Глокта хмыкнул.
— Ну, это вряд ли. Сульт ничего не знает. А если узнает, то мы оба, скорей всего, будем плавать с привязанными к лодыжкам камнями.
Она прищурилась.
«Королева купцов обдумывает сделку».
— Хорошо. А чем я смогу расплатиться?
— Вы расплатитесь тем, что вас больше не будет. О вас забудут. Выбросите Дагоску из головы, с ней покончено. Найдите себе других людей и спасайте их. Вы расплатитесь тем, что покинете Союз и никогда не вернетесь назад. Никогда в жизни.
— Вот так?
— Вот так.
— Но зачем это вам?
«О, мой излюбленный вопрос. Зачем я делаю это?» Он пожал плечами.
— Какая разница? Заблудившийся в пустыне…
— …берет воду у того, кто ее предложит. Не беспокойтесь. Я не откажусь.
Внезапно она протянула руку, и Глокта дернулся назад, но кончики ее пальцев всего лишь мягко прикоснулись к его щеке. Они замерли так на несколько мгновений; его кожу покалывало, веко дергалось, в шее стреляло.
— Возможно, — прошептала Эйдер, — если бы все сложилось по-другому…
— Если бы я не был калекой, а вы не были преступницей? Все сложилось так, как сложилось.
Она со слабой улыбкой опустила руку.
— Действительно. Хотелось бы мне сказать, что мы еще увидимся…
— Лучше не надо.
Она медленно кивнула.
— Тогда прощайте.
Она натянула на голову капюшон, снова скрыв свое лицо в тени, проскользнула мимо Глокты и быстро пошла к концу причала. Он стоял, тяжело опираясь на трость, смотрел ей вслед и потирал то место на щеке, которого коснулись ее пальцы.
«Итак, чтобы до меня дотронулась женщина, нужно всего лишь спасти ей жизнь. Надо бы делать это почаще».
Он отвернулся и сделал несколько мучительных шагов по пыльной набережной, вглядываясь в темные строения наверху.
«Может быть, где-то там прячется практик Витари, наблюдая за мной? Может быть, этой сцене найдется место в ее очередном отчете архилектору? — Глокта почувствовал, как по ноющей спине пробежала дрожь. — В мой отчет это точно не попадет. Впрочем, какая разница?»
Ветер переменился, и теперь Глокта чувствовал запах. Этот запах уже пропитал все закоулки города. Острый запах гари, дыма и пепла.
«Запах смерти. Если не случится чуда, никто из нас не уйдет отсюда живым».
Он посмотрел через плечо: Карлотта дан Эйдер уже шла по сходням.
«Ну… кроме одного человека».
— Все идет отлично! — пропел Коска со своим сочным стирийским акцентом. Широко улыбаясь, он глядел через парапет на побоище за стеной. — Что ни говори, а вчера мы хорошо поработали.
«Хорошо поработали…»
Под ними, по другую сторону рва, лежала истерзанная и обожженная голая земля. Она топорщилась арбалетными стрелами, словно темный подбородок, обросший щетиной. Повсюду валялись обломки приспособлений для осады: разбитые лестницы, перевернутые тачки с высыпавшимися камнями, обгоревшие и раздерганные плетеные щиты. Возвышался остов одной из громадных осадных башен, из груды пепла косо торчали почерневшие балки, паленые обрывки кожи хлопали на соленом ветру.
— Да, мы преподали гуркским подонкам такой урок, что они не скоро его забудут. Верно, наставник?
— Какой урок? — пробормотал Секутор.
«И правда, какой урок? Мертвых ничему не научишь».
Трупы усеивали пространство перед гуркскими позициями, в двухстах шагах от городских стен. Тела валялись на ничейной земле, окруженные завалами изломанного оружия и доспехов. Прямо перед рвом они лежали так густо, что, наверное, по ним можно было бы пройти от моря до моря, с одной стороны полуострова на другую, ни разу не ступив на землю. В нескольких местах мертвецы лежали плотными грудами.
«Это раненые пытались прикрыться умершими, а затем сами умирали, истекая кровью».
Глокта никогда не видел такой бойни. Даже после осады Ульриоха, когда брешь была забита телами союзников, гуркских пленных перерезали всем скопом, а храм был сожжен вместе с сотнями горожан.
Трупы лежали, сидели, свисали сверху; одни обгорели, другие скрючились в позе предсмертной молитвы, третьи небрежно распластались — их головы были размозжены сброшенными сверху камнями. Одежда на некоторых была разодрана и вывернута.
«Они рвали на себе рубашки, чтобы взглянуть на раны. Надеялись, что ранены не смертельно. Ни одна из надежд не оправдалась».
Легионы мух с жужжанием носились над телами. Сотни разных птиц перепрыгивали и перелетали с места на место, поклевывая нежданное угощение. Даже сюда, наверх, где дул порывистый ветер, доносилось зловоние.
«Готовый сюжет для кошмаров. Не удивлюсь, если они будут сниться мне следующие несколько месяцев. Если только я проживу эти месяцы».
У Глокты задергался глаз. Он сделал долгий выдох и повертел головой вправо и влево, разминая шею.
«Ну ладно. Мы должны сражаться дальше. Поздновато что-либо менять».
Он крепко вцепился свободной рукой в выщербленный камень, чтобы сохранить равновесие, и осторожно выглянул через парапет, желая получше рассмотреть ров.
«А вот это плохо».
— Они почти доверху засыпали канал здесь и дальше, возле ворот!
— Да уж, — весело отозвался Коска. — Они постоянно подтаскивают ящики с камнями и пытаются опрокинуть их туда. Мы едва успеваем их убивать.
— Канал — наша лучшая защита.
— И это верно. Это была хорошая идея. Однако ничто не длится вечно.
— Если не будет канала, ничто не помешает гуркам приставить лестницы, подкатить тараны и даже прорыть подкоп под наши стены! Возможно, нам следует организовать вылазку, чтобы отрыть его.
Коска отвел в сторону своих темные глаза.
— Спуститься со стен по веревкам, а потом возиться в темноте, меньше чем в двухстах шагах от гуркских позиций? Вы это имеете в виду?
— Да, что-то вроде того.
— Ну что ж, тогда желаю вам удачи.
Глокта фыркнул.
— Я бы, конечно, пошел. — Он постучал тростью по своей ноге. — Но боюсь, для меня дни героических деяний остались далеко позади.
— Ваше счастье.
— Не сказал бы… Надо выстроить баррикаду позади ворот. Там самое слабое место. Думаю, если мы оставим полукруг диаметром примерно в сотню шагов, это будет вполне эффективная зона поражения. Если врагам удастся прорваться внутрь, мы сможем удерживать их там какое-то время, а может быть, и отбросить назад.
«Может быть».
— Отбросить назад… — Коска поскреб струпья на шее. — Да уж, когда придет время, добровольцы будут на головы друг дружке лезть ради такого задания… Хорошо, я отдам распоряжения.
— Ими нельзя не восхищаться. — Генерал Виссбрук вышагивал по парапету, крепко стиснув руки за спиной своего безупречно выглаженного мундира.
«Удивительно, где он находит время, чтобы так выглядеть? Если учесть, как у нас идут дела… Впрочем, все мы цепляемся за что-нибудь этакое».
Виссбрук покачал головой, глядя вниз на горы трупов.
— Какая отвага! Снова и снова идти в атаку на столь мощные и хорошо укрепленные позиции! Мне редко доводилось видеть людей, с такой готовностью отдающих свои жизни.
— Да, это самое необычное и опасное из их качеств, — произнес Коска. — Они считают, что правда на их стороне.
Виссбрук сурово глянул на него из-под нахмуренных бровей.
— Но правда на нашей стороне!
— Как вам угодно. — Наемник ухмыльнулся Глокте. — Однако мне кажется, что все остальные давно расстались с идеей, будто нечто подобное существует… Тащат ящики с камнями наши гурки-храбрецы — у меня ж одна забота: чтобы гурк отдал концы!
Он разразился лающим смехом.
— Мне это вовсе не кажется забавным! — отрезал Виссбрук. — К поверженному врагу следует относиться с уважением.
— Почему это?
— Потому что на его месте мог оказаться любой из нас! Гнили бы сейчас на жаре… и, возможно, скоро так и будет.
Коска лишь рассмеялся еще громче и хлопнул Виссбрука по плечу.
— Вот, до вас начинает доходить! Если я чему-то и научился за двадцать лет военной жизни, так это тому, что во всем нужно уметь видеть смешную сторону!
Глокта смотрел, как стириец хохочет, глядя на поле битвы.
«Пытается поймать удобный момент, чтобы переметнуться на другую сторону? Вычисляет, надо ли всерьез драться с гурками, пока они не предложили ему больше, чем я? В этой шелудивой голове скрываются не только забавные стишки, но сейчас мы не можем без него обойтись. — Глокта взглянул на генерала Виссбрука, который обиженно отошел от них подальше. — У нашего пухлого друга не хватит мозгов и храбрости, чтобы удерживать город дольше недели».
На плечо Глокты легла рука, и он снова обернулся к Коске.
— Что такое? — резко спросил он.
— Э-э… — пробормотал наемник, показывая куда-то в голубое небо.
Глокта проследил взглядом за его пальцем. Там была какая-то черная точка, немного выше того места, где они стояли. Она двигалась вверх.
«Что это? Птица?»
Точка достигла пика своего полета и начала снижаться. Понимание пришло внезапно.
«Камень. Снаряд из катапульты».
Он вырастал и становился все больше, кувыркаясь в воздухе. Казалось, снаряд движется с нелепой медлительностью, словно сквозь воду. То, что он не издавал абсолютно никакого звука, лишь добавляло ощущения нереальности. Глокта смотрел на камень, раскрыв рот. Все смотрели так же. Всех сковало жуткое ожидание. Было невозможно предугадать точно, куда попадет камень. Люди, стоявшие на верхушке стены, начали разбегаться в разные стороны. Они спотыкались, налетали друг на друга, ахали, кричали и бросали оружие.
— Мать твою, — прошептал Секутор, падая лицом вниз на каменную дорожку.
Глокта оставался стоять где стоял, не сводя взгляда с этого единственного темного пятна на ясном небе.
«Может быть, он предназначается мне? Несколько тонн камня разнесут мои останки в клочки и развеют по городу? Что за смехотворно редкий способ умереть!»
Уголки его губ поползли вверх в бледной усмешке.
Раздался оглушительный грохот, и секция парапета неподалеку от них оторвалась от стены; над этим местом взвилось облако пыли, в воздух полетели камни. Мимо жужжали осколки. Солдату, стоявшему меньше чем в десяти шагах, начисто снесло голову пролетающей глыбой. Обезглавленное туловище несколько мгновений продолжало стоять, пошатываясь, потом колени убитого подогнулись, он опрокинулся назад и рухнул вниз со стены.
Снаряд упал где-то в Нижнем городе и покатился, подпрыгивая и громя хибары; расщепленные балки разлетались, как спички, позади оставался широкий след разрушений. Глокта заморгал. В его ушах звенело, однако он слышал, как рядом кто-то кричит. Странный голос. Стирийский акцент. Коска.
— Больше вы все равно ничего не сможете, мудозвоны! Я еще здесь!
— Гурки обстреливают нас! — вопил Виссбрук, присев на корточки у парапета и закрывая голову обеими руками; на плечах его мундира осел слой тонкой пыли. — Это был залп из их катапульт!
— Да что вы говорите, — буркнул Глокта.
Снова раздался оглушительный грохот, и второй снаряд врезался в стену подальше от них, расколовшись ливнем обломков. Камни размером с человеческую голову полетели вниз, в воду. Даже дорожка под ногами Глокты содрогалась от мощи удара.
— Они опять наступают! — взревел Коска. — Людей к стенам! Все к стенам!
Мимо побежали люди: бок о бок туземцы, наемники, союзные солдаты. Они взводили арбалеты, вытаскивали стрелы, кричали и окликали друг друга в разноязычной сумятице. Коска ходил среди них, хлопал по спинам, потрясал кулаком, рычал и хохотал, не выказывая ни малейшего признака страха.
«Чрезвычайно вдохновляющий вождь вышел из полубезумного пьяницы».
— К черту! — прошипел Секутор Глокте на ухо. — Я не солдат, черт возьми!
— Я тоже больше не солдат, однако могу насладиться зрелищем.
Он проковылял к парапету и выглянул наружу. На этот раз ему удалось заметить, как в далеком мареве взлетает вверх огромная стрела катапульты. На этот раз расстояние было вычислено неточно, и снаряд пролетел высоко над их головами. Глокта проводил его взглядом и сморщился от острой боли в шее. Снаряд рухнул у стен Верхнего города, гулко ударившись о землю. Каменные обломки полетели вглубь трущоб.
Могучий рог протрубил позади гуркских шеренг — раскатился прерывистый звук, а за ним ударили барабаны. Они бухали все одновременно, словно шаги неведомого чудовища.
— Они идут! — ревел Коска. — Готовьте луки!
Глокта слышал, как приказ прокатился по стене, передаваемый от человека к человеку, и вскоре зубчатые верхушки башен ощетинились заряженными арбалетами — острия стрел сверкали на безжалостном солнце.
Огромные плетеные щиты, отмечавшие границу гуркских позиций, медленно и плавно поползли вперед, через опустошенную ничейную землю — к стенам.
«А за ними, без сомнения, гуркские солдаты кишат, как муравьи».
Рука Глокты мучительно крепко сжала каменное ребро парапета. Он наблюдал, как они наступают, и его сердце колотилось почти так же громко, как гуркские барабаны.
«От страха или от возбуждения? И есть ли разница? Когда в последний раз я испытывал подобную сладко-горькую дрожь? Когда выступал перед Открытым советом? Когда руководил атакой королевской кавалерии? Когда бился перед ревущими толпами на турнире?»
Щиты неуклонно приближались, по-прежнему выстроенные в ровную линию поперек всего перешейка.
«Осталась сотня шагов… девяносто… восемьдесят… — Он искоса взглянул на Коску, по-прежнему скалившего зубы, как безумец. — Когда же он отдаст приказ? Шестьдесят… пятьдесят…»
— Приготовиться! — взревел стириец. — Огонь!
По стене прокатилась волна громкого треска, и все арбалеты были разряжены одним мощным залпом, усыпав стрелами щиты и землю вокруг них. Стрелы впивались в трупы и в любого из гурков, которому не повезло оставить незащищенной какую-либо часть своего тела. Стрелки опустились на колени за парапетом и принялись перезаряжать арбалеты. Они доставали новые стрелы, вращали рукоятки, торопились и потели. Удары барабанов стали чаще, настойчивее, щиты ползли вперед прямо по разбросанным телам.
«Должно быть, за этими щитами не очень-то приятно: идешь по трупам и гадаешь, скоро ли сам к ним присоединишься».
— Масло! — крикнул Коска.
С башни, что была слева от Глокты, полетела бутылка с зажженным фитилем. Она разбилась об один из плетеных щитов, и по его поверхности жадно разбежались огненные струйки. Щит побурел, почернел, зашатался, изогнулся и начал постепенно заваливаться назад. Из-за него с воем выбежал солдат, его рука была объята пламенем.
Пылающий щит упал на землю, открыв колонну гурков. Одни толкали тачки с булыжниками, другие несли длинные лестницы, прочие были вооружены луками, мечами, копьями. Гурки издали боевой клич и ринулись вперед, подняв щиты, стреляя из луков вверх по стенам, петляя между трупами. Кто-то падал навзничь, пронзенный арбалетными стрелами. Кто-то выл, зажимая руками раны. Кто-то полз по земле, хрипя и изрыгая проклятия. Одни молили о пощаде, другие сопротивлялись, третьи пытались убежать, но их настигали выстрелы в спину.
Наверху, на стенах, тенькали луки и клацали арбалеты, летели вниз новые бутылки с горящим маслом. Кто-то орал от боли, шипел и ругался, кто-то укрывался за парапетом, а снизу взмывали все новые и новые стрелы, гремели по камням, свистели над головами и время от времени с тупым звуком входили в плоть. Коска поставил одну ногу на зубец стены, не обращая внимания на опасность; он перегнулся вперед и, потрясая зазубренной саблей, вопил что-то, чего Глокта не мог разобрать. Кричали все вокруг, и нападающие, и защитники.
«Сражение. Хаос. Теперь я вспоминаю. Неужели когда-то это мне нравилось?»
Вспыхнул еще один щит, наполняя воздух едким черным дымом. Гуркские солдаты посыпались из-за него, словно пчелы из разбитого улья. Они обступили дальнюю сторону рва и выбирали место, где установить лестницу. Защитники стали швырять в них со стены каменные глыбы. Новый снаряд из катапульты упал с большим недолетом и проложил широкую тропу посреди гуркской колонны, разбросав в стороны убитых и клочья плоти.
Мимо протащили солдата с торчащей из глаза стрелой.
— Я выживу? — выл он. — Я выживу?
Минутой позже человек совсем рядом с Глоктой внезапно вскрикнул: стрела пробила ему грудь. Он развернулся вполоборота, арбалет выпал из его руки, и стрела по самое оперение вошла в шею его соседа. Оба рухнули под ноги Глокте, заливая камни кровью.
Внизу, у подножия стены, бутылка с маслом разбилась посреди толпы гуркских солдат как раз в тот момент, когда они пытались установить лестницу. К вони разложения и дыму горящего дерева прибавился слабый запах жареного мяса. Охваченные огнем люди вопили, метались и кидались в затопленный ров.
«Умереть от огня или от воды. Ну и выбор».
— Ну что, вы видели достаточно? — прошипел ему на ухо Секутор.
— Да.
«Более чем достаточно».
Глокта оставил Коску, хрипло орущего по-стирийски, а сам начал проталкиваться через толпу наемников к лестнице. Он пошел следом за носилками; каждый шаг причинял мучительную боль, но он старался не отставать, а навстречу ему тек нескончаемый поток людей.
«Никогда бы не подумал, что буду рад спускаться по лестнице».
Впрочем, радость была недолгой. Когда он достиг подножия лестницы, его левая нога уже отказывала, охваченная слишком знакомой мучительной болью.
— Черт возьми! — шипел сквозь зубы Глокта, прыгая на одной ноге и опираясь о стену. — Даже раненые способны передвигаться лучше, чем я! — Он взглянул на ковыляющего мимо солдата, перевязанного окровавленными бинтами.
— Это неправильно, — шипел Секутор. — Мы сделали свое дело. Мы нашли предателей. Так какого черта мы все еще здесь?
— Сражаться за короля — это, очевидно, не для тебя?
— Умирать за него — точно не для меня.
Глокта хмыкнул.
— Ты думаешь, во всем этом треклятом городе хоть кому-нибудь это нравится? — Ему показалось, что сквозь шум битвы до него доносится голос Коски, поносящего гурков. — Не считая сумасшедшего стирийца, конечно. Присматривай за ним, хорошо, Секутор? Он предал Эйдер, предаст и нас, если дела пойдут плохо.
Практик внимательно взглянул на него, и на этот раз в его глазах не было ни тени улыбки.
— А дела идут плохо?
— Ты же был там, наверху. — Глокта сморщился, вытягивая ногу. — Бывало и лучше.
Этот длинный сумрачный зал раньше был храмом. Когда начались атаки гурков, сюда стали приносить раненых, чтобы за ними ухаживали жрецы и женщины. Место было удобное — в Нижнем городе, недалеко от стен. Жителей в этой части трущоб почти не осталось.
«Мощные пожары и падающие на голову камни быстро делают район непопулярным».
По мере того как битва продолжалась, легкораненые возвращались на стены, а здесь оставались только серьезные больные. Люди с отрубленными конечностями, с глубокими ранами, с обширными ожогами, со стрелами, засевшими в теле, лежали повсюду в сумрачных проходах на залитых кровью носилках. День за днем их число увеличивалось, пока их тела не заполонили весь пол. С ходячими ранеными теперь разбирались снаружи, а это место предназначалось для искалеченных и истерзанных.
«Для умирающих».
Здесь каждый разговаривал на языке собственной боли. Одни стонали, не умолкая. Другие кричали, требовали помощи, пощады, воды, звали своих матерей. Кто-то кашлял, хрипел и сплевывал кровь. Кто-то испускал последний вздох.
«Только мертвые молчат».
Мертвых здесь было множество. Время от времени трупы с болтающимися конечностями вытаскивали наружу, чтобы завернуть в дешевые саваны и уложить в штабель возле задней стены.
Глокта знал, что весь день группы мрачных мужчин рыли могилы для туземцев.
«В соответствии с местными верованиями. Огромные ямы среди развалин, каждая может вместить по дюжине тел».
И всю ночь те же люди сжигали мертвецов Союза.
«В соответствии с нашим отсутствием веры. Сжигали наверху, на утесах, чтобы жирный дым сносило в сторону залива. Можно только надеяться, что он летит прямо в лица гурков. Последнее оскорбление, которое мы можем им нанести».
Глокта медленно тащился по просторному залу, заполненному голосами чужих страданий, вытирал пот со лба и вглядывался в лица раненых. Темнокожие дагосканцы, стирийские наемники, белокожие союзники — все вперемешку.
«Люди разных наций и разных цветов кожи объединились против гурков и теперь умирают вместе, бок о бок, на равных. Эта картина могла бы согреть мне сердце, если бы оно у меня было».
Краем глаза он заметил практика Инея, который укрылся неподалеку у стены и настороженно обшаривал взглядом помещение.
«Моя бдительная тень следит, чтобы никто не проломил мне череп в качестве награды за старания на службе архилектора».
Небольшое пространство в задней части храма было отгорожено занавеской — там делали операции раненым.
«Насколько они вообще способны делать операции. Рубить и кромсать ножом и пилой, отхватывать ноги по колено, руки по плечо».
Самые громкие вопли доносились именно оттуда, из-за этой грязной занавески. Отчаянные рыдания и стенания.
«Так же кроваво, как по ту сторону городских стен».
Через щелку между занавесками Глокта увидел Кадию за работой. Его белые одежды стали бурыми. Прищурившись, он всматривался в распластанную перед ним влажную плоть, кромсая ее ножом.
«Кажется, там обрубок ноги?» Голос раненого захрипел и стих.
— Умер, — коротко сказал хаддиш, бросил нож на стол и вытер окровавленные руки тряпкой. — Несите следующего.
Он отодвинул занавеску и выбрался наружу. Его взгляд упал на Глокту.
— Ага! Вот и причина всех наших несчастий! Пришли, чтобы растравить свое чувство вины, наставник?
— Нет. Хочу проверить, есть ли оно у меня.
— И что вы видите?
«Хороший вопрос. Что я вижу?»
Глокта опустил взгляд на молодого парня, лежавшего на грязной соломе возле стены между двумя другими. Его лицо покрывала восковая бледность, глаза остекленели, губы быстро шевелились, бормоча бессвязные слова. У него была отнята нога выше колена, обрубок завернут в пропитавшиеся кровью тряпки, бедро туго перетянуто ремнем.
«Каковы его шансы выжить? Ничтожны. Свои последние несколько часов он проведет в мучениях и грязи, слушая стоны товарищей. Молодая жизнь, угасшая задолго до срока… И так далее, и тому подобное».
Глокта приподнял брови. Он не чувствовал ничего, кроме легкого отвращения — словно вместо умирающего перед ним лежала куча мусора.
— Нет, — сказал он.
Кадия взглянул на свои окровавленные руки.
— В таком случае Бог воистину благословил вас, — пробормотал он. — Не все обладают такой выдержкой.
— Ну, не знаю. Ваши люди хорошо сражались.
— Хорошо умирали, вы имеете в виду.
В спертом воздухе зазвучал резкий смех Глокты.
— Бросьте! Нет такого понятия, как «хорошо умирать»! — Он оглянулся на бесконечные ряды раненых. — И вы, как никто другой, уже должны были это усвоить.
Кадия не стал смеяться.
— Сколько еще мы продержимся, как вы думаете?
— Что-то вы упали духом, хаддиш. Да, героические битвы до последней капли крови привлекательны в теории, но не в реальности. Как и многое в этом мире.
«Блестящий молодой полковник Глокта мог бы это подтвердить, когда его тащили в плен с наполовину оторванной ногой. В тот момент его представления о том, как устроен мир, коренным образом изменились».
— Спасибо за вашу заботу о моем духе, наставник, однако я привык к разочарованиям. И поверьте мне, справлюсь с этим. Мой вопрос остался без ответа: как долго еще мы продержимся?
— Если морские пути не перекроют и корабли будут по-прежнему подвозить нам припасы, если гурки не отыщут путь в обход наших стен, если мы будем стоять плечом к плечу и не терять головы, мы продержимся еще много недель.
— И чего мы дождемся?
Глокта помедлил.
«В самом деле, чего?»
— Может быть, в конце концов гурки падут духом.
— Ха! — фыркнул Кадия. — Гурки никогда не падают духом. Они покорили всю Канту и нигде не шли на попятный. Нет! Император сказал, и он не отступится от своего слова.
— Тогда нам остается надеяться, что война на севере закончится быстрее и армия Союза придет нам на помощь.
«Напрасная надежда. Пройдут месяцы, прежде чем дела в Инглии будут улажены. И даже после этого армия не сможет сражаться по новой. Мы предоставлены самим себе».
— И когда нам ожидать этой помощи?
«Когда звезды погаснут? Когда небо упадет на землю? Когда я пробегу милю с веселой улыбкой на лице?»
— Если бы я знал ответы на все вопросы, едва ли я пошел бы в инквизицию! — отрезал Глокта. — Может быть, вам стоит помолиться о божественной помощи. Если какая-нибудь мощная волна смоет гурков с полуострова, это придется нам очень кстати. Кто говорил мне недавно, что чудеса порой случаются?
Кадия медленно кивнул.
— Наверное, нам обоим надо молиться. Боюсь, у нас больше шансов дождаться помощи от моего бога, чем от ваших хозяев.
Мимо пронесли носилки со стонущим стирийцем, из живота которого торчала стрела.
— Я должен идти. — Кадия вернулся в операционную, занавеска за его спиной опустилась.
Глокта хмуро посмотрел ему вслед.
«Вот так и рождаются сомнения. Гурки постепенно затягивают петлю вокруг города. Наша гибель приближается, и все это видят. Мы странно относимся к смерти. Когда она далеко, мы над ней смеемся, но чем она ближе, тем страшнее. Стоит ей подойти вплотную — не смеется уже никто. Дагоска наполнена страхом, и теперь сомнения будут расти. Рано или поздно кто-нибудь попытается сдать город гуркам, хотя бы для того, чтобы спасти свою жизнь или жизни своих любимых. Вполне возможно, что сначала они избавятся от беспокойного наставника, втянувшего их в это безумие…»
Внезапно он ощутил чью-то руку на плече и резко развернулся. Его нога подвернулась, он оступился и едва успел привалиться к колонне, чуть не наступив на хрипящего туземца с перебинтованным лицом. За его спиной стояла мрачная Витари.
— Черт подери! — Глокта закусил губу, превозмогая острую боль в ноге. — Вас не учили, что не стоит подкрадываться к людям исподтишка?
— Наоборот, меня учили подкрадываться. Мне нужно с вами поговорить.
— Так говорите! Только больше не прикасайтесь ко мне.
Она окинула взглядом раненых.
— Не здесь. Наедине.
— Ох, да бросьте вы! Что такого вы можете мне сказать, чего нельзя произносить посреди лазарета с умирающими героями?
— Узнаете, когда мы окажемся снаружи.
«Цепь вокруг горла, как знак внимания со стороны его преосвященства? Или просто болтовня о погоде? — Глокта улыбнулся. — С нетерпением жду разгадки».
Он поднял руку, давая знак Инею, и альбинос скрылся в тени. Глокта захромал следом за Витари, обходя стонущих раненых. Они вышли через заднюю дверь наружу, на воздух. Острый запах пота сменился острым запахом гари, к которому примешивалось что-то еще…
Вытянутые ромбовидные фигуры, закутанные в грубую серую материю с пятнами крови, были сложены вдоль стены храма в штабель высотой по плечо. Тут был целый склад. Покойники терпеливо ожидали погребения.
«Урожай сегодняшнего утра. Какое отличное зловещее местечко, как раз для приятной беседы! Едва ли найдешь лучшее».
— Итак, что скажете насчет осады? На мой вкус, слишком много шума, но вашему другу Коске, кажется, нравится…
— Где Эйдер?
— Что? — переспросил Глокта, выигрывая время на обдумывание ответа.
«Не ожидал, что она узнает об этом так скоро».
— Эйдер. Не помните ее? Такая разодетая, словно дорогая шлюха. Украшение городского правящего совета. Она еще пыталась сдать нас гуркам. Ее камера пуста. Почему?
— Ах, вы о ней… Она в море. — «Это правда». — С хорошей длинной цепью, обмотанной вокруг туловища. — «А вот это вранье»— Теперь она украшает дно этого залива, если уж вам так интересно.
Оранжевые брови Витари подозрительно насупились.
— Почему мне ничего не сказали?
— У меня есть занятия поважнее, чем держать вас в курсе событий. У нас тут еще война идет, если вы не заметили!
Глокта повернулся, но ее длинная рука метнулась перед его лицом и уперлась ладонью в стену, перегородив ему дорогу.
— Держать меня в курсе значит держать в курсе Сульта. Если мы начнем рассказывать ему разные версии…
— Где вы были последние несколько недель? — Он засмеялся, указывая на груду завернутых в саваны фигур возле стены. — Забавно: чем ближе тот день, когда гурки прорвутся в город и перережут все живое в Дагоске, тем меньше я беспокоюсь по поводу его говенного преосвященства! Говорите ему все, что хотите. Вы меня утомили.
Он сделал движение, чтобы протиснуться мимо ее руки, но Витари не шелохнулась.
— А если я буду говорить ему то, что хотите вы? — шепнула она.
Глокта нахмурился.
«А вот это уже интересно. Любимица Сульта, которая должна следить, как бы я не сбился с пути истинного, предлагает мне сделку? Что это, уловка? Ловушка? — Их лица разделяло не более фута, и Глокта посмотрел ей прямо в глаза, пытаясь угадать, о чем она думает. — Нет ли в этих глазах едва уловимого намека на отчаяние? Может быть, ею движет обычный инстинкт самосохранения? Тот, кто его потерял, забывает, как сильно это влияет на всех остальных…»
На его лице появилась улыбка.
«Да, кажется, я начинаю понимать…»
— Вы полагали, что, как только мы найдем изменников, вас сразу же отзовут? Вы думали, что Сульт пришлет за вами уютный кораблик и он привезет вас прямо домой! Однако теперь кораблей нет ни для кого, и вы боитесь, что добрый дядюшка забыл о вас! Что вас бросили на растерзание гуркам вместе с остальным пушечным мясом!
Глаза Витари сузились.
— Позвольте, я открою вам секрет. Как и вы, я не по своей воле приехала сюда. Но я давно выучила правило: когда Сульт приказывает что-то выполнить, лучше хотя бы сделать вид, что ты подчиняешься. Теперь я хочу одного — выбраться отсюда живой. — Она придвинулась еще ближе. — Можем ли мы помочь друг другу?
«И действительно, можем ли? Я не знаю».
— Ну хорошо. Думаю, я найду лишнее местечко для внезапно образовавшегося нового друга в светском водовороте моей жизни. Посмотрим, смогу ли я что-то для вас сделать.
— Посмотрим?
— Большего вы от меня не дождетесь. Вообще-то я не умею помогать людям. Давно не практиковался, знаете ли.
Он ухмыльнулся ей в лицо своей беззубой улыбкой, тростью отодвинул с пути ее ослабевшую руку и заковылял мимо груды тел обратно, к двери в храм.
— Что мне сказать Сульту насчет Эйдер?
— Скажите ему правду, — отозвался Глокта через плечо. — Скажите ему, что она мертва.
«Скажите ему, что мы все мертвы».
Глава 28
Так вот что такое боль
— Где я? — спросил Джезаль; но его челюсть не двигалась.
Колеса повозки скрипели на поворотах, все вокруг было ослепительно ярким и расплывчатым, звуки и свет врезались в звенящий от боли череп.
Он попытался сглотнуть, но не смог. Попытался поднять голову, и боль пронзила его шею, желудок скрутило.
— Помогите! — завопил он, однако из горла вырвался лишь хрип.
Что произошло? Мучительно яркое небо вверху, мучительно твердые доски внизу. Он лежал в повозке, головой на колючем мешке, его кидало и подбрасывало.
Была схватка, это он помнил. Схватка среди камней. Кто-то что-то кричал. Хруст, удар, слепящий свет — и после этого только боль. Даже думать было больно. Он хотел поднять руку, чтобы ощупать лицо, но не смог. Он попытался согнуть ноги и сесть, но и это оказалось невыполнимым. Джезаль шевелил губами, издавая невнятные звуки и стоны.
Его охватывала паника. Все тело изнывало от боли. Одна рука была крепко примотана к груди, но другой рукой он слабо ухватился за бортик повозки, чтобы сделать хоть что-нибудь. Его глаза вылезали из орбит, сердце колотилось, он шумно и тяжело дышал.
— Гха! — сумел выдавить он. — Гр-р-ха!
Но чем настойчивее он пытался заговорить, тем сильнее наваливалась боль. Вскоре ему казалось, что его лицо сейчас расколется пополам, а череп разлетится вдребезги…
— Спокойно.
В поле зрения, покачиваясь, вплыло покрытое шрамами лицо. Девятипалый. Джезаль попытался ухватиться за него, но северянин поймал его руку своей лапищей и крепко сжал.
— Ну-ка, успокойся и послушай меня. Да, тебе больно. Боль кажется невыносимой, но это не так. Ты думаешь, что умираешь, но это тоже не так. Слушай меня, потому что я сам это испытал и знаю, о чем говорю. Теперь с каждой минутой, с каждым часом, с каждым днем тебе будет легче.
Джезаль почувствовал, как вторая рука северянина легла на его плечо и мягко подтолкнула его обратно в повозку.
— Сейчас тебе нужно просто лежать, и все будет хорошо. Ты понял? Тебе досталось самое легкое, счастливчик!
Джезаль позволил своему телу отяжелеть и упасть назад. Все, что от него требовалось, это лежать. Он стиснул огромную ладонь, и Девятипалый сжал его руку в ответ. Боль как будто уменьшилась. Она была по-прежнему ужасна, но он мог с ней совладать. Дыхание стало глубже. Глаза закрылись.
Ветер носился над выстуженной равниной, ерошил короткую траву, теребил его изорванную куртку, его засаленные волосы, его грязные повязки, но Джезаль не обращал на это внимания. Мог ли он справиться с ветром? Мог ли он хоть с чем-то справиться?
Он сидел, прислонившись спиной к колесу повозки, и широко раскрытыми глазами смотрел на свою ногу. К ней с обеих сторон было привязано по обломку копейного древка, туго примотанных рваными полосами одежды. Они удерживали ногу в прямом положении. Рука выглядела не лучше — она была зажата между двумя досками, выломанными из щитов, и крепко привязана к груди. Бледная кисть безвольно болталась, пальцы свисали, бесчувственные и бесполезные, как сосиски.
Жалкие импровизированные попытки лечения. Джезаль ни разу не видел, чтобы что-либо подобное кому-то помогло. Возможно, его бы это даже позабавило, если бы, к несчастью, он сам не оказался пациентом. Он никогда не выздоровеет. С ним покончено, теперь он обломок, развалина. Станет ли он калекой вроде тех, которые стояли на углах адуанских улиц? Он всегда избегал их.
Инвалид войны, оборванный и грязный, сующий свои культи в лицо прохожим и тянущий скрюченные пальцы за медяками, — неуютное напоминание о том, что у солдатской службы есть и темная сторона, о чем люди предпочитают не думать.
Станет ли он теперь калекой, как… Жуткий холод пополз по его телу. Как Занд дан Глокта! Он попытался пошевелить ногой и застонал от боли. Суждено ли ему до конца дней ходить с тростью? Шаркающий кошмар, которого все сторонятся. Живой урок для других, на него показывают пальцами и шепчутся за спиной. Вот идет Джезаль дан Луфар! Когда-то он был многообещающим юношей, красавцем, он победил на турнире, и толпа рукоплескала ему. И кто бы мог подумать!.. Какая потеря, какая жалость, пойдемте скорее, он приближается!..
А потом он подумал о том, на что теперь похоже его лицо. Он попытался пошевелить языком и сморщился от пронзившей его мучительной боли, но все же успел понять, что география его ротовой полости до ужаса изменилась. Все было перекошено, расшатано и сдвинуто. В зубах зияла дыра, по ощущению — около мили шириной. Губы неприятно кололо под повязкой. Все разбито и раскромсано. Он превратился в чудовище!
Чья-то тень упала на его лицо, и Джезаль сощурился, глядя против солнца. Над ним стоял Девятипалый, сжимая в огромном кулаке мех с водой.
— Вода, — буркнул он.
Джезаль покачал головой, но северянин, не обращая внимания, присел рядом на корточки, вытащил пробку и протянул ему мех.
— Надо попить. Промыть рот.
Джезаль раздраженно выхватил у него мех, осторожно поднес к менее поврежденной стороне рта и попытался наклонить. Раздутый мех свесился набок. Несколько мгновений Джезаль сражался с ним, прежде чем понял, что не сможет напиться, имея только одну действующую руку. Он снова упал на спину, закрыл глаза и тяжело задышал через нос. Очень хотелось скрипнуть зубами, но он быстро одумался.