– На улице нашел.
Макар Зеленый:
– Хряк, ты что несешь? С каких пор золотые портсигары на улице валяются?
– Ничего не знаю, а вот нашел, и все!
Зеленый:
– Врешь, вредитель!
Следователь:
– Товарищ Зеленый, вам разрешили присутствовать, но не вмешивайтесь в допрос! Осадчий, если не будете сотрудничать со следствием, мы будем вынуждены…
Макар Зеленый:
– Хряк, ты зря в несознанку играешь! У нас достаточно улик…
Следователь:
– Товарищ Зеленый, не мешайте вести допрос, или я вас удалю!
Зеленый:
– Я не мешаю, я помогаю. А ну, Хряк, говори! Или хочешь один за все отвечать?
Осадчий:
– Врешь, ничего у вас нет!
– Как это нет? Этот портсигар – раз, свидетель – два…
– Какой еще свидетель?
– Домработница выжила, она тебя опознает! И этого хватит, чтобы высшую меру тебе обеспечить!
Осадчий:
– Ты чего, дядя? На пушку берешь? С какого это перепугу мне вышкой грозишь?
– С такого, что два человека убиты, один из них – боевой офицер. Так что не миновать тебе высшей меры!
Осадчий:
– Да я здесь вообще ни при чем! Я сам этот портсигар два дня назад в очко выиграл!
– Врешь!
– Вот те крест! Там выиграл, здесь проиграл. Как пришло, так и ушло, так что нечего жалеть…
– Где играли?
– У Прохора Степаныча, на Обводном…
– Это который Прохор Степаныч – барыга с барахолки?
– Он самый! Спросите его! Он врать не будет!
– И спросим! А у кого выиграл?
– А вот у кого выиграл – не помню…
– Врешь, Хряк! Ты глаза-то не отводи, ты мне в глаза гляди, когда со мной разговариваешь! Если не скажешь, у кого портсигар выиграл – пойдешь под высшую меру!
– У тебя высшая еще под вопросом, а у него, если узнает, что я его сдал, – стопудово…
– У кого это – у него? Говори, Хряк, если начал! До конца говори!
– У Лехи Бритвы. Который из «призраков», Чалого правая рука…
– Опять врешь, Хряк! «Призраки» на улицах безобразят, по квартирам не ходят, не их это манера!
– То-то и оно, что не их! Бритва и сам говорил, что не хотел в квартиру идти, да Чалый уперся, что-то ему в той квартире нужно было, что-то особенное. А если Чалый что-то решил, с ним не поспоришь, он у них главный».
Снизу, под протоколом допроса, почерком Макара Зеленого было приписано:
«Вот оно как! Если Хряк не врет, ограбление и убийство полковника Пастухова – дело рук знаменитой шайки «призраков». С одной стороны, непохоже – не их почерк, «призраки» работают на улице, грабят и убивают одиноких прохожих. Квартирный налет – совсем другая специализация. С другой стороны, из Хряка с таким трудом выбили эти показания! Не стал бы он врать, особенно не стал бы называть «призраков», если они тут ни при чем. Назвал бы кого помельче.
И еще одно интересно: по словам Хряка, «призраки» искали в квартире Пастухова что-то определенное, что нужно было их вожаку, Чалому. Интересно, что же это такое?»
На этом запись заканчивалась.
Лиля отложила лист и начала читать следующий, заполненный тем же почерком.
«По делу полковника Пастухова всплыло еще одно имя. Покойный полковник, по словам всех, кто его знал, был тот еще ходок – сильно увлекался женским полом. И в последнее время у него был роман с артисткой Лазоревской».
– Ага, – тихонько сказала Лиля, – вот наконец и к делу подошли… А то прямо сериал «Место встречи изменить нельзя» получается. Жизнь подражает искусству.
«Я решил, что нужно с ней поговорить, – может, она знает что-то важное, что может пролить свет на ограбление и убийство Пастуховых. А также прояснить, что «призраки» искали у них в квартире.
Я пошел в театр, где работает Лазоревская, но там узнал, что она находится в больнице. По какой причине? Вроде бы напали на нее минувшей ночью на улице, в районе Сенной площади. Правда, отделалась легко, небольшими травмами, так что из больницы должны ее скоро выписать.
Очень я заинтересовался.
Район Сенной площади – то самое место, где хозяйничают «призраки». И напали на актрисульку вскоре после убийства Пастухова.
Не связаны ли два этих события?
Прежде чем идти в больницу, поговорил с опером, который вел дело по нападению на Лазоревскую. Хотя, собственно, и дела-то можно было не заводить – жива осталась, по ее словам, ничего у нее не отняли, так что выходит – причинение небольшого вреда. Патруль вовремя подоспел, нападавшие и сбежали.
Однако опер мне объяснил, что по многим признакам на Лазоревскую напали те самые «призраки». Поэтому и дело завели.
Короче, пошел я в больницу на улицу Двадцать Пятого Октября, хорошо, что застал Лазоревскую, она уже к выписке готовилась.
Меня увидела – испугалась, я сразу заметил.
Я тут же на нее надавил. Спрашиваю:
– В каких отношениях вы были с полковником Пастуховым?
Она покраснела, потом побледнела, потом снова покраснела и говорит мне:
– Это вас совершенно не касается!
– Очень даже касается, – отвечаю, – потому как я расследую убийство! Так что отвечайте сейчас же на мой вопрос!
Она мне:
– Я его люблю! И он меня любит!
А я ей:
– Больше не любит!
– Как не любит? Неправда! Очень любит! И всячески мне это доказал!
– Может, прежде и любил, но теперь это в прошлом, потому как полковник Пастухов убит.
Она снова побледнела и даже сомлела, смотрю – вот сейчас упадет. Я ее на стул усадил, воды поднес и говорю вежливо:
– Я, конечно, извиняюсь, что так вас огорошил, но только мне не до чувств и всяких эмоций, поскольку я двойное убийство расследую. И вы по этому убийству являетесь важным свидетелем. Так что давайте уже поговорим.
Она опять покраснела.
– Как свидетелем? Почему свидетелем? Я ничего про это не знаю! От вас только сейчас услышала! Какой ужас!
– А что у вас грабители на улице отобрали?
– Ничего… – А сама глаза прячет.
А я на нее смотрю – у нее ухо пластырем заклеено. Все ясно, знакомая картина. Сережки у нее вырвали.
Ну, и решил я на нее маленько надавить. С одной стороны, жалко девчонку, лица на ней нет, оно и понятно – только что узнала, что любимого человека убили, а с другой – надо же этих сволочей остановить! Сколько уже на них крови!
Посмотрел я на нее грозно, как я умею, и говорю:
– Как это ничего не отобрали? А серьги?
Она молчит, губы дрожат, чувствую, сейчас расплачется. Но не отступаю, не поддаюсь на эти женские штучки. Хоть и очень не люблю, когда плачут.
– Рассказывай, – говорю. – Все равно ведь узнаю! Выясню, откуда ты в тот день шла, поговорю с подружками твоими в театре – наверняка вспомнят, были ли у тебя в ушах сережки! Женщины такие вещи очень хорошо запоминают! Нужно тебе, чтобы пошли разговоры? Чтобы косточки твои перемывали?
Тут она расплакалась.
– Да, – говорит, – сережки были, и те бандюги их отобрали… прямо с мясом вырвали… его подарок, память о Володечке…
И описала мне те сережки.
Судя по всему, немалой цены, бриллиантовые, старинной работы. Я с ее слов составил описание и тоже раздал по скупкам – может, где всплывут. Вещь редкая, приметная, ни с чем не спутаешь. Только так они нигде и не всплыли».
Лиля перевернула листок и взглянула на хозяина кабинета.
Зеленый смотрел перед собой, как будто увидел привидение. Или мысленно вернулся в прошлое.
– Что с вами, Владилен Макарович?
– Да так… просто вспомнил вдруг то время… это я то, что вчера было или даже сегодня, не помню, а давние дела часто вспоминаются. Ярко, подробно, как будто прямо перед глазами. Вот и сейчас вспомнил тот год. Пятьдесят восьмой. Я тогда еще мальчишкой был, подростком, так что многого не понимал, но кое-что замечал. И видел, что у родителей моих что-то не так. Все время они ссорились. Отец мой из-за «призраков» и особенно из-за дела полковника Пастухова сам не свой стал, на работе пропадал сутками, да и когда домой возвращался – все равно что нет его. Мыслями где-то в другом месте. Мать за это очень на него сердилась, а он ничего с собой поделать не мог. Очень уж его то дело зацепило. Гонялся за этими «призраками», ночей не спал – и все впустую. Словно и правда призраки – никак их найти не удавалось, а нападения продолжались. А потом, месяца через три-четыре после убийства Пастуховых, одного из «призраков», Леху по прозвищу Бритва, нашли на улице мертвым. Судя по всему, свои же зарезали. То ли добычу не поделили, то ли еще что. Вряд ли мы узнаем. И после этого «призраки» немного затихли, нападения реже стали. А еще через год была на Сенной облава, и во время нее тяжело ранили одного ферта. То есть блатного. Отвезли в больницу – в ту же, на улице Двадцать Пятого Октября, и там опознали. Это был Чалый, главарь «призраков». Ну, отец мой, как узнал об этом, тут же в больницу поехал. Чалый уже при смерти был, но отец как-то все же сумел его разговорить. В этой папке должна быть запись того предсмертного разговора.
Лиля просмотрела содержимое папки и действительно нашла лист, на котором было написано: «Предсмертные показания главаря шайки «призраков» Василия Чалышева, по прозвищу Чалый, записанные с его слов сотрудником угрозыска Макаром Зеленым».
Дальше шли мелкие, торопливые, словно наползающие друг на друга строчки:
«Чалышев тяжело ранен, врач сказал, что медицина бессильна и жить ему осталось всего несколько часов. Однако находится в сознании. Сначала ни в какую не хотел со мной разговаривать, сказал, чтобы дали спокойно умереть.
Но потом вдруг переменил решение. Сказал, что у него есть сын лет десяти, жил у тетки на Охте, но недавно пропал, сбежал из дома.
– Найди его, начальник! Проследи, чтобы не пропал мальчишка, не попал в банду, не погиб ни за понюх табаку! Особенно чтобы не попал он к Пауку!
Паук этот – старый матерый уголовник, который подбирал на улицах безнадзорных детей и использовал их при грабежах: в форточки запускал, чтобы квартиру открыть, или еще как, а потом убивал, чтобы следов не оставлять.
Я обещал, что все сделаю, найду его сына и прослежу за ним. Слово ему дал. Но за это он должен был все мне рассказать про убийство полковника Пастухова.
– Ладно, – говорит, – расскажу. Но только запомни: если подведешь меня, если не найдешь сына – с того света тебя достану! Можешь не сомневаться!
И начал рассказывать.
На квартиру полковника их навел один приезжий ферт, бандит-одиночка. Кличка его – Чистый Фраер, и приехал откуда-то с запада – то ли из Прибалтики, то ли из Калининграда. А больше про него никто ничего не знает. Кличке своей он и правда соответствует – всегда хорошо одет, чисто выбрит. Часто носил офицерскую форму. Но жестокий, безжалостный – просто зверь.
Я усмехнулся:
– Не тебе, Чалый, это говорить!
– Твоя правда, я тоже, конечно, не ангел, но с Чистым Фраером не сравнивай… ему человека зарезать – все равно что папиросу раскурить! В общем, навел он нас на ту квартиру. Сказал, что там барахла дорогого немерено. И что весь хабар, какой мы там возьмем, – наш, а ему только одна вещь нужна. Сережки старинные. Вот их он себе возьмет, а остальное – нам… Короче, пришли мы к той квартире. Чистый Фраер – в офицерской форме, встал перед дверью, в руках у него какой-то конверт, мы с Лехой, кто в чем, у него за спиной прячемся. Фраер позвонил. За дверью голос: «Кто?» – «Откройте, товарищ полковник, вам пакет из штаба округа! Получите и распишитесь!» Полковник и открыл. Чистый Фраер ворвался, наган ему в живот ткнул, мы следом вбежали, дверь за собой закрыли. Полковник крикнул: «Нина, звони…» – договорить не успел, фраер ему рот кляпом заткнул, руки связал, а мы по квартире пробежали, жену схватили, тоже связали. Она еще и испугаться толком не успела. А домработница, тетка немолодая, сдуру рванула на Леху с чугунной сковородкой, так он ее наганом по голове стукнул, она и сомлела тут же на кухне на полу. В общем, не обманул Фраер – барахла ценного в той квартире и правда много было. И серебро, и золото, и брюлики, и прочие дорогие вещички. Мы собрали все самое дорогое, хотели уже смываться, но Чистый Фраер ни в какую. Хочет найти те сережки – и все тут! Квартиру перерыл – нет. Хозяева, связанные, в комнате сидели – Фраер их пытать начал. Не знаю, где такому научился, но только говорю тебе – я не ангел, но у меня и то в глазах потемнело, когда я увидел, что он с ними делал. Никогда такого не видал. Леха Бритва тоже тот еще головорез, каких поискать, не зря у него такая кликуха, но тут смотрю – и его проняло похуже, чем меня, аж глаза побелели. Говорит Фраеру: «Не могу больше на это смотреть, кончай уже их скорее!» А Фраер на него только рявкнул: «Не мешай! Не можешь смотреть – не смотри, своими делами занимайся!» И продолжил хозяев мучить, будто ему это в удовольствие. Только и сам, видно, утомился, отошел на минутку воды попить – тут Леха не выдержал и прикончил хозяина с хозяйкой, чтобы прекратить их мучения. Чистый Фраер вернулся, увидел – прямо озверел, хотел Леху застрелить, я его еле остановил. Все равно уже уходить пора было. В общем, ушли мы тогда с большим хабаром, а все равно без радости. Но Фраер, видно, что-то у полковника выпытал, потому что план в голове держал. Дело, говорит, не закончено, есть еще ниточка… А через пару дней на улице возле Сенной прихватили мы с ним девчонку и увидели у нее в ушах те самые сережки, которые Чистый Фраер искал. Вырвали из ушей, а тут менты подоспели, мы и дали деру, да, видно, в суматохе одну серьгу потеряли. Ух, он ругался, зубы собственные чуть в пыль не искрошил! А потом, смотрю, с Лехой Бритвой что-то не то творится. Заговариваться стал, смотреть как-то странно, будто привидение увидел. Я его спрашиваю: «Ты чего?» А он: «Все тех двоих вспоминаю, полковника с женой. Они мне каждую ночь видятся, и даже днем от них покоя нет…» Я и подумал: подведет меня Бритва! Сдастся ментам и заложит нас с потрохами! А мне под вышку идти не очень хотелось, так что стал я думать, как бы Лехе рот заткнуть. Прирезать его? Так не среди бела же дня, а так он осторожный, опытный, никого к себе не подпустит. А как-то раз встретил Леху на Васильевском острове. Смотрю, идет сам не свой. Меня даже не заметил, мимо прошел. Я его окликнул: «Леха, ты что здесь делаешь?» Он вздрогнул, узнал меня, в подворотню отвел, по сторонам оглядывается, вижу – явно не в себе. Я его спрашиваю: «Ты чего, наширялся или выпил чего?» А он мне: «Нам, Чалый, нет спасения! Мы с самим Сатаной связались!» Я ему: «Ты чего, Леха, несешь? С каким еще Сатаной? Я в эти старушечьи дела не верю! Ты чего, в церковь, что ли, ходишь?» А он мне: «Чистый Фраер – он и есть Сатана!» Я смотрю – точно, крыша у Лехи поехала! Говорю ему: «С чего ты взял?» А он: «С того и взял, что своими глазами видел, как Фраер сквозь стенку прошел! Я шел за ним от Андреевского рынка, хоронился, чтобы он меня не заметил. Ты знаешь, я умею незаметным делаться. Прошли мы по Большому проспекту, до самой Тринадцатой линии, где пожарная часть. Там Фраер в дом вошел – большой, кирпичный, как раз напротив той пожарной части. Я немножко выждал – и тоже туда вошел. Там справа в подворотне лестница вниз, в подвал. И смотрю – Фраер по этой лестнице спускается. Я тихонько за ним…» Леха снова по сторонам огляделся, видно, что страшно ему. Я хотел было его тут же, в подворотне прирезать, а только любопытно мне стало, в чем там дело с Чистым Фраером. Дальше Леха на шепот перешел: «Спустился, значит, он по лестнице, вошел в подвал. Там печка большая, голландская, он к ней подошел, руки протянул – я думал, погреться хочет, на улице холодно. А только он как до печки дотронулся, так и пропал!» – «Как это пропал?» – спрашиваю. «А вот так – только был, и уже нету! Я к той печке подошел – ничего там нет, ни двери, ничего такого. Ровная стенка и печка. И Фраера нет, как не было. И подвал весь я обошел – ни души. Так что точно тебе говорю – Сатана он!» Само собой, я в эти бредни не поверил. Точно, думаю, Леха наширялся или накурился чего. А только после того случая я его больше не видел. Живого то есть не видел. А видел уже мертвого. Зарезали Леху через два дня после того разговора. Зарезали на Васильевском, как раз на Тринадцатой линии, во дворе его и нашли, лежал в углу, рогожкой прикрытый…»
Лиля перевернула лист, но дальше ничего не было, и следующие листы были пустые.
Она посмотрела на Владилена Макаровича:
– Это все?
– Да, все… по крайней мере, я больше ничего не нашел. Однако отец до самой смерти думал о том деле, перечитывал свои записи. Видимо, очень оно его задело.
Он хотел уже забрать у Лили папку, но та придержала ее и проговорила:
– Нельзя ли попросить у вас еще чашечку кофе?
– Нет проблем! – старик вышел из комнаты.
А Лиля тут же положила папку с записями на столик и сфотографировала каждый лист на телефон. Она как раз успела закончить до возвращения хозяина.
Простилась с ним Лиля сердечно, но старик не ответил, а вновь удивленно посмотрел – видно, память его снова подвела.
Лиля села в машину, но прежде чем тронуться с места, просмотрела свои записи. И что она выяснила? История, конечно, интересная, но каким образом тут замешана Надежда Николаевна? У Лазоревской были сережки старинные, очень дорогие… И тут Лиля вспомнила, что в последний раз видела Надежду Николаевну в компании молодого мужчины, который был ювелиром. А госпожа Лебедева никогда ничего не делала зря. Стало быть, и ювелир появился не просто так.
«Что ж, нужно идти на контакт с Надеждой Николаевной», – вздохнула Лиля, но перед этим решила съездить на Васильевский остров и сфотографировать дом на Тринадцатой линии, напротив пожарной части. Так, на всякий случай.
Она удачно избежала пробок, потратив на дорогу всего каких-то сорок минут, и, припарковав машину чуть в стороне, огляделась. Вот и пожарная часть, судя по всему, еще дореволюционная, а напротив красный кирпичный дом. Лиля сфотографировала дом и подошла к нему поближе. В это время с другой стороны к ней стремительно приближалась очень знакомая фигура.
– Опаньки! – обрадовалась Лиля, подбежала к женщине и тронула ее за плечо: – Здрасте вам, Надежда Николаевна! Давно не виделись! Какими судьбами?
В эту пятницу Надежда Николаевна решила, что ей надобно наведаться в то самое ООО «Кордегардия», которое по договору снимало квартиру у тихого алкоголика Никанорыча. Больше не было у нее в запасе никаких ниточек для поиска таинственного человека, который несколько дней назад вырядился бомжом и продал ей бриллиантовую серьгу за тринадцать рублей с копейками. Как-то он с этой «Кордегардией» был связан, и Надежда вознамерилась эту связь отыскать.
Откладывать визит было нельзя, потому что накануне Сан Саныч сказал, что в субботу они обязательно куда-нибудь сходят или просто погуляют, а то Надежде дома скучно, и это его вина, он слишком занят работой. Надежда была занята своими мыслями и только кивнула: хорошо, дорогой, как скажешь.
Если честно, она предпочла бы, чтобы все оставалось как было, чтобы муж ездил в командировки и задерживался на работе, а у нее было больше свободы для проведения своих частных детективных расследований. Но она тут же пресекла эти нехорошие мысли и сделала вид, что очень обрадовалась.
Надежда Николаевна вышла из маршрутки на Тринадцатой линии Васильевского острова, свернула с Большого проспекта и, немного пройдя по улице, обнаружила нужный ей дом – большой, кирпичный. Напротив стояла старая пожарная часть, и Надежда полюбовалась скульптурой пожарного, который боролся со шлангами. Чем-то он ей напоминал знаменитую статую Лаокоона в Эрмитаже.
Дом был самый обычный, хоть и старый, но хорошо отремонтированный, стены чистые, окна новые. Никаких дверей она не увидела, очевидно, все подъезды выходили во двор.
И где же эта «Кордегардия»? Надежда прошла дальше и увидела арку, вход в которую был закрыт коваными воротами. Сбоку висела красивая металлическая доска с лаконичной надписью: «ООО “Кордегардия”», рядом имелся звонок, а чуть выше была установлена видеокамера. И только Надежда подняла руку, чтобы позвонить, как кто-то тронул ее за плечо.
– Здрасте вам, Надежда Николаевна! Давно не виделись! Какими судьбами? – жизнерадостно завопил знакомый голос.
– Ты следишь за мной, что ли? – Надежда повернулась и задрала голову – с этой пожарной каланчой иначе нельзя.
– Надо больно! – притворно обиделась Лиля. – Как будто мне больше делать нечего.
– А как ты здесь оказалась?
– Вообще-то по делу!
– И по какому же? – прищурилась Надежда.
– Ну… по поводу одного случая, произошедшего много лет назад. Здесь жил некий тип, который в пятьдесят восьмом году ограбил одного полковника…
При слове «полковник» уши у Надежды встали торчком, хорошо, что под шапкой было не видно. Ну да, в этом сезоне снова стали модны вязаные шапочки, и хотя Надежда их терпеть не могла с юности, пришлось связать и носить. И год пятьдесят восьмой. Записи в дневнике Лазоревской тоже были датированы этим годом.
– А потом он же вырвал у вашей Лазоревской из ушей бриллиантовые серьги… – продолжала Лиля, хитро глядя на Надежду.
– Раскопала! – ахнула та. – Выяснила!
– Ну, я же журналист.
– И хороший… – Надежда поняла, что к Лильке нужно подольститься, она многое знает.
– Вот что, Надежда Николаевна, – твердо сказала Путова, – настало время нам открыть карты и поделиться информацией.
Надежда закивала: прежде чем соваться в эту «Кордегардию», неплохо бы разжиться Лилькиной информацией. Авось еще какой-нибудь след появится…
Журналистка нажала кнопку звонка и, когда в динамике что-то квакнуло, заявила:
– Мы в кафе!
И действительно, с другой стороны ворот была от руки нарисована стрелка с надписью: «Кафе».
Ворота открылись, и женщины вошли под арку.
Кафе располагалось тут же, в подворотне, очевидно в бывшей дворницкой. За самой обычной железной дверью, правда расписанной узорами со сказочными растениями и птицами, находилось несколько ступенек, ведущих вниз. Спустившись, женщины оказались в довольно просторном помещении без окон. Зато здесь висело много светильников самых разных форм и размеров. Из-за барной стойки в углу им приветливо помахал парень с дредами. Пахло кофе и булочками с корицей.
Надежда привычно расстроилась – не удержаться ведь. Человек слаб, ох слаб!
– Пойдем туда! – Она потянула Лилю к самому дальнему столику, предчувствуя, что разговор будет долгий, но журналистка смотрела совсем в другую сторону.
В противоположном от стойки углу находилась печь: старинная высокая голландка прямоугольной формы, покрытая сине-зелеными переливчатыми изразцами.
«Голубой жандарм»! – вспомнилось Надежде.
– Красота какая! – сказала она парню за стойкой.
– Да уж, – согласился тот, принимая от Надежды заказ – капучино и две булочки с корицей (один раз живем!). – Печка – это наша фишка, можно сказать, лицо заведения, ни у кого такой нет. То есть в доме-то такие стояли, но как ремонты стали делать, все печки разобрали. А тут раньше дворницкая была, никому дела до этой печки не было, вот она и осталась. Не топим, конечно, дымоход давно засорился, а так, для красоты держим. Хозяйка, когда нам это помещение сдавала, условие поставила: печку не трогать.
– С пониманием женщина, – одобрила Надежда.
– Ага, она художница, помогла нам с интерьером, – парень обвел рукой кафе. – Тут вот как вышло. Она это помещение приобрела, чтобы деньги вложить, а до этого здесь художник с женой жили, тоже снимали. Жена – музыкант, так не поверите – даже рояль сюда поместился! Ну хозяйка-то документы оформила да и уехала в Москву, заказ там получила. Поначалу деньги за квартиру ей на карточку приходили, а потом как отрезало! Месяц проходит, второй… Она звонит – ни один телефон не отвечает. А уехать не может, работа важная. Ну, короче, когда выполнила заказ, приехала в Питер и пришла в квартиру, а там…
– Догадываюсь, – вставила Надежда.
– Ага, квартира пустая, даже железной двери нет, а вместо нее стоит деревянная, не иначе как от сарая, и замок ржавый болтается. Мало того что вещи и всю мебель увезли, так еще и унитаз с душем прихватили. И плиту газовую, и линолеум весь сняли!
– Ничего себе размах! – согласилась Надежда, краем глаза поглядывая на Лилю, которая застыла возле печки.
– Ну, она, конечно, тех людей отыскала, все же Питер – город маленький, при желании кого угодно найти можно, тем более муж, как и она, художник. Спрашивает их: что за свинство? А они нахально отвечают, что нашли другую квартиру и переехали, а это, мол, все наше, мы тут пять лет жили и все на свои деньги покупали, так с чего же это вам оставлять?
– Вот оно как…
– Ага, а она и спрашивает, что же печку не взяли? Ну, шутит вроде. А музыкантша обиделась даже, нам, говорит, чужого не надо, печка до нас стояла, мы ее и не трогали даже.
За разговором парень ловко управился с Надеждиным заказом.
– Лиля! – крикнула она. – Тебе тоже кофе?
– Да нет, я уж напилась.
– А из еды у вас что есть? – Надежда вспомнила, что эта верста коломенская вечно голодная.
– Ну, для своих, из «Кордегардии», готовим… – парень удалился на кухню, отгороженную простой фанерной стенкой, и крикнул оттуда, что есть свиная котлета с картошкой.
– Давайте!
Пока грели еду, Лиля успела съесть полторы Надеждины булочки, потом умяла большую тарелку мяса с картошкой и заказала чайник чая и еще две булочки.
– Может, хватит уже есть? – возмутилась Надежда. – Мы сюда вроде по делу пришли.
– Излагайте! – милостиво разрешила сытая и спокойная Лиля.
И Надежда ей все рассказала: про бомжа и про серьгу, про подозрительную женщину с лисьей физиономией, которая пыталась отобрать серьгу, затем про Илью и про то, что он показал серьгу своему учителю, а тот, видно, хотел что-то отыскать в библиотеке, и вот там…
– Точно, в тот же день, когда придушили библиотекаршу, одного старичка машина сбила! – вспомнила Лиля. – Ну надо же… А сережку можно посмотреть?
– Нельзя! – отрезала Надежда. – Я так ее спрятала – сама с трудом найду!
Дальше она, посмеиваясь, рассказала про коммунальную квартиру, в которой жила Ариадна Лазоревская, и про то, с каким трудом ей удалось выяснить, что тот самый бомж снимал там же комнату как сотрудник фирмы «Кордегардия».
– Вот я сюда и пришла. Теперь твоя очередь!
Лиля протянул Надежде Николаевне телефон, на который были сняты записи Макара Зеленого о деле пятьдесят восьмого года.
Пока Надежда просматривала материалы, Лилька выпила чайник чая и без зазрения совести съела всю выпечку.
Впрочем, Надежда Николаевна ничуть на нее не обиделась: у Лили организм молодой, растущий, а сама утешалась тем, что ей достанется меньше калорий.
– Ну, – сказала она, отодвинув телефон, – и что же нам теперь делать? У тебя есть план?
В эту минуту в дверях кафе появилась удивительно знакомая фигура.
Надежда юркнула под стол, сделав вид, что уронила ложку. Впрочем, вылезать обратно она не спешила.
– Надежда Николаевна, что с вами? – удивленно спросила Лиля, заглянув под стол. – Что это вы там делаете? Вам плохо?
– Тсс! – зашипела Надежда. – Мне тут очень хорошо! Передвинься так, чтобы загородить меня от двери! И скорее дай мне свой шарфик!
Лиля соображала быстро, два раза повторять не пришлось. Она передвинулась вместе со стулом, чтобы загородить Надежду от двери и протянула ей яркий шелковый шарф. Надежда повязала им голову, выбралась из-под стола и, сгорбившись, села, закрыв лицо книжечкой меню.
– От кого вы прячетесь? – вполголоса осведомилась Лиля.
– У двери стоит тот самый человек… тот бомж, который продал мне серьгу!
Лиля достала из сумки пудреницу с зеркальцем и, сделав вид, что поправляет волосы, взглянула на вход в кафе. Возле дверей стоял мужчина лет пятидесяти, с близко посаженными колючими глазами и внимательно осматривал зал.
– На бомжа он ничуть не похож, – с сомнением протянула Лиля. – Вполне аккуратный мужчина.
– Ну конечно! – прошипела Надежда. – Никакой он не бомж, это он тогда загримировался! Прятался от кого-то. Но это точно он, я его без грима тоже видела! Во дворе, где Лазоревская раньше жила!
Бывший бомж подошел к одному из столиков, за которым сидел представительный мужчина в сером твидовом пиджаке, поздоровался с ним и присел. Они негромко о чем-то заговорили, на столе появились какие-то документы.
– Он здесь работает! – зашипела Надежда. – Хорошо бы разузнать о нем побольше…
– Фирма «Кордегардия», – Лиля смотрела на экран, – занимается перепланировкой старых зданий, квартир, оформлением документов… Можно попробовать к ним заявиться в качестве клиента.
Тут дверь кафе снова распахнулась, и на пороге появились двое – немолодой мужчина с темными прилизанными волосами и невыразительным лицом мелкого чиновника и верткая рыжеволосая женщина с остреньким лисьим личиком и быстрыми внимательными глазами. При виде ее Надежда неслышно ахнула и сползла со стула как можно ниже.
– Что еще такое? – прошипела Лиля.
– Попрошу всех посетителей покинуть кафе! – проговорил прилизанный начальственным тоном.
Глазастая Лиля разглядела на его щеке кривой шрам, почти незаметный. Видно, поработали умелые руки косметологов.
– А в чем, собственно, дело? – удивленно спросил бармен. – Кто вы такие?
– Санэпидемнадзор! – со вкусом отчеканил прилизанный. – Проверка соблюдения санитарных норм!
– У нас все соблюдается…
– А вот мы сейчас это и проверим!
Посетители кафе удивленно переговаривались.
Надежда через Лилино плечо взглянула на бывшего бомжа, но тот исчез. Его собеседник сидел на прежнем месте, и документы были так же разложены на столе.
Надежда быстро оглядела помещение и заметила знакомую фигуру. Виктор – Надежда вспомнила его имя – никуда, конечно, не исчез, а спрятался за пальмой в деревянной кадке, а потом ужом проскользнул за печку.
Он интересовал не только Надежду: женщина с лисьей мордочкой тоже вертела головой, осматривая кафе, но, видимо, не заметила, куда он скрылся.
– Повторяю – прошу всех посетителей выйти! – проговорил прилизанный с хорошо знакомым Надежде выражением, которое писатель Достоевский устами одного из своих персонажей очень удачно назвал административным восторгом.
Надежда Николаевна встала, но двинулась не к выходу, а к печке. Она решила, что настало время взглянуть в глаза тому загадочному мужчине, который втянул ее в историю с серьгами, и поговорить с ним начистоту. Он явно прятался от особы с лисьей мордочкой. Надежда тоже ее узнала – это она напустилась на нее возле мусорного контейнера с требованием отдать серьгу. Да, эта баба может быть опасна, не зря Виктор пытался отсидеться за печкой.
Они с Лилей помогут ему выйти отсюда, а взамен потребуют поделиться с ними информацией.
Воровато оглядевшись, Надежда подкралась к печке и проговорила приглушенным голосом:
– Я знаю, что вы здесь! Я вам помогу, но нам нужно поговорить…
Ей никто не ответил.
Ну да, этот человек не знал, можно ли ей доверять, но он находился в безвыходном положении и, в конце концов, сам же втянул ее в эту историю, тем самым устроив ей неприятности.
– Это я, не бойтесь! – проговорила Надежда, осторожно заглянула за печь и удивленно заморгала.
Там никого не было.
– Как же так… – протянула Надежда, оглянувшись на Лилю. – Ведь я своими глазами видела, как он туда юркнул!
– Да, и я видела, – подтвердила Лиля. – А что, его там нет?
– Сама посмотри!
Лиля недоверчиво заглянула за печку, убедилась, что там нет ни души, и протянула:
– Вот это номер!
– Женщины, вам что, отдельное приглашение нужно? – строго проговорил прилизанный.
Оказывается, все остальные посетители уже давно вышли и в кафе остались только бармен, проверяющие и Надежда с Лилей. К счастью, рыжая Лиса Патрикеевна разбиралась с барменом и не смотрела в их сторону.
Надежда быстро прошла к выходу, стараясь не попасться ей на глаза. Как бы не узнала ее эта зараза…
Через минуту они с Лилей оказались на улице.
– Что за чудеса? – озадаченно проговорила Путова. – Куда же исчез тот человек? Не растворился же в воздухе! Просто мистика какая-то!
Надежда Николаевна взглянула на нее неодобрительно:
– Ты умная девушка и должна понимать, что никаких чудес не существует, а мистика – это только прикрытие для мошенничества одних и глупости других.
– Согласна, но ведь этот человек бесследно исчез! Мы обе видели, как он скрылся за печкой, а когда туда заглянули, его уже не было. И у Макара Зеленого в деле есть запись про печку, за которой исчезал злодей! Причем здесь же, на Тринадцатой линии. Выходит, печка та самая, а думала, что тот бандит, Чалый, все придумал и просто морочил голову.
– Перед смертью не врут, – вздохнула Надежда. – В общем, я не верю ни в какую мистику. И в темные силы тоже. Всему есть логичное объяснение.
– Допустим, вы правы…
– Значит, нам непременно нужно снова сюда попасть. Только вечером, когда здесь никого не будет. И разобраться, в чем там фокус. Одна только загвоздка – как нам сюда войти? Кафе наверняка будет закрыто…
Лиля хитро взглянула на свою спутницу и достала из кармана связку ключей.
– Что это? – удивилась Надежда Николаевна. – Неужели то, что я думаю?
– Ну да! Это ключи от кафе. Они висели на стене за стойкой, и я прихватила их, пока бармен разговаривал с той рыжей заразой. Они были увлечены разговором и в мою сторону не смотрели. А у парня небось запасные есть.
– Ну ты даешь! Значит, ты тоже поняла, что нам придется сюда вернуться?
– Естественно.
– Да, но есть еще одна загвоздка, – вздохнула Надежда. – Еще одно препятствие…
– Какое?
– Муж. Он грозился сегодня закончить пораньше, и у него были обширные планы на вечер.
– Ну, что же делать… семья есть семья. Поезжайте домой, а я постараюсь здесь разобраться.
– Ага! Чтобы я пропустила все самое интересное… нет уж, лучше я придумаю для мужа какую-нибудь историю. По возможности, правдоподобную… – но в голосе Надежды Николаевны не было уверенности.
– Надо же, какие сложности, – фыркнула Лиля. – Так что я правильно делаю, что не выхожу замуж.
Надежда хотела ответить, что семейная жизнь – это замечательно, а маленькие сложности только делают ее интереснее, но в это время у нее в сумочке зазвонил телефон.
Звонил Сан Саныч.
– Ну вот, только его помянешь… – пробормотала она и поднесла телефон к уху: – Слушаю!
– Надя… – раздался в трубке смущенный голос. – Понимаешь… тут такое дело… приехал очень важный заказчик из Москвы… совершенно неожиданно…
– Так что, ты придешь сегодня поздно? – Надежде понадобилась вся ее сила воли, чтобы скрыть радость в голосе.
– Да, извини… я понимаю, что обещал тебе…
– Да, обещал! – отчеканила Надежда холодно. – Я так этого ждала… так готовилась… я даже в парикмахерскую сходила, волосы уложила, маникюр опять же…
Слыша такие слова, Лиля закатила глаза – ну надо же, с виду такая приличная женщина, а мужу врет и не краснеет. Как обманчива внешность!
– Надюша, я обещаю, завтра мы непременно… обязательно… я клянусь…
– И так уже который раз! – проговорила Надежда голосом провинциальной трагической актрисы. – У тебя всегда оказываются какие-нибудь важные причины.
– Прости меня. Ты же понимаешь – это работа…
– И работа у тебя всегда на первом месте! А я? На каком месте я? Даже не на втором…
Она сама поморщилась, до того фальшивым был ее голос, но муж в смятении ничего не заметил.
– Надюша, ты несправедлива ко мне. Ты ведь понимаешь, как это важно…
– Да, я понимаю… я все понимаю, – теперь в голосе Надежды звучала мировая скорбь. – Хорошо бы, чтобы и меня кто-нибудь понимал. Ладно, не расстраивайся, делай, что должен. Я как-нибудь переживу. Чай, не в первый раз…
Муж так тяжело вздохнул, что Надежде стало его жаль, и она решила, что в выходные окружит его любовью и заботой. Убрав телефон, она улыбнулась:
– Ну вот, эта проблема тоже благополучно разрешилась. Обстоятельства нам благоприятствуют!
На их счастье, поскольку кафе в основном обслуживало сотрудников ООО «Кордегардия», оно закрывалось почти сразу после закрытия фирмы, а сегодня был велик шанс, что из-за проверки закроется еще раньше. Так или иначе, оставшееся время нужно было где-то провести, причем поблизости, чтобы увидеть, когда из кафе все уйдут.
Рядом с пожарной частью Лиля заметила одноэтажное здание с большими окнами, на котором сияла вывеска: «Лаокоон. Художественная галерея».
– Ну что, можем пока приобщиться к искусству! – предложила она Надежде.
Женщины вошли внутрь.
В просторном, ярко освещенном помещении были выставлены несколько десятков скульптур: статуи из гипса и бронзы, из дерева и камня, из бетона и ржавой железной арматуры, встречались даже недолговечные поделки из картона и оберточной бумаги, но во всех просматривалось нечто общее, а именно: это были вариации на тему знаменитой греческой скульптуры. И во вполне реалистичных и в авангардных копиях без труда можно было разглядеть Лаокоона, его сыновей и обвивающих их змей.
– Мне это кое-что напоминает, – проговорила Надежда, выглянув в окно. Отсюда хорошо просматривалась выставленная перед пожарной частью статуя пожарного, обвитого шлангами.
Лиля с ней согласилась.
Кроме них, других посетителей не было, и явно скучающая сотрудница галереи обрадовалась возможности блеснуть эрудицией.
– Представленные в нашей галерее работы, – обратилась она к женщинам, – при всем внешнем сходстве выражают самые разные концепции, важные для современного многополярного мира. Так, вот эта скульптура посвящена угрозе загрязнения окружающей среды, – она показала на композицию из ржавой арматуры. – Эта – проблеме глобального потепления… – на этот раз речь шла о скульптуре, сделанной из нескольких отопительных батарей и труб. – А вот эта композиция посвящена проблеме гендерного неравенства… – Сотрудница галереи показала на скульптуру из дерева, где один из сыновей Лаокоона превратился в дочку благодаря короткой юбочке.
Женщины делали вид, что слушают, а сами то и дело посматривали в большое окно.
Рыжая зараза вместе со своим спутником ушли первыми. Причем ушли пешком. Значит, машину поставили в стороне, чтобы никто не заметил номера. Чиновники так не делают, поэтому они точно не из государственной конторы. Последним вышел бармен. Вид у него был неважный, дреды и то повисли. Видно, здорово ему потрепали нервы.
– Пора! – обрадовалась Надежда.