– В Сохо. Дейл-стрит. Номера дома не помню.

Досада залегла глубокой складкой между губами и щекой девушки.

– Единственное красное здание на улице, между парикмахерской и магазинчиком кормов для птиц. ФБР платит сто долларов, – выпалил он. – А вы мне чем заплатите, Фелисити?

Девушка рассмеялась с внезапным облегчением, точно солнечный свет залил ее черты. Она взъерошила рыжий чуб, требовавший от юного Аллана двадцати минут упорной борьбы и полтюбика помады каждое утро. И запечатлела благодарный поцелуй на его сомкнутых губах.

– Обманщица. Киношный поцелуй не считается! Он не стоит сто долларов!

– Он стоит гораздо больше!

Стоя у входа, он долго смотрел ей вслед, пока наконец не решился вернуться к Сиду и Зи в «Украинскую чайную».

19. Riders in the sky[130]

– Я обожаю эту песню! – воскликнула она, силясь перекричать грохот дощатого настила.

Уже которую неделю по всем радиостанциям Америки вдоволь звучала Riders in the sky. Кони-Айленд с его дощатым променадом, ярмарочными киосками и каруселями не был исключением. Черити чувствовала, как ее легкие наполняются музыкой, солью океана, запахами вафель и супа из моллюсков. Трагическая меланхолия певца Вона Монро трогала ее сердце. Она представила себе всадников из песни, как они скачут галопом в небесах в каком-нибудь горячем вестерне.

– Вы захватили с собой купальник? – сказал ей на ухо Гэвин Эшли.

– Холодновато! – засмеялась она. – Как-никак февраль на дворе.

Нахмурив брови, он взял ее двумя пальцами за кончик носа.

– А я ведь вам говорил взять его обязательно. Здесь открыли новый бассейн, огромный! С горками в виде верблюжьих горбов, а по ним течет вода, всё равно что купаться в водопаде. Он крытый и с обогревом.

Рука, смилостивившись, соскользнула с носа к подбородку Черити. Девушка расстегнула верхнюю пуговку.

– Он здесь! – призналась она лукаво. – На мне.

Она была счастлива вновь увидеть его улыбку, а от обнявшей ее за талию руки совсем размякла. Топпер бежал вприпрыжку за ними по пятам.

– Я хочу сначала покататься на большом колесе, – сказала она. – Потом на поезде-призраке и, пожалуй, еще на каруселях, пока не намочила волосы.

Он купил сахарной ваты. Черити откусывала кусочки розового облака осторожно, чтобы не запачкать лицо и платье. Чуть поколебавшись, она просунула свободную руку ему за спину, сжатый кулачок под хлястик пиджака. Когда они встретились утром, она нашла его великолепным в этом зеленом твидовом костюме с жилетом в тон и синем галстуке.

– Нам повезло, правда? Сегодня хорошая погода.

– Вы заметили? Каждый раз, когда мы вместе, погода стоит чудесная!

Казалось, он и вправду так думал. Свою сахарную вату он ел не церемонясь, длинными пластами. Она уже почти кончилась. Черити кольнуло сожаление. Было так приятно лакомиться ею вместе, вдвоем.

Они остановились перед цыганкой – автоматом в натуральную величину, хлопавшим пластмассовыми веками каждые пять секунд. Разрисованная сердечками табличка гласила: МАДАМ МЕЛЬПОМЕНИЯ знает о вас всё! Прошлое, настоящее, будущее! Всего за 20 центов!

Гэвин бросил монетку в щель в кармане Мадам Мельпомении. Механическая кукла заурчала, ее рот приоткрылся со зловещим щелчком. Из-за лакированных зубов медленно выполз лиловый листок.

– О святой Георгий! – воскликнула Черити, ей было и смешно, и страшновато. – Я думала, она показывает нам язык!

Он прочел:

– Любовь пришла к тебе на всю жизнь… Надеюсь! – подмигнул он ей. – Берегись того, кто сядет на твое плечо. Всегда оглядывайся, не идет ли кто сзади. Подпись: Мадам Мельпомения.

– Я ничего не поняла! – рассмеялась Черити. – Надо прочесть раз десять, не меньше.

– Да ладно. Тот, кто пишет эти штуки, должно быть, взбадривает себя джином.

Он хотел бросить вторую монетку для нее, но она удержала его и полезла в свой кошелек.

– Нет. Чтобы сбылось, я должна сама.

Мадам Мельпомения заурчала, снова похлопала веками. Черити взяла лиловый листок и дала его Гэвину.

– Прочтите мне.

Ей плохо давалось чтение, и она это знала. Буквы она расшифровывала медленно, особенно если приходилось читать вслух. В общем, хорошей ученицей Черити никогда не была. Она еще не жалела об этом, но немного стыдилась. Если Гэвин Эшли и заподозрил что-то подобное, то никак этого не показал. Он лишь откашлялся.

– Когда любовь к тебе стучится, смотри, не открой ей не ту дверь, не то придется танцевать не с той ноги… Боже мой, такой же бред, как в моей! – прыснул он. – А что до умения стучаться в двери, я могу читать лекции в университете.

– Смотри, берегись… Любит она поучать, эта Мадам Мельпомения, а?

– Вы сами-то в это верите?

– Не очень, – осторожно ответила девушка. – Это же просто кукла.

– Я хотел сказать, в любовь. Вы верите в любовь, Черити?

– Конечно, – кивнула она, избегая его взгляда. – А вы?

Он выпустил листки, которые улетели и закружились в воздухе в компании воздушных шариков, вырвавшихся из детских рук. Топпер залаял им вслед.

– Да. Я верю. И буду верить еще крепче, когда мы нырнем в этот новый бассейн.

Они бродили среди аттракционов. Топпер обнюхивал валявшиеся там и сям огрызки сосисок.

На поезд-призрак была давка. Они пошли к Волшебной реке. Пока он расплачивался с кассиром, она успела выбросить палочку от сахарной ваты с остатками розового облака. В маленькой лодочке Гэвину пришлось согнуть ноги так, что колени уперлись в подбородок, и они стали спинкой для сидевшей на носу Черити. Так, в плену его рук, ей хотелось, чтобы Волшебная река текла вечно.

После этого она была готова к упоению большого колеса.

Когда она уже подняла ногу, чтобы забраться в корзину, он вдруг подхватил ее за бедра, оторвал от земли, перенес через барьер и усадил; она вскрикнула удивленно и испуганно, но тотчас просияла. Он сел рядом с ней на скамью, сдвинув набекрень шляпу на своих медных кудрях, и обратился к ней с жуликоватым видом и выговором Джеймса Кэгни.

– Никогда не забирались так высоко, красавица? – сказал он, закрывая засов. – Никогда-никогда?

Она покачала головой, через силу улыбаясь: ей было и страшно, и хотелось скорее наверх. Он рассмеялся, прижал ее, запыхавшуюся, к себе.

– Не надо бояться, – выдохнул он в ее волосы. – Я с тобой.

Он с ней.

Она крепко-крепко зажмурилась – и улетела в небо.

Так она и летала весь остаток дня. Даже в тире, куда он непременно захотел пойти.

Там брюнетка в красном трико выдавала карабин за четвертак. Плата давала право на четыре выстрела. Надо было сбить фигурки животных, двигавшиеся по рельсу. Гэвин выстрелил четыре раза, выиграл плюшевого Бэмби и подарил его Черити.

– Теперь вы.

Девушка покачала головой. Оружия она побаивалась. Но он настаивал, встал сзади и обнял ее, чтобы помочь вскинуть ружье на плечо и прицелиться. Она дважды промахнулась, испугавшись хлопка и отдачи в плечо, но в третий раз попала точно в цель. Брюнетка в красном захлопала в ладоши, подбадривая ее перед последним выстрелом. Черити догадалась, что ей хотелось понравиться Гэвину. Она прицелилась в медведя и нажала на гашетку.

– Есть! – воскликнул он и даже подпрыгнул от радости.

Заговорщически подмигнув Гэвину, брюнетка предложила ей на выбор керамическую вазу и флакон одеколона. Черити выбрала вазу. Вообще-то ей было безразлично, ничто не могло сравниться с Бэмби. Она сохранит его навсегда. Ей вспомнилось, как она плакала в кино, когда убили олениху-мать. И сейчас ей тоже хотелось плакать, но это потому, что она была счастлива, никогда она не чувствовала себя такой счастливой.

– Вы на редкость хорошо справились для человека, никогда не прикасавшегося к оружию.

– Это случайно, – улыбнулась она. – Просто повезло.

– Уметь стрелять полезно. Всегда можно защититься.

– От кого?

– От дикого зверя. От воров. От злонамеренного соседа. Чему вы смеетесь?

– Воров мне бояться нечего, у меня ничего нет. Самый дикий зверь, которого я знаю, это Номер пять. А, теперь еще Топпер. И никто из соседей не желает мне зла.

– Ба, что мы знаем о соседях? Сказать по правде, ровным счетом ничего. Помните историю с похищенным ребенком, его выловили в мешке из реки в Коннектикуте? Это была месть. Соседка родителей, кто бы мог подумать. Нет, мы не знаем своих соседей, а сказать вам почему? Потому что мы их не выбираем.

От этого разговора ей вдруг стало не по себе.

– Вот этот мистер Лазаридес в доме рядом с вами…

– Беззеридес. Мистер Беззеридес.

– Вы часто с ним разговариваете? Вы хоть знаете, чем он занимается помимо своей работы и своих автоматов? Из какой страны он приехал с этой чудной фамилией? Нет, я уверен, что нет.

Девушка задумалась.

– И правда, мистер Беззеридес говорит с акцентом. Но ведь в Америке многие говорят с акцентом. Это не значит, что они все плохие или опасные.

Едва сказав эти слова, она о них пожалела. Ей не хотелось сердить его.

– Вы правы. Но и я не совсем неправ. Возьмите хоть этого актера, ну, театрального, о котором сейчас столько говорят. Хлещет шампанское, разгуливает то с блондинками, то с рыжими, ужинает в «21», весь город от него без ума, ему рукоплещут, ему готовы целовать ноги, и вдруг оказывается, что он красный.

Последнее слово он произнес беззвучно.

– Вы хотите сказать, комму… – испуганно прошептала она.

Он жестом остановил ее, утвердительно кивнул.

– Часто бывают европейцы. Большинство с акцентом.

Она вспомнила утреннюю сцену в «Джибуле». Эта фотография, крупные буквы в газете, взволнованная Манхэттен, гнев миссис Мерл… Черити не слышала всего, она была занята приготовлениями к свиданию с Гэвином.

– Но, – простодушно возразила она, – если подозревать каждого, всех друзей растеряешь.

Он привлек девушку к себе, потерся подбородком о ее волосы.

– Вы мне дороги. Очень. Очень. Я не хочу, чтобы с вами случилась беда. Будьте осторожны, Черити. Вот и всё.

Она закрыла глаза. Подбородок продолжал свою ласку. Чуть кололась щетина. Она решила умолчать о присутствии Манхэттен в газете с пресловутым актером. Не надо ему знать, что он подарил плюшевого Бэмби кому-то, знакомому с кем-то, кто, оказывается, дружит с коммунистами.

Она хотела одного – чтобы не кончались эти ласки, чтобы вечно обнимали ее эти руки.

– Ну что, нырнем? – сказал он, отстранившись и заранее радуясь перспективе.

Она кивнула.

Кабины-раздевалки были выложены черно-желтой мозаикой с золотыми шариками. Черити разделась, осмотрела свой купальник. Он был почти новый; купалась она нечасто. Перед крошечным зеркалом в кабине она надела шапочку и пожалела, что та не подходит по цвету к купальнику. Она одолжила ее у Джейни Локридж.

Уборщица при кабинах дружелюбно улыбнулась ей, и Черити почувствовала себя красивой. Она и была красивой в большом зеркале рядом с душем. Она видела в нем семнадцатилетнюю девушку с маленьким, крепким и славным телом, в совсем простом, зато бирюзового цвета купальном костюме.

Мимо прошли две изумительно стройные девушки в новых, недавно появившихся купальниках из двух частей, которые называли «бикини». Лифчики были красивые, в цветочек, и красиво наполненные. Черити позавидовала их смелости и удивилась, что такая малость ткани может выглядеть так восхитительно.

– О! – воскликнул Гэвин при виде ее.

Она шла прямо на него. У него были загорелые ноги, безволосый мускулистый торс. Он принял ее в объятия.

– Ты потрясающая. Просто потрясающая.

Он сразу потащил ее на вершину гигантской горки. И снова было как на большом колесе! Головокружительно, ослепительно, восхитительно. Они скользили вместе, друг за другом, в узкой голубой струе, и вода журчала между их ног теплым бурным потоком. Черити цеплялась за Гэвина в облаке брызг, и они достигли воды, визжа от радости. Она окунулась с головой и на миг задохнулась, но, когда вынырнула, мокрая, на поверхность, Гэвин всё еще крепко держал ее. Они переводили дыхание среди множества купальщиков и ныряльщиков. Она чувствовала его ноги, прижимающиеся к ее ногам. Он приблизил губы к ее уху:

– Я тебя люблю.

Рядышком они поплыли к бортику. Плыть пришлось долго – огромный бассейн был переполнен. Черити чувствовала себя пробкой на воде, легкой-легкой; ничто не могло ее потопить.

– У тебя ведь кружилась голова наверху, признайся?

– Немножко, – ответила она, заправляя прядь волос под шапочку.

– Я с тобой, – сказал он.

– Да.

– Я знаю, где мы встретимся в следующий раз!

Он хотел снова с ней увидеться… У них будет следующий раз…

Она ждала, затаив дыхание.

– На крыше Эмпайр-стейт-билдинг!

И, смеясь, он поцеловал ее в губы.

* * *

– Никак не ожидал встретить вас… Вот так сюрприз!

С гладкими, аккуратно подстриженными волосами, в дорогом пальто, он по-прежнему выглядел джентльменом с рекламы шелковых галстуков, заблудившимся в мире Эдварда Хоппера[131]. Они сидели на высоких табуретах у стойки бара-закусочной недалеко от «Сторка». Огден, громко булькая, втягивал через соломинку миндальное молоко, Хэдли и Джей Джей заказали кофе и рассеянно его прихлебывали.

– Я как раз выходил после встречи с управляющим. Боюсь, мне часто придется скучать на их административных советах. Да, это была последняя шутка дедули: он завещал мне свою долю в «Сторке».

Бобби-соксер в плиссированной юбочке бросила монетку в переливающийся всеми цветами радуги «Вурлитцер», и голос Синатры негромко запел You Go to My Head.

– Вы хотите сказать, что вы – хозяин «Сторка»?

– Я, к счастью, не владею контрольным пакетом. Но увы, имею достаточную долю, чтобы грузить себя скучнейшими ежеквартальными совещаниями. Я серьезно подумывал передать эту обузу моему зятю. Но теперь, когда вы здесь работаете, у меня есть причина заинтересоваться клубом.

– Я никогда раньше не была в «Сторке», – сказала Хэдли, прижимая к груди бумажный пакет, в котором лежала аккуратно сложенная Бетти ее новая униформа. Надо будет попросить Черити ушить ее в проймах.

Она покосилась на часы.

– Вы торопитесь? Мы даже не успели толком поговорить.

– Няня живет довольно далеко. А оттуда мне надо на работу.

Он расплатился, крутанулся к ней на табурете.

– Я отвезу вас куда скажете.

Предложение было заманчивое. Но ей не хотелось, чтобы он менял из-за нее свои планы. Он жестом отмел возражения и взял на руки Огдена.

– Пойдем, паренек, посмотрим большую бибику.

Ванильно-карамельный «кадиллак» ждал напротив клуба. Джей Джей открыл заднюю дверцу. Только тогда Хэдли увидела за рулем шофера. Оробев, она поздоровалась и шепотом велела Огдену сидеть смирно. Джей Джей сел с ними.

– Куда едем?

– На север. – Она поколебалась. – В Бронкс.

– Пруэтт? Следуй в направлении Арктики.

Хэдли дала точный адрес. В широком и длинном зеркальце заднего вида моргнули сдержанно удивленные глаза Пруэтта. Для Джей Джея же всё было как будто в порядке вещей.

Мальчик сидел между ними. А еще между ними был телефон. Хэдли никогда не видела телефона в машине. Она озадаченно почесала лоб. Такой лимузин в квартале, куда они едут… Господи, что подумает мадам Люси-Джейн обо всей этой роскоши?

– Паренек, что-то тебя не слышно. Нравится тебе машина?

– Огден еще не гово…

– Джокер! – вдруг выпалил Огден.

Джей Джей рассмеялся и показал ему кнопку, открывавшую маленький бар с рюмочками, чашкой льда и хрустальным графином. Потом дал самому найти пружинку, благодаря которой раскладывался и складывался палисандровый столик, и предложил позвонить по телефону. Огден покрутил диск и проговорил:

– Алло… Покер?

Хэдли раскрыла рот от удивления. Значит, Огден умел говорить слова. Но откуда он взял эти?

– Обычно, – сказал Джей Джей, – при всём моем теплом отношении к Пруэтту, я предпочитаю водить сам или беру такси. Но сегодня мне надо было пустить пыль в глаза моим новым компаньо… О, Хэдли, – вдруг сменил он тему, – я болтаю какие-то глупости, а ведь я так счастлив. Мы с вами встретились! Тысячу раз я хотел нагрянуть в «Кьюпи Долл». Тысячу раз запрещал себе туда идти… Я же помню, что это из-за меня вас уволили из «Платинума». Не могу себе этого простить.

Она легко коснулась его рукава.

– Не надо. Вы были к нам очень добры.

Внезапно бросив телефонную трубку, Огден подполз к Джей Джею и забрался к нему под пальто. Хэдли никогда не видела его таким. Молодой человек погладил мальчика по волосам.

– Знаете, – заговорил он ласково, – я сохранил униформу, которую вы забыли в ту ночь. Однажды, много позже, после похорон дедули, я нашел ее в гардеробной… Она так и лежала там. С вашим запахом. Я видел вас как наяву… это просто невероятно.

«Кадиллак» плавно скользил по странно тихому за закрытыми окнами городу. На очередном светофоре Огден вдруг рыбкой спрыгнул с сиденья. Он приник к дверце и застучал по ней кулачком.

Напротив сонный старик продавал заводных обезьянок. Их было с дюжину, прямо на тротуаре, и они били в тарелки, если повернуть на спине ключик.

– Остановитесь здесь, Пруэтт.

Джей Джей открыл дверцу, и мальчик кинулся к игрушкам.

– Сколько малышей на попечении у вашей няни?

– Шесть, семь, точно не помню.

Он вышел из машины и купил сразу всех обезьянок. Старик, повеселев, сложил их в коробку из-под печенья, служившую ему подсобкой, и поспешил припрятать банкноты.

– Спасибо, милорд. У меня еще есть зайцы. Они бьют в барабан, а еще музыкальные шкатулки, смотрите, они играют My Darling Clementine.

– ОК, – кивнул Джей Джей и добавил еще банкнот.

– А дома у меня остались кенгуру-боксеры, ящерицы, которые сами бегают, и медвежата…

– В другой раз. Я захвачу с собой диплом ветеринара.

Они вернулись в машину, с трудом удерживая в руках три полные коробки.

Мадам Люси-Джейн открыла им дверь и ничуть не удивилась, увидев Хэдли в обществе шикарно одетого молодого красавца, нагруженного коробками. Огден сразу побежал к пианино и принялся выстукивать «Хлеб с маслом» Моцарта.

– Я вам точно говорю, – понизила голос няня, – у мальчугана дар свыше.

Джей Джей открыл коробки и поставил их прямо на пол. Малыши облепили их, точно мышата головку сыра. Вскоре стало невозможно ни пройти по комнате, ни расслышать друг друга: били в тарелки обезьянки, стучали по барабанам зайцы, играла Darling Clementine, и всё перекрывали звуки пианино.

Джей Джей, сидя на корточках с одним малышом на плече и еще двумя на спине, поворачивал ключик, как только игрушка останавливалась.

– Такой молодой человек вам и нужен, – шепнула мадам Люси-Джейн на ухо Хэдли на прощание. – Правильно вы его выбрали.

Хэдли отчаянно покраснела и молча поцеловала Огдена. Молчала она и на улице. Вокруг «кадиллака» крутились зеваки, свистели ветровому стеклу или, вернее, Пруэтту за ветровым стеклом.

– Где вы работаете?

– Не… не стоит, Джей Джей. До метро два шага.

Он взял ее под локоть и решительно усадил в машину.

– Спасибо, что порадовали детей, – сказала она через несколько минут.

– Это я должен их благодарить. Давненько мне не было так хорошо. И вам отдельное спасибо.

Он держал руку Хэдли в своей до самого киоска на 7-й авеню.

– Ты здорово опоздала! – заметил Купер, когда лимузин уехал. – Это из-за того типа, что внутри?..

Он оставил свои крендели, чтобы помочь ей открыть ставни.

– Выходи за него замуж. После развода тебе останется «кадиллак».

Хэдли искоса взглянула на него.

– А твоя Марта? Как она?

Он просиял улыбкой.

– Растут.

– Ее волосы?

– Мои чувства.

20. Love me a little little[132]

Звякнули ключи, она проснулась и не сразу поняла, где она. Болела шея, рука затекла. Над ней склонилось лицо, которое она так надеялась увидеть.

– Вы? – опешил он. – Но… Что вы здесь… В такой час?

Она проморгалась и взглянула на часы, морщась от боли в шее. И от осознания, что провела два часа на лестнице, уснув под дверью.

– Я ждала вас.

Он смотрел на нее ошеломленно. Она потянулась и встала, растирая затекшую руку. Пятая ступенька крепко врезалась в левое бедро, оно тоже болело… но не так сильно, как сердце, которое отчаянно колотилось в груди и, кажется, только теперь понимало, до какой степени пусто было без Уайти. От этого Шик совсем расстроилась.

– Вы ждали меня? В полночь? На лестнице? Вы совершенно…

– Впустите меня? Или вы ждете девушку пятницы?

Его квартира… была в точности такой, как она ожидала и какие всегда терпеть не могла. Простая меблирашка, заурядно обставленная и явно перевидавшая множество жильцов до него. В углу стоял раскрашенный глиняный кенгуру. Он, судя по всему, тоже не принадлежал Уайти.

– Я сварю вам кофе, и вы пойдете спать, – строго сказал он.

– Здесь? – поддразнила она его.

– Дома. Я вас провожу.

Взгляд у него был тревожный, озабоченный, как будто она принесла с собой несчастье.

– Ну что вы мрачнее тучи? Я не опасна. Я должна отдать вам… книги.

– Книги?

Она скинула ему на руки пальто. Перевернув сумку, высыпала на стол вперемешку Хэммета, Фицджеральда, Дюма и Санксей Холдинг.

– Четыре ваши книги. Вы купили их в книжной лавке Трумана, когда… довольно давно.

Он уставился на них. Шик пыталась уловить хоть что-то в этих чертах, в бледном лице, в голубых глазах, в его молчании, но читала в них лишь замешательство и усталость.

– Продавщица отдала их мне, после того как вы бросили их в магазине, будто старые рваные чулки. Всё это время они пролежали у меня в шкафу. Вели себя очень смирно… Хотя, наверно, чувствовали себя одиноко и недоумевали, почему вы вдруг сбежали, оставив их вот так, без единого слова, без объяснения, а ведь они, вероятно, хорошие книги… Я не знаю, не читала.

Его лицо, в которое она не переставала всматриваться, чуть смягчилось.

– Мне очень жаль.

Повисло молчание.

– Так вы сварите кофе или это обязанность Мортимера?

– Мортимера?

Она показала на глиняного кенгуру. Уайти извинился, заспешил. Она последовала за ним до порога кухни, выложенной ядовито-зеленой плиткой, и, стоя в дверях, смотрела, как он суетится.

– С утра мои руки фотографировали для рекламы колец, которые их уродовали, а после обеда я дефилировала в платьях, от которых всё чешется. А вы? Чем вы теперь занимаетесь, Уайти?

– Всё тем же. Монтировщик в студии.

Он включил электрический чайник, нашел фильтры в буром шкафчике.

– Я справлялась о вас на Си-би-эс.

– Мой контракт истек в конце года. Теперь я на Эн-уай-ви-би.

Она удивленно ахнула.

– Скандал с Ули Стайнером!.. Вы там были?

Ей вдруг вспомнилась одна деталь из рассказа Манхэттен. Кофе… Светловолосый рабочий?..

– Вы случайно не тот, кто пожал руку доблестному рыцарю Стайнеру?

– Как вы узнали?

– Мир тесен, – только и ответила Шик, радуясь, что сумела его удивить. – Я вас не выдам! Обещаю.

Она взяла поданную им чашку. Они сели в два кресла – других не было, – цвет обивки которых мог бы служить снотворным.

Зато кофе был изумительный. Шик огляделась. Повсюду были книги, и лежали они где попало. На полках и не только, в ряд и стопками, на полу, за Мортимером, под бумагами на письменном столе, рядом с черным «ундервудом»…

На нее при виде этого накатило глубокое уныние.

– Вы их все прочли? – спросила она с ноткой вызова.

– Только четыре.

Беззвучно засмеявшись, он пропел:

– I’m mad about good books, how about you?

– I like potato chips, moonlight motor trips, how about you?[133] – тотчас подхватила Шик.

Этот хит Джуди Гарланд она часто пела, когда ей было девять лет.

Она открыла один томик, лежавший рядом с пишущей машинкой.

– А Мортимер? Вы читаете ему истории?

В книге лежала закладка, формуляр из библиотеки.

– «Крошка Доррит», Чарльз Диккенс. И много книг продает этот тип?

– Этот тип давно умер. И да, напечатали их немало. Но, на мой взгляд, недостаточно.

Он взял книгу у нее из рук, закрыл, открыл наугад:

– Дом был двухэтажный, с высокими узкими окнами в массивных рамах. Много лет назад он обнаружил намерение свалиться набок; его спешно подперли, чтобы этого не случилось, и так он и стоял с тех пор, опираясь на полдюжины гигантских костылей, однако теперь вид этого сооружения – излюбленного пристанища соседских кошек, – подгнившего от дождей, замшелого от времени и почерневшего от дыма, не внушал особого доверия[134]. Не правда ли, так и видишь этот дом?

Шик кивнула, но несколько… неуверенно.

– «Оливер Твист», «Большие надежды», «Дэвид Копперфильд»… Вам это правда ничего не говорит?

– «Дэвид Копперфильд»! Я видела фильм с У. К. Филдсом. Он, наверно, очень богат, этот Диккенс, если Голливуд покупает его истории. И вообще, книги дорого стоят.

Он неожиданно улыбнулся. Самой теплой на свете улыбкой. Как будто вдруг полюбил весь мир и ее в этом мире.

– Можно брать их на время, для этого есть библиотеки.

– Наверно, – протянула она, поджав губы. – Только там запрещено открывать рот. Самые скучные места на свете, по-моему. Я уж молчу о библиотекаршах.

– А что не так с библиотекаршами?

Он внезапно развеселился, и что-то ласковое мелькнуло в лице, она не могла понять, с какой стати.

– Очки в металлической оправе, серые волосы пучком, похожие на крыши старых хижин…

Она чуть не упала от взрыва смеха – он хохотал от души.

– Вы почти так же талантливы, как старый добрый Чарльз! Но миссис Чандлер не такая, – возразил он. – Всё что угодно, только не… гм, крыша хижины. Она держит свою библиотеку, как держала бы ресторан. Каждая книга – лакомство, а читатель – гость, о котором она заботится и которого помнит. Она похожа на Кэрол Ломбард, вам бы понравилось, я уверен.

Шик с сожалением увидела, как улыбка медленно сошла с его лица, сменившись привычной печалью и меланхоличным молчанием.

– Я хочу есть, – сказала она.

– Здесь ничего нет. Я собирался выйти в закусочную.

– Давайте выйдем.

На 9-й авеню уже кокетничала весна, расцветив ночь нежными бликами. Шик продела руку под локоть Уайти. Не доходя до вывески «Уолгринс» ее привлекли огни стеклянной маркизы.

– Мне хочется шампанского. How about you? По моей теории, бокал шампанского делает светлее любой момент жизни.

Она почувствовала, как напряглась его рука. Ему совсем не хотелось продлить вечер… Но она догадывалась, что над ним довлеет долг вежливости. Он не мог снова бросить ее одну.

И он повел ее в освещенный холл уютного отеля «Литтл Карлтон». Молоденькая цветочница в тесном магазинчике перевязывала атласными лентами букетики нарциссов.

– Не только шампанское годится, чтобы скрасить жизнь, – сказала Шик, стараясь придать голосу шаловливые нотки. – Цветы…

Она выбрала три орхидеи на обтянутом бархатом стерженьке. Цветочница хотела приколоть их к ее лацкану, но Шик повернулась к Уайти.

– Приколите сами.

Она с удовлетворением отметила, что у него нет привычки к таким действиям; ей пришлось немного ему помочь. Потом они решили присесть в уголке холла, а не в баре, потому что ей до безумия понравилась яркая расцветка широких кресел. Он заказал бокал шампанского и пиво.

– Вы не выпьете шампанского?

(Со мной? – разочарованно додумала она).

– Не очень его люблю.

Неужели у нее с ним всегда всё будет невпопад?

– И никогда не пьете?

– Никогда, с тех пор как…

За самую красивую девушку в этом поезде. За выпавшую мне удачу ее встретить. За счастье ужинать с ней вдвоем…

Наше с вами первое шампанское. И вместе. Загадаем желание?

– …уже давно, – просто закончил он.

Принесли бокал, легкий, золотистый, воздушный, на серебряном подносе, с кружочками апельсина.

– За нашу встречу, – сказала она, шестым чувством догадавшись, но слишком поздно, что этих слов, вероятно, произносить не стоило.

– За гадкую девчонку, за вас, – шепнула ей непроницаемая голубизна его глаз. – За балованное дитя, которое вы из себя строите.

Она отпила шипучий глоток.

В холл вошла пара лет по тридцать и направилась к стойке портье. На молодой женщине был костюм цвета лаванды, белая шляпка и белые перчатки, спутник любовно обнимал ее за талию. Шик впилась в нее взглядом, внезапно и абсурдно завистливым.

– У вас остались свободные номера? – спросил молодой человек.

– Вы бронировали?

– Нет. Видите ли, этот заезд в Нью-Йорк не был запланирован…

– Могу предложить вам номер окнами в сад. Далеко от улицы, тихо и спокойно. Будьте добры, напишите ваши имена и адрес.

– Эта красавица стала миссис Герберт Гольдман только три дня назад, – сообщил молодой человек, горделиво приосанившись, и взял бланк. – Мы поженились в Миннесоте.

– Мои поздравления.

Несколько секунд портье смотрел, как он пишет.

– Простите, одну минутку, – вдруг сказал он вежливо. – Я, кажется, вспомнил… Надо проверить…

Как только он скрылся в помещении за стойкой, Шик ощутила напряжение… Она повернулась к Уайти.

Тот, забыв про пиво, смотрел в какую-то точку на двери, за которую ушел портье. Казалось, он кого-то выслеживал. Молодожены вопросительно переглянулись. Через некоторое время портье вернулся.

– Видите ли, я искренне сожалею, но наш последний номер, который я считал свободным, был, увы, забронирован сегодня днем. Мой коллега забыл отметить это в книге.

Пара снова переглянулась. Молодой человек покраснел, нахмурился. Он открыл было рот, но жена удержала его, накрыв его руку своей, и успокоила движением век. Оба молча повернулись и вышли. Ни «спасибо», ни «до свидания» не последовало ни с той ни с другой стороны.

– Ваш коллега допустил профессиональный промах! – воскликнул Уайти, резко оттолкнув свой стакан. – Он нанесет ущерб репутации вашего заведения.

– Совершенно верно, увы, – невозмутимо кивнул портье. – Я же сказал, что мы сожалеем.