Вера Арье
Парадокс Апостола
…ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано.
Евангелие от Матфея (Мф. 10:26)
Часть I
Глава 1
Грегаль, суровый ветер Средиземноморья, в этих краях называли коротким словом «грек». Стремительный и резкий, он всегда налетал неожиданно, заставая остров врасплох. И в этот раз своим дурным привычкам «грек» не изменил, обрушив на разомлевшее от зноя побережье внезапную шквальную бурю. Под яростным натиском воздушных потоков море вскипало, накатывало на берег, жадно слизывая брошенные у кромки воды вьетнамки и солнечные очки, подбираясь к лежакам и полотенцам. Отдыхающие хватали свои вещи и засовывали их как попало в объемные сумки. Спасатели стояли в бурлящей воде, помогая выбраться тем, кто никак не мог справиться с огромными волнами. Дождь безжалостно хлестал по лицам, словно наказывал людей за преступное легкомыслие…
За окном, протяжно всхлипнув, хлопнули ржавые ставни. Анна вздрогнула и выпрямилась в жестком кресле, в котором провела эту тревожную ночь. Вокруг было темно и неестественно тихо, под потолком гостиничного номера зыбко мерцал маячок пожарной сигнализации.
«Звонить!» — прошумело в голове. Срочно звонить в полицию, жандармерию или как она у них называется! Но на часах только шесть утра… Рано, ничего внятного они ей не скажут. Со слов спасателей, вертолет должны отправить на поиски лишь на рассвете. Значит, до десяти ситуация точно не прояснится. А ее рейс, кажется, в девять двадцать… Может, еще не поздно поменять билет? Но как она потом объяснит это мужу? Всемирный форум кардиологов, где Харис выступал с докладом, закончился еще в пятницу. На завтра у него запланирована серьезная операция, пациента готовили к ней несколько недель, поэтому обратный вылет в Афины откладывать просто нельзя…
Сердце билось о грудную клетку, как маленький черный дрозд, случайно залетевший в их дом прошлым летом. Он отчаянно метался, то и дело натыкаясь на кристальные окна панорамной гостиной, словно не понимая, почему воздух местами сгущается и никак не выпускает его на волю…
Анна распахнула чемодан и принялась сгребать в него все, что попадалось под руку. Может, связаться с утра со спасательной станцией, вдруг его нашли? Нет, сначала жандармерия. Фамилия… ведь она даже не знает его фамилию…
Деревня, где находился ее отель, просыпалась рано.
Первыми пробуждались блудливые корсиканские псы: один из них подавал голос с самой вершины горы, и в считаные секунды его ленивый лай подхватывал разноголосый хор всех мастей и пород. Сидя на высоком подоконнике, Анна пыталась закурить. Руки дрожали.
Она доедет до аэропорта и оттуда позвонит. Должна же у них быть хоть какая-то информация, не каждый день люди в море пропадают!
Такси ловко взбиралось в гору по узкому серпантину, где с трудом могли разойтись две машины. Придерживая руль одной рукой, не сбрасывая скорости на поворотах, водитель разговаривал по телефону на местном певучем диалекте. Навстречу попался очередной дорожный указатель с названием населенного пункта на двух языках: французская версия была грубо замазана черной краской.
— Вам понравилась Корсика? Есть желание вернуться? — шофер наконец-то решил завести с ней разговор.
— Чудесный остров, — вежливый ответ в надежде, что он отстанет.
— Любой корсиканец скажет, что лучше места на земле просто нет. Kal-lis-té!
[1] Вы только посмотрите, какая природа!
Анна послушно взглянула в окно на ленивое, ровно дышащее море — будто и не было накануне этого разрушительного шторма.
— В следующий раз советую остановиться вот в этом месте. — Он указал в сторону тихого прибрежного поселка. — Здесь прекрасный песчаный пляж, несколько хороших ресторанов, и вон там, видите, две церкви? Одна из них греческая.
Поймав в зеркале заднего вида ее заинтересованный взгляд, он добавил:
— Да, представьте себе, здесь и на восточном побережье живут несколько десятков греческих семей. Даже кухня у них со своим колоритом…
Таксист говорил что-то еще, и она, кажется, довольно связно отвечала, но глаза были прикованы к часам — стрелки ползли так медленно, словно проверяли ее нервы на прочность.
Наконец за изгибом дороги показалось здание аэропорта. В его сверкающих стеклянных плоскостях отражался дрожащий диск едва взошедшего солнца, скупая южная растительность, рваные ряды запаркованных в зоне вылета машин…
С трудом вынырнув из плотного людского потока, движущегося одновременно во всех направлениях, Анна оказалась возле нужной ей стойки регистрации. Она вытащила из сумки паспорт, изо всех сил подавляя в себе желание прыгнуть в такси и помчаться прямиком в жандармерию Кальви. Или в центральную городскую больницу? И как она не подумала о ней сразу?! Может, за ночь что-то изменилось, он был найден и находится сейчас там…
— Мадам, вы путешествуете одна? Вас устроит двенадцатый ряд, место у прохода? — сотрудница «Эр Франс» смотрела на нее выжидательно.
— Да, конечно… мне это, собственно, неважно… Скажите, а рейс, случайно, не задерживается?
— Нет-нет. — Девушка улыбнулась снисходительно, видимо, уловив слабую надежду в ее голосе. — Самолет вылетает по расписанию.
***
Десять цифр, долгие гудки, щелчок, соединение. — Жандармерия! — неприятно рявкнула трубка. Впрочем, именно так и должен, наверное, отвечать блюститель порядка, заступивший на службу в столь ранний час.
— Здравствуйте, — голос дрожал от волнения и даже при безупречно верном произношении выдавал в ней иностранку.
— Слушаю! — поторопил ее баритон.
— Я звоню по поводу того, что случилось вчера во время шторма на городском пляже Кальви…
— А именно?
— Вы, наверное, в курсе: во второй половине дня в море пропал виндсерфер. Его разыскивали четыре спасательные лодки до самого вечера.
— И что же?
— Сказали, в темноте поиск бессмыслен и с утра вылетит вертолет… Я хотела узнать: что-то прояснилось?
— А вы, простите, кем приходитесь потерпевшему? Прямая родственница?
— Я его хорошая знакомая, мы вместе пришли на пляж в тот день, начался внезапный шторм, и он исчез в открытом море…
— Фамилия?
— Я как-то не успела у него спросить…
— Мадам, прошу меня извинить, но по закону мы не имеем права разглашать подобную информацию лицам, не состоящим с потерпевшим в близком родстве, — отрезал жандарм. — Впрочем, даже если бы вы и были его родственницей, то я вряд ли мог вас чем-то порадовать — нам никаких сигналов не поступало.
— Но речь идет о человеческой жизни! Спасатели заверили меня…
— Вот и звоните на спасательную станцию, возможно, ваш друг уже давно найден и согревается кофейком в ближайшем бистро!
Гудки. Конец соединения.
Анна принялась искать нужный номер. С трудом обнаружив его на запутанном сайте муниципалитета, долго слушала тишину. Наконец, трубку сняли. «Да, здравствуйте, что? Нет, вчера была не моя смена, пока не в курсе, перезвоните позже…»
Как, как все это возможно?! Вороша жесткие волосы, она пыталась убедить себя, что еще есть шансы все прояснить…
— …Авиакомпании «Эр Франс» в Ниццу, срочно пройдите на посадку. Повторяю, госпожа Анна Илиáди, рейс 9462 авиакомпании «Эр…»…
Она чуть не опоздала на самолет.
Стюардесса в безукоризненно сидящей форме любезно проводила ее к месту у прохода в двенадцатом ряду.
***
— Агáпи му
[2], ну почему бы тебе не поехать? — Харис снял очки и положил их поверх папки с документами. Он устало потер лицо своими большими ладонями, напоминая засидевшегося допоздна сутулого студента.
— Харис, я хочу побыть с тобой. Ну часто ли у нас бывает отпуск и время друг для друга? Ты работаешь даже в выходные — со всеми твоими плановыми и внеплановыми…
— Анна, сердце, мы провели чудесную неделю в Провансе. Ницца — это другое. Мировой форум, «всепланетные светила» в полном составе, сплошные профессиональные встречи и разговоры… Помнишь наш последний ужин с профессором Нойманном? Мне показалось, это отбило у тебя охоту участвовать в подобных мероприятиях.
Встреча с доктором Нойманном действительно врезалась ей в память. Они ужинали во французском ресторане в районе Афинской Ривьеры: приглушенные бра, тончайший фарфор, сатиновая скатерть и вышколенные официанты. Муж с профессором пришли раньше, а Анна, как назло, задержалась в студии. Войдя в зал, она сразу увидела Хариса: он был на голову выше других, его просто невозможно было не заметить. Между ним и профессором шел оживленный разговор. Анна подсела к столу и, извинившись за опоздание, начала изучать меню.
— Так вот я скажу вам: смысла в этой операции нет, — подытожил Нойманн.
— Мне трудно с этим согласиться, — мягко возразил Харис. — До тех пор, пока остается хоть один шанс спасти человеку жизнь, стоит пробовать все, что есть в арсенале.
— Да нет ничего в арсенале. Это врожденное заболевание, он обречен. Месяц, два… И чем раньше такой человек умрет, тем меньше душевных сил уйдет у его родственников на призрачные ожидания. И тем скорее его здоровые органы будут отданы людям, которые в них нуждаются.
— А если бы речь шла о близком вам человеке? — вмешалась Анна, вспомнив про отца. Ведь правильное и своевременное лечение могло бы спасти тому жизнь…
— Даже если бы шла, милая, — профессор закурил, выпуская из ноздрей плотный едкий дым. — Моя жена долго страдала от страшного недуга. Последние годы я едва ее узнавал. А она меня и вовсе не узнавала, горела в аду болезни. Я упорствовал: менял схемы лечения, подключал экспериментальные препараты, лишь продлевая тем самым ее агонию… В душе я, знаете, все надеялся, — Нойманн посмотрел куда-то вверх, — все ожидал…
Припечатав окурок ко дну пепельницы, он углубился в чтение карты вин.
— Семьи нескольких моих коллег отправляются на Корсику, — продолжал увещевать ее Харис. — Ты же никогда там не была? У тебя целых шесть дней. Посмотришь остров, а двадцать девятого, после моего мероприятия, полетим домой в Афины. Ну же, Анна, подумай: чистейшее море, Наполеон, Колумб… — он наморщил лоб, пытаясь припомнить еще какие-нибудь относящиеся к острову имена.
Анна вздохнула: спорить бесполезно. Ей действительно нечего было делать в Ницце. Этот город, такой солнечный и приветливый в межсезонье, летом превращался в суетливый муравейник. К тому же она прекрасно понимала: во время форума видеть мужа она почти не будет — Харис с головой уйдет в работу, практически не замечая ее присутствия…
Смирившись, она достала чемодан и принялась укладывать в него вещи.
***
Корсика встретила ее утренней дымкой и нарастающим гулом голосов. Распрощавшись с женами коллег Хариса, Анна поехала на северо-запад острова.
Городок Кальви раскинулся внутри широкой бухты, перечеркнутой линией многокилометрового песчаного пляжа. Оставив вещи в номере, она отправилась бродить по сонным от зноя, путаным улицам. Идея провести все шесть дней у воды ее не привлекала: с момента их с Харисом свадьбы они жили в его родных Афинах, и она могла наслаждаться пляжем пять месяцев в году.
В конце утомительного дня она спустилась к городскому причалу. Изящные белые яхты, прогулочные лодки и скромные катера покачивались на волнах, напоминая ей о провансальском Порт Гримо, где они с мужем провели целую неделю перед началом симпозиума.
Живя почти два года под одной крышей, они очень редко виделись. Харис Илиáдис был кардиохирургом уникальной специализации, в Греции ему не было равных. Он часто выступал на международных конференциях, а некоторые европейские клиники приглашали его оперировать своих самых безнадежных больных. Во второй половине дня он принимал пациентов в частном кабинете, а по утрам проводил плановые операции в крупнейшем госпитале Афин. Были еще и внеплановые, срочные. Анна так боялась этих тревожных ночных звонков. Случалось, после них он возвращался словно обескровленный, подолгу курил и молчал, договариваясь с собой.
После переезда обживаться в новой стране ей, по сути, приходилось самостоятельно. Выручало то, что она свободно говорила по-гречески. Ее мама носила звонкую фамилию Алексанриди и была родом из греческой диаспоры Ташкента. Дед, убеждённый активист партизанского движения «Демократическая армия Греции», оказался в числе тех двенадцати тысяч греков, которых эвакуировали в сорок девятом году в Советский Союз. Мама родилась лишь годом позднее. Они прожили очень счастливую жизнь в одном из греческих кварталов Ташкента. Мама всегда вспоминала свое детство с улыбкой: в нем были и южные цветущие сады, и купание в прохладных реках, и крепкое босоногое братство послевоенных детей. Для них были организованы уроки греческого языка, и благодаря этому маме удалось сохранить связь со второй родиной. Когда отца не было дома, она всегда обращалась к Анне по-гречески. «Από μακριά και αγαπημένοι παρά απο κοντά και μαλωμένοι»
[3] — эту поговорку она слышала от нее сотни раз.
Вот ей, похоже, она и последовала: любимый человек вроде бы был рядом, но ей его постоянно не хватало. Хариса же такая условная близость, похоже, устраивала — работа для него в любом случае стояла на первом месте…
— Вы готовы заказать?
Перед нею возник официант в белой рубашке и темных тугих джинсах. Анна призналась, что еще не открывала меню, хотя уже добрых десять минут сидела за столом, погрузившись в собственные мысли.
Должно быть, корсиканцу не понравилась эта напрасная трата времени, и он решил ей помочь.
— Попробуйте рагу из дикого кабана. Ну, или вот, — он уверенно ткнул в одно из названий, — тушеная телятина с оливками и полентой.
— А есть у вас что-нибудь…
— Полегче? Тортеллини с молодыми свекольными листьями подойдут?
Он смотрел на нее так свирепо, что Анна не стала спорить и заказала эти самые тортеллини.
Солнце уже садилось, и на какое-то мгновение все белые яхты, белые зонтики кафе и ресторанов, белый шпиль церковной колокольни окрасились в тот деликатный оттенок, который французы называют «цветом бедра взволнованной нимфы».
А потом в городе стало по-южному темно.
Вокруг загорелись огни, на набережную высыпало столько же людей, сколько в погожий день можно увидеть на городском пляже.
— Комплимент от заведения, — официант пододвинул к ней тарелку с аппетитными круглыми пончиками, щедро посыпанными сахарной пудрой.
— Точь-в-точь как греческие «лукумадес», только у нас их подают с медом…
— А вы гречанка? — Темная бровь удивленно взлетела вверх.
— Отчасти.
Он покосился на нее с сомнением и выписал счет. В этот момент послышались разрозненные аккорды, и вдруг грянул энергичный джаз.
— У вас тут прямо выездная сессия Парижского фестиваля, — улыбнулась Анна.
Официант раздраженно передернул плечами и высыпал сдачу в керамическое блюдце. Сравнение Кальви с Парижем его явно оскорбило.
— Это летний музыкальный праздник. Пройдитесь по набережной — такой джаз не играют в столице, — отрезал он, поворачиваясь к ней спиной.
Что поделаешь, корсиканцы бывают неприветливы…
За стойкой бара, протирая бокалы, стоял брюнет водевильной внешности. Акцент выдавал в нем итальянца.
— Остров населяют очень искренние и прямые люди. Они скупы на слова, но в случае больших разногласий, — он карикатурно прицелился в нее пальцем, — пара точных выстрелов все расставит по своим местам.
***
На круглой площади, раскинувшейся амфитеатром вблизи моря, играл джазовый оркестр. Две солистки в сопровождении саксофонов, ударных и гитар исполняли абстрактные импровизации. Певицы двигались по сцене, голоса их то сливались в единой тональности, то расходились, как однополярно заряженные тела. Одна из вокалисток — невероятно тонкая, с матовой кожей и коротко остриженными курчавыми волосами, подчеркивающими сердцевидную форму ее лица, подошла к самому краю сцены. Вибрации ее низкого голоса заставили толпу притихнуть.
«Это и есть Лу Моррá», — сказал кто-то по-русски. Анна обернулась. За ней стояли двое молодых мужчин. В них не было бы ничего особенного, если бы не парадоксальная разница в росте. Один был значительно выше ее, хотя даже рядом с Харисом она не казалась дюймовочкой. Другой же едва доставал ей до плеча. Вычурная дизайнерская рубашка, флибустьерская бородка, лысый череп и беспокойный, ищущий взгляд выдавали в нем южанина. Его русскоязычный друг, заметив, что она смотрит в их сторону, вежливо улыбнулся и тут же перевел взгляд на певицу.
У него было примечательное лицо. Когда встречаешь такие лица, то в первый момент кажется, что вы уже знакомы. Овальное, с чуть выдающимся подбородком, длинноватым носом, упрямой, слегка несимметричной линией рта и внимательными глазами. Русые волосы были тщательно зачесаны назад на итальянский манер, но отдельные пряди то и дело выскальзывали, падая на лоб и нарушая продуманность образа.
Анна отвернулась.
Концерт набирал обороты, вокалистки сменили наряды и перешли на классику.
Накопившаяся за день усталость давала о себе знать. Пора выбираться из толпы и двигаться в сторону отеля…
Она решила пройтись по набережной: мимо проезжали машины, откуда раздавалась громкая музыка, из окон баров были слышны смех и речь на всех языках. Яростно крутя педали, пронесся какой-то мальчишка, а следом протарахтел старенький мотоцикл с непропорционально большой фарой у основания руля, похожей на всевидящий глаз циклопа.
Анна засмеялась: на этой развалюхе ехали двое ее сегодняшних знакомых. «Южанин» сидел сзади, из широко распахнутого ворота рубашки виднелись завитки темных волос и массивный католический крест. Его рослый друг был полностью сосредоточен на дороге, опасаясь, видимо, что какой-нибудь подвыпивший турист решит перебежать ее в самый неподходящий момент. Возле нее, как нельзя более кстати, притормозило свободное такси.
***
Окно на ночь она оставила открытым, но, к ее удивлению, ненавистных комаров не оказалось, а вот спускающийся с гор каскадом собачий лай заставил ее вылезти из постели на рассвете. Анна устроилась на подоконнике и принялась изучать рекламные проспекты, которые хозяйка отеля выдала ей еще вчера вместе с ключом от номера. В восемь утра из центра Кальви отходил автобус в направлении Л’Иль-Русс, небольшого городка, окруженного красными порфировыми скалами.
Она бросила купальник и полотенце в сумку, прихватила широкополую соломенную шляпу и спустилась вниз. Хозяйка была уже за стойкой. Сдвинув старомодные очки на самый кончик носа, она сверяла какие-то счета.
— Доброе утро!
— Доброе. — Хозяйка смущенно улыбнулась. — Вы единственная из наших гостей, кто так рано встал, а завтрак мы подаем только с восьми…
— Ничего страшного. Я собралась в путешествие, куплю что-нибудь по пути.
— Куда направляетесь, если не секрет?
— Хочу прокатиться в сторону Л’Иль-Русс, это же совсем близко?
— О, так вам лучше поехать на u trinichellu, вы слышали про нашу «гондолу на колесах»? Это старинный поезд, он едет прямо вдоль берега моря. Гарантирую — не пожалеете.
Анна благодарно кивнула — идея ей понравилась.
— Погодите-ка, — хозяйка скрылась за старой деревянной дверью, ведущей на кухню отеля. — Вот возьмите с собой…
Она протянула сверток. Там лежали круглые золотистые лепешки, совсем еще теплые. Анна втянула ноздрями их кисловатый сырный дух и подумала, что пресловутая неприветливость корсиканцев — не более чем миф. Местные жители редко фальшивят, просто ты им либо нравишься, либо нет.
На железнодорожную станцию она приехала вовремя: первый поезд отправлялся уже через десять минут. Купив билет, Анна стояла у путей в ожидании «гондолы». Наконец, из-за поворота показалось два сцепленных между собой разномастных вагона: один напоминал послевоенный московский трамвай, беспощадно выгоревший на южном солнце, а второй — вагон пригородной электрички. Анна рассмеялась, настолько изящное венецианское слово «гондола» не имело ничего общего с этим забавным транспортным средством.
«Интересно увидеть, каков же гондольер», — подумала она.
Гондольером оказалась немолодая женщина, державшая в одной руке картонный стаканчик с кофе, а второй неистово дергавшая за какие-то скрипучие рычаги.
Поезд был полупустой: так рано в Л’Иль-Русс отправлялись немногие. Анна устроилась в конце вагона и принялась смотреть в окно. За ней расположилась компания студентов, говоривших на смеси итальянского с французским. Они обсуждали вчерашнюю вечеринку и прочие отпускные приключения, какие случаются в юности почти с каждым, оказавшимся в курортной зоне в веселой компании ровесников и алкоголя. Анне было неудобно подслушивать. Она отлично понимала, о чем идет речь, и от этого чувствовала себя неловко.
Языки всегда давались ей легко. В семье говорили по-русски и по-гречески, вокруг часто звучала узбекская, украинская, белорусская речь: во время войны в Ташкент было эвакуировано более полутора миллионов человек со всего Союза. Родители папы перебрались туда из Ленинграда в самом начале Великой Отечественной. Ее дед работал фотокорреспондентом в местной газете, пешком обходил ближайшие деревни, делал репортажи. По пути собирал полузасохшие фрукты, а осенью — подгнивший картофель. Этим и жили, папа тогда был совсем маленький, и его подкармливала узбекская семья, приютившая их в первые годы эвакуации. Из Ташкента они уехали в восьмидесятых, когда папе наконец предложили место в крупном московском научно-исследовательском институте.
***
Состав тронулся и, не спеша, стал набирать обороты.
Через несколько минут перед пассажирами развернулась ослепительная панорама — бескрайнее, щедрое на все оттенки синей палитры море и поросшие густым кустарником шишки гор. Остров выгодно отличался от лысоватых греческих Киклад, где хоть и радовался глаз бесконечному морскому пейзажу, но отсутствие зелени создавало ощущение некоторого однообразия. Анна не могла оторваться от окна, в котором широкие белые пляжи сменялись крошечными скалистыми бухтами. Каждая из них могла бы стать местом действия приключенческого романа! Иногда поезд шел прямо вдоль линии моря, и ей удавалось рассмотреть в деталях многослойный рельеф дна. На восьмой остановке она не выдержала: желание прыгнуть в эту прозрачность было просто непреодолимым.
Анна вышла, предварительно сверившись с расписанием. Следующая «гондола» должна была сделать здесь остановку всего через час.
Камерный пляж в обрамлении зонтичных сосен приютил этим утром лишь ее и большую корсиканскую семью. Корсиканцы разбили настоящий бивак: несколько широких полотенец, стульчики, два зонта и компактная палатка для тех, кому захочется вздремнуть, спрятавшись от полуденного солнца. Семья оказалась многодетной: младшему — годика три, он выкапывал ямку в белом песке, чтобы заманить в нее лохматую собачку, которая прыгала вокруг него, заливаясь радостным лаем. Старший размашистыми мощными гребками уплыл к скалам ловить каких-то морских обитателей. Мать с отцом нарезали фрукты и свежий пористый хлеб. Женщина протянула полумесяц дыни среднему сыну — мальчику с необыкновенно тонкими чертами лица, сидящему в инвалидной коляске. Вернулся старший, и не с пустыми руками. В пластиковом мешочке что-то бултыхалось, он сел возле брата, и они принялись оживленно обсуждать содержимое импровизированного сосуда. Звонкий смех, поцелуи, объятья. У островных жителей, привыкших существовать тесной коммуной, будь то корсиканцы или греки, любовь к близким возведена в абсолют. Семья в этих местах — главная человеческая ценность, единственная религия, во имя которой совершаются все поступки…
Накануне вечером таксист, везший Анну в отель после концерта, рассказывал о себе и своих близких. Он и его двоюродный брат, выросшие под общим кровом, сильно повздорили. Им к тому времени было уже за сорок, они жили в разных городах, что позволяло годами избегать общения. Однажды они столкнулись на семейном торжестве и так и просидели, не сказав друг другу ни слова.
— Я ему ту историю простить никогда не смогу. Это личное. — Таксист нервным движением поправил воротничок полосатой рубашки. — Но знаете что? Когда год назад какие-то подонки избили его и забрали кошелек, и он пролежал без памяти на обочине до самого утра, я все-таки встал, оделся и поехал в его город. Я их нашел. И сделал то, что нужно было сделать… А с ним мы до сих пор не разговариваем.
Старший сын достал складной столик, колоду карт и жестами пригласил ее присоединиться к семейной игре. Анна поблагодарила, пояснив: ее поезд в Л’Иль-Русс на подходе; да, она на Корсике впервые; спасибо, и вам чудесного дня! От сочного персика отказаться не удалось, она перекинула сумку через плечо и, помахав дружелюбной компании рукой, направилась в сторону железнодорожного полотна.
Увы, поезд не пришел. Как оказалось потом, «гондола» сломалась в пути, долго ждали станционных мастеров из Кальви, не обошлось и без тягача, отбуксировавшего состав вместе с измученными пассажирами до пункта назначения. Этот досадный технический форс-мажор оставил ей всего несколько часов на осмотр Л’Иль-Русс до наступления темноты.
В гостиницу она вернулась уже за полночь, всполошив кудлатую хозяйскую собаку, которая хрипло гавкнула, загремев тяжелой цепью, и снова улеглась досматривать свой собачий сон.
***
За стеклом оконной рамы гулял зябкий ветерок, и до завтрака оставалась еще куча времени. Надев кроссовки, Анна отправилась на пробежку вдоль склона горы. Навстречу брел пастух со стадом размеренных и послушных овец, мелодично позвякивавших медными колокольчиками. Тропинка нырнула в густые маки
[4], где получалось бежать легко и ритмично.
Воздух был прозрачным, еще не загустевшим от зноя, и где-то совсем рядом прохладно шумело море: Анна приближалась к бухте, но все еще не видела ее из-за пышной скученной зелени. Деревья расступились на краю невысокого клифа, нависающего над крошечным пляжем. В нескольких метрах от берега на волнах покачивалась надувная моторка, в воде никого не было видно.
Из-за ближайшей скалы вдруг вынырнули две головы, затем постепенно появились и сами аквалангисты. Их силуэты казались несколько карикатурными: один был похож на хорошо заточенный черный карандаш, а другой смахивал на игрушечного пупса человеческих размеров.
Аквалангисты сняли свое снаряжение, и Анна узнала в них своих недавних соседей по джазовому концерту. Они что-то обсуждали, по-дружески хлопая друг друга по плечам. Крепыш порылся в рюкзаке, выудил оттуда бутылку воды и маленькие деревянные ракетки. Завязался жаркий поединок: мячик подскакивал, совершал невероятные кульбиты и, ударившись об ракетку соперника, бумерангом летел обратно. При всей кажущейся внешней неспортивности, южанин давал фору противнику, двигаясь с удивительной ловкостью и ни разу не промахнувшись. Его рослый напарник тоже мог отразить практически любой удар, но в его движениях ощущалось отсутствие игровой практики. «Ракетáки, какое знакомое развлечение, ох, я бы им сейчас показала высший пилотаж». Этим нехитрым видом спорта в Греции владел, наверное, каждый: летом вся прибрежная полоса Эллады представляла собой поле для игры в «ракеточки».
Судя по всему, игра была окончена в пользу южанина. Он что-то сказал приятелю, и они крепко обнялись. Анна наблюдала, как пара надрезает багеты, укладывая туда ломтики ветчины, и разливает кофе из небольшого термоса. Опираясь на локоть и утопив ноги в песке, ее соотечественник что-то рассказывал, отпивая из стаканчика дымящийся напиток. Волосы, едва высохшие после купания, лежали по-мальчишески небрежно, спадая длинными прядями на загорелое лицо.
«И что это я шпионю за незнакомыми людьми? Хозяйка наверняка уже угощает всех постояльцев блинами из каштановой муки, а я тут подглядываю…»
Разозлившись на себя, Анна развернулась и припустила в сторону дома уверенной трусцой.
Весь следующий день она опять проболталась в городе, так и не добравшись до пляжа. Под сводами Цитадели, где располагалась просторная художественная галерея, проходил вернисаж. Обойдя все залы, Анна еще раз вернулась к экспозиции неизвестного ей портретиста. Его картины она сначала приняла за крупноформатные фотографии, настолько точны были линии и правдоподобны изображенные на них лица. С одного из портретов на нее смотрела молодая женщина в белом платке, закрывающем высокий благородный лоб. Крупные выразительные черты, полуприкрытые глаза, четкая линия подбородка — образ обладал таким неоспоримым магнетизмом, что возле этого полотна задерживался практически каждый посетитель.
— Фламандский реализм, — стоявший рядом мужчина словно прочитал ее мысли.
— Спасибо. Вы, наверное, куратор галереи?
— Нет, это мои работы.
— Вы автор? Какая удивительная техника, я догадалась, что это масло и холст, лишь рассмотрев картину вблизи. Просто потрясающе!
— Приятно слышать. У меня ушли годы на то, чтобы найти свой стиль. Когда я учился в художественной школе в Провансе, то был убежденным пейзажистом. Интерес к познанию человеческого лица пришел ко мне только с возрастом. На этой картине — моя дочь. Я несколько лет не мог закончить ее портрет: рисовать близких людей очень сложно. Понимаете, мы относимся к ним слишком пристрастно… Тогда я нашел выход. Я снял ее в нескольких ракурсах и писал портрет с негатива, постепенно добавляя цветовую раскладку и прорабатывая детали…
— У вашей дочери очень необычное лицо.
— Ее мать из древнего корсиканского рода. О горном местечке Монтемаджьóре вы слышали? О них там слагают легенды.
Они проговорили больше часа. К ночи за художником заехала жена, и вдвоем они убедили Анну назавтра арендовать машину и прокатиться в горы.
***
Извилистая дорога уводила в глубь острова желтый «Фиат», который как нельзя лучше подходил для такой поездки: приемистый, юркий, он ловко маневрировал по неровной поверхности трассы и всего за тридцать минут домчал ее до Монтегроссо. В эту коммуну входило сразу несколько деревень, объединенных общим названием прилегающего горного массива, — «Большой горы». Все три поселения сидели, как птичьи гнезда, на хребте гранитной гряды в окружении приземистых сосен. На подъезде к коммуне «Фиат» вдруг нырнул в оливковую рощу, которую Анна как-то не ожидала здесь увидеть…
Монтемаджьоре расположилась выше всех остальных поселений, подобно уединенной резиденции таинственного ордена. Стены древних домов давно утратили свой первоначальный цвет и на фоне сурового массива выглядели настоящей средневековой декорацией.
К деревне вел неровный проселок, на обочине которого, словно загнанный конь, лежал старенький мотоцикл. Сняв шлем и присев на четвереньки, над ним колдовал мужчина.
Анна притормозила.
— С вами все в порядке? Может, подбросить вас до деревни?
Мотоциклист обернулся.
— Спасибо, честно говоря, не откажусь…
«Какой маленький остров, третий раз встречаемся». Анна перешла на русский:
— Садитесь! Он удивился.
— Вы русская? Наверное, по акценту моему догадались, что…
— Да нет, стояла рядом с вами на концерте в Кальви и уловила родную речь. У меня отличная память на лица. Вы с другом были, кажется…
— Да, Дарио уплыл на Сардинию сегодня утром, он вырвался в Кальви буквально на пару дней. Мы старые друзья, пока учились в университете, жили под одной крышей…
Поднимаясь по склону к деревне, разговорились. Ее спутник вырос во Франции, куда его семья уехала еще в двадцатые годы. Учился на журналиста, затем стажировался в Ленинграде и, надо признать, русским языком владел в совершенстве. А теперь работал в частном парижском издательстве, составлял путеводители.
— И о Корсике пишете?
— Нет, хотя хотелось бы…
В Монтемаджьоре Родион, так звали ее нового знакомого, первым делом отправился на поиски автосервиса. Мотоцикл, который он бросил в зарослях придорожного кустарника, нужно было срочно реанимировать. Была уже середина дня, город замер в ожидании прохлады. Улочки, оплетавшие площадь затейливым лабиринтом, опустели. В окнах полоскались на ветру тонкие занавески. Свернувшись клубками, в тени дремали ленивые коты…
С трудом отыскав продуктовую лавку, Анна набрала в пакет фруктов, купила свежий багет и бутылку лимонада. В просвете между домами обнаружилась каменная скамья — на ней было приятно сидеть, глядя на долину и ломая горячий хлеб.
Тишину нарушило стрекотание старого мотоциклетного мотора.
— Починили мой «Ям»
[5], спасибо мастеру!
— А я за это время почти все обошла. Осталось только прояснить местную историю с Дон Жуаном. Хотя наверняка это не более чем ловушка для туристов…
— Да нет, я тебе сейчас все расскажу. — Он выудил из пакета большое яблоко и аппетитно захрустел, поудобнее устраиваясь на скамейке. Его внезапное дружеское «ты» прозвучало вполне естественно.
Они мерили улицы шагами до самой темноты. Болтали о разном, как это бывает между двумя старыми знакомыми. Такая легкость в общении возможна, только когда говоришь на одном языке: обмениваешься понятными друг другу шутками и ссылаешься на единые приметы времени.
В отношениях с мужем Анна чувствовала себя иначе. Они выросли в разных странах и в разные эпохи, он был значительно старше и знал другую сторону жизни, которая лишь теперь приоткрывалась и ей. Харис вселял в нее ощущение спокойствия, защищенности, но при этом они оставались двумя суверенными, параллельно существующими человеческими единицами, которых мало что объединяло…
***
— Уйти в отпуск в июне — редкая удача. Большинство парижан жарится на солнце в августе, а мне в этот раз повезло: у издателя нашлось поручение, которое совпало с моими планами.
— Готовишь статью об острове?
— Да если бы, — поморщился Родион. — У босса в этих краях погиб друг. Он попросил навестить его семью и кое-что им вернуть из залежавшихся в редакции материалов…
— Он был тоже издатель?
— Журналист.
Откинув характерным жестом волосы со лба, уточнил:
— Имя Лео Бартоли тебе о чем-нибудь говорит?
Анна отрицательно покачала головой.
— Он известен как автор книг о Корсике, которые вызвали сильное недовольство у местных борцов за независимость. В последние годы он вел собственную авторскую колонку в «Обозревателе»…
— И что же с ним приключилось? Ему не простили критики в адрес корсиканского сепаратизма?
— Это была первая и самая удобная для властей версия его гибели. Но, как показало расследование, очень маловероятная. Год назад он приехал сюда для участия в конференции, организованной местным университетом. Вечером возвращался в Кальви, откуда отплывал паром на континент. До порта он так и не добрался, его тело через сутки было найдено в канаве с двумя пулевыми отверстиями. Однако его смерть связывают не с заговором сепаратистов, а с делом «судей-растлителей», которое потрясло страну незадолго до этих событий.
Анна задумалась. Какое-то смутное воспоминание шелохнулось в уголке ее памяти. Кажется, она слышала историю о тайном сообществе чиновников Лазурного Берега, против которых было выдвинуто серьезное обвинение. Процесс выдался громким, но так и не получил никакого развития…
— Дело это прогремело, но ничем не закончилось. И убийцу Лео Бартоли вряд ли когда-нибудь найдут.
— Неужели такие преступления могут оставаться безнаказанными?
— Увы, этот случай — не исключение. В мире каждый год гибнут, исчезают без вести сотни журналистов…
В Кальви возвращались по ночной дороге. Родион ехал впереди на своем трескучем мотоцикле, «Фиат» катился за ним, в точности повторяя линию поворотов, как горнолыжник на слаломной трассе. На въезде в город они распрощались, договорившись встретиться с утра на пляже.
Закутавшись в тонкое покрывало, Анна долго не могла уснуть, перебирая в памяти все эпизоды прошедшего дня…
***
Анна щурилась от утреннего солнца, стоя у самой кромки воды. День еще не разгорелся, все вокруг казалось сквозным и зыбким, как нежная врубелевская акварель. Родион уже отплыл от берега на сотню метров и теперь махал ей рукой, указывая на небольшую скалу у самого края бухты. С того момента, как они встретились возле пляжного бара, прошел уже час. Все это время, устроившись на высоком стуле из ротанга и потягивая апельсиновый сок, Родион рассказывал ей о себе…
Когда ему исполнилось десять лет, родители открыли накопительный вклад в солидном французском банке и по окончании университета вручили сыну довольно значительную сумму денег. Они полагали, что «мальчик» захочет обосноваться в столице и эти средства помогут ему хотя бы отчасти решить проблему с жильем. Но Родион распорядился ими иначе, отправившись в длинное и дорогостоящее путешествие. По возвращении он без особого труда устроился работать в небольшое парижское издательство.
— …Завидую тебе. Студенткой я редко уезжала дальше родного Ташкента, я и сейчас туда часто наведываюсь — повидаться с бабушкой и дедом.
Он вдруг посмурнел, задумался.
— Я своих плохо помню. Вернее, маминых родителей я видел только на фото. А папины жили крайне уединенно, сами по себе. Дед был значительно старше бабушки, и она ухаживала за ним все последние годы. Ему я и обязан своим именем. Он был профессором медицины, работал в известной петербургской клинике. Осенью двадцать второго, когда насильно высылали врачей, покинул Россию и обосновался во Франции. Уезжал тяжело, хотя был убежден, что ненадолго: страну полихорадит и отпустит… Не отпустило. В фибровом чемоданчике сумел увезти с собой пару белья, бритвенный набор и энциклопедию практической медицины — все остальное было конфисковано. В Париже устроился преподавателем на факультет естественных наук, где вскоре встретил мою бабушку.
Он сделал паузу, будто собирался с мыслями. — Спустя тридцать пять лет ее болезнь одним махом все разрушила. Дед, которому уже было за восемьдесят, отказывался смириться с тем, что она будет угасать в больнице, а ему придется обременять своим нафталиновым присутствием любимых детей, которым было не до него. И старики мои решились отыграть финальную сцену по-своему: оделись в праздничное, сели в дряхлый «Ситроен», стоявший без дела много лет в гараже, завели движок и… никуда не поехали. Дед знал, что в закрытом помещении старый, плохо отрегулированный двигатель в считаные минуты произведет достаточно угарного газа, чтобы помочь им уйти без мучений…
— А что же…
Родион грустно усмехнулся:
— Родители мои могли бы еще долго пребывать в неведении: у них не было привычки «беспокоить» стариков частыми звонками и визитами. Дед понимал, какой шок их ожидает, когда они наконец обнаружат тела, и сделал им прощальный «подарок»: вечером того же дня с отцом связался управляющий семейным капиталом и сообщил о внезапных изменениях в составе наследства. Этого оказалось достаточно, чтобы отец забеспокоился и набрал номер родителей: автоответчик знакомым голосом сообщил о произошедшем и обстоятельно пояснил причины этого поступка. Дед до последних минут оставался человеком благородным, считая, что даже самоубийство не должно выглядеть пошло и оскорбительно…
— Он не был верующим?
Родион пожал плечами, будто сомневался:
— Обряды до поры до времени соблюдал. Но навалившуюся на него немощь считал страшным унижением. Дед по натуре был человеком решительным, свободу воли ценил превыше всего. По-христиански смиряться и терпеть не умел… в общем, умер во грехе, но с достоинством. Как отнесся к этому Бог? Я не знаю…
Разговор прервался.
Но долгое молчание не угнетало, напротив, казалось, диалог продолжается, только каждый ведет его про себя. До сих пор доверительно молчать ей удавалось лишь с одним мужчиной на свете — собственным отцом. С ровесниками молчать не получалось, а с Харисом молчание выходило каким-то тягостным и одиноким.
Они оседлали угрюмую скалу, покрытую бурыми водорослями, откуда открывался волшебный вид на бухту. Солнце было в зените, но жара почти не ощущалась из-за нарастающего ветерка, от которого по коже, как в детстве, бежали смешные шершавые мурашки. Анна прыгнула в прохладную воду и поплыла к берегу, отмахивая метр за метром ритмичным кролем: хо-ро-шо!
На пляже наблюдалось оживление, яркие треугольники парусов скользили по всему периметру залива.
— Сейчас обсохну и тоже сгоняю на часок, вон там станция и прокат. Видишь, сколько любителей появилось — все спешат поймать ветер! — и Родион раскинулся морской звездой на песке под мягкими июньскими лучами.
Анна расстелила полотенце чуть в стороне, у склона горы, где рокот волн звучал приглушеннее.
Шквалистый ветер обрушился на остров, застав его врасплох. Под яростным натиском воздушных потоков море вскипало, накатывало на берег, жадно слизывая брошенные у кромки воды вьетнамки и солнечные очки, подбираясь к лежакам и полотенцам. Отдыхающие хватали свои вещи и засовывали их как попало в объемные сумки. Спасатели стояли в бурлящей воде, помогая выбраться тем, кто никак не мог справиться с огромными волнами. Дождь безжалостно хлестал по лицам, словно наказывал людей за преступное легкомыслие…
Анна, задремавшая в тени горбатой горы, очнулась и бросилась бежать к прокату.
— Итак, во сколько он уплыл? — Владелец открыл толстый регистрационный журнал. — Ах да, вижу, больше часа назад… Опытный виндсерфер?
— Я не знаю, не уверена…
— Ваш друг арендовал доску с довольно большим парусом, при таком сильном ветре с ним сложно будет справиться даже профи. К тому же ему давно пора было бы вернуться обратно, в море сейчас невозможно находиться, шторм нарастает. Будем решать, что делать.
Дальше все происходящее напоминало ей истертые временем кадры кинохроники. Пляж пуст. Небо мутно от клубов сизой пыли, смешанной с песком. Удары молнии крошат небо на части. Она стоит по пояс в воде, ей невыносимо жарко и хочется пить. К берегу возвращаются резвые катера спасателей, люди на них что-то коротко обсуждают, и катера вновь разлетаются стрелами в разных направлениях, уже выбираясь за пределы обследованной кусок за куском бухты. После очередного захода ее знаками просят подойти. Корсиканец в спасательном жилете достает какой-то бланк и, не глядя в глаза, начинает его заполнять, задавая стандартные вопросы: имя пропавшего, возраст, национальность. Почти все графы остаются пустыми: она не знает о нем ничего. Ни фамилии, ни даты рождения, ни точного места проживания в Кальви или в Париже…
Уже темнеет, поиски не приносят результатов.
Ее успокаивают, записывают номер телефона, обещают с первыми лучами солнца выслать спасательный вертолет…
Рано утром ей улетать.
Глава 2
На корме темно-синей моторной яхты «Рива», утопая в подушках кожаного кресла, сидел атлетично сложенный мужчина средних лет. Он неспешно курил, с интересом оглядывая прибрежную полосу, которую недавно атаковал суровый шторм. Вдруг в сотне метров от границы бухты он приметил какое-то подвижное пятно. Присмотревшись внимательнее, он понял, что это виндсерфер, отчаянно размахивающий руками и, по-видимому, взывающий о помощи. «Попал парень. Неужели в шторм один барахтался? Ну да ладно, теперь уже не потонет. Тащить его на борт ни к чему, только лишний раз светиться». Швырнув в море пустую пачку от «Партагас», он исчез под козырьком элегантного салона.
***
Это было уже второе судно, проплывавшее мимо и не замечавшее его сигналов. За три часа борьбы с сильнейшими волнами и ветром, который не давал удержать парус вертикально и опрокидывал его в мутную воду десятки раз, Родион совсем обессилел.
Сначала он пытался повернуть назад, но быстро понял, что направление ветра сменилось, и его выносит за пределы бухты. Кожа на ладонях была содрана, тело ныло, но он старался двигаться хотя бы параллельно берегу, а не от него. Все попытки оказались напрасными, он ослаб и до темноты в глазах захотел пить.
Под вечер, потеряв счет времени и лежа ничком на доске, Родион почувствовал, что шторм стихает. На горизонте наконец появился силуэт чьей-то яхты. Родион кричал и яростно жестикулировал, но стоявшая на борту дама лишь дружелюбно помахала ему в ответ, видимо, решив, что это было обычное приветствие моряка моряку — наивность, на которую способны только женщины.
Тем временем доска обогнула скалу. За ней показался пляж с небольшим баром, прилипшим, как ласточкино гнездо, к отвесному склону. Родион принялся перекидывать парус справа налево и обратно, чтобы выровнять нос доски и направить его в сторону суши. Он отдавал себе отчет в том, что на это уйдут последние крупицы сил, и если план не удастся, он погибнет от обезвоживания и переохлаждения в ближайшие часы. Доска приближалась к берегу, который оказался каменист и неприветлив. Волны с грохотом разбивались о валуны, давая понять, что плавно причалить не получится. В последнюю минуту, соскочив с доски, Родион развернул ее как щит, чтобы смягчить удар. Похоже, это ему не совсем удалось: столкновение тела со скользкой поверхностью камня стало последним, что он запомнил.
— Позови Арнó! Пусть спустится сюда, нужно вызвать «Скорую»!
Родион приоткрыл глаза.
Над ним клубилось небо коньячного цвета.
Нет, это не небо, а длинные волосы склонившейся над ним девушки, которая продолжала выкрикивать какие-то инструкции невидимому Арно. Лежать было неудобно, но через минуту он осознал, что не столько неудобно, сколько больно. Он с трудом мог вздохнуть, малейшее движение вызывало спазм в левом боку.
— Вы в состоянии говорить?
— Да, все в порядке. — Родион поморщился и попытался приподняться на локте.
— Как вы сюда попали? Я заметила вас еще издалека, но не могла поверить, что после такого шторма кто-то решится выйти в море.
— Я вышел в него до…
— Послушайте, мы вызвали «Скорую», но вам надо будет добраться до дороги. Я помогу.
Откуда-то сбоку, запыхавшись, подбежали двое молодых мужчин. Один из них, крепкий, черноволосый, как оказалось позже, и был Арно.
Общими усилиями они одолели подъем и зашли в бар в ожидании врачей. Покачиваясь, Родион сделал несколько шагов и застыл, провожая взглядом стакан с минеральной водой, стоявший на подносе официанта. По запотевшему стеклу дрожащей слезой сползала тяжелая капля…
— Месье, не загораживайте проход, вы мешаете мне работать! — раздраженно бросил гарсон, будто не замечая, что перед ним стоит измученный человек в разодранном гидрокостюме.
— Давайте я налью вам воды, только пейте совсем мелкими глотками, не спеша. — Девушка пододвинула стул. — Меня, кстати, зовут Эва. А это Арно и Эмиль. — Она кивнула в сторону двух мужчин.
Родион жадно прильнул к стакану, сдерживая желание осушить его залпом. Пока ждали «Скорую», он рассказал вкратце всю свою историю.
Медики прибыли через полчаса, и Эва вызвалась сопроводить его в госпиталь. Диагноз был неутешителен, но, учитывая обстоятельства, не так уж и трагичен: «Частичное нарушение целостности ребра, пара гематом и сильное обезвоживание. Лечение вне стационара: полный покой в течение двух недель, обезболивающие инъекции, прием электролитов». Получив щедрую порцию анальгетиков и полежав немного под капельницей, Родион незаметно для себя уснул.
Наутро его ждал плотный больничный завтрак, медицинская выписка и краткое послание от Эвы:
«Заеду к двенадцати».
***
Она действительно явилась к двенадцати.
Как и накануне, она была в шортах и простой белой майке, с наскоро расчесанными влажными волосами. В руках она держала термос с каким-то травяным отваром. Плеснув мутноватую жидкость в стакан, она уговорила Родиона ее выпить, а потом перешла к делу:
— В таком состоянии садиться в самолет — полное безумие! Тебе нужен уход. Оставайся у нас хотя бы на неделю. У родителей Арно небольшой дом в десяти километрах от Кальви. Год назад они построили рядом бунгало для гостей, там сейчас никто не живет!..
Родион колебался: что-то мешало ему принять это приглашение, но ребро болело, двигаться было тяжело. Кроме того, Эва говорила абсолютно искренне, и ему вдруг захотелось остаться. Сработал тот самый механизм неосознанного выбора, когда мозг все еще взвешивает доводы за и против, но в душе решение уже принято.
«Небольшой дом» оказался настоящим родовым гнездом, построенным лет тридцать назад и пребывавшим в прекрасном состоянии. Просторная вилла терракотового цвета с черепичной крышей и широкой верандой смотрела большими окнами в ухоженный сад. Вдоль забора имения бежала узкая, слегка заросшая тропинка, по которой в считаные минуты можно было спуститься к воде. Чуть на отшибе, среди деревьев стоял деревянный коттедж, напоминающий летнюю писательскую дачу. Две спальни, крохотная кухня и уютная терраса с выдвижным брезентовым навесом, складными креслами и гамаком. Там он и поселился.
Эва помогла ему распаковать вещи, которые они по пути забрали из гостиницы.
— Я тебя пока оставлю, располагайся. У нас с Арно дела в городе.
«У нас с Арно». Они, конечно, пара, и, судя по всему, уже не первый год вместе».
Стояла тишина, хозяйский дом выглядел необитаемым. Родион по натуре не был отшельником. Его всегда тянуло в гущу событий, но сейчас он был физически измотан и даже рад возможности побыть наедине с собой. К тому же действие медикаментов постепенно заканчивалось, и под вечер боль в ребре давала о себе знать с удвоенной силой.
В сумерках к дому подъехал «Ситроен». Хлопнула дверца, в гостиной большого дома зажегся свет. Еще минут через двадцать по гравиевой дорожке прошелестели колеса машины Эвы. Она зашла в бунгало, высыпала на стол ворох упаковок с лекарствами, ампулы и одноразовые шприцы. Глядя на то, как ловко она управлялась с «походной аптечкой», Родион подумал, что для нее это явно занятие привычное. В холодильнике нашелся пакет колотого льда, который послужил ему компрессом.
— Завтра утром позавтракаем все вместе на большой веранде? Франсис очень хочет с тобой познакомиться, он очень обрадовался, узнав, что ты русский.
— Я француз. С хитро сплетенными русскими корнями, — Родион хотел было усмехнуться, но это причинило ему такую боль, что он осекся и замолчал, пытаясь перевести дыхание.
— Франсис — папа Арно, это их семейный дом. Ну и мой теперь тоже, — улыбнулась она, опережая его вопросы.
«Некрасивая, — подумал Родион. — Но сколько жизни в лице, глаза прищуренные и эти морщинки возле губ… все настоящее».
Утром за ним никто не пришел.
Немного полежав, глядя в потолок, Родион встал и начал медленно одеваться. Кое-как умывшись, сунул в карман ампулу и шприц и двинулся в сторону дома.
Сад благоухал, где-то за кустистой изгородью отчетливо слышался шум моря. Эва сидела на бортике веранды и ела грушу. На ней была синяя мужская сорочка, волосы небрежно забраны в хвост. Рядом, на плетеном кресле, вальяжно развалился Арно с дымящейся чашкой в руках. Чернявый, экспрессивный, с подвижными птичьими глазами, он что-то рассказывал, активно жестикулируя.
Родион поднялся по ступенькам и поздоровался.
— А вот и наш Робинзон. — Арно продемонстрировал ровные белые зубы.
«Речным песком он, что ли, их чистит…» — с неожиданным раздражением подумал Родион.