Юлия Соколовская

Смертельная карусель

Люблю бывать среди всякой сволочи, она много занятнее вашего приличного общества; мне иногда даже приятно вспомнить, среди каких проходимцев я бывал! А. И. Куприн


ПРЕДИСЛОВИЕ

Начало этой безобразной истории мне видится неизменно глупо. И одинаково. Я в жизни не знала эту женщину. Никогда не узнаю, и слава богу. Мне страшно подумать, что она будет сидеть напротив, обжигать ледяным взглядом, будет знать мою фамилию, имя, подноготную, членов моей семьи и где нас всех при случае можно застать. Это готовая шизофрения. Одна лишь мысль об этом способна свести меня с ума и навсегда упрятать мой любопытный нос в недра запертой квартиры.

Отрадно, что эта история произошла с другими...

Но почему я решила, что означенная женщина исчадие ада? Понятия не имею. Я знала — она загнана в угол и, ради того чтобы выиграть время, готова на все, в том числе отдать на растерзание совершенно постороннего человека, какой бы ангельской внешностью и покладистым характером тот ни обладал. Вероятно, я вбила себе в голову, что этого достаточно для дьявольской ауры. Вог и видится мне начало этой готики неизменно одинаково. И глупо...

Черная ночь. Квартира, погруженная в тишину. Наглухо зашторенная комната. Красноватый свет, колеблющиеся прямолинейные складки ткани. В матовом мерцании двое — женщина и ее гигантский суперкомпьютер, где собрана информация обо всем на свете. Она жадно смотрит на экран, постукивая дрожащим костлявым пальцем по мышке. У нее яркая демоническая внешность. Худое лицо с выразительно очерченными скулами. Прямые волосы до плеч. Нос с горбинкой, глаза горящие, дыхание прерывистое. На высоком лбу, в окружении блестящих бисеринок пота, поигрывает фиолетовая жилка. Это зверь, загнанный такими же зверьми. Только нечеловеческая выдержка не позволяет ей сорваться с места, выскочить в окно и раствориться в густых чернилах ночи. Ей нужен человек, способный взять на себя ее грехи...

Глаза лихорадочно бегают по монитору. В этом гигантском суперкомпьютере собрана информация обо всех периодических изданиях страны и особах женского пола, имеющих право называться журналистками. Ее интересует некто по имени Полякова Вера Владимировна. В этой стране сотни журналов, тысячи газет — начиная с официозных московских монстров и кончая захудалыми «боевыми листками» какого-нибудь заштатного уездного городишки. Распространенное имя, ходовое отчество, популярная фамилия. Неужели во всем государстве российском не найдется ни одной завалящей Веры Владимировны Поляковой? Быть того не может...

Вот он — итоговый ряд имен. Рука дрожит, глаза болят от напряжения... Их очень много — журналисток Поляковых. Сотня с добрым хвостиком. Выделяем: «Вера»...

Экран гаснет, гудит системный блок, переваривая запрос. Новый список — двенадцать Вер, очень даже недурственный результат, учитывая наличие в стране массы других женских имен. А как насчет означенного отчества? Новый запрос пользователю не нужен — их отчества мерцают на экране белым по черному: Вера Владимировна Полякова...

Вера Владимировна Полякова...

Трое. Редкая удача. Беготня скрюченных пальцев по клавишам — а подать сюда этих несчастных, дабы мы на них полюбовались и запомнили! Возникают три картинки, словно нарочно обведенные черными рамочками...

Дьяволица всматривается в застывшие на экране фотографии, и чем дольше она это делает, тем сильнее ощущает нездоровое возбуждение. Первая явно не годится на роль несчастной. Это она сама. Вторая тем более. Корреспондентка безвестной тамбовской газетенки. Ни комплекции, ни возраста. Полный колхоз. От горшка — да к дизелю, от молочной фермы — к перу, вроде того, как жители «Града обреченного» менялись профессиями по велению того, кто их обрек...

Пусть живет и пишет про свои надои с намолотами. На третьей фотографии симпатичная девушка с челкой. Довольно худенькая, мордашка остренькая, глазенки с искринкой. Обычные черты лица, но вместе с тем имеется в них что-то необычное. Штатная корреспондентка газеты «Юность Сибири», Энск, 26 лет, не замужем...

Дьяволица пытается понять, что же необычного в этом лице, пристально смотрит и наконец понимает. Это лицо в самом поверхностном плане, в самых общих очертаниях, не имея в себе ничего дьявольского, а скорее наоборот, все же напоминает лицо сидящей перед монитором женщины.

Кривая улыбка обнажает прокуренные вампирьи зубы. Она нашла свою удачу. Бес-хранитель не покинул ее, он рядом, он знает, чего хочет его хозяйка. Дьявольский план начинает претворяться в жизнь...



Я недавно вычитала, что нашей Вселенной 13 миллиардов 700 миллионов лет. А изначально она состояла из четырех атомов. Из четырех жалких, ничтожных частиц химического элемента, собранных из ядра и электронов. Тьфу! А кто их, интересно, высчитывал? Я имею в виду атомы. Не Бог же, в самом деле. Чепуха это все. Но цифра крепко запала в голову, потому как я тут\' же перевела ее в доллары и ужаснулась. Параллельно с обретением знаний я, очевидно, посмотрела в зеркало. Ужас возвеличился в куб — из зеркала взирало нечто мутное, мореное, напоминающее Вселенную. Во всяком случае, по возрасту. В ту же ночь, под прикрытием темноты, в голове моей вспыхнул мятеж. Повстанцы захватили почту, телеграф с мостами, а наутро власть пала. Жизнь Вселенной переменилась к лучшему. Я бросила пить, курить, скучать по любимому и задирать маму. Это было трудно. Но кто сказал, что будет легко, особенно третий пункт (между прочим, и второй)? Лучший способ не скучать по любимому — это обзавестись новым любимым. Что я и сделала, превратившись в работницу эпистолярного жанра. Короче говоря, я засела за стол, писала каждый день по письму и, что характерно, иногда получала ответы, в которых нет-нет, да и проглядывало между строк что-то из области тоски по утраченному. Нельзя сказать, что при этом я бросала в потолок чепчик. Это было приятно, мило, очень волнующе — но в таком состоянии мне предстояло прожить еще как минимум месяцев одиннадцать, а что случится в нашей жизни за одиннадцать месяцев, одному Богу известно. Не самая долгоиграющая конфета — любовь на расстоянии...

В один из таких дней, а вернее ранним октябрьским утром, без предварительного уведомления явилась Бронька Хатынская.

— Кто стучится? — спросила я хрипло и сонно.

— Орки стучатся в ворота, — зловеще пробасила Бронька. — Открывай по-доброму, не то хуже будет.

Бормоча под нос «чур, меня, изыди и растворись...», я загремела замками. Хуже только вор в четыре часа ночи.

— Кто рано встает... — осветила Бронька белоснежной улыбкой сумрачную разруху подъезда. Она не менялась. Менялись только юбки в ширину богатырских бедер.

— Тому спать весь день хочется, — без присущей мне приветливости отозвалась я и побрела просыпаться. Бронька шла в кильватере, наступая на тапки.

— Я справедливо возмущена, Косичкина. Одиннадцать ноль пять. Твоя дочь успела огрести пару двоек, мать — нагрузить тележку мясом. Я видела, как она брела к Центральному рынку, сгибаясь под тяжестью бытовых печалей. А этот семейный урод без зазрения совести топчет подушку и смотрит один и тот же сон.

— Я легла в пять, — пожаловалась я.

— Сиротливо смотришься, — обозрела Бронька мои апартаменты и меня, наглухо запакованную в практически шерстяную ночнушку. — По кому из двоих грустишь?

— А тебя это напрягает? — Я дерзко вскинула нос и ушла чистить зубы.

Когда я вернулась, в комнате ее не было. Она сидела на кухне, водрузив свой пышный кринолин на вертящийся табурет, и сооружала кофейное ассорти.

— Я хочу с тобой помириться, — объявила подруга. — Ты не звонишь, не приходишь и ведешь себя так, будто я продала за тридцать гривен все твои секреты ведущим разведкам мира. С чего начнем?

— С магазина, — буркнула я, отнимая у нее кофе и забирая серьезное дело в свои проверенные руки.

— Но ты, по слухам, бросила пить, — удивилась Бронька.

— А это я образно.

Она не стала комментировать мои решения в свете наступившей осени и борьбы с традиционным октябрьским сплином старыми проверенными средствами. Это не послужило бы катализатором нашему примирению.

— Ну хорошо, — избавляясь от иронии в голосе (ни хрена, мол, себе образы), сказала Бронька. — Из меня неважный туроператор. Я такая плохая. Сволочь последняя. Хотела сделать тебе кондратия, заманила в капкан, и ты две недели бегала с выпученными глазами по красивым местам (кстати, толще ты от этого не стала). А последующие две недели? Побойся бога, Лидочек! Ты провела их так остервенело, что мне было мучительно больно, завидно и стыдно, что самая сподобилась лишь на жалкую имитацию твоих подвигов. Посмотри внимательно в зеркало — у тебя в глазах бессовестная тоска по Крыму!

С этим трудно было не согласиться. Тоска в глазах, не такая уж бессовестная, продолжала присутствовать. Я изучала ее в зеркале каждый день, анализируя и подмечая все новые нюансы. Если она будет прогрессировать, я накоплю о ней полный объем информации и смогу защитить диссертацию на тему «Тоска как средство подавления личности и оружие индивидуального террора в умелых и опасных руках».

На мою подругу Хатынскую можно злиться лишь в единственном случае — имея ее где-нибудь подальше. Если Бронька появляется в зоне действия бумеранга, злиться на нее невозможно. Отболтается. Поэтому через четверть часа мы помирились и приступили к уничтожению моего кофе с баранками, которые моя мама без малого сорок лет покупает в булочной на первом этаже и все никак не остановится.

— Это все ерунда, — уверенно заявила Бронька, в четвертый раз поднимая руку на мой кофе. — Веселая, беззаботная пора. И вполне штатная ситуация. Я имею в виду твои крымские каникулы. Чуток адреналинчика — подумаешь, трагедия. Кстати насчет подставы. — Она прервала водоворот в чашке и замерла вместе с ложечкой. — У тебя как обстоят дела с сюжетами?

В этом месяце надо мной довлел единственный сюжет — он имел прямое отношение к тоске в глазах и сумбурно подобранным снам. Сомневаюсь, что испытанное мною ушедшим летом в обозримом будущем ляжет на бумагу.

— Слабовато, — призналась я.

— Все понятно, — просмотрев мои мятые мысли, хихикнула Бронька. — Но учти, разгадывание секретов бытия и сканворда в троллейбусе — принципиально разные вещи. Бросай это грязное дело, если не хочешь закончить свои дни в монашеской келье. Одна моя знакомая тоже чересчур увлекалась интроспекциями и самоанализом. Теперь она лежит в белом доме па 905-го года. Ей колят аминазин и поят галоперидоном. Жалеет сильно.

— Ты спрашивала о сюжетах, — напомнила я.

— Я помню. Так вот. Я знаю одну знакомую моей знакомой, но не ту, которая на 905-го года, а наоборот — она ее лечит, втыкает аминазин и все прочее, так вот, у этой знакомой есть дальняя родственница, она недавно умерла, от чего, не помню, но все типично, а у этой родственницы осталась двоюродная племянница — сирота круглая, круглее некуда, так вот эту сироту подставили, причем так конкретно подставили, что мое злодеяние по отношению к тебе тихо ежится, Крым предстает элизиумом, а твои прыжки от мафий и спецслужб — всего лишь гугуканье в яслях. Ничего себе преамбула?

Преамбула была убивающей в глаз, не сиди передо мной Бронька — рецензент низкопробного чтива и большая затейница по части сгустить не такие уж густые краски. Но я не стала раньше времени настраивать ее против себя. Беды не оберешься.

— Супер, — прошептала я и направила в люстру большой палец. Извечные мучения редакционных работников: шикарный заголовок — вот бы статью к нему!

— Тогда слушай. — Она бесцеремонно ссыпала в чашечку остатки моего кофе и закрутила новый водоворот. — Но сразу предупреждаю: история гадкая, детали неизвестны. Поэтому не падай в обморок и не канючь подробностей. Говорю, что знаю.

Говорила Бронька почти шепотом — очевидно, для пущей страшности. Она уложилась минут в пятнадцать. Этого хватило, чтобы я впала в ступор, заработала озноб и огромные выпуклые глаза. Пока Бронька наслаждалась произведенным эффектом, пришла с базара мама, растолкала по морозилкам фрагменты мертвых животных и подчеркнуто любезно поздоровалась с Бронюшкой. Меня она не заметила. Но это было не суть важно — я чувствовала, как заряжаюсь нездоровым возбуждением.

— Только никому, — предупредила Бронька, провожая глазами удаляющуюся из кухни маму. — У этой конторы такие длинные руки, что куда хочешь дотянутся.

Сочинить такую очаровательную историю она не могла по причине своей полной непригодности к сочинительству. Приукрасить, обвесить шокирующими небылицами — другое дело. Но от начала до конца? И, хоть тресни, я не могла понять, что в этой истории можно приукрасить.

— Волосы пригладь, — торжествующе заметила Бронька. — Дыбом встали.

Естественно. Сказать, что я находилась под впечатлением, — не сказать ничего, а с чувством промолчать. В голове моей уже начали фабриковаться не вполне отчетливые намерения. Даже подошедшая с трубкой мама не смогла извлечь меня из болота тягучих мыслей.

— Тебя. Варюша.

— Привет, мамахен. Звоню из школы, — бодро отрапортовало под какофонию сотен дитятей мое единственное. — Спешу сообщить, что прошло четыре урока, а у меня ни одной лишней двойки, не считая по биологии. Но биологию давай не считать, она не лишняя. Потому что наша биологичка совсем сбесилась. Она всему классу навыставляла «бананов» и наорала так, что... Ой! Мама! Антоха за попу ущипнул!.. Он говорит, я слишком долго с тобой разговариваю, а ему надо позвонить партнеру по бизнесу, а перемена не резиновая!..

— Замечательно, — пробормотала я, продолжая с головой барахтаться в своем болоте. — Только ногти не грызи, Варюша. На кончиках ногтей скапливается большое количество свинца, а он вреден для тех, кто много думает...

— Это ты о ком, мамахен? — удивилась дочь.

— А вот мне обидно, — как бы между прочим заметила Бронька. — Нет, не за себя. И не за дочь твою, которая, уверена, вырастет куда толковее, чем ее бесподобная мамаша. Мне обидно за девочку, о которой я тебе рассказала. Ты не думаешь о том, как ей было плохо, о лишениях и испытаниях, уготовленных ей судьбой. Нет, ты думаешь о том, как из всего этого состряпать новое чернушное чтиво. Ты меня даже не слушаешь. — Бронька оторвалась от табурета и своевременно отняла у меня телефон, антенной которого я уже начала размешивать сахар.

— Неправда, — встрепенулась я. — Эта девочка меня беспокоит, как родная. Но еще сильнее я о ней забеспокоюсь, когда увижу ее собственными глазами и услышу историю во всех шокирующих подробностях. Ты должна организовать нашу встречу, Бронька. Позабыв про страх и длинные руки конторы... Да, — опомнилась я. — Если эти руки и впрямь такие длинные, почему ты мне это рассказываешь? Откуда ты вообще узнала про девчонку?

— Ой, только не надо, — манерно поморщилась Бронька. — Как узнала, как узнала... Спокойно узнала. Клава проболталась — та самая, знакомая моей знакомой. Как узрела меня на пороге — так раскрыла рот и проболталась. Ты же знаешь, мой облик внушает бездну доверия. А зачем я рассказываю — догадайся сама. Но ты уже догадалась, и процесс пошел, верно? И учти, предупреждение о длинных руках не напрасно — измени историю до неузнаваемости, ты прекрасно знаешь, как это делается, опыт наработан.

— Нет, я должна с ней встретиться, — настойчиво твердила я. — Это неотъемлемое право любого литератора — знать правду. Прежде чем изменить историю, я должна знать, что именно предстоит менять. Я могу, конечно, написать, не зная предмета, левой ногой, с похмелья, но это же халтура, согласись. Так большие дела не делаются. Помозгуй, Бронька, ты же пробивная.

— Ну хорошо, — возгордившись своей незаменимостью, согласилась подруга. — Возможно, ты права. Организуем незабываемую встречу в порядке наведения мостов. Иначе, знаю я тебя, разойдешься, а потом нас обеих обнесут желтой ленточкой. Будет тебе рандеву. На днях позвоню. Но одно условие, Косичкина. — Тут Бронька посуровела, а голос ее сделался подобен голосу врача, доказывающего пациенту необходимость полного отказа от спиртного. — Я не знаю, что подвигло тебя на абстиненцию, но подозреваю, это возрастная блажь. Постарайся к следующей нашей встрече от нее избавиться. Не забывай — абсолютно непьющий человек так же близок к улице 905-го года, как и безудержный выпивоха.

Через неделю она объявилась.

— Я звоню тебе с приветом! — прокричала Бронька предельно жизнерадостным голосом. — Мосты наведены и нацелены друг на друга, осталось их только состыковать. Предлагаю прогуляться. Что может быть приятнее прогулки на свежем воздухе? Да, не спорю, хорошо бы посидеть в прокуренной кухне и попить водочки, но это удовольствие сегодня не для нас. Ты не помнишь, какой вид транспорта следует до Искитима?

— Ты составишь мне компанию? — поразилась я.

— Никакой самодеятельности, — строго отрезала Бронька. — Один в поле не трактор. Будешь ходить за мной, как крысеныш за дудочкой крысолова. Я не расслышала, какой вид транспорта следует до Искитима?

— По-моему, электричка, — неуверенно предположила я. — Но мне сдается, что и твой «кефир» неплохо бы туда добрался. Не тайга...

— Мой «кефир» добрался до автосервиса на Большевистской, больше с него требовать нечего, — отрубила Бронька. — Не знаю, почему тормоза решили покочевряжиться — я так редко ими пользуюсь... Прикинь, Косичкина, всю неделю я мучительно перебиваюсь с трамвая на троллейбус и уже готова написать реферат об эрекции в транспорте, но что-то мешает. Очевидно, природное целомудрие. Через час встречаемся на вокзале, у пригородных касс...

Город-спутник областного и международного центра, коим по праву считается наш город, впечатлял своей унылостью. Серые дома, обветшалые стены, грязные лоджии. Затрапезные киоски-«комки», изведенные в Энске еще при старом добром президенте. Подозрительные личности. Даже банкоматы какие-то жуликоватые. Я собралась спять четыре сотни на непредвиденные расходы, так этот железный дундук минуты четыре гудел и вздрагивал, а потом выдал мне рваными десятками, разбавленными для приличия двумя «синенькими» (что бы, казалось, понимал?). Искомая особа проживала на улице Водопроводной, в самом ее конце, вблизи городского кладбища, где о водопроводе даже не мечтали.

— Комнату снимает, — пояснила Бронька. — С работы уволилась, городскую квартиру продала, деньги в банке, а сама вот-вот смоется в параллельные миры.

На крыльце возлежало нечто огромное, добродушное, покрытое рыжей шерстью и сухими листьями. То ли собака, то ли орангутанг, то ли изрядно опустившийся человек. Бронька села на корточки и потрогала ему нос.

— Мокрый, — сделала заключение.

— Не человек, — компетентно заметила я. — У человека нос сухой.

Существо гостеприимно заворчало, поднимая на пас добрые глаза.

— Какое славное животное, — восхитилась Хатынская. — Ну вылитый мой спонсор. Чем больше обретает судимостей, тем добрее становится...

— Вам кого? — высунулась из оконца под стрехой аккуратная старушка.

— Веру Владимировну, — учтиво поклонилась Бронька. — Нам заявлено на полдень по протекции Ады Семеновны и нижайшему соизволению Нины Борисовны. Уж будьте так милостивы, соблаговолите, пожалуйста.

Удивляюсь, как при этом она не поставила меня па колени. Добрая домоправительница любезно препроводила нас в дом и показала комнату, где проживает особа, попасть к которой на прием труднее, чем к кинозвезде. Квартирантка никуда не сбежала. Глубоко вздохнув, девочка в сером свитере предложила нам присесть па покатый диван (для гостей — чтобы быстрее уходили) и тихо поинтересовалась о цели визита. У нее было очень приятное осунувшееся лицо. Она казалась подавленной, невзирая на то что с момента интересующих нас событий минуло больше месяца. Я объяснила ей цель своего прихода, отметив при этом с большим сожалением, что девочка совсем замкнулась. Встретив нас, она пыталась улыбнуться, а сейчас сидела без движений, ни жива ни мертва, и угрюмо смотрела в глубь пашей с Бронькой злодейской сущности. Больше всего на свете ей хотелось выгнать нас вон. А потом забыться.

— Поблагодарите вашу подругу с длинным языком, — пошла в наступление Бронька. — Некую Клаву Сурикову. Заодно и меня благодарите, девушка. Не прими я надлежащие меры, ваши приключения стали бы достоянием всего региона. Клава предупреждена, что дальнейшая работа языком гарантирует приход крепких ребят с длинными глушителями на стволах; поэтому она будет молчать, в какую бы пытку это ни вылилось. А с нами вы можете чувствовать себя совершенно свободно. Посмотрите на наши открытые, доверчивые физиономии.

— Мы друзья, Вера, — добавила я.

Девчушка меланхолично усмехнулась:

— Друзья — это не те, с кем видятся впервые. Извините.

— Полностью с вами согласна, — закивала кудряшками Бронька. — Мы можем прийти во второй и в третий раз. Мы можем выставить охрану за калиткой и превратиться в дружно спаянный коллектив и не расставаться никогда, покуда смерть не разлучит нас. Кстати насчет спаянности... — Бронька замялась и стала бросать на меня призывно-возбужденные взгляды — мол, давай же хоть (раз воспользуемся ситуацией, когда я не за рулем. Трое составляют коллегию, и весь этот джаз...

— Вы хотите сказать, у вас есть средство для спаивания... в смысле, для спаяния коллектива? — улыбнулась девчушка.

— А вы хотите, чтобы мы пришли с вафельным тортиком? — вызывающе бросила Бронька. — Извините, девушка, одна из присутствующих здесь дам, но не вы и не я, прекрасно знает, что такое депрессия и как с ней бороться. От себя могу лишь добавить, что это не водка.

Это был клубничный торт со взбитыми сливками и емкость традиционного мартини. Мы приобрели их в центральной части городка, где поддерживалась видимость благополучия.

— Подождите, — покрываясь тигровыми пятнами, пролепетала девчушка. — А какая мне выгода от моей болтливости?

— Никакой, — охотно внесла ясность Бронька. — Просто особу, сидящую напротив вас, не остановить никаким глушителем. Она перевидала этого добра целый арсенал. Она опишет вашу историю в меру своего понимания на основе уже известных скудных фактов, и чем закончится в дальнейшем это дело — неизвестно. Вдвоем же вы непринужденно обсудите, какие темы лучше опустить, какие затронуть, а на чем следует заострить особенное внимание. Для вашей же пользы. И перестаньте, Вера Владимировна, смотреть на нас как на тайных агентов, жаждущих экзекуции. Мы законопослушные и добропорядочные гражданки и явились сюда по собственной инициативе.

— Достаем «паяльник»? — тихо мурлыкнула я.

— Доставайте, — еще тише сказала Вера. — Но не думайте, что с этого часа вы обладаете защитным тотемом. Я заранее вас предупреждаю. Эта история случилась полтора месяца назад, и по сей день я пребываю в страхе. Скажите, я похожа на человека, способного беспричинно пребывать в страхе?

— По правде говоря, я об этом думала, — призналась Бронька. — Насколько я в курсе, вы проявили недюжинную выдержку и отвагу. Вы вырвались из когтей жутких монстров только благодаря вашим личностным качествам. И вдруг такое дальнейшее поведение. Увольнение с работы, продажа квартиры, переезд в «мексиканские» трущобы... Не могу поверить. Вас не тронули. Пожалели. Ну неделю можно попсиховать, ну две. Извините, Вера Владимировна, либо вы на этом деле хорошо переломились, чему лично я не верю, либо ваши дела по-прежнему плохи. А, следовательно, и наши... — До моей подруги наконец дошло, что все беды начинаются с малого. Она украдкой покосилась в окно и очень задумчиво уставилась на меня. Не пора ли, мол, линять?

— Вас нашли, — догадалась я. — Предложили сделку: вы уходите в тень, молчите во все стороны, и вас оставляют в покое. Или что-то другое. Пострашнее. Допустим... поработать на них.

— Примерно. — Вера опустила голову. — Плетью обуха не перебить. Тем паче монолитный обух. Ко мне «официально» никто не подходил. Эти люди избегают личного контакта, они общаются по телефону. Но они подослали ко мне своего человека... Я не хочу об этом говорить, это слишком личное. Они поступили подло, воздействуя на меня через того, кому я доверяла... Они не остановятся ни перед чем, они пойдут по трупам, лишь бы добиться своего! Они не любят проигрывать. А я не хочу на них работать!.. Скажите, вы не потеряли желание услышать мою историю?

Мой задор слегка скукожился. Я бы охотно взяла тайм-аут, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Но Бронька уже обдумала. За меня и за всех присутствующих.

— Ой! — сказала она, свернув с мартини пробку. — Как глупо я поступила. Задумалась, блин, ворона...

Пришлось расставлять бокалы. А какое потребление без приятной, задушевной беседы?



— Разорви мои уши... — восхищенно вымолвила Бронька. — Какая клюква...

Я усердно анализировала услышанное.

— Вы многое недоговариваете, Вера. Но не думаю, что вас соберутся ликвидировать. По крайней мере, следуя здравому размышлению. Это никому не нужно. Вы не являетесь носительницей чрезвычайных секретов и не знаете конкретных имен. Перед вами проходили псевдонимы и прозвища. Следов конторы не найдут даже гениальные сыщики. Известные вам факты — сплошная беллетристика. Успокойтесь. Я понимаю ваши чувства, мне бы тоже было неприятно на вашем месте. Но не надо драматизации — вас просто пугают. К тому же вы не обращались в органы. Вот и впредь не обращайтесь — пустое. Не поверят. А поверят — не помогут. Наши органы служат не для раскрытия преступлений, а для их фиксации.

— А вы считаете, я сама об этом не думаю? — улыбнулась Вера.

А ведь она совершает ошибку, вдруг, подумала я. Хорошо, по нашим лицам и поведению можно понять, что ни к каким зловещим конторам мы с Бронькой не относимся. Опытной журналистке это сразу по силам. Но что мешает нам с Бронькой относиться к зловредным конторам? К одной из желтых газет, коих развелось, как собак нерезаных? Коим наплевать на курву-судьбу отдельного человека, а возбуждают лишь жареные фактики, прямо влияющие на зарплату? Неужели она этого не учитывает?

Но девчушка нам попалась сообразительная. Она многое учитывала и предвидела.

— Если факты, описанные мною, попадут в газету, — тихо сказала она, — то журналистский коллектив во главе с редактором крупно об этом пожалеет. Это не моя угроза.

— Ради бога, — согласилась я. — Вас никто не подставляет, Вера. Публикация состоится в отдаленном будущем. Или вообще не состоится. Абсолютно новый антураж. Новые действующие лица и исполнители. Новые побудительные мотивы. Все, что может измениться, изменится. Останется только суть, о которой вам лучше и не думать: сомневаюсь, что публика, вогнавшая вас в это нелепое состояние, читает бульварные романы.

Но даже в ту минуту я отчетливо поняла, что ставлю перед собой очень деликатную задачу: видоизменить все, не меняя ничего.

Глава первая

Отродясь не увлекалась готическими романами. Не люблю архаику — по определению. «Готический» в переводе с итальянского — «варварский». Все эти мрачные сооружения с заплесневелыми стенами и дырами в полу, аттики, портики, пинакли с аркбутанами, фамильные призраки, маньяки-оборотни и прочие товарищи Франкенштейна, бродящие по пыльным галереям и худым кровлям. Писк мышей, таинственные детские голоса... Несерьезное занятие. Мне куда по душе новейшая история. Период между мировыми войнами. Особенно Америка двадцатых — тридцатых годов — с ее возведенными до абсурда кризисами, депрессиями и калейдоскопом мафиозных разборок. Все эти Торрио, Колоссимо, Альфонсо Капоне, воздетые до ранга национальных героев. Интерес к борьбе добра со злом и определил выбор профессии. Мне пришлось пройти через тернии и окутанные дымом семейные баррикады.

«Прилежная вырастает девка, — похвалил меня однажды отец на закате моих школьных дней. — Отчетливо видны способности к точным дисциплинам. Вдумчива, усидчива. Пусть идет в технический вуз. А закончит — определим по научной линии. Будет женщина-профессор». — «А мне вот кажется, ее не привлекает наука, — возражала более проницательная мама. — Выбор вуза несуществен для девочки. Она же интроверт. Пусть учится там, где легче. А окончит — замуж выйдет, детишки пойдут. При хорошем муже станет домохозяйкой — разве позорно в наше время быть домохозяйкой? И не спорь, Владимир, это очень ответственное и трудоемкое занятие...» — «Вы слепые, как кроты, — заявляла при удобном случае Нина Борисовна — тетушка по отцовской линии — хрипатая и мужеподобная главврач Первой клинической больницы. — У ребенка ярко выраженные способности к медицине. Разуйте глаза — это самое перспективное и выгодное направление. Через десять лет профессия врача в нашей стране станет определяющей. Высокая зарплата, связи, устойчивое положение в обществе!..»

«И ничего нет невозможного для врача для неотложного», — ухмылялся в усы отец. «Вот именно!» — кричала тетя Нина. Она имела тайное влияние на отца. Но не всегда. Мама в грош не ставила тетю Нину. А отец никогда не слушался маму. Получались лебедь, рак и щука, тянущие несчастный воз (то есть меня) в разные стороны. Увы, особой страсти к наукоемким отраслям я не испытывала. В ученые, доценты с кандидатами таких, как я, не принимают. Их могут потерпеть лишь па каком-нибудь заштатном заводике по производству железа имени Первой пятилетки, да и то при условии, если на заводе не платят зарплату. Оканчивать по примеру матери институт домработниц меня тоже не прельщало. Не для того рождалась. Слишком накатанный путь. Это раньше при отсутствии кухонной техники и элементарных продуктов содержать дом казалось невероятным делом. Нынче при наличии денег это не вопрос — суп из кубиков сварила, и уже супермама... Что же касается медицины, то эту тему могли и не поднимать. Несложное слово «скальпель» я стабильно ассоциировала со словом «скальп», а понятие «доктор» — с доктором Моро, Менгеле, Геббельсом и прочими славными представителями этой уважаемой профессии. Оттого неудивительно, что при подобном отношении к жизни я выбрала единственный приемлемый путь — в журналистику...

Мама с папой погибли в автокатастрофе, возвращаясь с дачи. Лох уснул за рулем, выехал на встречную полосу... Я осталась одна — со свежим аттестатом на руках. Потрясение было столь велико, что в этот год я даже не пыталась поступать. Пустая голова — хоть шаром покати. Девяносто третий — год великих потрясений и захватывающего роста цен — я просидела дома, штудируя спецлитературу. Благо деньги у родителей имелись — причем в шикарной американской валюте. Отец являлся сопредседателем совместного со шведами предприятия, которое действительно что-то производило, окромя воздуха, оттого и не накрылось в первые годы «черной» демократии. Через год я безо всякого усердия поступила на журфак.

Криминальная колонка в областной молодежной газете была тоненькой, как прокладка, но тянулась на четыре долгие страницы. Не хочу хвастаться, но треть добытой информации принадлежала единолично мне. «Ты же впечатлительная, как Золушка, Вера, — удивлялся мне в лицо главред Плавский — большой любитель поездить на кривой козе. — Объясни, каким образом к тебе стекается информация?»

Объяснить необъяснимое очень трудно. Любила меня информация. Впечатлительность шагала в ногу со вредностью, подчас изрядно отставая. На второй год она отстала безнадежно и уже не догоняла. К третьему году она плелась в обозе моих характерных добродетелей — за честолюбием и стремлением разбогатеть — и значительно видоизменилась, сохранив лишь влияние на личную жизнь. Криминальные сводки в огромном городе, где за сутки случаются двести краж, десятки разбоев, грабежей, пяток бытовых убийств и хотя бы одно завалящее заказное, не способствуют чрезмерной впечатлительности. Я нюхом чуяла эти преступления. Я с головой уходила в работу, выискивала жареное, опрашивала людей, не замечая порой, что в мозгах образуется перекос, а реальность смещается в сторону. Очевидно, в такие моменты преобладало чувство собственной значимости. Оно и довело меня в один прекрасный день до греха.

Этот сентябрь с первых дней не задался. Дождливое лето напрочь выбило из колей. Злоумышленники украли счетчик со щитка в подъезде. Старую электроплитку из подвала. Рыбки в аквариуме дружно сдохли. Кот Акакий долбанулся с третьего этажа и со страху сделался мудрым, то есть окончательно спятил. Вслед за ним глюкнулся компьютер — практически новый и ни разу не объезженный. В аккурат на собственное рождение (в пятницу, 13 числа) я зашла к соседке Маше и нашла у нее под одеялом собственного приятеля Рудика, который час спустя ожидался к моему столу. А корица, за которой я к ней пришла, собственно, Рудику в торт и полагалась. Вот такая вышла клубника со сливками. Стало противно от этой потной мышиной возни. В сей же час эти двое были вычеркнуты из моей жизни. Торт я съела сама. Валерьянку и вермут разделила с Акакием. Рудик полночи бился в дверь, умоляя о снисхождении, а я лежала, купаясь в слезах, и вспоминала нашу первую встречу, когда редакционный «уазик», спешащий на очередную «жареху», красиво взял на таран серебристую «тойоту», раскромсав ей передок. За рулем «тойоты» сидел большеглазый блондинчик. Он смотрел на меня во все глаза, а по лбу тоненькой струйкой бежала кровь. Между нами прошмыгнул Эрот — веселый такой, шаловливый. Не уследили... Не успели понаехать гаишники, а он уже пригласил меня в ресторан. Не в какой-нибудь, что выросли как грибы, а в почтенный, уважаемый элитой «ЦК». Там он снова смотрел на меня огромными глазами. И в постели продолжал. И из кухни наутро косил, пока мастерски сжигал яичницу. Через неделю смотрел. Через две. Через месяц и даже через полтора. Правда, в жены брать не спешил.

С тех пор я ела только торт «Причуду» от фабрики «Большевик».

Апофеозом же моих сентябрьских несчастий стала статья с непроверенным материалом. Главный в это время был в отлучке, и схватить меня за руку оказалось некому. Но я-то была уверена, что материал проверенный! Досконально — до последней буковки и запятой перед причастными оборотами. К сожалению, фигурирующий в нем господин, укокошивший по пьяной лавочке двоих законопослушных граждан, оказался пи много ни мало племянником мэра. То есть человеком, обладающим неприкосновенностью от разного рода злопыхателей. То есть в принципе невиновным. И такой обидный материал в уважаемой молодежной газете, по мнению руководителей города — сущий пасквиль. Молодой человек, за неимением Corpus delicti, был освобожден из мест предварительных заключений, а мне строжайше порекомендовали извиниться. «Не скажу, что ты совершила преступление, Вера Владимировна, — скорбно поджав губки, заявил умудренный шишками редактор, — но опасная халатность налицо. Могла бы и посоветоваться с битыми товарищами. Учись работать головой, а не ручкой, однако. Ты не хочешь куда-нибудь исчезнуть деньков на двадцать? Работа, оно конечно, дело нужное, срочное, но как бы тебе это помягче выразить...»

Я сама не глупая, понимаю отношения четвертой власти с первой. Мысленно пожелав трусоватому редактору всего наихудшего, я сунула под мышку кофеварку и отправилась под домашний арест. А куда мне идти? За вынужденный простой никто не заплатит. Оплата побуквенная (сижу по ночам и считаю буковки, суммируя трудовые копеечки). Хорошо, хоть открытым текстом не уволили. «Не психуй, Верунчик, образуется, — посочувствовал на прощание Лешка Первомайцев, невзначай прикрывая локтем забытую мною банку растворимого кофе. — Ты все равно переработала. Отдохни, покопайся в себе». — «Конечно, Лешенька, — печально улыбнулась я. — Хорошо, что существуют тупики: можно остановиться и оглянуться».

В кои-то веки я навела порядок на балконе.

Этот малолетний урод, выпущенный из милиции, позвонил мне тем же вечером.

— Ну что, коза, угомонилась? Заруби на носу, сука рыжая, если вякнешь еще не по теме — то кранты, пиши отходняк по собственному желанию, догнала, а?

Вообще-то я шатенка. Чем и горжусь. Не опуская трубку на рычаг, я позвонила в ближайшее отделение и дословно описала ситуацию. Милиция вдохновенно помолчала. Потом поинтересовалась (лирично):

— А вы ничего не путаете, девушка?

— Это как? — удивилась я.

— Дело в том, что у нас лежит заявление от гражданина Чистякова А. В. В нем он пишет, что подвергается ежедневным нападкам со стороны некой гражданки Поляковой В. В., в связи с чем убедительно просит органы милиции оградить его от этих настойчивых домоганий всеми доступными нам средствами.

— Ух ты, — восхитилась я. — А чем я ему насолила, он не пишет?

— Очень даже подробно. Вы надеялись его соблазнить, польстившись на трехкомнатную квартиру в «доме под строкой», а когда не удалось, прибегли к угрозам и дешевому шантажу.

— Ну извините. — Я вздохнула и повесила трубку.

Из оцепенения меня вывел продолжительный звонок в дверь. Я как чувствовала неладное — не пошла открывать. Звонили настойчиво — сначала длинно и пронзительно, потом короткими захлебывающимися трелями. В завершение начали пинать.

— Ну ты, коза! — молодо и агрессивно орали на весь подъезд. — А ну открывай, шмара драная! Мы тебе шерстку вылижем! Уроем, б...! Еще один звонок, и молись за свою задницу, сучонка, не жить тебе, усекла, отпендюрим и забьем на хрен!..

Этих одноклеточных там было как минимум трое. Попинав дверь, они сковырнули звонок, некоторое время постояли, погоготали, после чего убрались. А меня добрых полчаса после ухода этих отмороженных било крупной дрожью. Так уж получилось, что в просторной двухкомнатной квартире после смерти родителей я проживаю одна. Приятеля с треском выгнала, замужем — никогда. Хотя однажды пыталась. Впору фильм снимать про сбежавшую невесту. Женишок мне в принципе нравился, хотя и имелись у него определенные странности, заставлявшие задуматься. Например, мамаша с головой горгоны Медузы, к которой он относился, как солдат-новобранец к большому трехзвездочному генералу. Она явилась на «смотрины», вся из себя размалеванная, но на меня даже не глянула. Ходила из комнаты в комнату, осматривая квартиру, на глаз прикидывала высоту потолков и настойчиво интересовалась, во сколько кирпичей несущая стенка. Уяснив, что в два, заметно оживилась. «Женитесь, дети мои!» После этого визита мои матримониальные устремления как-то съежились. «Ты не останешься сегодня на ночь?» — уныло спросила я у будущего супруга, когда мамаша удалилась в туалет. «Не могу, родная, — растерянно пробормотал тот. — Мне маман не разрешила. Говорит, до свадьбы я обязан ночевать дома. А как раз сегодня она хочет со мной побеседовать». Не думаю, что этой ночью мамаша предлагала сынку столько суверенитета, сколько он сможет унести. Дальнейшие свидания подтвердили — дело не к добру. Я стала искать повод не выходить замуж. Любой. Как назло, эти упыри почувствовали мою настороженность; за неделю до свадьбы — ни одного повода! Пришлось самой фантазировать. Мой дражайший суженый (скорее дрожащий и ряженый) обожал бисквит с кремовой заливкой. Я загрузила эту беду в жарочный шкаф, а сама принарядилась, глазки подвела. А сунула голову в духовку — горячая волна как ударила мне в лицо!.. «Ты какая-то не такая», — подозрительно заметил жених, входя в квартиру. «Сайты не такой», — проворчала я и посмотрела в зеркало. Да как застыла с раскрытым ртом. Ну и корова! Ресницы слиплись, щеки в жирных разводах! Зато бисквит на столе. Пока он корчился от хохота, я решила твердо — вот он, повод. Замуж ни ногой. И не пошла. «Ты знаешь, мама разрешила последнюю ночь перед бракосочетанием провести с тобой», — обрадовал меня женишок. Ну конечно, подумала я, все ждалки прождала. «Голова побаливает от счастья, — с сожалением вымолвила я. — Давай последнюю ночь проведем раздельно, а завтра сольемся в тихом семейном экстазе?» Он посмотрел на меня очень встревоженно — не собралась ли я в последнюю ночь гульнуть на стороне? Но ушел, традиционно чмокнув меня в ухо. А я по-быстрому собрала вещички, бросила сверху томик Хмелевской с романом «Бесконечная шайка» и на недельку перебралась к подруге. Но и там меня нашли несостоявшиеся родственники. Разъяренная свекровь грудью билась в дверь, требуя сатисфакции, а подруга встревоженно интересовалась, не вызвать ли знакомых братков для рассеивания свадебной церемонии, а то ведь эта фуфырища дверь вынесет...

Последний визит молодого поколения остро напомнил о событиях трехлетней давности. Я извлекла из пыльных запасников газовый «ИЖ» и положила в прихожей. Буду отбиваться до последнего вздоха. Но наступило подозрительное затишье. Сорок восемь часов меня никто не беспокоил, не звонил, не выламывал дверь. По естественным причинам я из дома никуда не отлучалась. Читала труды американских публицистов о кумире моей юности Аль Капоне. Пила кроваво-красный каркаде (для окончательного отощания) и догрызала последние сухарики. На исходе второго дня позвонил Лешка Первомайцев — поинтересоваться, в какой стадии гнилостных изменений я пребываю.

— В стадии самоедства, — тускло отчиталась я. — Доедаю желудок. Кожа отлипает лохмотьями, образуются гнойные нарывы, кишащие опарышами, чернеют ноги, и волосы вылазят пучками.

— Это не страшно, — решил Первомайцев. — Поправишься. У меня вон тоже волосы вылазят. Не шучу, Верунчик. С жуткой силой, я конкретно в панике. Ты не знаешь эффективного новомодного средства от облысения? Я уже перепробовал все старомодные, только хуже стало.

— Знаю, — сказала я. — Кастрация.

Лешка обиженно попыхтел в трубку:

— М-да, Верунчик, чувствительно... Похоже, тебя там основательно приперло... Между прочим, я вчера ходатайствовал о тебе. Поднялся к Плавскому, не убоялся, и расписал все твои достоинства, о которых ты постеснялась ему сообщить. Он выслушал меня благосклонно. Не нужно стесняться своих достоинств, Верунчик.

— Я еще не уволена? — с бесстрашной невозмутимостью спросила я.

— Ну что ты, — подчеркнуто бодро возмутился коллега. — Таких, как ты, увольнять нельзя. Им сопутствует удача. От них всего лишь раз в году бывает вред, а ежедневно — польза. Но ты знаешь, Верунчик, — перешел на нормальный стиль общения Первомайцев, — я бы посоветовал тебе лично связаться с Плавским. Трудно признаться, но ты лидер группы риска. Секретарша Ангелина проболталась, что он звонил Каховцевой из «Знамени Сибири» — ну, ты знаешь эту бесстыжую мымру, маму удавит за скандальный сюжет! — и настойчиво интересовался, не согласна ли она за баснословный оклад перейти в нашу газету. Не могу взять в толк, к чему бы это?

Повесив трубку, я принялась усиленно размышлять. Мысли роились в голове самые отвратные. С попаданием в черный список для меня закрыты все газеты города, даже хваленые «независимые». Даже те, где в руководстве сидят приличные с виду люди и кричат на каждом углу, что при подборе кадров руководствуются профессионализмом.

Впрочем, с последними можно поработать под псевдонимом. Или, к примеру, помолиться за дальнейшее благоденствие и процветание отдельно взятой невелички. Или без ложной гордости позвонить Плавскому, спеть аллилуйю, покурить фимиам и прогнуться радугой.

Ни одна из этих задумок не была реализована. По мою несчастную душу явился демон. Черный ангел в человеческом обличье, имеющий желание ввергнуть меня в пучину ада...

Пролетели другие сорок восемь часов.

— Вера, дорогая, мы так давно не слышались! Как ты поживаешь? — раздался в телефонной трубке подзабытый щебет подружки Клавы (со времен осады ее квартиры разгневанным семейством жениха ипохондрик Клава старается со мной не общаться).

— Неплохо, — процедила я. — Все по-старому: живу, кайфую. Повелеваю временем и пространством.

— Куришь?

— Курю. Две пачки «Беломора» натощак. Как молитва.

— Господи, да когда же ты накуришься? — Очевидно, дым моих безвредных сигареток долетал на другой конец города. Или Клава опять где-то вычитала, что курение опасно для здоровья. Я приготовилась к затяжной осаде. Что может быть хуже мнительной классической зануды?

Ноу Клавы в этот день имелись на меня другие виды.

— Чем ты занимаешься? — радостно спросила она.

— Ем торт «Причуда» от фабрики «Большевик», — соврала я.

— Маша тоже просит кусочек, — хихикнула Клава. — Слушай, подруга, есть возможность смотаться в Англию. На недельку и назад.

— Ну смотайся, — снисходительно разрешила я.

— Не мне, а тебе.

Прозвучало очень странно. Я в растерянности помолчала.

— Растолкуй.

— А все очень просто, как замуж выйти, — щебетала канарейкой Клава. — Я бы и сама охотно съездила, но не могу. У меня мигрень в голове — это раз. Юбилей на носу — это два. И в загранпоездку требуется журналистка — это три. А я затурканная медсестра в психичке. Умею писать только жалобы главврачу на непристойное поведение пациентов и заявления на отпуск.

— Ты здорово объясняешь, — похвалила я. — Попробуй еще разок.

— Дочирикались, — захихикала Клава. — Повторяю для глухих тетерь. Требуется репортер для поездки в Англию — в свете освещения одного светлого и радостного события. Аккредитация необязательна. Рядом со мной сидит моя старая знакомая... Вернее, старая знакомая моей покойной мамы — она так утверждает и говорит, что у нее по личным, неотложным причинам срывается командировка в старушку Англию... вернее, уже сорвалась, и нет ли у меня знакомой журналистки по имени Вера Владимировна Полякова, не испытывающей отвращения к загранпоездкам?

— А тебе не кажется, что это звучи т глупо? — резонно заметила я.

— Ой, Верунчик, а давай она сама тебе все объяснит? Ты располагаешь свободным временем? Зачем мы будем играть в испорченный телефон?

— Хорошо... — Я чуть помедлила. — Пусть приезжает. Но объясни этой... старой знакомой, что я безумно занята и уделю ей не больше получаса, а к чаю смогу предложить только чай, поскольку торт я уже доела.

Через двадцать минут постучали в дверь — ровно столько надо, чтобы при наличии «зеленых» светофоров доехать на такси от Клавы до меня. Я изучила в глазок перспективу лестничных пролетов и неестественно прямую особу, застывшую перед дверью. Она смотрела на мой раскуроченный звонок.

— От Клавы, — негромко сказала женщина.

Пароль сработал. Я отомкнула оскверненную малолетними убийцами дверь. Впустила незнакомку.

— Здравствуйте, — сказала незнакомка.

За исключением черного плаща и неестественно прямой спины, в ней не было ничего демонического. Ни одной приметы, указывающей на причастность моей гостьи к войску «ангелов тьмы». Улыбчивая женщина с приятным усталым лицом. Ровная стрижка, ухоженные руки. Шляпка — как у всех. И для «старой знакомой» не такая уж старая. Ну сорок — сорок два. Немного застенчивая, немного растерянная. Но явно ждущая от меня принятия решения.

— Добрый день, — поздоровалась я. — Проходите, пожалуйста.

Она отказалась от чая. Отказалась от приглашения присесть в мягкое кресло. Опустилась на краешек стула и безотлагательно приступила к делу.

— Вы простите меня, Вера, за сумбурное начало... Дело в том, что я не могу поехать в Англию — по семейным обстоятельствам. Они возникли внезапно — эти досадные обстоятельства... Понимаете, Вера... — Женщина слегка порозовела. — У меня сын слег... в клинику для страдающих наркологической зависимостью. Мы с таким трудом его туда поместили — он сбежал из дома, прятался на даче, отлавливали с помощью милиции, на грядках, как какого-то кролика... — По виску женщины резко запульсировала фиолетовая жилка. Но она сумела справиться со сложными чувствами — висок быстро успокоился и побледнел. — Словом, обстоятельства убедительно требуют моего присутствия в стране. Вы должны понять. Мы найдем другого человека, в этом нет проблемы. Но не хотелось бы подводить руководство. И... людей, о которых я должна написать. Пока оформят нового работника, пока согласуют в Англии, уйдет полмесяца. А встречу никто переносить не будет, и через неделю репортаж должен быть готов. В этом нет ничего сложного, поверьте — три-четыре дня повертеться в компании интересных людей и сделать набросок статьи обо всем, что там увидите. А какие там дивные места, Вера... Просто сказка. Восточное побережье Англии, уютный домик, полный пансион, непуганая природа...

— Подождите, — некультурно перебила я. — Во-первых, вы не представились. Во-вторых, звучит по меньшей мере странно. Описанное вами удовольствие можно предложить любому журналисту — он с восторгом согласится. Покажите мне человека, несогласного на всем готовеньком посетить Англию. Это абсурд. И незачем ради поиска подмены лететь в Сибирь, выходить на мою подругу и совершать кучу других малопонятных действий, когда это можно сделать проще. Ведь вы не сибирячка? Ваша манера вести себя, невзирая на хорошее воспитание, с головой выдает в вас коренную жительницу столицы. Это не чудно?

Она ни капли не сконфузилась. Напротив — она обрадовалась моим словам, приободрилась, как будто я ей подыграла.

— Очень рада, Верочка, что вы умеете думать. И не падки на дешевые посулы. Спешу привести вам один убедительный довод. Надеюсь, вы не против? — Она открыла сумочку и извлекла на свет обтянутое кожицей удостоверение. — Откройте, пожалуйста, и внимательно изучите. Это документ, удостоверяющий мою личность.

Я открыла документ и внимательно изучила. Предложенное мне удостоверение не могло не вызывать уважения. Это были корочки одного видного московского издания, учрежденного еще во времена папы-Ленина и благополучно дожившего до наших дней. Фотография изображала женщину, сидящую на моем стуле. Возможно, слегка помолодевшую, но, вне всяких сомнений, ее.

— Не замечаете ничего необычного?

Для других — нет. Для меня — пожалуй. Не создай я искусственную преграду своему удивлению, оно бы выразилось в более адекватной форме. Но я намеренно себя сдерживала. Отделалась ухмылкой.

— Впечатляет, — сказала я, возвращая удостоверение. — Местами даже забавно. Вы — Полякова Вера Владимировна. Я, собственно, тоже.

— Я в курсе, — кивнула женщина. — Оттого мы и сидим рядом.

— Трудно было меня найти?

— Практически без проблем. Полчаса компьютерного времени. Существуют файлы, дающие всестороннее представление о российском журналистском корпусе. К сожалению, не просто получить на них разрешение, эти списки — в компетенции федеральных органов госбезопасности, но если у вас имеются связи... — женщина многозначительно помолчала, — то поиск значительно упрощается. Простите, что вышла на вас через Клаву, это глупо, неэтично... Хотелось схитрить, а получилось убого. Еще раз простите. Признаться, я оробела. Слишком редкое совпадение, знаете ли. Дело в том, что в Англии ожидают именно Полякову. Веру Владимировну. Долго объяснять, да и ни к чему, наверное. На месте поймете. Это связано с консервативным мышлением англичан, кардинально отличающимся от нашего. Нет, ничего серьезного, уверяю вас. Но спорить с ними бесполезно — упертые, как бараны... — Моя абсолютная тезка на мгновение растянула губы в улыбке. — А работа, как я уже говорила, очень непыльная. Вы согласны, Вера?

В этой женщине, несмотря на приятную внешность, было что-то магическое. Она смотрела на меня запавшими, почерневшими от усталости глазами и каким-то невероятным образом умудрялась глушить во мне тревогу. Так летучие мыши-вампиры с первым укусом вбрызгивают под кожу жертвы обезболивающую жидкость, дабы впоследствии безбоязненно присосаться и с чувством попировать на ничего не подозревающем животном.

— Вы согласны? — повторила она. — Уверяю вас, это чистая, не сомнительная в плане легитимности поездка. Вы спасете меня, а я при случае отблагодарю вас.

— Ну не знаю... — забормотала я, проявляя презренное малодушие.

— Скажите, у вас имеется загранпаспорт?

— Ну конечно, но...

— Прекрасно, давайте его сюда. Вот конверт, здесь командировочные. Десять тысяч рублей — на билет до Москвы и обратно. Рейс «Трансаэро», очень удобен. Двести фунтов стерлингов — непредвиденные расходы. Послезавтра в Москве зайдете по адресу Сущевский Вал, двенадцать, квартира шесть. Вам выдадут паспорт с проставленной визой, там же — билеты до Лондона и назад. В Хитроу вас встретят... Полагаю, вы сумеете отпроситься у начальства под благовидным предлогом?

Я растерянно вертела в руках абсолютно белый конверт. Он казался пухлым и заманчивым. А загадочная женщина уже направлялась к выходу.

— Не забудьте одеться по погоде, Вера. Сводки «Евроньюз», канал «Культура». С семи утра до полудня, каждые полчаса. Я очень на вас надеюсь, вы же не подведете меня? — Она взглянула на меня с настойчивой человеческой надеждой и тепло распрощалась.

Дьявол склонен быть притворщиком. А эта женщина не являлась пешкой в руках Дьявола — она являлась ближайшей его сподвижницей. И притворялась — будь здоров. Дурная тетка, стерва она... — пробуждалось во мне здоровое нытье и быстро засыпало. Загранпоездками я не избалована. Единственная Прага прошлым августом — по итогам удачно завершенного «криминального» года — произвела на меня беспощадное впечатление. Я бродила по улочкам Старого Мяста, по Градчанам, по Карлову мосту, по красивейшему Еврейскому кладбищу и чуть не плакала от бессилия, что все это не мое. А мое — это жалкая квартира в доме эпохи позднего сталинизма в районе пересечения двух улиц со страшными названиями — Ленина и Советская, в далекой, заметенной сугробами Сибири, которая даже у россиян не всегда ассоциируется с собственной страной. Да работа — на чертовом четвертом этаже, состоящая из кофеварки, компьютерного гения за соседним столом да массы дурных новостей. Не поеду больше за границу, решила я год назад. Только нервы мотать.

Но я летела — быстрее ветра. За пределы СНГ улетать легко — возвращаться трудно. Нестыковки в объяснениях визитерши просматривались явно (особенно про чадо в наркологической клинике — свежо просто до тошноты...).

И в манере себя вести сквозило нетерпение. И документы оформились слишком быстро. Невероятно быстро! Без малейшего моего участия! На Сущевском Валу дверь открыл прозрачный субъект с повадками привидения. «Вы одна?» — спросил, как выдохнул. «Нет, — подумала я, — со мной наемный убийца и еще кое-какая нечисть». Привидение внимательно осмотрело лестничные марши, вслушалось в тишину подъезда, после чего пригласило меня войти в коридор. В самый типовой коридор заурядной московской квартиры — проще говоря, большой. А само астрально растворилось в полумраке комнат. Вернулось и всучило мне очередной белый конверт. Не успела я и рта раскрыть, а привидение уже скрипело замками и зловеще изрекало мне в лицо: «Счастливого пути, барышня...»

Других необычных моментов я не отметила. Я утонула в кресле рядом с иллюминатором, тянула тоник и тихо кайфовала. Вот он, шанс — досадить злосчастному миру! И себя развеять. Нету сил сидеть в четырех стенах, размышляя о незавидном будущем. Достало! А вдруг в туманном Альбионе я найду свою удачу? Месяц мой — сентябрь, сентябрю положен сапфир (означает ясный ум), а сапфир венчает корону английской королевы, в чью сторону я и направляюсь... Чем не цепочка?

По прибытии в Лондон я воочию убедилась — удачу придется искать в плотном тумане. Аэропорт Хитроу и его окрестности затягивал густой кисель с ароматическими добавками смога. Моросило что-то непонятное. Местное время — шесть утра, а что будет твориться с этим воздухом к вечеру, когда он нагазуется до предела?

— Изложите цель вашего визита в страну, — протянув паспорт, прохладно поинтересовался лощеный работник турникета.

— О, сэр... — растерялась я. Мобилизовала школьные знания и зачастила на ломаном королевском: — Работа и еще раз работа, сэр. Видите ли, я журналистка, прибыла по частному приглашению и должна осветить одно яркое событие местного масштаба... Сверх того, я всю жизнь мечтала посетить вашу страну — колыбель, так скажем, цивилизации и оплот протестантизма. Я хочу воочию лицезреть Биг-Бен, Вестминстерский и Букингемский дворцы, Трафальгар сквер, Гайд-парк, Британский музей и господина Тони Блэра... Это не утопия, сэр?

Он с изумлением выслушал про «колыбель цивилизации» и действующего премьера, но не стал настаивать на моем выдворении из страны. Я забросила на плечо сумку и отправилась дальше — прямиком к подтянутому мужчине в ворсистом шевиотовом костюме. Он держал в руке табличку: «Полякова». У него была приятная, хотя и не особо выразительная внешность. Но улыбаться он умел со всем шармом, что и начал делать с первых же минут знакомства.

— Бригов. Вадим, — протянул он широкую ладонь.

— Вера. Полякова, — немного удивленная, я ответила на рукопожатие. По каким-то детским причинам я вообразила, что встречающий будет аборигеном. С моноклем в кармане.

— От вас источается запах фиалки, — откровенно сообщил встречающий, продолжая улыбаться. Руку, впрочем, отпустил.

— Это знак дурного тона? — Я кокетливо хлопнула глазками.

— Вовсе нет. Признак моветона — в отсутствии женского аромата. На это, кстати, падки местные женщины. В далеком прошлом прекрасные туземки носили диадемы. Ныне они скучны и озабочены мужскими проблемами. Даже жуирствующие особы не издают ароматов. А настоящая шатенка обязана пахнуть фиалкой. Так же, как блондинка — серой амброй, а брюнетка — черным деревом и мускусом. Это сказал один мудрый медик в девятнадцатом веке, ваш покорный слуга к изречению не причастен.

— Потрясающе, — пробормотала я.

Мой новый знакомый тоже издавал не только звуки, но и аромат. Весьма докучный. Предположительно «Бустер» — резко спортивный, древесный, с примесью мексиканского перца и мускатного ореха с Суматры. Мода такая. Очень благородная. Терпеть не могу восточные пряности.

— Вы позволите взглянуть на ваш паспорт?

Я протянула ему свои заграничные корочки со свежеиспеченной визой. Он не стал их долго изучать. Пробежался по фамилии и сравнил оригинал с фото.

— Вы моложе, чем я думал.

— Все проходит, — улыбнулась я. — Но страшно не хотелось бы, чтобы это случилось завтра.

Я не стала сообщать ему о замене в рядах «отечественной журналистики». Неизвестно, что на уме у человека. Может, развернуть, и будет мне тогда Англия только сниться.

— В таком случае у вас большое будущее, — непонятно с чего вдруг заключил Бригов, внимательно посмотрел в мои глаза и вернул документ. — Ну так что, Вера Владимировна, в путь? Нас ожидает небольшая поездка на автомобиле. Сущий пустяк — километров двести пятьдесят.

— А вы встречаете одну меня? — удивилась я.

— Разумеется, — кивнул Бригов. — Остальные доберутся своим ходом, они знают пункт назначения.

— Скажите, Вадим... — я помялась. — А что я должна делать?

— А вы не знаете? — Он нахмурился. По ладно скроенному лицу пробежала тень — словно от машины по асфальту.

— Знаю, — быстро соврала я, испытывая первые признаки тревоги. — Я буду делать репортаж обо всем увиденном. Подробный и качественный. На основе накопленного профессионального и жизненного опыта.

— Вот именно. — Бригов разгладил лицо и приветливо улыбнулся. — Доскональный, пронзительно яркий репортаж с элементами художественного произведения. Разумеется, не для газеты... A-а, я понял, — догадался он. — Вас интересуют детали.

— Ну конечно, — сказала я. — А вы что подумали?

— А-я-яй, Вера Владимировна, вы бежите впереди автомобиля, детали будут на месте. Какой резон о них сейчас говорить? Пойдемте, совершим небольшое путешествие...

Я не знаю, был ли он приезжим, вроде меня, или проживал в этой туманной стране на правах гражданина, но ориентировался Бригов неплохо. Он вез меня на угловатом черном «плимуте», лихо лавируя между сонными, еле плетущимися местными. Мы миновали развязку и пару пешеходных мостов. Но с выездом на автостраду он вынужденно сбросил скорость: здесь висел густой туман, машины тянулись с черепашьей скоростью, соблюдая дистанцию.

— Поедем через Питерсборо и Скегнесс, — сообщил Бригов. — Это самая короткая и приемлемая дорога.

Я равнодушно пожала плечами: эти названия мне ни о чем не говорили.

Автострада была вполне европейской. Машины шли густо, в четыре потока. Но по мере продвижения туман рассеивался, машин становилось меньше. Бригов вырулил к разделительной полосе и набрал резвый темп.

Он оказался не таким уж разговорчивым парнем. Не знаю, хорошо это или плохо, но подчас его молчание угнетало. Я не знала, как себя вести. Я отдала себя в руки незнакомых людей, еду в неизвестном направлении заниматься неведомо чем, но Бригов в отличие от меня прекрасно знает, чем я должна заниматься, и считает, что и для меня это не тайна за семью печатями. А веду себя чудаковато, поскольку придуриваюсь. Капкан какой-то для одинокой шатенки...

Мысль о том, что абсолютная тезка сотворила для меня не вполне благо, потихоньку начинала доминировать. Но на первых порах я не тряслась от страха — относила свои треволнения на счет врожденной впечатлительности. Бригов отделывался скупыми комментариями о картинках за окном. Я в ответ выражала сдержанное удивление и на всякий случай запоминала названия населенных пунктов. Старушка Англия и впрямь показалась мне усталой, пожилой женщиной — повидавшей виды и уже не комплексующей по поводу своей внешности. Покрытые черной копотью дома, грязные кровли, многочисленные фабрики с огромными дымовыми трубами. Серый люд, объевшийся овсянки и спешащий на работу. Редкие перелески, поля со скошенными злаками. Деревеньки с архаическими остороконечными крышами. Снова невзрачные кирпичные корпуса, трубы, грязные канавы, песчаные карьеры, отвалы, забитые промышленным мусором, безжизненные красные холмы.

— Не самые живописные места, — проследил за выражением моего лица Бригов. — Есть и покраше. Корнуолл, например. «Кольца друидов», слыхали? Травка зеленеет круглый год, эль и портер текут рекой. Цветочные плантации до горизонта... Руины Стонхенджа на Солсберийской равнине у болот Девоншира... А здесь, как видите, сплошные карьеры да швейные фабрики. Продажа шерсти — важнейший источник богатства нации. — Бригов ухмыльнулся. — У них даже лорд-канцлер в парламенте восседает на мешке с шерстью, представляете, какая прелесть?..

Единственную остановку мы сделали на окраине городка Берфорд, у тихого супермаркета со стоянкой для машин. Здесь я впервые увидела пост дорожной полиции — бледный аналог нашей российской ГАИ. Парни в клетчатых черно-зеленых фуражках вовсю «гибэдэдэшничали» — сидели в белом «остине» с зеленой полосой и увлеченно жевали булочки с беконом. Бригов встал почти впритык — те и ухом не повели.

— Вам ничего не надо купить? Учтите, Вера Владимировна, через час мы прибудем, а с магазинами в наших краях довольно напряженно.

— Продукты? — удивилась я.

— Нет, что вы, — рассмеялся Бригов. — С продуктами как раз полный порядок. Я имею в виду тутти-фрутти — разную всячину. Расческу, например, сигареты. Не забывайте, Вера Владимировна, суток четверо вам придется сидеть на одном месте, а жалобы по поводу отсутствия элементарных удобств я слушать не желаю. Решайте. А мне надо купить сигареты.

Он ушел, а я осталась одна в аскетичном салоне. Плюс двое парней средней упитанности, аппетитно потребляющие кошмарно калорийные булочки. «А не хочешь ли ты обратиться в полицию? — ехидно поинтересовался у меня так называемый здравый смысл. — Посмотри, какие надежные крепкие ребята. Купишь им по паре булочек. Объяснишь, что у тебя скопились подозрения и неплохо бы их развеять, покуда не доехали до беды. Они обязательно тебя выслушают, в долгу не останутся...»

И пошлют подальше. Бред латентной истерички, обозлилась я. Ничего не случилось. И ничего не случится. Я, по образу Клавы, становлюсь мнительной. Только Клаве год от года видятся болячки, а мне — коварные преступления. Это профессиональная вредность. Рискнул бы Бригов оставить меня в машине, подозревай во мне сомнительную особу?

«Бобби» в картузе вальяжно повернул ко мне барсучью мордашку, смерил взглядом и сыто подмигнул. Он явно наслаждался жизнью. Я в ответ тоже подмигнула. Склеила улыбку. Сцапала сумочку и выбралась из машины. У меня есть двести фунтов, почему я не могу их потратить на свои прихоти?

Супермаркет пустовал. Начало дня — не самое урочное время для шопинга. Бригов копошился в отделе штучных товаров. За кассой позевывал пожилой англосакс в вязаном жилете.

Человек, похожий на викария, осматривал кастрюли. Две худенькие пенсионерки подбирали корм для собачек. Очень бодро жестикулировали. Сытая и загнивающая Европа... От этого безлюдного, набитого товарами пространства исходило такое спокойствие, что я усовестилась по поводу своих недавних страхов. Принялась бесцельно бродить по рядам со всевозможными баночками, коробочками, с удивлением понимая, что купить-то, в сущности, нечего. Многообразие не стимулирует покупательскую активность, напротив — снижает.

— Вы не взяли ничего, — с удивлением заметил Бригов, появляясь за спиной. — Возможно ли такое?

— Увы, — развела я руками. — Расческа у меня уже есть, сигаретами запаслась. Если не возражаете, я куплю что-нибудь перекусить? Знаете, последний раз обедала в Москве, а пока еще доедем до вашего пансиона...

— Обязательно, — кивнул Бригов. — Еда — первейшее удовольствие в жизни. Рекомендую булочки с беконом — в этом заведении они просто домашние. Думаете, просто так здесь копы пасутся?

На двести девятом километре от Лондона, за городком Стрэт-Уолш, Бригов свернул с автострады на восток. Потянулась дорога попроще — через болота и вересковые пустоши. Городок Скегнесс, стоящий на берегу океана, мы объехали западными окраинами. Мелькнули несколько приличных коттеджей с лужайками. Далее потянулись скалы, дорога петляла между ними, как горный серпантин. Встречались небольшие деревеньки (у одной из них Бригов заправил свою грациозную газель, расплатясь наличными), невзрачные мотели с кемпингами. Иногда в прорехах скал открывалось море в серую штормовую полоску. На заключительном этапе путешествия цивилизация окончательно испарилась, остались только скалы. Да солоновато-йодистый морской запах. На двести пятьдесят шестом километре Бригов свернул с дороги, сбросил скорость до минимума и потащился по узкой «одноколейке», умело лавируя между нагромождениями камней. Конечная точка — полное безлюдье. Растительности мало, одни лишь скалы, утесы. Далеко в море выступает высокий мыс, похожий на остров. На скале — отдельные деревья, среди камней — шапки кустов. С материком клочок земли соединяет узкий перешеек, похожий на искусственно созданную плотину. На самом краю мыса, нависая над океаном каменистой террасой, возвышался средневековый замок...

Глава вторая

Я вопросительно взглянула на Бригова.

— Вот и проясняется одна из многочисленных деталей, Вера Владимировна, — не спуская глаз с опасной дороги, сообщил Бригов. — Поместье Кронбери, некогда полноценное творение каменных и прочих дел мастеров. Вы видите все, что от него осталось. В девятнадцатом веке эту развалину пытались реконструировать, снесли лишние стены, соорудили вход в донжон, но в целом не преуспели. Слишком малое пространство, чтобы развести строительство. Бросили. Но даже уцелевшее впечатляет, не так ли?

— Сурово, — призналась я, с унынием созерцая вздымающиеся в небо башни. — Полагаю, у него имеется хозяин?

— Чисто номинальный, — охотно откликнулся Бригов. — Некая семейка по фамилии Стэнфорд. Отдаленная родня драчливого сэра Кронбери. Много лет проживают в Оклахоме, а право сдавать эту рыцарскую обитель в аренду поручили одной риелторской конторе в Гримсби. Вы чем-то недовольны, Вера Владимировна?

— Я в восторге, — буркнула я. — Обожаю призраки.

— В самом деле, — расхохотался Бригов. — С призраками в этом замке нам предстоит столкнуться плотно; надеюсь, вы понимаете, о чем я? Но в целом штука безвредная, только ходите поосторожнее — многие конструкции в плачевно аварийном состоянии. Переломы конечностей не будут способствовать продуктивной работе.

Мы спустились с пригорка и въехали на перешеек. Но добрались не дальше чем до середины: дорогу преграждали камни.

— Конечная, — возвестил Бригов. — Дальше пешком.

Мы вышли из машины. Справа кусты, слева камни. Я невольно замерла, охваченная странным чувством. Картина перед нами раскрылась поистине жутковатая — для художника-мариниста, возможно, находка, но для человека, которому предстоит здесь жить... Небо, затянутое плотными тучами. Дождь еще не добрался до берега, но далеко на востоке серую муть полосуют молнии. Слепые очертания башен обретают резкость, становясь от этого еще мрачнее. С горы они напоминали фантом — нечто призрачное, несуществующее, вблизи представали пугающе реальными. Изъеденные временем башни: слева повыше и стройнее, справа — более приземистая, мощная, вытянутая прямоугольником вдоль моря. Волны цвета асфальта разбиваются о камни, бурно растекаясь пеной, а вокруг, насколько хватает глаз, сплошная вода, с ревом идущая в атаку...

— Нравится? — спросил Бригов. — Видок у вас какой-то отъехавший, Вера Владимировна.

— Я просто кайфую, — проворчала я. — Знаете, Вадим, нестандартно. За долгие годы перед глазами устоялась другая картина, нужно время, чтобы привыкнуть, А вы уверены, что здесь есть тропа?

— С вечера была, — ухмыльнулся Бригов. — Следуйте за мной, не отставайте, будем искать. Давайте сюда вашу сумку...

Особенностью местного колорита являлся также нестихающий ветер, так и норовящий сбить с ног. Преодолевая его сопротивление, мы сделали несколько маневров между камнями и вышли непосредственно к замку. Территория пребывала в глубоком запустении. Пространство перед входом заросло кустами, на флангах высились щербатые останки стен, словно мхом поросшие травой. Однако электричество имелось — я разглядела провода, висящие довольно низко над землей. Несколько столбов на перешейке и связка через трансформаторную будку с линией электропередачи, проходящей за скалами.

Из помпезного средневекового ансамбля уцелели три строения. Они стояли параллельно морю, связанные между собой. Слева так называемый донжон, головная башня — облупленная ротонда с зубцевидным окончанием стен и заостренной конусной крышей. Под порталом имелся «парадный» вход — тропа упиралась в арочное углубление, в котором просматривалась тяжелая дверь. Справа высился жилой флигель — прямоугольное сооружение о трех высоких этажах с крохотными оконцами и впечатляюще массивной пирамидальной крышей. На первом этаже со стороны суши также просматривалась дверь, но очень узкая, лишенная архитектурного оформления, ведущая, очевидно, в одно из подсобных помещений (о чем говорили груды угля и какие-то ржавые баки, выстроенные в ряд). Донжон с жилым флигелем соединялись нефом — одноэтажным горизонтальным строением с двускатной крышей. На уровне чердака располагались слуховые окошки. Крыша обветшалая, с выбитой черепицей, видны контуры каминных труб, явно потерявшие функциональное значение.

— Прошу вас, — Бригов с усилием отворил входную дверь. — Здесь проходит земная слава... Как-то там про «глорию мунди», да? И вы в этом доподлинно убедитесь.

— Сик транзит глория мунди... — машинально прошептала я.

Испытывая нарастающее беспокойство, я ступила под стрельчатую арку...

Я стояла в совершенно новом для себя мире. Напряженная, чуть вибрирующая тишина. Огромный вестибюль с облицовкой из топорно обработанного камня. Окутанные мглой лестницы. Тусклый свет, сочащийся через два мутных окна на северной стороне. По правую руку — широкий арочный проход. Вероятно, в неф, а из него далее — в жилую часть замка.

Безрадостно вспомнились слова Бритова о призраках. На воздухе они звучали иначе. Это шутка была такая? Насчет плотного компактного проживания...

Шаги отзывались гулким эхом. Мы вошли в неф — сумрачную галерею, украшенную резными столбиками-колоннами. Через тридцать шагов новый вестибюль — начало жилой башни. Нереально высокий потолок — куда такой? Слева две винтовые лестницы: рядом с нами северная, в дальнем конце зала — южная. Между лестницами еще один арочный проем — видимо, выход на террасу, к морю. Напротив, на западной стороне, тяжелые дубовые двери.

— Запоминайте хорошенько, Вера Владимировна. Комнаты дворецкого и горничной. Между ними кухня, совмещенная с обеденным залом.

С ощущением какой-то ирреальности я по стопам Бригова поднялась на второй этаж. В нормальном доме это был бы четвертый. Непривычно просторный коридор. На видимом протяжении — массивные колонны с вычурными капителями. Узоры в форме виноградных гроздьев. (Плитчатый известняк, — буркнул на ходу Бригов, — На века возводили.) В глубоких нишах — двери. Каждую дверь обрамляет собственный декор: на одних цветочные барельефы, на других какие-то сцепки из охотничьей жизни, на третьих — переплетения геометрических фигур. Чересчур тяжелое великолепие. Игра объемов и форм. Но в сущности обычная коридорная система, не понаслышке знакомая каждому россиянину. Вот кабы не эти обескураживающие архитектурные излишества...

— Ваша усыпальня на южной стороне, — объявил Бригов. — Пройдемте.

Этот огромный коридор не был глухим. Мы дошли до середины, когда слева открылся еще один, перпендикулярный главному. Значительно уже и короче. Он заканчивался массивной дверью с витражом из цветного стекла, через который и проникал в коридор тусклый свет. Я вопросительно посмотрела на Бригова.

— Лоджия, — пояснил сопровождающий. — Если угодно, широкий балкон. Нависает над террасой и служит неплохой смотровой площадкой. Если вам захочется полюбоваться морем, то милости просим.

Мы отправились дальше. Я обратила внимание на очередную не очень приятную «мелочь». В этом коридоре отсутствовало электрическое освещение. Ни на стенах, ни на потолке я не увидела ламп. Лишь по колоннам на уровне плеч были развешаны какие-то тяжеловатые подсвечники-жирандоли. Но гильзы для свеч были пусты, да и вообще трудно представить, что в наше время можно жить при лучинах. В дневное время суток освещения хватало — свет поступал от лестничных пролетов, снабженных узкими оконцами, и от «аппендикса» на лоджию, но как, интересно, здесь выкручиваются в ночное время, когда не видно ни зги?

— А вот и ваша комната, — распахнул Бригов последнюю дверь на южной стороне. — Добро пожаловать, располагайтесь.

Я шагнула за порог, машинально отметив, что дверь почти не заскрипела, а комната выходит на восток, к морю. На гостиничный номер это помещение тянуло с сильной натяжкой. Или вовсе не тянуло. Не бывает таких гостиниц. Верно подметил Бригов — усыпальня. Огромный жутковатый холл с полузадернутыми портьерами на окне. Громоздкая паровая батарея в углублении под подоконником. На потолке остатки былых украшений, фигурные укосины между потолком и стеной в форме каких-то крылатых кошачьих с разинутыми пастями и ядовитыми жалами. Воплощения человеческих грехов, не иначе. Стены идеально ровные, но в грязно-бурых, вряд ли отмывающихся разводах. В принципе не грязно. Но обстановка скудная и пахнет плесенью. Помимо пыльных портьер — увесистый стол с резными ножками, пара стульев, низкая тахта с комплектом белья на одного человека. В изголовье чугунный светильник с электрической (неужели?) лампочкой под тряпичным абажуром.

— По-спартански, согласен, — оценил мои лицевые ужимки Бригов. — Царица Клеопатра жила получше. Но на четыре дня, думаю, сойдет.

— Да, конечно, о чем речь. Лишь бы не в склепе, — отшутилась я. — Где наша не пропадала?

— Золотые слова. — Бригов подошел к столу и поставил мою сумку на сложенную треугольником скатерть. — А теперь пойдемте, осмотрим мою холостяцкую берлогу. Она как раз над вами.

— А это еще зачем? — испугалась я.

Бригов в третий раз удивился — давно я не давала ему повода.

— А вы не собираетесь делать репортаж на заданную тему? — Он снова сместил в кучку брови и сделался далеким и холодным.