– Не надо было вламываться к вам. Мне сперва следовало позвонить. Я не хотела мешать. Могу взять лопату сама, если скажешь, где она лежит.
– Э-э-э, хорошо. Можешь зайти через боковую калитку. Она в сарае, висит рядом с дверью.
Почему он не расставил все по своим местам? Для чего продолжил игру, изображая из себя человека, которым был несколько часов назад?
– Спасибо огромное. Извини за вторжение.
Гэбби развернулась и спустилась по ступенькам, оставив Джонатана стоять в дверном проеме. Он закрыл дверь. Хвостик Гэбби мелькнул в окне гостиной – она пробиралась на задний двор. Джонатан побрел обратно в ванную и уселся на край унитаза. Пия продолжала плавать.
– Никому нет дела, милая.
Он изучил окоченевшее тело и открыл кран, чтобы добавить горячей воды. Поднялся пар. Джонатан покачал головой, глядя, как вода течет в ванну.
– Всем плевать.
Люди умирали постоянно. И тем не менее живые занимались своими делами, совершали покупки и выкапывали камни на задних дворах.
Жизнь продолжалась. Снаружи по-прежнему сияло солнце, и пахло сиренью, и был прекрасный день, и ему больше никогда в жизни не придется заполнять налоговую декларацию. Джонатан выключил воду. Его мышцы покалывало от нерастраченной энергии, как у нервного подростка, жаждущего солнца и действия. Это действительно был прекрасный день для пробежки.
Джонатан обнаружил, что в том, чтобы полностью разрушить собственную жизнь, есть приятный момент: наконец-то он получил возможность наслаждаться ею. Пробегая мимо соседей, маша им рукой и выкрикивая приветствия, он размышлял о том, как мало они понимали в великолепии этого теплого весеннего дня. День оказался в тысячу раз лучше, чем он мог предположить, проснувшись утром. Последний день свободы был намного чудесней миллиона дней рутины. Невинным солнечные дни ни к чему. Он бежал, купаясь в теплом весеннем воздухе. Останавливался перед каждым знаком «Стоп», гарцуя на месте, упиваясь миром, в котором не изменилось ничего, кроме места Джонатана в нем.
Он словно вышел на пробежку впервые в жизни. Он ощущал каждое сладкое дуновение ветерка, обонял аромат каждого цветка и отыскивал взглядом каждого доброго человека – и все люди были прекрасны, и по каждому он отчаянно скучал. Он наблюдал за ними из невероятной дали – и тем не менее видел их с удивительной ясностью, будто смотрел в мощный телескоп с поверхности Марса.
Он бежал, и бежал, и потел, и ловил ртом воздух, и отдыхал, и бежал дальше – и любил все это. Возможно, именно так чувствовали себя буддисты. Возможно, именно к этому стремилась Пия в своих медитациях. К этому срединному чувству, этому знанию, что все преходяще, все искрометно и недолговечно. Быть может, этого вообще никогда бы не существовало, если бы не внезапная ностальгическая любовь, вызванная предстоящей потерей. Господи, как чудесно было бежать! Просто работать каждым мускулом и чувствовать удары ног о мостовую, видеть деревья с новорожденными светящимися зелеными листьями и в кои-то веки ощущать, что осознаёшь все до крохи.
Он ждал, что кто-нибудь заметит случившуюся в нем перемену, поймет, что он убийца, но этого не произошло. Он заглянул в «Севен-элевен» и купил бутылку «Гаторейда», с улыбкой забрал у кассира сдачу, думая: Я убийца. Этим утром я задушил свою жену. Однако старик кассир не увидел алую букву «У» на челе Джонатана.
На самом деле, заглатывая зеленый электролит, он внезапно почувствовал, что почти не отличается от этого милого человека за кассой, в оранжевом жилете с логотипом магазина на спине. Ему казалось, что он мог бы пригласить сморщенного кассира к себе домой, где они достали бы из холодильника пару бутылок эля «Фэт тайр» или, если бы старик предпочел что-нибудь полегче, «Пабст блу риббон», открыли бы водянистое пиво и отправились на задний двор, где улеглись бы на траву, впитывая солнечный свет, и в какой-то момент Джонатан невзначай упомянул бы, что его мертвая жена мокнет в ванне, а старик кивнул бы и ответил: «Да, примерно так же я поступил со своей. Можно взглянуть?»
И они вернулись бы в дом и встали в дверном проеме ванной, изучая кувшинку Джонатана, и кассир кивнул бы задумчиво своей седой головой и предположил, что, вероятно, она желала бы быть похороненной на заднем дворе, в своем саду.
В конце концов, именно этого хотела его собственная жена, а она целыми днями пропадала в саду.
В понедельник Джонатан опустошил свои банковские и пенсионные счета и перевел все в наличные – толстые пачки пятидесяти– и стодолларовых купюр, которые засунул в курьерскую сумку. Он вышел из банка, неся $112398. Его сбережения за всю жизнь. Воздаяния за грехи. Доходы от аккуратного финансового планирования. Сотрудница банка спросила, не разводится ли он, и Джонатан, покраснев, кивнул, но она спокойно позволила ему очистить счета и, кажется, сочла забавным, что он оставляет свою жену с носом. Он чуть не позвал ее на свидание, но потом вспомнил причину, по которой она выкладывала перед ним стопки наличных.
Придя домой, Джонатан бросил сумку на диван и отнес телефон в ванную, чтобы посидеть с Пией, пока будет выгадывать время. Он позвонил на работу и сказал, что у его жены семейные проблемы и ему нужен отгул. Очень жаль, что так получилось с «Астаи». Вероятно, Наим с этим разберется. Он сообщил нескольким из их с Пией общих друзей, что у Пии семейные неприятности и она улетела в Иллинойс. Позвонил жене на работу и сказал, что она выйдет на связь, как только узнает, какой продолжительности внеочередной отпуск ей требуется. Поболтал с родителями Пии и упомянул, что решил сделать ей сюрприз в виде неожиданных каникул в честь их годовщины, а телефонная связь в Турции ненадежная. Каждый разговор пресекал возможные дружеские расспросы. И растягивал время между подозрением и раскрытием.
Твердость собственного голоса удивила его. Было трудно нервничать, когда худшее уже произошло. Он купил себе и Пии билеты на самолет в Камбоджу, который отбывал через месяц. Из Ванкувера, чтобы немного запутать след. А закончив, смешал себе джин с тоником и в последний раз окунулся вместе с Пией. Она начала пахнуть – это гнили ее кишки и бродили газы в животе. Результат воздействия горячей воды на мертвую плоть. Но он все равно посидел с ней и извинился, как мог, за то, что перекраивает свою жизнь посредством ее трупа. Потом он пошел к Гэбби и забрал свою лопату.
При свете уличных фонарей он похоронил Пию на заднем дворе в ее саду. Оставил полиции записку, в которой в общих чертах объяснял, что произошло, и просил прощения, чтобы, когда его наконец поймают и он предстанет перед безликим судом, его простили и дали меньший срок, чем тем, кто выращивает марихуану. Он разбросал по холмику земли семена подсолнуха, ипомеи и мака и подумал, что кассиру из «Севен-элевен» это пришлось бы по душе.
Ночью он пересек горы. Он размышлял, перешел ли черту между непредумышленным убийством и убийством или убийством второй и первой степени, но это его не слишком волновало. Путешествие – вот что ему требовалось. Долгие каникулы перед еще более долгим тюремным сроком. На самом деле, это не слишком отличалось от перемены работы. Небольшой отдых, прежде чем взяться за новое дело.
В Лас-Вегасе он продал свою машину за пять тысяч наличными, прикинувшись игроманом, пытавшимся ухватить удачу за хвост. Затем свернул с дороги и направился к федеральной автостраде, ведущей в огромный мир.
Он встал на пустынном въезде на автостраду и поднял большой палец. Подумал, как долго будет хранить его удача, и обнаружил, что его это не слишком волнует. Он не понимал, как мог когда-то тревожиться о такой мелочи, как размещение четырехсот одной тысячи. Он был на пути в Мексику, где солнце, и песок, и приятная музыка, и… кто знает? Быть может, его поймают. А может, он просто растворится в своей странной новой жизни.
Однажды Джонатан прочел, что японские самураи жили так, словно уже умерли. Но он сомневался, что они действительно имели представление о том, на что это похоже. Стоя рядом с раскаленной невадской автострадой, овеваемый песчанистыми ветрами пустыни и огромных трейлеров, проносящихся мимо, он подумал, что, кажется, начинает понимать.
К тому времени, когда Джонатан собрался вытащить Пию из ванны и похоронить, он опасался, что она развалится на куски. Его мать любила повторять, что, если просидеть в ванне слишком долго, можно съежиться и исчезнуть. Однако Пия уцелела, хотя и провела в воде несколько дней. Она умерла, но осталась собой. А он был жив, но стал другим.
На пандус въехал спортивный «RAV-4». Пронесся мимо белой кометой, затем внезапно притормозил и остановился на обочине. Джонатан потрусил к машине, курьерская сумка с наличными колотила его по бедру. Открыл дверь маленького внедорожника. Парень в мятой ковбойской шляпе посмотрел на него сквозь зеркальные солнцезащитные очки.
– Куда едем?
– В Сан-Диего.
– Заплатишь за бензин?
Джонатан не смог сдержать ухмылку.
– Да, полагаю, с этим проблем не возникнет.
Парень махнул ему садиться, вдавил педаль газа в пол и вырулил на шоссе.
– Зачем тебе в Сан-Диего?
– Вообще-то я направляюсь в Мексику. Туда, где есть пляжи.
– Я еду в Кабо на весенние каникулы. Планирую нажираться, тискать сиськи и заделаться настоящим туземцем.
– Звучит неплохо.
– Да, мужик. Это будет круто.
Парень врубил музыку и выехал на полосу обгона, проносясь мимо трейлеров и припозднившихся туристов, спешаших из Вегаса в Лос-Анджелес.
Джонатан открыл окно, откинул спинку сиденья и закрыл глаза под вопли стереосистемы и крики парня, рассказывавшего, что он со своим скейтбордом хочет попасть на видео, и что в Мексике он планирует основательно потрахаться, и что суперскую траву там можно купить за бесценок.
Проносились мили. Джонатан позволил себе расслабиться и снова подумать о Пие. Вытаскивая жену из ванны, он поразился, какой мягкой стала ее кожа.
Когда он женится в следующий раз, тоже постарается быть мягче.
Помпа номер шесть
Первым, что я увидел в четверг утром, когда вошел на кухню, была оттопыренная задница Мэгги. Не самый плохой способ проснуться. У нее хорошая фигура, она держит себя в форме, так что утренний вид на ее очаровательную попку, обтянутую ажурной черной ночной рубашкой, – в общем и целом отличное начало нового дня.
Вот только голову она засунула в духовку. И вся кухня пропахла газом. А в руке у нее была зажигалка с голубым пламенем высотой шесть дюймов, которой она размахивала в духовке, словно на рок-концерте.
– Господи Иисусе, Мэгги! Какого черта ты творишь?
Я прыжком пересек кухню, схватил ее за ночную рубашку и с силой дернул. Голова Мэгги оказалась на свободе, по пути ударившись о плиту. Загремели сковородки, зажигалка упала и закончила свой путь в углу.
– О-у-у-у-у! – Мэгги схватилась за голову. – О-у-у-у-у!
Она развернулась и ударила меня по лицу.
– Зачем ты это сделал?
Ее ногти проскребли по моей щеке и нацелились на глаза. Я отшвырнул ее. Она врезалась в стену и снова развернулась, готовая к бою.
– Да что с тобой такое? – завопила она. – Злишься, что прошлой ночью у тебя не встал? И теперь вымещаешь это на мне? – Мэгги схватила с плиты чугунную сковороду, и лежавший на ней бекон разлетелся по всем конфоркам. – Хочешь еще, трог недоделанный? А? Хочешь? – Она угрожающе взмахнула сковородой и уставилась на меня. – Так давай!
Я отпрыгнул назад, потирая щеку, на которой остались следы ее ногтей.
– Ты спятила! Я не даю тебе взорвать себя, а ты хочешь оторвать мне голову?
– Я готовила твой чертов завтрак! – Она провела пальцами сквозь спутанные черные волосы и показала мне кровь. – Ты разбил мне чертову голову!
– Я спас твою тупую задницу.
Отвернувшись, я начал открывать кухонные окна, чтобы выпустить газ. Два из них были закрыты картонками, и с ними проблем не возникло, но одно из уцелевших заело.
– Ты сукин сын!
Я оглянулся как раз вовремя, чтобы спастись от сковороды. Вырвал сковороду из рук Мэгги, с силой оттолкнул ее и снова взялся за окна. Она не сдавалась, пытаясь зайти спереди. Ее ногти царапали мне лицо. Я вновь оттолкнул ее, а когда она захотела приблизиться, махнул сковородой.
– Хочешь, чтобы я ею воспользовался?
Она попятилась, не отрывая глаз от сковороды. Сделала круг.
– И это все, что ты можешь мне сказать? «Я спас твою тупую задницу»? – Ее лицо покраснело от гнева. – А как насчет «Спасибо, что пыталась починить плиту, Мэгги» или «Спасибо, что заботишься о том, чтобы у меня был вкусный завтрак перед работой, Мэгги»? – Она откашлялась и плюнула, попав вместо меня в стену, затем показала мне средний палец. – Сам готовь себе чертов завтрак. Больше я тебе не прислуга!
Я уставился на нее.
– Да ты тупее стаи трогов. – Я махнул сковородой в сторону плиты. – Проверять утечку газа зажигалкой! У тебя вообще есть мозги? Приём, приём?
– Не смей так со мной разговаривать! Ты, уродливый… – Она поперхнулась на полуслове и внезапно села, словно ее ударили по голове куском бетона. Просто опустилась на желтый туф. Как громом пораженная.
– О. – Мэгги подняла на меня широко распахнутые глаза. – Прости, Трэв. Я даже не подумала об этом. – Она посмотрела на лежавшую в углу зажигалку. – Вот дерьмо. Надо же. – Обхватила голову руками. – О… Надо же.
Мэгги начала икать, потом заплакала. Снова подняла на меня большие карие глаза, полные слез.
– Мне так жаль. Очень, очень жаль. – Две мокрые полоски поползли по щекам. – Я понятия не имела. Я просто не подумала. Я…
Я по-прежнему был готов к схватке, но когда увидел ее сидящей на полу, растерянную и несчастную, мое сердце оттаяло.
– Забудь об этом.
Я поставил сковороду на плиту и снова взялся за окна. В кухне появился сквозняк, и запах газа стал слабее. Когда установилась приличная вентиляция, я отодвинул плиту от стены. Все конфорки покрывал бекон, вялый и оттаявший без своей целлофановой упаковки «Нифтифриз», – полоски свинины, мраморные, блестящие жиром. Представление Мэгги о домашнем завтраке. Моему дедуле она бы понравилась. Он крепко верил в завтраки. Правда, «Нифтифриз» терпеть не мог.
Мэгги увидела, что я смотрю на бекон.
– Ты можешь починить плиту?
– Не сейчас. Мне нужно на работу.
Она вытерла глаза ладонью.
– Пустая трата бекона. Прости.
– Неважно.
– Мне пришлось обежать шесть магазинов, чтобы найти его. Это была последняя упаковка, и они не знали, когда привезут еще.
Ответить мне было нечего. Я нашел вентиль и перекрыл газ. Принюхался. Затем обнюхал плиту и всю кухню. Запах почти улетучился.
Тут я заметил, что у меня трясутся руки. Попытался достать из шкафчика пакет с кофе и уронил его. Пакет с влажным хлопком ударился о стол. Я оперся дрожащими ладонями о столешницу и навалился на них, стараясь унять дрожь. Теперь начали дрожать локти. Не каждое утро угрожает тебе взрывом собственного дома.
Хотя, если задуматься, это было даже смешно. В половине случаев газ просто не поступал. И именно в тот день, когда он появился, Мэгги решила поиграть в газовщика. Я подавил смешок.
Мэгги все еще хлюпала посреди пола.
– Мне правда очень жаль, – снова сказала она.
– Все в порядке. Забудь об этом.
Я снял руки со стола. Они больше не тряслись. Уже что-то. Я вскрыл пакет с кофе и проглотил его жидкое содержимое холодным. Кофеин успокаивал.
– Нет, мне правда жаль. Я могла убить нас обоих.
Я хотел сказать какую-нибудь гадость, но в этом не было смысла. К чему напрасная жестокость.
– Ну ведь не убила. Значит, все в порядке.
Я отодвинул стул, опустился на него и посмотрел в открытое окно. Смог над городом из рассветного желтого становился утренним сине-серым. Внизу люди начинали новый день. До меня доносились звуки: крики детей по дороге в школу; дребезжание ручных тележек разносчиков; скрежет двигателя грузовика, лязгающего, визжащего и посылающего в небо клубы черных выхлопов, которые вплывали в окна вместе с летней жарой. Я нашел свой ингалятор и сделал вдох, потом заставил себя улыбнуться Мэгги.
– Как в тот раз, когда ты решила прочистить электрическую розетку вилкой. Просто запомни, что нельзя искать утечки газа при помощи огня. Это плохая идея.
Кажется, я выбрал неправильные слова. Или неправильный тон.
Шлюзы Мэгги вновь открылись нараспашку – она не просто сопела и плакала, а рыдала в голос, слезы струились по ее лицу, из носа текло, и она повторяла снова и снова: «Мне очень жаль, мне очень жаль», – словно запись я-лу, только без инфразвуковой пульсации, которая настраивала слушателя на веселый лад.
Некоторое время я смотрел на стену, пытаясь переждать и размышляя, не взять ли наушник и не послушать ли настоящий я-лу, но мне не хотелось сажать батарейку, потому что хорошие батарейки сейчас поискать, и в любом случае не стоит отключаться, когда она так ревет. Поэтому я сидел, а она плакала, и в конце концов мне это надоело и я уселся на пол рядом с ней и обнимал ее, пока она не затихла. Наконец Мэгги перестала плакать и начала вытирать глаза.
– Мне очень жаль. Я запомню.
Должно быть, она увидела выражение моего лица, потому что повторила:
– Правда. Запомню. – Потом вытерла плечом ночной рубашки нос. – Наверное, я выгляжу ужасно.
Она выглядела опухшей, красноглазой и сопливой.
– Ты выглядишь хорошо. Просто замечательно. Выглядишь на все сто, – сказал я.
– Врун. – Она улыбнулась и покачала головой. – Не думала, что так расклеюсь. И сковородка… – Снова покачала головой. – Наверное, это ПМС.
– Прими джинолофт.
– Не хочу трогать гормоны. Знаешь, на случай… – Мэгги опять покачала головой. – Я все думаю, может, на этот раз, но… – Она пожала плечами. – Не обращай внимания. Я расклеилась. – Она снова прижалась ко мне и затихла. Я чувствовал ее дыхание. – Просто я продолжаю надеяться, – наконец сказала она.
Я погладил ее по волосам.
– Как суждено, так тому и быть. Мы должны сохранять оптимизм.
– Конечно. Все в руках Божьих. Я знаю. Просто все еще надеюсь.
– У Мику и Гэйба на это ушло три года. Мы пытаемся сколько, шесть месяцев?
– Через месяц будет год. – Она помолчала, потом сказала: – У Лиззи и Перла были одни выкидыши.
– Нам пока рано беспокоиться о выкидышах.
Я высвободился и нашел в шкафчике еще один пакет кофе. Этот я все-таки встряхнул. Он нагрелся, я вскрыл его и начал потягивать содержимое. Маленькая кофеварка, которую я нашел для Мэгги на блошином рынке, чтобы она могла готовить кофе на плите, давала лучший результат, но я радовался тому, что остался цел и невредим, а не взорвался.
Мэгги взяла себя в руки, поднялась с пола и теперь суетилась вокруг. Даже с опухшим лицом она выглядела мило в этой ажурной ночной рубашке: обнаженная кожа в сочетании с многообещающими тенями. Она заметила, что я смотрю на нее.
– Чему ты улыбаешься?
Я пожал плечами.
– Тебе идет эта ночнушка.
– Я купила ее на распродаже дамских вещей внизу. Почти неношеная.
Я вожделенно разглядывал Мэгги.
– Мне нравится.
Она рассмеялась.
– Сейчас? У тебя ничего не вышло прошлой ночью и позапрошлой, а теперь ты хочешь этим заняться?
Я пожал плечами.
– Ты опоздаешь. – Отвернувшись, она начала рыться в шкафчиках. – Хочешь брэкки-батончик? Я наткнулась на целую кучу таких, когда искала бекон. Думаю, их фабрика снова заработала. – Не дожидаясь ответа, она кинула мне один. Я поймал батончик, вскрыл упаковку с улыбающейся мордочкой на фольге, пока ел, прочитал состав. Инжир и лесной орех, а еще множество веществ вроде декстроформаальбутеролгида. Не столь хитроумных, как химикаты, размораживающие упаковки «Нифтифриз», зато крайне питательных.
Мэгги изучала плиту, которая так и стояла там, куда я ее подвинул. В окна вливался раскаленный утренний воздух, и бекон с каждой секундой становился все более обмякшим и жирным. Я подумал, не захватить ли его вниз и не поджарить ли на тротуаре. В конце концов, я всегда смогу скормить его трогам. Мэгги щипала себя за губу. Я ждал, что она отпустит какое-то замечание насчет плиты или погибшего бекона, но вместо этого она сказала:
– Сегодня вечером мы встречаемся с Норой. Она хочет пойти в «Вики».
– Гнойная девчонка?
– Не смешно.
Я засунул в рот остатки батончика.
– А мне смешно. Я предупреждал вас обеих. Эта вода опасна.
Она скорчила гримаску.
– Однако со мной ничего не случилось, мистер умник. Мы все посмотрели на нее, и она не была желтой, или мутной, или…
– Поэтому вы мгновенно запрыгнули туда и принялись плавать. А теперь она вся покрылась забавными прыщами. Ну надо же. – Я прикончил второй пакет кофе, кинул его вместе с оберткой от брэкки-батончика в мусоропровод и смыл водой. Через полчаса они будут кружиться, растворяясь, в брюхе помпы номер два. – Нельзя считать что-то чистым лишь потому, что оно таким выглядит. Тебе повезло.
Я вытер руки и подошел к Мэгги. Провел пальцами по ее бедрам.
– Точно. Повезло. Никакой реакции.
Она шлепнула меня по рукам.
– Ты что, подался во врачи?
– Специализируюсь на кремах для кожи…
– Уймись. Я назначила Норе встречу на восемь. Мы можем пойти в «Вики»?
Я пожал плечами.
– Вряд ли. Это эксклюзив.
– Но ведь Макс должен тебе… – Она замолчала, увидев, что я снова таращусь на нее. – О. Ну ладно.
– Что скажешь?
Она тряхнула головой и улыбнулась.
– Мне следует радоваться, после предыдущих двух ночей.
– Именно. – Наклонившись, я поцеловал ее.
Наконец она отстранилась, посмотрела на меня снизу вверх своими огромными карими глазами – и скверного утра как не бывало.
– Ты опоздаешь, – сказала Мэгги.
Но ее тело прижималось ко мне, и она больше не била меня по рукам.
Лето в Нью-Йорке – одно из моих самых нелюбимых времен года. Жар оседает между зданиями, удушая все на своем пути, а воздух просто… останавливается. И ты чувствуешь запахи. Пластика, плавящегося на раскаленном бетоне; горящего мусора; застарелой мочи, которая пузырится в сточных канавах; людей, живущих в тесном пространстве. Словно небоскребы – потеющие алкаши после пьянки, застывшие в изнеможении и сочащиеся свидетельствами всех своих пороков. Моя астма сходит с ума. Иногда мне приходится трижды воспользоваться ингалятором, чтобы только добраться до работы.
Пожалуй, единственный плюс лета – то, что это не весна и тебе на голову хотя бы не сыплется дождь из наполовину оттаявшего бетона.
Я срезал путь через парк, чтобы дать легким немного отдохнуть от испарений и зловония, но особого облегчения это не принесло. Хотя утренняя жара еще не достигла пика, деревья выглядели пыльными и усталыми, их листья поникли, а на траве, словно залысины на старой собаке, виднелись большие коричневые пятна, где зелень отступила перед летним напором.
Троги выползли на солнце, чтобы полежать на травке, поваляться в пыли и насладиться очередным бездельным летним днем. Их выманила погода. Я остановился, чтобы посмотреть, как они веселятся, – волосатые и возбужденные, не ведающие никаких забот.
Некоторое время назад кто-то создал петицию, чтобы избавиться от них или хотя бы их стерилизовать, но мэр заявил, что у трогов тоже есть права. В конце концов, у них были родители, пускай никто в этом не признавался. Он даже заставил полицию прекратить жестокие избиения, после чего таблоиды просто сорвались с катушек – писали, что у мэра есть внебрачный ребенок-трог, которого он прячет в Коннектикуте. Однако за несколько лет люди привыкли к трогам. А таблоиды вскоре приказали долго жить, так что мэру не пришлось тревожиться о том, что пишут про его внебрачных детей.
Сегодня троги стали частью ландшафта – целый парк людей-обезьян, которые бродят по округе: на уродливых лицах ярко сверкают желтые глаза, из ртов свисают длинные розовые языки, а мех слишком жидок, чтобы выжить в дикой природе. Когда наступает зима, они либо замерзают до смерти, либо мигрируют на юг в теплые края. Однако каждым летом появляются новые.
Когда мы с Мэгги впервые попытались завести ребенка, мне приснился кошмар, что Мэгги родила трога. Она держала его и улыбалась, вся потная и опухшая после родов, и твердила: «Разве он не прелесть? Разве он не прелесть?» – а потом передала ублюдка мне. И самым ужасным было не то, что это трог; самым ужасным были попытки придумать, как объяснить всем на работе, что мы решили его оставить. Ведь я полюбил этого безобразного твареныша. Думаю, это и значит быть родителями.
Жуткий сон на месяц сделал меня импотентом. Потому-то Мэгги и посадила меня на таблетки.
Ко мне подобрался трог. Он – или она, или как уж вы назовете гермафродита с сиськами и большой сосиской между ног – посылал мне воздушные поцелуи. Я улыбнулся, покачал головой и решил, что это все-таки он, из-за волосатой спины и той сосиски – у большинства трогов обычно лишь маленькие карандашики. Трог не стал настаивать. Улыбнулся в ответ и пожал плечами. Есть у них положительная черта: пусть они тупее хомяков, но характер мягкий. Мягче, чем у большинства людей, с которыми я работаю. Намного мягче, чем у тех, кого можно встретить в подземке.
Трог побрел прочь, почесываясь и кряхтя, а я продолжил путь через парк. Добравшись до другой стороны, прошел пару кварталов к Фридом-стрит, а затем спустился по лестнице на командную подстанцию.
Когда я открыл ворота, Чи уже поджидал меня.
– Альварез! Ты опоздал.
Чи – тощий нервный парень в подтяжках, с рыжими волосами, зачесанными на лысину. От него вечно несет чем-то кислым, потому что он мажет свою лысину стероидами, от которых его волосы некоторое время растут, после чего он принимается дергать их, и они выпадают, и ему приходится начинать все заново, и от него снова воняет, как от Гудзона. Что уж это за чудо-гель за такой – скальп у Чи сияет, словно отполированный шар для боулинга. Мы советовали ему бросить это дело, но в ответ он только бесится и пытается огрызаться.
– Ты опоздал, – повторил Чи, расчесывая голову, словно эпилептическая мартышка в припадке груминга.
– Да? И что? – Я достал из шкафчика рабочую куртку и стал ее натягивать.
Тусклые флуоресцентные лампы помигивали, однако кондиционер работал, и в кои-то веки в помещении можно было дышать.
– Сломалась помпа номер шесть.
– Как именно?
Чи пожал плечами.
– Я не знаю. Просто остановилась.
– Она шумит? Или остановилась совсем? Она работает медленно? Есть ли подтопление? Давай, помоги мне.
Чи уставился на меня пустыми глазами. На секунду он даже перестал чесаться.
– Ты пытался посмотреть диагностический указатель? – поинтересовался я.
Он пожал плечами.
– Не подумал об этом.
– Сколько раз я тебе говорил, что это первое, что нужно сделать? Как долго она не работает?
– С полуночи? – Скривившись, он задумался. – Нет, с десяти.
– Ты переключил потоки?
Он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Забыл.
Я припустил что есть мочи.
– Весь Верхний Вест-Сайд лишился переработки сточных вод ПРОШЛЫМ ВЕЧЕРОМ? Почему ты не позвонил мне?
Чи трусил за мной по ведущему к диспетчерским помещениям станционному лабиринту, наступая мне на пятки.
– У тебя ведь не было дежурства.
– И ты просто оставил все как есть?
Сложно пожать плечами на бегу, однако Чи справился.
– Постоянно что-то ломается. Я не догадался, что все настолько плохо. Сам знаешь, сначала лампочка в третьем тоннеле, потом протечка в туалетах. А после снова вырубился питьевой фонтанчик. Ты вечно спускаешь все на тормозах. И я решил дать тебе поспать.
Я не потрудился объяснить разницу.
– Запомни, если это случится снова, если помпа, неважно какая, отключится, сразу звони мне. Не имеет значения, где я нахожусь, ругаться я не буду. Просто звони мне. Если эти помпы не будут работать, может заболеть множество людей. В воде содержатся плохие вещества, и мы должны их удалять, иначе они попадают в канализацию, а оттуда – в воздух, и люди начинают болеть. Ты понял?
Я толчком распахнул двери диспетчерской и замер.
Пол был застлан размотанными рулонами туалетной бумаги. Словно мумии занимались стриптизом. На первый взгляд здесь было не меньше сотни рулонов.
– Это еще что такое?
– Это? – Чи огляделся, почесывая голову.
– Бумага, Чи.
– А. Да. Прошлой ночью мы устроили сражение туалетной бумагой. Почему-то ее доставили в тройном объеме. Она не влезла в кладовку. То нам два месяца нечем подтирать задницы, а то вдруг груды…
– Значит, вы дрались туалетной бумагой, в то время как шестая помпа не работала?
Что-то в моем голосе наконец проникло в его мозг. Чи съежился.
– Не надо так на меня смотреть. Я все уберу. Никаких проблем. Черт, да ты хуже, чем Меркати. И вообще, я тут ни при чем. Я всего лишь собирался перезарядить дозаторы, и тут явились Сьюз и Зу, и мы начали сражаться. – Он пожал плечами. – Надо же было чем-то заняться. Сьюз первой начала.
Я снова смерил его убийственным взглядом и пробрался через залежи туалетной бумаги к пульту управления.
– Эй, и как мне ее сматывать, если ты всю ее расшвырял? – крикнул за моей спиной Чи.
Я занялся переключателями на пульте, запустив диагностику. Попробовал подгрузить диагностическую базу данных, но получил ошибку соединения. Какой сюрприз. Поискал на полках экземпляры руководства по эксплуатации и обслуживанию, но ничего не обнаружил. Посмотрел на Чи.
– Ты знаешь, где руководство?
– Что?
Я показал на пустые полки.
– А. Оно в туалете.
Я смотрел на него. Он смотрел на меня. Я не смог заставить себя задать вопрос и повернулся обратно к пульту.
– Иди и принеси его, мне нужно понять, что значат эти лампочки.
Целая панель огоньков подмигивала мне, и все относились к помпе номер шесть.
Чи поспешно вышел из диспетчерской, волоча за собой ленты туалетной бумаги. Я услышал, как наверху открылась дверь обзорной комнаты: вниз спускалась Сьюз.
Новые проблемы. Она прошуршала заносами туалетной бумаги и вплотную подобралась ко мне сзади. Я чувствовал ее дыхание на своей шее.
– Помпа не работает почти двенадцать часов, – сказала она. – Я могу сделать тебе выговор. – Она с силой стукнула меня по спине. – Я могу сделать выговор, приятель. – Еще раз, сильнее. Бам.
Я подумал, не стукнуть ли ее в ответ, но не собирался давать ей очередной повод урезать зарплату. Кроме того, она крупнее меня. Мускулистая, как орангутан. И почти такая же волосатая.
– Было бы проще, если бы кто-нибудь догадался позвонить, – сказал я.
– Это ты мне? – Она снова толкнула меня и наклонилась, чтобы заглянуть мне в лицо своими косыми глазами. – Двенадцать часов простоя, – повторила она. – Это достойно выговора. По инструкции. Я могу это сделать.
– Правда? Ты читала инструкцию? Сама?
– Не только ты умеешь читать, Альварез. – Она развернулась и затопала обратно по лестнице в свой кабинет.
Чи вернулся, таща кипы руководств по эксплуатации.
– Понятия не имею, как ты это делаешь, – пропыхтел он, передавая мне журналы. – В них нет никакого смысла.
– Это талант.
Я взял пластиреновые тома и посмотрел на кабинет Сьюз. Она стояла наверху, глядя на меня через обзорное окошко, словно собиралась спуститься и оторвать мне голову. Тупая рекламщица, которой повезло, когда прежний босс ушел на пенсию.
Она понятия не имеет, чем обычно занимаются боссы, поэтому проводит большую часть времени, браня нас, заполняя бумаги с неведомыми ей адресатами и приставая к своей секретарше. Трудовые гарантии – отличная штука для людей вроде меня, но я понимаю, как может возникнуть желание кого-либо уволить: Сьюз покинет нас только в одном случае – если упадет с ведущей к обзорной комнате лестницы и свернет себе шею.
Она нахмурилась еще сильнее, пытаясь заставить меня отвести взгляд. Я позволил ей выиграть. Ну что ж, либо напишет выговор, либо нет. А даже если напишет, вполне может забыть подшить его. В любом случае уволить меня Сьюз не могла. Мы обречены быть вместе, как кошки в мешке.
Я начал пролистывать пластиковые страницы руководства, просматривая указатель и соотнося схему с лампочками. Снова поднял глаза на пульт. Их было много. Возможно, больше, чем я когда-либо видел.
Чи присел рядом со мной на корточки, наблюдая. Он снова начал чесать голову. Думаю, это его успокаивает. Но от одного вида по коже бегут мурашки, пока не привыкнешь. Наводит на мысли о вшах.
– Ты быстро это делаешь, – сказал он. – Почему ты не пошел в колледж?
– Шутишь?
– Вовсе нет. Ты умней всех, кого я встречал. Вполне мог бы пойти в колледж.
Я посмотрел на него, пытаясь понять, не издевается ли он. Чи уставился на меня в ответ совершенно искренне, словно собака, ожидающая подачки. Я вернулся к руководству.
– Полагаю, не хватило амбиций.
Правда состояла в том, что я не закончил старшие классы. Вылетел из средней школы № 105 и никогда не оглядывался назад. Конечно, вперед я тоже не особо смотрел. Помню, как сидел на начальном курсе алгебры, наблюдал за хлопающими губами учителя и не понимал ни слова. Я сдавал работы и постоянно получал двойки, даже на переписывании. Однако никто из одноклассников не жаловался. Они просто смеялись надо мной, когда я просил объяснить разницу между возведением в квадрат и удвоением. Не нужно быть Эйнштейном, чтобы догадаться, где тебе не место.
Я начал продираться через диагностические диаграммы. Засоров не обнаружено. Смотрите «Механическую диагностику», том третий. Я взял следующий журнал и стал листать.
– Кроме того, у тебя плохая система координат. Мы все тут не блещем интеллектом. – Я поднял глаза на кабинет Сьюз. – Умные люди не работают в таких дырах. – Сьюз снова хмурилась. Я отсалютовал ей. – Ясно?
Чи пожал плечами.
– Не знаю. Я двадцать раз пытался читать его, сидя на толчке, но так ничего и не понял. Если бы не ты, полгорода затопило бы дерьмом.
На панели вспыхнула еще одна лампочка: желтый, желтый, красный… И такой и осталась.
– Еще пара минут, и его затопит кое-чем похуже. Поверь мне, приятель, на свете полным-полно вещей пострашнее дерьма. Меркати как-то показал мне список, прежде чем уйти на пенсию. Все, что протекает через нас и что должны вычищать помпы: полихлорбифенилы, бисфенил А, эстроген, фталаты, гептахлор…
– У меня для всего этого есть наклейка «Суперчистый». – Он задрал рубашку и показал мне наклейку на коже, прямо под ребрами. Похожие улыбчивые желтые личики мне давал дедуля, когда у него случались приступы щедрости. «СУПЕРЧИСТЫЙ», – гласила надпись на лбу смайлика.
– Ты это покупаешь?
– Ну да. Семь баксов – семь штук. Беру каждую неделю. И теперь могу пить любую воду. Даже из Гудзона. – Он снова начал расчесывать скальп.
Секунду я смотрел, как он чешется, вспоминая прыщавую девчонку Нору, которая пыталась продать наклейки Марии, прежде чем идти купаться.
– Что ж, я рад, что тебе помогает. – Я повернулся и начал вводить команды перезапуска помп. – Давай посмотрим, удастся ли нам запустить эту сучку и избавить всех тех, у кого нет наклеек, от выводка трогов. Будь готов включить перезагрузку по моей команде.
Чи очистил линии данных и положил ладони на рычаги перезапуска.
– Не знаю, есть ли в этом смысл. Недавно шел по парку и знаешь, что увидел? Мамашу-трога с пятью детишками-трогами. К чему защищать нормальных людей, чтобы у них не рождались троги, если те, что живут в парке, размножаются целыми помётами?
Я посмотрел на Чи, подыскивая ответ, но он в общем-то говорил правду. Команды перезагрузки были выполнены, индикаторы шестой помпы показывали готовность.
– Три… два… один… На полную, – сказал я. – Давай, давай, давай.
Чи передвинул рычаги, панели озарились зеленым светом, и где-то глубоко под нами помпа вновь начала перекачивать сточные воды.
Мы карабкались по шкуре Кузович-сентер, взбираясь к небесам, взбираясь к «Вики», – Мэгги, Нора, Ву и я, – просачиваясь сквозь извивы лестниц, преодолевая мусор, расшвыривая упаковки от презервативов и пакетики от эффи, которые разлетались, словно осенние листья.
Синтезированные ксилофоны и японские литавры «Вики» гудели, подгоняя нас. Троги и болваны, лишенные моих связей, с завистью наблюдали за нашим восхождением. Наблюдали и перешептывались, когда мы проходили мимо, зная, что за Максом несколько должков и что я оказался на передовой, потому что вовремя починил туалеты.
Клуб разместился на макушке Кузовича, скопления старых брокерских офисов. Макс избавился от стеклянных кабинок и старых цифровых экранов для отслеживания тенденций Нью-Йоркской биржи и освободил кучу места. К сожалению, зимой от клуба было мало проку, поскольку однажды в приступе веселья мы выбили окна. Но несмотря на то, что теперь полгода здесь дули слишком сильные ветра, вид падающих стекол того стоил. Несколько лет спустя люди по-прежнему говорили об этом, и я до сих пор помню, как медленно они вылетали из рам и кружились в воздухе. А долетев до земли, осколками расплескивались по улицам, словно огромные ведра с водой.
В любом случае летом свежий воздух шел только на пользу, со всеми этими волнами затемнения, которые вечно вырубали электричество.
Входя в клуб, я закинулся эффи, передо мной предстала зыбь первобытной плоти, клановый сход потных прыгающих мартышек в рваных деловых костюмах, и мы все предались безумию, а наши глаза стали огромными на белых одутловатых лицах, напоминая рыб, что шевелятся на дне океана.
Мэгги улыбалась мне, пока мы танцевали, и наша драка над плитой была забыта. Я не возражал, потому что после драки над вилкой в розетке она неделю вела себя так, будто я во всем виноват, даже после того как сказала, что простила меня. Но сейчас, под танцевальный пульс «Вики», я снова стал ее рыцарем на белом коне и радовался, что она рядом, хотя это и означало присутствие Норы.
Поднимаясь по лестнице, я старался не смотреть на прыщавую кожу Норы и не отпускать шуточки по поводу ее распухшего лица, но она знала, о чем я думаю, и кидала на меня злобные взгляды, когда я предупреждал ее об аварийных ступенях. Кстати о тупости. Ум Норы остер, как тупой угол. Я не пью местную воду и не купаюсь в ней. Потому что постоянно работаю с канализацией. И слишком хорошо знаю, что входит в систему, а что выходит из нее. Люди вроде Норы вешают себе на грудь символ Кали-Марии или приклеивают на задницу смайлик «Суперчистый» – и надеются на лучшее. Я пью только бутилированную воду и принимаю душ только с фильтрующей насадкой. И тем не менее иногда у меня бывает сыпь. Но не гнойные прыщи.
Литавры пульсировали в моих глазных яблоках. На другой стороне клуба Нора танцевала с Ву, и теперь, когда эффи врубил в мозгу повышенную передачу, я видел ее положительные качества: она танцевала быстро и яростно… у нее были длинные черные волосы… и прыщи размером с сиськи.
Они выглядели зрелыми.
Я подобрался к ней и попытался извиниться за то, что раньше не ценил ее, но, боюсь, из-за шума и соплежевания по поводу ее кожи не смог добраться до сути. Она смылась прежде, чем я успел с ней помириться, бросив меня одного в пульсирующей утробе «Вики», в то время как вокруг колыхались толпы людей, а океанические волны эффи пробегали от моих глазных яблок к промежности и обратно, подкидывая меня все выше, и выше, и выше…
Девчонка в драных гольфах с повадками монашки хныкала в туалете, когда Мэгги обнаружила нас, оттащила ее в угол и взяла меня прямо на полу, а людям, пытавшимся воспользоваться писсуарами из нержавейки, приходилось нас огибать, но потом меня схватил Макс, и я не мог понять, занимались ли мы этим на барной стойке и в этом ли заключалась проблема, или же я просто отлил в неположенном месте, а Макс непрерывно ныл по поводу пузырей в джине и бунта, бунта, БУНТА, который ему грозит, если эти уроды-наркоманы не получат свою выпивку, и затолкнул меня под барную стойку, где выходят трубки из бочек с джином и тоником, и я словно плавал в кишках осьминога, а над головой у меня гремели литавры.
Я хотел прикорнуть прямо там, а может, поохотиться за красными трусиками «монашки», но Макс постоянно возвращался с новыми порциями эффи и говорил, что нашел причину проблемы, пузырчатой проблемы, прими немного, это очистит твою проклятую башку, нашел, откуда берутся пузыри, как они попадают в джин. Нет, нет, нет! Тоник, тоник, тоник! В тонике нет пузырей. Найди тоник. Останови БУНТ, верни все на свои места, прежде чем газовщики явятся и прикроют нас, и, черт побери, что ты там вынюхиваешь?
Плаваю под стойкой… Плаваю долго и глубоко… огромные глаза… доисторическая рыбина среди гигантских замшелых оплетенных корнями яиц, укрытых болотными туманами, вместе с барными тряпками, и потерянными ложками, и склизкими остатками барного сахара, и этими гигантскими серебристыми яйцами, лежащими под корнями, обрастающими мхом и плесенью, а больше ничем, в этих уродинах нет желткового тоника, они высосаны насухо, высосаны подчистую многочисленными динозаврами, которых томит жажда, и конечно, проблема именно в этом. Нет тоника. Совсем. Вообще.
Больше яиц! Больше яиц! Нам нужно больше яиц! Больше серебристых, сочащихся тоником яиц, которые катят на ручных тележках и тащат на спинах бармены в белых пиджаках и бабочках. Нужно больше яиц, чтобы проткнуть их длинными зелеными сосущими корнями-трубками, и тогда мы сможем высосать тоник из желтка, а Макс сможет снова смешивать д. с т., а я буду героем, ха-ха-ха, героем, чертовой суперзвездой, потому что я знаю все о серебристых яйцах и о том, как ввести в них правильные трубки, и не потому ли Мэгги всегда так злится на меня, что моя трубка не готова войти в ее яйцо, а может, у нее нет яиц, чтобы в них входить, но мы точно не собираемся к врачу выяснять, что у нее нет ни яиц, ни заменителей, и никто не прикатит к ней на ручной тележке, и не потому ли она прыгает в толпе в черном корсете с парнем, который лижет ей ноги и показывает мне средний палец?
И не потому ли нас ждет БУНТ, что когда я проломлю этому трогову отродью башку куском стойки, которую собираюсь одолжить у Макса… вот только я слишком глубоко занырнул, чтобы справиться с ноголизом. А маленькие дымящиеся кучки эффи продолжают расцветать на полу, и мы все заглатываем их, потому что я чертов герой-герой-герой, мастер на все руки и на все времена, и каждый кланяется, и шаркает ногами, и передает мне эффи, потому что никакого БУНТА не будет, и газовщики нас не закроют, и нам не придется ползти, изрыгая блевотину, вниз по лестнице на улицу.
А потом Макс выталкивает меня обратно на танцпол с новыми порциями эффи для Мэгги, весь прощение, и прощать легко, когда ходишь по потолку величайшего старейшего небоскреба в небе.
Голубые литавры и глазастые монашки. Прыщи и романтические ужины. Вниз по лестницам и на улицу.
К тому времени как мы вывалились из «Вики», я наконец вырвался из объятий эффи, но Мэгги еще парила, гладила меня руками, трогала, рассказывала, что собирается сделать, когда мы придем домой. Норе и Ву полагалось быть при нас, но в какой-то момент мы разделились. Мэгги не хотела их ждать, и мы двинулись к жилым кварталам, ковыляя меж башен старого города, обходя зловонные свидетельства работы дьявола и людских непотребств на тротуарах и уворачиваясь от ларьков, в которых торговали осьминогами на палочке.
Наконец воцарилась ночная прохлада, блаженное время между концом полуночного зноя и началом утренней духоты. Нас накрыло облако влажности, такое желанное после клуба. Без дождей и заморозков почти не нужно было следить за бетонными дождями.
По пути Мэгги гладила ладонями мои руки, время от времени прижимаясь, чтобы поцеловать меня в щеку или куснуть за ухо.
– Макс говорит, ты потрясающий. Ты спас вечеринку.
– Это было несложно, – пожал я плечами.
События в баре туманил весь тот эффи, что я принял. Кожа все еще пела. Я ощущал теплую пульсацию в промежности, видел дрожащую картинку с темными улицами и длинные ряды свеч в окнах башен, но прикосновение руки Мэгги было приятным, и она выглядела хорошо, и у меня имелись свои планы насчет того, чем мы займемся дома, так что я знал, что меня отпускает легко и медленно, словно я падаю в теплую пуховую постель, наполненную гелием и язычками.
– Любой бы догадался, что у него кончился тоник, если бы мы все так не зависли.
Я остановился напротив торговых автоматов. Три пустовали, а один был взломан, но в последнем еще осталась пара напитков. Я опустил деньги и выбрал бутылку «Блу вайтэлити» для Мэгги и «Суэтшайн» для себя. Приятный сюрприз: автомат выдал покупки.