиротворенной атмосферы любви и молитвы эта комната казалась продолжением самого собора. Было бы так просто лечь здесь и впитать этот дух, позволить ему накрыть себя с головой, чтобы он проник глубоко внутрь и исцелил ее, подарив успокоение. Просто.

– Что ты хочешь, что ты считаешь правильным сделать? Скажи мне.

Она посмотрела на Джоффри. Высокий. Даже непропорционально высокий. Угловатый. Резкие черты лица. Глубоко посаженные глаза. Она его уважала, и он ей нравился. Она хотела остаться здесь и работать именно с этим настоятелем больше всего на свете. Но сейчас?

– С тобой слишком многое случилось за очень короткое время. Тебе нужно сделать шаг назад.

– Больше, чем шаг назад, – сказала Джейн. – Джоффри, я не думаю, что смогу здесь остаться. Я не думаю, что это место для меня.

Он покачал головой.

– Так тебе кажется сейчас, так ты себя чувствуешь. Но это поспешное решение, принятое на эмоциях, в состоянии шока. Скоропалительное решение. А они редко бывают наилучшими, как ты, я уверен, знаешь.

– Знаю. Но это не из-за всего того, что случилось… с Максом Джеймсоном, с моей матерью… Я думала, здесь – то место, где я должна быть. Я хотела здесь оказаться. Но это не так. Я не создана для этого собора, для Лаффертона – а они не созданы для меня. Это было бы так, даже если бы ничего остального не случилось. Мне жаль. Мне очень жаль, Джоффри.

Повисла долгая тишина. Где-то закрылась дверь. Потом другая. Тишина продолжалась.

– Я не стану оскорблять тебя вопросами о том, обдумала ли ты это и помолилась ли как следует. Очевидно, да. Я бы не ожидал другого. Но если тебе кажется, что Лаффертон не для тебя, то что ты думаешь делать? Какое место действительно создано для тебя? Уйти легко, но вот куда – это действительно стоит обдумать.

Он был прав, и Джейн это знала.

– Я могу спросить вашего совета?

– Если я могу тебе помочь, то, конечно, помогу. Может быть, я смогу взглянуть на вещи с некоторой степенью отстраненности. Но только с некоторой степенью, Джейн. Я хочу, чтобы ты осталась здесь, я ценю тебя и не хочу, чтобы ты нас покидала. И я не считаю, что тебе стоит нас покидать. Так что беспристрастных суждений от меня не жди.

– Это много для меня значит. Большое спасибо.

– Это сказано совершенно искренне, как ты, надеюсь, понимаешь.

– Да. Может быть, кто-нибудь другой на моем месте решил бы убежать – и убежать как можно дальше, буквально. Попробовать поработать в стране третьего мира, например. Хотела бы я быть таким человеком, но, кажется, я не такая. К тому же третий мир заслуживает большего, чем здешние отверженные.

– Ты совершенно точно не отверженная.

– Мне кажется, я отвергаю сама себя.

– Опасно.

– Есть два пути, которые меня привлекают. Вы знаете, что я подолгу живу и отдыхаю в обители – монахини в Святом Джозефе предпочитают это слово «монастырю». Но неважно – обитель, монастырь, без разницы. Я хотела бы вернуться туда на более длительный срок. Если они меня примут.

Джоффри Пич нахмурился.

– А вторая идея?

– Вернуться к академической работе, на год или два. Мне нравилось изучать теологию в университете, мне очень нравилось писать диссертацию. Я сильно по всему этому скучаю и думаю найти возможность вернуться к этому и написать докторскую. Есть области, которые я хотела бы изучить более подробно. Я должна буду совмещать это с работой, я знаю… Может, частично возьму на себя какой-нибудь приход или что-то в этом духе?

– Прости меня, Джейн, но мне кажется, ты еще как следует ничего не обдумала. То ли побег в монашескую жизнь, то ли получение научной степени, то ли совмещение чего-то с чем-то… Ты меня не убедила.

– Я еще сама себя не убедила. Все еще неточно.

– Совсем неточно.

– Вы думаете, я пытаюсь спрыгнуть с несущегося поезда?

– Сомневаюсь, что кафедральный собор Святого Михаила стоит рассматривать как несущийся поезд… Тебе нужно больше времени. В любом вопросе спешка – это, как правило, ошибка. Кроме, может быть, брака. Тут я поспешил на славу – сделал предложение через три недели после знакомства с Ингой. Возьми полгода отпуска и сделай перерыв в карьере. Не делай ничего и не езди никуда, только если на выходные. Но, вероятно, тебе придется иногда бывать в Лондоне, пока полиция разбирается с делами твоей матери. Ты сможешь найти место, где отсидеться? Где у тебя будет время помолиться, подумать и почитать? И просто прийти в себя, Джейн. Тебе нужно прийти в себя.

– Я не знаю. Думаю, от матери останутся какие-то деньги, и еще дом. Но это может занять довольно долгое время.

– Есть разные варианты и возможности. Позволь мне разузнать. Я очень серьезно советую тебе не принимать никаких судьбоносных решений прямо сейчас. – Он поднялся. – Кажется, скоро начнут подавать свежий кофе. Мы обязательно пойдем и выпьем по чашечке, но сначала вместе произнесем молитву. Успокойся и расслабься на минутку.

Джейн закрыла глаза. Отпусти, сказала себе она. Доверься. Все будет хорошо.

– Господь, принеси мир и покой в душу рабы твоей, Джейн. Пролей на нее свою исцеляющую милость и любовь…

Она старалась сосредоточиться на голосе настоятеля и на его молитве, чтобы они направили ее и увели прочь от тьмы и смятения, которые, казалось, сгустились и углубились настолько, что окутали ее полностью и закрыли от нее весь свет и надежду в этом мире.

Шестьдесят

Саймон.

Я не буду пытаться поговорить с тобой, встретиться с тобой или даже оставить сообщение на одном из твоих многочисленных аппаратов. Для меня гораздо лучше будет написать тебе это, и если это не лучше для тебя, то прости, но я не собираюсь принимать это во внимание. В любом случае было бы грубо не рассказать тебе, что происходит теперь, после всего хорошего, что было между нами, – грубо и некрасиво. Я не могу судить, будет ли тебе это интересно. Отвечать мне или нет – решать тоже тебе.

Как ты знаешь, я продала рестораны и раздумывала над наилучшим вариантом для инвестиций. Раздумывала я также и о будущем, потому что долгое время считала, что оно будет общим для меня и тебя. Но теперь мне совершенно ясно, что ты на самом деле никогда не предполагал ничего подобного.

Через одну компанию в Сити я нашла человека с собственностью во Франции, а через него приобрела пару отелей в горах в окрестностях Муассака. Один находится прямо за крепостными стенами средневекового поселения, а второй – в потрясающем месте неподалеку. Они очень запущены и требуют больших вложений, а также времени и внимательного, любовного отношения. Я купила дом прямо между ними, в небольшом торговом городке, откуда я буду руководить полным переустройством обеих гостиниц весь следующий год. В моих планах первым открыть тот, что на территории старинной деревни, а второй – в следующем сезоне.

Я продала квартиру. Я сожгла все мосты, Саймон.

Мой друг, благодаря которому я нашла эти отели, Роберт Крэйнс, поедет со мной и примет деловое участие во всем этом мероприятии. В настоящий момент все обстоит именно так – он просто друг. Он мне нравится, и мне приятно находиться в его компании. Так что – кто знает? Но он довольно сильно старше меня, да и к тому же я еще не готова видеть рядом с собой кого-то еще, и не буду готова еще долгое время. Раны слишком свежи. В этом я виню тебя. Я виню тебя очень во многом, но надеюсь, что скоро смогу перестать тебя винить и буду помнить только удовольствие и веселье, а не боль.

Я решительно настроена как следует взяться за это дело и очень взволнована по этому поводу. Я знаю, что отели будут иметь успех. Я хорошо умею делать свою работу. Это абсолютно новый старт. Пожалуйста, пожелай мне удачи. У тебя нет причин, чтобы этого не сделать. Есть множество причин, почему я могу пожелать тебе всевозможных напастей, но это было бы унизительно и мелко, так что я хочу для тебя совсем обратного.

Все еще с большой любовью,

Диана.



Когда я устроюсь, визитные карточки с адресами и всем остальным будут тут же высланы тебе.

Шестьдесят один

Солнце било лучами по поверхности моря и дробило ее на миллион золотых осколков. Пляж сиял, как зеркало. Было семь часов утра.

Члены команды выгрузились из трех полицейских «Лендроверов», которые остановились настолько близко к краю скалы, насколько это было возможно. Серрэйлер с Натаном Коутсом ехали впереди вместе с Джимом Чапмэном. Третий автомобиль вез криминалистов и патологоанатомов.

– Так, вон то место, от которого ты начал преследование Слайтхолм, Саймон, – в нескольких милях отсюда. Скалы по всему побережью в этом месте изрыты пещерами, и мы сосредоточились на тех, что были ближе к месту ареста. Но план изначально заключался в том, чтобы найти и внимательно осмотреть как можно больше пещер, хотя в случае с некоторыми, полностью недоступными, в этом смысла нету – если мы не можем туда добраться, она тоже не смогла бы. И, конечно, мы ограничены тем, что имеем доступ внутрь только во время отлива.

Участок скальных пещер длиной в полмили был огорожен и обтянут черно-желтой лентой. Чапмэн развернулся и решительно зашагал в сторону одной из них, которая располагалась левее, остальные последовали за ним. За их спинами криминалисты начали одеваться в комбинезоны, которые Саймон всегда называл про себя костюмами смерти.

У входа Чапмэн остановился.

– Началось все с того, что мужчина прогуливался со своей собакой. Он бросил мяч очень сильно, и он, должно быть, несколько раз отскочил от камней, попал сюда и отскочил еще раз, чтобы оказаться на том выступе. Чистая случайность. Собака побежала сюда вслед за ним, попыталась допрыгнуть, а потом начала лаять и скулить… непонятно, из-за мяча или из-за чего-то другого, что она могла учуять. Когда сюда спустилась местная команда полицейских, уже было темно и почти подошел прилив, но мы успели привезти освещение, установить ограждения и быстро оглядеться внутри. Сейчас мы сможем установить леса и платформы, так что криминалисты смогут работать до того момента, пока вода не подберется слишком близко. Потом они вынуждены будут прерваться и ждать. Это ужасно мучительно, но они должны изучить каждый сантиметр этого места, и это может занять дни. Даже дольше. Посмотрим. Ладно, давайте заходить.

У них были прожекторы, и команда собиралась установить аккумуляторы и протянуть кабели, но, поскольку вода заполняла пещеру дважды каждые двадцать четыре часа, оборудование приходилось поднимать выше уровня воды, и на то, чтобы оно заработало, требовалось еще какое-то время. Сейчас они вынуждены были рассчитывать только на несколько мощных ручных фонариков.

Джим Чапмэн пошел вглубь пещеры, пригибая голову. Он посветил фонариком на стену пару секунд, а потом его рука застыла.

– Вот. Собака стала крутиться и нервничать на том самом месте, где ты сейчас стоишь, Саймон.

– Я залезу наверх, – сказал Серрэйлер.

– Я так и подумал. Мы тебе посветим.

Пещера начала заполняться криминалистами с оборудованием, но сейчас все смотрели только на старшего инспектора, который взгромоздился на деревянную платформу, установленную на железных лесах. Мокрые стены отдавали гулким эхом каждый раз, как кто-нибудь заговаривал или двигался.

Холод и запах водорослей шел от камней и обжигал ему ноздри, пока он медленно шел по выступу, согнувшись почте вдвое. К своему удивлению, он обнаружил, что впереди было еще довольно много пространства. Он снял с ремня фонарик и включил его. Перед ним разверзлась глубокая черная дыра.

– Вглубь скалы ведет проход длиной как минимум в несколько метров, – крикнул он стоящим внизу. – Но я не уверен, что смогу туда забраться. Я слишком высокий.

– Слайтхолм не высокая, – сказал Чапмэн.