Охримчук выдохнул.
– Ладно. – Его голос стал мягче. – Что-то ещё хотел сказать?
Колесов замешкался, снова посмотрел в пол, рассматривая свои сапоги, потом опять поднял голову и быстро проговорил, глядя Охримчуку прямо в глаза:
– Ещё там были вы, товарищ лейтенант. Когда немцы взяли город, вы стали сотрудничать с ними, а потом пришла Красная армия, и вас повесили.
Охримчук замер с открытым ртом. Широко раскрыл глаза, лицо его покраснело.
– Ты… ты… – Он не мог подобрать слов. – Вон отсюда. Будет дисциплинарное взыскание.
– Так точно, – ответил Колесов, приложил руку к козырьку фуражки и удалился.
Охримчук ещё несколько минут молча смотрел на закрытую дверь и не мог отдышаться. Наконец он повернулся к Введенскому непонимающим взглядом.
– Не пойму… – сказал он медленно и задумчиво. – Что с ним случилось? С дуба рухнул? Раньше никогда такого не говорил. Даже про сны никогда не заикался. Всегда исполнительный, дисциплинированный. А тут такое… Не понимаю. Не узнаю его сегодня.
– Ему нужно отдохнуть, – ответил Введенский. – Как и всем нам. Не будьте строги к нему. Нервы сдают.
Охримчук хмыкнул, криво усмехнулся и снова покосился на дверь, будто боясь, что Колесов опять постучит.
– Вы, товарищ Введенский, пару дней назад грозились расстрелять безобидного Крамера за его барские замашки, – сказал он удивлённым тоном. – А теперь говорите, что надо помягче с такими вот… Вы же понимаете, что такими словами могут и в госбезопасности заинтересоваться?
– Я не из госбезопасности, а из отдела угрозыска главного управления милиции, – вежливо ответил Введенский. – Насчет Крамера, признаю, ошибся: злился, вспылил. А Колесов ваш парень хороший. Пусть его слова останутся между нами.
– Да само собой, – вздохнул Охримчук. – Парень-то хороший, кто ж спорит.
В дверь снова постучали.
– Войдите! – рявкнул Охримчук.
На пороге снова показался Колесов. Он выглядел виноватым.
– Должен принести извинения за несоблюдение субординации, товарищ лейтенант. Впредь такого не повторится.
– Всё хорошо, Колесов, иди на дежурство. – Голос Охримчука стал мягче и добрее.
Когда Колесов снова ушёл, в кабинете повисло угрюмое молчание. Лицо Охримчука казалось беспокойным; Введенский понимал почему, но не решался сказать это вслух.
Вдруг Введенский поднялся со стула и пошёл в сторону выхода.
– Я сейчас вернусь. Мне надо кое-что уточнить, – бросил он Охримчуку, открывая дверь.
Дойдя до дежурного поста, он заглянул в решётчатое окошко: там сидел Колесов, лениво перебирая бумаги.
– Товарищ Колесов, – спросил Введенский, наклонившись в сторону окошка. – А в этом сне… Там был я?
Колесов посмотрел на него недоумевающим взглядом, сглотнул слюну, осмотрелся по сторонам и тихо ответил:
– Нет.
* * *
Завершив дела в участке, Введенский пообедал в столовой (Крамер был прав, еда здесь действительно плоха) и вышел на улицу.
Он сел на скамейку в сквере с купленной заранее бутылкой «Боржома», сорвал ключом крышку, откинулся на спинку и сделал пару глотков. Потом достал из портсигара папиросу, чиркнул спичкой, закурил.
На скамейке напротив два старика играли в шахматы и разговаривали. Он постоянно видел их здесь.
– Слышь, что моя бабка-то сказала? – говорил один тихим и скрипучим голосом. – Вычитала где-то, что скоро море подымется и всю землю потопит!
– Где это она вычитала?
– Да в газете… Учёные какие-то говорят.
– Учёные-верчёные… – недовольно пробурчал другой. – И когда оно потопит?
– А хрен его знает, бабка читает плохо. Так она теперь, слышь, говорит вчера – достань нам, Сергеич, лодку, чтоб во дворе стояла на всякий случай!
Оба рассмеялись.
Ветер стал сильнее и прохладнее, облака закрывали солнце. Введенский чувствовал тревогу и неуверенность.
Задумавшись о своих ощущениях, он вспомнил слова Серёги Фёдорова, одного из старых ленинградских товарищей, с которым он часто общался после обучения в Москве. Он кое-что понимал в человеческой психологии и помог Введенскому пережить одну неприятную ситуацию, о которой тот до сих пор не очень любил вспоминать.
Серёга говорил, что надо учиться не только слушать себя и свои чувства, но и правильно выражать их в диалоге с самим собой, и это поможет принять их и понять, что делать с ними дальше.
Он утверждал: не надо говорить «мне больно», «мне грустно» или «мне страшно». Надо говорить «я чувствую боль», «я чувствую грусть», «я чувствую страх».
Потому что твои чувства – это не ты.
Твоя боль и твой страх – это не ты.
Это не ты, а то, что происходит с тобой. Важно отделять чувства от себя и осознавать не как свойство, но как процесс. Свойства статичны, а у каждого процесса есть своя причина.
Введенский научился механике чувств, научился осознавать их, принимать и контролировать. Сейчас он чувствовал страх и неуверенность. Он пытался понять их причину, но это удавалось с трудом.
Ведь всё стало лучше и понятнее, чем раньше. Известны приметы убийцы. Есть план, совершенно дурацкий и безумный план с лекцией Крамера, но это лучше, чем ничего. Убийцу можно поймать, он сделан из крови, плоти и костей. И этот момент сегодня ближе, чем раньше.
Даже если с лекцией ничего не получится, дело сдвинулось с мёртвой точки. И это очень хорошо.
Тогда почему так ноет в груди тревогой, так сжимаются зубы и так давит похолодевшее крымское небо чем-то тяжёлым и несносным? Почему так трудно думать обо всем этом? Откуда этот страх?
От того ли, что Введенский почувствовал, будто столкнулся с чем-то нереальным, неземным и чужим?
И что здесь чужого и нереального? Убийца – такой же человек, как и он сам. С двумя ногами, двумя руками и одной головой. Из мяса и костей.
Пусть они и сделаны из звёзд.
Возможно, проблема в том, что он, убийца, прекрасно понимает, что сделан из звёзд. А Введенский до этого дня не понимал.
И что? Это осознание сделало его убийцей? Нет. Тут что-то другое.
Это «другое» и заставляло Введенского нервно барабанить пальцами по скамейке, быстро курить и ёжиться от прохладного ветра, пытаясь справиться с захлестнувшим чувством тревоги.
А почему выбор убийцы пал именно на профессора Беляева? Он астроном. Он изучал звёзды. Убийца не хотел, чтобы человек мог постигать тайны космоса?
Тьфу, подумал Введенский, зачем сейчас об этом думать. Звёздная пыль – всего лишь отрывок из утреннего диалога с Крамером. Это было его предположение, просто так, может быть, от нечего делать. Может быть, вообще ради красного словца. Крамер любит долго и красиво говорить. Зачем строить выводы из заведомо необоснованных предпосылок? Не надо так.
Кто же ты, рослый белобрысый парень, чего ты хочешь, что тебе надо и что у тебя в голове? Откуда ты вообще здесь появился?
– Да кукушка у твоей бабки полетела, вот и всего де-лов, – сказал вдруг старик на соседней скамейке другому старику.
Введенский усмехнулся.
Самый очевидный вариант, да.
Как бы у него самого от всего этого кукушка не полетела.
– Конём хожу, – сказал старик.
Конем… Введенский вспомнил чёрного коня, которого привёл убийца.
Господи, это-то зачем ему понадобилось? И этот патефон, и эти записки, и труп Черкесова в его номере.
Он докурил папиросу, затушил о край урны, выкинул и встал со скамейки. Надо дойти до санатория и отдохнуть. Дел на сегодня больше нет.
Он чувствовал усталость.
* * *
Сегодня вода холоднее, чем вчера, и волны выше, и ветер сильнее. Скоро закончится то, что люди здесь называют бархатным сезоном. Купаться будет труднее. Может быть, он сейчас вообще искупался в последний раз. Впрочем, каждый раз он купался как в последний.
Высокий парень с крепким, загорелым телом и выцветшими от морского ветра светлыми волосами выходил из воды, аккуратно обходя камни, чтобы не упасть под напором волн. Он был совершенно гол и не стеснялся этого – всё равно на этом отрезке берега обычно никого не бывает, он скрыт от курортной зоны скалами и высоким зелёным мысом.
Удобное место.
На мелководье плавали маленькие прозрачные медузы, так много, что порой казалось, будто он идёт не в воде, а в скользкой студенистой массе.
Он знал, что люди обычно не любят медуз. Но ему они нравились.
По тёмно-серой гальке пляжа скакала чайка, она что-то выискивала среди камней и не боялась человека, вышедшего из воды.
– Здравствуй, – сказал чайке светловолосый. – Что-то потеряла?
Чайка покосилась на него жёлтым глазом и продолжила клевать гальку.
Он присел перед ней на корточки.
– Не хочешь говорить со мной?
Чайка отвернулась и поскакала в другую сторону.
– Дело твоё, – сказал светловолосый.
Он встал в полный рост, обернулся к морю, расправил плечи, потянулся и улыбнулся. Пора одеваться.
На берегу лежали его вещи: пара хромовых сапог с грязными обмотками, нестираные военные штаны с пятнами от травы и грязи, чёрная рубашка, местами мутно-белёсая от постоянного контакта с морской водой, и армейский ранец со сложенной плащ-палаткой.
Всё своё он носил с собой. К тому же пора искать новое место для палатки: на этот раз, думал он, стоит подняться чуть выше в горы, потому что здесь часто проплывают рыбаки и при желании его старое жилище можно было разглядеть с воды. Вряд ли кто-то обратил бы на это внимание, но лишняя осторожность в выборе места для ночлега не помешает.
Тем более что пару дней назад он видел здесь небольшой отряд туристов. Лишние глаза точно ни к чему.
Одеваясь, он думал о том, как же хочется снова устроить Представление.
Он очень давно не устраивал Представление. Несколько дней.
Представление – это очень хорошо. Это то, ради чего стоит жить. Люди зачем-то придумали для этого театр и движущиеся картинки на белом полотнище. Но всё это ненастоящее и нечестное. Настоящее Представление – это когда есть живая загадка жизни и смерти. Это когда по живому, с кровью, на самом острие. Это когда ты разговариваешь с миром на языке действия.
Надо держать себя в руках. Не стоит устраивать Представление с лишними людьми.
Те, кто говорит с ним, не одобрят этого. Представление нужно устраивать только с теми, кто может понять его и проникнуться его красотой. А таких очень мало. Таких надо выбирать.
Этот смешной умненький мальчишка с бледным лицом приехал сюда очень вовремя, подумал он. Он поможет закончить дело. Молодец. С ним интересно. Он точно поймёт Представление.
Он узнает, что мир не может родиться без огня.
Чайка вернулась с грязным куском ткани в клюве.
– Зачем тебе это? – с улыбкой спросил светловолосый.
Чайка посмотрела на него и поскакала дальше, в сторону воды.
Он снова задумался: а был ли он когда-то человеком?
Всё это – море, жаркое солнце, свежий ветер, его загорелая кожа, и крепкие мышцы, и засаленные волосы – будто было всегда. Но ведь должно же быть что-то до этого?
Нет, он всегда был таким, подумалось ему. Те, кто говорит с ним, не стали бы выбирать обычного человека.
Люди глупы и слабы.
Они не знают, как выглядит настоящий мир. Они не видят, как ночное небо становится белым, а звёзды в нём – чёрными. Как поднимаются вверх капли дождя. Как превращаются облака в серые скалы. Как сгоревшее дерево вновь зеленеет листвой. Как рыбы в воде говорят человечьими голосами.
III
Санкт-Петербург
31 декабря 2017 года
23:50
Они не знают, что всё сущее живёт. Что окна в твоём доме говорят по ночам, а земля под ногами поёт и кричит. Костёр в лесу встаёт и идёт вдоль реки. У ветра есть глаза, уши, нос и язык. У ножа на твоём столе есть дом, жена и дети. Каждый палец на твоей руке умеет думать и говорить.
Люди глупы и слабы.
Они совершенно ничего не понимают. Они не знают, как это – слиться воедино с собственным Представлением, устроить грандиозный праздник для тех, кто говорит с тобой.
Показать, что настоящий мир рождается только в огне.
Я покажу вам реальный мир, твари, покажу, думал Поплавский, выруливая на чёрной BMW в сторону развязки с КАД.
Дороги к ночи почти опустели. Это в центре сейчас многолюдно и шумно, а здесь, на окраине, разве что изредка проедут спешащие с работы отцы семейств или таксисты. Все празднуют. Это хорошо.
Машину он угнал со стоянки у торгового центра неподалёку от больницы. Удивительно, почему ещё не воют сирены, не мерцают синие огоньки полицейских машин. Неужели в то время, которое люди называют Новым годом, они так заняты, что даже не могут отправиться на поиски убийцы?
Час назад он убил соседа по палате, зарезал троих санитаров, свернул шею медсестре и перерезал горло охраннику на пункте пропуска. Тот тоже напился, и это не составило труда.
Хороший нож.
У охранника он вытащил ещё один нож – новенький, финский – и пистолет Макарова с полной обоймой. Взял из кармана смартфон, разблокировал, вышел из всех его аккаунтов. Его одежда тоже пригодилась, это было всяко лучше больничной пижамы. Особенно для того, чтобы попасть на охраняемую парковку торгового центра.
Как же хорошо снова быть ловким, сильным и быстрым. Как же здорово вновь ощутить эту нечеловеческую силу, разлившуюся по всему телу, эту вспышку созидательной ярости, максимальное напряжение мозга.
Как хорошо снова быть чем-то больше и лучше человека. Как будто он был таким всегда.
Он давил на газ и мчал по пустой дороге, заметённой мокрым снегом и освещённой рыжими фонарями. Ему не хватало музыки.
Он нашёл на телефоне Bluetooth, подключил его к колонке автомобиля, зашёл в свой аккаунт и стал выбирать музыку.
Как же давно он не слушал музыки.
Нашёл. Хаски. Пуля-дура. Отлично. Идеально.
Вот это очень в тему, думал он. Это то, что надо. Он закачал головой под бит, нервно вглядываясь в заснеженную дорогу в бело-жёлтом свете фар. Забарабанил пальцами по рулю и крепко сжал зубы. Да, то, что надо. Не хочу быть красивым, не хочу быть богатым, я хочу быть автоматом, стреляющим в лица.
– Пуля – дур-ра! – закричал вдруг он во весь голос и ещё сильнее втопил педаль газа.
Только сейчас он заметил, что слушать музыку мешают хлопки петард и гром фейерверков. Похоже на артиллерийскую канонаду. Он взглянул на часы: 00:02. Наступил 2018 год.
Все люди в этих жёлтых окнах домов, мимо которых он проезжал, все эти счастливые и несчастные семьи сейчас поднимают бокалы шампанского, смотрят поздравление президента, чему-то радуются, чтобы потом упиться, как свиньи.
Запускают фейерверки, раскрашивая небо разноцветными брызгами света, отражающимися в окнах соседних домов.
Гуляют по улицам, пьют во дворах и что-то кричат.
У них праздник. Ощущение чуда, которого никогда не будет.
А он даже не заметил наступление Нового года.
И хорошо, и замечательно. У него свой праздник и своё чудо. Мир, который родится в огне. Сейчас надо не отвлекаться и смотреть на дорогу.
Он сделал музыку погромче, чтобы взрывы фейерверков не заглушали чёткий и ровный бит с кривляющимся голосом Хаски.
И, выруливая в сторону развязки с КАД, вглядывался в жёлтые пятна от фар на заснеженной дороге и вспоминал то, что услышал сегодня вечером. Перед тем как украсть с кухни нож.
По коридору бегали санитары, которым к вечеру уже наплевать на больных, они спешили скорее сдать смену, отправиться по домам и отмечать Новый год.
А он лежал в койке под храп соседа, который опять уснул под таблетками, и слушал.
«Этой ночью случилось ужасное.
Наша служанка приняла культ Могильной Звезды.
Пока мы спали под открытым небом, она зарезала моего отца и нашего соседа. Я проснулась, когда она пыталась заткнуть мне рукой рот. Я убила её в драке – расколотила голову о камень.
Она должна была следить за костром, пока мы спали. Костёр погас.
Мой отец и друг нашей семьи лежали мёртвыми.
Мы устроили ночлег всего в сутках пути до Города Белой Башни. Эта ночь казалась очень тихой, и вместо запаха гари мы наконец-то чувствовали отголоски морского ветра. Это первая ночь за всё это время, когда мы почувствовали себя в безопасности. Чувство это было хрупким и ненастоящим, но оно было.
Я не знаю, что случилось с ней, почему она поддалась этому безумию, охватившему погибающую Империю. Я нашла у неё в сумке металлическую пятиконечную звезду – наш древний полузабытый символ смерти, о котором вновь вспомнили в эти гибельные дни. Где она раздобыла её? Неужели украла из музея при императорском храме?
Но эти безумцы не знают, что звезда – символ не только гибели, но возрождения и преобразования. Ведь смерти нет, а есть превращение.
Превращение в звёздную пыль, из которой мы все родились.
Я похоронила отца, соседа и служанку на восходе Второго Солнца, под высоким оранжевым деревом, возле которого мы ночевали.
Я осталась одна.
Я не знаю, какие чувства сейчас испытываю. Больно ли мне? Нет. Страшно ли мне? Нет. Мне спокойно, и я очень боюсь этого спокойствия. Зато теперь я знаю, что сделаю, когда доберусь до Города Белой Башни.
Служанка, сама того не зная, дала мне понять, что делать дальше.
Со мной звезда. Древние верили, что звезда – это сердце Бога. Не одного из тех богов, в которых мы верим сейчас, и даже не из тех древних полузабытых богов, в которых верили тысячу лет назад. Это было намного раньше, когда Бог был один, и он был – всё вокруг.
И наша красная звезда, наше палящее солнце было его сердцем.
Оно дарило нам жизнь, и оно же убивало, когда грозные вспышки озаряли наш мир разноцветным сиянием.
Оно согревало нас, и оно же выжигало глаза одиноким путешественникам, заблудившимся в пустыне.
Поэтому древние делали эти пятиконечные звезды из вечного металла и поклонялись им.
Пишут, будто они так хоронили своих мертвецов: вырезали у покойника сердце и бросали его в море, а вместо сердца вставляли в грудь металлическую звезду и после этого погребали тело в курганах. Они делали так, чтобы мёртвый стал подобием бога, а море навсегда запомнило его сердце.
Покойник становился подобием Бога и вместе с тем – частью этого моря. Он оставался неразрывно связан с ним в своём богоподобном посмертии.
Так делали наши предки.
Сколько же сердец покоится в этом море? Сколько смертей оно помнит?
Говорят, будто в этом море покоится столько сердец, что когда-нибудь оно само станет живым, воплотив в себе все мысли и предсмертные муки сотен тысяч мертвецов. Так до сих пор говорят полоумные старики, которые знают старые легенды.
Я поступлю иначе.
Я брошусь в море с обрыва, прижимая звезду к своему сердцу.
Тогда я сама стану этим морем.
И сотни тысяч сердец будут этим морем вместе со мной».
Поплавский выруливал на КАД, вспоминал и улыбался. Он знал всё это раньше. Он слышал это много лет назад. Теперь его догадки подтвердились.
Он знал, куда ему ехать.
* * *
Волочаевка, Ленинградская область
1 января 2018 года
00:01
– С Новым годом!
– С Новым годом!
– С Новым годом!
Звонко встретились бокалы в сверкающей пене, заиграл гимн в телевизоре.
Хромов улыбнулся Тане и Яне, пригубил шампанское из бокала, распробовал, опять улыбнулся, допил до конца.
– Вот и встретили, – сказал он. – Я уж боялся, что не успею.
Он действительно мог не успеть. Машина попала в пробку на выезде из города, и в Волочаевку он добрался только в 20 часов.
Ему повезло с компанией: два улыбчивых полицейских заинтересовались его работой и с радостью расспрашивали о буднях психбольницы. Он рассказывал самые смешные истории, которые пришли на ум: и про безумных стариков, которых облучали соседи, и про человека, который думал, что он резиновая утка, и про того парня, чей мозг поедали рыбы.
Добравшись до Волочаевки, он отзвонился Колесову и поблагодарил за помощь. Это было действительно важно: запросто мог и к чертям послать. Следователь оказался приятнее и добрее, чем принято думать о людях в погонах. Впрочем, это стало понятно, ещё когда Хромов увидел в кабинете фотографию погибшего на войне деда.
– Пока мы ждали тебя, я думала, что бы с тобой такого сделать, – язвительно сказала Таня, допивая шампанское. – Я предлагала привязать тебя к дереву и оставить тут до весны.
Когда он приехал, к Новому году всё уже приготовили: салат нарезан, курица запекалась в духовке, ёлка украшена, а на её вершине сияла звезда.
– Я знал, что ты изобретательна, – рассмеялся Хромов. – Яна, а тебе как эта идея?
– Слишком жестоко, – ответила Яна, поставив бокал на стол. – Я бы просто покусала.
– А потом привязать к дереву, – продолжила Таня. – Но что уж там, ты приехал. Разлей ещё шампанского.
На столе с белоснежной скатертью – миска оливье, овощной салат, запечённая курица, бутерброды с красной икрой, несколько бутылок шампанского и водка. В доме стоял полумрак. Комнату освещал только экран телевизора, разноцветные огоньки настенных гирлянд и свечи, много свечей. Они любили свечи.
А за окном – темнота и зима.
Никаких фейерверков, никаких криков. Именно так и надо встречать Новый год – в волшебной и уютной тишине.
Разливая шампанское по бокалам, Хромов смотрел, как пляшут по стене игривые тени в цветных кляксах от лампочек и свечей. Это умиротворяло.
Наконец-то праздник. Никакой работы. Никаких забот. Никаких психов. Никаких следователей.
По телевизору начался «Голубой огонёк». Выступала София Ротару.
– Пап, серьёзно тебе говорю – пройдёт каких-нибудь несколько лет, и на «Голубом огоньке» будут показывать Оксимирона, – сказала Яна.
Хромов рассмеялся.
– Не удивлюсь, – ответил он.
– Если в следующий Новый год ты так же задержишься, ты рискуешь не увидеть этого, – добавила Таня.
Хромова покоробила эта шутка. Таня иногда перегибала палку. Но он промолчал, посмотрел ей в глаза и просто улыбнулся. Таня всё поняла и сказала:
– Извини.
– Всё хорошо, – и протянул ей бокал.
Всё действительно хорошо, думал Хромов.
Он бросил беглый взгляд на телефон – пришло уведомление. Наверное, кто-то поздравляет. Неудивительно. К чёрту, потом можно посмотреть.
На смену Софии Ротару пришёл Николай Басков.
Хромов терпеть не мог всех этих певцов и всю эту современную эстраду (да и какая она к чёрту современная, двадцать лет одни и те же лица), но именно в новогоднюю ночь они почему-то не раздражали, а умиротворяли.
Наверное, именно этим. Давно знакомые лица, одни и те же люди, одни и те же песни. Стабильность, как говорит президент. А стабильность – это уют и спокойствие. Ощущение дома. Ощущение ровной и спокойной жизни.
Хватит уже скачек по горящей избе, думал он. Напрыгался. Наскакался. Чуть не лишился семьи и работы.
Впрочем, хватит думать о плохом в эту ночь.
– Пришло время подарков, – сказал Хромов, допив шампанское и поставив бокал на стол.
– Ура! – крикнула Яна.
– Ну, удиви меня, – улыбнулась Таня.
– А вот и удивлю, – хитро ответил Хромов и пошёл к подоконнику, где стояли несколько разноцветных коробок. – Но сначала удивлю Яну.
Яна с трепетным нетерпением принялась разматывать ленточку. Когда она открыла коробку, её глаза загорелись, а рот широко открылся в удивлении.
– Боже, папа, спасибо! – закричала она.
– Что там? – полюбопытствовала Таня.
В коробке лежал новенький десятый айфон. Яна никогда не просила его. Но Хромов тайком читал её «Твиттер» и знал, что она хочет: раньше у неё был только прошлогодний Samsung Galaxy, который уже стал сильно подтормаживать.
– Пап, я обожаю тебя! – Яна кинулась на шею Хромова и поцеловала его.
Хромов достал вторую коробку и вручил Тане. Та, закусив губу, стала разматывать ленточку.
В её коробке лежал новенький финский нож с берёзовой рукояткой. Таня любила ножи.
– О-о-о-о, – не сдержала она восторга. – Боже, спасибо!
Хромов улыбался во весь рот. Он давно не чувствовал себя таким счастливым.
– Ножи не дарят, – сказал он. – Дай монетку.
Таня потянулась в карман и дала Хромову двухрублёвую монету.
– А теперь твой подарок, – сказала она, нагнулась и достала из-под стола большую красную коробку с золотистой ленточкой.
Интересно, подумал он.
Хромов размотал ленту, открыл коробку и увидел шапочку из серебристой фольги.
Таня и Яна прыснули и согнулись пополам от хохота. Хромов тоже рассмеялся.
– Ну спасибо… – сказал он сквозь смех. – Идеальный подарок.
– Он точно защитит тебя от инопланетных лучей! – сказала Таня. – Но вообще это шутка. Есть второй подарок.
И она вручила ему прямоугольный свёрток, обмотанный блестящей бумагой.
Хромов, смеясь, надел шапочку из фольги на голову и принялся разматывать свёрток.
Этого он никак не ожидал.
Его подарком оказался прижизненный сборник Гумилёва – жёлтая книжица с заголовком «Чужое небо: третья книга стихов».
Он обожал Гумилёва с самого детства.
– Господи… – сказал он.
Он перелистнул пару страниц. Издание 1912 года идеально сохранилось: страницы даже не сильно пожелтели.
– Где ты это нашла? – спросил он.
– Где нашла, там уже нет, – улыбнулась Таня.
– Спасибо тебе огромное, – и поцеловал её в щёку.
А потом без лишних слов разлил по бокалам остатки шампанского.
По телевизору выступал Киркоров.
– Может, ответишь уже на поздравления? – сказала Таня. – У тебя телефон разрывается.
Точно, подумал Хромов, потянулся к телефону и разблокировал.
Действительно, уведомлений много. Во всех мессенджерах и во всех соцсетях.
Первым делом он открыл «Телеграм»: только одно сообщение от неизвестного номера.
Это ещё что, подумал он.
«Я – море», – написал неизвестный.
Что?
Хромов недоумённо нахмурился. Ну и поздравление. Что за чушь?
Ладно, чёрт с ним.
Хмель приятно ударил в голову – значит, пить больше не стоит. Пока Таня любовалась ножом, а Яна копалась в новом айфоне, Хромов сел на стул и принялся отвечать на поздравления от коллег, родственников и старых друзей. На сообщение от бывшей любовницы он отвечать не стал.
Это очень хороший вечер, думалось в его захмелевшей голове. Лучший вечер за весь этот год. Тепло. Уют. Семья. Все они родные. Снег за окном. Тени на стенах. Мерцающий свет гирлянд. Успокаивающее пламя свечей.
Как же здорово, думал он, как же хорошо.
А в мае они поедут в Крым отдыхать. И пусть всё так будет и дальше.
Они ели, веселились, хохотали, смотрели телевизор и подшучивали друг над другом. За окном белыми хлопьями падал снег, а здесь, в доме, было тепло, уютно и по-настоящему счастливо.
Когда раздался стук в дверь, часы показывали половину третьего.
* * *
Море по-прежнему было чёрным, а песок – белым. В сером небе не было солнца, луны и звёзд.
Трое сидели на чёрном диване у берега и ждали четвёртого.
Они уже сильно устали, эти трое, потому что никто из них даже не помнил, когда всё это началось, и никто не знал, когда наконец-то придёт четвёртый.
Чёрные волны и серое небо отражались кривыми изгибами в их зеркальных масках.
Что-то зашевелилось среди волн, и из воды стал медленно подниматься блестящий красный шар. Сначала небольшой, размером с футбольный мяч, он разбухал, увеличивался и вот уже вырос до пяти метров в диаметре, поднявшись наполовину из воды, – а потом резко рванул вверх, завис в воздухе и двинулся в сторону берега.
Шар подлетел к троим на чёрном диване и завис над ними в воздухе. Тогда тот, что сидел посередине, встал и прикоснулся к нему указательным пальцем.
В доли секунды шар из красного стал чёрным, задрожал, закрутился вокруг своей оси и лопнул с оглушительным звоном.
Маленькие чёрные осколки упали на песок и превратились в капли воды.
Тот, что сидел справа, посмотрел в небо и сказал:
– Четвёртый – это огонь.
Глава восьмая
I
Планета Проксима Центавра b
25 декабря 2154 года
12:25 по МСК
В посадочном модуле всё осталось прежним. Бортовой компьютер работал исправно, диагностика не выявила никаких нарушений в работе. Со связью всё в порядке, двигатели работают, ни одна система не вышла из строя.
Лазарев повторил расчёты с учётом скорости истечения топлива и удельного импульса. Он оказался прав: чтобы взлететь и преодолеть притяжение планеты, придётся перелить всё топливо из маневровых двигателей. Это придётся сделать вручную: до топливных баков можно добраться только снаружи модуля.
А ещё будет очень сильно трясти, ещё сильнее, чем на посадке. Пережить бы и не отключиться, подумал он. Да, есть вероятность потерять сознание, а это будет очень плохо. Надо быть в сознании, чтобы вручную состыковаться с «Рассветом».
Шансы на успех минимальны, но они есть, а это уже хорошо.
Пора заниматься делом, подумал он.
«Аврора» молчала. Её последние слова заставили Лазарева всерьёз беспокоиться. Теперь ей нельзя верить совсем. Но больше всего нервировала неизвестность: он совершенно не понимал, отчего она сходит с ума. В самом деле, не могло же это быть из-за моря.
Хотя почему нет?
Но на счету каждая минута, и нечего размышлять, надо работать.
Он опустил щиток шлема и вылез наружу, к топливным бакам.
Ветер не стихал. Море, от которого он ушёл, стало ближе и уже тянулось чёрной кляксой вдоль горизонта. Как оно это делает?
Он спустился по лестнице на песок, нагнулся под топливными баками для маневровых двигателей, открутил четыре винта, потянул ручку, открыл. Два длинных шланга, специально предназначенных для перегона топлива, лежали на месте. Отлично.
– Командир, – раздался в наушниках голос «Авроры». – Я знаю, зачем вы нужны морю.
– И зачем же? – раздражённо спросил Лазарев, протягивая шланг к основному двигателю.
– Оно стремится к своей целостности. А вы забрали его часть.
– Ты имеешь в виду образцы?
– Да. Отдайте ему образцы, и оно отступит.
Лазарев на секунду задумался. А вдруг она права?
– Нет, «Аврора». Эти образцы нужны на Земле. Я здесь ради науки. Интересы моря меня сейчас ни капли не волнуют.
– А должны волновать. Учитывая, как быстро оно к вам приближается.