Чудо приставил пистолет к затылку Эджерса.
— Останови эту проклятую машину, или я пристрелю тебя!
Эджерс обернулся; его глаза закатились и были видны только залитые кровью белки. Он усмехнулся, словно череп, и прошептал слова песенки:
— Давай поиграем в малберри-буш, в малберри...
— ОСТАНОВИ СЕЙЧАС ЖЕ, Я СКАЗАЛ!
— Ты не застрелишь меня, старик! Ты не осмелишься застрелить меня!
Чудо нервно сглотнул и отступил на шаг. Он видел, что гондола вот-вот отвалится. Искрящие кабели мотались в воздухе.
— Черта с два! — крикнул Чудо и ударил Эджерса по лицу пистолетом. Из разбитого носа брызнула кровь. Демон с рыбьими глазами захохотал. Чудо нанес второй удар, разбив ему бровь. Эджерс зашелся смехом и выплюнул изо рта несколько зубов.
— Давай поиграем в малберри-буш, в мал...
Внезапно раздался треск, и на землю посыпались искры. Жена Эджерса, вооружившись деревянной палкой, исступленно молотила ею по генератору, пытаясь вырвать кабели.
— НЕТ! ОТОЙДИ ОТ НЕГО! — закричало существо внутри Бака Эджерса. Он двинулся вперед, оттолкнув доктора Чудо, но кабели уже оторвались, и деревянная палка в руке женщины вспыхнула ярким пламенем. Огни, украшающие карусель, погасли. Чудо изо всех сил нажал на педаль тормоза. «Спрут» начал медленно останавливаться.
— НЕТ! — завыл Эджерс, и его лицо стало желтым, как лист пергамента. Гондолы медленно опускались вниз.
— Это несправедливо! Несправедливо... — заскулил Эджерс. Его голос начал замедляться, словно звук проигрывателя, если его выключить, оставив тонарм на пластинке.
— Не-е-е-спра-а-аве-е-едли-и-иво-о-о. Не-е-е-спра-а-аве-е-едли-и-иу-у-уо-о-о...
Он упал в опилки, свернувшись, словно эмбрион, и зарыдал.
Когда «Спрут» остановился, Чудо бросился вытаскивать Билли из остатков гондолы. Мальчик явно замерз и дрожал как осиновый лист. Чудо обнял Билли за плечи и потащил его сквозь болтающиеся на ветру мертвые кабели. Как только они отбежали на несколько шагов, внутри машины что-то треснуло; в разные стороны полетели болты, гондолы упали на землю, и в следующий момент машина развалилась, превратившись в кучу металлолома, как будто цемент, связывающий «Спрут» воедино, внезапно растворился. Поднявшаяся пыль желтыми клубами унеслась на ярмарочную площадь.
— Нет страха, — бормотал Билли, — пожалуйста, позвольте мне сделать это, я не хочу умирать, дайте мне выйти, нет страха, нет боли...
Чудо склонился над ним.
— Все хорошо. Все закончилось... Боже мой!
Юношу мучила какая-то невидимая боль, заставляя его трепетать и мерзнуть. Он стонал и всхлипывал, его голова дергалась взад-вперед. Чудо оглянулся и увидел, как женщина склонилась над своим рыдающим мужем.
Она обняла его, качая, как ребенка.
— Наконец-то, — говорила она сквозь слезы, текущие по лицу. — О всемогущий Боже, наконец-то мы избавились от этого монстра!
Та малость, которая осталась от «Спрута», не годилась даже для свалки. Чудо поежился, вдруг осознав ту силу, которой обладал Билли Крикмор; он не понимал ее, но она заставляла кровь стынуть в жилах.
Неожиданно Билли вздохнул и открыл глаза, словно выныривая из кошмара. Его белки стали рубиново-красными.
— Они ушли? — прошептал юноша. — Я сделал это?
— Я... думаю, да, — ответил Чудо, заметивший фигуры, появившиеся из темноты. Он сжал руку Билли. Его пальцы были такими холодными, какими, по мнению Чудо, могли быть только пальцы покойника.
Для исполнителей «Призрак-шоу» ярмарка закончилась.
41
Они прибыли в Мобиль вечером следующего дня в грузовике с оборудованием. Поскольку Билли был не в состоянии управлять машиной, «фольксваген» пришлось оставить на стоянке в Бирмингеме. Чудо решил нанять кого-нибудь, чтобы перегнать его.
«Мальчик болен», — мысленно повторял Чудо всю дорогу до Мобиля. Билли попеременно трясся то от холода, то от жары; большую часть дороги он проспал, но издаваемые им стоны и дрожь свидетельствовали о кошмарах, терзающих его во сне. Чудо хотел посадить юношу в автобус и отправить в Готорн, но Билли отказался, сославшись на то, что обещал съездить в Мобиль, и уверяя, что с ним будет все в порядке, когда он немного отдохнет.
Наконец бледность Билли перешла в серо-коричневый цвет, и он свернулся калачиком под зеленым армейским одеялом. В груди у него шипели эмоции, а ужас пробирал его до самых костей.
Они ехали по плоскому пляжу Мобиля, и маленькие волны с грязно-зеленой пеной наползали на голый коричневый берег. Чудо покосился назад и увидел, что Билли проснулся.
— Ну что, тебе лучше?
— Да. Лучше.
— Когда мы остановимся, тебе надо поесть.
Билли покачал головой.
— Мне кажется, я не смогу даже посмотреть на пищу.
— Я не жду от тебя помощи в этих условиях. Во всяком случае, после того, что произошло. Ты слишком болен и слаб.
— Со мной все будет в порядке.
Билли задрожал и поплотнее закутался в грубое одеяло, хотя воздух Мексиканского залива плавился от жары. Он смотрел в окно на перекатывающиеся волны, пораженный видом такого огромного количества воды; солнце садилось в серые облака, заливая пляж жемчужным сиянием.
— Мне следовало бы посадить тебя в автобус и отправить домой, — сказал Чудо. — Ты знаешь, я... не понимаю, что произошло прошлой ночью, и, может быть, не хочу понимать, но... мне кажется, ты очень необычный юноша. И эта способность, которой ты обладаешь, накладывает на тебя очень необычные обязанности.
__ Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что ты со своей... силой, даром, способностью — называй это как хочешь — должен помочь тем парапсихологам, о которых я тебе рассказывал. Если ты умеешь общаться с умершими — «класть мертвых на покой», кажется, так ты это называешь, — то тебе следует работать с учеными, а не путешествовать с карнавалами или прозябать в городишке размером с почтовую марку. Билли, у тебя есть что им предложить; возможно, ответ на огромное количество загадок... или, может быть, начало новых. Скажи... это всегда на тебя так действует?
— Это со мной только второй раз. Тогда тоже было плохо, но сейчас просто... агония. Это все равно что запереть внутри себя страшный крик и не найти голоса, чтобы дать ему вырваться. Я чувствую себя так, словно горю, но одновременно мне холодно. Моя голова забита до отказа, и я не могу... нормально думать.
Он вздохнул, издав звук, более похожий на стон, и, закрыв глаза, уронил голову на сиденье, но снова быстро открыл их, потому что в его мозгу пронеслось странное видение — последнее, что видели люди, погибшие на карусели: вращающееся небо и сияющие огни, пальцы, вцепившиеся в сетку защитного колпака, мир, с ужасающей скоростью превращающийся в мешанину цветов.
Доктор Чудо проехал по длинному мосту и свернул на улицу, где стояли старенькие деревянные дома. Большинство из них представляли собой обшарпанные двухэтажные строения, вид которых напоминал о беспощадной руке времени и ветровой эрозии. Чудо остановил грузовик около большого дома с верандой и окнами, закрытыми ставнями. Белая краска местами облезла, оголив серое дерево. Они еще немного посидели в грузовике, глядя на сгущающиеся сумерки.
— Ты не должен так делать.
— Я знаю. Судя по тому, как я себя чувствую, я не выдержу еще раз.
— То, что ты сделал, стоило этой боли?
Билли обдумал вопрос, а затем кивнул:
— Да. Стоило.
— И в следующий раз ты снова сделаешь это?
— Я стараюсь... думать, что достаточно силен, но я боюсь. А когда я боюсь, то становлюсь слабее. — Билли устало взглянул на Чудо. — Я не хочу быть таким, какой я есть. Я никогда не просил об этом. О Боже, как бы мне хотелось хоть ненадолго забыть о духах, черной ауре и Смерти!.. Я хочу стать таким, как все другие.
— Все другие тоже боятся, — тихо сказал Чудо. — И разве ты не понимаешь, что ты, возможно, единственный из людей, кто не должен бояться, потому что ты обладаешь способностью заглянуть сквозь Смерть на другую сторону жизни? Ты знаешь, что уход в землю — это еще не конец жизни; и если ты сможешь помочь другим людям осознать это, то тем самым... твоя жизнь перевернет устоявшийся порядок вещей! Бог мой, что за перспектива у тебя! Если бы у меня хватило смелости и силы духа, я бы уговорил тебя совершить со мной турне по стране, демонстрируя общение с миром духов! Мы бы стали либо миллионерами, либо нищими!
Билли мрачно улыбнулся.
— Однако, — продолжал Чудо, — твое будущее никак не связано с карнавалами. Подумай про институт парапсихологии в Чикаго, о котором я тебе рассказывал. Ладно?
— Ладно. Я подумаю.
— Хорошо. Ну, ты готов? Мы оставим оборудование в грузовике.
Они вылезли из кабины, и Билли двинулся вслед за доктором Чудо по заросшей тропинке. У него едва хватило сил взойти по ступеням на веранду.
Скудная обстановка дома удивила юношу. Все вокруг было покрыто толстым слоем пыли, воздух казался затхлым, хотя комнаты были большими и когда-то, по-видимому, выглядели великолепно. В холле на полу громоздились ящики и коробки; свернутый и покрытый паутиной ковер стоял в углу рядом с шаткой бледно-зеленой софой и кофейным столиком, заваленными газетами и журналами. По обе стороны от камина стояли книжные полки. Календарь, свешивающийся с гвоздя, застыл на апреле 1968 года.
— Извини за беспорядок, — сказал Чудо. Он распахнул дверь пошире, чтобы проветрить помещение. — Я забил окна после того, как прошлым летом мне побили стекла. Это дешевле, чем вставлять новые. Слава Богу, что электричество еще работает.
— У вас есть телефон?
Билли хотел позвонить в госпиталь в Бирмингеме, чтобы справиться о здоровье Санты Талли. Ранним утром он звонил туда дважды, но дежурная сестра сказала, что Санта все еще находится в критическом состоянии, хотя ей сразу ввели вакцину, специально привезенную из Флориды.
— Нет, к сожалению, нет. Мне некому звонить. Присаживайся, пожалуйста.
Он собрал газеты с софы и бросил их на пол.
— Я знаю, что ты беспокоишься о своей подруге, но я уверен, в больнице сделают все, чтобы спасти ее. Если захочешь, мы найдем попозже телефонную будку.
Билли кивнул и направился к книжным полкам. Он видел вокруг девушки бледно-серую ауру, а не черную — означает ли это, что у нее есть шанс выжить?
— Почему бы тебе не сесть и не отдохнуть? — спросил Чудо. — Я загляну на кухню, возможно, там найдется что-нибудь поесть. Хорошо?
Билли кивнул, и Чудо прошел в заднюю часть дома.
— Как ты относишься к вермишели с курицей? — послышался через некоторое время его голос. — Она консервированная, так что, думаю, ее можно есть.
— Чудесно, спасибо.
Билли заглянул в соседнюю комнату. Там стояли разобранный письменный стол и пианино с желтыми клавишами. Юноша нажал на несколько клавиш и услышал звук, похожий на мяуканье рассерженной кошки. Через другую дверь он вышел в переднюю и увидел лестницу, о которой ему рассказывал доктор Чудо. Над верхней ступенькой с потолка свешивалась одинокая лампочка, излучающая мрачный серый свет.
Билли коснулся перил и услышал, как доктор Чудо на кухне сражается с кастрюлями и сковородками. Он стал медленно подниматься по лестнице, крепко сжимая перила, и, достигнув верха, уселся на последней ступени. На кухне текла вода.
— Кеннет? — тихо позвал Билли.
Он подождал несколько минут, пытаясь сосредоточиться и преодолеть стену остаточного ужаса.
— Кеннет? — прошептал он.
У подножия лестницы показался Чудо. Некоторое время он стоял неподвижно, а затем поставил ногу на нижнюю ступеньку.
Билли вздохнул и покачал головой.
— Я не думаю, что здесь кто-то есть или когда-либо был.
— Я знаю, — тихо ответил Чудо. — Я... надеялся, что Кеннет приходил сюда, но... это просто самообман. И если бы здесь осталась какая-то его часть, то это означало бы, что он в беде, не так ли?
Билли кивнул.
— Я не знаю, что видела Элен, если видела что-то вообще, но мы оба взвалили себе на плечи большую боль. Я думаю... увидев призрак Кеннета, Элен получила шанс начать общение с миром умерших, но вместо того, чтобы положить мальчика на покой, она попыталась воскресить его. Кеннет был отличным парнем. Он бы тебе понравился. Здесь... здесь ничего от него не осталось?
— О да. — Билли поднялся на ноги. — Вы вернули его к жизни, когда вспомнили о нем. Воспоминания не должны быть мрачными, потому что таким образом вы можете навсегда оставить с собой своего сына — в своем сердце и в своей памяти. Я думаю, что сейчас он покоится с миром и освободился от ожидания, но он все еще жив внутри вас.
— Да, — понимающе улыбнулся Чудо. — Я тоже думаю, что это очень хорошо. В моей памяти Кеннет навсегда останется симпатичным юношей в военной форме и самым лучшим сыном, которого только можно себе пожелать. — Он опустил голову, и Билли услышал глубокий вздох. — Пойду посмотрю, как там суп. Они у меня часто выкипают.
Чудо вернулся в кухню.
Билли еще немного постоял на лестнице, держась за перила. Но ничего не происходило. Ничто не нарушало чистоту воздуха, ничто не пыталось наладить с ним отчаянный контакт, ничто не умоляло забрать его земные боли и страдания. В доме стояла мирная тишина. Билли спустился по лестнице и вернулся в комнату, где стояло пианино. Он прикоснулся к потрескавшемуся от жары дереву и провел пальцами по шатким изношенным клавишам. Затем сел на стул и извлек одну ноту, которая, дрожа, повисла в воздухе. Затем еще одну, из басового регистра, — она застонала, словно ветер в зимнюю ночь. Юноша извлек одновременно три ноты и вздрогнул от их диссонансного причитания. С третьей попытки у него получился сладкий гармоничный аккорд, который словно бальзам остудил его воспаленный мозг. Глядеть на клавиатуру, понимать ее было тайной само по себе: почему одни клавиши белые, а другие черные? Как люди извлекают из них музыку? Для чего нужны эти педали?
Внезапно он ударил по клавиатуре обоими кулаками. Клавиши застонали и заверещали, и Билли почувствовал, как завибрировали сначала его кулаки, затем руки, плечи, шея и, наконец, голова. Звук был ужасным, однако каким-то образом его энергия расколола горячий котел в мозгу музыканта, сделала в нем крошечную трещину, через которую хлынул тонкий ручеек. Билли ударил снова, левым кулаком. Затем правым. Затем на клавиатуру, словно молотки, упали оба кулака, и весь дом наполнился грубым дребезжанием, которое, возможно, и являлось музыкой ужаса и замешательства. Старое пианино, казалось, вот-вот взорвется; несколько клавиш из слоновой кости вылетели под беспощадными ударами, словно гнилые зубы. Когда Билли наконец смог остановиться и прислушался к затихающему эху, оно показалось ему похожим на музыку: ужасную гармонию дилетантски нажатых клавиш, затухающую и как бы растворяющуюся в самих стенах дома. Билли понял, что котел внутри него раскололся надвое и все эмоции излились в инструмент. Он почувствовал громадное облегчение.
Внезапно он вспомнил, как бабушка давным-давно говорила, что ему нужно будет найти выход эмоциям, которые он заберет у духов. Она нашла выход, занявшись гончарным делом, так же как его мать — вышиванием, а у него... Что может быть ближе к человеческим эмоциям, чем музыка? Но как извлечь настоящую музыку из совокупности дерева и металлических струн? Как приласкать ее вместо того, чтобы забивать кулаками? Как научиться осушать боль, а не вырывать ее?
— Да, — произнес у него за спиной доктор Чудо, держащий в руках поднос с двумя тарелками супа. — Я рад, что мой дом устоял, но полиция, думаю, уже выехала. Придется предложить им присоединиться к пирушке.
— Это ваше? Вы знаете, как на нем играть?
— Я? Нет, я не смыслю в этом ни бельмеса. Моя жена... была когда-то преподавателем музыки. Осмелюсь сказать, что ты далеко не Ван Клиберн.
— Кто?
— Не имеет значения. С другой стороны, и Ван Клиберн не Билли Крикмор. Пошли поедим в холле, а то здесь темно.
Но Билли остался сидеть на стуле и снова начал тыкать пальцами в клавиши, будто пытаясь найти сокровища капитана Кидда.
— Возможно, научиться нетрудно, — сказал Чудо. — Я никогда не пытался, однако в подвале валяется целая куча старых учебников. Тебя это интересует?
Билли извлек высокую ноту и прислушался к ее звучанию.
— Да, сэр.
— Тогда я откопаю их для тебя. Возможно, они немного заплесневели, но... — Чудо поставил поднос на пианино. Он заметил, что глаза Билли блестят, а его кожа наконец-то приобрела более здоровый оттенок. — Ты очень помог мне. Я ценю все, что ты для меня сделал. Я... не знаю, что ждет тебя впереди, но думаю, я о тебе услышу. По крайней мере надеюсь, что ты напишешь мне, как у тебя дела.
— Да, сэр, обязательно.
— Я считаю тебя человеком слова. Это качество — большая редкость в наши дни. Утром я отвезу тебя на автобусную остановку; я бы мог предложить тебе ощутимую надбавку к зарплате, если бы ты присоединился ко мне на карнавале следующим летом, но... по-моему, у тебя есть дела поважнее. — Чудо улыбнулся — в голове промелькнула мысль, что сейчас он теряет второго сына, — и дотронулся до плеча Билли. — Суп остывает. Пошли есть.
Он отнес поднос в холл, и Билли, еще чуть-чуть полюбовавшись клавиатурой, присоединился к нему. «Юноша, — думал Чудо, — я желаю тебе огромной удачи. Это самое меньшее, что тебе потребуется на твоем Пути».
И возможно — «Нет, вероятно», — сказал себе Чудо, — что еще до наступления зимних холодов он вернется в Готорн на грузовике, вернется в ту маленькую лачугу в стороне от дороги и привезет с собой пианино, которое, возможно, научится петь снова.
9. Откровения
42
В первую очередь Билли решил навестить отца. На простом гранитном могильном камне была нехитрая надпись: «ДЖОН БЛЕЙН КРИКМОР, 1925-1969». Он стоял на склоне холма, рядом с могилой Линка Паттерсона, между соснами, защищающими его от дождя и солнца. На земле еще виднелись следы лопат.
— Он пошел спать, — сказала Рамона. Ее выбившиеся из-под шарфа седые волосы развевал ветер. Вокруг ее глаз залегли глубокие морщины, но она все еще отказывалась повиноваться времени и держалась с достоинством, высоко подняв подбородок. — Вечером я читала ему Библию, и мы хорошо поужинали. Он много говорил о тебе и сказал, что очень старается понять... что мы такое. Сказал, что ты станешь великим человеком, и он будет гордиться тобой. Потом он решил вздремнуть, и я отправилась мыть посуду. А когда попозже зашла проведать его, он... был спокоен, как младенец. Я прикрыла его одеялом и пошла за врачом.
Билли коснулся гранитных букв. С холмов дул холодный ветер. Несмотря на то что стояла только середина октября, зима уже стучалась в двери. Билли приехал вчера и домой от остановки автобуса «Грейхаунд» у магазина Грендера шел пешком, неся в руках свой маленький чемоданчик. Подходя к дому, он увидел, что мать собирает в поле пеканы. Стул отца одиноко стоял на террасе. «Олдсмобиль» исчез. Как он потом выяснил, его сдали в металлолом, чтобы заплатить за гроб. Дом сохранился отлично, отремонтированный и покрашенный на деньги, которые он присылал, но жизнь изменилась. На лице матери появились глубокие морщины. С ее слов Билли понял, что отец умер примерно тогда, когда он увидел сон о том, как они гуляют по дороге, ведущей в Готорн.
— Ты должна была знать, — сказал Билли. — Ты должна была видеть ауру.
— Да, я видела ее, — тихо ответила Рамона. — Я знала, что он умрет, и он тоже знал. Твой отец примирился с окружающим его миром и главным образом с самим собой. Он вырастил тебя, день и ночь работая на нас. Он не всегда соглашался с нами и понимал нас, но это не имеет значения: перед смертью он любил нас так же сильно, как и всегда. Он был готов к смерти.
— Готов? — Билли потряс головой, не веря своим ушам. — Ты имеешь в виду, что он... хотел умереть? Нет, я не поверю в это!
Рамона взглянула на него холодным оценивающим взглядом.
— Он не боролся со смертью. Он не хотел. У него было сознание ребенка, и, как у любого ребенка, у него была вера.
— Но... я... должен был приехать! Ты обязана была мне написать! Я... даже... не попрощался с ним!..
— Что бы это изменило? — Рамона покачала головой и взяла сына за руку. По щеке Билли покатилась слеза, и он не вытер ее. — Теперь ты здесь. И несмотря ни на что, ты всегда будешь сыном Джона Крикмора. Он навсегда останется в твоей крови. Так умер ли он на самом деле?
Билли чувствовал, как ему в спину дует неутомимый ветер. Он понимал, что отец живет в его воспоминаниях, и все же... разлуку так тяжело перенести. Так тяжело потерять кого-то и оплакивать его; гораздо легче наблюдать смерть на расстоянии, чем столкнуться с ней лицом к лицу. Он слишком долго жил в центре карнавала с его шумом и сияющими прожекторами, поэтому здесь, в долине, окруженной поросшими лесом холмами и накрытой сверху серыми облаками, Билли казалось, что он находится в центре величайшей тишины. Он провел ладонями по шершавому могильному камню и вспомнил, как отец прижимался своим небритым лицом к его щеке. «Мир вращается слишком быстро!» — подумал он. Ветер меняется слишком часто, и последнее лето его детства, похоже, осталось в прошлом. Билли радовало только одно: вчера утром, перед отъездом из Мобиля, он позвонил в госпиталь в Бирмингем, и ему сказали, что Санта Талли пошла на поправку.
— Зима уже в пути, — сказала Рамона. — Она будет очень холодной, судя по тому, какими толстыми стали сосны.
— Я знаю. — Билли взглянул на мать. — Я не хочу оставаться таким, какой я есть, мама. Я никогда не просил об этом. Я не хочу видеть духов и черную ауру. Я хочу жить как все.
— В твоей крови заговорил отец, — усмехнулась Рамона. — Я тоже не хочу. Никто никогда не обещал тебе, что это будет легко...
— Но у меня не было выбора.
— Это правда. Но его и не должно было быть. О, ты можешь жить как отшельник, порвав с внешним миром, как это пыталась сделать я после твоего рождения, но рано или поздно судьба постучит в твою дверь.
Билли сунул руки в карманы и поежился от порывов холодного ветра. Рамона обняла его. Боль сына почти разбила ей сердце. Но она знала, что боль укрепляет душу, закаляет волю, и когда он наконец переживет ее, то станет еще сильнее.
Вскоре Билли вытер глаза рукавом и сказал:
— Со мной все в порядке. Прости, что я... вел себя, как ребенок.
— Пойдем, — предложила Рамона, и они вместе стали спускаться к дороге. До дома было больше двух миль, но они не спешили.
— Что мне теперь делать? — спросил Билли.
— Не знаю. Посмотрим.
Рамона некоторое время молчала, и Билли понял, что Рамона размышляет о чем-то важном. Они дошли до ручья, журчащего между плоских камней, и Рамона внезапно остановилась.
— Мои ноги уже не те. В детстве я могла бегом преодолеть весь этот путь, даже не задохнувшись, а теперь я уже икаю, как лягушка. — Она села на камень, на котором были нацарапаны чьи-то инициалы. Билли лег в траву на живот, наблюдая, как поток воды огибает камни. — Есть кое-что, о чем я должна тебе рассказать. Я молчала при жизни отца, но он прекрасно об этом знал. Выслушай меня и не прерывай, а потом сам решишь, как тебе поступить.
— О чем ты хочешь мне рассказать?
Рамона посмотрела вверх, на стаю ворон. Далеко в вышине солнце отражалось от карабкающегося к облакам самолета.
— Мир меняется слишком быстро, — сказала она словно сама себе. — Люди дерутся на улицах, убивают и ненавидят друг друга; дети употребляют наркотики; то тут, то там безо всяких причин вспыхивают войны... мне становится жутко, потому что зло ходит, не оглядываясь, и меняет свое обличье и голос в поисках новых жертв. Оно рыщет повсюду, желая все больше и больше. Ты видел его однажды давным-давно в коптильне.
— Меняющий Облик, — утвердительно произнес Билли.
— Правильно. Он проверял тебя еще раз на карнавале, но ты оказался сильнее, чем он предполагал.
— А ты когда-нибудь видела его?
— О да. Несколько раз. — Рамона взглянула на него, прищурив глаза. — Он все время насмехался надо мной и старался обмануть меня, но я все время его раскусывала. Я не позволила ему проникнуть в мое сознание; я не позволила ему заронить во мне сомнение относительно моих способностей. Но теперь моя работа почти закончена, Билли. Теперь Меняющий Облик не видит во мне угрозы; он хочет тебя и сделает все возможное, чтобы до тебя добраться.
— Но со мной будет все в порядке, да? До тех пор, пока я не дам ему проникнуть в мое сознание?
Рамона молчала, прислушиваясь к шуму ветра в ветвях деревьев.
— Меняющий Облик никогда не сдается, Билли, — тихо сказала она. — Никогда. Он стар, и он умеет ждать. Он рассчитывает захватить тебя врасплох, когда ты этого не ожидаешь, в момент твоей слабости. И он очень опасен, когда питается умершими, как зверь, который гложет кость. Он вытягивает у духов энергию, чтобы стать сильнее. И я не знаю пределов его силы, пределов его возможностей. О, как много тебе еще нужно узнать, Билли! — Некоторое время она молча смотрела на него. — Но я не могу тебя этому научить. Жизнь научит.
— Тогда я научусь, — ответил Билли.
— Обязательно. — Рамона глубоко вздохнула. — Так вот что я хотела тебе сказать: ты пришел в этот мир не один.
— Что? — Билли непонимающе нахмурился.
— Вас было двое, — объяснила Рамона, глядя на деревья. — Ты родился первым, а вслед за тобой — твой брат. Вы лежали в моей утробе так близко, что доктора услышали стук только одного сердца, ведь тогда медицинская аппаратура была не такой совершенной. Итак, холодной ноябрьской ночью в грузовичке-пикапе у меня родились двое. Вы оба родились в водяной оболочке, которая считается признаком духовной силы. Твоя закрывала тебе лицо. Его... была порвана, и он сжимал ее в своих пальцах. Уже тогда что-то внутри твоего брата не хотело, чтобы он вступил на Неисповедимый Путь. Вы не были идентичными близнецами: ты был больше похож на меня, а твой брат на отца. — Она торжественно взглянула на Билли темными глазами. — Ты знаешь, мы были бедны. Мы едва могли прокормить себя. Мы ждали одного ребенка, и нам пришлось сделать выбор. Это было самое ужасное решение в моей жизни, сынок. Есть... человек по фамилии Тиллман, который продает и покупает младенцев. Он купил твоего брата и обещал поместить его в хороший дом. — Руки Рамоны сжались в кулаки, а лицо напряглось. — Для нас это... был единственный выход, но мы долго находились в трансе. Конечно, мы пришли в себя, но твой отец уже никогда не стал прежним. Нам пришлось выбирать, и мы выбрали тебя. Понимаешь?
— Я... думаю, да.
Билли вспомнил женщину, которую он видел много лет назад на палаточной проповеди. Несчастная говорила, что продала своего ребенка. Боже, как же было больно в этот момент его матери!
— Много лет я думала, что наши пути не пересекутся. Мы с отцом частенько гадали, что произошло с твоим братом, но у нас был ты, и мы отдали тебе всю нашу любовь и внимание. А потом... я увидела его и сразу же поняла, кто он такой. Я знала, что он тоже обладает особой силой, но она должна была отличаться от твоей... По его глазам я догадалась, что он пользуется ею неосознанно. Я видела его той самой ночью в шатре «Крестового похода». Он был очень похож на твоего отца и в достаточной степени на Джимми Джеда Фальконера, чтобы тот мог выдавать его за своего сына.
Билли остолбенел.
— Нет, — прошептал он. — Нет, только не он...
— Ты сам знаешь, что это правда. Я видела, как вы смотрели друг на друга. Вы наверняка чувствовали что-то вроде удивления и притяжения. Я думаю... вы нуждаетесь друг в друге. Ты знаешь значение своего Неисповедимого Пути, а Уэйн испуган и блуждает в темноте.
— Почему? — спросил Билли, поднимаясь на ноги. Он был зол и смущен. Его с первой же минуты потянуло к молодому евангелисту, но он всегда противился своему желанию. — Почему ты мне это сейчас рассказала?
— Потому что Фальконер этим летом скончался. Он был единственным, кто стоял между Уэйном и усердно работающими механизмами этой крестовопоходовской машины. Уэйн теперь бизнесмен, и его сознание запечатано оттиском большого пальца Величайшего Евангелиста Юга. Он пошел по пути проповедника, но не знает, что ожидает его в конце. В молодости он научился использовать силы страха и ненависти, называя это религией. Он слаб духом, Билли, а Меняющий Облик ищет слабости, и если он решит использовать Уэйна против тебя, он может сделать это в любую минуту.
Билли поднял камешек и бросил его в ручей. Из убежища в кустарнике выпорхнула птица.
— Почему он так ненавидит нас?
— Он чувствует то же притяжение, что и мы. Но решил, что мы хотим столкнуть его с праведной дороги. Он не понимает нас, как не понимал Фальконер.
— Ты думаешь, что он действительно может... исцелять? — спросил Билли Рамону.
— Я не знаю. У него есть дар, в этом нет сомнения. Уэйн может заставить человека поверить, что он излечился, даже если на самом деле у него ничего не болело. Фальконер приложил свою руку к обучению сына. Но если мальчик на самом деле излечивает, то он должен обнаружить внутри себя огромную силу, силу, которую обнаружил ты, когда имел дело с духами. При этом он, как и ты, должен чувствовать боль. «Крестовый поход» требовал, чтобы он излечивал от звонка до звонка и без перерывов. Я думаю, Уэйн только притворялся и на проповедях не чувствовал никакой боли, если, разумеется, он вообще когда-либо ее чувствовал. О, он мог бросить в толпу пару искр. Но если бросать искры слишком часто, их может не хватить, чтобы разжечь огонь, когда в этом действительно возникнет необходимость.
— Что же с ним может произойти?
— Уэйн может надломиться под весом «Похода», а может найти в себе силы устоять на ногах. Тогда он скорее всего уйдет от жадных людей, окруживших его, словно стая голодных волков, узнает много нового о своем даре и перестанет каждый день продавать его со сцены. — Рамона покачала головой. — Но я все же думаю, он не покинет «Крестовый поход». Он забрел слишком далеко в темноту.
У Билли опустились плечи. Рамона устало предложила:
— Нам лучше поспешить домой, пока не стемнело.
— Нет, не сейчас. Мне нужно... немного побыть одному, подумать. Хорошо?
Рамона утвердительно кивнула и встала.
— Сколько тебе будет угодно.
Она погладила Билли по щеке и вышла на проселочную дорогу.
— Ты боишься его? — крикнул он ей вслед.
— Да. Что-то внутри него хочет вернуться домой, но он не знает дороги.
Рамона решительно двинулась к Готорну.
Билли проводил ее взглядом, затем пересек ручей и затерялся в лесу.
43
Под непривлекательным октябрьским небом группа мужчин в деловых костюмах медленно шла вдоль общественного бассейна на окраине Файета. Воду в бассейне спустили, и стало заметно, что ему необходима покраска.
— Я хочу его перестроить, — говорил Уэйн Фальконер О\'Брайену, архитектору из Бирмингема, — в форме креста. Вон там, — он указал на здание концессии, — должна быть церковь. Я хочу, чтобы это была самая большая церковь, которую только видели жители этого штата. А в центре бассейна мне нужен фонтан. С цветными огнями. Вы сможете это сделать?
О’Брайен пожевал зубочистку и медленно кивнул.
— Думаю, да. Основная проблема будет с проводкой. Нежелательно, чтобы кого-нибудь ударило током. Вы рассчитываете на визуальный эффект? — Он усмехнулся. — Я имею в виду освещение.
Генри Брэгг и Джордж Ходжес засмеялись. Брэгг все еще был похож на юношу, несмотря на то что седина коснулась его модно остриженных русых волос; как правило, он носил синие блейзеры и серые брюки с острыми, как лезвие, стрелками. Четыре года назад он перевез свою семью в Файет и стал главным адвокатом «Крестового похода Фальконера».
Джордж Ходжес в отличие от него старился менее грациозно. Он облысел, на лице под влиянием силы тяжести образовались складки. Он был одет в мягкий коричневый костюм, из нагрудного кармана которого торчали авторучки.
— Я хочу, чтобы это была самая большая купель для крещения в мире, — сказал Уэйн. Недавно «Поход» купил этот бассейн за полтора миллиона долларов. — Сюда отовсюду начнут съезжаться люди, желающие быть окрещенными. Конечно, здесь будет и обыкновенный бассейн — для молодых христиан, — но крещение останется основным пунктом программы. Мы устроим христианский плавательный клуб без оплаты членских взносов. Здесь же будут приниматься пожертвования на мемориал Фальконера... — Уэйн замолчал и посмотрел на вышку для ныряния, «Тауэр». Он вспомнил, как в десять лет наконец преодолел свой страх и вскарабкался на нее, чтобы попытаться спрыгнуть. Балансируя на краю, он чувствовал предательскую дрожь в коленях... А затем дети постарше внизу, в бассейне, стали кричать ему: «Прыгай, прыгай, Уэйн!» Было очень высоко, бассейн казался листом тонкого голубого стекла, которое могло разрезать его на куски. Осторожно спускаясь вниз, Уэйн поскользнулся, упал и прикусил губу, а затем, плача, побежал туда, где стоял церковный автобус, — подальше от смеха и ехидных взглядов.
— Это убрать, — тихо сказал Уэйн архитектору. — «Тауэр». Его убрать в первую очередь.
— Он стоит здесь уже двадцать лет, — возразил Джордж Ходжес. — Это своего рода символ...
— Убрать, — повторил Уэйн, и Ходжес замолчал.
В дальнем конце бассейна Уэйн неожиданно отпустил Брэгга и О’Брайена. Когда они ушли, Ходжес с тревожным нетерпением приготовился слушать. Юноша взглянул на бассейн, достал из кармана маленькую бутылочку и вытряхнул себе в рот таблетку. Его глаза были почти одного цвета с облупившейся краской бассейна.
— Я знаю, что могу доверять тебе, Джордж. Ты всегда рядом со мной, когда я нуждаюсь в этом.
Ходжес долгие годы работал главным менеджером «Похода» и теперь смог купить себе дом в колониальном стиле в нескольких милях от поместья Фальконера.
— Это так, Уэйн, — ответил Ходжес.
Уэйн смерил его взглядом.
— Отец снова приходил прошлой ночью. Он сел у меня в ногах, и мы долго беседовали.
Лицо Ходжеса вытянулось. «О Боже! — подумал он. — Опять!»
— Он сказал, что колдунья Крикмор и ее сын хотят добраться до меня, Джордж. Они хотят уничтожить меня, как уничтожили его.
— Уэйн, — тихо сказал Ходжес, — пожалуйста, не надо. Эта женщина живет в Готорне. Она не опасна. Почему бы тебе просто не забыть о ней и не...
— Я чувствую, она хочет, чтобы я пришел к ней! — прервал его Уэйн. — Я чувствую на себе ее взгляд и слышу ее грязный голос, зовущий меня по имени! А этот парень такой же репей, как она! Иногда он залезает в мое сознание, и я не могу его оттуда выгнать!
Ходжес кивнул. Кемми звонила ему чуть не каждую ночь и сводила с ума своими жалобами на припадки безумия Уэйна. Однажды ночью на прошлой неделе он уехал в аэропорт, сел на принадлежащий компании «Бичкрафт» самолет и начал, словно маньяк, выделывать в воздухе петли. Уэйну нет еще восемнадцати, а он уже столкнулся лицом к лицу с проблемами, которые могут заставить согнуться бизнесмена со стажем. «Вполне вероятно, — думал Ходжес, — что Уэйну кажется, что он советуется с призраком своего отца. Это облегчает ему его ношу».
— Отец говорит, что Крикморы должны гореть в Аду, — продолжал Уэйн. — Он говорит: «Вы не можете позволить колдунам жить среди людей».
— Уэйн, мы послали своего человека в Готорн, чтобы разузнать о ней, как ты хотел. Рамона Крикмор живет сама по себе, ни с кем не общаясь, ее сын недавно уехал и присоединился к бродячему цирку, а ее муж не так давно умер. Она странная, но что из этого? Она самая обыкновенная мошенница. Если бы она действительно могла видеть духов и прочую чепуху, почему она не проводит сеансов и тому подобное для богатых людей? А твой папа умер, Уэйн. Он не может приходить к тебе ночью. Он не может давать тебе советы по поводу нашего бизнеса. Пожалуйста, Уэйн, оставь это.
Уэйн моргнул и дотронулся ладонью до лба.
— Я устал, — сказал он. — Все эти встречи и совещания утомляют меня. Как бы я хотел уснуть ночью. Мне нужно еще снотворного. То, которое ты дал мне в прошлый раз, недостаточно сильное.
— Да оно сшибает с ног лошадь! — Ходжес схватил Уэйна за руку. — Послушай меня. Перестань принимать так много таблеток! Клянусь Богом, лучше бы я перерезал себе глотку, чем принес тебе этот проклятый перкодан! Теперь тебе нужны лекарства, чтобы уснуть, и лекарства, чтобы проснуться.
— Так велел отец, — сказал Уэйн безо всякого выражения на лице.
— Нет. Больше никаких таблеток. — Ходжес отрицательно потряс головой и повернулся, чтобы уйти.
— Джордж! — Голос Уэйна был мягок и шелковист. Ходжес резко остановился, уперев руки в бока. — Джордж, ты забыл. Если я не буду спать, то я не смогу общаться с людьми, с которыми мне нужно встретиться. Я не смогу участвовать в радио- и телевизионных шоу. Я не смогу просматривать материалы для журнала. Я не смогу спланировать маршрут «Похода» на будущий год. Ведь так?
Ходжес повернулся с покрасневшим лицом.
— Тебе не следует больше принимать эти проклятые таблетки, Уэйн!
— Принеси их. Или я найду еще кого-нибудь, кто принесет.
«О, это будет просто превосходно!» — подумал Ходжес.
Если кто-нибудь за пределами организации узнает, что маленький Уэйн Фальконер превратился в наркомана и к тому же постоянно видит странные галлюцинации, пресса растерзает «Крестовый поход» на клочки!
— Тебе нужна помощь специалиста, а не таблетки.
Глаза Уэйна вспыхнули.
— Я сказал, принеси их, Джордж! Я хочу спать и не слышать, как эта колдунья и ее сын зовут меня!
Ходжес знал, что должен сказать «нет». Он знал, что должен рассказать о галлюцинациях Генри. Уэйн расползается по швам. Под угрозой само существование «Похода». Однако его рот открылся, и он произнес хриплым голосом:
— Проклятие, в последний раз! Ты слышишь меня? Если ты попросишь еще раз, я уйду! Клянусь!
Уэйн улыбнулся.
— Прекрасно. А теперь еще вот что: я хочу, чтобы к моему приезду из Нэшвилла поместье обнесли электрической изгородью. И замените сторожа. Возьмите помоложе. Дома я должен чувствовать себя в безопасности.
Ходжес мрачно кивнул, и Уэйн потрепал его по спине.
— Я рад, что могу положиться на тебя. Отец всегда о тебе хорошо отзывается.
С этими словами Уэйн направился к стоящим поодаль Брэггу и О’Брайену.
Джордж Ходжес пришел в отчаяние. Мальчик убивает себя этими таблетками! Он обещал Джи-Джи помочь Уэйну в делах, но теперь им всем грозит опасность быть сожранными огромной машиной, которая не имеет ничего общего с личным поклонением. Христианские рок-группы, интерпретации молитв и клоуны от Иисуса на проповедях — это уж слишком!
— Джордж! — позвал его Брэгг. — О чем ты задумался?
«Я должен отойти от этого, — сказал себе Ходжес. — Да. Сразу же, как только смогу». Однако он включил на лице улыбку и произнес:
— Ни о чем. Ребята, не хотите ли сходить на ленч? Я знаю место, где готовят прекрасное копченое мясо.
10. Крипсин
44
Свет в кинозале погас. Мистер Найлз поднес к уху трубку телефона, вделанного в подлокотник.
— Мистер Крипсин готов.
В экран ударил узкий луч света.
На пустынном пляже стояла прекрасная брюнетка в черном бикини. Она стала укладывать свои длинные роскошные волосы, и по ее груди лениво скользнули чьи-то ладони. Брюнетка посмотрела в камеру и улыбнулась, растирая по животу масло для загара. Затем она сняла верхнюю часть бикини и отбросила ее в сторону.
«Симпатичная женщина, — подумал мистер Найлз, — несколько грубоватая, но симпатичная». Камера работала бесшумно, но дышала, казалось, сама комната; слышались отдаленные звуки работающего оборудования и шипение искусственно нагнетаемого воздуха. Найлз был худым мужчиной неопределенного возраста; в его волосах серебрилась седина, но его лицо оставалось гладким, как у подростка. Глубоко посаженные глаза казались почти бесцветными. Он был одет в легкий темно-синий костюм, рассчитанный на условия климата Палм-Спрингс. Комната вокруг тихо пульсировала: воздух очищался вновь и вновь, проходя через лабиринт каналов, спрятанных в толстых стенах без окон. Пахло сосновой хвоей.
На экране женщина нервно улыбнулась и сняла низ бикини. На ее животе темнело маленькое родимое пятно. Плотный мужчина в брюках цвета хаки появился в кадре, повернулся спиной к камере и без церемоний разделся.
— В это время суток изображение получается особенно чистым?
Большая расплывчатая фигура, едва поместившаяся в специальном кресле двойной ширины через два стула от Найлза, слегка шевельнулась. Толстые пружины скрипнули. Лысая голова наклонилась набок, и маленькие глазки блеснули в толстых складках плоти.
— Да-да, очень хорошо. В этом фильме вы увидите все детали.
Дыхание толстяка напоминало хриплый рев — он хватал воздух в паузах между словами.
— Мне не понравились два последних фильма. Слишком зернистые.
— Да, сэр. — Найлз безо всякого интереса наблюдал за сексуальной акробатикой на экране.
— Попкорн? — спросил толстяк, протягивая коробку.
— Нет, спасибо.
Толстяк хрюкнул и погрузил одну руку в масляный попкорн, затем наполнил им рот. Еще один человек, тощий, с татуировкой на плече, присоединился к происходящему на экране.
Найлз никогда не знал, какие фильмы им предстоит смотреть. Порой это были просто пародии на «Роадраннера» или «Тома и Джерри», иногда старые и редкие немые фильмы. Однако по большей части они были похожи на этот, присланный из Мексики сеньором Альвардо. Они не особо интересовали Найлза, и он считал их просмотр пустой тратой времени.
Брюнетка, закрыв глаза, лежала на животе. По всей видимости, она была обессилена. На экране снова появился первый мужчина. В руках он нес молоток.
Гора мяса и костей подалась вперед. Толстяк сыпанул себе в рот попкорн и отбросил пустую коробку на пол. Небесно-голубой кафтан размером с шатер затрещал.
— Она ничего не подозревает, да? — тихо спросил Август Крипсин. — Она, наверное, собиралась пойти получить свои деньги и купить себе новое платье?
— Да, сэр.
Молоток поднялся и упал. Руки Крипсина сжались. Второй мужчина, теперь уже одетый в черную маску, тоже вернулся в кадр. Он включил электрическую пилу, и его руки завибрировали.
Крипсин шумно дышал; его глаза перебегали с одной фигуры на другую, как будто в фильме наступил кульминационный момент. Когда экран погас, Найлз услышал легкий вздох наслаждения. Киномеханик был достаточно умен, чтобы не включать свет сразу. Некоторое время спустя Крипсин произнес детским плаксивым голосом:
— Мне нужен свет, мистер Найлз.
Найлз быстро передал распоряжение по телефону. Когда свет зажегся, Крипсин откинулся в своем кресле с кислородной маской на лице и закрыл глаза.
Некоторое время Найлз молча смотрел на хозяина. Он работал на Августина Крипсина почти шесть лет, сначала в качестве связного между Крипсином и организованной преступностью в Мексике, теперь — в качестве компаньона и правой руки здесь, в Палм-Спрингс. Тем не менее он очень мало знал этого человека. Крипсин правил построенной тяжким трудом империей. Он приехал в эту страну из Греции еще до Второй мировой войны. Восхищался он только двумя вещами: смертью и болезнью. Он относился к каждой из них с невероятным интересом и смотрел гнусные фильмы так, будто видел в расчленении трупа торжество Вселенной. Крипсин построил свою крепость в Палм-Спрингс, чтобы отгородиться от мира, и редко покидал ее.
Телефон в ручке кресла тихо зажужжал. Найлз поднял трубку.
— Да?
— Мистер Найлз? — спросила телефонистка. — На линии Джек Брэддок из Нэшвилла.
— Мистер Крипсин просил его не беспокоить. Скажите Брэддоку...
— Секундочку, — прервал его Крипсин. — Джек Брэддок? — Он несколько раз глубоко вздохнул, а затем отложил кислородную маску. — Я поговорю с ним.
Организация Крипсина прибрала к рукам «Эссекс Рекордс Компани» Брэддока несколько лет назад. Но «Эссекс» терял доходы, а два года назад разразился скандал по поводу пиратского использования записей, из которого «Эссекс» вывернулся с большим трудом. Крипсин начал жалеть, что оставил на посту такого незадачливо менеджера, как Брэддок, — «Эссекс» использовался главным образом для отмывания грязных денег.
Найлз велел телефонистке переключить линию, и Крипсин взял телефонную трубку.
— Что вы хотите?
Через полторы тысячи миль пронесся испуганный вздох.
— Э-э... извините за беспокойство, мистер Крипсин, но произошло нечто чрезвычайное, и мне необходимо...
— Почему бы вам не брать уроки красноречия, мистер Брэддок? В Нэшвилле все говорят так, будто год хорошо не срали? Я пришлю вам гомеопатические пилюли.
Брэддок нервно захихикал.
— Я надеюсь, ваша линия зеленая, — сказал Крипсин. Линии с установленными на них прослушивающими устройствами он называл красными. После дела о пиратских записях Крипсин подозревал, что телефоны «Эссекса» прослушивает ФБР.
— Я звоню вам из автомата.
— Хорошо. В чем дело?
— Вчера утром ко мне приходил адвокат по имени Генри Брэгг. Он представляет «Крестовый поход Фальконера». Они хотят наладить выпуск записей и ищут независимую компанию...
— «Крестовый поход Фальконера»? Что это такое?
— Религиозная группа. У них есть печать, радио и другие вещи. Вы случайно не смотрели по телевизору передачу «Час силы Уэйна Фальконера»?
— Я не смотрю телевизор. Он излучает радиацию, а радиация вызывает рак костей.
— Да, сэр. Ну так вот, этот мистер Брэгг имеет кучу денег. Они хотят сделать «Эссексу» предложение.
Некоторое время Крипсин молчал.
— «Эссекс» не продается, — наконец ответил он. — Никому. Мы потратили слишком много сил, чтобы выкрутиться из неприятностей с властями. Это и есть то самое чрезвычайное событие, по поводу которого вы звоните?
На другом конце линии раздалось покашливание. Крипсин знал, что Брэддок курит сигары, и подумал: рак горла. Кровожадные клетки, распространяющиеся по организму. Зараза, порождающая заразу.
— Есть еще одна вещь, которая, как мне кажется, должна вас заинтересовать, — продолжил Брэддок. — Уэйн Фальконер. Он управляет «Крестовым походом» из маленького городка в Алабаме. Ему всего двадцать лет, но он чертовски хороший проповедник. А кроме того, он целитель.
На лице Крипсина появилось задумчивое выражение.
— Целитель? — переспросил он. — Или просто хороший актер?
— Огромное количество людей верит в него. И как я уже сказал, этот «Поход» купается в деньгах.