Элиза Джейн Брейзер

Если я исчезну

Ванессе Уосс Не исчезай
Eliza Jane Brazier

IF I DISAPPEAR

Copyright (с) 2021 by Eliza Jane Brazierl



All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

This edition published by arrangement with Berkley, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC.



© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Каждое утро я просыпаюсь от громкого плача соседского ребенка и включаю тебя. В темноте комнаты, которая пропахла жившей здесь когда-то собакой, ты рассказываешь историю Аши Дегри. Ей было девять, она вышла из дому с ранцем. Посреди ночи. В самую грозу. О ней забыли, но ты помнишь. Ты героиня историй без героя. Ты спасаешь людей – спасут ли они тебя?

Я слушаю твой подкаст до трех-четырех утра. Я не могу уснуть. Я пропускаю работу. Я лежу в кровати и снова включаю тебя.

Вместе мы бороздим просторы людской порочности: убийства «Семьи» Чарльза Мэнсона[1], дело «Черной Георгины»[2], преступления Теда Банди[3], все убийства Зодиака[4]. Мы изучаем это все, потому что должны. Потому что больше никто не будет этого делать. Ты рассказывала об исчезновении Лэйси Питерсон[5], а я думала: «Ты понимаешь. Ты понимаешь, каково это – быть женщиной в мире, который хочет, чтобы ты исчезла».

Твой последний эпизод выходит 27 марта. Скоро весенние каникулы, а ты рассказываешь об убийстве Эйприл Аткинс в доме, полном манекенов. Это мрачная история, которая становится все мрачнее, но мы знаем, мы обе знаем, что она важна, ее нужно рассказать. Эта тайна – роковая, ее нужно раскрыть. На пляжах полно людей, на набережных не протолкнуться – и только нам небезразлична эта трагедия.

На пасхальных каникулах новые эпизоды не выходят, поэтому я отматываю назад и переслушиваю все, что ты говорила мне раньше. Ты научила меня внимательно относиться к деталям – и я подмечаю каждую: ты выросла на ранчо в Калифорнии, недалеко от местности Хеппи-Кэмп (население – 1006 человек). Когда-то это поселение называлось «Отмель Убийств»[6]. Ты говорила, что все предрешено, что тебе суждено было заняться именно такой работой. В самые тяжелые моменты своей жизни ты также говорила: «Я иногда задумываюсь, не суждено ли мне исчезнуть?»

Ты сказала это 27 марта, в своем последнем эпизоде – а потом ты исчезла. Ни эпизодов, ни постов. В твоих аккаунтах в инстаграме и твиттере тишина: ни твита о твоем котике, ни отфотошопленной фотографии твоего желтого дома с откровенно дерзким текстом о том, что значит быть одинокой и живой в этом жестоком и суетном мире.

«Мне суждено исчезнуть», – сказала ты – и пропала. Эпизоды остались, посты и фотографии – тоже, но обновления прекратились.

Я все еще не могу уснуть. Я переслушиваю каждый эпизод до тех пор, пока не запомню всю историю, не выучу каждый сюжетный поворот наизусть. «Она попала в аварию на проселочной дороге. Когда приехала полиция, ее уже не было».

Я знаю, что первые сорок восемь часов – решающие. И каждый новый час, который проходит без твоих обновлений, я думаю: «Что-то не так». И затем: «След остывает».

Я читаю каждый пост в инстаграме, каждый твит. Я записываю каждую мелочь.

Эпизод № 57: Никогда не знаешь, кто тебя убьет, не правда ли? Пока это не случится. Но можно догадываться. Можно кого-то подозревать, даже заранее.
Эпизод № 37: У вашего лучшего друга должен быть список имен, список людей, которых нужно опросить, если с вами что-нибудь случится.
Эпизод № 49: Я хотела бы оставить след. Или, по крайней мере, интересную историю.


Я выхожу из дома, чтобы купить чаю, и понимаю, что уже давным-давно не разговаривала с людьми. Я не причесана, одета абы как. Всю дорогу до супермаркета я слушаю твой подкаст на телефоне.

Я скольжу между другими покупателями, словно меня там и нет вовсе. Нахожу чай, тороплюсь к кассе. Я чувствую, как подступает паника, как меня сковывает страх, словно не выглядеть мило – это преступление и я не хочу, чтобы меня поймали.

Я подаю пачку чая кассиру. Он спрашивает, как мои дела, и мой первый порыв – рассказать ему о тебе. Я хочу рассказать ему, что ты пропала. Хочу спросить, не кажется ли ему, что ты мертва. Но это безумие, полное безумие. Но не в этом ли нас и хотят убедить? Не потому ли дела остаются висяками? Никто просто не понимает, что зло все время рядом.

Едва добравшись до машины, я первым делом включаю твой подкаст. Я захлопываю дверцу, и салон наполняется твоим голосом:

«…Она резко свернула, чтобы не врезаться в гору, машину занесло, и она перевернулась набок в рощице над рекой…»

Я крепче сжимаю руль.

«…Пошатываясь, она выбралась из машины в темноту ночи. Ее видела свидетельница, проезжавшая мимо. “Я все рассказала полиции, – позже скажет она. – Мне нечего больше добавить”. Если бы она остановилась помочь, эта история могла бы закончиться совсем по-другому».

Я заезжаю на свое место на подземной парковке. Чая нигде нет. Я вспоминаю, что поставила его на крышу машины, чтобы открыть дверь, а потом включила твой подкаст и обо всем забыла. Видимо, пачка чая упала, когда я отъезжала от магазина. Я могла бы вернуться и поискать ее, но тайна чая, который пропал, не стоит того, чтобы ее расследовать.

«Как бы вы поступили? – спрашиваешь ты, пока я выхожу из машины и поднимаюсь по лестнице в свою квартиру. – Если бы увидели одинокую женщину на дороге ночью?» Я иду по коридору мимо дверей соседей, ни одного из которых я не знаю. «Вы бы помогли ей? Вы бы остановились? Или вы бы просто. Продолжили. Ехать?»

Я стою перед своей дверью, опускаю руку в карман, в котором должны быть ключи.

«…иногда я задумываюсь…»

В карманах ничего нет. Я оставила ключи в квартире. Пытаюсь повернуть ручку, но я настроила замок, чтобы он закрывался автоматически. Это ты мне посоветовала. От грабителей.

«…будет ли меня кто-нибудь искать?»

Я ловлю свое отражение в зеркале на стене дальше по коридору – и мне кажется, что это ты.

«…будет ли кто-нибудь волноваться?»

У меня над головой раздается жужжание ламп, и свет гаснет. В темноте твой голос звучит потусторонне, так, что у меня по спине бегут мурашки.

«…если я исчезну».

Твой голос обрывается. Я стою одна в кромешной тьме и понимаю, чувствую всеми фибрами души: ты хочешь, чтобы я тебя нашла.

Ты подготовила меня, научила меня всему необходимому. Ты всегда знала, что однажды исчезнешь. И ты знала, что я тебя найду. Я знаю тебя лучше всех. Я умею задавать вопросы и – самое главное – знаю, что сдаваться нельзя. Я раскрою твою тайну. Я спасу тебя. Это было мне предначертано судьбой.

Эпизод № 1: На маршруте душегубцев

Тюрьма Сан-Квентин[7] находится в восьми часах езды к югу от леса Сискию[8]. В этой дикой глуши между городами Вайрика и Юрика ходит всего один рейсовый автобус. Местные называют его «Маршрут душегубцев». И недавно освобожденные, и беглые заключенные, и бродяги садятся в этот автобус и растворяются в лесной чаще.
Одним ясным солнечным днем четыре девочки-подростка в топиках и коротких джинсовых шортах сели на автобус, отправлявшийся на север из Хеппи-Кэмпа в 11:30. Одну из девочек больше никогда не видели.


Дорога к ранчо твоих родителей вьется от Юрики, портового городка в Северной Калифорнии. Ты предупреждала меня, что путь извилист, но я не ожидала настолько резких изгибов и крутых поворотов: словно кто-то растягивает мехи аккордеона, а вокруг открываются пустынные и одинокие виды. Поворот. И еще один. Кругом горы, заросшие лесами, внизу извивается река, попадаются упавшие на петляющую дорогу камни. Мои мысли петляют следом: туда-сюда, туда-сюда. А затем новый поворот.

За мной собирается вереница грузовиков, и я начинаю судорожно высматривать «карман», чтобы остановиться. На краю обрыва над рекой вырисовываются бледные очертания зоны отдыха. Я бросаю беглый взгляд в зеркало заднего вида, на скопившиеся за мной машины, резко выкручиваю руль и съезжаю с трассы, оттормаживаясь и трясясь по грунтовке. Мои ладони мокрые от пота, а сердце готово выскочить из груди.

Я останавливаю машину и дергаю переключатель передач. Вздрагиваю, представив, что тормоза отказывают и я неминуемо падаю в реку, бегущую внизу. Хоть я и стою на твердой земле, но не могу отделаться от мысли, что она вот-вот уйдет у меня из-под ног и я полечу вниз головой в пучину. О реке Кламат я знаю из нескольких твоих эпизодов. Из эпизода № 15: «грязно-коричневого цвета», из № 43: «течение такое сильное, что утопленников несет до самого океана»[9]. Мое тело выбросит на берег в сотнях миль отсюда.

Я жду, пока мое сердце перестанет бешено колотиться, но оно и не думает успокаиваться, поэтому я еще раз проверяю стояночный тормоз.

Кладу в рот и зажимаю между зубами одну таблетку белой, похожей на мел, драмины[10]. В эпизоде № 13 ты говорила, что принимала по две такие таблетки в день, чтобы только доехать по этой крутой дороге в школу и назад. Но у тебя все равно начиналось головокружение, тебя все равно тошнило. «В конце концов, – подытожила ты, – я поняла, что выезжать с ранчо было, в принципе, незачем».

Гостевое ранчо «Фаунтен-Крик» – место, где ты выросла. Там отличная рыбалка, прогулки верхом, захватывающие виды, но самое главное – там вас ждет уединение. Ты выросла в таком месте, где вокруг не было ни души.

Эпизод № 18: Я слышала собственные мысли, а это не всегда так уж хорошо.
Эпизод № 34: Я никогда не узнаю, каково это – наслаждаться обществом одной себя.


Ты жила в идиллии, пока одна из местных девочек – таких же, как и ты, – не исчезла.

Эпизод № 1: Когда трагедия происходит в маленьком городке… Не хочу сказать, что здесь она ощущается острее, не хочу умалять чьи-то переживания. Но во всей моей школе было двадцать три ученика. А потом их осталось двадцать два.


Со мной не случалось ничего по-настоящему ужасного, и я завидую тебе по одной простой причине: моя жизнь изменилась с тех пор, все пошло наперекосяк с тех пор. Меня прошибает пот; я считаю, что сама во всем виновата.

Ты была поражена. Вначале ее исчезновением, а потом и исчезновениями остальных: местного масштаба, государственного, мирового. Ты начала тщательные поиски, стала частью сообщества любителей жанра «настоящее преступление», а затем начала вести свой подкаст. Ты хотела что-то изменить, хотела спасти кого-нибудь. Ты хотела спасти всех.

Эпизод № 14: Когда я думаю о том, что кто-нибудь где-то там услышит меня… что кто угодно и где угодно будет иметь доступ… Конечно, моя аудитория не сравнится с количеством зрителей «Дэйтлайн»[11] или даже слушателей «Моего любимого убийства»[12], но преимущество подкаста в том, что его можно слушать где угодно. И, быть может, именно вы сумеете найти пропавшего без вести. Быть может, именно вы обладаете ключевым доказательством, которое поможет раскрыть убийство. Быть может, благодаря мне кому-нибудь удастся спастись.


Ты вела подкаст из своего дома, который стоит на участке твоих родителей, из желтого дома с красной крышей, из дома настолько идеального, что он вполне мог бы находиться в Диснейленде.

Я нашла сайт ранчо в интернете. На сайте было горделиво указано, что это «семейный бизнес». Там же была твоя фотография. Я впервые увидела тебя, и ты выглядела именно так, как я себе и представляла: ты выглядела похожей на меня.

Внизу подо мной бежит бурая река Кламат. Надо мной горы, которых почти не видно за деревьями. Из эпизода № 1 я знаю, что там растут ели, сосны, дубы, клены, Земляничники Менциса, ели и манзаниты. Этот мир знаком мне по твоим фотографиям, и тем не менее меня поражает его величественная и захватывающая красота, его монументальность, его схожесть с пейзажами фильма «Дикая» с Риз Уизерспун, его не поддающаяся даже инстаграму прелесть. Я никогда не была в подобных местах. И если бы не ты, я бы никогда не узнала об их существовании.

Как ни странно, но я представляю себе, в каком бы ты была восторге, если бы сейчас вместе со мной погружалась в расследование собственного исчезновения. Я делаю глубокий вдох, беру телефон и нажимаю кнопку «play». Твой голос заполняет машину, хрипловатый, бархатный, вкрадчиво нашептывающий тайны.

Я снимаюсь с тормоза, завожу мотор и выруливаю обратно на трассу. Проезжаю участок дороги, посвященный «Милостивой государыне»[13], и вспоминаю, что в эпизоде № 19 ты рассказывала мне ее историю. Милостивая государыня была восьмидесятилетней женщиной, которая в 1950-е переехала в простую хижину на реке Кламат, занималась садоводством, пряталась от пум и писала книгу. Она решила, что жизнь ее еще не кончена, но, чтобы это стало правдой, ей нужно было покинуть мир, который твердил ей об обратном. Ей нужно было приехать сюда.

Воодушевленная, я плавно еду дальше, как вдруг дорога дает резкий поворот, я не успеваю вовремя притормозить, и машину несет, а внутри меня все переворачивается. И внезапно я отчетливо понимаю, что ошиблась во всем.

Ты не пропала – ты просто решила пожить без интернета. Сейчас я приеду к твоему желтому домику, и ты будешь там. Я скажу: «Привет, я просто проезжала мимо. Я давно слушаю ваш подкаст». А ты в испуге отшатнешься. И потом, когда выйдет следующий эпизод, ты скажешь:

Эпизод № 85:
Сегодня утром моя сумасшедшая поклонница заявилась ко мне домой под предлогом того, что была неподалеку. Я думаю, она хочет меня убить. Если со мной что-нибудь случится, знайте: ее зовут Сера Флис.
Она типичная неудачница, не интересующаяся ничем. Вы знаете таких людей. Она считает, что если пометить крестиком определенные пункты жизни, достигнуть правильных целей, то жизнь сама пойдет по накатанной, а она сможет довольно расслабиться и спокойно почивать на лаврах. Но вместо этого жизнь не перестает требовать от нее действий, управления, постоянно треща по швам, ломаясь, разрушаясь. Она бросила колледж, после того как вышла замуж. Потом она ждала ребенка, а потом не ждала. Муж бросил ее, и ей пришлось снова начинать все сначала, поэтому она нашла работу, но там недостаточно платили. Она нашла другого парня, но он недостаточно ее любил. Так что она нашла другую работу, на которой платили еще меньше, и квартиру, за которую нужно было платить больше. Она нашла парня, который любил ее еще меньше, а следующий – еще и т. д. Каждый год всего было меньше и меньше, поэтому ее все меньше что-либо волновало.
Пока однажды ей не стало абсолютно все равно. Тогда-то она и отправилась искать меня.


Мои руки трясутся, пока я снова съезжаю с трассы. Ощущение такое, будто ты, где бы ты ни была, можешь слышать, о чем я думаю. Будто ты наблюдаешь за мной. В просвете между горами я вижу кружащих стервятников. Интересно, они за тобой или за мной? Интересно, как бы ты рассказала мою историю, если бы я исчезла?

Я заехала слишком далеко: где-то между бесконечным серпантином дороги и обступающими со всех сторон деревьями я пропустила поворот на ранчо. Я знаю, что мне нужна отметка «63 мили», но она явно осталась где-то далеко позади, а на телефоне крутится, не переставая, как штурвал попавшего в бурю корабля, значок поиска сигнала.

В эпизоде № 7 ты предупреждала меня о качестве связи: от Юрики до Вайрики мобильный не ловит, совсем. Лишь в одном месте, на большом кольце над рекой, южнее Хеппи-Кэмпа, изредка можно поймать сигнал единственного оператора «Веризон». В любой день там, на отвесной скале, стоит по крайней мере одна машина. Под открытым небом и в поле невидимого где-то в вышине сигнала страждущий воздевает руку с телефоном к небесам.

Я подготовилась, сделала скриншоты маршрута с гугл-карт, записала номер дорожной отметки – и все равно пропустила ранчо твоих родителей. Я понимаю это, когда доезжаю до Хеппи-Кэмпа: в широком бассейне реки тут и там разбросаны низенькие строения, видно заправку самообслуживания, а Медведь Смоки[14] с бигборда напоминает мне об опасности пожара. На знаке написано «Добро пожаловать в Хеппи-Кэмп, родину семейного отдыха на природе!», внизу нарисована серебристая форель размером с акулу.

Я заезжаю на безлюдную парковку, чтобы обдумать, как поступить дальше. Я могу вернуться назад, получше сосредоточиться и отыскать дорожные отметки в бесконечных изгибах трассы – или я могу спросить дорогу.

Мне нужно в туалет, так что я выхожу из машины.

Голова у меня все еще кружится. Ноги затекли, колени трясутся, пока я иду в сторону центра города, который находится на следующем перекрестке. Я иду по Мэйн-стрит (ты называла ее «кроличьей клетушкой», потому что все местные наркоши собирались здесь на фургончиках и сновали туда-сюда ночи напролет и скреблись, как звери в клетках). Прохожу мимо полицейского участка (который, согласно эпизоду № 7, работает всего четыре часа в день), мимо культурного центра, на котором висит сбивающий с толку плакат: «Не входить, это жилой дом!»

Мельница и серебряный рудник закрылись в 80-е. Тогда же Хеппи-Кэмп лишился второго продуктового магазина, а также хозяйственного, и магазина видеодисков, и ресторана с меню на двадцать страниц в придачу.

Вскоре я нахожу единственную кофейню и направляюсь туда. Внутри тесно, помещение чем-то напоминает группу в детском саду или школьный класс, но с чрезмерным количеством любительских картин. Вдоль стены тянутся книжные полки, в углу стоит вешалка с футболками на продажу. В другом углу шестеро мужчин в разных стадиях Хэнка Уильямса[15] сидят на раскладных стульях и болтают о бревнах и пиломатериалах. Я прохожу в дальний конец помещения, в туалет.

Моя руки, я стараюсь не смотреть на свое отражение в зеркале над раковиной. Когда я не накрашена, мне в принципе кажется, что я не заслуживаю того, чтобы существовать. Я решаю, что не буду спрашивать дорогу. Какой ориентир мне вообще могут дать: двенадцатое дерево или пятый изгиб трассы?

Я ретируюсь из туалета и торопливо направляюсь к выходу, слыша, как мужчины обсуждают древесных вредителей. Путь мне преграждает женщина с грязными чашками в руках, длинные тонкие дреды свисают за ее спиной до самой поясницы.

– Все в порядке, – говорит она ровным голосом. Я сворачиваю к книжным полкам.

– Я только хотела посмотреть ваши книги, – вру я, потому что чувствую себя виноватой за пользование туалетом без спроса. Я хочу, чтобы она поверила, что я – посетительница и мой поход в туалет был непредвиденным. Хочу, чтобы она видела во мне серьезную покупательницу в поисках хорошей книги.

– У нас можно меняться книгами, а так цена на обложке.

Я смотрю на корешки и удивляюсь подборке книг и отсутствию религиозной литературы, которой обычно много на подобных полках. Но здесь стоит изрядно потрепанное издание «Оно» Стивена Кинга по цене три доллара, «Комната с видом»[16] и «Рассказ служанки»[17] по доллару с половиной. Я почти готова их купить просто от удивления.

Женщина стоит надо мной и наблюдает, не говоря ни слова.

Я знаю, что мне стоит спросить у нее дорогу, но в голове звенит «Будь осторожна». Кто угодно может быть подозреваемым, у кого угодно могут быть улики, поэтому мне нужно держать ухо востро. Мне нельзя выдать своих намерений, пока я не выясню, действительно ли ты пропала. Я думаю о тебе и о том, как бы ты поступила, как бы ты, преисполненная праведностью, держалась отчужденно, безобидно и при этом была бы уверена в своей правоте.

– Вы хорошо знаете эти места?

– Я здесь выросла. – Она придерживает дребезжащую чашку. – Что привело вас в Хеппи-Кэмп?

Я уверена: она знает, что я здесь одна, – и осуждает меня за это. У себя в голове в этот момент я отчетливо понимаю: она знает обо мне все и от этого ведет себя самодовольно и высокомерно.

– Я еду к подруге, – отвечаю я набычась и сразу же раскаиваюсь.

– Как ее зовут?

– Вы, скорее всего, ее не знаете. – Я обвожу глазами кафе.

– Скорее всего, знаю.

Компания мужчин замолкает и поворачивается в нашу сторону. Это дело касается всех. Население сократилось – и теперь любой новый человек интересен здесь каждому.

– Милостивая государыня, – говорю я, и это звучит, как ответ сумасшедшей. На полке стоят три тонкие желтые книжечки о ней, на стене висит плакат.

Женщина, теперь убежденная, что я психопатка, отступает на пару шагов назад.

– Не хочу вас обидеть, но я уверена, что она умерла.

– Я писательница, – выпрямляюсь я, произнося заготовленную легенду. Я действительно пишу время от времени. В основном, в дневник. О том, что я слишком подавлена, чтобы писать. Но мне нравится эта идея – путешествующая писательница в постоянном поиске историй. – Как была и она.

– Что вы пишете?

– Детективы, – вот что я пишу.

– Правда? Вы будете писать об этом месте?

Всякий раз, когда ты говоришь людям, что ты писательница, они непременно полагают, что ты напишешь о них. Неважно, что ты планировала написать, в каком жанре или стиле, тебе не останется ничего другого, кроме как подстроиться под них, потрясающе увлекательных.

– Если удастся найти хорошую историю, – отвечаю я. Она деловито кивает, берет чашки и собирается уходить. – Вообще-то я ищу, где бы переночевать. – Она останавливается. – Есть ли поблизости гостевые ранчо?

Она называет гостиницу и ранчо, о которых я читала в интернете, и ни слова не говорит о доме твоих родителей, хотя я знаю, что оно в радиусе десяти миль отсюда.

– А ближе что-нибудь есть? – «Фаунтен-Крик» вертится у меня на языке. Просто скажи «Фаунтен-Крик». Просто скажи.

– Не-а, к сожалению, это все. Городок маленький. В Юрике у вас будет гораздо больше вариантов. – Я приехала из Юрики. Нас разделяют три часа езды и пара десятков гостиниц по дороге. Создается впечатление, что она хочет отправить меня как можно дальше.

– Я надеялась найти такое место, где держали бы лошадей. – Я знаю, что только у твоих родителей есть лошади.

– Нет, здесь никто не предлагает конные прогулки. Наверное, вы могли бы попытать счастья в Вайрике.

– По-моему, я слышала что-то о гостевом ранчо, которое предлагает прогулки и рыбалку или что-то в таком роде.

Ее взгляд становится жестким, глаза темнеют. Группа в углу снова замолкает, мужчины сидят и напряженно глядят в свои чашки с остывшим кофе. В Коррале О-Кей полдень[18], и я жду, что в любой момент в двери войдет ковбой и пристрелит меня.

– Я не знаю того места, о котором вы говорите, – отвечает она, глядя на меня невидящим взглядом, будто я сумасшедшая. Я! Как же это бесит. Ничто меня так не раздражает и не пугает, как то, что кто-то может принять меня за сумасшедшую. Название ранчо почти срывается у меня с языка, лишь бы она замолчала.

Ранчо «Фаунтен-Крик»! Это название готово сорваться с моих уст, бежит мурашками по коже, расходится волнами по телу.

– Не знаете? Должно быть, я ошиблась.

– Наверное. – Она начинает осторожно отходить, словно я обделалась и она хочет вежливо уйти от источника вони.

Я обвожу взглядом помещение, но мужчины сидят, по-прежнему уткнувшись взглядом в свои чашки и рассматривая свои мозолистые руки.

Я хочу остаться. Хочу силой вынудить кого-то сказать мне правду. Я только-только взялась за это дело и уже ощущаю себя неудачницей, а ведь я приехала, чтобы сбежать от этого чувства.

Я хочу выкрикнуть твое имя. Хочу изо всех сил орать «Рэйчел Бард!», пока они не начнут дрожать и трепетать из-за чувства вины, из-за своей лжи. Я хочу, чтобы они знали, что я твоя подруга, а ты моя, что я приехала сюда, чтобы спасти тебя. И спасу. Потому что с тобой что-то случилось и все об этом знают, но никто ничего не делает. Однако я сдерживаюсь, обхватываю себя руками и направляюсь к двери.

Я не успеваю до нее дойти, как вдруг в дверь влетает мужчина, не обращая на меня ни малейшего внимания, будто меня и нет вовсе. Кожа на его шее сзади выглядит, как куриная кожица из супа, а глаза странно мутные.

– Где ты был? – восклицает женщина, и вдруг у моих ног разбивается чашка, и я не знаю, бросила ли она ее или та просто выскользнула у нее из рук. Обернувшись, я вижу, что они слились в плотном объятии, как танцоры на паркете.

В противоположном углу шестеро мужчин делают вид, что ничего не происходит. Никто не говорит ни слова, будто это нормально – бросать все, как только в дверь заходит твой мужчина.



Меня уволили с самой низкооплачиваемой работы за то, что я позволила пожилой женщине вынести товар, не заплатив. Я видела, как она, древняя, никем не замечаемая, бродит по магазину. Она положила в сумочку маникюрные ножницы, меня это позабавило, и я улыбнулась. Затем она взяла шелковый шарфик и флакончик духов. Я представляла, как она сидит дома в одиночестве, вокруг ее шеи обмотан шарфик, на кофейном столике стоит бокал вина, она брызгается духами и подстригает ногти на ногах. Я мысленно видела, как она расставляет свои маленькие трофеи на полке, словно улики, отходит немного назад и любуется ими, пересчитывает их, этих свидетелей ее постепенного исчезновения.

Мой менеджер увидел, как я за ней наблюдаю, но я не знаю, видел ли он, что она делала. Он увидел меня, наблюдавшую за женщиной, и услышал визг сигнализации, когда она прошла сквозь рамку. Самое забавное, что он не погнался за ней. Он позволил ей идти крадучись по торговому центру так, словно был ей чем-то обязан, так, словно она не стоила того, что взяла. Но он уволил меня.

Сейчас, обходя Хеппи-Кэмп по кругу, я чувствую себя невидимой. Словно моргая, я проваливаюсь в небытие, пока иду мимо и разглядываю заброшенные витрины и спрятанные в кустах за хилыми заборами трейлеры. Какой-то мужчина в одиночестве устроился на раскладном пляжном стуле около входа в Культурный центр и сидит там как изваяние. Кожа так плотно обтягивает его череп, что кажется, будто глаза вываливаются из глазниц. Если бы мне нужно было выбирать убийцу, я бы показала именно на него. Он наблюдает за мной, пока я прохожу мимо, и от одного только этого взгляда у меня сводит живот. Что я вообще здесь делаю? Я пытаюсь спасти тебя или стремлюсь быть убитой?

К стулу подходит бездомный кот, запрыгивает на него и проходит по мужчине, словно тот тоже мебель. Я боюсь смотреть на него – и боюсь не смотреть. Что хуже: смотреть или не смотреть? Однако мы встречаемся взглядами. Перед мужчиной лежит шляпа, и я кладу туда пять долларов. Пытаюсь улыбнуться, но улыбка выходит натянутой, слабой, и быстро исчезает. Но это неважно, он не улыбается в ответ.

– Заблудились? – кричит он, когда я ухожу так далеко, что заводить разговор уже нелепо.

У меня по спине пробегает холодок, я оборачиваюсь. Кот свернулся калачиком у него на коленях. Одним рывком мужчина наклоняется вперед.

– Я говорю, вы заблудились?

Я возвращаюсь к нему, думая, что он меня не осудит, как женщина в кофейне или как обычные люди, живущие обычной жизнью.

– Да.

– Вы явно ищете «Фаунтен-Крик». – Я резко останавливаюсь. – Вид у вас такой. – Он рисует в воздухе полукруг, который может означать как улыбку на моем лице, так и удавку у меня на шее. – Вы, видимо, приехали на лето, поработать, я прав?

– Да, – вру я.

– Это хорошо. Что ж, поработайте.

– Вы знаете, где находится «Фаунтен-Крик»? Я не увидела указателя на дороге.

– Просто ищите знак «Проезд запрещен». – Он расхохотался, и звук был похож на автомобильный выхлоп. Кот взвился, как ужаленный, и спрыгнул у него с коленей. – Ищите знак «Проезд запрещен»! И не забудьте сходить в туалет на дорожку! – шутит он сам с собой, хлопает себя по коленке и заходится кашлем от смеха.

Я в спешке ухожу от него к машине.

– Спасибо.

– Мы здесь делаем ставки! – кричит он мне в спину, когда я уже снова ушла далеко. – И спорим, как долго вы там продержитесь!



Оказавшись снова на трассе, я чувствую себя тревожно, будто городок взял и встряхнул меня, как котенка. При этом я понимаю, что все это зряшное, что мне нужно собраться, нужно взять себя в руки, особенно если я хочу найти тебя. Мне нужно держать себя в руках. Нужно сохранять спокойствие. Нужно быть как все, только лучше. Мне нужно быть как ты.

Под колеса попадает гравий, и я подпрыгиваю на сиденье, твой голос нервирует, поэтому я выключаю тебя. Я помню, что мельком видела знаки «Проезд запрещен» где-то чуть дальше. Помню, что меня удивило их количество. «Тот, кто там живет, явно хочет, чтобы его оставили в покое». Что за странный способ отмечать местонахождение гостевого ранчо.

Сидя за рулем, я составляю план, его мне подсказал мужчина из Хеппи-Кэмпа. Я представлюсь путешественницей, которая ищет работу. Выясню, где находишься ты. Если ты дома, в безопасности, тогда я уеду (если только ты не захочешь, чтобы я осталась). Если тебя нет, ты пропала или убита, я сделаю все возможное, чтобы попасть на ранчо твоих родителей. Я использую все, чему ты меня научила, чтобы стать незаменимой. К счастью, я умею управляться с лошадьми. В детстве я занималась верховой ездой, была культурной наездницей. Конечно, это немного отличается от того природного, ковбойского стиля, который признают твои родители, и все же.

Мои руки становятся липкими от пота. В груди щемит с самого утра. Я начинаю подумывать об угрозе сердечного приступа. Я проезжаю духовные тропы индейцев карук «Фата-Ван-Нун» и Иши-Пиши-роуд. Сглотнув, я притормаживаю.

В этот раз я не собрала за собой вереницу грузовиков. Дорога, словно по чьему-то тайному сговору, опустела, и я вошла в последний поворот. Сбоку от меня в гору поднимается заезд, ощетинившийся знаками «Проезд запрещен», словно это стоят озлобленные крестьяне с вилами. Наклонившись к рулю, я смотрю на бескрайнее небо и вижу тех же кружащих в вышине стервятников. Все это время они были здесь, указывая на мое место назначения. Кружат ли они в этом районе из-за меня или из-за тебя?

Я борюсь с соблазном смыться, проехать мимо, ехать до самой Юрики, как и советовала женщина в кофейне. Крепко сжав руль, я на мгновение позволяю себе насладиться чувством свободы уезжающего вдаль человека. А потом я вспоминаю эпизод № 7 под названием «Последний танец». Мисси Шуберт исчезла в семейном лагере в горах. Ее родные сообщили персоналу об исчезновении, когда Мисси не вернулась в домик к вечеру. Но персонал отказался делать объявление, отказался спрашивать других гостей, видели ли они пропавшую и могут ли помочь с поисками. В лицо родственникам пропавшей без вести девушки сотрудники сказали: «Люди приезжают сюда отдохнуть. Мы не хотим испортить чей-нибудь отдых». Ты на это сказала: «Вон они какие, обычные люди. Они не хотят, чтобы их беспокоили, не хотят ни о чем волноваться. Они предпочтут, чтобы пара-тройка других людей исчезла, пара-тройка семей никогда не оправилась от горя, чем портить чей-то отдых».

Перехватив руль, я резко выворачиваю его влево как раз в тот момент, когда на встречной полосе появляется пикап. Я чудом избегаю столкновения и, проскребя днищем, оказываюсь на дороге, ведущей к твоему дому. Пока я на всех парусах несусь вперед, со всех сторон на меня напирают знаки:

«Проезд запрещен»
«Частная собственность»
«Общественного туалета нет»
«Осторожно, злая собака».


Отступать поздно.

Эпизод № 7: Последний танец

Танцевальный вечер в честь окончания лета подходил к концу. Мисси Шуберт пришла на него со своей семьей, но бо́льшую часть времени провела с друзьями из лагеря. На снятом одним из отдыхающих видео, которое семье покажут лишь спустя шесть месяцев, видно, как она танцует с одним из работников лагеря. Как вскидывает руки. Как встряхивает головой. А потом он берет ее за руку.


Я останавливаюсь неподалеку от почтового ящика и осматриваю территорию. Это царство Спящей красавицы и одновременно типичное мужицкое ранчо: низенький коттедж, ряд небольших домиков, квадратики конных пастбищ за мощеными оградами, погребенными под зарослями ежевики. На картинки с сайта совсем не похоже. Там реклама призывно восклицала: «Проведите свадьбу у нас! Отличное место для всей семьи!» Здесь же передо мной был пейзаж из сказок, на который злая колдунья наложила проклятье.

Справа от меня небольшая парковка. Мне виден дом твоих родителей, обшитый темно-коричневой вагонкой с красными вставками. Одинокая лоза вьется по одной из стен, указывая на окно, в котором мигает золотом телескоп.

Я глушу двигатель, когда вижу, как на меня несется целая свора собак Баскервилей. За ними на красном квадроцикле, как ведьма на метле, мчится, поднимая пыль, женщина. Собаки окружают машину, так что я не открываю дверь, а только опускаю окно. Квадроцикл останавливается передо мной, и я узнаю твою мать по фотографии с сайта.

Я вспоминаю все, что ты о ней рассказывала.

Эпизод № 7: У моей мамы есть микстура от всех невзгод.
Эпизод № 66: Моя мать – «конспирологша». Она верит, что любой факт – ложь, выдуманная правительством и направленная конкретно на нее.
Эпизод № 54: Убийство Ди-Ди Бланшар[19] – как же мне это понятно, как понятно.


Ей должно быть за шестьдесят. У нее вьющиеся темные волосы такой густоты, как обычно показывают в рекламе. У корней волосы седые, а брови – светлые, и меня удивляет, что она выбрала именно этот темный, безжизненный цвет.

Собаки из своры выглядят болезненными и хилыми, их грубая шерсть вся в колючках, а тела все в шишках, будто в опухолях. Одна из собак хрипит так громко, что мне кажется, пора вызывать священника.

– Что вы здесь делаете?! – спрашивает она требовательно, словно мы знакомы.

Я думаю о тебе, о том, что ты мне рассказывала. «Моей маме нравятся сильные люди. Холодные, как она сама».

Я пытаюсь быть сильной и холодной, но мои губы дрожат, лицо безвольно дрожит, а голос уходит в жалобное поскуливание, когда я отвечаю:

– Говорят, у вас есть работа?

– Кто говорит? – спрашивает она в ответ, словно этот вопрос более насущный, чем тот, есть ли работа.

– В магазине, эм-м, дальше по дороге.

– Где?

– В Хеппи-Кэмпе.

– Не говорите с теми людьми о нас. Они нас ненавидят. Всегда ненавидели.

Я незаметно осматриваюсь в поисках зацепок. Здесь другой воздух, как будто давление упало и мы находимся в отдельной вселенной, в вакууме жизни, окруженной деревьями. Шоссе проходит под нами, но сейчас мне его не слышно. Небо над нами, но его словно отодвинули куда-то далеко. Воздух здесь упругий, пьянящий, упоительный; хочется дышать полной грудью.

– М-м-м, так как? У вас есть работа? – Я хочу спросить о тебе. Спросить прямо сейчас, но не могу. Нужно действовать осторожно. Держать рот на замке, а глаза – широко открытыми.

Она усмехается, слегка покачивая головой, и выдыхает:

– Что вы умеете делать?

– Все, – отвечаю я. – Я могу делать все что угодно.

На самом деле у меня нет абсолютно никакой квалификации. Я бросила колледж, когда встретила мужа. Я никогда не получала больше минимального оклада. Но в данном случае это может даже сыграть мне на пользу.

Ты говорила мне, что твоя мать любит сильных людей, но я чувствую, что ее притягивает моя слабость, как акулу – запах крови.

Она наклоняется вперед:

– Физической работы не боитесь?

– Нисколько. Я только и делаю, что работаю, – вру я. Я только и делаю, что слушаю подкасты об убийствах и с одержимостью проверяю телефон. Я и сейчас хочу его проверить, хоть он здесь и не ловит.

– Откуда вы приехали? Что скажут родные?

– Мне тридцать три. – Я говорю это так, будто это все объясняет.

Она дергает ключ, и мотор глохнет. Из-за сильного прилива адреналина я даже не заметила, что мы перекрикивали шум двигателя. В наступившей тишине мы обе замолкаем.

– Аделаида, но все зовут меня Эдди.

Я раздумываю, не назваться ли выдуманным именем, но потом мне приходит в голову, что я ведь хочу получать деньги, даже если и приехала сюда ради тебя.

– Сера.

– Ну что ж, Сера. – Она снимает перчатки и вытирает ладони о штаны, будто собирается пожать мне руку, но не жмет. Ладонь так и остается у нее на коленке. – Знаете ли вы что-нибудь о лошадях?

– Я езжу верхом с пяти лет.

– Английский или западный стиль?[20]

– Английский.

– Это ничего. Если человек умеет ездить по-английски, то обычно и по-западному тоже. – Она говорит так, словно хочет, чтобы у меня все получилось. – Почему бы вам не сесть за мной, и я покажу вам территорию?

Я отстегиваю ремень в некотором замешательстве от того, как легко все получается. Это помощь свыше или тревожный звоночек? Я осторожно открываю дверь, и собаки гурьбой собираются у моих ног. Проходя мимо, я думаю погладить их, но меня останавливает то, что они все в каких-то странных шишках в самых неожиданных местах.

Она двигается вперед и заводит двигатель, пока я неуклюже устраиваюсь у нее за спиной. Квадроцикл подпрыгивает, и я, пытаясь за что-нибудь ухватиться, цепляюсь за нее. Она смеется лающим смехом: «Там есть где держаться». Она имеет в виду корзину за нашими спинами, но газует до того, как я успеваю до нее дотянуться. В корзине полно бутылок с чистящими средствами и какими-то зельями, которые на ходу звенят друг о друга. Она снова смеется, я дотягиваюсь до прутьев корзины и изо всех сил вцепляюсь в них. Квадроцикл срывается с места.

Мы едем по бездорожью через заросшие лужайки, по пригоркам и оврагам, от которых моя голова, еще не отошедшая от езды по серпантину, опять начинает страшно гудеть. И вдруг меня, как током, снова ударяет мысль, что все идет слишком гладко, что столь отчаянная готовность нанимать людей с улицы без рекомендаций семьи или друзей подозрительна, неправильна. А потом я вспоминаю женщину из кофейни и то, что она ни словом не обмолвилась об этом месте. Вряд ли это было случайностью. Это маленький городок, ты ходила в местную школу, и быть не может, чтобы та женщина не знала об этом месте. Но она его не упомянула. А твоя мать сказала, что люди в Хеппи-Кэмп их ненавидят.

Лужайка заканчивается, и мы вылетаем на проселочную дорогу. За нами столбом стоит пыль, из-под колес во все стороны летит гравий, и твоя мать говорит: «Мы не ездим так быстро, когда здесь гости». Я не понимаю, зачем же нам сейчас так быстро ехать.

Еще и запястья у меня неудобно изогнуты; резкий поворот – и их больно выворачивает. Я корчусь от боли, меняю положение, а твоя мать просто смеется. Смеется так, будто чувствует мою боль и упивается ею.



Мы сворачиваем к старому сараю и останавливаемся. На стенах сарая висит старинное сельскохозяйственное оборудование: косы, топоры, пилы с тонкими зазубринами. Слезая с сиденья, твоя мать толкает меня. Я поднимаю на нее взгляд.

– Почему там кружат стервятники?

Она щурится от солнца, всматриваясь туда, где в вышине лениво парят птицы.

– Здесь это нормально, – заверяет она меня бодрым голосом, в котором проскальзывает ложь. – Что-то постоянно дохнет, это ведь дикая местность.

А я про себя думаю: «Улика» и буквально слышу твой голос, рассказывающий о моем исчезновении.

Сера Флис приехала на ранчо 12 мая ровно в 15:30. Она сразу же заметила стервятников, которые кружили над головой. От ее закономерного в этой ситуации вопроса отмахнулись. Аделаида Бард ответила, что в дикой природе стервятники, кружащие в вышине, – это нормально. И Сера поверила ей.


Слушатели тяжело вздыхают – как можно быть такой безголовой?

– Слезайте, – говорит твоя мать.

Я слезаю. Теперь, когда дорога закончилась и я больше не сижу за рулем, подступает усталость и заманчиво нашептывает: «Ты хочешь поехать домой. Хочешь включить подкаст и забыться». Мне приходится напоминать себе, что дом остался далеко позади. В попытке потянуться я расправляю плечи, но спина сильно затекла и ноет. Мне хочется расплакаться, и это шокирует меня, как обычно и бывает, когда я проявляю эмоции. Что-то подсказывает мне, что твоя мать будет не в восторге.

Собаки все это время следовали за нами, но теперь они, спокойно растянувшись на высокой траве, грызут свои болячки.

– Что нам нужно, – говорит твоя мать, стоя перед сараем, уперев руки в бока, – так это новый главный конюх, чтобы ухаживать за лошадьми.

Мое сердце сжимается:

– Что случилось со старым?

Она хмурится; я вижу, что хотя ее лицо постарело, но глаза остались молодыми и излучают теплый свет.

– Не волнуйтесь о старом конюхе.

– Я просто думала, что он мог бы меня научить и мне бы не помешало знать, кто он.

Каждая моя фраза звучит как вопрос, когда я нахожусь рядом с твоей матерью. Мне кажется, что я в более слабой позиции, и не могу понять почему: влияет ли так на меня усталость, или твоя мать просто умеет заставлять людей чувствовать себя слабыми и зависимыми.

– Все, что вам нужно знать, я расскажу.

И внезапно я больше не могу сдерживаться, не могу держать тебя внутри: «Вы живете здесь с семьей? С детьми?» Мой тон под конец повышается – у меня плохо получается все: я не умею работать под прикрытием, не умею скрывать эмоции, я всегда говорю с открытым сердцем. Ты – такая же. У нас одинаковая ДНК.

Она отвечает, и ее голос звучит прерывисто, как хрип ее загнанных собак:

– У меня есть сын. И есть дочь.

– Где они?

Ее глаза расширяются, а затем сужаются:

– Я не люблю говорить о личном.

– Здесь еще кто-нибудь работает или, может быть, живет?

Зловещая тишина окутывает меня. Где-то всхрапывает лошадь, но я не могу понять где. Мы находимся в низине между гор, где звуки мечутся и отдаются эхом, так что лошадь может быть как за моей спиной, так и в нескольких милях отсюда. Звуки доносятся отовсюду и ниоткуда одновременно.

– Джед, – говорит твоя мать, – но он в отпуске. Пробыл здесь полгода, а уже в отпуске. Это все, что тебе нужно о нем знать.

Без всяких предисловий она направляется к большому амбару. Тот выкрашен только с одной стороны, в светло-голубой цвет, но при покраске дерево забыли обработать, так что теперь все неровное, грубое, в занозах. Я следую за ней и вижу, что в амбаре лежат высокие снопы люцерны посевной.

– Сколько у вас лошадей?

– Двадцать одна. Приходят и уходят. В основном спасенные.

Интересно, их спасают здесь или отсюда?

Она берет большой мачете, разрезает обхватывающее сноп перевясло, и сноп рассыпается.

– Этот Джед приехал сюда из Техаса вместе с женой. Их не хватило даже на неделю!

На мгновение я теряюсь, вспоминая, что только что она говорила о шести месяцах.

– Его жена просто взяла и однажды ночью сорвалась с места, ушла. Мне ни слова не сказала, хотя, по идее, работала на меня, что, конечно, не так, она никогда на меня не работала. Она просто-напросто ушла, а он остался здесь. – Рассказывая, она кладет мачете и начинает по частям переносить сено в кузов трактора, плотно его там утрамбовывая. – Вот какие вещи тут происходят. Тут все проверяется на прочность. Если в отношениях какие-то проблемы – тут все станет очевидно! Тут ни от чего не укрыться.

Опомнившись, я начинаю помогать ей грузить сено в трактор, показывая, на что способна. Но чем сильнее я стараюсь, тем больше все из рук валится: я вздрагиваю и роняю сено, шатаюсь под весом того, что она поднимает с легкостью, кладу пучки не той стороной, и ей приходится возвращаться и все исправлять.

– Мне нужен человек, который умеет обращаться с лошадьми и сможет подготовить их к лету. Ты ведь справишься, верно?

Она ведет разговор так, словно мы знакомы тысячу лет, словно она беседует с незнакомцами, думая, что это один и тот же человек, не прерывающий нить разговора.

Она разрезает еще одно перевясло, и мы грузим и этот сноп.

– Достаточно. – Она хлопает в ладоши. – Тебе нужны перчатки. – Она показывает на мои руки, испещренные мелкими болючими порезами от люцерны. Я их даже не замечала, но, как только перевожу на них взгляд, они начинают гореть.

– Как долго вы живете здесь?

– Слишком долго. – Она торопливо идет к трактору. – Можешь встать сюда. – Она постукивает ногой по ступеньке, устраиваясь на водительском месте. – Я покажу тебе лошадей.

Я вскакиваю на ступеньку и крепко держусь. Трактор большой и зеленый, со следами смазки. Мотор оживает, и она ведет его, словно хочет что-то кому-то доказать.

Она начинает смеяться, глядя на меня, изо всех сил вцепившуюся в ручку: «Он разгоняется только до двенадцати миль в час».

Я пытаюсь улыбнуться, но не каждый день мне приходится обманывать подозреваемого и выходить на работу, к которой я абсолютно не пригодна, все это – с абсолютно незнакомым человеком у черта на куличиках. В последнее время я везде чувствую себя чужой, чужой в этом мире. Я смеюсь, когда надо бы хмуриться, и плачу, когда надо бы улыбаться. Я постоянно прячусь под маской, и, казалось бы, сейчас, ради тебя, мне должно быть проще простого примерить на себя новую личину, но меня всю трясет, я испытываю чувство апатии и нереальности происходящего. Меня не покидает ощущение, будто я оказалась в вымышленном мире. В подкасте.

Она должна была с самого начала понять, что что-то не так. И она понимала. Понимала, но не обращала на это внимания. Ей было страшно, но она продолжала играть с огнем, все ближе и ближе. Есть видимые угрозы и невидимые угрозы, и порой бывает так, что видимые кажутся менее опасными.


Мы останавливаемся у первого загона. Она встает со своего места, а я спрыгиваю на землю, чтобы не мешать ей.

– Каждой лошади положен один стебель. Раскладывай их подальше, иначе лошади подерутся.

К забору подходят, фыркая, четыре лошади разных пород: пегая лошаденка, изящный арабский скакун, крепенькая работящая лошадка и малютка пони породы Морган со светлой гривой и хвостом. Твоя мать называет их клички, но делает это кое-как, словно придумывает их на ходу:

– Кевин, Ангел II, Сокровище и Белль Стар.

Она разделяет пучки, кидает их через ограду, и стебли разлетаются во все стороны, а с них сыплются колоски.

Лошади дерутся за право поесть первыми. Я где-то читала, что иерархия лошадей в природе настолько строгая, что каждая лошадь в стаде знает свое место. Эта иерархия проявляется, когда их кормят: стебли они берут по очереди. Я спешу помочь, пока твоя мать не закончила без меня, и бросаю последние стебельки четвертой лошади, которая держится на значительном расстоянии от других, нервно гарцуя взад и вперед. Это та соловая[21] пони, Белль Стар, она переступает ногами и трясет своей золотой гривой.

– Может, подвинуть? – говорю я, думая про себя, что, если подвинуть еду поближе к пони и подальше от других лошадей, она может подойти.

Твоя мать презрительно фыркает: «Сама разберется». Она запрыгивает обратно в трактор, я спешу за ней. Белль Стар продолжает пригарцовывать, словно огороженная невидимым забором, вскидывает голову и потряхивает хвостом.

Мы останавливаемся еще у трех загонов и кормим всех живущих на ранчо лошадей. Всего их здесь двадцать одна: среди них есть как рабочие лошадки, так и те, кто предназначен для скачек. Мы объезжаем поля на тракторе, и пейзаж для меня начинает обретать форму. Ранчо разбили у подножия горы, на узком плато расположились домики – цепочка белых кубиков с красными ставенками. Твоя мать показывает мне озеро для рыбалки, стрельбище, вьющуюся по всему участку миниатюрную железную дорогу и конные тропы, которые вереницей поднимаются по склону. Все на ранчо устроено для удобства гостей, это идеальное место для отдыха всей семьей. Но в то же время газоны заросли травой, домики опутаны паутиной, все проржавело, вода из бассейна почти полностью слита, а та, что осталась на дне, по цвету похожа на мочу. И все это покрыто зарослями ежевики.

– Наши попытки уничтожить ежевику остаются тщетными, – говорит твоя мать.

Я отмечаю, как она сидит в тракторе: вытянувшись вперед, такая напряженная, что мне хочется постоянно оглядываться назад, вздрагивая от каждого шороха. Интересно, чего она боится?

Когда мы спускаемся с пригорка в дальнем конце ранчо, из-за деревьев выскакивает пара лосей. Их появление не слишком удивляет нас. Твоя мать отпускает тормоз, и мы скатываемся вниз. У края обрыва мы проезжаем мимо пожарища, в котором еще дотлевают угли. Рядом стоит дом, современный, выкрашенный в темно-фиолетовый цвет. Он выделяется на фоне остальных, красных с белым, и выглядит странником, заблудившимся по пути в Сан-Франциско.

Твоя мать указывает на дом:

– Это дом Джеда. Он должен был жить там со своей семьей, поэтому мы и выделили ему такое большое жилье. Снаружи не видно, но внутри очень просторно. Мы построили этот дом для своего сына, отделали его, как он просил, – в паузах между словами слышно урчание мотора, – а теперь там живет Джед.

Закончив на этом разговор, она резко жмет на газ.

– А где ваш сын? – Я пытаюсь перекричать рев двигателя, но она не слышит меня или делает вид, что не слышит. Я вспоминаю, что конкретно ты рассказывала о своем брате. В эпизоде № 8: «Ему все доставалось с легкостью». В эпизоде № 13: «Мой брат – “хороший мальчик”». В эпизоде № 33: «Он окунулся в религию, а теперь захлебывается ею».

Она возвращается к сараю и глушит двигатель. Незамеченными подкрались сумерки и окрасили все в возвышенные, божественные цвета, что никак не вяжется с душной атмосферой вокруг. Твоя мать указывает на свой дом, который стоит поодаль, возвышаясь над всем ранчо:

– Летом мы ужинаем в саду, наблюдаем закаты. – Она снимает перчатки. – Я могу предложить вам сорок часов в неделю. Уборка, объездка лошадей, присмотр за животными.

– Где я буду жить?

– У нас есть домик для персонала, я покажу. Он совсем обычный, не такой, как тот, в котором остановился Джед. – Она ударяет себя перчатками по коленке. – Но мы еще посмотрим, вернется ли он вообще. – Она облокачивается на трактор. – Вам нужно будет самой готовить, кухня вон там. Не нужно рассчитывать, что мы будем все время есть вместе. Мы стараемся обходиться тем, что сами выращиваем. Но этого на всех не хватает, по крайней мере пока не созреет урожай. Вам придется самой о себе заботиться в нерабочее время.

– Ничего страшного.

– И не покупайте себе еду в Хеппи-Кэмпе или в других местах поблизости.

Как по команде, мой живот начинает бурчать от голода:

– Где же мне покупать продукты?

– Мы закупаемся в Ашленде.