Татьяна Степанова

Перекресток трех дорог

Смеялся месяц… И от соблазнаСокрыл за тучи острый рог.Дрались… А мудрость лежала праздноНа перекрестке трех дорог.Зинаида Гиппиус. Мудрость


Татьяна Степанова – подполковник полиции, потомственный следователь с престижным юридическим образованием, поэтому в се книгах следствие ведут профессионалы.

Из-под пера автора вышло 40 романов, проданных суммарным тиражом более 8 миллионов экземпляров.

Права на издание детективов Татьяны Степановой проданы в Германию и Польшу.

По книгам «Готическая коллекция» и «Темный инстинкт» сняты телевизионные фильмы.

Главную роль в последнем исполнила Любовь Казарновская. Романы писательницы позволяют читателю побывать в литературной «комнате страха».

Таинственные убийства, почти осязаемая атмосфера преступления, томительное и тревожное ожидание чего-то неведомого, пугающего…





© Степанова Т.Ю., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Глава 1

Щенки

Под железным потолком горела тусклая лампочка без абажура. В гараже пахло бензином и рвотой.

Полный рыхлый мужчина, давно разменявший пятый десяток, сидел в круге света от тусклой лампы. Его крепко-накрепко привязали к стулу, замотав руки и ноги скотчем.

Он находился в гараже – он это понял, когда с трудом открыл глаза, очнувшись от долгого обморока, вызванного ударом по голове сзади. Собственно сам момент удара он не помнил. Память сохранила лишь смутную картинку, как он подрулил к своему загородному дому и нажал на пульт ворот гаража. Но пульт отчего-то не сработал, и ему пришлось выйти из машины, чтобы открыть гараж вручную. Это последнее, что запечатлелось в его памяти – темнота летнего вечера, пряного и прекрасного после Великого Карантина, и свет фонаря.

Дальше – просто тьма.

И вот – сумрак, лампочка под железным потолком. Гараж.

Не его гараж. Он понял это сразу, как только огляделся, поворачивая голову, пульсирующую тупой болью.

– Я прошу у тебя прощения.

Голос хриплый, до крайности взволнованный. Почти истерический голос – мужской. Но в нем какие-то бабьи нервные ноты.

– Я умоляю тебя простить меня.

Примотанный скотчем к стулу мужчина не видел говорящего – тот стоял позади. Обхватил его за горло, насильно запрокидывая голову назад, рванул так, что чуть шею не сломал. И когда привязанный к стулу заорал от неожиданности, боли и страха, засунул ему в рот, чуть ли не в самое горло, пластиковую бутылку, наполненную водкой.

Может, и еще чем-то, кроме водки.

Привязанный к стулу едва не захлебнулся, забился, пытаясь повернуть голову и вытолкнуть изо рта горлышко бутылки. Его мучитель вроде как отпустил его. Но в следующую секунду пальцами зажал ему плотно нос, заставляя снова открыть рот широко, и водка лилась, обжигая гортань и пищевод.

Привязанного к стулу вырвало.

Но это помогло мало. Достаточное количество алкоголя попало ему в желудок. И он уже чувствовал, что пьян. Было и еще что-то не так с этой водкой… Кроме жара опьянения он ощущал пугающую скованность во всем теле. Перед глазами все плыло.

Какие странные звуки…

Кто-то скулит…

Словно жалобный плач…

Или это галлюцинация? Морок?

– Я прошу у тебя прощения, – снова повторил хриплый голос у него за спиной. – И ты должен, обязан меня простить.

Говоривший сделал шаг и вышел из тени. Обошел стул с привязанным к нему мужчиной и встал перед ним.

Он больше не скрывался.

Он позволил себя увидеть.

И это наполнило сердце привязанного леденящим страхом.

Хотя в облике его мучителя, его похитителя не было ничего инфернального, ужасного.

На первый взгляд – заурядный человек.

Самый обычный мужчина.

– Прости меня.

Он смотрел на свою жертву – прямо в глаза и произносил это нервно, но так искренне, так страстно, что… его жертва просто не могла не прислушаться к этому тону, к умоляющей интонации.

И взгляд…

– Ну, хочешь, на колени перед тобой встану?

Мучитель медленно и грузно опустился на колени перед привязанным к стулу. Перед напуганной, обреченной на муки и смерть жертвой.

– Вот, видишь? Я на коленях перед тобой. И умоляю о прощении. Думаешь, мне легко сейчас?

Пауза. Только хриплое прерывистое дыхание привязанного к стулу.

– По-твоему, я сумасшедший?! Отвечай!

– Я… я не знаю… нет…Что вам от меня надо?!!

– Мне от тебя надо все. – Мучитель смотрел на него почти жалобно. – И я бы никогда этого не сделал. Все это так дико… Я и сам это признаю. Дико… жутко… глупо… так глупо… Но я ничего не могу сделать, понимаешь? Я должен! Я обязан. Она так сказала…

– Кто она?

– Она… она не простит, если я отступлю сейчас или пойду на попятный. Она так сказала мне – либо ты… либо они. Ну конечно же они… конечно вы… ты… Не я же.

Привязанный к стулу смотрел на него. Он не понимал этого бреда. Все казалось ему страшным сном, кошмаром… Только вот…

В кошмарах не воняет собственной рвотой, испачкавшей дорогую рубашку, запятнавшей стильный галстук.

И эти звуки…

Скулеж… плач…

– Прости меня, мой друг, – сказал мучитель, который не был ему другом.

Он поднялся с колен. Достал из кармана куртки мобильный. Включил камеру на съемку. И поставил мобильный на полку гаража, чтобы у камеры был самый лучший ракурс.

Затем направился вглубь пустого просторного гаража – во мрак. И через минуту появился в круге света с плетеной корзинкой.

В корзинке – щенки. Маленькие, еще слепые. Два черных щенка, отнятых у приблудной прикормленной дворняжки, которую пришлось отравить крысиным ядом, потому что она – мать к своим новорожденным деткам никого не подпускала.

Привязанный к стулу видел, как его похититель достал обоих щенков из корзинки. Они скулили, пищали, сучили крохотными лапками, когда он держал их на весу, словно любуясь ими и показывая их своей жертве.

А потом он крепко, очень крепко начал сжимать кулаки, смыкая пальцы на шеях обоих щенков.

Они пищали, скулили, плакали…

А он медленно душил их на глазах своей потрясенной жертвы.

Когда щенки затихли, он аккуратно положил их снова в корзинку.

– Вот так. А тебе любопытно было на это смотреть? – спросил он тихо свою жертву.

– Ублюдок… садист… сссволочь! – Привязанный к стулу на миг позабыл даже собственный страх. – Что ж ты творишь?!

– Это только начало. Первый шаг. – Его мучитель грустно поник головой. – Она говорит – чем больше мучений, слез, страданий, боли – тем лучше. Тем крепче. Надежнее. Понимаешь – надежнее! А это самое главное.

Он зашел за спину привязанного. И что-то звякнуло. Какие-то металлические предметы. Они лежали на верстаке. Но мужчина не видел, что там такое лежит. Однако одно осознание… что там что-то есть… нечто острое… парализовало его тело. Или ощущение паралича было вызвано чем-то иным?

Его похититель снова встал перед ним – с большим садовым секатором в руках. Он смотрел на свою жертву не мигая. А потом поднес секатор к его груди и…

Щелк!

Мощное лезвие щелкнуло и разрезало скотч, путы, которыми мужчину прикрутили к стулу.

Щелк!

Обрезки скотча упали на бетонный пол.

А следом на пол грузно свалился со своего стула и тот, кто был к нему примотан, а теперь вроде как свободен.

Свободен?

Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело не повиновалось ему, хотя он ощущал его и чувствовал жжение от ссадин. И боль в затылке. Ощущал, как холодит ему бок бетонный пол.

Но он не мог пошевелиться. Не мог поднять руку. Не мог согнуть ногу. Он словно погружался в сон.

Внезапно сонный морок пропал, хотя оцепенение по-прежнему сковывало все его тело.

Сердце пронзил ледяной ужас.

Он увидел то, что взял с верстака его мучитель, отложив секатор.

Теперь в его руке был топор – тяжелый, остро наточенный топор дровосека.

– Ну, прости меня, мой друг. Мой бесценный прекрасный друг, – признес мучитель, ногой осторожно, почти бережно поворачивая его на спину. – Клянусь, не было, нет и не будет в жизни кого-то ближе, драгоценнее и дороже тебя для меня. Она правду мне сказала: когда сделаешь все это сам, своими руками – только тогда поймешь, что это значит. Что это такое. И как это важно. Велико. Как это хорошо…

Схватив топор обеими руками, он суетливо и неумело вскинул его высоко над головой и, выдохнув хрипло, рубанул…

Его жертва уже не кричала, а выла, пытаясь хоть как-то пошевелиться, повернуться, укрыться, уползти…

Глава 2

Похищение

Слава Крутов на мотоцикле добрался до дома своей покойной бабки в Отрадном только в девять вечера. На федеральном шоссе произошла авария, и он проторчал в пробке почти полтора часа. Мотоцикл не выручил – он прошмыгнул на нем среди машин до самого места аварии, но дальше проезд закрыла полиция, перегородив шоссе своими авто с мигалками. А на обочину как назло на этом участке съехать было невозможно из-за бетонных ограждений. Пришлось ждать и терпеть.

Ну что ж, он честно вытерпел целый нескончаемый карантин. Апрель, май, почти весь июнь…

Его терпение закончилось 15 июня. Оно лопнуло не только у него, но и у всех его друзей, у пацанов и девиц, с которыми он весь долгий карантин общался лишь на какой-то дрянной страничке ВКонтакте, где все шпыняли друг друга и срывали злость из-за взвинченных принудительной изоляцией нервов, хотя и считались как бы «друзьями». А потом кто-то кликнул клич – баста! Так мы все просто рехнемся. Надо встряхнуться.

И они решили устроить тайную вечеринку назло Великому Карантину и всем запретам.

На вечеринке все перезаразились коронавирусом. Собственно, многие узнали это лишь постфактум – и Слава Крутов в том числе. В свои девятнадцать он перенес новую чуму сравнительно легко – покашлял, потемпературил денек, никому не сказал из домашних – ни матери, ни бабке. К бабке даже сгонял на мотоцикле, оформив пропуск, как только почувствовал себя получше – сделал благородное дело как любящий внук: привез ей продуктов, забрав их в постмате «Метро».

Бабке стало плохо через три дня после его приезда. Через неделю она умерла в инфекционном госпитале, развернутом на месте выставочного центра. Коронавирус в тяжелой форме.

Мать обвинила его в том, что он пошел на ту чертову вечеринку, заразился сам и заразил бабку. Мать любила свою мать и искала виновных. Кричала на него, что он бессердечный эгоист, не понимающий, что мир изменился безвозвратно. Что вот он жив и здоров, а ее мать – еще крепкая семидесятилетняя женщина – мертва.

В ответ Слава лишь бубнил: «Мам, мам, прекрати, что за ерунду ты несешь? При чем тут я? Это болезнь».

Он и правда, искренне недоумевал. И самое главное – не верил, что стал причиной смерти бабки, которая вырастила его. И оставила ему в наследство дом в Отрадном – дачу, где он провел все свое детство.

Он так спешно помчался на мотоцикле в Отрадное, потому что назавтра мать записала его на прием к нотариусу. Надо было начинать оформлять бабкино наследство – дом. А документы и на дом, и на участок так и лежали со дня бабкиной смерти в ее комоде. Необходимо было их срочно забрать. Мать не поехала сама. В ее мозгу подобно чудовищной ядовитой орхидее расцвел странный психоз – будто дом ее любимой матери, умершей от коронавируса, теперь надолго заразен. Зачумлен.

Каких только психозов нет сейчас на эту тему. Каких сплетен! Слава в свои девятнадцать презирал все это. Но вместо матери поехал сам – он ведь уже переболел, пусть и в легкой форме, но что-то ведь там, наверное, осталось в его организме – какие-то антитела, про которые все сейчас болтают невесть что.

Оставив мотоцикл у забора, он отпер замок калитки, вошел в сад, захлопнул калитку и… внезапно почувствовал – что-то не так.

Смутное чувство тревоги…

Еще более смутное неуловимое чувство грозной опасности…

С ним такое уже случалось в раннем детстве. Например, как сигнал в мозгу – не надо идти по той улице и заворачивать за угол – там компания пацанов, уличной шпаны, караулящей мелких, чтобы отлупить и обобрать.

Но сейчас это чувство было несколько иным…

Призрачным, что ли…

Слава прошел по дорожке среди давно оцветших бабкиных флоксов и пионов. Оглянулся. Кусты вдоль забора. Вечерний сумрак – нежные, пепельные тени, что становятся все гуще. И жемчужно-серое вечернее небо.

Слава, насвистывая рэп, взбежал на крыльцо, достал ключи из кармана ветровки и…

Внезапно резко обернулся.

Стебный мотивчик застрял в его горле.

Он никак не мог понять – что именно его так внезапно и сильно напугало?

Здесь никого нет. Бабкин дом в конце тихой дачной улицы. Соседи давно живут за границей и на дачу не приезжают много лет. Их участок зарос. Там настоящий лес. Джунгли…

Слава вглядывался в вечерний сумрак – хлипкий штакетник разделяет участки, а за ним – кусты, заросли…

Чувство такое, словно где-то рядом затаился грозный хищник. И смотрит на тебя из засады. Оценивает. Готовится напасть…

Да что же это за бред? Это все нервы, нервы, нервы, расшатанные карантином и долгим бездельем, потерей работы в ресторане «Горыныч», куда он с таким трудом устроился зимой официантом. Это и бабкины похороны, и несправедливые обвинения матери…

А что, если дух бабки все еще здесь?

Слава усмехнулся криво, потряс головой. Ты че, вообще, пацан? Ты че придумал сам себе?

Да, бабка не собиралась умирать. У нее имелись планы на жизнь. У нее были деньги, этот дом. Подруги – старые дамы из обеспеченных московских семей. Она вечно суетилась, болтала по телефону, стряпала, такой живчик, но…

Им же даже в больницу – в тот инфекционный госпиталь – не разрешили приходить ее навещать. Они с матерью после госпитализации бабки сдали тесты на коронавирус. И у него он был положительный, а у матери нет. И она буквально заперлась от него в своей комнате…

Бабка умерла в одиночестве.

Затаила ли она зло на него?

Винила ли его?

Нет, нет… она любила его… она вырастила его…

Но отчего ему так не по себе сейчас – здесь, у ее дома, на ее крыльце, перед ее дверью? Совесть заела?

Шорох в кустах…

Он снова резко обернулся.

Маленькая плюгавая собачонка выскочила из кустов. Что-то вроде клочкастой болонки – в шлейке с волочащимся за ней поводком. Тявкнула как-то жалобно.

Слава спустился по ступенькам крыльца. Это что еще за явление?

– Ты откуда здесь? Ты чья?

– Ой, моя, моя! Это моя собака! Мики… Мики, мое золотко, иди ко мне…

Голос какой приятный.

Слава увидел у забора человека – черные кожаные брюки в обтяжку, берцы, косуха в заклепках, кожаная фуражка. На лице эта чертова маска. Даже здесь, на дачах, кто-то их не снимает!

– Моя девочка вырвалась у меня и шмыгнула к вам на участок. Не могли бы вы ее мне подать через забор. Или впустите меня, я ее сейчас заберу.

Голос просто прелесть.

На сердце у Славы потеплело. И страх пропал.

Он подошел к калитке, открыл ее.

У собачки и правда вид какой-то чумной – шерсть свалялась, глаза гноятся. Собачка подбежала к его ногам, умоляюще заглядывая в лицо. Она как будто просила о чем-то.

Человек, затянутый в черную кожу, словно в латекс, зашел на участок. В правой руке у него было большое черное шерстяное пончо.

– Мики, золотко, иди ко мне. Вы бы не могли поймать ее поводок? Пожалуйста. И прошу прощения за беспокойство.

– Конечно. А песик нервный у вас какой-то.

Слава нагнулся, чтобы взять поводок, волочащийся за собачонкой. И в этот миг…

Точно душный страшный покров на него накинули сверху – пончо, воняющее изнутри чем-то резким, химическим, сладким, тошным…

Он вдохнул эту гадость, пытаясь сдернуть шерстяную тряпку с головы, но его сильно ударили по ногам, подсекли, повалили на землю и притиснули сверху тяжелым телом, всем весом, не давая освободиться от удушающего покрова.

Через минуту, надышавшись, он потерял сознание.

Тьма.

Очнулся он от резкого запаха. Заморгал.

Под нос ему сунули пузырь с какой-то дрянью. Нашатырь, что ли?

Первое, что он увидел, – черное ночное небо, усыпанное звездами. И косматые тени деревьев на его фоне.

Он хотел пошевелиться – и не смог. Все его тело словно паутиной было обмотано липкой лентой – скотчем.

Он хотел крикнуть – и тоже не смог. Потому что скотчем обмотали и все его лицо, оставив свободными лишь нос и глаза. Этакий кокон, а не человек.

Он лежал на боку в багажнике просторного дорогого внедорожника.

– Очнулся? Отлично.

Голос тот же. Все такой же приятный. Но интонация изменилась. Какие-то истерические скрытые ноты, нервозность. Страх. И еще что-то…

Словно предвкушение.

– Как ты себя чувствуешь? На, выпей.

По скотчу у самых губ провели бритвой, вспарывая липкую ленту, порезали и губы. А затем что-то полилось – он видел бутылку в руке похитителя. Он едва не захлебнулся сладостью напитка – мед… молоко… сладкое молоко с медом…

– Я прошу у тебя прощения. Ты прости меня, пожалуйста.

Слава закашлялся. Он не понимал, где он и что с ним. Но липкий животный ужас уже овладел им. Все как в фильмах-хоррорах… Он их смотрел всегда с наслаждением и восторгом. Но как такое может случиться в реальности? С ним? Со Славой?!

Похититель с усилием начал вытаскивать его из багажника.

Вытащил.

Поволок за ноги прочь от машины.

Шел… шел… волок…

– Здесь. Правильно. Это здесь.

Слава лежал в дорожной пыли. И видел над собой черное бархатное ночное небо, усеянное звездами, словно жемчугом. Его похититель куда-то пропал. Возможно, вернулся к машине?

Слава забился на земле. Изогнулся. Приподнял голову, стараясь оглядеться по сторонам. Лес… Темнота… Но он не в чаще.

Это лесная узкая дорога. От нее начинается просека, уводящая в темноту. И есть еще одна дорога – совсем узкая, лесная тропа.

Перекресток. Он на перекрестке трех дорог. Но где это место? Как далеко его увезли от Отрадного?

Шаги. Жалобное тявканье.

Его похититель вернулся, прижимая к груди правой рукой опутанную поводком болонку, которая жалобно скулила, словно плакала.

В левой руке – большая канистра.

Слава почувствовал запах бензина.

– Гляди, – просто, как-то свойски и очень доверчиво произнес его похититель.

Швырнул опутанную поводком собачку в пыль. Она шмякнулась на спину, перевернулась, пытаясь убежать, но намотанный на тело поводок не позволил. Похититель достал мобильный и, держа его одной рукой, начал снимать на камеру, другой рукой отвинтил крышку канистры и плеснул бензина. Бросил зажженную спичку.

Столб пламени!

Дикий визг!

Огненный шар прополз полметра – почти к самому Славе, к его лицу, обдавая жаром.

Слава дико заорал. Изгибаясь, извиваясь, как змей, он бился в пыли, пытаясь отползти, отдалиться от этого полыхающего заживо ужаса.

Его похититель молча смотрел на то, что было живым, а теперь сгорало в огне. Снимал на мобильный, держа его в вытянутой руке.

– Жертва ночная. – Голос тихий, печальный, усталый. – Конечно, это живодерство… И, наверное, деградация. Но таковы правила. Я не могу их изменить. Так было всегда. И это даже жестокостью не считалось… Я прошу у тебя прощения. Лучше для всех и для тебя, если ты не станешь держать на меня зла, когда это случится сейчас.

Похититель с размаха выплеснул весь бензин из канистры на Славу.

– Наверное, не стоило приводить тебя в чувство. В отключке ты бы меньше мучился и так бы и не понял ничего… Но мучения необходимы, они обязательны… И мне нужно было попросить у тебя прощения. Хотелось видеть твои глаза…

Похититель приблизился к нему вплотную, наклонился.

Слава в этот миг увидел его глаза.

Ему показалось, что с ним говорит не человек.

В этом взгляде не было ничего человеческого. Но сквозила печаль.

– Нет, ты меня не прощаешь. Но это не важно. Есть четкий приговор. Либо они, либо… кто-то еще… Ну, получилось, что ты, парень… Конечно же, ты, а не они. За них я не просто убью, понимаешь? За них я умру.

Похититель достал из кармана косухи зажигалку. Вспыхнул крохотный огонек.

Он шагнул назад, продолжая снимать на мобильный, и швырнул зажигалку на землю, туда, где растекалась лужа бензина.

Все вспыхнуло в единый миг.

И возник огромный костер.

Глава 3

Труп

– Федор Матвеевич, здесь раны на теле. Подойдите ближе. Вы же не видите ничего оттуда.

Это сказал патологоанатом, обращаясь к шефу криминального управления ГУВД Московской области полковнику Гущину. Патологоанатом стоял у кривой сосны с расщепленным молнией стволом. Сбоку к стволу дерева уже поставили складную лестницу, и один из оперативников вскарабкался по ней, готовясь ножницами перерезать веревку, не трогая петли и узла. Он ждал лишь команды, когда эксперты-криминалисты, осматривающие почву и дерн у корней дерева, полностью закончат свою работу и расстелят полиэтилен, на который сначала уложат снятое с дерева тело, а затем запакуют его для отправки в морг.

У сосны толпились сотрудники полиции – из местного отдела, из управления Главка, криминалисты делали свою работу, патологоанатом командовал и распоряжался. И лишь трое стояли на значительном расстоянии от сосны.

– Подойди посмотри, что там за раны, где. И сфотографируй для меня на мобильный, – тихо сказал полковник Гущин Клавдию Мамонтову, стоявшему с ним рядом. – Ну и ты тоже иди, глянь. Интересно, что такой, как ты, там увидит.

Странная фраза адресовалась стоявшему рядом с Клавдием Мамонтовым Макару Псалтырникову. Тот посмотрел на сосну, на окруживших ее полицейских, потом на Гущина. Да, эксперты-криминалисты работали, как и принято при осмотре места происшествия, в защитных костюмах и в перчатках. Перчатки были и на опере, который балансировал на складной лестнице, сжимая ножницы и готовясь перерезать веревку. Но больше никто из полицейских не носил ни медицинских масок, ни перчаток – этих новых атрибутов эпохи коронавируса.

А вот полковник Гущин словно собрался на биологическую войну. Мало того что он нацепил и маску и перчатки, но лицо его прикрывал щиток из прозрачного пластика, придававший полковнику совершенно фантастический и слегка ненормальный вид.

Клавдий Мамонтов послушно достал мобильный из кармана и двинулся к сосне, Макар за ним.

Клавдий Мамонтов глянул на серое хмурое небо над головой. Июль… Раннее утро. Однако дождя ночью не было. Он как раз сейчас собирается, поэтому эксперты так торопятся завершить осмотр, собрать улики и все зафиксировать.

А вид у места происшествия ну просто бредовый! Ничего более омерзительного и зловещего он, Клавдий Мамонтов, на службе в полиции повидавший уже достаточно, не наблюдал.

На кривой, расщепленной молнией сосне в петле довольно высоко над землей висел труп. Это была женщина.

Клавдий приблизился и заглянул в ее распухшее багровое от удушья лицо с вывалившимся языком. Женщина средних лет, за сорок. С крашеными жидкими волосами, отросшими у корней, – этакая грязно-серая седая линия на общем блондинистом тоне. Женщина была полной, грузной, широкобедрой. Из одежды на ней был только синий рабочий халат, криво застегнутый и обнажающий обвислые груди. Одежда явно не ее – новый халат, замаранный кровью.

Клавдий Мамонтов созерцал желтую кожу, синюшно багровое пятно на шее под подбородком, где в кожу впивался скользящий узел веревки.

– Что он такое делает, этот извращенец? – шепнул ему Макар Псалтырников, потрясенный тем, что видел.

– Свою работу. А ты молчи, комментарии твои все потом, – шепнул ему в ответ Клавдий Мамонтов.

Фраза Макара относилась к патологоанатому. Тот задрал подол синего халата жертвы, обнажая низ ее живота, лобок и ягодицы. Он указывал именно на ягодицы повешенной.

Клавдий Мамонтов увидел на них кровавые раны.

– Ножевые порезы. Ей было нанесено не менее десяти ножевых ран в обе ягодицы. Некоторые раны глубокие, не менее четырех сантиметров. Другие выглядят как порезы. Все раны имеют прижизненный характер, и я полагаю, они вызвали обильное кровотечение, которое не прекратилось, даже когда тело было привезено сюда и вздернуто на дерево.

Патологоанатом говорил медленно, он работал сейчас на включенный видеорегистратор. Клавдий Мамонтов снял раны с разных ракурсов на мобильный. Он не понимал, для чего Гущину это надо. Ведь будет запись видеорегистратора и фотографии криминалистов. Но они так договорились с полковником. И он исполнял условия договора.

– Жуть какая, – снова, не удержавшись, шепнул ему Макар, разглядывающий раны на женских толстых ягодицах. – Это интимный вопрос. И она дама… леди… и чтобы вот так бесстыдно все демонстрировать…

– Это место убийства, – возразил ему шепотом Клавдий. – Умолкни ты. Они и так на тебя уже косо смотрят. Сейчас попрут отсюда.

– Мы закончили осмотр всего участка, забрали образцы, – старший эксперт-криминалист показал на корни дерева и почву перед ним. – Два четко отпечатавшихся следа спортивной обуви. Один смазанный, нечеткий. Судя по всему, кроссовки. Размер тридцать девятый. Полагаю, что они оставлены убийцей. Вон там, на дороге, еще следы – четкие. Парные. Женских туфель на низком каблуке тридцать седьмого размера и тоже кроссовок – тридцать девятого размера.

– Это свидетельниц, – ответил начальник местного УВД. – Тех, что труп нашли и опознали. Я с ними побеседовал в первую очередь. Они там и стояли. Повешенную увидели именно с дороги.

– С перекрестка трех дорог, – шепнул Макар Клавдию Мамонтову – он все никак не мог угомониться.

Клавдий огляделся. Место и правда необычное. Весьма тихое. В километре отсюда федеральная трасса, там остановка автобуса. От нее через поле и рощу проложена аборигенами тропа, которая уводит в лес у подножия холма, на котором стоит монастырь. В лесу тропа, что ведет от автобусной остановки, пересекается с просекой и еще одной лесной дорогой, ведущей к монастырской пасеке, расположенной на удалении от монастыря. Все это объяснил им с Гущиным начальник местного отдела полиции, отлично знающий здешнюю локацию.

Перекресток трех дорог, возле которого растет эта гиблая уродливая сосна, на нее и так смотреть противно из-за ее больного вида, а тут еще…

– Такие халаты послушницы в монастыре, кажется, носят, – заметил начальник местного отдела полиции. – То есть не послушницы… а эти, как их… трудницы.

– Это иногда одно и то же, – сказал громко Макар.

Полицейские оглянулись на него.

Вообще, кто это такой?

Полковник Гущин – признанный уважаемый профессионал, их бессменный шеф, привез Макара с собой сегодня утром, когда пришло сообщение об обнаружении трупа. Положим, Клавдий Мамонтов, хоть и недавно работает, но в полиции области человек не чужой и уже довольно известный. Но этот тип! Синеглазый красавец блондин… Одни его рваные джинсы чего стоят и потертая косуха в заклепках, как у байкера.

– На коре дерева следы когтей, – бесстрастным тоном оповестил всех один из криминалистов. – На уровне середины среднего человеческого роста. Здесь и здесь, намного выше. Животное, которое их оставило, пыталось добраться до трупа повешенной. Подпрыгивало. И довольно высоко.

– А мы здесь не одни, – заметил Макар. – Я сразу почувствовал – за нами внимательно сейчас наблюдают. И много глаз.

Все как-то на секунду примолкли.

В лесу стрекотала сорока.

Клавдий Мамонтов оглядел заросли опушки леса, обрамляющие просеку и пятачок – перекресток трех дорог. Ему почудилось в кустах какое-то движение. Ветка колыхнулась…

Начальник местного отдела полиции расстегнул кобуру, достал пистолет и выстрелил в воздух. Выстрел эхом пронесся над лесом. Над верхушками деревьев взмыли в небо лесные птицы, щебеча и галдя.

Кусты зашевелились, затрещали ветки и…

Не менее десятка бродячих собак вдруг выскочило на перекресток – здоровенные псы, отнюдь не тощие, лохматые, похожие на волков. Они окружили людей у сосны, молча вперяясь в них, в труп, болтающийся на веревке, и в то, что валялось чуть поодаль, почти в центре тройного перекрестка.

Начальник полиции снова выстрелил в воздух. И вся свора, заходясь злобным лаем, кинулась назад – в лес.

– Собаки бродячие. Их и раньше в лесах было немало. А за время карантина, пока люди три месяца по домам сидели, они здесь полными хозяевами стали. Нам жалобы на них поступали. Живность растерзанную жители в лесах не раз находили. И друг друга они едят. Стая на стаю. Каннибалы. – Начальник местной полиции убрал пистолет.

– Их привлек запах крови, – сказал патологоанатом. – Они разорвали тот пластик, в котором, как я уверен, убийца и перевозил тело, когда использовал машину. А он ее точно использовал. Мы нашли следы протекторов – это внедорожник. Собаки лизали кровь с пластика. – Он указал на ошметки целлофана, который эксперты изымали с места убийства и упаковывали как вещдок. – Я уверен – здесь у нас осталась кровь потерпевшей.

– Значит, женщина была жива, когда ее привезли сюда и повесили? – громко из своего «далека» спросил полковник Гущин.

– Да. Я даже так вижу – все признаки механической асфиксии у нее присутствуют. – Патологоанатом поднял голову, вглядываясь в лицо повешенной. – Причина ее смерти – механическая асфиксия. До этого момента она была жива. Только ранена.

– Почему же она не сопротивлялась? Ведь нет признаков борьбы. Нет следов ее босых ног. – Гущин продолжал уточнять.

– Скорее всего, она находилась в бессознательном состоянии, – ответил патологоанатом. – Проведем биохимию, посмотрим. Возможно, ей дали какой-то препарат. Иначе это объяснить нельзя. Вряд ли она явилась сюда вместе со своим убийцей добровольно, истекая кровью.

– Так ее везти-то недалеко было, – вмешался начальник местного отдела полиции, кивая в сторону монастыря. – Судя по тому, что она у нас уже опознана как…

– Подождите, давайте с осмотром закончим сначала, – приказным тоном, не терпящим возражений, заявил из своего «далека» полковник Гущин. – С ранами разобрались, следы обуви обнаружили. Следы протектора автотранспорта тоже. Нашли пластик, в который заворачивали тело, на нем следы крови. Так, хорошо, а что с этим?

Он указал в сторону перекрестка, где полицейские сейчас расставляли вешки и натягивали желтую ограничительную ленту, намереваясь работать и там со следами.

Клавдий Мамонтов подошел к тому, на что указывал Гущин.

Кровавые ошметки… клочки рыжей шерсти… обглоданные кости.

– Останки какого-то животного, – ответил криминалист. – Его растерзали бродячие собаки.

– Растерзали как? Поймали и загрызли? Или оно уже было мертвым?

– Невозможно сейчас это сказать. Нужно исследовать.

– Это собака, Федор Матвеевич, – сказал Гущину Клавдий Мамонтов. – Рыжая собака. Не белка же. И не лиса.

– А может, лиса. – Эксперт глянул на него с вызовом. – По этим останкам определить визуально нельзя.

– Мне кажется – это собака, – повторил Клавдий Мамонтов, уже не так уверенно.

– Я же сказал, бездомные псы – они все каннибалы, – хмыкнул начальник местной полиции. – У нас тут всего восемьдесят километров от Москвы. И уже такое зверье в лесах. Что говорить о какой-то глухомани на севере? Вот что три месяца безлюдья могут сделать. И цивилизация вся прахом.

– Давайте снимать тело с дерева, – скомандовал патологоанатом. – Я его еще должен детально осмотреть здесь, на земле.

– Я хочу поговорить с теми, кто нашел и опознал труп, – объявил полковник Гущин.

– Обе свидетельницы в нашем полицейском фургоне сидят, я их пока попросил задержаться. – Начальник местного отдела полиции кивнул на припаркованные на удалении от перекрестка полицейские машины. – Беседуйте с ними там, Федор Матвеевич.

– Нет, пусть выйдут обе наружу из машины, поговорим на воздухе. – Гущин повернулся и зашагал прочь от сосны.

Клавдий Мамонтов и Макар, словно его свита, двинулись следом.

Клавдий успел заметить, как переглянулись между собой начальник местного отдела полиции и патологоанатом.

Да и взгляды других полицейских, провожавшие полковника Гущина, были весьма красноречивы.

Глава 4

Очевидцы

Дождь, которого ждал Клавдий Мамонтов, так и не полил. Напротив – выглянуло июльское солнце и стало даже припекать. До полицейских машин было совсем недалеко, однако на половине пути полковник Гущин неожиданно остановился. Он тяжело дышал. Ослабил галстук.

– Долой маску, Федор Матвеевич, здесь же никого нет, или на подбородок ее спустите, – посоветовал ему Клавдий Мамонтов, снимая пиджак от своего черного костюма и перекидывая его через руку. – Вам так дышать совсем невозможно. И перчатки долой. Свариться заживо можно в резине.

– И козырек дурацкий тоже прочь, – подхватил Макар Псалтырников.

Он и сам разоблачился – скинул косуху в заклепках, оставшись в белой футболке, с которой нагло скалился череп в зеленом берете.

– Не страшно сейчас такое носить? – спросил его Гущин, указывая на футболку с принтом. – Символ смерти.

– Sculp [1], черепушка. – Макар погладил грудь и череп, привычно именуя его на английский манер. – Это знак Иностранного легиона, между прочим.

– Служил в легионе? – Гущин окинул его взглядом из-под своего пластикового щитка.

– Нигде он не служил. Я же сказал вам, это мой кузен из Англии. Он в Кембридже учился, а потом полжизни в Лондоне бил баклуши на папины деньги, – пояснил Клавдий Мамонтов.

Обе свидетельницы уже ждали их на вольном воздухе – начальник местного отдела позвонил оперативникам, и те выпустили их из полицейского фургона.

Две тетки в летах – полная и худая. На полной – верх от розового спортивного костюма и юбка. Кенгурушка плотно обтягивала грузные груди и выпирающий живот. Чужеродной частью современного прикида выглядела пестрая ситцевая юбка совершенно деревенского вида, которая не вязалась ни с модными круглыми солнечными очками свидетельницы, ни с ее кокетливой розовой повязкой для волос. Клавдий Мамонтов заметил на ней белые кроссовки, испачканные глиной. Вот кто оставил следы на дороге тридцать девятого размера.

Вторая свидетельница была ей под стать – того же возраста и тоже в долгополой юбке и вязаной кофте внакидку – тощая, как жердь, но крепкая и ростом повыше. Она носила платок, завязанный «комсомолочкой», из-под которого выбивались отросшие за карантин пегие пряди. Обута она была в старые туфли непонятного цвета на низком каблуке. Ну, выходит, и со следами тридцать седьмого размера – от туфель – теперь тоже все ясно.

– Здравствуйте, я начальник криминального управления. – Полковник Гущин представился свидетельницам по полной форме. – А это мои помощники. Назовите, пожалуйста, свои имена и фамилии.

– Павлова Мария Сергеевна, – сказала худая.