Мы обнимаемся, и наши тела, как прежде, становятся одним целым. Мне горько сознавать, что это в последний раз, что после всего пережитого мы разрываем все, что когда-то нас связывало. Вспомнив слова Блэр о заболевших гриппом, я жалею, что не дослушал до конца. Что случается, когда эти двое выздоравливают? Смогут ли они заботиться друг о друге после этого? Или уже слишком поздно?

– Мне нравится твоя борода. Тебе идет.

Пипа делает движение, словно пытаясь до нее дотронуться, но, спохватившись, быстро опускает руку. Теперь мы чужие.

– Как долетела? – бесцветным голосом спрашивает мама.

Пипа обнимает и ее, и мама немного смягчается.

– Мне так жаль, – говорит Пипа, не опуская глаз.

Я жду, что мама выскажет все, что она говорила о своей невестке за последние месяцы. Но, несмотря на явное неодобрение, сквозящее в ее сузившихся глазах, мама соблюдает внешние приличия.

– Мне тоже, – лишь бросает она.

После паузы Пипа открывает сумочку. На ней ярко-красный костюм и белоснежная блузка. Я рад, что она сменила авиакомпанию и больше не носит синей формы «Бритиш Эйрвейз». Возможно, сама она тоже изменилась. Да, так оно и есть. Мы оба уже не прежние.

– Тебе надо поставить свою подпись здесь и вот здесь…

Наконец все формальности соблюдены, и покупатели готовы к переезду. Через две недели после того, как я подпишу договор, наши имущественные отношения завершатся окончательно. Останется только развестись. Пипа пока молчит об этом, но я понимаю, что это неизбежно.

Я беру ручку. Мама смотрит в окно. Она снова нервничает, и, когда к нашему дому подъезжает машина, она смотрит на меня с улыбкой и загадочным выражением. Сев на диван, я беру журнал, чтобы подложить его под договор. Пипа тоже садится, а мама идет открывать кому-то дверь. Интересно, кто это может быть?

– Пипа, познакомься, это Блэр, давняя приятельница Макса, – объявляет мама, не глядя на меня.

Давняя приятельница? Блэр была всего лишь соседской девчонкой, с которой я вынужденно общался, которая занималась плаванием и могла задерживать дыхание так же долго, как я. Мы никогда не были друзьями.

После секундной паузы Пипа встает.

– Рада с вами познакомиться.

Женщины пожимают друг другу руки, а я наконец нахожу страницу, где мне нужно расписаться.

– Прошу прощения, – улыбается мама. – Блэр пришла, чтобы помочь мне выбрать что-то к семидесятилетию Боба.

Женщины исчезают наверху.

– Очень милая дама, – говорит Пипа, подняв бровь.

– Я едва с ней знаком, – пожимаю я плечами.

Пипа чуть улыбается уголками рта, давая понять, что она мне не верит, и меня охватывает злость и на нее, и на маму с ее непонятными играми. Она хочет заставить Пипу ревновать? Блэр тоже в этом участвует? Этих женщин никогда не понять.

– Здесь написано, что моя подпись должна быть заверена свидетелем.

– Давай попросим твою маму.

Подойдя к лестнице, Пипа, чуть поколебавшись, зовет:

– Хизер!

Я подписываю страницы, помеченные желтыми стикерами, когда мама спускается вниз.

– Извините за беспокойство, но не могли бы вы заверить подпись Макса?

Сухо кивнув, мама садится рядом со мной, и я перелистываю страницы, возвращаясь к началу.

– Черт! – восклицает Пипа, читая примечания к договору.

Она поднимает руку, когда мама уже берет у меня ручку.

– Родственники не имеют права заверять. Прошу прощения, я не очень внимательно его прочитала, – извиняется Пипа. – Как вы думаете…

Она смотрит на лестницу.

– Я уверена, она поможет, – не моргнув глазом, говорит мама. – Блэр, дорогая! Ты не можешь к нам спуститься?

Блэр бесконечно долго ставит свою подпись и пишет адрес аккуратными печатными буквами. Перед этим ведется продолжительная дискуссия относительно цвета чернил и одного из слов в договоре: «Как вам кажется, это похоже на “М” или на “Н»?» Но в конце концов процедура успешно завершается. Мама с Блэр снова исчезают наверху – «Было приятно познакомиться, Блэр. А вам желаю удачных перелетов!», – и мы с Пипой выходим на крыльцо. Она не отпустила такси, явно не собираясь у нас задерживаться. Мы снова обнимаемся, теперь уже точно в последний раз. Мне так хочется задержать ее в своих объятиях навсегда, но мы уже стали чужими. У нас нет ни ребенка, ни общего дома.

Мы потеряли нас.

Глава 36

Пипа

2015

Сидя на унитазе, я смотрю в окошко пластикового теста на беременность, в котором большими буквами написано мое будущее.

БЕРЕМЕННА.

Прислонившись к стенке туалета, я тяжело вздыхаю. Нет смысла проверять еще раз. Форменная блузка стала мне тесновата в груди, а тело ноет от усталости, не имеющей ничего общего с работой или разницей во времени. Я знала об этом уже неделю назад, но просто не хотела верить. Пыталась убедить себя, что это плод моего воображения, вызывающего фантомные симптомы.

Беременна.

– Черт, черт, черт, черт, черт… – бормочу я шепотом, и мое сердце бешено колотится.

Что же мне делать? Я больше не хочу иметь детей. Не могу, полюбив ребенка так сильно, снова рисковать потерять его. Но какой же выход? Как можно загубить зарождающуюся жизнь после всего, что нам пришлось пережить?

С Диланом мы «попали» в первый же месяц. Макс сделал вид, что разочарован – «Я надеялся попрактиковаться подольше», – но, как и все мужчины, втайне гордился, что ему так быстро удалось выполнить свою основную биологическую функцию. Любопытно, насколько это важно для мужчин и как они воображают, что могут контролировать собственные сперматозоиды, когда один из этих маленьких проныр успешно оплодотворяет яйцеклетку, как будто это полностью зависит от их собственной доблести.

Тогда я тоже делала тест на беременность, хотя все признаки были налицо. Болезненность в груди, тошнота, тупая боль в животе. Даже пресловутый металлический привкус во рту, словно под языком у меня лежал двухпенсовик. Завернув тест в полотняную салфетку, я сервировала праздничный ужин на двоих. Довольно пафосно, как я понимаю. Но, судя по выражению его лица, оно того стоило.

Беременна.

Теперь мне столько всего нужно сделать.

Прежде всего я должна сказать Максу. Он будет в восторге, увидев в этом новое начало, новую главу жизни. Мне нужно позвонить маме, которая так горюет по моему утраченному материнству. Конечно, со смертью Дилана примириться невозможно, но если появится новый внук или внучка… мои родители ухватятся за эту спасительную соломинку, которая даст им надежду на будущее. Придется сообщить на работе. В случае беременности члены экипажа снимаются с рейсов во избежание возможных осложнений.

Я смотрю на тест и вспоминаю о полотняной салфетке, праздничном ужине на двоих и искренней радости Макса, когда он развернул салфетку.

А потом открываю мусорный бак и бросаю тест туда.

Выйдя из туалета, я мою руки и присоединяюсь к экипажу, чтобы сесть в автобус, который отвезет нас на автостоянку.

– У тебя все в порядке? Ты какая-то взъерошенная, – говорит Джейда, когда мы везем свои чемоданы по Терминалу-1.

Мне хочется поскорей попасть домой, чтобы снять форму вместе с дежурной улыбкой, но я со страхом ожидаю того, что меня там ждет.

– Похоже, вчерашние креветки были не совсем свежими.

– Я тебе говорила.

Накануне вечером мы ужинали в Вегасе, и Джейда с Итаном отказались от креветок, которые, по мнению Джейды, выглядели как-то странно. Креветки были отменными, но, если мою бледность можно отнести на счет испорченных морепродуктов, меня это вполне устраивает.

В автобусе я смотрю в окно, пытаясь побороть внезапный приступ тошноты, а потом со всех ног бегу к машине, якобы пытаясь избежать пробок.

– Я тебе потом отпишусь! – на ходу кричу я Джейде.

В пробки я все равно попадаю, и мой путь домой растягивается на два часа. Я рада этой задержке, которая дает мне возможность подумать, но вскоре, когда тишина затягивается, я включаю радио, и мне на память сразу же приходят мои вечерние поездки из больницы, когда я одержимо слушала канал «Воспитание Би». Меня захлестывает необъяснимое чувство вины оттого, что я бросила его слушать, забыла про Би и ее семью и не знаю, как они прожили эти три года. Я нахожу канал и надеваю беспроводные наушники.

Первые десять минут я нахожусь в полной растерянности. Куда исчез отец Бриджит? Когда они успели завести собаку? Кто эти люди? Они мне смутно знакомы, словно персонажи мыльной оперы, которую я когда-то с увлечением смотрела. Я слушаю негромкий голос мамы Бриджит, постепенно складывая воедино пропущенные мной события. Они развелись с мужем. Я не знала об этой трагедии и о том, что к ней привело, подоспев только к третьему акту, когда все уже утряслось и можно только догадываться, какой кровью им это далось. Интересно, сколько времени понадобится мне?

– Би захотела торт, похожий на Дикси, – слышу я в своих наушниках. – Именно поэтому я в одиннадцать вечера пытаюсь вырезать таксу из бисквитных коржей, сокрушаясь, что не подарила ей что-то попроще.

Эта женщина – теперь уже мать-одиночка – наверное, сильно устает, но в ее голосе чувствуется улыбка. Я представляю Эйлин на кухне, измученной сверх всякой меры, с мукой в волосах и кучей грязной посуды в раковине. Но спать она пойдет довольная, зная, что завтра Бриджит будет в восторге от бисквитной таксы, подаренной ей на день рождения.

Все это могла бы скоро делать и я. Я могла бы печь торты и далеко за полночь придумывать сюрпризы ко дню рождения моего ребенка. Однажды у меня это было, и сейчас я могла бы получить это вновь. Я кладу руку на живот. Беременна.

Макс открывает дверь, когда я подъезжаю к дому, и в дверном проеме возникает его силуэт с бокалом вина в руке.

– Застряла в пробках? – осведомляется он, когда я выхожу из машины.

– Это просто ужасно. Как дела на работе?

– Отлично! Мой клиент сломал ногу.

Увидев мою удивленно поднятую бровь, он поясняет:

– Ему пришлось отложить нашу предварительную встречу, а это значит, что следующую неделю я проведу в офисе, вместо того чтобы лететь в Берлин. Вот, возьми.

Он вручает мне бокал с вином.

– И не только это. Шульман в таком восторге от проекта, что Честер уже намекает на премию.

– Это прекрасно, милый.

Во время первой беременности я не пила совсем и сейчас лишь слегка пригубляю вино.

– У тебя усталый вид.

Я вдруг беспричинно начинаю плакать, и лицо Макса омрачается.

– Что с тобой? Что-нибудь случилось?

Теперь самое время сказать.

Но я ничего не говорю.



Я молчу и на следующий день, и через день, и через неделю. А когда проходят две, говорить становится еще сложнее. Ведь неизбежно возникнет вопрос, почему я не сказала об этом раньше. И я делаю вид, что ничего не произошло. Скрываю своего ребенка, не обращая внимания на приступы тошноты, заставляющие меня бегать к раковине, и постоянную усталость, загоняющую меня в постель в девять вечера.

На работе я расстегиваю верхнюю пуговицу юбки и борюсь с дурнотой, которой раньше никогда не испытывала. Дома занимаюсь хозяйством, а ночью мягко отталкиваю Макса, чтобы он не почувствовал, как налилась моя грудь и раздалась талия.

Мне все равно придется сказать ему, но тогда это станет реальностью. Всякий раз, когда я думаю об этой беременности, все, что я вижу, – неподвижное тело Дилана в моих руках. И это повторится, я точно знаю. Может быть, как-то по-другому, но рано или поздно это все равно случится. Судьба отнимет у меня и этого ребенка.

Мы с Максом сосуществуем, как жильцы съемной квартиры – мирно, но соблюдая дистанцию. По очереди готовим, а потом замыкаемся каждый в своем пространстве. Он смотрит внизу телевизор, а я удаляюсь наверх, в свой читальный зал. Я гадаю, жалеет ли он о том, что устроил мне это убежище, но порой мне кажется, что это его вполне устраивает. Наш брак дает трещину, и я отлично понимаю, что причина во мне, и, хотя я сильно люблю Макса, я все еще отстраняюсь от него.

Облегчение приносит только работа, причем, как мне кажется, нам обоим. Но теперь мы реже обмениваемся сообщениями и они стали гораздо короче: «Долетела благополучно» или «Надеюсь, рейс прошел успешно». Мне не хватает наших длинных писем. Мне не хватает его.

– Так скажи ему, – советует Джейда.

Прежде чем уйти, мы проверяем пустой салон, и она уже планирует, по каким ночным заведениям пройтись в Йоханнесбурге. У Джейды все просто. Тебе кто-то нравится? Скажи ему. У тебя проблема? Не скрывай ее.

– Просто не знаю, с чего начать.

Я не сказала Джейде о своей беременности. Мы в некотором роде друзья, но она прежде всего коллега, и к тому же, несмотря на ее возраст, – старшая по рангу. А я уже целых четыре месяца беременна, хотя до сих пор это скрываю. Свою воздержанность по отношению к спиртному я объясняю желанием похудеть, и Джейда, которая следит за фигурой, считает эту причину достаточно веской.

– Раньше мы говорили буквально обо всем, а теперь слова застревают в горле.

Я поднимаю забытый на кресле шарф и засовываю в сетку самолетные журналы.

Джейда задумчиво покусывает губу. Ярко-красная помада, обязательная для стюардесс, словно создана специально для нее.

– Мои родители обращались к консультанту по вопросам брака и семьи, после того как мама пригрозила уйти от папочки, если он не бросит играть в гольф.

– Ну, это уже слишком.

– Ты не знаешь моих предков. Но это явно сработало, потому что они до сих пор вместе, а папа выставил свои клюшки на продажу в интернете.

Дойдя до конца салона, мы достаем свои чемоданы и перебуваем туфли. Мне почему-то жаль отца Джейды.

– Может, тебе тоже стоит попробовать.

– Возможно.

Несмотря на неопределенный ответ, в голове у меня крутится множество мыслей. Я думаю о родителях Джейды – мать, несомненно, такая же высокая и гламурная, а отец гордится своей девочкой – и не представляю, зачем идти к консультанту из-за какого-то гольфа. Моя проблема не в пример весомее, а что делаю я? Ничего. Надеясь, что это пройдет само собой.

Но это никуда не денется. Придется сказать Максу.

В аэропорту я чувствую себя уже лучше. Когда мы проходим по залу, какой-то мальчик, дергая маму за рукав, показывает на нас: «Посмотри!» Вспоминая, как в детстве я смотрела на самолеты, пролетавшие над родительским садом, я пытаюсь угадать, кем он станет, когда вырастет: пилотом, авиаинженером, бортпроводником? Он приблизительно в том же возрасте, в каком сейчас был бы Дилан. Вместо того чтобы отвернуться, я неожиданно улыбаюсь мальчишке, и он сияет от радости. Теперь я вижу, что смогу, мне это по силам.

В автобусе экипаж обсуждает наши отели. Нас неожиданно разделили. Первый пилот и половина экипажа будут жить в отеле «Сэндтон Сан», а мы с Джейдой и все остальные – в «Палаццо Монтекасино». Я включаю телефон, чтобы сообщить Максу о своем благополучном прибытии. Сегодня он летит домой, задержавшись на день в Чикаго, чтобы повидать свою матушку. Между Чикаго и Йоханнесбургом разница в семь часов, и я на пальцах высчитываю, сколько там сейчас времени. Здесь полдень, значит, у Макса пять утра.

От него приходит обычное вечернее сообщение, совершенно неуместное в середине дня, когда солнце ярко светит в окно автобуса.

«Спокойной ночи, милая. Скучаю по тебе. Люблю и счастлив, что ты у меня есть».

Южноафриканское солнце греет мое лицо, а послание Макса согревает душу. Мне повезло. Макс по-прежнему любит меня и ждет моего возвращения.

Там написано что-то еще, но мне приходится прочесть это дважды, потому что я не совсем понимаю о чем идет речь. Возможно, разница во времени, усталость и беременность лишили меня способности соображать.

«Мы прекрасно провели с тобой этот день. Буду ждать, когда увидимся снова». И три смайлика поцелуя в конце.

Мы с Максом не виделись пять дней. Это сообщение предназначено не мне.

Глава 37

Макс

2017

Стоя на другой стороне улицы, я любуюсь покрашенным домом.

– Выглядит отлично. – Женщина, нагруженная несколькими пакетами, останавливается рядом, чтобы посмотреть вместе со мной.

– Спасибо.

Темно-красные стены маминого дома обрели свое прежнее великолепие, а внешняя обшивка сверкает белизной. Все тело ноет от приятной усталости, а июньское солнце припекает открытую шею.

– У вас есть визитка?

– Визитка? Вообще-то это дом моей матери. Я не маляр.

Женщина смотрит на мой комбинезон, заляпанный краской, и красно-белые брызги на руках.

– Не разыгрывайте меня.

Поставив пакеты на тротуар, она роется в своей сумке.

– Я живу в доме 1021. Это новенький таунхаус, который нужно немного оживить. Белый цвет не в моем вкусе, понимаете? Если согласны – работа ваша.

Написав на клочке бумаги номер телефона, она вручает его мне.

– Меня зовут Нэнси.

Я звоню ей на следующий же день.

Она хочет голубую гостиную, желтую кухню и зеленую спальню.

– Повторяю, белый не в моем вкусе, – смеется она, тряся длинными серьгами.

На вид ей лет пятьдесят, пепельные волосы коротко острижены, а на руках серебряные браслеты, звенящие при каждом движении, что случается довольно часто, потому что свою болтовню она сопровождает энергичными жестами. Я узнаю, что она социальный работник, у нее роман с женщиной из Маленькой Италии[7], но жить вместе они не собираются – «Второй раз на те же грабли я не наступлю!», – а еще она любит джаз и ненавидит кошек. После чего она вручает мне кисти, краски, лестницу и ключ от дома.

Покраска занимает две недели, и каждый день проходит одинаково. Нэнси приходит в шесть вечера и, пока я мою кисти, делает нам кофе и проверяет ход работ.

В конце каждой недели она расплачивается со мной наличными, и я иду домой, чувствуя себя пятнадцатилетним подростком, получившим во время каникул свою первую работу.

Нэнси рекламирует меня всем, кто переступает ее порог, в результате чего я получаю еще три заказа: покрасить дом, как у мамы, но в серый цвет, и обновить краску на стенах еще в двух таунхаусах.

В конце июля я веду маму на фестиваль в Уикер-парке. Она говорит, что слишком стара, чтобы слушать современную поп-музыку, хотя, глядя, как она притоптывает в такт музыкантам, я бы этого не сказал. Но она не прочь побродить среди палаток со всякими деликатесами.

Лавируя в толпе, мы прогуливаемся под палящим солнцем. Вокруг все улыбаются, смеются и едят. Женщина на ходулях, вся закутанная в развевающийся шелк, наклоняется, чтобы вручить воздушный шарик ребенку, глазеющему на нее, открыв рот.

Мы сидим в «Большой звезде», поглощая мексиканские пирожки тако, когда мимо нас проходит Блэр со своими детьми. При виде нас она расплывается в улыбке.

– Вот здорово! Вы поможете разрешить наш спор.

Теперь волосы у нее собраны в пучок, и из-под банданы выбиваются только отдельные завитки. Дети идут впереди под ее внимательным взглядом.

– Ребята, поздоровайтесь с моими знакомыми.

Логан здоровается, а Брианна хмыкает что-то нечленораздельное. Оба выглядят недовольными.

– Детский праздник – это для малышни?

– Вовсе нет! – горячо возражает мама. – В программе говорится, что детей будут учить, как делать зверей из шариков, а еще украшать печенье.

Брианна закатывает глаза. Поймав взгляд Блэр, я невольно смеюсь.

– Похоже, спор решен, – усмехается она. – Детский праздник отменяется.

– А вы знаете, что здесь будет соревнование по карате?

Логан сразу же оживляется. Пробежав глазами программку, я смотрю на часы:

– Начнется через десять минут. А пока ты мог бы попрактиковаться на сестре, дав ей пару тумаков.

– Ха! Еще неизвестно, кто кому надает тумаков.

– Поспорим? – предлагаю я, доставая из кармана пятидолларовую бумажку.

Брианна пытается ее схватить, но я высоко поднимаю руку.

– Нет, сначала надери кому-нибудь задницу.

– Макс! – возмущенно восклицает моя мама, но Блэр только смеется.

– Пошли, ребята! Ты с нами?

– Такой случай упустить нельзя.

Позже, когда дети, не выпуская из рук мороженого, демонстрируют удары карате, мы с Блэр сидим в тени ясеня, прислонившись спинами к его стволу.

– У тебя есть к ним подход.

– Они отличные ребята.

Блэр облизывает тающее мороженое.

– По четвергам я помогаю в бассейне, – справившись с мороженым, говорит она. – Им не хватает волонтеров, и я подумала…

– Я сейчас очень занят.

– Ладно, – легко соглашается Блэр, делая вид, что поверила.

Когда Дилан вышел из больницы, я хотел, как раньше, ходить с ним в бассейн, но ничего не получилось. Ему разрешили пройти курс гидротерапии в реабилитационном центре на другом конце Бирмингема, но об общественных бассейнах не могло быть и речи, даже если там и было оборудование для людей с ограниченными возможностями: подъемные устройства, пандусы, специально обученный персонал. У Дилана был слишком слабый иммунитет.

– Если ты передумаешь, твоя помощь нам очень пригодится.

– Не передумаю.

Я вовсе не хотел ее обидеть, но ее улыбка кажется несколько натянутой.

– Никаких проблем.

Мы продолжаем смотреть, как резвятся ее дети, но все вокруг почему-то тускнеет.

Глава 38

Пипа

2015

Макс звонит мне сразу же после приземления. Я так и вижу, как он отстегивает ремень, не дождавшись, пока погаснет сигнал, и, игнорируя запрет, включает телефон, чтобы поскорее узнать, что произошло, пока он был в воздухе. Представляю, как он бледнеет, когда обнаруживает, что сообщение, предназначавшееся другой женщине, он благополучно отправил своей жене.

Отключив звонок, я смотрю, как на экране мигает его имя, сменяясь наконец голосовой почтой. Кто она? Коллега? Женщина, которую он встретил в самолете? Я вспоминаю, как мы познакомились пятнадцать лет назад, когда я почему-то решила, что я единственная, кто привлек его внимание. Неужели я обманывала себя? Возможно, Макс знакомился с кем-то еще во время своих заграничных вояжей. Девушка в каждом порту. Он был не первый – я достаточно повидала на своей работе, чтобы убедиться в этом.

В Йоханнесбурге мы проводим целые сутки, и Макс звонит по три раза в час. Я слушаю голосовую почту, но все послания звучат одинаково и ни о чем не сообщают. «Пипа, прошу тебя, нам надо. Позвони мне. Я люблю тебя».

Никаких объяснений. Никаких «это не то, о чем ты подумала, это совсем другое». Потому что это именно то, о чем я подумала. И ничто другое. У моего мужа любовная связь.

Пока остальные ходят по магазинам, я остаюсь в отеле и плачу. Я заказываю ужин в номер, но, так ничего и не съев, выставляю поднос с нетронутой едой в коридор. Задернув шторы, я лежу на кровати в полной темноте, которую освещает лишь безмолвное мигание телефона: «Звонит Макс, звонит Макс».

Меня будят схватки. Лежа в темноте с открытыми глазами, я пытаюсь сохранять спокойствие, но мой живот скручивает так, что у меня перехватывает дыхание. Осторожно спустив ноги с кровати, я иду в туалет, готовясь увидеть в унитазе кровавое пятно.

Ничего похожего. Но меня по-прежнему мучают спазмы, и я сгибаюсь пополам, вспоминая, как рожала Дилана – схватки натянули мой живот так сильно, что я увидела на нем очертания его ножек.

А потом у меня урчит в животе. Безошибочный звук, который заставляет меня расхохотаться. Голодные колики. Только и всего. Ведь с момента взлета я ничего не ела.

Надев спортивные штаны, я умываюсь и какое-то время стою перед зеркалом. Болезненная бледность первых трех месяцев исчезла, сменившись здоровым румянцем и чистой кожей. Волосы стали гуще и приобрели сияющий блеск.

Наконец я чувствую облегчение. Облегчение от того, что все еще беременна.

– Да, именно так, – громко произношу я.

Повернувшись боком к зеркалу, я охватываю руками свой живот, пока меня не скручивает очередной голодный спазм.

– Ладно, малыш, давай найдем тебе что-нибудь поесть.

Это первый раз, когда я разговариваю с ним, и мое сердце замирает.

Открыв дверь, я вижу, что поднос с едой уже исчез, поэтому я натягиваю мешковатую футболку, скрывающую мой живот, и спускаюсь вниз. Несмотря на будний день, в ресторане полно людей, и приходится ждать, пока мне найдут свободное место. Краем глаза я замечаю, что кто-то машет мне рукой. Ларс Ван дер Верф. Вежливо улыбнувшись, я поднимаю руку в ответ, но возвратившийся метрдотель сообщает:

– Это займет не меньше сорока минут. Вы сможете подождать?

Он смотрит туда, где сидит Ларс, старательно исполняющий пантомиму: поглаживая живот, он тычет в пустой стул рядом с собой.

– Или вы хотите сесть за стол к своему приятелю?

– Не совсем приятелю…

Но Ларс уже подходит к нам.

– Пипа! Только что прилетела?

– Я была на рейсе двадцать ноль пять. И сразу рухнула спать.

– Хочешь присоединиться? Я только что сделал заказ, но они его придержат, пока ты будешь выбирать.

– Не хотелось бы тебя беспокоить, – говорю я.

На самом деле я надеялась тихо посидеть в одиночестве, чтобы обдумать, что я скажу Максу, когда вернусь домой, и стоит ли ему звонить отсюда.

– Ты сделаешь мне большое одолжение. Один я наемся так, что завтра не смогу протиснуться в кабину.

Он поглаживает себя по тугому животу, от которого впору отскакивать горошинам.

Стол Ларса находится рядом с открытой дверью на террасу, и он сажает меня напротив, чтобы я могла любоваться аккуратно подстриженными лужайками. У пруда, подметая хвостом мелкий песок, расхаживает павлин. Когда я сажусь, телефон в моей руке начинает отчаянно вибрировать, сообщая об очередном послании Макса. Отключив сигнал, я кладу телефон на стол экраном вниз.

– Тебе лучше ответить.

– Ничего важного. Это всего лишь мой муж.

«Люблю и счастлив, что ты у меня есть». Такое не пишут случайным знакомым или девушке, которую «подцепил» во время командировки. Он ее любит. И счастлив, что она у него есть. Счастлив! Потому что она лучше меня, привлекательней, умнее? Потому что у нее нет растяжек на животе? И она не сломлена и не сидит часами, глядя в пустоту, и…

– Пипа?

Ларс удивленно смотрит на меня.

– Что ты сказал?

– Я говорю, что частые отлучки не лучшим образом отражаются на семейной жизни.

– О да. Извини, я отвлеклась на минуту. – Я смотрю в проем открытой двери, идеально обрамляющий оранжевое закатное небо. – Да, порой приходится нелегко, но к этому привыкаешь.

«Особенно в случае моего мужа, который спит с кем-то еще», – добавляю я про себя. Я выпиваю маленький бокал вина, надеясь, что алкоголь немного заглушит мою душевную боль. Джейда и все остальные сейчас веселятся в клубе «Флюид». Я чувствую вспышку зависти к их беззаботной жизни.

– Ты женат?

– Я вдовец.

На лице у Ларса появляется хорошо знакомая мне улыбка. Она немного нарочита, но позволяет избежать неловкости в разговоре. Его глаза при этом остаются грустными. С такой же улыбкой я отвечаю на вопрос, есть ли у меня дети. «Да, у меня был сын, он умер в три года». И, улыбнувшись, я быстро меняю тему, избавляя собеседника от чувства вины за совершенную бестактность.

На самом деле боль утраты не проходит, просто ты научился лучше справляться с ней. И успешнее ее прятать. Не опуская глаз, я задаю Ларсу вопрос, который всегда хотела услышать сама, но его так никто и не задал. Все говорят: «Мне так жаль» и «Это просто ужасно», но о самом Дилане не спрашивает никто…

– А как ее звали?

На этот раз улыбка касается его глаз.

– Маайке. Она умерла в тридцать один год. Долго боролась с раком, но все-таки не смогла победить.

– Мне очень жаль.

Меня захлестывают эмоции, никогда не покидающие моей души. Тридцать один. Она была моложе, чем я сейчас. Страшно даже подумать о том, насколько хрупка жизнь и как легко наши близкие и любимые уходят от нас. Я слегка дотрагиваюсь до своего живота.

– У вас были дети?

Ларс качает головой.

– Мы хотели детей, но к тому времени, когда были к этому готовы, Маайке уже заболела. Она была учительницей и очень любила своих учеников. Я думаю, это очень ее поддерживало.

Ларс всматривается в мое лицо.

– А как ты справляешься с тем, что случилось?

Он так легко говорит о своей потере, не ища ни в ком сочувствия, что я невольно следую его примеру.

– По-разному. Кстати, я встретилась с лечащим врачом своего сына.

С доктором Халили мне посоветовал поговорить Ларс.

– Тебе станет легче, – сказал он тогда.

Ларс, как и Макс, легко разрешал все проблемы. Это сравнение заставляет меня огорчиться – о сожалении и чувстве вины, которые мучают меня, я должна была разговаривать с мужем, а не с малознакомым человеком.

– Это помогло?

Я на минуту задумываюсь

– Говорить было тяжело. Я плакала – и она тоже. Она сказала, что тоже сомневалась.

На лице Ларса появляется озабоченность.

– Казалось, я должна была еще больше расстроиться, но, увидев ее… – я с трудом подбираю подходящее слово, – смятение, я почему-то почувствовала себя лучше.

Ларс внимательно слушает.

– Ты будешь еще с ней встречаться?

– Нет, вряд ли. Мы никогда не узнаем, что стало бы с Диланом, если бы мы повезли его в Америку. В любом случае уже поздно говорить об этом. Мне нужно смотреть вперед, а не оглядываться назад.

Как-то очень кстати в животе у меня происходит легкое движение.

– Но все же нужно помнить и о прошлом, – возражает Ларс.

Здесь итальянская кухня, и я заказываю салат «Капрезе» и ризотто с грибами, подсказывая выбор Ларсу, который разрывается между ризотто и морским языком на гриле.

– Самое приятное в нашей работе – вот эти ужины. Ты не считаешь? – спрашивает он, когда мы приступаем к закускам.

Я смеюсь, потому что вижу в его глазах огонек, говорящий о том, что он шутит, и еще потому, что никогда не видела, чтобы люди были так увлечены едой. Он ест глазами с тарелок на чужих столах, замечая, что мы сделали правильный выбор, и настаивает, чтобы я отведала его кальмаров с потрясающими приправами.

– Ты любишь готовить?

– Я люблю есть. Мне стыдно признаться, но готовила только Маайке. Я могу приготовить разве что вареное яйцо.

– Тебе стоит научиться. Пройти курс кулинарии.

– Я бы с радостью. Но, как всегда, не хватает времени. Возможно, как-нибудь в будущем.

– Будущее может не наступить.

Я вдруг сознаю, как мрачно это звучит, но Ларс принимает мои слова всерьез.

– Ты права.

Вскоре мы переключаемся на работу – обычное дело у коллег – и на страны, в которых мы побывали. В середине обсуждения преимуществ Майами по сравнению с Канкуном у нашего столика возникает кудрявый юноша с гитарой, затягивая «Твою песню» Элтона Джона. Мы с Ларсом не можем удержаться от смеха, когда музыкант, закрыв глаза, начинает слегка раскачиваться в такт проникновенному пению. Он явно принимает нас за супружескую пару, проводящую здесь медовый месяц или отмечающую какую-то годовщину. Меня охватывает чувство вины, словно я участвую в каком-то обмане, но потом я вспоминаю послание Макса. «Мы так прекрасно провели с тобой этот день. Буду ждать, когда увидимся снова». И три поцелуя. Как это ни смешно, но эти смайлики меня задевают больше, чем сама измена. Это мои поцелуи. Наши с ним поцелуи. По одному на каждого члена нашей маленькой семьи.

– Я тебя задержал допоздна, – говорит Ларс, когда мы переходим к тирамису и сырной тарелке, и я начинаю зевать.

– Нет, все было прекрасно. Спасибо, что пригласил меня за свой стол.

Мы идем к лифту, и, когда дверь открывается на моем этаже, я целую Ларса в губы. Не знаю, что заставило меня это сделать: разница во времени, полбокала вина после трехмесячного перерыва или внезапное желание отомстить Максу. Положив мне руку на плечо, он отвечает на поцелуй, но потом вдруг резко отстраняется и качает головой.

– Ты замужем, Пипа.

Дверь лифта закрывается, и я, сгорая от стыда, застываю в коридоре пятого этажа.

Глава 39

Макс

2017

– Что вы будете пить, сэр?

Я беру у стюардессы газировку и немного чипсов, перед этим дважды повторив свой заказ, который она не запомнила с первого раза. Все нервничают. Самолет переполнен, возникает какая-то путаница с местами, ручной клади слишком много, и она не помещается на верхнюю полку. Когда я опускаю свой столик, моя соседка упирается локтем в мой подлокотник. Очередной выпад в молчаливом споре, который мы ведем с момента взлета. Мою перекинутую через колено ногу сводит судорога, и я пытаюсь освободить ее, но откинутый столик сводит на нет все мои усилия, так что приходится ограничиться вращением лодыжек.

Все взлетно-посадочные полосы заняты, и нам приходится минут десять совершать круги, прежде чем нам разрешают посадку. Я поднимаю столик. Теперь у меня есть место, чтобы достать свою книгу, и я заканчиваю несколько последних страниц романа некоего Уилбура Смита, который меня немало удивляет. Как давно я читал что-либо кроме руководств по ведению бизнеса или мотивационных биографий? «Страх как мобилизующий фактор». «Ты не сможешь летать, если не будешь прыгать». «Как научиться побеждать». Собачья чушь.

Миновав паспортный контроль, я обхожу багажный конвейер и иду на выход, по привычке вглядываясь в лица встречающих. На одних написано волнение, на других – усталость и раздражение: рейсы подчас задерживаются, а самолеты садятся в других аэропортах. Водители такси тянут вверх разноцветную коллекцию призывных знаков, от картонок с надписями, сделанными от руки, до новейших планшетов с соблазнительными картинками.

Пробираясь через толпу, я замечаю знакомое лицо. Она снова и снова смотрит на часы, барабаня пальцами по сумочке, висящей на плече, словно боится куда-то опоздать. Я останавливаюсь в нерешительности, но потом передумываю. Вряд ли она меня вспомнит. Уже отвернувшись, я вдруг слышу за спиной ее голос:

– Мистер Адамс!

Я поворачиваюсь, и тут же волна воспоминаний накрывает меня.

– Это вы? – нерешительно улыбается она. – Я вас сразу узнала.

Рядом с ней я вижу мужчину, которого не заметил с первого взгляда. Высокий, седоватый, в очках и явно старше нее. Вежливо улыбнувшись, он деликатно отходит в сторону.

– Доктор Халили. Рад вас видеть.

Ее волосы теперь подстрижены короче, в остальном она выглядит так же, как и четыре года назад. Нет, не совсем так. У доктора Халили всегда было непроницаемое лицо. Мне казалось, что ее ничего не трогает и Дилан был для нее всего лишь очередным пациентом, а мы с Пипой – одними из многих родителей. Но теперь в ее чертах проскальзывает какая-то нервозность и неуверенность в себе.

Она робко протягивает мне руку. И я пожимаю ее.

– Макс.

– Лейла.

Мы словно позволяем себе продолжить знакомство, отчетливо понимая, что мы уже совсем не те, что были раньше.

– Как у вас дела? – осторожно спрашивает она.

– Дилан умер в прошлом сентябре.