Джейн, сестре, которой у меня никогда не было. А также Бобу и Ребекке
ГЛЕНДАУР Я духов вызывать из тьмы умею.
ХОТСПЕР И я, как Король впрочем, каждый человек. Все дело в том лишь, явятся ли духи. У. Шекспир. «Король Генрих IV».Часть первая. Акт III, сцена 1[1]
АРСЕНАЛ
Глава первая
Таких теток, как была у Мэллори Лоусона, найдется одна на миллион. Во время школьных каникул ее просторный дом и наполовину запущенный сад становились ареной для незабываемых игр. Казалось, интуиция подсказывала тете Кэри, когда племяннику хотелось побыть одному, а когда ему требовалась компания. Она постоянно кормила его жирными высококалорийными блюдами; знай это мать Мэллори, она от ужаса упала бы в обморок. Часто перед его отъездом тетка совала ему в карман столько денег, сколько он не заработал бы за целый год, моя родительскую машину. Но самым запоминающимся ее поступком оказался следующий: когда Мэллори исполнилось четырнадцать лет, Кэри заставила его выкурить до конца одну из своих гаванских сигар «Коиба». После этого мальчишку вырвало так, что он больше никогда даже не помышлял прикоснуться к табаку.
А теперь эта старая леди мирно умерла во сне на восемьдесят девятом году жизни. Чуткая и всепонимающая тетушка сделала это как раз тогда, когда душевное и физическое здоровье ее любимого племянника находилось под угрозой. В тот период — и долго после него — Мэллори думал, что наследство тети Кэри помогло ему сохранить рассудок. И возможно, даже жизнь.
Известие о смерти тетушки пришло в самый разгар семейной размолвки. Жену Мэллори Кейт сильно волновало поведение дочери; многих родителей это тревожит даже тогда, когда их дети становятся взрослыми. Это бремя легло исключительно на ее плечи. Мэллори, баловавший дочку с самого ее рождения, оказался на редкость бесхребетным для того, чтобы сделать ей хоть малейшее замечание.
Полли только что окончила второй курс Лондонской высшей школы экономики по специальности «финансы и бухгалтерия». Хотя дом Лоусонов находился от места ее учебы всего в пятнадцати минутах езды на метро, она настояла на том, что будет жить отдельно. На первом курсе она обитала в общежитии, но после летних каникул нашла квартиру в Долстоне, которую снимала вместе с подругами. Денег ей хватало на то, чтобы платить за еду и жилье; при этом даже оставалась скромная сумма на карманные расходы.
В первые двенадцать месяцев родители видели Полли редко. Мэллори очень обижался, но Кейт понимала дочь. Девочка стояла на пороге новой жизни, и Кейт радовало, что она не боится окунуться в нее с головой. Полли была умной, очень хорошенькой и уверенной в себе. Фигурально выражаясь, плавать она умела. Но материальная независимость — совсем другое дело. Из-за этого и разгорелся сыр-бор.
Судя по всему, Полли не собиралась успокаиваться. Она нашла квартиру с двумя спальнями в Шордитче и собиралась сдавать ее внаем. Агентство хотело получить задаток за три месяца и плату за квартал вперед.
— А где будешь спать ты сама? — поинтересовалась Кейт.
— Там есть место для матраса, который на день можно скатывать. В Японии все так делают. — Полли, не отличавшаяся терпением, испустила тяжелый вздох. Дискуссия, продолжавшаяся уже полчаса, оказалась труднее, чем она ожидала. Вечно мать все портит… — И не смотри на меня такими глазами. Можно подумать, я собираюсь ночевать на берегу Темзы!
— А мебель там есть?
— Нет…
— Значит, тебе понадобятся дополнительные расходы на…
— О господи, я хочу сэкономить ваши деньги!
— Полли, не разговаривай так с матерью. — Брови Мэллори сошлись на переносице, пальцы нервно теребили манжеты рубашки. — Она волнуется за тебя.
— Разве ты не понимаешь, что вам больше не придется платить за мою квартиру?
— Так ты делаешь это для нас?
— Не надо смеяться!
Кейт была готова откусить себе язык. «Зачем я так себя веду?» — думала она. Мэл оказался куда терпеливее. Он почти всегда сдавался и получал в награду от дочери объятия и поцелуи. Но стоило Кейт слегка покритиковать дочь или попытаться добиться хотя бы минимального соблюдения порядка и дисциплины, как Полли начинала говорить, что мать ее не любит. Так повелось с раннего детства. После чего Кейт приходилось идти на попятную. Реплика оказалась неуместной. Она хотела извиниться, но тут заговорил Мэллори.
— Кстати, о мебели…
— Кстати, о мебели! Я не собираюсь покупать ее в «Хилс»[2]. Найду что-нибудь на аукционах и распродажах.
— Ты не сможешь брать с людей по двести фунтов в неделю за какую-то паршивую койку…
— Это не койки! — Полли остановилась, сделала глубокий вдох и сосчитала до десяти. — Я же вам говорила, это будет квартира, которую снимают совместно!
Кейт заколебалась. Она всегда считала, что квартиры, снимаемые совместно, обходятся дешевле, чем койки. Кроме того, люди обычно требуют плату за месяц вперед…
— Вы понятия не имеете, как живут те, кто скрывается от кредиторов. Иногда они бросают потрясающие вещи.
— Нам нужно посмотреть на эту твою квартиру, — сказала Кейт.
— Зачем? — Видя, что мать сдала позиции, Полли усилила натиск. — Мне нужно всего-навсего паршивых десять тысяч. Я верну их. Если хотите, с процентами.
— Не говори глупостей.
— А вам-то что? Это будут не ваши деньги.
«Вполне возможно», — подумала Кейт. Сама она до сих пор работала практически на полной ставке. Но ее заботило совсем другое. Зачем дочери деньги? Она вспомнила, как на днях по радио говорили, что семьдесят процентов купюр, проходящих через банки Сити, несут на себе следы кокаина. Если Полли, избави боже, нужны деньги для этого…
— Радость моя, мы хотели бы посмотреть, где ты будешь жить, — попытался снять напряжение Мэллори.
— Дело в том… — Полли проникновенно посмотрела в глаза обоим родителям. Она не знала, что для матери это было явным знаком лжи. Девчонка пользовалась таким приемом чуть ли не с рождения. — Дело в том, что там еще живут. Квартира освободится лишь через пару недель.
— И все же я не вижу в этом никакого смысла, — не отступала Кейт.
— Мне нужно больше места, понятно? Там комнаты просторнее.
— Но если вас там будет много…
— О черт! Мне надоел ваш перекрестный допрос! Я не преступница! Если вы не хотите дать мне взаймы, так и скажите, и я отстану.
— Знакомые слова.
— Что ты хочешь этим сказать?
После этой фразы началась долгая перебранка: мол, всегда, когда ребенку нужна поддержка, родители проявляют эгоизм. В кои-то веки единственная дочь попросила помочь ей, а мать с отцом скупердяйничают. Она так и знала. Ладно, придется обратиться за ссудой в банк, но если она влезет в долги из-за чудовищных процентов…
И тут вдруг зазвонил телефон. Автоответчик Лоусонов, включенный даже тогда, когда все были дома, заработал и запищал. Послышался плач и какие-то странные нечленораздельные звуки.
— Это Бенни! — Мэллори заторопился к телефону. Он слушал и что-то мягко отвечал. Когда жена и дочь увидели, что его лицо внезапно изменилось от потрясения и скорби, их ожесточение тут же исчезло.
* * *
Похороны состоялись в довольно ветреный летний день. Мэллори, Кейт и Полли принимали соболезнования. Битком забитая церковь постепенно пустела. Органист играл «Срок, отпущенный тебе Господом, истек».
На отпевании присутствовала почти вся деревня, а также уцелевшие друзья и родственники тети Кэри. Одного пожилого мужчину привезли в инвалидном кресле из самого Абердина[3]. Мэллори был тронут, но не удивлен таким количеством скорбящих. Может быть, любить его тетю было нелегко, но не нравиться она просто не могла.
Лоусоны еще немного постояли у могилы. Тем временем все остальные либо разъехались по домам, либо ушли в Эпплби-хаус[4]. Мэллори всегда думал, что смерть человека, прожившего долгую и счастливую жизнь, перенести легче, но теперь понял, что ошибался. Он был рад этому внезапному уходу, хотя и огорчался, что не успел проститься с покойной. Тете Кэри было бы трудно смириться с долгим и болезненным концом. Он чувствовал, что Кейт, очень любившая старушку, беззвучно плачет. Полли, присутствовавшая на этом, по ее выражению, «эмоциональном армрестлинге» против своей воли, стояла в нескольких метрах от родителей и пыталась делать грустное лицо, но при этом нетерпеливо жевала нижнюю губу. Искренняя скорбь была ей чужда, потому что она не видела свою двоюродную бабушку много лет и не собиралась лицемерить.
Они медленно вернулись туда, где люди ели запеченное мясо и пили сидр из яблок, собранных в саду, который дал название дому. Все организовала Бенни Фрейл, компаньонка покойной, отказавшаяся от помощи других. Бенни хотелось чем-то заполнить эти дни, худшие в ее жизни. Она вертелась волчком, как охваченный скорбью дервиш.
Хотя двери, разделявшие огромные комнаты первого этажа, были раздвинуты заранее, люди начали выходить на веранду и в сад. Две деревенские девушки в джинсах и теннисках разносили подносы с комковатым темно-коричневым печеньем и сероватыми пирожными. Многие пили, хотя чаша для пунша, наполненная безалкогольным фруктовым напитком, оставалась нетронутой. Казалось, все предпочитали домашний сидр. И правильно делали. Большинству гостей предстояло идти домой пешком, а тот, кто остановился в ближайшей гостинице, расположенной в Принсесс-Рисборо, мог добраться туда на такси.
«Сразу видно, — думала Кейт, обводя взглядом чинную толпу, — что большинство присутствующих довольны собой. Для чего существуют похороны? Ответ ясен. Чтобы каждый пришедший радовался тому, что он еще жив». Но это было не совсем верно. Попадались и те, кто искренне оплакивал покойную. Например, миссис Крудж, убиравшая Эпплби-хаус тридцать лет. Но долго выдерживать постную мину трудно. Женщина, которая несколько часов назад рыдала на кухне, теперь улыбалась, болтала и нервно теребила складки черной вуали, неумело пришпиленной к бесформенной фетровой шляпе.
Лоусоны приехали в Форбс-Эббот на пять дней. Кейт принесла Мэллори бокал и обнаружила в муже перемену. Перемена была крайне незначительной — никто другой ее не заметил бы, — но когда она тронула его предплечье, сухожилия которого всю жизнь были натянуты, как струны скрипки, те слегка подались.
— Местные ничего не умеют, — сказал Мэллори, но бокал все же принял. — Я знаю это с давних пор.
— Как по-твоему, нам следует обойти гостей? — спросила Кейт.
— Поскольку ближайшие родственники покойной — это мы, я думаю, все должны подходить к нам, — высказалась Полли. — Как на греческой свадьбе.
Если бы она смогла долго простоять на месте и при этом приятно улыбаться, возможно, кто-то действительно положил бы деньги на ее поднос. Но это должны быть очень большие деньги, потому что ее долг огромен. Чертовски огромен. Хуже всего, долг становился больше не по дням, а по часам. Распухал, как джинн, вырвавшийся из бутылки. Полли рассердилась на себя и попыталась думать о настоящем. Она должна справиться… с чем? Со страхом? Нет, девушка она не из пугливых. Просто у нее перед глазами стояла отвратительная рептилия с лицом Билли Слотера. Приземистая, с бесстрастным взглядом, мерзкая на ощупь. Вроде чудовища из детской считалки: «Я знаю человека. Какого человека? Колдуна. Какого колдуна? Колдуна-вуду…»
Полли укорила себя, заставила забыть подобные мысли и стала рассматривать собравшуюся толпу. От нее не ускользала ни одна деталь — одежда, украшения, манеры, голоса. Складывалось впечатление, что тут собрались одни ходячие трупы. Средний возраст — семьдесят, не столько одетые, сколько задрапированные в ткань и неразлучные со «Стерадентом»[5]. Представив себе сотню щелкающих зубных протезов, Полли рассмеялась.
— Полли!
— Ой… Извини. Извини, папа.
Мэллори ужасно расстроился. Внезапно девушка раскаялась и дала себе слово исправиться. Что могло бы доставить отцу удовольствие? Заставить его гордиться дочерью? Она решила пообщаться с людьми. Причем не просто пообщаться, а очаровать их. Даже самых жалких и ничтожных. Может быть, когда ей понадобится помощь, Мэллори будет более сговорчивым. Полли состроила печальную мину, улыбнулась как блаженная, пробормотала родителям, что скоро вернется, и смешалась с толпой.
Она здесь почти никого не знала; правда, некоторые помнили, как она приезжала в гости к двоюродной бабушке еще совсем маленькой девочкой. Кое-кто даже пустился в бесконечные воспоминания. С одной чудаковатой кузиной тети Кэри она просидела целых пять минут, мотая на ус манеры и слова пожилой дамы, чтобы потом посмешить других.
У тучного викария, ни молодого ни старого, была копна мягких светло-русых волос, которые на этикетках шампуня называются «летучими». Они не могли выбрать лучшего момента, чтобы подняться вверх и образовать вокруг его лица что-то вроде нимба. Викарий положил влажную руку на запястье Полли.
— Вы можете поверить, моя милая, что миссис Крудж пять минут назад спросила, нравится ли мне вечеринка?
Полли пыталась изобразить недоверие, но получилось плохо. Вопрос казался ей безобидным.
— Вы не знаете, что случилось со словом «пробуждаться»?
— Нет.
— Оно абсолютно вышло из употребления. — Свободной рукой викарий изобразил в воздухе кавычки. — Теперь говорят «просыпаться». А смысл совсем не тот. Разве можно сказать о счастливом состоянии, в котором ныне пребывает мисс Лоусон, что она «проснулась в объятиях Отца Небесного»?
«О господи», — подумала Полли и убрала с запястья ладонь викария.
— Ты только посмотри на Полли, — с любовью сказал Мэллори. По его мнению, дочь полностью искупила свое недавнее неприличное поведение.
— По-моему, на Полли и без того слишком много смотрят.
Кейт была права. Почти все — и не только мужчины — украдкой следили за девушкой. Большинство привлекали ее длинные стройные ноги в черных колготках с блестками. Жакет из черного льна почти ничего не прикрывал. Юбка, надетая ради такого печального случая, была немного длиннее обычного. Ее даже мог раздуть ветер.
Кейт стало неловко. Ее колкую реплику можно было принять за месть — хуже того, ревность к дочери. Конечно, это было неправдой. Когда к ним через газон устремился маленький рыжий человечек, она с облегчением улыбнулась, радуясь нечаянному избавлению.
— Деннис! — тепло воскликнул Мэллори. — Рад тебя видеть.
— Сам знаешь, мы должны были встретиться завтра. Но я решил выразить тебе свои соболезнования. Мэллори, дружище… — Деннис Бринкли протянул ему ладонь, тыльная сторона которой поросла рыжевато-золотистыми волосками. — Твоя тетя была необыкновенным человеком.
— Можно забрать? — Кейт протянула руку к его полупустой тарелке. Она еще на кухне успела попробовать булочки с орехами и сосиски в тесте, приготовленные Бенни.
— Нет, не надо! — Деннис ухватился за тарелку. — Я съем все. До последнего кусочка.
«Если так, то ты будешь единственным. Позже часть этих булочек и сосисок обнаружится в садовых урнах, а остальное придется выгребать из кустов еще несколько лет. Археологи грядущих веков будут чесать в затылках, изумленные тем, как в наше время использовали угощение», — подумала Кейт. Она давно знала кулинарное искусство Бенни, а потому на всякий случай прихватила с собой несколько коробок пирожных от Маркса и Спенсера[6], объяснив мужу, что это на крайний случай. Перед уходом в церковь Кейт положила коробки на неприметный столик в кустах. Все исчезло задолго до ее возвращения.
Мэллори поблагодарил Денниса за помощь в решении дел, связанных с кончиной тети Кэри: Бринкли взял на себя то, что он называл «технической стороной». Лоусон считал, что Деннис проявил при этом энергию и хватку. Их разделяло девять лет. Мэллори невольно подумал, что даже незнакомец догадался бы, в чем заключается разница между ними. И совершил бы ошибку.
Мэллори было одиннадцать, когда Деннис Бринкли впервые появился в доме его тети, чтобы проверить какие-то вопросы, связанные с ее зарубежными инвестициями. Деннис, недавно принятый в брокерскую фирму, оказывавшую клиентам финансовые консультации, оказался чрезвычайно умен и красноречив там, где дело касалось цифр, но во всем остальном был стеснителен до потери дара речи. Фирма тогда называлась «Фоллон и Пирсон», хотя последний давно умер. К тому времени, когда Джордж Фоллон ушел на пенсию, Деннис проработал в фирме уже тридцать лет, причем последние двадцать — как полноправный партнер. Конечно, за это время он стал более уверенным в себе, но людей, с которыми Деннис был по-настоящему близок, на свете существовало очень мало. Мэллори — первый из них. А Бенни Фрейл — второй.
— Кейт, ты не против, что встреча назначена на утро? Я думаю, нам придется… э-э… многое довести до ума. — Бринкли говорил неуверенно, плохо представляя себе, с чем им придется столкнуться. Сам Деннис был чрезвычайно аккуратен и щепетилен — что в работе, что в личных делах. Во всяком случае, его уборщица (та же миссис Крудж) и отличная секретарша с ног не сбивались.
Кейт заверила мужа, что ничего не имеет против утра.
Всех троих заставил повернуть головы внезапный взрыв зычного хохота, за которым послышались призывы вести себя тише.
— Ага, — сказал Мэллори. — Я вижу, Джильда и Дрю оказались настолько добры, чтобы прибыть и отдать дань уважения покойной.
— Уверяю тебя, я их не приглашал. — Отсутствие намека на тепло в голосе Денниса доказывало его искренность. Эндрю Латам был вторым партнером фирмы, которая теперь называлась «Бринкли и Латам». Он не имел никакого отношения к делам родственницы Мэллори. Возможно, они даже не были знакомы, потому что тетя Кэри редко ходила в контору.
— Не сомневаюсь, что у него есть для этого свои причины. — Тон Мэллори тоже был очень сдержанным.
— О да. Иначе он не пришел бы.
Кейт негромко извинилась и вернулась к гостям, надеясь не просто услышать очередную порцию соболезнований, а оказаться кому-то полезной.
Она увидела Дэвида и Элен Моррисон, стоявших в стороне и выглядевших здесь чужими. Они представляли «Пиппинс Дайрект» — фирму, которая последние двадцать лет арендовала сад тети Кэри, ухаживала за ним и продавала яблоки и яблочный сок. Кейт знала, что Мэллори был очень заинтересован в продлении этого договора. Но едва она шагнула к пришедшим, как ее перехватила другая пара, представилась, и все четверо начали говорить одновременно.
Одна из девиц в теннисках сидела под ятрышником, пила сидр и, судя по всему, занималась этим уже довольно давно. Кейт вздохнула и стала искать взглядом вторую; казалось, та бесследно исчезла. Но зато впереди подпрыгивали шляпа и парик Бенни, рыжие кудри которого напоминали медные сосиски. Сама Бенни, потная и запыхавшаяся, собирала тарелки, бокалы и опускала их на стоявший рядом поднос.
— Мама! — вскочив с места, завопила Полли, когда Кейт подошла к брошенному всеми бригадиру[7] Раффу-Банни, пожилому родственнику из Абердина, сидевшему в инвалидном кресле. Беднягу, живо описывавшего свою операцию по удалению катаракты, сделанную под местным наркозом, чуть удар не хватил.
— Рада была побеседовать с вами. — Полли одарила его сияющей улыбкой, схватила Кейт за руку и потащила прочь. — Надеюсь, я умру, не успев состариться.
— Эта песня группы «Ху» сегодня здесь еще не звучала… Ты видела девицу, которая должна была здесь помогать?
— Ты имеешь в виду ту коротконогую, которая сидит под ятрышником?
— Нет. Я имею в виду другую.
— Нет.
— Кто-то должен помочь бедной Бенни.
Бенни Фрейл была «бедной Бенни» столько, сколько Полли себя помнила. Тогда она воспринимала это выражение как одно слово, обозначавшее настоящее имя компаньонки. Однажды Кейт услышала это, объяснила дочери, что к чему, а потом попросила Полли больше так не делать; Бенни могла обидеться.
Теперь Полли следила за тем, как мать забирала у компаньонки бабушки Кэри тяжелый поднос. Это было сделано непринужденно, без суеты и без тени намека на то, что Бенни берет на себя больше, чем позволяют ее силы. В таких делах Кейт была мастером. Полли не представляла себе, что мать способна нарочно заставить кого-то ощутить неловкость. Со временем ее отец научился тому же. Полли, великолепно умевшая находить слабое место человека и раз за разом тыкать в него, не понимала, от кого ей достался такой талант.
— Я помогу! — повинуясь внезапному порыву, крикнула она, когда Кейт оказалась в пределах слышимости. Правда, тут же пожалела о своем предложении, ставившем ее в невыгодное положение. Ну и ладно, по крайней мере, у нее появится предлог убраться подальше от этих старых маразматиков. Честно говоря, кое-кому из них не имело смысла возвращаться с кладбища.
— Отлично! — стараясь не выдать своего удивления, крикнула в ответ Кейт. — Приходи на кухню, ладно?
Она пошла к дому через огород и площадку для крокета. Рядом с кухней находилась величественная эдвардианская[8] оранжерея из чугунных прутьев. Несколько слегка осоловевших гостей, никого из которых Кейт не знала, дремали в креслах-качалках и на огромном плетеном диване. Она сочувствующе улыбалась, переступая через их ноги.
На кухне не было никого, кроме кота тети Кэри по кличке Кройдон, спавшего в корзине, к которой Бенни привязала черный шелковый бант. Кейт помнила день, когда Кэри принесла это животное домой. Тетка Мэллори ездила к подруге с визитом, который предусматривал неизбежную пересадку в Кройдоне[9]. Именно там она и нашла кота в ивовой корзине, стоявшей за горой деревянных ящиков. И кот, и корзина были чудовищно грязными. Позже Кэри описывала, как полумертвое от голода создание гордо сидело в клетке, с надеждой смотрело по сторонам и мяукало.
Кейт десять минут ругала железнодорожников, ни разу не повторившись, потом взяла такси, съездила в город, купила корзину, еду, блюдце, несколько полотенец, отменила дальнейшую поездку и привезла кота домой. Когда животное отмыли, оно оказалось очень красивым — белым с янтарными пятнами, красновато-оранжевым ошейником и огромными золотыми глазами. Кот благодарил свою новую хозяйку (хотя широко распространено мнение, что эти твари быть благодарными не умеют). Он громко мурлыкал и сидел у Кэри на коленях даже тогда, когда ей хотелось вышивать гобелен или читать газеты.
Кейт нагнулась, погладила Кройдона и сказала:
— Не грусти. — Кот только зевнул в ответ. Понять, что это значило, было трудно. Выражение морды у кошек сильно не меняется.
Кейт надела пару резиновых перчаток, вылила в раковину немного моющей жидкости и вывернула краны. Бокалы были красивые, и она не хотела ставить их в посудомоечную машину, где они могли разбиться. Когда раковина наполнилась до половины, Кейт осторожно положила бокалы в воду и тщательно вымыла. На Полли не было и намека. Впрочем, Кейт этого и не ждала. Просто ей было любопытно, откуда взялось столь странное предложение и чем ее дочь занимается теперь.
Ругая себя за мелочность, Кейт через столовую вышла на веранду и тут же увидела Полли. Та сидела на низкой деревянной табуретке, смеялась, отбрасывала волосы и болтала с Эшли Парнеллом, ближайшим соседом тети Кэри. Он развалился в полосатом бело-зеленом шезлонге и, как всегда, отдыхал; состояние здоровья не позволяло ему скакать козлом. Но остатки его прежней красоты были видны даже издалека. Когда Парнелл ответил на реплику Полли, она тут же стала серьезной, посмотрела ему в глаза, положила подбородок на руку и подалась вперед.
К сладкой парочке быстро устремилась жена Эшли Джудит, остановилась рядом, прервала обмен любезностями и показала рукой в сторону дома Парнеллов. Потом Джудит чуть ли не силой вытащила мужа из шезлонга, и они ушли. На прощание Эшли улыбнулся Полли.
Девушка помахала рукой в ответ, затем встала, заняла освободившийся шезлонг и долго сидела неподвижно, глядя в голубое небо. Со стороны могло показаться, что она дремлет.
Через полчаса Джудит Парнелл начала приходить в себя, но ее все еще трясло.
— Извини, что утащила тебя. Мне действительно стало нехорошо.
— Сейчас все в порядке?
— Да. Просто мне нужно немного отдохнуть.
Джудит посмотрела на мужа, сидевшего в плетеном кресле с высокой спинкой. Несмотря на жаркий день, его колени прикрывала ангорская шаль. Ей показалось, что Эшли с тоской смотрел через палисадник на Эпплби-хаус.
При виде его ярко-голубых глаз и точеных черт Джудит действительно чуть не стало плохо. До сих пор признаки его таинственной болезни почти не давали себя знать. Впрочем, и сама болезнь продолжалась всего три месяца. Джудит невольно подошла к мужу и положила ладонь на его мягкие светлые волосы. Эшли резко отдернул голову.
— Извини, милый. — В последнее время он не любил, чтобы к нему прикасались, а Джудит часто забывала об этом. Она со стыдом вспомнила, что во время завтрака пыталась взять мужа за руку.
— Не за что. — Эшли взял ее ладонь и слега сжал. — У меня сегодня болит кожа головы, вот и все.
— Бедный Эш.
Правда ли это? Может ли нежная кожа головы быть симптомом его болезни? Поскольку точного диагноза еще не поставили, сказать было трудно. Муж мог использовать это как предлог, чтобы держать ее на расстоянии. Может быть, он ее разлюбил.
Когда-то она могла трогать его где угодно в любое время дня и ночи. Однажды они занимались сексом на письменном столе в его кабинете, за незапертой дверью, за несколько минут до прибытия делегации японских бизнесменов. А теперь он не подходил к ней неделями.
Джудит никому не признавалась — а самой себе призналась только однажды, в момент неожиданного прозрения, — что она рада болезни Эшли. Это означало отказ от светской жизни. Конечно, она хотела, чтобы мужу стало легче, но не желала, чтобы прежнее здоровье вернулось к нему полностью. Если бы он стал прежним Аполлоном, все пошло бы по-старому. Она ревновала бы Эшли к любой женщине, на которую он посмотрел или которой сказал пару слов, продолжала бы говорить гадости об их прическах, коже, глазах и манере одеваться. Эшли не должен был догадаться, что она смертельно боится потерять его; такая мысль просто не должна была прийти ему в голову.
Джудит с дрожью вспомнила сцену, разыгравшуюся в доме Кэри Лоусон. Казалось, привычная усталость не мешала Эшли получать удовольствие от общения с людьми. Муж искренне жалел, когда она утащила его домой под предлогом внезапного приступа тошноты. Конечно, всему виной могла быть эта кошмарная дочка Лоусонов, выставлявшая напоказ свои ноги и зубы и полуголая, как шлюха в борделе. Конечно, она его дразнила. Зачем ей, молодой, сильной и красивой, больной мужчина средних лет? Джудит изо всех сил пыталась сохранить спокойствие, дышать глубоко и ровно. Она увела мужа, а это главное. Девица приехала сюда на похороны; через день-другой только ее здесь и видели.
Однако по деревне уже пошел слух, что ее родители собираются здесь обосноваться. Кейт Лоусон со своей веснушчатой абрикосовой кожей и мягкими пепельно-русыми волосами, собранными в старомодный узел, тоже могла оказаться крепким орешком. Этой женщине было сильно за сорок, но выглядела она на добрых десять лет моложе — несмотря на то, что с Мэллори ей жилось несладко. Кейт всегда нравилась Эшли. Она была доброй, умной и довольно сексуальной — на манер школьной учительницы, черт бы ее побрал.
— Что с тобой?
— Все нормально.
— Ты уверена? — Эшли казался встревоженным. Он начал нервно тереть предплечья. — Джуд, может быть, тебе отменить эту вечернюю встречу? Скажи, что ты нездорова.
— Не стоит. Это же новые связи. Я не хочу произвести на людей плохое впечатление.
— Что он выпускает?
— Хирургические инструменты. Фирма маленькая, но очень солидная. Кажется, его бухгалтер уходит на пенсию, поэтому он ищет другого.
— Разве не странно, что он назначил встречу не на фабрике?
— Ничего странного. Деловые встречи часто устраивают в ресторанах гостиниц.
И тут в кабинете Джудит — крошечной темной каморке под лестницей — заработал факс. Когда Парнеллы переехали в свою викторианскую виллу, то в шутку окрестили эту каморку «приемной для посетителей». Сельские помещики оставляли там свои визитные карточки и пили херес с бисквитами, после чего их провожали в просторную гостиную, чтобы обменяться сплетнями. Парнеллы считали, что тоже будут скромно развлекать гостей, но из этого ничего не вышло. А сейчас, когда все деньги до последнего пенни уходили на лечение Эшли, они и вовсе не могли себе этого позволить.
— Я знаю, кто это. — Джудит отошла от мужа. Дав Эшли то, что он называл «пространством, позволяющим дышать». — Наверняка мерзкий Алек.
— Разве он не мог позвонить?
— Экономит на плате за телефон. Хочет купить новую «альфа-ромео», которую угонят сразу после доставки. Увы…
— Документы по-прежнему лежат в бардачке.
— Ты меня опередил.
— Скажи ему, пусть убирается.
Джудит неохотно вышла в коридор, удивляясь тому, как небрежно муж предложил решение. Впрочем, его вины здесь не было. Эшли не имел представления о том, в каком трудном — нет, отчаянном — положении они оказались. Он думал, что жена отказалась от офиса в Эйлсбери и уволила клерка, чтобы иметь возможность работать на дому и ухаживать за ним. Но это была лишь часть правды.
Проблема заключалась в том, что до постановки диагноза Эшли не мог получить ни страховку, ни пенсию по инвалидности. А Джудит не могла содержать их обоих, одновременно снимая офис и платя жалованье сотрудникам.
Побочным результатом решения работать на дому стало то, что один из главных клиентов раздумал платить Джудит прежний гонорар, поскольку ее накладные расходы сильно уменьшились. Нужно было объяснить, чем вызвано такое решение, но нервное напряжение заставило Джудит резко отказать ему. После этого клиент передал ведение своих счетов кому-то другому.
Эпидемия ящура в британском животноводстве тоже сделала свое дело; несколько фермеров отказались от ее услуг. А одна молодая пара, занимавшаяся производством пищевых продуктов, решила вести свои счета самостоятельно, с помощью Интернета.
«Поэтому об увольнении мерзавца Алека не может быть и речи», — думала Джудит, наблюдая за тем, как в контейнер беззвучно падали перфорированные страницы безукоризненно напечатанной лжи.
Тем временем Латамы вернулись с похорон Кэри Лоусон в другой, куда более роскошный дом, расположенный всего в нескольких километрах южнее, в Бантинг-Сент-Клере[10].
Джильда начала снимать отделанную черными кружевами накидку, которая едва не рвалась под напором ее мощного бюста. Когда пуговицы расстегнулись, послышался облегченный вздох. Под накидкой обнаружилось несколько акров тафты с рюшами, напоминавших австрийскую штору — широкую, но короткую. На мгновение испуганный муж увидел полоску покрасневшей и сильно помятой плоти. Джильда сделала пируэт.
— Как я выгляжу?
— Как счет от гробовщика, моя радость.
— Не бурчи. Сколько раз тебе говорить? — Джильда попыталась одернуть подол, но тот задрался опять. Она вздохнула. — Лучше скажи, зачем мы даром потратили такой чудесный летний день.
Поняв, что слова жены — всего лишь отговорка, а не серьезный вопрос, Эндрю ответил не сразу. В его мозгу роились тысячи великих, жестоких и неумолимых мыслей, а рот был полон избитых фраз, годных на все случаи жизни. Иногда то и другое совпадало. Так случилось и на этот раз.
— Радость моя, я жалею, что это не доставило тебе удовольствия.
«Даром потратили чудесный летний день… Ага, как же. Я бы таскал косилку по этому чертову газону, а ты бы жрала шоколадки, ломая их в своих кошмарных мандибулах, и жаловалась, что полосы травы получаются неровные. Или устроила бы дорогущий ленч в ресторане, жевала бы с открытым ртом, съедала три четверти каждого блюда, потом заявляла, что у еды странный вкус, и отсылала ее обратно на кухню». Но самые худшие мысли Эндрю Латам таил про себя, боясь, что они могут вырваться наружу.
— Как по-твоему, что я подумала перед отъездом? — спросила Джильда.
— «Неужели в этом наряде у меня действительно такая здоровенная задница?»
— Ну вот, ты опять бурчишь. — Она вынула из волос булавку, длинную как штопор, с янтарным булыжником на конце. — Я подумала, что твои шутки, вычитанные из книг, всем уже осточертели.
— Серьезно? — Эндрю не мог отвести глаз от булавки. Янтарный булыжник казался ему экскрементами какого-то мелкого млекопитающего, которое кормили исключительно баттерскотчем[11].
— Когда этот бедный старик сказал, что недавно потерял жену, а ты предложил помочь искать ее, я не знала, куда деваться.
— Я неправильно его понял…
— Чушь. Я знаю, ты считаешь себя душой любой компании, но ведь это были похороны.
— Похороны?!!
— Перестань. — Она сняла шляпу. Это было изделие из черной соломки, напоминавшее летающую тарелку, с краев которой свисала растительность странного цвета. — Не понимаю, зачем мы вообще туда потащились. Она была не твоей клиенткой, а клиенткой Денниса. — Джильда осторожно положила шляпу на обитый золотым дралоном диван размером с баржу. — Он не станет думать о тебе лучше.
На долю секунды Эндрю дал себе волю.
— Свое мнение обо мне он может засунуть в кобылью задницу!
— Язык! — воскликнула довольная Джильда.
— Да, именно таким языком я пользуюсь, когда хочу, чтобы меня поняли. Можешь считать меня старомодным…
— Похоже, тебе больше не нужно работать уличным зазывалой.
«Зазывалой? Тьфу! Была деревенщиной, ею и осталась».
— Эндрю, и кого ты должен за это благодарить?
— Тебя, моя конфетка.
— А что я за это имею?
«Мужа-робота. Улыбающийся череп. Человека, который испытывает к тебе отвращение и всегда думает о ком-то другом. Механический секс. Если бы ты была человеческим существом, то ощутила бы разницу».
Он пробормотал:
— Джилли… — Ее нижняя губа подалась вперед, толстая и блестящая, как алая сосиска. — Джилли-и… — Он подошел, наклонился и поцеловал ее в щеку. Щека была сухой и слегка рябой. От волос пахло увядшими цветами. — Иди наверх и переоденься. А Дрю принесет тебе джин с тоником.
— Ты думаешь, что это ответ на все.
Для ее мужа джин действительно был ответом на все. Без джина он не смог бы вставать по утрам, запихивать в себя жирный завтрак, тащиться в контору и сидеть там весь день, не говоря о том, чтобы возвращаться домой.
— Тогда что же тебе нужно, мой ангел? — спросил он.
Джильда сказала ему, что ей нужно. Без всякого намека на чувства или хотя бы интерес.
— Только на этот раз по-настоящему. И немедленно.
Она ушла, держа свою накидку двумя пальцами и волоча ее по ковру на манер манекенщицы. Когда-то все говорили ей, что она должна стать манекенщицей. Она даже поступила на курсы, но тут папаша встал на дыбы. Эндрю сочувствовал ей и качал головой. Джильда могла бы стать отличной моделью. Если бы она сбросила килограммов восемьдесят, помолодела лет на тридцать и потратила миллион фунтов на пластическую хирургию, Кейт Мосс бросилась бы с моста вниз головой.
Латам выбрал бокал, охладил его, с журчанием наполнил джином, сделал большой глоток и стал ждать, когда напиток окажет свое действие. Самое главное — это равновесие. Счастье находится на кончике иглы. Он стремился достичь такого состояния, когда в человеке пробуждается вера. Наступает чудесный, почти волшебный момент, когда ты убеждаешься, что до хороших времен подать рукой и тебя ждет блестящее будущее. Второй глоток. А за ним третий. Почему бы и нет? Почему бы и нет, черт побери? Ясно одно: он никогда не сможет трахнуть ее на трезвую голову.
И еще, и еще…
* * *
Когда-то давным-давно — лет десять тому назад — Эндрю Латам воображал, что если он женится на Джильде Берримен, то совершит сделку века.
Умирающие с голоду согласятся на что угодно, если речь идет о еде. Конечно, Эндрю никогда не умирал с голоду, но был лишен тех вещей, которые, по его мнению, придавали жизни смысл. Собственного дома, приличной машины, нарядной одежды, путешествии, денег не карманных, а тех, которых хватит до самой смерти. Тонких вин, возможности обедать в шикарных ресторанах и вызывать такси, чтобы проехать плевое расстояние.
По словам Эндрю, его собственной вины в этом не было. Ему не повезло, вот и все. У него были энергия, энтузиазм, мечты, идеи… Да уж, чего-чего, а идей оказалось навалом. О бизнесе, которым он займется. Все знакомые клялись, что он рожден для успеха. И были правы, потому что большинство начинаний Эндрю действительно приносили успех. Беда заключалась в том, что вскоре становилось ясно: за успех приходится платить всем, что придает жизни вкус. Ни тебе выпить с приятелями, ни поиграть на скачках, ни выспаться как следует. Каждое утро нужно вставать ни свет ни заря, а это значит, что просидеть ночь в казино тебе уже не удастся. А еще вокруг есть женщины. Конечно, времени на них уходит уйма, но они того стоят. Проблема заключается в том, что их нужно куда-то водить, разговаривать с ними, слушать их, ходить с ними в кино, на прогулки и пикники. Танцевать, трепаться и целовать взасос. Как можно заниматься всем этим и бизнесом одновременно?
Тем более что бизнес не всегда бывал законным. Однажды он чуть не загремел. Один тип, с которым Эндрю ходил на скачки, дал ему несколько сотен фунтов, чтобы вложить их в верное дело, которое оказалось верным пшиком. Когда Эндрю остался без гроша, ему предложили помогать этому человеку в счет погашения долга. В случае отказа пригрозили перебить ноги. Ноги свои Эндрю любил, а потому согласился. Это оказалось совсем не так плохо. Иногда (чаще всего по ночам) он пригонял фургончик в нужное место, ждал, когда его набьют ящиками разного размера, а потом ехал туда, где их так же быстро выгружали. Несколько раз носил тяжелые чемоданы в химчистки Лаймхауса[12], где их принимали без благодарностей и комментариев. Иногда стоял на стрёме; во время одного из таких случаев произошла история, в результате которой Эндрю чуть не загремел в тюрьму.
Тогда он дежурил в саду большого дома в Хайгейте[13] и следил за посетителями, собаками и патрульными машинами.
Когда в дом забрался вор, которого он прикрывал, там было темно, но вскоре в комнате на верхнем этаже зажегся свет. Затем раздались крики и вой сирены.
Грабитель пулей выскочил из дома, остановившись только для того, чтобы что-то сунуть Эндрю в карман и бросить к его ногам сумку. После этого он перепрыгнул через живую изгородь и был таков. Латам увидел, как в ворота въехала патрульная машина. Когда к дому пошел констебль, Эндрю тоже дал стрекача. Сумку, в которой были инструменты, Латам бросил, не желая, чтобы его обвинили в краже «с использованием технических средств». Как только открылась подземка, он сел на линию Пикадилли и смылся из Лондона.
Но неприятный сувенир, который взломщик сунул ему в карман — набор отмычек, — Эндрю сохранил. Почему, он и сам не знал. Конечно, не потому, что сам хотел стать взломщиком. Пережитого страха ему хватило с лихвой.
В конце концов он добрался до Аксбриджа[14]. Там Эндрю, оставшийся в одном костюме, зарегистрировался в агентстве по трудоустройству и на следующий день приступил к своей первой работе в качестве мелкого канцелярского служащего. Сначала он снял комнату, потом холостяцкую квартирку и в конце концов набрался смелости съездить за своими вещами, оставшимися в Лондоне. Но работа была такой скучной, что сводила его с ума. Естественно, он начал прогуливать и затягивать перерывы на ленч, что закончилось неизбежным увольнением. Дело усугублялось тем, что Эндрю ничего не понимал в компьютерах. Они казались ему контурными картами зарубежных стран, не имеющими расшифровок. Правда, набирать простые тексты он мог.
Что делать? Эндрю часто думал, что самым приятным выходом из положения, в котором он оказался, была бы встреча с богатой патроншей. Она будет его содержать, а он станет расплачиваться с ней способом, к которому надеялся привыкнуть. Они будут вести остроумные беседы и относиться друг к другу с уважением и благодарностью. Но мечты мечтами, а дело делом. Эндрю начал давать объявления в газетах, обычно печатавшиеся под рубрикой «Одинокие сердца». Представлялся исполнительным директором с собственным домом и машиной, чтобы никто из дам не думал, что он охотится за их деньгами. Естественно, на эти объявления откликалось множество женщин, не имевших своего дома и обладавших машиной, которая не заводилась. Узнавая истинное положение этого горе-директора, они смеялись до упаду. Кроме одной, которая бросила в Эндрю мороженым и испачкала ему галстук. Когда он встретил Джильду, то готов был спрыгнуть с ближайшего железнодорожного моста.
К тому времени он работал в очень приличном отеле «Палм-Спрингс» уже почти два месяца. Его работа заключалась в обеспечении телефонной связи между шеф-поваром и многочисленными поставщиками и выслушивании оскорблений с обеих сторон в случае сбоев, которые происходили каждый день.
Частью отеля были клуб здоровья и гидромассажный салон. Сознательно завышенные цены отпугивали сброд и ограничивали количество посетителей. Персоналу было строго-настрого запрещено присоединяться к клиентам, но, когда Дрю думал, что за ним никто не наблюдает, он проскальзывал в раздевалку, для маскировки надевал дорогие очки, плавки без опознавательных знаков и прыгал в бассейн.
Он украдкой следил за женщинами, притворяясь, что не делает этого. Большинство составляли немолодые, но хорошо сохранившиеся дамы: худые, загоревшие до цвета карамели под ультрафиолетовыми лампами и битком набитые деньгами. Дрю высмотрел одну, плававшую кролем. Когда ее рука разрезала воду и поднималась вверх, сверкающие браслеты падали до локтя, а потом вновь возвращались на запястье. Кольца у нее были на каждом пальце, в том числе обручальное. Впрочем, таких дам здесь хватало.
Джильда вышла из комнаты отдыха. Даже тогда она была плотной. «Около ста пятидесяти фунтов[15]», — думал Эндрю, искусно балансируя на щекочущем патрубке «джакузи» и следя за тем, как она по искусственной траве шла к бассейну. Джильда надела цветастый купальник на косточках, к которому была прикреплена юбка с оборками. Несколько минут она постояла на бортике, потом попыталась нырнуть, но вместо этого неуклюже плюхнулась в воду и поплыла по-собачьи.
Эндрю начал прикидывать свои возможности. Обручального кольца нет, но это может ничего не значить. Кожа кремово-белая, копна шелковистых светлых волос; в общем, не такая уж противная… Он оделся, незаметно выскользнул через пожарный выход и дождался ее ухода. Когда она шла к автостоянке отеля, кто-то помахал ей рукой и сказал «привет, Джильда». Так Эндрю узнал ее имя. Красотка уехала в «БМВ-328и», при виде которого у него потекли слюнки. Он проверил ее данные в клубном файле и нашел их многообещающими. Джильда не была замужем и жила в Маунт-Плезанте — квартале больших домов, окруженных газонами и искусно спроектированными садами; местные называли его «улицей Миллионеров». Номер телефона там был, но в графе «возраст» красовался прочерк.
Может быть, якшаться с постояльцами и членами клуба персоналу запрещалось, но запретить обмениваться сплетнями о них было невозможно. Это сильно скрашивало рабочий день. Едва Дрю упомянул роскошную машину, как узнал о Берримене и его дочери все.
Папаша выбился из низов. В начале семидесятых создал брокерскую контору, потом превратил ее в сеть и продал. Затем купил бизнес, связанный с производством спортивных товаров, и преуспел. Нашел пару толковых парней, придумывавших компьютерные игры. Одна из таких игр принесла Чарли Берримену целое состояние, после чего он бросил парней, сбитых с толку скромностью собственной прибыли. После этого он играл на бирже, умело вкладывая средства и еще более умело перепродавая акции.
«Весьма удовлетворительно, — думал Эндрю. — Но что с Джильдой? Почему она одна? Такой женщине найти мужа ничего не стоит». Его просветила Таня Трейвис из отдела зарубежного бронирования. Конечно, запах денег привлекал к Джильде мужчин. Какое-то время она встречалась с ними, но затем каждый раз что-то случалось. Что именно, Таня не знала. Просто они не вписывались в картину, если можно так выразиться. Что собой представляет эта Джильда? Ну, как все богатые женщины, капризна и терпеть не может, когда ее гладят против шерсти. Но бывают особы и хуже. Взять хоть эту корову Мелани Брэдсток…
Эндрю ездил смотреть на дом мисс Берримен, но безуспешно. Участок был обнесен четырехметровым забором, уходившим в обе стороны от огромных резных ворот. Ворота висели на бронзовых столбах, в один из которых был вделан блок электронного слежения. Рядом находилась будка. Когда Дрю хотел припарковать свою потертую «фиесту» и присмотреться, из будки вышел сторож, посмотрел на него и что-то записал в книжечку.
Похоже, эффектно представиться мисс Берримен было невозможно. Они вращались в совершенно разных кругах. Оставалось надеяться на старый трюк под названием «заранее подготовленная случайная встреча». Но это тоже оказалось нелегко. Эндрю брал отгулы и дежурил в Маунт-Плезанте, надеясь поехать за ней следом. Прошел месяц, а результат был нулевым.
Тогда Дрю решил последовать за Джильдой во время очередного посещения клуба. Правда, для этого требовалось уйти с работы в середине смены, что могло привести к увольнению. Но игра стоила свеч, а работа все равно была никудышная.
После бассейна Джильда собралась в парикмахерскую сушить волосы. Когда она выехала с автостоянки, Дрю заблокировал узкий проезд. Они попробовали разминуться, но увидели, что ничего не выходит, и остановились.
— Извините, — сказала Джильда.
— Нет, это я виноват, — ответил Эндрю. — А мы не… э-э?.. Я уверен, что видел вас. Да, в отеле «Спрингс». Э-э… Джильда, верно?
Все прошло более-менее гладко. Поразительно, насколько надежен этот трюк. Люди редко что-то подозревают, если их называют по имени. Они не представляют себе, как легко узнать это имя и все остальные подробности их жизни.
Эндрю объяснил, что до его деловой встречи еще целый час. Конечно, он понимает, что это невежливо, но не согласится ли Джильда выпить с ним кофе?
Лесть на даму не подействовала, однако выпить кофе она согласилась.
После первой встречи их отношения продолжились. Прогресс был небольшой, но ощутимый. Джильда казалась одинокой и беззащитной, а Эндрю, съевший собаку на обольщениях, играл роль преданного друга. Дружба должна была перейти в любовь лишь тогда, когда их встречи станут более частыми.
Тем временем Эндрю оттачивал свою легенду. Он остановился у бывшего коллеги, подыскивая дом после продажи лондонской квартиры в Барбикане[16]. Его фирма строит виллы в Южной Италии и на Капри. Во-первых, там роскошнее, чем в Испании; во-вторых, туда не так легко проникнуть.
Он сумел взять в банке ссуду в пять тысяч фунтов, бросил «фиесту», взял напрокат машину получше и начал возить Джильду в рестораны. Купил шикарный костюм и помолился, чтобы его деньги не пропали зря. Познакомился с отцом Джильды и невзлюбил его с первого взгляда.
Люди, выбившиеся из низов, бывают разные, но Чарли Берримен чванился этим. Собеседник узнавал о его скромном происхождении в первые минуты беседы, что было почти неприлично. Его презрение к родившимся с серебряной ложкой во рту уступало только ненависти ко всяким пронырам и пролазам. По его мнению, так называемых «лиц, просящих политического убежища», следовало грузить на одну баржу с их доброхотами, выводить в море и расстреливать из пушек.
Лицо Чарли было таким же жутким, как образ его мыслей, и почти таким же уродливым, как его мебель. Эндрю, знавший, как многое зависит от мнения о нем старого мерзавца, старался быть любезным и не слишком заметно втираться к нему в доверие. Время от времени он улыбался, кивал и обменивался пылкими взглядами с Джильдой. В такие моменты он почти любил ее. Во всяком случае, сочувствовал. Жить с таким кретином было ужасно. Просто поразительно, что она сумела остаться доброй.
Решив, что время пришло (это случилось, когда он потратил последние две сотни), Эндрю сделал ей предложение. Джильда с радостью приняла его; бедняжка была так счастлива, что он едва не заплакал. Ему было очень неловко.
Эндрю, срочно вызванный в Маунт-Плезант, услышал через открытое окно рычание Берримена и плач Джильды. Она всхлипывала:
— Ты… сам знаешь, как это называется… Каждый раз одно и то же…
Эндрю позвонил в дверь. Его впустили только через десять минут. Берримен, дергая головой, вышел в огромный вестибюль, устланный пушистым ковром, оперся о мраморный столик, сунул руку под полу пиджака и принял позу Наполеона. На стенах лестничной клетки висели картины в позолоченных рамах — портреты мэров, олдерменов и других людей, занимавших высокие гражданские посты. У посетителя должно было создаться впечатление, что это предки Берримена. Если бы этот момент не имел решающего значения, Эндрю засмеялся бы старику в лицо.
— Здравствуйте, мистер Берримен.
— Я так понимаю, что ты хочешь жениться на Джильде.
— Да. Я обещаю сделать все, чтобы она…
— А я обещаю тебе сделать кое-что другое, мое солнышко. День вашей свадьбы будет последним, когда она получит от меня хоть пенни. Что от живого, что от мертвого. Как и ты сам. И ваше потомство тоже. — Закончив речь, он стал пристально следить за Эндрю.
Хотя тон Берримена был воинственным, Эндрю понимал, что на самом деле будущий тесть никакого гнева не испытывает. В глазах Чарли горела насмешка, уголки губ были приподняты.
Эндрю пытался делать бесстрастное лицо, но его мысли метались как крыса в клетке. Реальна угроза или нет? Выполнит ли ее папаша, если Джильда посмеет бросить ему вызов? Или это всего лишь блеф, предпринятый с целью выяснить его, Эндрю, мотивы?
Внезапно он вспомнил слова Тани, рассказывавшей о бойфрендах Джильды: «Какое-то время она встречалась с ними, но затем каждый раз что-то случалось». Все ясно, подумал Дрю. Именно это и случалось.
Что делать? Сдаваться Латам не собирался. Он вложил в этот проект немалые средства и не мог от него отказаться. Он по горло сыт нудной и низкооплачиваемой работой в дурацких конторах. И затеями, которые благодаря невезению всегда оказывались мертворожденными. Что ж, блеф на блеф.
— Мне не нужны ваши деньги, мистер Берримен. Мне нужна Джильда. Я люблю ее.
За полуоткрытой дверью в дальнем конце вестибюля кто-то жалобно пискнул. Должно быть, Джильда все время стояла там.
— У моей дочери большие запросы.
— Я позабочусь о ней. — Эндрю хотел выразиться более красноречиво, но сдержался. Не зарывайся, парень. Старайся говорить искренне.
— Тебе придется заботиться о ней. Потому что я отныне не пошевелю для нее и пальцем.
— Честно говоря, мистер Берримен, мне на это наплевать, — ответил Эндрю.
Тут Джильда выскочила из своего убежища, пробежала по ковру и упала в объятия Эндрю. Потом она повернулась к отцу и посмотрела на него с ненавистью.
Тот оскалился и ответил:
— Что ж, времени у вас будет достаточно.
Джильда хотела зарегистрировать брак как можно скорее. В регистрационном бюро назвали дату на три дня раньше дня рождения Эндрю. Он пошел в банк за новой ссудой. Поскольку Латам не успел внести ни одного взноса в погашение взятой ранее, ему отказали. Но стоило Дрю сказать, что новая ссуда берется на свадебные расходы, и назвать имя невесты, как произошло чудо. Бланк заявления появился как из-под земли, а вместе с ним чашка «Эрл Грея» и шоколадные конфеты «Бат Оливерс». Может быть, он желает выпить рюмку хереса? Эндрю согласился выпить, заметил, что в наши дни пять тысяч фунтов на свадьбу — это ничто, и получил вдвое больше.
Потом Латам долго стоял на Хай-стрит и всерьез подумывал дать стрекача. Он стал богаче на десять штук и был в выходном костюме. Через несколько дней, если не через несколько часов эти деньги потекут из его бумажника, обогащая флористов, организаторов банкетов, владельцев типографии и бюро проката автомобилей. А с какой стати?
Эндрю купил экземпляр «Таймс» и зашел в кафе, чтобы выпить капучино и немного подумать. Он был игроком всю жизнь. Даже в детстве играл в «конские каштаны» исключительно на интерес. Ему были знакомы все букмекерские конторы Костона. Вплоть до самых паршивых.
Выбор ограничен. Можно пройти эту гнусную процедуру в расчете на то, что Берримен передумает, когда поймет, что Джильда все равно выйдет замуж. Несмотря на то, что останется без гроша. Можно жениться даже в том случае, если Берримен сменит гнев на милость еще очень не скоро. А если не сменит вообще, его заставят передумать внуки. Эта мысль заставила Эндрю сжать губы и подавиться кофе. Никаких детей не будет. Он ненавидит детей. Нет уж, лучше смотаться.
Но Латам тут же понял, что мелет ерунду. Такой возможности сорвать куш ему еще не представлялось. Вероятность того, что она представится ему еще раз, была ужасающе мала. Поэтому он смирился. Восхищался приглашениями с тиснеными серебряными колокольчиками и лентами, обсуждал достоинства резеды по сравнению с гипсофилой в качестве обрамления розовых бутонов и старался казаться заинтересованным, когда Джильда выходила из примерочных в нарядах восемнадцатого размера. Когда-то она носила шестнадцатый, но стыдливо признавалась, что от счастья полнеет на фунт-два в день.
В это время Эндрю часто думал, какое приданое может принести ему Джильда. Сбережения, драгоценности, пакет акций? Интересно, кому принадлежит «БМВ», на котором она ездит? Эндрю опасался задавать на этот счет даже самые туманные вопросы и постоянно держал пальцы скрещенными.
Накануне свадьбы Латам получил сообщение, что Чарли Берримен хочет его видеть. На этот раз встреча была назначена в Аксбридже, в конторе поверенного. Эндрю небрежно представился секретарю. Через два дня он должен был стать богатым человеком и не верил, что кто-то сможет ему помешать.
За письменным столом сидел сам Берримен; поверенный наливал воду из сифона. Сесть Эндрю не предложили. Ему объяснили, что частный сыщик не обнаружил и следа его собственности. Ни за рубежом, ни внутри страны. Так же как другого имущества, на владении которым была основана его репутация.
— Ты — брачный аферист, — заключил Берримен. — Но моя дочь любит тебя. И, в отличие от других, ты сумел разыграть этот фарс до самого конца, чтобы сунуть рыло в кормушку.
— Это нечестно! — крикнул Эндрю. — Я женюсь на ней даже в том случае, если…
— Не вешай мне лапшу на уши. Мы оба знаем, что ты собой представляешь. — Чарли кивнул поверенному. Тот подошел и протянул Эндрю какую-то бумагу. — Подписывай.
— Что это? — Латам не сделал попытки прочитать документ.
— Брачный договор, — объяснил поверенный. — В случае разъезда или развода с женой вы не получите ничего.
— Ни единого проклятого пенни, — добавил Берримен.
У Эндрю заколотилось сердце. Он бросил документ на письменный стол и сказал:
— Если вы сами оставляете ее без «единого проклятого пенни», это не имеет никакого значения.
— Я позабочусь о том, чтобы Джильду не разыскивала полиция. Подписывай.
Эндрю притворился равнодушным и пожал плечами. Но его подводили пальцы, дрожавшие от возбуждения и облегчения. Он взял ручку и расписался.
Берримен перечитал контракт.
— Латам, ты — куча дерьма. Надеюсь, что скоро ты окажешься в выгребной яме. Там тебе и место.
Увы, надежды Чарли не сбылись. Три года спустя он умер от апоплексического удара. Однако Берримен прожил достаточно долго, чтобы помириться с Джильдой, которая в конце концов была вынуждена признать, что отец заботился о ее интересах.
То, что старик прожил так долго, обернулось против Эндрю. Обнаружив в бумагах Берримена брачный договор, Джильда вернула его поверенному и заявила, что договор остается в силе. Через год-другой после свадьбы она порвала бы его, но к тому времени (несмотря на неустанные попытки Эндрю казаться образцовым мужем и любовником) даже ей были видны трещины в фасаде, за которыми скрывались страх, алчность, а самое главное — полное равнодушие к ее счастью и благополучию.
Латамы жили неплохо. По крайней мере, материально. У них был красивый десятикомнатный дом типа бунгало, с зелеными ставнями и большой верандой, садом площадью в сорок соток и бассейном под открытым небом. Дом, который Джильда назвала Белиссима[17], был записан на ее имя. Кроме того, она получала приличное содержание. Во всяком случае, его хватило, чтобы купить Эндрю на сорокадвухлетие желтый «пунто». Правда, подержанный, но в очень хорошем состоянии. Выяснилось, что белый «БМВ», на котором Джильда ездила до сих пор, принадлежал Берримену. Перед смертью проклятый старик позаботился о том, чтобы она не могла передать кому-то доверенность на его вождение.
От Эндрю ждали, что он начнет зарабатывать себе на жизнь. В его возрасте и с его трудовой биографией (тут мозолистый палец Берримена ткнул зятя в самое больное место) писать письма и ходить на собеседования не имело смысла.
Джордж Фоллон из конторы «Фоллон и Бринкли» (который занимался делами Берримена еще с начала семидесятых, когда тот торговал металлоломом) собирался на пенсию. Чарли благоразумно передал свои счета Деннису Бринкли, а потом предложил Фоллону купить его часть бизнеса. Он был членом местного Ротари-клуба[18] и знал, что его предложение предпочтут всем прочим.
У этого приобретения были две причины, не имевшие ничего общего с альтруизмом. Во-первых, компания Берримена сильно выросла и приносила доход, который нужно было во что-то вкладывать. Во-вторых, Джильду очень раздражало, что муж либо целыми днями сидит дома, либо всюду таскается за ней хвостом. Даже в том случае, если она едет к подруге.
— Понимаешь, мне неудобно перед людьми, — говорила она отцу. — Я случайно услышала, как сотрудница бассейна назвала Энди сикофантом[19] и пиявкой. — Что такое сикофант, Берримен не знал, но с пиявками дело имел и понимал, что в этом отзыве не было ничего лестного.
Джильда разочаровалась в муже далеко не сразу. В кои-то веки мужчина полюбил ее ради нее самой… Вскоре она заподозрила, что это не так, но не могла расстаться с иллюзией. Она сквозь пальцы смотрела на его ложь о прошлом, на тайную страсть к игре и растущие долги. И даже на связи с женщинами, в которых Джильда его подозревала. Но каждое разоблачение оставляло на сердце шрам и убивало любовь. Однажды утром она проснулась и поняла, что грезы развеялись и от чувств не осталось ни следа. Этот процесс шел так медленно, что Джильда даже не почувствовала боли.
На первых порах ощущать свободу было так же непривычно, как чувствовать пустоту на месте удаленного зуба. Но сознание человека устроено таким образом, что пустота долго не сохраняется. Джильда утешалась тем, что другое человеческое существо находится в ее полной власти. У Эндрю, которому было уже под пятьдесят, не имелось ничего. Ни дома, ни еды, ни денег. И никаких шансов на то, чтобы их получить. Виной тому были его глупость и неспособность предвидеть последствия своих поступков. Он валялся кверху пузом, как беспомощная устрица, оставленная на песке отливом. Время от времени Дрю смиренно просил купить ему пиджак или несколько книг. Если муж начинал жаловаться, ему резко напоминали, что он может уйти в любую минуту. Но уйти Латам не мог, потому что идти ему было некуда.
Вот такие дела. Иногда Джильда думала, что больше никогда не будет счастлива. Честно говоря, она давно забыла, что это такое. Но одно знала твердо: самая приятная на свете вещь после счастья — это власть.