Паоло БАЧИГАЛУПИ

Избранные произведения

в одном томе





ЗАВОДНАЯ

^(цикл)

Калорийщик

Нет мамочки, нет папочки, бедный я сирота! Деньги? Дай монетку!

Уличный мальчишка сделал колесо, потом сальто, и вокруг его обнаженного тела заклубилась желтая пыль с тротуара.

Лалджи остановился и уставился на грязного светловолосого попрошайку, который приземлился прямо перед ним. Его внимание, похоже, подогрело бродяжку, тот сделал еще одно сальто, улыбнулся, продолжая сидеть на корточках, и на его потной чумазой физиономии появилось хитрое и одновременно нетерпеливое выражение.

— Деньги? Дай денег!

Городская жизнь замерла под гнетом полуденной жары. Несколько фермеров в хлопковых комбинезонах вели мулов в направлении полей. Дома из древесины марки «всепогодная» стояли, прислонившись к своим соседям, точно нагрузившиеся под завязку пьяницы, пропитанные дождем и потрескавшиеся от солнца, но в соответствии с обещаниями строившей их компании вполне надежные. В дальнем конце узкой улицы начинались роскошные зеленые заросли «сойПро» и «хайГро», которые, тихонько покачиваясь и шурша на ветру, тянулись к голубому горизонту. Эта деревенька почти ничем не отличалась от тех, что Лалджи видел, путешествуя вверх по реке, — еще один фермерский анклав, отдающий свою интеллектуальную собственность и отправляющий калории в Новый Орлеан.

Мальчишка, заискивающе улыбаясь и кивая головой, точно змея, готовящаяся нанести удар, подполз поближе.

— Деньги? Монетки?

Лалджи сунул руки в карманы на случай, если у мальчишки поблизости болтаются дружки, и смерил его взглядом.

— А с какой стати я должен давать тебе деньги?

Мальчишка приостановился и поднял голову. Затем открыл рот и тут же его захлопнул, решив вернуться к первоначальному, более привычному сценарию:

— Нет мамочки? Нет папочки? — Однако сейчас его слова прозвучали как вопрос, словно он и сам не был уверен в этом.

Лалджи с отвращением поморщился и собрался было пнуть мальчишку ногой, но тот отскочил в сторону и упал на спину, стараясь увернуться, что на короткое мгновение порадовало Лалджи. По крайней мере попрошайка оказался достаточно резвым. Он повернулся и снова зашагал по улице, а у него за спиной слышались жалобные вопли:

— Не-е-е-ет мамочки! Не- е-е-е-ет папочки!

Лалджи раздраженно тряхнул головой. Мальчишка завывал, выпрашивая деньги, но преследовать его не стал. Значит, он не настоящий нищий. Обычный бродяга — скорее всего случайное творение людей, приехавших в деревню и проявивших особое расположение к светловолосым уличным мальчишкам. Ученые и рабочие «Агрогены» и «Мидвест гроуэр» с готовностью демонстрируют сострадание к жителям деревни, расположенной в самом сердце империи.

Сквозь щель между покосившимися хижинами Лалджи увидел роскошную зелень «сойПро» и «хайГро». Одного взгляда на поля калорий хватило, чтобы в голове у него возникли будоражащие воображение картинки загружающихся барж, которые затем отправятся сквозь шлюзы в Сент-Луис или Новый Орлеан, а оттуда в ненасытные утробы мегадонтов. Это было невозможно — зрелище изумрудных полей убедительно говорило о том, что ни один ребенок не может здесь попрошайничать с достаточной достоверностью. Только не там, где повсюду «сойПро». Лалджи снова с возмущением покачал головой и зашагал по узкой тропке между двумя домами.

В темном переулке витал едкий запах «всепогодной» древесины. Парочка чеширов, прятавшихся в тенях, сорвалась с места и исчезла в лучах яркого солнца. Примерно там же находилась кинетическая лавка, которая прислонилась к своим потрепанным жизнью соседям, заполняя переулок вонью навоза и пота животных, смешивавшихся с запахом древесины. Лалджи приблизился к двери из планок и толкнул ее внутрь.

Лучи солнца золотыми стрелами пронизывали мрак, сладковато пропахший навозом. Два нарисованных от руки плаката, висевших на стене, частично оторвались, но оставались вполне читаемыми. Первый гласил: «Немаркированные калории — это голодающие семьи. Мы проверяем лицензии и маркировку». Под надписью был изображен фермер с ничего не выражающими глазами и его стадо. Спонсором выступали «ПурКалории». Другой плакат принадлежал «Агрогене» и представлял собой стандартный коллаж из спиральных пружин, зеленых полей «сойПро» и улыбающихся детей под надписью: «Мы обеспечиваем мир энергией». Лалджи с мрачным видом разглядывал плакаты.

— Уже вернулись? — Хозяин вышел из комнаты, где располагалась силовая установка, вытирая руки о штаны и стряхивая солому и грязь с сапог. Взглянув на Лалджи, он заявил: — Оказалось, что моих запасов недостаточно, и мне пришлось дополнительно кормить животных, чтобы накопить для вас джоули.

Лалджи пожал плечами, поскольку был уверен, что хозяин в последнюю минуту начнет торговаться, совсем как Шрирам, и ему даже не хотелось принимать возмущенный вид.

— Правда? И сколько?

Хозяин лавки, прищурившись, посмотрел на Лалджи и наклонил голову, словно занимая оборону.

— П-пять сотен. — Голос дрогнул, озвучивая сумму, как будто он поперхнулся от собственной жадности.

Лалджи нахмурился и принялся пощипывать усы. Названная сумма показалась ему неслыханной. Деревню буквально переполняла энергия! И, несмотря на благородные плакаты, висевшие на стене, он сомневался, что калории в этой кинетической лавке добыты честным путем. В особенности учитывая тот факт, что всего в нескольких метрах от нее находились весьма соблазнительные зеленые поля. Шрирам часто повторял, что использовать маркированные калории — это все равно что выбрасывать деньги в метановую компост-машину.

Лалджи снова подергал усы, раздумывая, сколько следует заплатить за энергию, не привлекая к себе ненужного внимания. Не вызывало сомнений, что в деревне полным-полно богатых людей, иначе с чего бы кинетики заламывали такие суммы. Допустим, топ-менеджеров по калориям. Деревня располагалась совсем близко к центру. Возможно, именно здесь энергетические монополии «Агрогены» выращивают свои королевские драгоценности. И тем не менее далеко не каждый, кто тут появляется, настолько богат.

— Двести.

Кинетик с облегчением улыбнулся, продемонстрировав Лалджи желтые неровные зубы. Видимо, чувство вины отступило, когда Лалджи начал торговаться.

— Четыреста.

— Двести. Я могу бросить на реке якорь, и мои собственные силовые установки сделают всю работу.

— На это уйдет несколько недель, — фыркнув, заявил хозяин лавки.

— У меня полно времени, — пожав плечами, ответил Лалджи. — Отправьте джоули в собственные катушки. Я сам справлюсь.

— Мне нужно кормить семью. Триста?

— Вы живете ближе к калориям, чем некоторые очень богатые семьи Сент-Луиса. Двести.

Хозяин лавки грустно покачал головой и повел Лалджи в комнату с силовой установкой. Его тут же окутала еще более густая дымка, пропитанная запахом навоза. Большие кинетические барабаны, накапливающие энергию, высотой в два человеческого роста стояли в темном углу, а грязь и навоз плескались вокруг мощных спиральных пружин высокой точности. Солнечные лучи пробивались сквозь щели в крыше, образовавшиеся там, где ветер сорвал черепицу. Повсюду медленно кружились навозные мухи.

Полдюжины очень крупных быков лежали на рабочих дорожках, их грудные клетки медленно вздымались и опадали, на боках высыхал пот, они отдыхали после того, как скручивали пружины для лодки Лалджи. Быки тяжело дышали и, почувствовав запах чужака, насторожились и подобрали под себя мощные ноги. Когда они стали приподниматься, мускулы, подобные громадным булыжникам, начали перекатываться под шкурами, обтягивающими тощие тела. Быки принялись разглядывать Лалджи, и в их глазах ему почудилось презрение и даже нечто похожее на проблеск разума. Один бык оскалился, выставив желтые зубы — совсем как у его хозяина, и Лалджи с отвращением скривился.

— Покорми их.

— Я уже кормил.

— У них кости сквозь шкуры просвечивают. Если хочешь получить мои деньги, покорми их еще раз.

Мужчина нахмурился.

— Они не должны быть толстыми, они должны закручивать ваши проклятые пружины.

Однако он высыпал две полные пригоршни «сойПро» в кормушки.

Быки тут же засунули в них головы и принялись есть, постанывая от жадности. От нетерпения один из них ступил на бегущую дорожку, посылая энергию в истощенные пружины, но сообразил, что сейчас работа от него не требуется и он может спокойно поесть.

— Они были созданы таким образом, чтобы не становиться толстыми, — пробормотал кинетик.

Лалджи небрежно улыбнулся, отсчитывая купюры, и протянул хозяину лавки. Тот снял пружины Лалджи с катушек, закрепленных на стенде, и сложил их перед пускающими слюни быками. Лалджи поднял пружину, крякнув от тяжести. Ее масса не изменилась, но теперь она слегка подрагивала от энергии, накачанной в нее быками.

— Хотите, чтобы вам помогли их отнести? — Сказав это, мужчина даже не думал двинуться с места.

Его взгляд метнулся к кормушке, прикидывая, есть ли шанс прервать дополнительную трапезу.

Лалджи не торопился с ответом, наблюдая за тем, как безрогие быки доедают последние калории.

— Нет. — Он вновь взвесил на руке пружину, стараясь перехватить ее поудобнее. — За остальными придет мой помощник.

Когда Лалджи повернулся к двери, он услышал звук отодвигаемой от животных кормушки и их недовольное ворчание. И в который раз пожалел, что согласился на поездку.

Эта идея пришла в голову Шрираму. Они сидели на крыльце, под навесом у Лалджи, в Новом Орлеане, сплевывая сок бетеля в канаву и глядя на струи дождя. Шахматная партия была в самом разгаре. В конце переулка в сером утреннем тумане скользили велорикши и велосипедисты, влажно поблескивали их зеленые, красные и синие полимеровые пончо.

Подобные партии стали традицией, приятным ритуалом, когда Лалджи находился в городе, а у Шрирама выдавался перерыв от работы в маленькой кинетической компании, где он заряжал домашние и лодочные пружины. Их связывала многолетняя дружба, приносившая немало пользы, когда Лалджи удавалось сохранять калории, исчезавшие в глотках голодных мегадонтов.

Оба играли в шахматы не слишком хорошо, и их партии часто превращались в серию быстрых разменов; водопад взаимоуничтожения, после которого доска пустела, и оба недоуменно взирали на нее, пытаясь понять, стоило ли им так ходить. После очередного размена Шрирам спросил у Лалджи, не собирается ли он вверх по реке, за границы южных штатов.

Лалджи покачал головой и сплюнул кровавый сок бетеля в переполненную дождевой водой канаву.

— Нет, там еще ни разу не возникло ничего прибыльного. А джоулей нужно потратить слишком много, чтобы добраться туда. — Тут Лалджи с удивлением обнаружил, что у него все еще остается ферзь, и воспользовался им, чтобы съесть пешку противника.

— А если расход энергии будет оплачен?

Лалджи рассмеялся, дожидаясь ответного хода Шрирама.

— Кем? «Агрогеной»? Или людьми из ИП[1]! — Но слова женщины потонули в шуме.

Трэн пробивался сквозь толпу, расталкивал женщин с хозяйственными сумками, полными белых корней лотоса и пурпурных баклажанов, уворачивался от фермеров и их тарахтящих бамбуковых ручных тележек, протискивался мимо контейнеров с кальмарами и змееголовыми рыбами. Он метался по рынку, как убегающий вор, протискиваясь между людьми, спешил прочь, стараясь оказаться подальше от отсеченных голов своей семьи и соплеменников.

Он бежал все дальше и дальше.

Выскочил на одну из главных улиц города — Кароэ-Кранг-роуд — и окунулся в лучи яркого солнца и взвесь пылевидного помета. Мимо проносились велорикшы. Вокруг высились пальмы и банановые деревья.

Внезапно паника, охватившая Трэна, сошла на нет. Он остановился, уперся ладонями в колени и попытался восстановить дыхание, проклиная собственную тупость. Глупец. Глупец. Если ты не будешь есть, то умрешь. Он выпрямился и хотел было повернуть обратно, но в сознании вновь возникла груда дурианов, и он побрел дальше, борясь с тошнотой. Трэн знал, что не сможет вернуться. Не сможет спокойно смотреть на кровавые груды. Он резко наклонился — живот скрутило, но изо рта потекла лишь слюна.

Он вытер рот рукавом костюма от Братьев Хван, заставил себя выпрямиться и посмотрел на окружавшие его чужеземные лица. Море чужаков, называвших его фарангом, море, в котором он должен научиться плавать. Мысль об этом вызывала у него отвращение. Подумать только, ведь в Малакке, после двадцати поколений его клана, укоренившегося в городе, он был таким же незваным гостем! И история его уважаемого клана являлась лишь сноской в китайской экспансии, которая оказалась столь же преходящей, как ночная прохлада. Его народ был подобен горсти риса, случайно высыпанной на карту мира, а потом сброшенной прочь.

Поздно ночью Трэн разгружал фирменный редсилк «ютекс», приношение Картофельному богу. Удачная работа. Счастливый момент, хотя колени у него стали ватными и возникло ощущение, что скоро они перестанут подчиняться. Замечательная работа, хотя руки у него дрожали из-за необходимости ловить тяжелые мешки, когда их сбрасывали с мегадонтов. Сегодня ночью он получит не только деньги, но и возможность кое-что украсть из собранного урожая. Несмотря на то что картофель редсилк был мелким и его собрали слишком рано, чтобы избежать новой волны плесени скабис — четвертая генетическая мутация за последний год, — он все равно хорош. А то, что он такой крохотный, позволяло рассовывать картофелины по карманам.

Ху присел на корточки над ним, спуская картофель вниз. Могучие мегадонты перебирали ногами, дожидаясь конца разгрузки огромных фургонов, Трэн подхватывал мешки специальными крюками и опускал их на землю. Крюк, зацеп, короткое движение, спуск. Снова, снова и снова.

Он был не одинок в своей работе. Вокруг его лестницы толпились женщины из городских трущоб. Они тянули вверх руки и гладили каждый мешок, который он опускал на землю. Их пальцы ощупывали джутовую ткань мешков в поисках дыр или мелких прорех, рассчитывая получить подарок. Тысячи раз они благоговейно отслеживали пальцами линии швов и отходили в сторону только в те моменты, когда кули поднимали мешки и относили их к Картофельному богу.

После первого часа работы руки Трэна начали сильно дрожать. После трех часов он едва держался на ногах. Он раскачивался на шаткой лесенке, опуская каждый следующий мешок, тихонько стонал и тряс головой, чтобы избавиться от заливавшего глаза пота, и дожидался очередного мешка.

Ху посмотрел на него сверху.

— Ты в порядке?

Трэн бросил усталый взгляд через плечо. Картофельный бог наблюдал, считал мешки, которые относили на склад. Его глаза периодически обращались к фургонам и останавливались на Трэне. У него за спиной, в тени, молча стояли пятьдесят неудачников, и любой из них был более наблюдательным, чем Картофельный бог. Трэн выпрямился и потянулся вверх, чтобы принять следующий мешок, стараясь не думать о следивших за ним людьми. Как вежливо они ждали. Как молчаливо. Как жадно.

— Я в порядке. В полном порядке.

Ху пожал плечами и столкнул следующий мешок с края фургона. Место у Ху было лучше, но Трэн ему не завидовал. Либо один, либо другой должен страдать. А эту работу нашел Ху и потому имел право на лучшее место. Он мог отдыхать перед тем, как столкнуть следующий мешок. Именно Ху позвал на эту работу Трэна — в противном случае сегодня вечером он остался бы без ужина. Все честно.

Трэн взял мешок, опустил его в лес ждущих женских рук, повернул и освободил крюк, сбросив мешок на землю. Его суставы становились все менее послушными, словно могли отказать в любой момент. От жары кружилась голова, но он боялся попросить малейшей отсрочки.

Еще один мешок с картофелем спускался вниз. Женские руки поднялись вверх, словно колышущиеся водоросли, они прикасались к ткани, щупали ее в надежде на счастливый случай. Он не мог их прогнать. Даже если он кричал на женщин, они все равно потом возвращались. Они были подобны чеширам и ничего не могли с собой поделать. Он сбросил мешок вниз и потянулся за следующим.

Когда Трэн захватил крюком очередной мешок, его лестница заскрипела и начала скользить, однако в последний момент зацепилась за край фургона и замерла. Трэн качнулся вместе с мешком, пытаясь сохранить равновесие. Руки тянулись к мешку, хватали его, гладили, тянули.

— Осторожно…

Лестница вновь заскользила, и Трэн рухнул вниз, точно камень. Женщины разбежались в стороны, а он ударился о землю, и колено полыхнуло острой болью. Мешок с картошкой лопнул. Трэн ужаснулся — что скажет Картофельный бог? Но вдруг услышал страшные крики и перекатился на спину. Фургон над ним содрогался и раскачивался, люди отчаянно вопили и разбегались. Мегадонт рванул вперед, и фургон закачался. Бамбуковые лестницы посыпались в разные стороны, ударяясь о тротуар с громким треском. Зверь развернулся, и фургон скользнул мимо Трэна, разбивая лестницы на куски. Он двигался с невероятной скоростью, хотя фургон все еще был сильно нагружен. Огромная пасть мегадонта распахнулась, и он взревел, но крик его был подобен человеческому воплю — в нем слышались страх и паника.

Ему тут же ответили другие мегадонты, и какофония их криков заполнила улицу. Мегадонт встал на задние ноги, его напор и сила были так велики, что постромки мгновенно лопнули, людей отбросило в сторону, и они посыпались на землю, точно цветы с вишневого дерева. Взбешенное животное снова поднялось на дыбы и ударило передними ногами фургон, который рухнул на бок. Фургон чудом не задел Трэна, промчавшись в дюймах от него.

Трэн попытался подняться, но нога его не слушалась. Фургон ударился о стену. Бамбук и тик затрещали и лопнули, фургон начал разваливаться, а мегадонт продолжал топтать его, пытаясь полностью освободиться от ненавистных пут. Трэн отполз в сторону от обломков, подтаскивая за собой бесполезную ногу. Вокруг что-то кричали, отдавали приказы, пытались взять животное под контроль, но Трэн даже не оглядывался. Он сосредоточился на камнях мостовой, прилагая все силы к тому, чтобы убраться в безопасное место. Нога отказывалась подчиняться. Казалось, она его ненавидела.

Наконец ему удалось добраться до спасительной стены, и он сумел встать.

«Я в порядке, — сказал он себе. — Все хорошо». Трэн осторожно ощупал ногу, перенес на нее вес. Она выдержала, и он не испытывал настоящей боли, во всяком случае, пока.

— Мей венти. Мей венти, — прошептал он. — Никаких проблем. Просто трещина. Все в порядке.

Люди и мегадонт продолжали кричать, но Трэн видел лишь свое хрупкое старое колено. Он убрал руку от стены, сделал шаг, пробуя, выдержит ли нога его вес, и повалился наземь, точно кукла из театра теней, у которой вдруг провисли ниточки.

Стиснув зубы, он снова поднялся, оперся о стену и принялся массировать колено, наблюдая за бедламом вокруг. Люди набрасывали веревки на спину орущего мегадонта, и через некоторое время им удалось обездвижить его, для чего потребовалось более двух десятков мужчин.

Рама фургона была сломана, картофель рассыпался, и толстый слой пюре покрывал землю. Женщины ползали на коленях, торопливо шарили руками, дрались за раздавленные клубни, отскребали картофелины от мостовой. Часть их добычи была окрашена в красный цвет, но никто не обращал на это внимания. Они продолжали ползать. Красное пятно медленно расползалось, и вскоре в его центре появились мужские штаны.

Трэн нахмурился, вновь выпрямился и на здоровой ноге запрыгал к разбитому фургону, потом ухватился за сломанную раму и посмотрел вниз. Тело Ху было изувечено и покрыто пометом мегадонта и раздавленным картофелем. Теперь, когда Трэн оказался рядом, он увидел, что ноги сопротивляющегося животного покрыты красной кровью его друга. Кто-то звал врача, но без особой уверенности в голосе — так, старые привычки еще с тех времен, когда они не были желтобилетниками.

Трэн снова попытался перенести вес на колено, но потерпел неудачу. Однако на сей раз он успел ухватиться за бортик фургона и устоять. Он принялся двигать ногой так и сяк, чтобы понять, почему она подворачивается. Колено сгибалось, и он не испытывал сильной боли, но его вес оно не держало. Он попробовал еще раз — с тем же результатом.

После того как мегадонта удалось связать, порядок на месте разгрузки восстановили. Тело Ху оттащили в сторону, и чеширы собрались возле лужи его крови — мерцающие тени в свете метановых фонарей — и около раздавленного картофеля, на котором возникало все больше следов, сходящихся возле отброшенного в сторону тела Ху.

Трэн вздохнул. Так мы все уйдем. Мы умрем. Даже те, что принимают всевозможные снадобья и лекарства от старости, например пользуются высушенным пенисом тигра и поддерживают в себе силу, неизбежно отправятся в путешествие в ад. Он обещал сжечь деньги для Ху, чтобы облегчить его переход в загробную жизнь, но потом опомнился — теперь он уже совсем другой человек. И даже бумажные адские деньги ему недоступны.

Картофельный бог, растрепанный и рассерженный, подошел к Трэну.

— Ты еще можешь работать?

— Могу. — Трэн попытался сделать шаг вперед, но снова пошатнулся и ухватился за борт фургона.

Картофельный бог покачал головой:

— Я заплачу тебе за часы, которые ты отработал. — Он махнул молодому парню, раскрасневшемуся после укрощения мегадонта. — Ты! Ты действовал быстро. Отнеси оставшиеся мешки на склад.

Другие работники уже выстроились в цепочку и поднимали уцелевшие в фургоне мешки. Когда новый работник проходил мимо с мешком, он бросил быстрый взгляд на Трэна, но сразу же отвел глаза, стараясь скрыть облегчение из-за того, что Трэн не может работать.

Картофельный бог удовлетворенно кивнул и зашагал обратно к складу.

— Двойная плата! — крикнул Трэн в спину удаляющегося Картофельного бога. — Заплати мне вдвойне, я потерял из-за тебя ногу!

Менеджер обернулся и с жалостью посмотрел на Трэна, потом перевел взгляд на тело Ху и пожал плечами. Он с легкостью согласился. Ху не потребует компенсации.

Лучше умереть, ничего не чувствуя, чем ощущать каждый дюйм своего несчастного голодного тела. Трэн потратил все полученные за сломанную ногу деньги на бутылку виски «Меконг». Он стар и сломлен. Его род обрывается на нем: сыновья мертвы, рты дочерей давно исчезли. О его предках, живущих в подземном мире, больше некому заботиться, и никто не станет курить для них фимиам и предлагать им сладкий рис.

Как они должны его проклинать!

Он хромал, спотыкался и волок свое тело через знойные ночные улицы, одной рукой сжимая открытую бутылку, а другой опираясь на дверные проемы, стены и фонарные столбы, чтобы устоять на ногах. Иногда его колено слушалось, но временами отказывало полностью. Дюжину раз ему приходилось целовать мостовую.

Трэн сказал себе, что вышел на охоту, чтобы найти хоть какую-то еду. Но Бангкок — город нищих, к тому же по улицам не раз прошлись вороны, чеширы и дети. Если ему действительно повезет, он встретит белые кители, и они отделают его так, что он потеряет сознание, возможно, отправят на встречу с прежним хозяином чудесного белого костюма от Братьев Хван, который сейчас болтался на его высохшем теле. Последняя мысль показалась Трэну особенно привлекательной.

Океан виски плескался в пустом желудке, и ему было тепло и хорошо в первый раз со времен Казуса. Он пил, смеялся и звал белые кители, кричал, что они бумажные тигры, трахающие собак. Он хотел, чтобы они пришли за ним. Произносил слова, которые заставили бы патрульных немедленно его схватить, если бы они их услышали. Однако работники министерства окружающей среды ловили других желтобилетников, и Трэн бродил по зеленым улицам Бангкока в одиночестве.

Ну и ладно. Не имеет значения. Раз он не может найти белые кители, чтобы они сделали свою работу, тогда он пойдет и утопится. Отправится к реке и бросится в ее грязные воды. Мысль о том, что течение отнесет его к океану, показалась Трэну привлекательной. Он закончит свой путь в пучине, как его клиперы. Он глотнул виски, потерял равновесие и снова оказался на земле, проклиная белые кители, «зеленые повязки» и влажные мачете.

Наконец ему удалось доползти до дверного проема, чтобы отдохнуть с чудом уцелевшей бутылкой виски в дрожащей руке. Он прижал ее к груди, как последний кусочек бесценного нефрита, улыбаясь и тихо хихикая — виски уцелело. Он не хотел, чтобы итог его жизни разлетелся вдребезги на камнях мостовой.

Трэн сделал еще глоток. Над головой у него сияли звезды метановых фонарей. Отчаяние имеет цвет мерцающей зелени, почти бордовой в темноте ночи. Раньше зелень подразумевала такие вещи, как кориандр, шелк и нефрит, теперь же означала кровожадных мужчин с повязками патриотов и долгие голодные ночи, проведенные на свалках. Фонари мерцали. Целый город отчаяния.

По противоположной стороне улицы, стараясь держаться в тени, быстро перемещалась какая — то фигурка. Трэн наклонился вперед и прищурился. Сначала он решил, что это белый китель. Но нет, фигурка выглядела слишком испуганной и воровато оглядывалась. Это была женщина. Точнее, девушка. Симпатичное существо с аккуратным макияжем. Соблазнительная девушка, которая двигалась как-то рывками, словно…

Пружинщица!

Трэн усмехнулся, на его лице застыла довольная улыбка при виде противоестественного существа, крадущегося сквозь ночь. Заводная девушка. Пружинщица Ма Пинга. Искусственно созданная плоть.

Она скользила из одной тени в другую, опасаясь белых кителей даже сильнее, чем старый желтобилетник. Бездомный призрак ребенка, вырванный из естественной среды обитания и оказавшийся в городе, который презирал все, что она собой представляла: ее генетическое наследие, тех, кто ее создал, наконец — призрачное отсутствие души. Она бывала здесь каждую ночь, пока он рылся среди выброшенных дынных корок. Да, она была здесь, металась в душном и жарком мраке, пока он ускользал от патрулей. И, несмотря на все, выживала.

Трэн заставил себя выпрямиться, покачнулся, пьяный и ослабевший, и последовал за девушкой, одной рукой сжимая бутылку, другой опираясь о стену, когда его больная нога подламывалась. Какая глупая прихоть, но пружинщица полностью завладела его отуманенным виски воображением. Ему захотелось незаметно последовать за невероятным японским существом, незваной гостьей в чужой стране, еще более презираемой, чем он сам. Возможно, попытаться сорвать поцелуй. Быть может, защитить от ночных опасностей, делая вид, что он не жалкая скелетообразная карикатура на мужчину, а все еще тигр.

Пружинщица кралась по самым темным из переулков, мрак защищал от белых кителей, которые могли схватить ее и уничтожить прежде, чем она успела бы открыть рот. Чеширы мяукали, когда она проходила мимо, ощущая присутствие существа, еще более извращенного, чем они сами. Королевство было до такой степени наводнено болезнями и животными, монстрами, продуктами биоинженерии, что уже не могло за ними уследить. Они могли быть маленькими, как серая бахрома фагана, и огромными, как мегадонты. И пока королевство пыталось к ним адаптироваться, Трэн крался за пружинщицей, и оба были столь же инвазивными, как пузырчатая ржа, и столь же желанными.

Несмотря на резкость движений, девушка держалась совсем неплохо, и Трэн с трудом поспевал за ней. Его колени скрипели, и он стискивал зубы от боли, иногда падал со сдавленным криком, но упорно продолжал идти дальше. А пружинщица быстро ныряла в очередной сгусток темноты, ее дерганая походка показывала каждому, что она не человек, какой бы красивой ни была. Какой бы умной и сильной она ни выглядела, какой бы гладкой ни казалась ее кожа, она оставалась заводной куклой и должна была служить — каждое движение выдавало ее происхождение, каждый неровный шаг.

Наконец, когда Трэн решил, что ноги окончательно отказались ему подчиняться и он не может двигаться дальше, девушка остановилась у черной пасти разваливающегося высотного дома, башни столь же высокой и пришедшей в упадок, как та, где ночевал Трэн, еще одного осколка Экспансии. Откуда-то сверху доносились музыка и смех. В окнах верхнего этажа мелькали тени, озаренные красным светом, Трэн разглядел силуэты танцующих женщин, услышал громкие голоса мужчин и бой барабанов. Пружинщица исчезла внутри.

Каково это — войти в такое место? Без счета тратить баты и смотреть, как женщины танцуют и поют песни плоти… Трэн вдруг пожалел, что отдал последние деньги за виски. Именно здесь ему следовало умереть. В окружении плотских удовольствий, которых он лишился с тех пор, как потерял свою страну и жизнь. Он поджал губы и задумался. Возможно, удастся проникнуть туда обманом. Он все еще одет в костюм от Братьев Хван. Может быть, он похож на джентльмена. Да! Он предпримет такую попытку, и если на его голову обрушится позор отказа, если он снова потеряет лицо, что с того? Очень скоро он будет мертв, а его тело поплывет по реке, чтобы присоединиться к сыновьям.

Трэн начал переходить улицу, но у него подломилось колено, и старик упал. Бутылку ему удалось спасти благодаря удаче, а отнюдь не ловкости, и остатки янтарной жидкости блестели в свете метановых фонарей. Он нахмурился и сел, потом отполз к дверному проему, решив сначала отдохнуть и прикончить виски. Пружинщица будет находиться там долго, ему хватит времени прийти в себя. А вот если он упадет снова, то уже лишится своей выпивки. Он поднес бутылку к губам и оперся усталой головой о стену здания. Ему требовалось немного отдышаться.

Из высотного дома донесся смех, и Трэн проснулся. Из темноты вышел мужчина, пьяный и довольный. За ним появились другие. Они хохотали, подталкивали друг друга и тащили за собой хихикающих женщин. Затем они двинулись в сторону велорикш, дожидавшихся богатых клиентов. Постепенно толпа рассосалась. Трэн наклонил бутылку и, сощурившись на свет фонаря, обнаружил, что она пуста.

Из пасти высотного дома появились еще двое мужчин. Первый — Ма Пинг. Второй — фаранг — мог быть только его боссом. Фаранг поднял руку, подзывая велорикшу, забрался в седло и помахал рукой на прощание. Пинг махнул в ответ, и в метановом свете блеснули золотые с бриллиантами часы. Часы Трэна. Его история. Фамильная реликвия Трэна сверкала в темноте, и он нахмурился, думая о том, как бы он хотел сорвать часы с запястья этого толстяка.

Рикша фаранга заскрипел несмазанной цепью велосипеда, снова послышался пьяный смех, и Ма Пинг остался одиноко стоять посреди улицы. Ма смеялся своим мыслям, очевидно, раздумывая, не вернуться ли в бар, потом снова расхохотался, развернулся и зашагал через улицу в сторону Трэна.

Трэн сжался в тени, он не хотел, чтобы Ма обнаружил его в таком состоянии. Он больше не мог выносить унижений. Скорчившись в дверном проеме, Трэн смотрел, как Ма бредет по улице в поисках рикши. Но все рикши уже разъехались.

Золотые часы Ма вновь сверкнули в метановом свете.

И тут же из темноты материализовались трое мужчин, их кожа цвета красного дерева казалась почти черной в темноте, резко контрастируя с мятой белизной формы. Черные дубинки небрежно вращались на запястьях. Казалось, Ма сперва их не заметил.

Белые кители неспешно подошли к Ма.

— Что-то ты припозднился, — разнесся по пустой улице голос одного из них.

Ма пожал плечами и выдавил из себя натянутую улыбку:

— Ну, сейчас не так уж много времени.

Три белых кителя подошли ближе.

— Поздно для желтобилетника. Тебе следует сидеть дома. После наступления комендантского часа желтобилетникам не стоит рассчитывать на удачу. В особенности тем, кто гуляет с желтым золотом на запястье.

Ма поднял руки, пытаясь защититься.

— Я не желтобилетник!

— Но твой акцент говорит совсем о другом.

Ма засунул руки в карманы и начал там рыться.

— Правда, вы сейчас увидите. Посмотрите сами.

Белый китель подошел еще ближе.

— Разве я сказал, что ты можешь двигаться?

— Мои документы. Посмотрите…

— Вытащи руки из карманов!

— Посмотрите на мои печати!

— Руки!

В воздухе мелькнула черная дубинка. Ма закричал, схватившись за локоть, но на него обрушились новые удары. Ма присел на корточки, пытаясь защититься.

— Нимейд би! — выругался он.

Белые кители рассмеялись.

— А так говорят желтобилетники.

Один из них нанес быстрый удар дубинкой, и Ма с криком упал, сжимая ногу. Белые кители окружили его со всех сторон, один ткнул Ма в лицо, заставив его раскрыться, а потом провел дубинкой по груди, оставляя кровавую линию на рубашке.

— Его одежда лучше, чем у тебя, Тонгчай.

— Наверное, перебрался через границу с задницей, полной нефрита.

Один из них присел на корточки и посмотрел Ма в лицо.

— Это правда? Ты гадишь нефритом?

Ма отчаянно затряс головой, перевернулся на живот и попытался отползти. Изо рта у него потекла черная струйка крови. Одна нога бессильно волочилась сзади. Белый китель последовал за ним, толкнул ногой, разворачивая, и поставил ботинок на лицо поверженного человека. Остальные двое втянули в себя воздух и отошли на шаг. Избить человека — это одно…

— Саттипонг, нет.

Человек по имени Саттипонг обернулся к своим товарищам.

— Он ничто. Желтобилетники хуже пузырчатой ржи. Они являются сюда нищенствовать, расходуют еду, когда нам самим ее не хватает, а теперь еще и это. — Он пнул ногой запястье Ма. — Золото.

Ма застонал и попытался стащить часы с запястья.

— Возьмите. Вот. Пожалуйста! Возьмите…

— Они твои, чтобы отдавать, желтобилетник?

— Нет… не желтобилетник, — выдохнул Ма. — Пожалуйста. Не ваше министерство…

Его руки начали шарить в карманах под презрительным взглядом белого кителя. Он вытащил документы и помахал ими в ночном воздухе.

Саттипонг взял бумаги, посмотрел на них и наклонился к Ма.

— Думаешь, наши соплеменники нас не боятся?

Он швырнул бумаги на землю и молниеносно, словно кобра, начал наносить удары: один, два, три. Он действовал быстро и методично. Ма сжался в комок, пытаясь защититься. Саттипонг отступил назад, тяжело дыша, и махнул рукой своим спутникам.

— Научите его уважению.

Они с сомнением переглянулись, но потом, подбадриваемые Саттипонгом, начали вместе избивать Ма.

Еще несколько человек вышли из бара, но, увидев белую форму, тут же метнулись обратно. Белые кители остались одни. Если рядом и находились чьи — то наблюдающие глаза, они ничем себя не выдали. Наконец Саттипонг удовлетворенно вздохнул, опустился на корточки, снял антикварный «Ролекс» с руки Ма и плюнул ему в лицо, а потом махнул рукой своим соратникам. Они повернулись и зашагали прочь мимо затаившегося в тени Трэна. Тот, кого звали Тонгчай, оглянулся.

— Он может пожаловаться.

Саттипонг покачал головой, внимательно разглядывая «Ролекс».

— Он получил свой урок.

Их шаги смолкли в темноте. Из ночных кубов высотного дома снова начала доноситься музыка. На улице было тихо. Трэн долго смотрел по сторонам, проверяя, нет ли поблизости других охотников. Никакого движения. Казалось, город повернулся спиной к избитому малайскому китайцу, лежавшему на тротуаре. Наконец Трэн выбрался из тени и добрел до Ма Пинга.

Ма заметил его и поднял дрожащую руку.

— Помогите.

Он произнес эти слова на тайском, потом на чужеземном английском, наконец, на малайском, словно вернулся в детство. Тут он, казалось, узнал Трэна, и его глаза широко раскрылись. Он слабо улыбнулся разбитыми губами и заговорил на китайском, торговом языке их братства:

— Что ты здесь делаешь?

Трэн, глядя в разбитое лицо, присел рядом на корточки.

Ма закрыл глаза и попытался улыбнуться:

— Значит, ты мне поверил?

Его глаза опухли, кровь стекала с рассеченного лба.

— Да.

— Похоже, они сломали мне ногу. — Он попытался сесть, застонал и опустился на землю. Ма провел рукой по ребрам и ощупал щиколотку. — Я не могу идти. — Он втянул в себя воздух, коснувшись еще одной сломанной кости. — Ты был прав относительно белых кителей.

— Торчащий гвоздь следует забивать по самую шляпку.

Что-то в голосе Трэна заставило Ма поднять голову и посмотреть ему в лицо.

— Пожалуйста, я ведь тебя накормил! Найди мне рикшу.

Правая рука Ма скользнула к запястью, где еще совсем недавно были часы. Он пытался предложить сделку.

«Это судьба? — спросил себя Трэн. — Или удача? — Он поджал губы и задумался. — Неужели судьба привлекла белые кители с их жуткими черными дубинками? Или удача помогла мне стать свидетелем падения Ма? Быть может, меня и Ма Пинга все еще ждет изменение кармы?»

Трэн смотрел на умоляющего Ма и вспоминал, как много жизней назад он уволил молодого клерка, устроил ему настоящую взбучку и предупредил, чтобы он никогда не возвращался. Но тогда он сам был великим человеком, а теперь стал совсем маленьким — таким же, как клерк, которого вышвырнул много лет назад. Даже, может быть, гораздо меньше клерка. Он завел руки под спину Ма и приподнял его.

— Спасибо тебе, — прошептал Ма. — Спасибо.

Трэн методично обшарил карманы Ма, проверяя баты, которые оставили белые кители. Ма застонал и выругался, когда Трэн неловко его повернул. Трэн пересчитал свою добычу. Мелочь, но для него целое состояние. Он спрятал монеты в карман.

Дыхание с хрипом вырывалось из груди Ма.

— Пожалуйста, найди рикшу. Ничего больше… — Он с трудом выговорил эти слова.

Трэн склонил голову и задумался, его инстинкты спорили друг с другом, потом он вздохнул и покачал головой:

— Человек сам творец своей судьбы — ты ведь говорил мне именно так? — Он натянуто улыбнулся. — Мои собственные надменные слова, повторенные дерзким молодым ртом.

Он снова тряхнул головой, ошеломленный своим прежним непомерным эго, разбил пустую бутылку о мостовую, и во все стороны полетели осколки стекла, сверкнув зеленью в метановом свете.

— Если бы я до сих пор был великим человеком… — Лицо Трэна исказила гримаса. — Но мы оба лишились прежних иллюзий. И я очень об этом сожалею.

Бросив последний взгляд на темную улицу, он вогнал острый край бутылки в горло Ма. Тот дернулся, и кровь хлынула на руку Трэна. Старик тут же отскочил назад, чтобы не испачкать костюм от Братьев Хван. В легких Ма что-то клокотало, он потянулся к горлу, но рука безвольно упала на тротуар. Влажное хриплое дыхание стихло.

Трэн дрожал, его руки отчаянно тряслись. Он видел множество смертей, но сам не являлся их причиной. И вот Ма лежит перед ним, еще один малаец китайского происхождения, который должен винить в происшедшем только себя. Как и в прошлый раз. Трэн с трудом преодолел позыв к рвоте.

Он повернулся и пополз к спасительной темноте переулка, где осторожно поднялся на ноги и проверил больное колено. Казалось, оно готово было ему служить. На улице по-прежнему царила тишина. В ее эпицентре, словно груда мусора, лежало тело Ма — и никакого движения вокруг.

Трэн повернулся и захромал по улице, стараясь держаться рядом со стеной, ему часто приходилось на нее опираться, когда колено начинало отказывать. Так он прошел несколько кварталов, и вскоре метановые фонари стали гаснуть один за другим. Казалось, огромная рука движется вдоль улицы и лишает их жизни — по мере того как министерство общественных работ выключало газ. Улица погрузилась в полнейший мрак.

Когда Трэн наконец добрался до Саравонг-роуд, широкий проспект практически опустел. В звездном свете пара старых азиатских буйволов спокойно тащила фургон с резиновыми колесами. Ими управлял тощий фермер, который что-то бормотал себе под нос. Вопли совокупляющихся чеширов звенели в жарком ночном воздухе, но если не принимать это во внимание, вокруг царила тишина.

А потом сзади донесся скрип велосипедной цепи и шорох колес по булыжникам. Трэн обернулся, готовый к тому, что увидит мстительных белых кителей, но это был велорикша, догонявший его по темной улице. Трэн поднял руку, показывая недавно обретенный бат. Рикша притормозил. В лунном свете его тонкие конечности блестели от пота. Две одинаковых серьги украшали мочки ушей, две серебряных сферы в ночи.

— Вам куда?

Трэн испытующе взглянул в широкое лицо рикши — не охотник ли он, — но тот смотрел на бат в его руке. Трэн постарался отбросить паранойю и взобрался в седло.

— Фабрика фарангов. У реки.

Рикша с удивлением посмотрел через плечо.

— Все фабрики закрыты. Чтобы они работали по ночам, потребовалось бы слишком много энергии. Сейчас там темно.

— Не имеет значения. Завтра появится новая вакансия. Начнутся собеседования.

Рикша привстал на педалях.

— Ночью?

— Завтра утром. — Трэн устроился поудобнее. — Я не хочу опоздать.

Желтобилетник

Мачете блестели на полу склада, отражая красное сияние джута, тамаринда и энергетических пружин. Теперь они кишели повсюду — люди в зеленых головных повязках, с их боевыми кличами и влажными, влажными лезвиями. Их крики эхом разносились по складу и улице. Сын номер один уже ушел. Жену он найти не мог, сколько бы ни набирал номер ее телефона. Лица его дочерей были рассечены, точно пораженный пузырчатой ржой дуриан.

Пожары неудержимо множились. Вокруг клубами вздымался черный дым. Он бежал через офисы своего склада, мимо компьютеров в футлярах из тикового дерева с железными педалями, мимо груд пепла, где его клерки ночью сжигали папки с документацией, уничтожая имена людей, которые помогали «Трем выгодным возможностям».

Он бежал, задыхаясь от жара и дыма. В своем собственном чудесном кабинете бросился к окну и торопливо затеребил медные задвижки. Он вновь и вновь бил плечом в синие жалюзи, а склад горел, мужчины с коричневой кожей врывались в двери и размахивали влажными алыми мачете…

Трэн, задыхаясь, проснулся.

Острый бетонный выступ больно упирался в позвоночник, чье-то влажное солоноватое бедро прижималось к лицу. Он отпихнул чужую ногу. В темноте мерцала блестящая от пота кожа, окружавшие его тела сверкали, точно фигуры на полотне импрессиониста. Они пускали газы, стонали, метались в душном кошмаре, плоть к плоти, кость к кости, живые и жаркие тела мертвецов — все вместе, все вперемежку.

Мужчина закашлялся, и в лицо Трэна полетели слюна и ошметки легких. Его спина и живот прилипли к потной плоти прижимавшихся к нему со всех сторон незнакомцев, и это вызвало приступ клаустрофобии. Он с трудом подавил ее, заставив себя лежать неподвижно, дышать медленно и глубоко, не обращая внимания на жару. Вкус знойной темноты мешался с паранойей человека, спасшегося от верной смерти. Он проснулся, пока остальные спали. Он жив, в то время как другие давно мертвы. Он не шевелился и слушал.

Звякали велосипедные звонки. Далеко внизу, на десятки тысяч тел ниже, в другой жизни, были слышны велосипедные звонки. Он с трудом выбрался из клубка обнаженных тел, прихватив с собой пеньковую сумку, где хранились все его вещи. Он опоздал. Из всех возможных опозданий это было самым скверным. Трэн закинул сумку на костлявое плечо и начал на ощупь, наступая на спящих, спускаться по лестнице. Он ступал между телами целых семей, любовников и сидевших на корточках голодных призраков и молился, чтобы не поскользнуться и не сломать стариковские кости. Шаг, осторожное ощупывание, шаг, ощупывание.

Из человеческой массы доносились проклятия. Тела вздымались и меняли свое положение. Трэн чуть задержался на площадке, где люди получили привилегию на собственное место, и медленно двинулся дальше. Вниз, упорно следуя вниз, по пролетам бесконечной лестницы, через живой ковер своих соплеменников. Шаг, ощупывание, шаг, ощупывание. Новый поворот. Снизу просачивался серый свет. Свежий воздух прильнул поцелуем к лицу, остудил лаской тело. Водопад анонимной плоти распался на отдельные тела, мужчины и женщины лежали вперемежку — на жестком бетоне, на ступеньках уходящих вниз глухих лестничных пролетов. Серый свет превратился в золотой. Велосипедные звонки зазвучали громче, чисто и пронзительно, точно колокольчики, сообщавшие о цибискозе.

Трэн выбрался из высотного дома и оказался в толпе продавцов рисовой каши, ткачей пеньки и бесчисленных тележек с картофелем. Он оперся ладонями о колени и принялся с наслаждением вдыхать запах пыли и уличного мусора, благодаря Бога за каждый вдох, чувствуя, как пот струится по телу. Соленые самоцветы падали с кончика носа и разбивались о красный камень тротуара. Жара убивает людей. Убивает стариков. Но сейчас он выбрался из душегубки; его сварят снова, несмотря на палящий жар и сухой сезон.

Велосипеды с пронзительным трезвоном проплывали мимо, точно косяки карпов, жители пригорода спешили на работу. За его спиной вздымалась высотка — сорок этажей жара, лиан и плесени. Вертикальные руины разбитых стекол и разграбленных квартир. Останки былой славы эпохи энергетической Экспансии, без кондиционеров и электричества превратившиеся в знойный тропический гроб, который теперь ничто не могло защитить от экваториального солнца. Бангкок держал беженцев под прицелом бледно-голубого неба и желал, чтобы они там и оставались. И все же он выбрался живым, несмотря на Навозного царя, несмотря на белые кители, несмотря на преклонный возраст. Он вновь спустился вниз с самых небес.

Трэн выпрямился. Люди помешивали лапшу в котелках и вытаскивали баоцзы[2] из бамбуковых корзин. Серая рисовая каша компании «Ю-Текс» с высоким содержанием протеина наполняла воздух запахом гниющей рыбы и содержащего кислоту масла. Желудок Трэна сжался от голода, и вязкая слюна заполнила рот, на большее его обезвоженное тело не было способно. Чеширы мелькали между ног продавцов, как акулы, стараясь схватить упавшую на землю каплю пищи, рассчитывая что-нибудь украсть. Их мерцающие тела, подобные хамелеонам, возникали и исчезали, но иногда их удавалось увидеть на фоне неровного бетона и толп голодных людей. От раскаленных сковородок поднимался одуряющий аромат лапши, и Трэн заставил себя отвернуться.

Он проталкивался сквозь толпу, волоча за собой свою сумку, не обращая внимания на то, что кого-то задевает, и несущиеся ему вслед ругательства. Жертвы несчастных случаев пристроились в дверных проемах, размахивали культями, клянча милостыню у тех, кто оказался немного удачливее. Мужчины сидели на табуретах и смотрели, как усиливается дневная жара, покуривая крошечные самокрутки из краденого листового табака, затягиваясь от одной сигаретки. Женщины собирались в небольшие группы и разговаривали, нервно перебирая желтые карточки, дожидаясь, когда появятся белые кители и возобновят их действие.

Желтобилетники кишели повсюду, сколько он мог видеть: целая раса сбежала в великое Тайское королевство из Малайи, где они стали никому не нужны. Огромную группу беженцев взяло под свою опеку министерство окружающей среды — белые кители, — словно они представляли собой новый инвазивный вид, как цибискоз, пузырчатая ржа и генномодифицированные долгоносики. Желтобилетники, желтые люди. Хуан рен повсюду, а Трэн опаздывает и может упустить свой единственный шанс выбраться из их массы. Единственная возможность за месяцы, которые он провел здесь как китайский беженец с желтой картой. Он протиснулся мимо продавца крыс, сглотнул слюну, набежавшую от запаха жареного мяса, и припустил по переулку, ведущему к водяному насосу. И застыл как вкопанный.

Перед ним выстроилась очередь: старики, молодые женщины, матери, мальчишки.

Трэн пал духом. Ему хотелось выплеснуть свою ярость в ответ на неудачу. Будь у него силы — если бы он как следует поел вчера, позавчера или хотя бы за день до этого, он заорал бы, швырнул свою пеньковую сумку на тротуар и принялся ее топтать, пока она не превратилась бы в пыль, но у него осталось слишком мало калорий. Еще одна возможность потеряна, и все из-за неудачи на лестнице. Ему следовало отдать остатки своих батов Навозному царю и снять место в квартире с окнами, выходящими на восток, чтобы восходящее солнце разбудило его пораньше.

Но он пал жертвой скупости. Пожалел денег и не подумал о своем будущем. Сколько раз он говорил сыновьям, что тратить деньги на то, чтобы заработать больше денег, является правильным шагом? Но забитый желтобилетник, в которого он теперь превратился, дрожал над каждым батом. Точно невежественная крестьянская мышь, он берег деньги и спал на темных лестницах. Ему следовало подняться, как тигру, и бросить вызов комендантскому часу, министерству белых кителей и их черным дубинкам… А теперь он опоздал, от него несет затхлой лестницей, перед ним выстроилась очередь из десяти человек, и все они должны напиться, наполнить ведро и почистить зубы коричневой водой реки Чаупхрая.

В былые времена он требовал пунктуальности от своих работников, жены, сыновей и любовниц, но тогда он обладал пружинными часами и мог наблюдать за движением секунд и минут. Он регулярно заводил их, слушал аккуратное тиканье и бранил сыновей за лень. Теперь же он стал старым, медлительным и глупым — в противном случае он бы предвидел подобное развитие событий. Ему бы следовало сообразить, что рост воинственности «зеленых повязок» приведет к катастрофе. И когда только его разум настолько ослабел?

Один за другим беженцы совершали омовение. Женщина с выбитыми зубами и бахромой серого фагана за ушами наполнила ведро, и Трэн шагнул вперед.

У него не было ведра, только сумка. Драгоценная сумка. Он повесил ее рядом с насосом, потуже затянул саронг вокруг худых бедер, присев под насосом, нажал костлявой рукой на ручку, и на него хлынула коричневая вода — благословение реки. Его кожа стала провисать под тяжестью воды, как плоть у бритой кошки. Он открыл рот и стал пить воду, содержащую песок, чистить зубы пальцем, размышляя о том, какую гадость он сейчас глотает. Но это не имело значения. Он верил в удачу. Больше у него ничего не осталось.

Дети наблюдали, как он моет свое старое тело, пока их матери копались в шкурках манго «ПурКалории» и кожуре тамаринда, надеясь найти там кусочки фруктов, не тронутых цибискозом-111 шестой мутации… или седьмой. Или же восьмой мутации? Было время, когда он помнил наизусть все виды биоинженерной чумы, которая поражала растения. Знал, какие из них погибнут и будет ли подвержен гниению следующий урожай. И получал доход от своих знаний, наполняя корабли правильными семенами и другой важной продукцией. Но все это осталось в прошлом.

Трясущимися руками Трэн открыл сумку и вытащил одежду. Из-за чего у него так дрожат руки — от старости или возбуждения? Чистая одежда. Хорошая. Белый льняной костюм богатого человека.

Прежде она ему не принадлежала, но потом стала его собственностью, и Трэн о ней заботился. Он берег ее именно для подобного случая, даже в те моменты, когда ему ужасно хотелось продать ее за наличные или начать носить, когда остальная его одежда превратилась в тряпье. Он натянул брюки на костлявые конечности, сбросив сандалии и балансируя на одной ноге, и начал застегивать рубашку, заставляя свои пальцы торопиться, когда голос у него в голове напомнил, что время уходит.

— Продаешь одежду? Собираешься прогуляться в ней, чтобы кто-то, у кого еще есть мясо на костях, ее купил?

Трэн поднял глаза, хотя вполне мог обойтись без этого; он узнал голос — и все же отвернулся, потому что ничего не мог с собой поделать. Когда-то он был тигром. А теперь стал маленькой напуганной мышкой, которая дрожит при малейших признаках опасности. А вот и она: Ма. Стоит перед ним и сияет. Толстый и довольный жизнью. Сильный и полный энергии, словно волк.

Ма усмехнулся:

— Ты похож на проволочный манекен в «Палаван Плаза».

— Не знаю, у меня нет денег на покупки там. — Трэн продолжал одеваться.

— Эта одежда вполне могла быть куплена в «Палаване». Как ты ее получил?

Трэн не ответил.

— Кого ты хочешь обмануть? Костюм предназначен для человека, который в тысячу раз больше тебя.

— Не всем повезло быть толстыми и удачливыми. — Голос Трэна превратился в шепот. Неужели это навсегда? Неужели он всякий раз начинает дрожать, как старая колымага, и вздыхать при любой угрозе? Нет, не может быть. Однако сейчас ему было трудно вспомнить, как должен звучать голос тигра. Он заговорил снова, стараясь взять себя в руки: — Мы не столь удачливы, как Ма Пинг, который живет на верхних этажах вместе с самим Навозным царем. — Его слова все еще звучали, точно сорняки, припадающие к бетону.

— Удачливы? — Ма рассмеялся. Такой молодой. Такой довольный собой. — Я заслужил свою судьбу. Разве не ты мне всегда так говорил? Что удача не имеет ни малейшего отношения к успеху? И каждый человек сам ее создает? — Он снова рассмеялся. — Взгляни на себя!

Трэн скрипнул зубами.

— Поражение потерпели люди много лучше тебя. — И вновь у него получился лишь жалкий шепот. — И лучшие люди, чем ты, сейчас на подъеме.

Пальцы Ма метнулись к запястью, принялись поглаживать наручные часы, великолепный древний хронограф, украшенный золотом и бриллиантами, — «Ролекс». Вещь из других времен и других мест. Из другого мира. Трэн уставился на часы, словно загипнотизированный змеей, не в силах отвести от них взгляд.

Ма лениво улыбнулся:

— Нравятся? Я нашел их в антикварном магазине рядом с буддийским монастырем Раджапрадит. Они показались мне знакомыми.

Трэн почувствовал, как его охватывает гнев, собрался было что-то ответить, но тряхнул головой и промолчал. Время безвозвратно истекало. Он застегнул последние пуговицы, надел пиджак и провел пальцами по остаткам прямых седых волос, жалея, что у него нет расчески… Состроил гримасу: глупое желание, одежды вполне достаточно. Ее должно хватить!

Ма рассмеялся.

— Ты выглядишь как знаменитость.

«Не обращай на него внимания!» — раздался голос в сознании Трэна, который вытащил последние баты из сумки — деньги, сэкономленные, когда спал на темных лестницах, из-за чего теперь опаздывал, — и рассовал их по карманам.

— Похоже, ты торопишься. У тебя назначена встреча?

Трэн решительно зашагал прочь, стараясь не вздрогнуть, когда протискивался мимо мощного тела Ма.

Ма со смехом крикнул ему вслед:

— Куда ты направляешься, мистер Знаменитость? Мистер Три выгодные возможности. Быть может, у тебя есть сведения, которыми ты готов поделиться с остальными?

На его крик начали оборачиваться другие: голодные лица желтобилетников, голодные рты. Вокруг, насколько Трэн мог видеть, стояли одни желтобилетники, и все смотрели на него. Те, кто случайно уцелел. Мужчины. Женщины. Дети. Они узнали его. Вспомнили историю. Новое одеяние и разоблачающий крик высветили его будто прожектором, и насмешливые вопли толпы обрушились на него муссонным ливнем.

— Вэй! Мистер Три выгодные возможности! Чудесная рубашка!

— Хочешь покурить, мистер Знаменитость?

— Куда ты так торопишься, да еще в таком парадном виде?

— Собрался жениться?

— Есть работа?

— Мистер Знаменитость! У тебя есть для меня работа?

— Куда собрался? Может быть, нам всем надо последовать за Старым Многонациональным?

Шею Трэна покалывало, он трясся от страха. Даже если они увяжутся за ним, то будет уже слишком поздно, и они не сумеют воспользоваться преимуществом. Впервые за последние полгода умения и знания были на его стороне. Теперь пришло время его единственного шанса.

Он бежал рысцой через утреннюю толчею Бангкока в окружении велосипедистов, велорикш и скутеров с пружинными двигателями, проносившихся мимо. Тело заливал пот, пропитывая хорошую рубашку, даже пиджак промок. Трэн снял его и перебросил через руку. Седые волосы липли к влажному лысому яйцеобразному черепу, покрытому коричневыми старческими пятнами. Через каждый квартал он переходил на шаг, чтобы унять дыхание, у него разболелись щиколотки, в груди что-то хрипело, старое сердце отчаянно колотилось.

Следовало бы потратить бат на велорикшу, но он не сумел заставить себя расстаться с деньгами. Он опаздывал. Возможно, уже непоправимо опоздал? А если так, то лишний бат будет потрачен напрасно, и сегодня вечером ему придется голодать. С другой стороны, какой толк от костюма, пропитанного потом?

Одежда создает человека, говорил он своим сыновьям; первое впечатление является самым главным. Удачный старт определяет успех. Конечно, ты можешь завоевать доверие своими умениями и знаниями, но люди в первую очередь животные, так что нужно хорошо выглядеть и хорошо пахнуть. Необходимо удовлетворить их основные чувства. И тогда они будут к тебе расположены и сделают выгодное предложение.