Обхохочешься.
– Будет ответ, сиора? – вежливо спросил сержант, молодой светлобородый симпатичный парень. – Нам приказано подождать, если вы захотите написать.
Сойка едва сдержалась, чтобы не нагрубить. Этот зеленоглазый уж точно не виноват в ее печалях. Впрочем, раньше ее подобное бы не остановило, а теперь поди же ты! Старая развалина начала думать о чувствах незнакомых мордоворотов.
– На словах, – сухо сказала она. – Передай, прочла.
Лавиани вернулась в дом, до сих пор еще не веря в то, что произошло вчера.
Разумеется, она его сразу узнала, пускай и прошло несколько десятков лет. Что с того? Щенок заматерел, но остался прежним умным, жестоким, расчетливым говнюком, каковым она его и запомнила. Все тот же холодный тяжелый взгляд, все так же поджимает губы волевого рта. Устроил тупой маскарад, и она не удержалась от грубых реплик.
Привлекла к себе его внимание, втайне опасаясь, что он вспомнит ее, пускай они и виделись всего дважды. Но нет.
Не вспомнил.
Она изменилась с тех пор. Сильно. И уже не была той, кого рисовал Бретто на веранде Закатной полосы. Он считал ее очаровательным, ранимым и нежным цветком азалии, и ей ничего не стоило ему подыграть. Ночью она убивала по заданию Клана, закрывая в Рионе вопросы, а днем была с ним. Сперва в городе, затем, когда узнала, кто он, даже во дворце. А потом…
Лавиани зло зашипела и швырнула подвернувшийся глиняный горшок в стену. По счастью, тот оказался пустым и разлетелся осколками, ничего не пролив или просыпав.
– Бланка! – рыкнула сойка. – Когда, шаутт вас задери, ты уже наймешь служанку?!
Она не стала ничего убирать. Сердито прошла по черепкам, подхватила нож. Клинок одного из Шестерых, как утверждала Шерон. Клинок, который ей подарил Бретто, а она отдала сыну. Фамильная реликвия, после гибели Релго найденная у Шрева.
И вот клинок тоже вернулся в Риону.
– Рыба полосатая, – только и прошептала сойка.
Заперла дверь, потом ворота и вышла в ненавистный ей город.
Больше четырех часов она терлась в сомнительных местах портовых таверн, заглядывая в притоны, бордели и опасные закоулки. Сойка умела дышать городом, растворяться среди людей, становиться незаметной и никому неинтересной. Улицы, кварталы, переулки и тупики, подвалы, рынки и чердаки были ее охотничьими угодьями с ранней юности, и она ощущала себя здесь словно барракуда в морской воде.
Ее не видел никто, даже если она была на виду, Лавиани же видела и слышала всех.
Неприметные непосвященным знаки на тавернах, сараях артелей, маленьких лавок говорили ей, что то или иное заведение находится под покровительством добрых братьев ловких рук, дубинок, удавок и прочих милых сердцу Ночного Клана инструментов.
Ее интересовали хоть какие-то новости из Пубира, возможно, подслушать нужный разговор, но шептались о другом. О ценах на продукты, о том, сколько еды на складах, о новом начальнике городской стражи западной стены, о сборщиках налогов на корабли и их маршрутах, о тяжелых временах и о том, что неплохо бы податься куда-нибудь в Аринию или хотя бы в Савьят. Подальше от войны.
Так и не узнав ничего конкретного, сойка пожалела, что Шерон далеко и нельзя бросить игральные кости. У нее был еще один вариант, старый друг, которого она не видела с тех пор, как уехала из Рионы, увозя еще не рожденного Релго.
Но вот стоило ли встречаться? К чему это приведет? Остался ли друг другом? Столько времени прошло. Она даже не знала, жив ли тот.
– Рыба полосатая. – Все еще колеблясь, сойка направилась сперва к верфям Зеленой ветви, туда, где днем и ночью кипела работа, но, не дойдя до них, нырнула в подворотню, прошла мимо груды бревен, равнодушно переступила через тело, которое уже было не живо с полчаса.
Шагов через двадцать, впервые за все время, ее остановили. Мужчина в фартуке на голое тело, жаривший на открытом огне на сковородке моллюсков с красным перцем, предупредил:
– Чужак. Топай, ты. Домой.
– К Мариусу топать, ты, – ответила она на языке дна. – Проблем? Да? Нет?
– Нет, – буркнул тот, отворачиваясь, и больше вопросов ей не задавали на всем пути между старым кладбищем и разваленными складами Дегтярного угла, в которых давно поселилось всякое отребье и каждое утро оттуда по доброй традиции выволакивали по два-четыре трупа тех, кто не пережил ночь по тем или иным причинам.
Очень удобное соседство с погостом – все лишние трупы, которые не стоило показывать страже, сразу подселялись в чужие могилы.
Дворик знакомого дома, в десяти шагах от маяка Пескарей, почти не изменился. Ну обветшал чуть сильнее, старый каштан срублен и на его месте потемневший пень. Во всем остальном – все тот же заваленный гнилыми, побелевшими от соли сетями пустырь. Даже лодка та же. Борта ее основательно рассохлись и выцвели, но Лавиани помнила, что раньше она была ярко-желтой, словно тропическая пташка.
Мариус тогда говорил, что обязательно ее доделает и отправится плавать по бухте, да ставить горшечные ловушки на осьминогов. Киля как не было тогда, так не наблюдалось и сейчас, а значит, его мечты так и остались мечтами.
Лавиани подумала, что, возможно, это и неплохо. Некоторые ее мечты сперва исполнились, а потом разбились. Иногда она задумывалась о том, чем бы сейчас занималась, не встреть сперва Тэо, затем Шерон, а после всех остальных.
Ее мир разбивался слишком часто.
Сперва Бретто, которого она успела узнать так мало.
Затем ее учитель – Таллес, тот, кого она так боялась, когда он увозил ее из голодающего Нимада, и тот, кого стала считать отцом и своей единственной семьей на долгие годы. Не такой, как другие сойки, испорченный уроками Нэ, как он говаривал про себя. Тогда Лавиани допустила ошибку, роковую и непоправимую, а он сделал то, что не сделал бы никто другой из ее гадкого бездушного племени – спас ученицу и принял смертельный удар на себя. Яда алой тихони оказалось слишком мало, чтобы умереть быстро, и он угасал медленно, в мучениях, и она, не выдержав, облегчила его страдания.
Это до сих пор тяготило Лавиани. Ее ошибка, приведшая к страшной потере.
Потом Релго. Тогда весь мир рухнул, и она не могла найти никаких поводов жить дальше. Борг направил ее, и Лавиани отдалась работе, мотаясь по всему миру, побывав в каждом герцогстве, собрав кровавую жатву на благо Ночного Клана. Ее никто не мог остановить, а она и не желала останавливаться, все больше и больше погружаясь в пучину мрачного безумия, пока боль не превратилась в нечто обыденное, тупое и бесконечно тяжелое. Мучившее по ночам, пока не приходил рассвет.
С годами стало легче, но не сильно.
А после она узнала о том, кто стоял за смертью сына, и отомстила, как могла, пускай это не избавило ее от боли, а лишь умножило у других.
Лавиани знала ответ на свой вопрос, что было бы, если бы не Пружина. Не шаутт, будем уж честны с собою, отправивший ее на Талорис.
Она бы сдохла. От тоски. Скуки. Возможно, от петли на шее. Или же перестала прятаться, плюнула на все и бросилась в последний, безнадежный бой, чтобы достать Клеро, Сегу, Квинта, а может, и Шрева. Сдохла бы где-нибудь в Аранте, и на этом история жалкой разочаровавшейся в жизни, уже немолодой бабы закончилась.
Вышел бы довольно закономерный итог ее существования.
Но ей дали шанс побарахтаться. Лавиани уж не знала кто – Шестеро или шаутты. Да и плевать.
Из покосившегося дома вышла полная женщина. Она была похожа на Мариуса, каким его запомнила сойка. Те же отвисшие щеки, те же круглые глазки.
– Чего забыла?
– Твой отец дома?
– Умер еще семь лет назад.
– Ты мне песенки не пой. Будь он мертв, ты бы небось давно вышвырнула эту проклятущую лодку, как хотела еще твоя мать сделать.
Молчание.
– Подходящие у тебя руки, – продолжила Лавиани. – Как у него. Маленькие, аккуратные. Он передал тебе свое мастерство?
– Не понимаю, о чем ты.
– Он был лучшим, кто умел подделывать литые печати Торговых союзов, таможенных палат и даже дворцовой стражи. Без печати хорошую бумагу не выправить. Сложная работа и опасная, если поймают. Больше рискуют лишь те, кто чеканит монеты без разрешения владетелей. Судя по тому, что обе руки у тебя все еще на месте, ты достаточно осторожна.
Опять молчание. Наконец женщина негромко сказала:
– Не помню тебя.
– Разумеется. Когда я приходила в последний раз, ты болталась под потолком в плетеной люльке и орала, точно писклявый комар. Скажи ему, что Лавиани зашла в гости.
– Смотри, ничего не сопри, пока меня нет.
Сойка покрутила пальцем у виска:
– Я вроде пока не обдолбалась мутской пыльцой. А раз так, тебе придется заплатить, и немало, чтобы я хоть что-то отсюда украла.
Когда женщина вернулась, то сказала:
– Как меня зовут?
– Чего? – нахмурилась Лавиани.
– Отец говорит, ты слышала мое имя, когда приходила.
– Я понимаю, что Мариус гораздо старше меня и в мозгах у него еще большая каша. Раз он считает, что я запоминаю всех человеческих гусениц, что ором требуют мамку. Сколько времени прошло. Если я и слышала, то тут же забыла.
Женщина нисколько не обиделась на такие слова.
– Тогда как отец называл тебя?
Лавиани закатила глаза. Игры в вопросы и ответы невероятно тупы. Понятно, что Мариус в доме, и понятно, что она может дать пинка этому привратнику, да войти. Могла бы дать, если бы стоявшая между ней и дверью не была дочерью старого друга.
– Рыба Полосатая он меня называл. Ну что? Закончили с глупостями?
Закончили.
Внутри было куда чище, чем прежде, хотя так же темно и сыро. Узкая лестница на второй этаж под ногами стонала не то от ужаса, что вот-вот развалится, не то от экстаза, что наконец-то по ней кто-то решился пройти, несмотря на плачевное состояние.
Крутая, с неудобными ступенями, она больше походила на пыточный инструмент. В этой части дома Лавиани никогда не была, заходила лишь в мастерскую, что пряталась в подвале.
– Как он сюда забирается?
– Говорит, что там воздух свежее и видно краешек моря. Отец почти не спускается вниз. Он плох.
В комнате были открыты окна, большую часть обзора загораживала туша маяка, и моря действительно был лишь краешек – лазоревое пятнышко, не больше.
Мариус сильно сдал. Ему было к семидесяти, и зубов у него почти не осталось, отчего губы западали и выглядел он еще старше. Он ссутулился, от некогда густых светлых волос остался лишь седой пушок. Глаза выцвели, стали блекло-зелеными, водянистыми, а кожа на шее вся в складках и пятнах. Но лицо осталось узнаваемым: живое, хитрое, с обвисшими щеками, чем-то напоминающее морду хомяка.
Правой рукой держа маленький ножичек с костяной ручкой, он вырезал на поверхности, закрепленной в тисках клише, какой-то символ. Левая у него отсутствовала на уровне локтя.
Он попался, делая оттиск для Ночного Клана, и купцы Аринийского Торгового союза оттяпали руку, которой Мариус совершил преступление. Даже после этого треттинец оставался ценным специалистом, и Борг направил в Риону Лавиани, чтобы решить проблему.
В то время она была молода, полна сил и энергии. В итоге ей удалось вытащить мастера по поддельным печатям прежде, чем его повесили, оставив в филиале аринийцев с десяток трупов. Всех, кто что-то знал о человеке, потерявшем руку. Вроде в Эльвиле ее до сих пор ищут за то преступление.
Короче, она его вытащила, и Мариус принял сойку в своем доме в благодарность за спасение. Они сдружились, он показывал ей город, пока возле этого самого маяка она не встретила Бретто, делавшего набросок гавани и захотевшего нарисовать незнакомую девчонку, глазевшую, как он работает грифелем на бумаге.
Кто же, дери вас всех шаутты, мог подумать, что перед ней наследник герцога Ардо де Бенигно?
– Оставь нас. – Мариус цепко глянул на Лавиани, на мгновение оторвавшись от работы. – И принеси вина.
– «Пожалуйста», как я понимаю, не услышу? – подбоченилась дочь.
– Я уже не хозяин в своем доме, – вздохнул тот, откладывая нож. – Пожалуйста, принеси вина.
– Так-то лучше, отец.
– Своенравная стерва, – сказал Мариус, когда женщина ушла, и добавил с гордостью: – Вся в меня. Думал, ты сдохла.
– Как видишь, живехонька.
– Ага. Но думал, что сдохла. И довольно долго пребывал в этом заблуждении. – Он пихнул ногой табуретку, и та, проехав по засыпанному стружкой обшарпанному полу, остановилась рядом с ней. – Всегда считал, что тебя прикончили вместе с наследником его светлости. Слишком уж ты ему мешала.
– Ничем я ему не мешала, – возразила Лавиани, принимая предложение сесть. – Очередная девка. Таких десятки. Ничего не знала, ничего не видела, ничего не понимала.
– Дите…
– Про него никто не знал. А ты молчал. Меня ни к чему было трогать.
– Мальчик? Девочка?
– Мальчик.
– Большой уже, наверное.
Лавиани вспомнила Релго, смертельную рану, бледное лицо, погасшие глаза, и сердце больно кольнуло.
– Ну да, – ответила как можно более небрежно. – Большой.
Они помолчали, разглядывая друг друга.
– Ты сильно изменилась. Была девчонкой. Не узнал бы тебя, встреть на улице.
– Зато ты не изменился. Левую руку, смотрю, так и не отрастил… зато научился работать правой, а то все ныл, что теперь-то ничего не выйдет.
– А ты злилась и требовала, чтобы я прекратил стенать, да занялся тренировкой, Рыба Полосатая.
Она поморщила нос.
– Глупое прозвище.
– Но смешное. Помнишь, как ты получила от той медузы и ушла на дно?
Лавиани помнила. Лодку с ней и Мариусом протаранил корабль одних ретивых контрабандистов из Нейкской марки, не желавших идти на поклон к Ночному Клану. И сойка, очень некстати уйдя под воду, почти сразу же запуталась в многоярдовых щупальцах, получила страшный ожог, парализовавший ее таланты.
Мариус нырнул за ней, пускай и однорукий, вытащил. Она неделю провалялась между жизнью и смертью, а мать мастера подделок поила ее какой-то приторно-сладкой дрянью и натирала спину мазью, вонявшей хуже кошачьего дерьма.
Вся спина Лавиани еще целый год, даже когда она вернулась в Пубир, была в розовых полосах, словно ее стегали многохвостой плеткой. Так что ничего странного, что Мариус, сам едва не утонувший, шутил про полосатую рыбу по поводу и без. Знал бы он, что эта проклятущая рыба так к ней привяжется…
– Ты здесь по делам Пубира?
– Нет. Наношу визит вежливости по старой памяти.
Он немного расслабился, покивал, и Лавиани решилась на откровение:
– Я теперь вольная птица.
Мариус откинулся на спинку стула:
– Тебя ищут?
– Время от времени. – Правдивого ответа она не знала. Судя по тому, что Мариус удивился, увидев ее, он не слышал этих новостей из Савьята.
– Тебе требуется помощь?
– Нет. Я хотела бы узнать хоть что-то о том, что творится в Пубире. Важные новости, если они есть. За этим и пришла. Ты все еще общаешься с заказчиками из моего города.
– Редко. В основном Альбертина ведет дела. Я лишь помогаю ей, если работа сложная. С какого времени тебе нужны слухи?
Вернулась дочь, поставила блюдце с зелеными оливками, кувшин с вином, два низких бокала, наполнила их, снова ушла.
– За последние пару лет.
– Ночной Клан борется с последователями Вэйрэна. Выжигают эту заразу, стоит лишь ей появиться в городе. Говорят, кто-то из твоих работает. За последние три месяца больше не появилось ни одного проповедника. И, как шепчутся, Савьятскому герцогу настоятельно рекомендовали не влезать в новую веру Горного герцогства. Если, конечно, он планирует править дальше.
– Даже так?
Мариус сделал уцелевшей рукой жест, говоривший: «А что тут удивительного?»
– Суровые времена. Борг умер. Слышала?
Лавиани до боли сжала зубы, прежде чем произнести:
– Это точно?
– Мы в Рионе. Какая может быть точность в том, что творится за тысячу лиг от нас? Прошел такой слух пару месяцев назад, но без всяких подробностей. Теперь кто-то новый. Ничего особо не изменилось.
Она могла бы сказать, что изменилось все. Проклятущий старый козел отбросил копыта, а вместе с ним исчезла последняя возможность узнать причину, почему он вместе с Шревом решил убить Релго. То, что ее сын мог встать во главе Ночного Клана, – чушь.
Мог. Но не собирался. В этом она была совершенно уверена.
Проклятье!
Сегодня просто день разочарований.
– Ты не пьешь вино, Рыба Полосатая.
– Нет настроения, и день слишком долгий, чтобы начинать сейчас.
Они проговорили еще с час, сидя перед открытым окном, через которое со стороны моря долетали тревожные крики плачущих чаек. Все остальные новости интересовали Лавиани мало. Смерть Борга засела в ее мыслях, закрыв путь в Пубир. Больше ей там нечего ловить.
Уже когда она уходила и была на лестнице, Мариус сказал ей в спину:
– В городе еще сойка.
Она сразу подумала о высоченном ученике Нэ.
С этим Виром следовало что-то делать. Лавиани, правда, сама пока не понимала, что и как. Но от его присутствия по спокойной воде Рионы уже пошли круги, а это приведет к тому, что те, кто водятся на глубине, поднимутся на поверхность. Может, не мгновенно, но это случится. Например, когда новости дойдут до Пубира, станет известно, что в Рионе использует таланты сойка, которой здесь быть не должно.
А какой сойки быть не должно?
Единственной неучтенной сейчас в Ночном Клане.
Лавиани.
Борг мертв, Шрев мертв, но что там думают насчет случившегося Золотые и новый глава Клана – это еще большой вопрос.
– Есть подробности?
– Нет. Но источник надежный.
– Совсем никаких?
– Видели в районе Трещоток.
Лавиани думала начать поиски с Фехтовальщиц, где она почувствовала Вира в первый раз. Трещотки – куда более бедный, располагался следующим, забираясь на склон холма и оставляя его вершину голой, еще с тех пор, как в одну из башен ударила молния, сжегшая ее, а также парк вокруг. Что же. Можно поискать и там.
– Эй, Рыба Полосатая. – Мариус смотрел ей в глаза, улыбался по-доброму и с сожалением. – Рад, что ты жива. Но если у тебя проблемы со своими, не появляйся здесь, пока не решишь их. Подобные тебе обычно не отличаются дружелюбием к таким, как я. Моя дочь, может, и заноза, но рисковать ею не желаю.
– Береги себя.
– И ты.
На том они и расстались.
Она наняла лодку и проплыла на ней всю бухту до устья Пьины, больше не желая бродить по порту. Потом пошла пешком и в Трещотках была только через три с лишним часа. Места здесь не сказать, что опасные. Люди жили небогато, но в основном честно. Этот район, с улицами, забиравшимися вверх, с домами, ютящимися на склонах, выглядел человеком, уже прожившим свои лучшие дни, а теперь доживавшим тот период, который располагался где-то между лучшим и худшим.
Еще все не так уж и плохо, но… Трещотки ветшали, разрушались, беднели, из них уходили прежние люди, и на их место являлись те, кто раньше здесь отродясь не появлялся.
Район был достаточно протяженный, каскадный, с сотнями лестниц, получивших от Лавиани нелестную характеристику. Она не больно-то и надеялась, что ей повезет найти искомое. Но честно прошла до вершины, где кипело строительство, а точнее, реставрация сгоревшей башни, а затем спустилась по другой улице вниз, когда почувствовала Вира.
С ним явно было не все в порядке, потому что ощущение двоилось и даже троилось, словно эхо, дезориентируя ее.
Ей понадобилось больше часа, чтобы, то отдаляясь, то приближаясь, найти нужный дом. И даже сейчас сойка все еще сомневалась, что не ошиблась. Но сомневаться можно бесконечно долго, а она из тех, кто отбрасывал все, что мешало ей как можно быстрее и эффективнее приблизиться к цели.
– Сиора, – обратилась она к женщине, мывшей окно на первом этаже. – Я ищу друга. Он из Савьята, молодой парень, выглядит…
– Знаю! Знаю! – дружелюбно кивнула та, не глядя на нее и продолжая свое занятие. – На верхнем этаже. Дверь с дельфином.
Лавиани быстро поднялась на четвертый этаж, стараясь не слишком сильно скрипеть лестницей. Подошла, прислушалась. Разговора не было, но кто-то звенел не то столовыми приборами, не то чем-то еще.
Она осторожно потрогала ручку, толкнула, и дверь на хорошо смазанных петлях мягко распахнулась. Так и не придумав, Лавиани так и не придумала, что скажет, внутренне готовясь, что придется использовать что-то из оставшихся талантов, если мальчишка запаникует и снова начнет множить дырки невидимым огнем.
За столом сидел не Вир.
Жилистый, совершенно лысый старик в красной мантии ел салатные листья с сыром, неспешно орудуя ножом и вилкой. Лицо у него чем-то походило на обезьянье, но не злое, скорее комичное. Он поднял на вошедшую темные глаза, округлил их на мгновение и воскликнул глубоким, сокрушительным басом, абсолютно не подходящим этому телу и возрасту:
– Ба! Сама Лавиани! Вот это неожиданность так неожиданность!
Она и сама, пораженная встречей, застыла, и это сыграло с ней роковую шутку. Из соседней комнаты вышел мужчина с темными волосами, рассыпавшимися по плечам. Стоял он спокойно, но…
Вот это самое «но».
Почувствовав движение, Лавиани обернулась. Невысокая, чуть пухловатая девушка с печальным лицом обезьянки, почти копией лица старика в алой мантии, перегородила дверной проем, держа в руках маленький арбалет. Болт, заряженный в него, вызвал бы дрожь даже у самого закаленного сражениями бойца. Широкий зубчатый наконечник – такой только в самый черный день своей жизни можно получить в кишки. Да так и сдохнуть.
Лавиани быстро просчитала варианты. Трое соек. У старика четыре рисунка, у парня два или три. Сколько у девчонки, она могла только гадать. В любом случае расклад не в ее пользу.
Впрочем, на нее не спешили нападать.
Очередной укол. Еще один друг Краза где-то очень близко.
– Краз, – произнесла она. – Действительно, неожиданность.
– Садись. – Он махнул на стул рукой, которая была вся во вздувшихся старческих венах. – Ты голодна?
– Не особо. – Она пока не собиралась исполнять его приказы, слыша, как девчонка закрыла дверь и щелкнул замок.
– Судя по твоему лицу, ты пришла не к нам и не за нами. Удивлена не меньше меня. Да садись ты, право Шестеро! Ничего я не собираюсь тебе делать, если ты не станешь тут все разносить.
Краз был старейшим из нынешних соек Ночного Клана, близкий по возрасту к Таллесу, ее учителю. Вполне неплох, как по умениям, так и… по всему остальному. К нему она относилась ровно, они никогда не сталкивались лбами и даже четырежды работали вместе. Противник опасный, ее уровня, но если его не вынуждать, то вполне можно разойтись миром. Во всяком случае, к голосу разума он прислушивается куда чаще, чем к жажде крови.
Второй, мужчина лет тридцати, с белой кожей, как у всех алагорцев, бывший дружок Шарлотты, звался Урьи. Про этого она ничего не знала и видела от силы раза три.
Девчонка для нее оставалась загадкой. Она родственница Краза, без сомнения.
– Что за молодое поколение? – спросила она, чтобы хоть как-то потянуть время, и чуть повела плечами, стараясь расслабить напрягшиеся мышцы спины. Прямо вот чувствовала, как болт целит ей под левую лопатку. – Для дочки ты как-то староват.
– Ну не скажи, – усмехнулся сойка, сунув лист в рот. – Я еще многое могу. Но это внучка. У сына талантов не было, а вот у нее – хоть отбавляй. Закончила обучение год назад. Итак. Какими судьбами?
– Ты не поверишь. – Она и сама не верила, что оказалась такой дурой. – Ошиблась дверью.
Краз сокрушенно покачал головой:
– Нет. Я верю, ты не думай. Достаточно пожил, чтобы помнить, Шестеро еще не такие шутки устраивают. Дела… Вообще не предполагал, что когда-нибудь увижу тебя после того, что ты наворотила в Пубире.
– У тебя с этим проблемы?
– В смысле, с тобой? Нет. – Краз достал из левого рукава шелковый платок, с рассеянным видом протер лысину. – Признаюсь, если бы убили моего сына и у меня имелась возможность, я поступил бы точно так же, если не хуже.
Урьи, когда он говорил это, нахмурился.
– Твой спутник не согласен.
– У него нет детей, так что простительно.
– Она нарушила основы, разве такое можно прощать? – возразил Урьи.
– А мы не судьи, – беспечно ответил Краз, но смотрел он только на Лавиани. – Мы заточены на то, чтобы исполнять приказы Золотых, а не вершить правосудие. Смекаешь разницу? Вот то-то.
– Ну, раз у тебя нет проблем, я собираюсь найти нужную дверь и войти туда, – поднялась сойка, но Краз печально вздохнул. В его глазах она прочла настоящее сожаление.
– Что касается меня, то иди на все четыре стороны. И, будь я здесь один, так бы и вышло, полагаю. Но, видишь ли, свидетели. – Он указал на Урьи и девчонку, все еще торчавшую за спиной Лавиани. – А значит, с меня спросят, если я тебя отпущу. Никаких личных мотивов, коллега. Исключительно забота о собственной шкуре.
– Борг мертв. Золотым все еще есть до меня дело? Кстати, кто главный теперь?
– Тенета. Марионетка Шрева.
– Не знаю ее, да к тому же Шрев давно кормит червей.
– Кто тебе такое сказал? – удивился Краз.
Лавиани хмуро изучила ладонь, словно искала в линиях на коже ответ.
– Сама видела, как с него содрали лицо.
– Лицо у твоего бывшего ученика, конечно, пострадало, но не до такой степени, чтобы отправиться на ту сторону. Он жив. И был в Вьено, когда я получал сообщение от него в последний раз. Скоро он появится здесь, и мы ждем его. Так что ты сама понимаешь… – Старик развел руками в жесте «рад бы, да ничего не могу сделать». – Против Шрева я не выступлю.
– Это какая-то неделя разочарований, рыба полосатая, – проворчала Лавиани, которую новость о живом главе соек едва не припечатала к земле.
С Шревом она встречаться не хотела. Во всяком случае, на его условиях.
– Он с Шарлоттой?
– Шарлотта мертва. Нэ ее прикончила. Стянула кожу, как со змеи.
Все чудеснее и страннее.
– И что теперь?
– В смысле, Нэ? Сбежала. Ее ищут. Говорят, Золотые ее уже простили. Должен же кто-то продолжать рисовать.
Старик прочел по глазам сойки, о чем она думает, и попросил, поднимая ладонь:
– Вот не надо. Знаешь же, что мы тебя все равно переборем. Только зря прольется кровь.
– Я все же рискну, – сказала сойка, и в этот момент комната взорвалась.
– Мне пора, – прошептала Катрин в голове у Вира, когда он менял пропотевшую после тренировки рубаху на свежую.
В корзине для грязного белья скопилось уже большинство его вещей, но отнести прачкам или постирать самому времени не было. Он снова начал пропадать в чужих грезах, чужих снах, чужих историях, проживая жизни людей, которых давно нет.
Застыв, Вир прислушивался. Голос Катрин, единственной, кто остался, уже несколько дней слабел, и его с трудом можно было различить и спутать со звуками ударов сердца.
– Дверь закрывается, дорога почти не видна. Все ушли, осталась лишь я. Но теперь и мне пора.
– Мне жаль, – искренне произнес он. – Без вас я останусь совсем один.
– Возьми колокольчик. Возьми.
Он взял.
– Сожми его. Крепко-крепко. Вот. Мы здесь. Звони в него. Ты встал на путь, судьба показала тебе шанс, так что лети, юный Вир. Зови светлячков, и они помогут, как помогали мы.
– Сперва меня выгнала Нэ. Теперь уходите вы. Я мало что понимаю.
– Колокольчик. Он твое оружие. Твои знания. Твоя сила. Храни его.
– Куда ты уходишь? Где ты живешь? Как я найду вас?
– Найдешь. Если станешь достойным. Все таувины уходят туда, когда их путь здесь завершен, – сонно прошептала она. – Мир Трех Солнц и Двадцати Лун.
– Разве он не сказка?
– Теперь – пожалуй, что сказка. Прежде – нет. Туда ушли оставшиеся Шестеро после победы на бледных равнинах Даула, после того как Мальт открыл им путь. Туда уходим все мы. И они и мы иногда можем возвращаться. Мы – чтобы помочь самым достойным. Шестеро… я давно не знаю, на каких лунных или солнечных тропах они потерялись. Но Мальт говорит, что его сестра сумеет проделать такое. Она предсказала это. И никак не успокоит свою совесть. Быть может, она и сейчас где-то рядом, среди людей. Передавай ей привет. Мне пора, маленький Светлячок. Береги себя. Возроди надежду. Вернись к учителю.
– К Нэ? Но она…
– Нет. К другому учителю. К той, что никогда не станет одной из нас, но все же так близко. Так близко… Жаль, что она не познает нас, как познал ты. Ты едва не убил ее. Вернись к ней. Твой полет связан с этими людьми. Я же сказала – ты уже полетел. Теперь просто не упади. Лети в Трещотки, прямо сейчас. Лети и ищи. Прощай, брат. И до встречи.
И она замолчала.
Вир с удивлением ощутил вовсе несвойственное ему пощипывание в носу и ком, подступивший к горлу, словно только что он потерял старшую сестру.
Или, быть может, не потерял, просто она уехала в далекое долгое путешествие, и теперь совершенно непонятно, когда они увидятся снова.
Его научил Оглен: надо всего лишь на всплывший в памяти облик человека наложить свое желание увидеться в реальности. Таувины прошлого использовали это, если знали, как выглядит асторэ, видели его лицо, а после пытались найти.
Вир импровизировал.
Вернулся в дом, где его когда-то держали, но строение стояло пустым и запертым. Проторчав час, никого не дождавшись, он решил, что хуже в любом случае не будет, и решил, что стоит попробовать.
Первый болезненный удар палкой по лопатке не принес никакого результата. Вместо Лавиани ученик Нэ очень некстати подумал о рыжеволосой леди, и сформировавшаяся перед его глазами картинка Каскадного дворца оказалась развеяна ветром, стоило лишь парню смутиться.
Он внезапно понял, что думает о рыжей не в первый раз. И даже не во второй. Мысль о том, что она сейчас во дворце герцога, его ничуть не удивила.
Вир потерял одного из своих светлячков. Со времен встречи с Лавиани не все вернулись обратно, и теперь их оставалось десять. Пришлось начинать с самого начала.
Перед его взором появился обшарпанный дом, улица, забиравшаяся куда-то вверх, несколько старых деревьев. Помня, что Катрин говорила ему о Трещотках, он поспешил в этот район. Незнакомый, хоть и расположенный сразу за Фехтовальщицами.
Он бродил по нему в течение часа в поисках нужного дома. И увидел Лавиани случайно, когда она кружила по улицам, а он стоял на смотровой площадке, ярдах в пятистах от нее. Расстояние было большим, но ее растрепанные седые волосы, которые раньше она собирала в косу, теперь сожженную его талантом, узнал. Так же как и походку, и сутулую осанку.
Пока он искал лестницу и обходил квартал, она пропала из виду, улица, ведущая под уклон, оказалась пуста. Вир кинулся вперед, нырнул в один переулок, затем другой. Никаких намеков на Лавиани. Тогда вернулся обратно, поспешил вниз, в сторону Фехтовальщиц, и наконец нашел искомый дом.
У входа в него треттинка старательно и неспешно мыла оконное стекло.
– Я ищу… – начал он, но та мотнула головой вверх, сказав:
– Дверь с дельфином. Все ваши уже там. Последний этаж.
«Все ваши», скорее всего, означало компанию, которая его пленила. Странный Тэо, серьезная Шерон, злая Лавиани и, возможно, эта Бланка, хотя он и видел ее в совершенно другом месте. Так что, оказавшись перед дверью, он уже собирался постучать, когда услышал разговор.
И слышал достаточно, поняв, что сойку надо выручать, если, конечно, он хочет, чтобы она его чему-нибудь научила.
Лететь, а не расшибиться в лепешку, как советовала Нэ.
Очень необычное ощущение.
Лавиани словно бы смотрела со стороны. Время замедлилось, и не она была причиной тому – оба ее таланта оставались на лопатке.
Но… вокруг происходило нечто странное.
Комната взорвалась, а затем начала неспешно разлетаться. Во все стороны. Перекрытия вздыбились, лопнули миллионами длинных щепок. Балки постигла та же участь, черепица рассыпалась в мелкую крошку – и все это устремилось куда-то в небо.
Стены пошли трещинами, отряхнулись от штукатурки, развалились на кирпичи, а те, в свою очередь, превратились в песок, широкими крыльями рассеявшийся по двору. Пол ушел вниз, и все четверо находящихся в комнате внезапно остались висеть в воздухе.
Висеть без всякой опоры.
Лавиани видела изумленные глаза Краза и полагала, что у нее они не меньше.
А затем наконец-то сойки начали движение, устремившись в разные друг от друга стороны со все возрастающей скоростью. Лавиани видела, куда она врежется – в толстый ствол платана, находившегося в пяти десятках ярдов от нее. Попробовала извернуться, словно пловец, но ускорившееся время не оставило никаких шансов.
Кто-то крепко схватил ее за правую голень, сойка, уже понимая, что все кости превратятся в крошево, все же оскалилась, намереваясь перед ударом отвесить противнику тумака, но увидела Вира.
Он играл по правилам, которых Лавиани не понимала, но они миновали дерево и приземлились относительно мягко. Позади раздался запоздалый грохот – крыша, долетев до наивысшей точки, рухнула вниз.
– Бежим! – сказал ей Вир.
– Что?! Ты сдурел, парень?! От этой неприятности нельзя бегать! Ее можно только закопать!
Она дернула его на себя, и широкий зубчатый наконечник арбалетного болта вместо шеи мальчишки воткнулся в платан.
Окровавленная внучка Краза отбросила арбалет, взялась за кинжал, и Лавиани, презрительно хохотнув, обнажила нож и ринулась к ней.
– Меня зовут Урьи, – сказал тот, кто встал напротив Вира, держа в руках два широких мясницких топора с короткими рукоятками. – А ты тот, кого мы искали.
– Ну, видишь, как тебе повезло. – Он бы многое дал, окажись у него сейчас в руках клинок.
– Я не могу тебя убивать, друг. Ты нужен Шреву.
– Это одновременно и хорошая новость, и плохая.
Усмешка.
– Но за то, что ты сделал, я срежу твою кожу со спины. И отрублю ноги. Рисовать-то для других соек можно и без них.
– Много разговоров, – сказал Вир и ударил так же, как когда он столкнулся с Лавиани на чердаке.
Нэ однажды сказала ему, что колебания в серьезной схватке – это смерть. Нельзя замирать, надо действовать и все время двигаться. И потому ее ученик не сомневался.
Тот, кто назвал себя Урьи, был куда менее расторопен, чем сойка. Он не смог увернуться.
Сквозная дыра величиной с кулак появилась в его груди – так что через нее стал виден двор, заваленный обломками верхнего этажа несчастного дома.
Оплавленные края не давали течь крови, дымились, и от них затлела одежда.
Сойка зашатался, упал сперва на колени, выронив топоры, а после лицом ткнулся в землю. Его левая нога хаотично дергалась в судороге, которая с каждой минутой ослабевала.
Вир смотрел на только что убитого им человека, слыша, как за его спиной идет бой и звенят нож и кинжал.
И в этот момент на него налетел Краз.
Эта проклятущая девка даром что выглядела дура дурой, ленивой скучной апатичной мартышкой, но драться умела.
В другое время можно было бы удивиться, однако Лавиани была готова к такому повороту событий – все-таки у соплячки опытный учитель. И она хороша.